Когда мы с Бьорном приезжаем к больнице Сент-Томас, я ужасно себя чувствую. Во время полета в самолете меня несколько раз рвало, и бедняга не знал, что сделать, чтобы мне стало лучше. Он приписывает это нервам и волнению, и я не вывожу его из заблуждения.
В вестибюле больницы я выдыхаю, Бьорн уверенно и крепко поддерживает меня за талию и, успокаивая, спрашивает:
– Тебе лучше?
Киваю. Это неправда, но я не хочу говорить ему, что мне плохо.
Он смотрит на меня с грустной улыбкой и, подавая мне руку, заверяет:
– Не волнуйся, все будет хорошо, все наладится.
Киваю и благодарю небеса за то, что у нас такой друг. После моего звонка ему не прошло и двадцати минут, как он уже был у меня дома и помогал во всем, что было нужно. И даже когда я рассказала ему о случившемся, он отбросил гнев из-за козней Лайлы и обвинений лучшего друга и лишь утешал меня, уверяя, что все будет хорошо.
Я не звоню ни матери, ни сестре Эрика. Сначала хочу сама увидеть, что с ним. Знаю лишь, что никому не позволю трогать глаза Эрика, пока о случившемся не узнает Марта.
С ужасом думаю о его глазах. О его красивых глазах. Как у такого красавца может быть столько проблем?
Когда двери лифта открываются на пятом этаже, мое сердце неистово колотится.
Мне страшно. Кажется, у меня случится сердечный приступ, пока Бьорн спрашивает у медсестры, в каком из коридоров находится палата Эрика.
Мы идем молча, и я машинально снова ищу руку Бьорна, крепко хватаясь за нее. Он сжимает мою руку, и это придает мне сил.
Когда мы подходим к палате номер 507, то переглядываемся. После небольшого, но более чем многозначительного молчания я произношу:
– Я хочу войти сама.
Бьорн кивает.
– Даю тебе три минуты. Потом я тоже зайду.
Сердце бешено колотится. Открываю дверь и вхожу. Царит тишина. Вдруг у меня внутри все обрывается, когда я вижу Эрика с закрытыми глазами. Он спит. Осторожно подхожу к нему и рассматриваю его. У него фиолетовое лицо, разбита губа, нога в гипсе. У него просто ужасная физиономия. Но я все равно люблю его, и мне плевать, как он выглядит.
Хочу его потрогать…
Хочу его поцеловать…
Но не решаюсь. Боюсь, что он откроет глаза и прогонит меня.
– Что ты здесь делаешь?
Я подскакиваю, услышав его сиплый голос, а когда смотрю на него, то чуть не падаю в обморок.
О Господи… Его глаза…
Его красивые глаза залиты кровью, и это очень страшно. Чувствую, как мое дыхание учащается. А он, повышая голос, спрашивает:
– Кто тебя предупредил? Какого черта ты здесь делаешь?
Я не отвечаю. Смотрю на него, а он кричит:
– Вон! Я же сказал, чтобы ты убиралась отсюда!
Я хватаю ртом воздух и, ничего не сказав, разворачиваюсь, выхожу из палаты и бегу по коридору. Бьорн бежит следом и останавливает меня. Увидев, в каком я состоянии, он пытается меня успокоить. Меня тошнит. Говорю ему об этом, и он быстро дает мне бумажный пакет. Когда мой желудок приходит в норму, Бьорн, мой добрый друг встает и с серьезностью, которой я никогда у него не замечала, произносит:
– Не двигайся с места, понятно?
Киваю и вижу, как он направляется к палате Эрика.
Резко открывает дверь. Раздаются их голоса. Они спорят. Услышав шум, несколько медсестер прибегают посмотреть, что случилось. Очень скоро Бьорн выходит рассерженный, берет меня за руку и говорит:
– Идем. Вернемся сюда завтра.
Оцепенев от страха, позволяю себя вести.
Мне не хочется уходить, но я понимаю, что в коридоре ничего не сделаю.
Мы остановились на ночь в одном из лондонских отелей. Я едва могу сомкнуть глаза. Мои мысли только о любимом, о том, что он там, в больничной палате, совсем один.
На следующий день Бьорн заходит за мной в номер. Он переживает из-за моего состояния. Я бледная. Когда мы снова приезжаем в больницу, мой желудок восстает. Здесь Эрик, и я уверена, что он снова меня прогонит. Но на этот раз я его не послушаю. Он обязан выслушать то, что я ему скажу.
Когда я снова оказываюсь перед палатой номер 507, смотрю на Бьорна и опять прошу его позволить мне зайти одной.
Он отрицательно машет головой, его не убеждают мои слова. Но в конце концов он соглашается с моим решением, не выдержав моего пристального взгляда.
Дрожащей рукой и с нервами на пределе открываю дверь. На этот раз Эрик не спит. Когда он видит меня, его угрюмое лицо еще больше искажается.
– Уходи отсюда, ради всего святого, – цедит он сквозь зубы.
Но я вхожу. Позабыв о вчерашнем бессилии, подхожу к нему и прошу:
– Скажи мне, по крайней мере, что ты в порядке.
Не глядя на меня, он отвечает:
– Я был в порядке до того, как ты приехала.
Меня ранят его слова. Они просто убивают. Но я молчу, и он продолжает:
– Уйди отсюда. Я не звонил тебе, потому что не хочу тебя видеть.
– А я хочу. Я волнуюсь за тебя и…
– Ты волнуешься? – кричит он, пронзая меня взглядом своих кровавых глаз. – Ну надо же, как же… Уходи со своим любовником и больше не появляйся в моей жизни.
Дверь открывается, и, словно ураган, врывается Бьорн.
Лицо Эрика еще больше черствеет, и он ворчит:
– Я сыт вами по горло. Убирайтесь отсюда оба.
Никто из нас не двигается с места, и Эрик продолжает орать:
– Я хочу, чтобы вы ушли! Вон!
И тут его голос, его грубый голос заставляет меня отреагировать. Позабыв о его избитом состоянии, я смотрю Эрику в глаза, совсем не похожие на глаза моего любимого, и выпаливаю:
– Я пришла сюда, чтобы ты смог лицезреть это вживую: мудак!
Мой ответ приводит его в замешательство. Бьорн пользуется моментом:
– Как ты можешь быть таким дураком? Как ты можешь думать такое о Джуд и обо мне?
– Мы поговорим с тобой, когда мне станет лучше, – ворчит Эрик. – А теперь уходите. Я не хочу разговаривать.
– Разумеется, мы поговорим, – отвечает Бьорн. – Но для начала перестань вести себя как идиот и будь мужчиной, которым я всегда тебя считал.
– Бьорн… – рычит Эрик.
Бьорн смотрит на него и, не меняя сердитого выражения лица, продолжает:
– Мне наплевать на твое состояние, на ногу, на твое разбитое лицо или глаза. Я не двинусь с места, пока не увижу те доказательства, такие голословные, которые у тебя есть против нас. Мудак!
Это слово из уст Бьорна в такой напряженный момент смешит меня, хотя сам он вовсе не смешной. Чертово напряжение.
Эрик матерится. Он произносит сотни матов по-немецки, но мы все равно не двигаемся с места. Он не напугает нас этим. Мы не уйдем, пока все, наконец, не выяснится.
Я снова чувствую усталость.
Осматриваюсь в поисках туалета. И когда нахожу его, быстро бегу туда. Я ужасно себя чувствую. Присаживаюсь на унитаз. Вскоре заходит Бьорн и ласково шепчет:
– Если тебе плохо, мы можем уйти.
Знаком говорю: «Нет».
– Все в порядке, не волнуйся. Мне лишь нужно, чтобы Эрик нам поверил.
– Он поверит, красавица. Обещаю, что так и будет.
Через несколько минут мы оба выходим из туалета, Эрик внимательно смотрит на нас. Я присаживаюсь на стул и молча наблюдаю за тем, как они заводят новый спор. Высказывают все, что хотят, а я остаюсь в стороне. У меня нет сил даже на то, чтобы говорить. Эрик не смотрит на меня. Он избегает меня.
Видимо, он понимает, что когда смотрит на меня, я меняюсь в лице. Его глаза, как у трансильванского вампира, пугают меня. Наверно, поэтому он старается не показывать их мне.
Входит медсестра, чтобы узнать, что происходит. Эрик просит ее вывести нас, но Бьорн, вооружившись своим шармом, флиртует с женщиной и выставляет ее из палаты, заворожив своей лестью.
Мы с Эриком остаемся наедине. Запасшись мужеством перед его поражающим воображение лицом, я встаю и заявляю:
– Я никуда не уйду, если только не с тобой. И сейчас же я позвоню твоей матери и сестре, чтобы они знали, что случилось.
– Будь ты проклята, Джудит. Не вмешивайся.
– Я вмешиваюсь, потому что ты – мой муж, и я тебя люблю, понятно?
Айсмен в его самом страшном и разрушительном виде смотрит на меня и гневно цедит сквозь зубы:
– Джуд…
Отлично… Он назвал меня уменьшительным именем. Дела налаживаются. Хищный зверь утихомиривается, и я продолжаю:
– Когда я попала в больницу, ты был рядом со мной. Ты не оставлял меня одну ни на минуту, и теперь…
– Теперь ты уйдешь, – прерывает он меня.
– Значит так, послушай, такого не будет. – Вызывающе посмотрев на него, я снова сажусь в кресло рядом с его кроватью и, доставая мобильный из сумочки, говорю: – Если хочешь, встань и вышвырни меня отсюда. А пока я останусь здесь.
Он смотрит… смотрит… и смотрит на меня.
Я смотрю… смотрю… и смотрю на него.
Испания против Германии, матч начинается!
Он понимает, что бессилен, а я не собираюсь уходить. Открывается дверь. Заходит Бьорн, подходит к кровати и говорит:
– Послушай, коллега, умираю – так хочется посмотреть на эти доказательства. Покажи их нам.
С неловким выражением лица Эрик указывает на ноутбук. Бьорн подает ему его. Эрик открывает его, что-то набирает на клавиатуре и, развернув компьютер, говорит приказным тоном:
– Я хочу, чтобы вы скрылись с моих глаз, как только просмотрите их.
Я быстро поднимаюсь.
Бьорн открывает видео. Я сразу же узнаю «Гуантанамеру». Мы с Бьорном разговариваем у бара, и слышно, как мы говорим:
– И если это не слишком личное, то какие тебе нравятся женщины?
– Такие, как ты. Умные, красивые, сексуальные, соблазнительные, естественные, сумасбродные, сбивающие с толку, и я обожаю, когда они меня удивляют.
– И это все я?
– Да, милая моя, ты именно такая!
Мы с Бьорном в шоке переглядываемся. Со стороны это действительно выглядит не так, как было на самом деле.
На следующем видео мы оба танцуем на танцполе, отрываясь по полной. Далее следует серия фотографий, где мы идем под руку по улице и сидим в ресторане, чокаемся бокалами с вином.
Не веря своим глазам, мы снова все пересматриваем. Эрик, глядя на все это, еще больше раздражается и спрашивает:
– Ну, что теперь? Кто из нас врет?
Меня пожирают злость, гнев и отчаяние. Одним ударом закрыв ноутбук, я цежу сквозь зубы:
– Какой же ты мудак!
Я так сильно хлопнула крышкой компьютера, что Эрик сгибается от боли в ноге. Он чертыхается и, глядя на меня, рычит:
– Не смей меня больше оскорблять, иначе…
– Иначе что, чертов упрямец? – Я в ярости швыряю ему в грудь свой мобильный телефон. – Иначе ты вышвырнешь меня из своей жизни? Знаешь что, красавчик, да пошел ты!
Бьорн смотрит на меня. Он пытается меня утихомирить, но я, словно гидра, уже хватаю свою сумочку и выхожу из палаты. Шагаю к лифту, пока меня не останавливает Бьорн. Он спрашивает:
– Куда ты собралась?
– Подальше отсюда. Подальше от него… от…
– Джуд…
Я останавливаюсь. Что я делаю? Куда я иду?
Падаю в объятия Бьорна, который говорит:
– То, что мы увидели… Мы оба знаем, как это было на самом деле, и нас не в чем здесь обвинять. Нужно лишь убедить в этом твоего упрямого мужа и рассказать ему о грязной игре Лайлы.
Я поддаюсь на его уговоры. Когда вхожу в палату, у Эрика нервный вид. Он еще более раздражен, чем несколько секунд назад. Пойдя к нему, я произношу:
– Лайла записала нас, сделала монтаж записи, и ты в это веришь? Таково твое доверие ко мне, к твоей жене?
Опускаю сумочку на кровать и снова нечаянно делаю Эрику больно. Он смотрит на меня, а я продолжаю:
– Ты заблуждаешься.
Он фыркает. Тогда Бьорн, понимая, что мы опять начнем спорить, вмешивается:
– Эти фотографии были сняты в тот день, когда Джуд приехала ко мне в кабинет подписать документы, о чем ты сам ее попросил. Затем я пригласил ее пообедать, как обычно делаю это с тобой, с Фридой и любой своей подругой. Что дает тебе основания не верить нам?
Эрик не отвечает, и Бьорн недовольно продолжает:
– Мы с тобой дружим уже очень давно, и я всегда доверял тебе на сто процентов. Мне больно от того, что ты думаешь, что я, твой друг, буду вести грязную игру с твоей женой. Или ты решил, что я готов потерять нашу дружбу, чтобы перепихнуться с Джудит? – Его гневный голос заставляет меня посмотреть на него, затем он продолжает: – Напоминаю тебе, друг мой, что именно ты предлагаешь мне свою жену, и ты сам получаешь удовольствие от того, что мы делаем втроем. Втроем! И да, мне это нравится. Мне нравится Джудит. Я сказал тебе это еще в первый раз, когда ты нас познакомил, и потом – каждый раз, когда вы ссорились. Но я также говорил тебе, что вы созданы друг для друга и не должны позволять, чтобы кто-то вмешивался в вашу жизнь. Вы оба слишком дороги для меня. Ты – потому что ты для меня как брат, а она – потому что она твоя жена и прекрасный человек. Я люблю вас обоих, и мне больно оттого, что ты во мне сомневаешься.
Эрик молчит. Он слушает Бьорна, который продолжает говорить:
– Наша дружба особенная, и я прикасался к твоей жене только с твоего позволения. Разве я предавал тебя чем-то подобным? Разве ты упрекал меня когда-либо в нечистой игре? Или, может, это когда-то делал я? Если раньше, когда ты не был женат, я всегда уважал тебя, то почему я не должен делать это сейчас? Или, может быть, эта глупая Лайла значит для тебя больше, чем мы с Джуд, вместе взятые?
Эрик смотрит на него. Слова Бьорна отзываются в нем болью, но тот не унимается:
– Ты достаточно умен, чтобы поразмыслить и понять, кто тебя любит, а кто – нет. Если ты решишь, что мы с Джудит тебе врем, то ты, дружище, проиграешь, потому что если кто и любит и уважает тебя в этом мире, так это Джуд. И чтобы решить это недоразумение, знай: Норберт привезет Лайлу сюда, в больницу. Она, скорее всего, будет злиться, но я хочу, чтобы она наконец пролила свет на все происходящее для тебя, меня и Джудит.
После этого наш добрый Бьорн смотрит на меня и, прежде чем выйти, говорит:
– Я подожду снаружи.
Сказав это, он выходит, оставив нас одних. Сказанные им слова шли из самого его сердца, и я знаю, что Эрик это понимает. С угрюмым лицом он закрывает глаза и машет головой.
– Он сказал правду. Лайла со всеми нами играла, – настаиваю я.
Эрик смотрит на меня. От его взгляда у меня волосы становятся дыбом. Устав хранить секрет Бьорна, я говорю:
– Ты знаешь, что мы с Бьорном никогда не предали бы тебя. Почему же тогда ты в этом сомневаешься? Или, может, ты не убедился, что я люблю тебя больше жизни, так же, как и он? – Он молчит, и я продолжаю: – Я расскажу тебе кое-что, о чем ты ничего не знаешь и о чем, я уверена, Лайла тебе не рассказала. Это касается Бьорна. Потом я уйду, чтобы ты над этим поразмыслил. Ты ей доверяешь, потому что она была подругой Ханны, не так ли? – Он подтверждает это кивком головы. – Поэтому я хочу, чтобы ты знал: пока ты страдал от случившегося с Ханной, эта дамочка развлекалась с Леонардом.
– Что?
– Ты знал, что Леонард жил в том же здании, что и Бьорн?
– Да.
– Так вот, он застал их врасплох, когда те были очень увлечены друг другом на заднем сиденье твоего старого «Мерседеса», который стоял на подземной парковке. Как раз в ту самую неделю, когда умерла Ханна. – Вижу на лице любимого неимоверный шок и добавляю: – Застав их, Бьорн сильно с ней повздорил и сказал, чтобы она исчезла из твоей жизни – или он все тебе расскажет. Лайла решила исчезнуть, но перед этим наврала Симоне и Норберту, что Бьорн пытался ее изнасиловать и разорвал ее одежду. Симона пошла требовать от него объяснений. К счастью для Бьорна, на парковке работало видеонаблюдение, и на записи было видно, кто на самом деле тогда был с ней и кто в тот день порвал ее одежду.
– Я… я не знал, что…
– Ты не знал, потому что Норберт, Симона и Бьорн решили сохранить это в секрете. Они не хотели, чтобы ты еще больше страдал из-за потери сестры. Но теперь Лайла захотела отомстить Бьорну и сняла нас вместе. Он отстранил ее от тебя, а она отстраняет нас обоих от тебя.
От услышанного он лишился дара речи. В этот момент открывается дверь, заходят Бьорн, Норберт и возмущающаяся Лайла.
Увидев ее, я иду прямиком к ней и отвешиваю ей пощечину. Она пытается дать мне сдачи, но Бьорн сдерживает ее. Цежу сквозь зубы:
– Теперь посмотрим, у кого разрушится красивая жизнь.
Эрик наблюдает за нами с кровати. По его выражению лица невозможно понять, о чем он думает. Тогда Бьорн как отличный адвокат заставляет Лайлу говорить. Она старается уклониться от ответов, но, оказавшись прижатой к стенке, она, в конце концов, чуть ли не поет «Травиату». Эрик с изумлением слушает ее. Когда та уходит вместе с Бьорном и Норбертом, он ругается. Он крайне растерян, зол и терзаем совестью.
Сгорая от желания обнять его, я шагаю вперед, но Эрик резко меня останавливает. Неужели это правда? Он не хочет, чтобы я была рядом. Сейчас бы лишь один его мимолетный взгляд, жест, хоть маленький знак любви! Но он даже не смотрит на меня.
Чертов упрямец!
Жду, жду, но время идет, и я теряю надежду.
В конце концов я не выдерживаю и говорю:
– Несколько дней назад, когда я узнала, что ты едешь в Лондон, и меня охватила ревность из-за того, что там будет Аманда, ты дал мне понять, что мне не стоит волноваться, потому что ты любишь только меня и желаешь только меня. Я поверила тебе и доверилась тебе. Теперь тебе остается только поверить нам и довериться мне.
Молчание…
Он молчит…
Он не смотрит на меня, и я, нервничая и почти плача, продолжаю, поставив на кон все:
– У меня на теле есть татуировка: «Ты только попроси». Я сделала ее ради тебя. Я ношу на пальце кольцо с надписью «Ты только попроси», которое подарил мне ты. – Он так и не поворачивается ко мне. – Я люблю тебя. Я обожаю тебя. Ты знаешь, что ради тебя я готова перевернуть мир с ног на голову. Но мы дошли до такой точки, когда ты не хочешь, чтобы я тебя обняла. И мне очень плохо оттого, что ты даже не хочешь на меня взглянуть, и теперь я пойду ва-банк и скажу тебе только одну фразу: ты только попроси – или дай мне уйти. – Мой голос срывается, и я, не глядя на него, добавляю: – Я ухожу. Оставляю тебя подумать. Если захочешь, чтобы я вернулась, потому что ты меня любишь и я тебе нужна, ты знаешь мой номер мобильного.
Беру сумочку, разворачиваюсь и, не оборачиваясь, выхожу из палаты.
Бьорн ждет меня в коридоре, сидя на одном из стульев. Увидев, в каком состоянии я вышла от Эрика, он поднимается и заключает меня в объятия.
Мне не хватает воздуха…
Мною овладевает тоска…
Я только что сказала мужчине, которого люблю больше жизни, чтобы он меня отпустил…
Из моих глаз опять градом льются слезы. Бьорн шепчет:
– Успокойся, Джудит.
– Не могу… Не могу…
Он кивает. Старается утихомирить меня. Когда ему это удается, я отчаянно шепчу:
– А его глаза? Ты видел его глаза?
– Да… – обеспокоенно отвечает он и, желая сменить тему, говорит: – Ну а на ноге у него всего лишь трещина. Мне только что это подтвердила одна из медсестер.
Я плачу от бессилия и, всхлипывая, рассказываю:
– Он… он… даже не разрешил себя обнять, не посмотрел даже на меня. Ничего не сказал.
Бьорн ругается, но затем уверяет меня:
– Эрик – не дурак, и он тебя любит.
Я отрицательно машу головой. А если он и вправду меня не любит?
Кажется, Бьорн читает мои мысли. Он обхватывает мое лицо руками и говорит:
– Он тебя любит. Я это знаю. Достаточно лишь увидеть, как он на тебя смотрит, чтобы понять: мой бестолковый друг не может без тебя жить.
– Он – мудак.
Мы оба улыбаемся, и Бьорн добавляет:
– Мудак, который безумно тебя любит. Если бы мне когда-нибудь встретить такую же сумасшедшую, ласковую и смешную девушку, как ты, которая заставит меня чувствовать то же, что чувствует Эрик.
– Бьорн, ты встретишь такую. Встретишь и потом будешь жаловаться на нее, как Эрик жалуется на меня. – Мы опять смеемся, и я тихо говорю: – Спасибо, что помог выяснить все с Лайлой.
Мой добрый друг кивает, и я спрашиваю:
– Где Норберт?
– Он уехал с племянницей. Ему нужно с ней побеседовать.
Я киваю. Бедняга, ему тоже досталось.
Наконец Бьорн крепко меня обнимает и говорит:
– Ну же, пойдем перекусим. Тебе это необходимо.
Я отказываюсь. Мне не хочется есть. Полностью разбитая, шепчу:
– Я хочу вернуться домой.
– Что ты сказала?
– Я хочу вернуться в Германию. Я сказала ему, пусть решает, что он хочет делать с нашими отношениями, и чтобы он мне позвонил. Но он не звонит, видишь?
– Ну что ты такое говоришь? – ворчит Бьорн. – Ты что, спятила? Как это ты уедешь?
Глотаю комок в горле – эмоции, которые так и стремятся наружу, и говорю:
– Бьорн, я сыграла ва-банк. Я сказала ему: «Ты только попроси – или дай мне уйти». Теперь осталось посмотреть, действительно ли он хочет, чтобы я осталась с ним. Но я не хочу на него давить. Хочу, чтобы он подумал и решил, чего именно он хочет.
Мой добрый друг пытается меня переубедить, уговаривает не уезжать и не оставлять Эрика, но я отказываюсь. Я устала, очень устала, мне плохо. Холодность и отказ моего мужа задели меня за самое сердце.
В конце концов Бьорн сдается. Мы садимся в лифт, спускаемся в вестибюль. Когда уже собираемся выйти из больницы, слышим крики и ругань.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что происходит. Сердце замирает. Я немею, видя, как Эрик борется с медсестрами и выкрикивает:
– Джуд… подожди… Джуд!..
Мое сердце бешено колотится. Мы с Бьорном наблюдаем картину: в нескольких метрах от нас стоит Айсмен в своем самом разгневанном виде, одетый в смешную больничную рубашку, выкрикивает трехэтажные маты, пытаясь вырваться из рук двух медсестер, которые похожи на два двустворчатых шкафа.
Мои ноги словно приклеились к полу, я не могу пошевелиться. Бьорн говорит:
– Судя по тому, что я вижу, Эрик решил, чего он хочет.
Вдруг мой сумасшедший любимый замечает, что я смотрю на него, и, вскинув руку, кричит, чтобы я не двигалась с места. Затем он отталкивает от себя медсестер и, волоча загипсованную ногу, идет к нам.
– Любимая, я тебе звонил, – говорит он, показывая мне мобильный телефон. – Я звонил тебе на мобильный, чтобы ты вернулась, но ты оставила его в моей палате.
Мое сердце вырывается из груди.
Опять мой любимый, мой блондин, мой Айсмен доказывает мне свою любовь. Он подходит ко мне, и я слышу:
– Малышка, мне жаль… мне очень жаль.
Я замерла…
Молчу…
Эрик весь напрягся. Он нервничает. Он хочет, чтобы я заговорила, чтобы сказала хоть что-то. Затем продолжает:
– Я – мудак.
– Да, коллега, так оно и есть, – утверждает Бьорн.
Мой парень протягивает руку своему доброму другу, и через мгновение они обнимаются. Эрик говорит:
– Мне жаль, Бьорн. Прости меня.
Взволнованная, вижу, что вместе со мной за ними наблюдает половина больницы.
– Ты прощен, мудак.
Они оба улыбаются.
Когда парни отпускают друг друга, медсестры снова хватают Эрика. Они просят его вернуться в палату. В таком состоянии ему нельзя здесь находиться.
Повисло напряжение.
Весь народ в вестибюле наблюдает за нами. Это невероятно. Эрик, тип ростом почти в два метра в больничной рубашке, которая больше открывает, чем прикрывает, опять вступает в борьбу с медсестрами. Когда он от них отбивается, то пристально смотрит на меня.
Он приковывает ко мне свой потрясающий взгляд и, не обращая внимания на взгляды и уши посторонних, произносит:
– Я люблю тебя. Милая, скажи мне что-нибудь.
Но я молчу, и он, подойдя ко мне еще ближе, продолжает:
– Малышка, я тебя не отпущу. Ты – моя жизнь, женщина, которую я люблю, и мне нужно, чтобы ты меня простила и не оставляла из-за того, что я был таким…
– …мудаком, – заканчиваю я фразу.
Эрик кивает. Его взгляд говорит, как он хочет, чтобы я обняла его. Но, к собственному удивлению, я этого не делаю. Я настолько оцепенела, что не могу даже моргать. Тогда он нажимает на кнопку на моем мобильном, и начинает звучать мелодия вызова на его телефоне. Это песня «Если нам позволят».
– Я пообещал, что буду заботиться о тебе всю свою жизнь, и собираюсь выполнить это обещание.
Очко в пользу Германии!
Мы смотрим друг на друга…
Между нами идет борьба…
Желая обнять его за то, что он только что сделал и сказал, я делаю шаг вперед и говорю:
– Во-первых, я ясно дала тебе понять: для того, чтобы я тебя оставила и захотела жить без тебя, должно произойти что-то очень… очень… очень серьезное. Во-вторых, я до сих пор хочу, чтобы ты заботился обо мне всю жизнь, но чтобы больше никогда не сомневался во мне и Бьорне. И в-третьих, дорогой, зачем ты светишь своей задницей на всю больницу?
Он улыбается, я улыбаюсь, и все вокруг тоже улыбаются.
Когда я бросаюсь в его объятия и чувствую его тепло, то закрываю глаза от счастья, а народ тем временем аплодирует. Бьорн становится позади своего друга и шепчет:
– Коллега, отправляйся в палату и перестань светить своей задницей.
Мои взбудораженные гормоны делают свое дело. Когда грудь Эрика становится мокрой от моих слез, он шепчет, прижимая меня к себе:
– Тсс… Не плачь, любимая. Пожалуйста, не плачь.
Но я так взволнована…
Так счастлива…
И так переживаю за него…
Я смеюсь и плачу, не контролируя себя.
Через пять минут в сопровождении Бьорна и медсестер мы возвращаемся в палату. Эрик сорвал капельницу, и теперь им нужно заново ее поставить. Медсестры делают ему выговор, а он все смотрит на меня и улыбается.
Его интересую только я!
Убедившись, что все хорошо, Бьорн спускается в кафетерий купить чего-нибудь перекусить. Он настаивает, чтобы я поела, и Эрик тут же его поддерживает. Ох и парочка!
Когда мы остаемся в палате одни, Эрик просит меня лечь рядом с ним. Я ложусь на кровать. Он обнимает меня, и я с тревогой спрашиваю:
– Дорогой, как ты?
Эрик двигает шеей и отвечает:
– Бывало и получше, но я поправлюсь.
Меня пугают его глаза. Я постоянно смотрю на них, и он шепчет:
– Успокойся, это пройдет.
– У тебя болела голова?
Он кивает, и мне становится еще тревожнее. Тогда он успокаивает:
– Но все под контролем.
Улыбаясь, он ласково проводит рукой по моему подбородку и добавляет:
– Как ты говоришь, я люблю тебя больше всей жизни.
Впиваюсь в его губы, и он вскрикивает от боли.
– Ай, прости, любимый, прости.
Он улыбается и говорит:
– Это ты меня прости, смугляночка. Это огромная мука, когда я не могу тебя поцеловать.
Он снова обнимает меня. Я отстраняюсь от него и произношу:
– Несмотря на твой кошмарный вид из-за этих свирепых вампирских глаз, ты все равно остаешься для меня самым красивым, самым симпатичным мудаком в мире. – Эрик улыбается, и я добавляю: – А теперь, когда полбольницы видело твою задницу, я понимаю, что я – женщина, которой завидуют больше всех.
Он улыбается, и его улыбка наполняет радостью мою душу. Затем он шепчет:
– Господи, малышка… Прости, что я в тебе засомневался. Я так тебя люблю, что, когда увидел эту чертову запись, меня переклинило, я потерял рассудок.
– Я простила тебя и надеюсь, что ты больше не будешь во мне сомневаться.
– Не буду. Обещаю.
– Кстати, это Аманда меня предупредила. Ты был прав, она меня уважает.
Желая поведать ему то, что я столько дней скрываю от всего мира, смотрю на него и говорю:
– Мне нужно тебе кое-что сказать, но сначала ты должен меня отпустить.
Эрик смотрит на меня, кривится и отвечает:
– Расскажешь чуть позже. Сейчас я хочу тебя обнимать.
Я смеюсь и, прильнув к нему, шепчу:
– Ладно, только когда я тебе расскажу, ты будешь меня упрекать в том, что я не рассказала тебе об этом раньше.
– Серьезно?
– Серьезно-серьезно.
– Это что-то хорошее, не так ли?
– Думаю, да, хотя после того, что мы пережили, не знаю, как ты это воспримешь!
– Не пугай меня.
– Я тебя не пугаю.
– Джуд…
Я пожимаю плечами и не двигаюсь. Тепло его тела меня завораживает. А его голос – еще больше. Он начинает ворошить пальцами мои волосы. О боже, какой кайф! Спустя две минуты он не выдерживает и, отпуская меня, торопит:
– Давай, я хочу узнать об этом.
Мурлыча, вздыхаю, поднимаюсь с кровати и иду за своей сумочкой.
Новость, которую я ему сейчас сообщу, сведет его с ума. Открываю сумочку, беру толстый конверт и, вынимая его, показываю его Эрику. Он смотрит на него и вздымает одну бровь. С некоторой комичностью я жестом прошу его подождать и, развязывая платок, повязанный у меня на шее, поворачиваюсь к нему.
– Смотри, что у меня.
Увидев мою красную, до крови разодранную шею, он с тревогой приподнимается в кровати.
– Милая, что с тобой случилось?
– Эти пятна у меня из-за нервов.
Открыв рот от удивления, он снова смотрит на меня и, нахмурившись, тихо произносит:
– Это все из-за меня.
– Отчасти, – киваю я. – Ты же знаешь, что со мной происходит, когда я нервничаю.
Он ничего не понимает. Тогда я вручаю ему толстый конверт и весело говорю:
– Открой его.
Когда он открывает конверт, на кровать падают четыре теста на беременность.
С отвисшей челюстью он смотрит на меня, не зная, что сказать. Подойдя к нему, я достаю фотографию Медузы, которую мне дала врач-гинеколог, и шепчу:
– Мои поздравления, сеньор Циммерман, ты скоро станешь папой.
Нужно видеть его лицо! Тем не менее он молчит, и я весело добавляю:
– И теперь приготовься, потому что с тех пор, как во мне оказалась эта Медуза…
– Медуза?!
– Да, я так ее называю, – отвечаю, показывая ему фотографию.
Он оторопел. До него доходит смысл сказанного. Я продолжаю:
– Так вот, с тех пор, как во мне эта Медуза, я не сплю, не ем и чувствую себя так скверно, что не хочу даже рассказывать, потому что мне страшно. Очень страшно! Я стану мамой, а я к этому не готова.
Обалдевший, каким я редко его видела, Эрик пытается встать.
Что он собирается сделать?
Я тут же его останавливаю. Если он снова сорвет капельницу, медсестры нас прибьют.
Мы смотрим друг на друга. Я улыбаюсь, прильнув к нему, и он опять обнимает меня так крепко, что мне приходится сказать:
– Дорогой… дорогой… ты меня сейчас задушишь.
Он отпускает меня, целует и ежится от боли. Обнимает меня. Снова смотрит на меня. Смотрит на тесты, спрашивает дрожащим голосом:
– У нас будет малыш?
– Похоже на то.
– Маленькая смугляночка?
– Или маленький блондин.
Он улыбается. Он нервничает. Смотрит на меня. Рассматривает меня и опять улыбается. Некоторое время Эрик не отпускает меня, и мы вместе смотрим на фотографию УЗИ. Смеемся, смеемся, смеемся. Вдруг Эрик спрашивает:
– Малышка, ты в порядке?
Его смех – это мой смех.
Желая быть откровенной, я отвечаю:
– Вообще-то, нет, дорогой. Я дерьмово себя чувствую. Вот уже несколько дней у меня рвота, я плачу и не перестаю чесать шею. И я постоянно боюсь этой Медузы. Ко всему этому добавляется то, что внезапно мой муж возненавидел меня, обвиняя в романе со своим лучшим другом. Как, ты думаешь, я должна себя чувствовать? – Прежде чем он отвечает, я добавляю: – Но-о-о-о-о… сейчас, в этот самый момент, рядом с тобой, мне хорошо, очень… очень хорошо.
Эрик снова меня обнимает.
Он так поражен новостью, что едва может говорить. Тогда я самым сексуальным голосом, от которого, знаю, он сходит с ума, шепчу:
– И знай, что, несмотря на мою беременность, ты все равно получишь наказание за то, что засомневался во мне.
Он улыбается. В этот момент открывается дверь и входит Бьорн. Эрик, переполненный радостью, смотрит на него и спрашивает:
– Хочешь стать крестным отцом Медузы?