Наутро, едва открыв глаза, чувствую тошноту. Как и каждый день, мой желудок сжимается, и я пулей лечу в туалет.
Эрик, который спал рядом, бежит за мной так быстро, как только позволяет его загипсованная нога. Видя, как мне плохо, крепко меня сжимает.
Когда рвота прекращается, я сажусь на ванну и, глядя на него, шепчу:
– Это ужасно… Медуза меня убивает.
Бедняга. Взяв полотенце и смочив его водой, он проводит им по моему лицу и с самой глубокой нежностью произносит:
– Спокойно, малышка. Это скоро пройдет.
– Я… не могу это терпеть… Не могу.
– Сможешь, любимая. У тебя будет прекрасный ребенок, и ты обо всем этом забудешь.
– Ты так думаешь?
Эрик пронзает меня своими окровавленными глазами и отвечает:
– Конечно. Это будет такая же смугляночка, как и ты, вот увидишь!
– И она будет такой же буйной, – завершаю я.
Он улыбается, с любовью целует меня в кончик носа и шепчет:
– Если она будет делать это так же грациозно, как ты, то я согласен.
Без малейшего желания драматизировать ситуацию, я киваю и все же улыбаюсь. У меня восхитительный парень, потому что даже в такой момент он заставляет меня улыбнуться и забыть о том, как мне плохо.
Я прочитала, что обычно тошнота длится в течение первых трех месяцев. Надеюсь лишь на то, что это скоро закончится!
Как только к моему лицу возвращаются краски, Эрик выходит из ванной, и я решаю принять душ. Раздеваюсь, снимаю трусики и с ужасом вижу пятно.
Кровь!
О Господи!
Разнервничавшись, зову Эрика.
Несмотря на гипс, он за долю секунды оказывается в ванной. Испуганно глядя на него, я шепчу:
– У меня кровь.
– Быстро одевайся, любимая. Едем в больницу.
Словно на автомате выхожу из ванной и быстро одеваюсь. Эрик одевается еще быстрее, и, когда я спускаюсь, они с Норбертом уже ждут, а Симона целует меня и говорит:
– Не волнуйся. Все будет хорошо.
В машине Эрик держит меня за руки. Они ледяные. Я напугана.
Это не очень хорошо, когда во время беременности идет кровь.
А если я потеряла Медузу?
Когда мы приезжаем в больницу, Марта уже ждет нас у входа с креслом-каталкой. Меня заставляют сесть и быстро отвозят в отделение скорой помощи. Эрика просят остаться снаружи. Марта остается вместе с ним, а я иду с врачами.
Мне страшно.
Они задают сотню вопросов, и я отвечаю, сама не понимая, что говорю. Я никогда не хотела беременеть, но Медуза уже стала для меня очень дорогой. Для Эрика. Для нас обоих.
Они спрашивают, нервничала ли я в последнее время.
Киваю.
Я не рассказываю о своей жизни, но понимаю, что пережитое напряжение могло стать причиной этого. Меня кладут на кушетку и делают УЗИ.
Молча, часто дыша, наблюдаю, как два врача с серьезным видом смотрят на монитор. Хоть бы все было хорошо. Наконец, взвесив все предположения, они поворачиваются ко мне и говорят:
– Все в порядке. Ваш ребенок еще с вами.
Понятно, что я сейчас буду делать.
Я плачу, плачу и еще раз плачу.
Наверно, меня можно окрестить Главной плаксой Германии.
Через пять минут врачи разрешают Эрику войти. Видно, что он встревожен и напряжен. Он заключает меня в объятия. Я так взволнована, что не могу произнести и слова, лишь плачу, поэтому ему все объясняют сами врачи. Целуя в макушку, Эрик убаюкивает меня и шепчет:
– Спокойно, моя чемпионка. Наш ребенок в порядке.
Киваю и понемногу успокаиваюсь.
Минут через десять, прежде чем отправить нас домой, один из врачей дает нам рекомендации и говорит, что если больше не будет кровотечений, то я должна буду явиться к гинекологу на запланированную консультацию. И добавляет, что с этого момента я должна отдыхать. Эрик кивает, а я вздыхаю. И думать не хочу, каким нудным он станет с этим «отдыхом».
Так я и думала. Как только мы приезжаем домой, Эрик отправляет меня в кровать. Сейчас я этому и не сопротивляюсь. После перенесенного испуга я совсем без сил и вырубаюсь, едва прислонив голову к подушке. Когда просыпаюсь, Эрик рядом. Он забрал из кабинета ноутбук и работает в нашей спальне. Увидев, что я не сплю, сразу же откладывает компьютер, целует меня и спрашивает:
– Малышка, ты в порядке?
– Да, превосходно.
– Звонили Фрида и Андрес. Они тебя целуют и рады, что у тебя все хорошо.
– И как они об этом узнали?
Эрик улыбается и, чмокая меня в кончик носа, отвечает:
– От Бьорна.
Я иду в ванную. Эрик следом. Увидев, что крови больше нет, я успокаиваюсь. Когда возвращаюсь в постель, он ложится рядом и шепчет:
– Я чувствую себя виноватым в том, что случилось.
– Почему?
Эрик машет головой и отвечает:
– Это моя вина в том, что ты так нервничала. Из-за меня мы чуть не потеряли нашего ребенка. К тому же я вчера был слишком требователен и…
– Не говори глупостей, – прерываю я его. – Врачи сказали, что иногда такое случается. А что касается вчерашней ночи, то не терзай себя из-за того, в чем ты сам не разбираешься.
Айсмен кивает, хотя, зная его, я понимаю, что он всегда будет себя в этом винить. Решаю больше не поднимать эту тему. Что было, то прошло. Теперь нужно смотреть лишь в будущее. Как говорит папа, чтобы идти вперед, назад не смотрят.
До вечера Эрик не разрешает мне вставать с постели, а на следующий день снова настаивает, чтобы я оставалась в кровати. До полудня я сдерживаюсь, как могу: смотрю вместе с Симоной «Безумную Эсмеральду», общаюсь с подружками в «Фейсбуке», но к вечеру не выдерживаю и, когда Флин возвращается из школы, встаю к нему. Увидев меня на кухне, Эрик меняется в лице. Ему не нравится, что я пришла прежде, чем он успел мне разрешить. Нахмурившись, выпаливаю:
– Отдых – это спокойствие, а не валяние в постели двадцать четыре часа в сутки. Поэтому не подвергай меня стрессу и не нервируй меня, понятно?
Он не отвечает – сдерживается. Когда же час спустя я снова бросаюсь в туалет, Эрик берет меня на руки, когда я выхожу.
– Малышка, в кровать, – говорит он.
Я протестую, но тщетно. Он все равно относит меня в постель.
Последующие дни похожи один на другой. Отдых, отдых и еще раз отдых.
Неделю спустя я сыта по горло этим отдыхом.
Мои родные узнают от Эрика о случившемся. Папа сразу же намеревается приехать в Германию, чтобы поухаживать за мной. Я с трудом убеждаю его, что в этом нет необходимости. Мне жутко хочется увидеть и обнять его, но знаю, что сойду с ума, если вокруг меня будут носиться со своими заботами все трое: он, Ракель и Эрик. Ну уж нет.
В итоге папа и Ракель звонят мне каждый день. По их голосам я понимаю, что им спокойнее, когда они слышат мой смех.
Из Мексики звонят Декстер и Грациэла, и я всем сердцем радуюсь, узнав, что у них все хорошо. Грациэла рассказывает, что Декстер спит с ней каждую ночь и раструбил на весь мир, что она – его невеста. Представить не могу, как, наверное, обрадовалась его мама.
Со временем Эрик, похоже, понимает, что я сыта по горло лежанием в кровати, и разрешает мне перемещаться на диван в гостиную и обратно. Это прорыв!
Он не собирается разрешать мне больше, пока я снова не побываю у гинеколога. Отказывается также позволять себе больше, чем нежные ласки и поцелуи. Вначале мне это даже нравилось, но теперь – нет. Это уже раздражает.
Мы много разговариваем о Медузе. Будет ли это смугляночка? Или это будет блондинчик? Он в ужасе оттого, что я называю ребенка Медузой, но все же сдается, понимая, что я говорю это с любовью и что не могу называть это живое существо во мне иначе.
Каждую ночь в нашей уютной спальне Эрик целует мое пузико, и я начинаю дурачиться. Он такой классный! Эрик источает столько любви каждой своей клеточкой, что я постоянно сияю улыбкой.
Однажды вечером, когда мы лежим вдвоем в постели, уже немного подурачившись, я обнимаю его и шепчу:
– Я хочу тебя.
Эрик улыбается и дарит мне невинный поцелуй в губы.
– И я тебя, любовь моя, но мы не должны этого делать.
Знаю. Он прав. Но, горя желанием, шепчу:
– Нет необходимости, чтобы ты входил в меня…
Поднимаясь с постели, он отходит подальше.
– Нет, любимая. Лучше не испытывать судьбу. – На моем лице, наверное, все написано, потому что он добавляет: – Когда твой врач даст нам разрешение, все вернется в норму.
– Но, Эрик… Еще две недели до визита к гинекологу.
Забавляясь моей настойчивостью, он открывает дверь и, прежде чем выйти из комнаты, произносит:
– Значит, осталось совсем немного. Нужно лишь подождать.
Когда я остаюсь одна, то разочарованно вздыхаю. Из-за восставших гормонов я жажду секса, и теперь ясно, что этой ночью у меня его не будет.
Проходит время, и Эрику снимают гипс. Я счастлива, а он – еще больше. К нему вернулись свобода движений и независимость, и это настоящее облегчение.
Однажды вечером, после моей трехчасовой сиесты, Эрик будит меня, осыпая тысячей поцелуев.
Я в восторге. Прильнув к нему, начинаю свою атаку, но он останавливает меня:
– Нет, малышка… Мы не должны.
От этих слов я окончательно просыпаюсь и ворчу. Эрик улыбается и, взяв меня на руки, говорит:
– Пойдем. Мы с Флином хотим тебе кое-что показать.
Он спускается со мной по лестнице, но я продолжаю дуться. То, что у нас нет секса, меня убивает. Но когда он открывает двери гостиной, я таю, растроганная увиденным.
Мой маленький смурф-ворчун восклицает:
– Сюрприз! Скоро Рождество, и мы с дядей нарядили дерево желаний.
Когда Эрик опускает меня на пол, я закрываю рот руками и, не в силах сдержаться, плачу. Плачу как дура перед удивленным Флином, который ничего не понимает. Эрик сразу же усаживает меня на диван.
Передо мной стоит рождественская красная ель, та самая, из-за которой в прошлом году было столько споров. Не прекращая плакать, показываю на нее рукой. Мне хочется поблагодарить их и сказать, какая она красивая, но мешают слезы. И тогда мой мальчик говорит:
– Если тебе не нравится, мы можем купить другую.
Из-за этого я начинаю еще сильнее рыдать. Я плачу, плачу и плачу.
Эрик, чмокнув меня в макушку, поворачивается к племяннику и объясняет:
– Джуд не хочет другую. Эта ей нравится.
– Почему тогда она плачет?
– Потому что из-за беременности она стала очень сентиментальной.
Мальчик смотрит на меня и выпаливает:
– Ну и скукотища.
Они сделали для меня нечто удивительное, прекрасное и волнующее, и я не могу остановить слезы. Когда представляю, как мои мальчики сами украшали для меня елку, по телу бегут мурашки. Это трогает меня до глубины души.
Эрик наклоняется ко мне. В отличие от Флина, он понимает, что со мной происходит, и, вытирая бегущие по моему лицу слезы, говорит:
– Мы с Флином знаем, что это твое любимое время года, и хотели сделать для тебя сюрприз. Мы знаем, что тебе больше нравится это дерево, чем обычная елка, которую очень долго выращивают, и посмотри, – он показывает на маленькие листы бумаги на столе, – ты должна на них написать свои желания, чтобы мы могли повесить их на дерево.
– А вон те другие листочки, – продолжает Флин, – они ждут, когда приедет вся семья и напишет свои пожелания, и мы тоже развесим их на дереве. Как тебе эта идея?
Глотая слезы, киваю и еле слышно произношу:
– Это превосходная идея, мой милый.
Мальчик хлопает в ладоши и обнимает меня. Видя, как мы любим друг друга, Эрик кивает, и я читаю по его губам: «Я тебя люблю».
На следующий день мы едем в больницу на консультацию к Марте. Пришло время проверить зрение Эрика. Сначала он отказывается брать меня с собой, потому что мне нужно отдыхать. Но сдается, когда я заряжаю ему в голову туфлей и кричу, что все равно поеду, с ним или сама, следом, на такси.
Его глаза до сих пор залиты кровью. Их состояние не улучшается ни от лечения, ни со временем. Посоветовавшись с коллегами, Марта решает назначить на 16 декабря операцию, чтобы дренировать кровь.
Мне страшно, и я знаю, что Эрик тоже боится. Но никто из нас в этом не признается. Я – чтобы не волновать его, а он – чтобы не волновать меня.
В день операции меня всю колотит. Я настаиваю на том, чтобы поехать вместе с ним, и он не отказывается. Я нужна ему. Соня, его мать, тоже приезжает с нами. Когда приходит время расставаться, Эрик целует меня и шепчет:
– Не волнуйся, все будет хорошо.
Киваю и улыбаюсь. Хочу, чтобы он видел меня сильной. Но как только он исчезает, Соня заключает меня в свои объятия, и я делаю то, что так хорошо у меня получается в последнее время, – плачу!
Как мы все и ожидали, операция прошла успешно, и Марта настаивает, чтобы Эрик провел ночь в больнице. Тот отказывается, но когда я начинаю злиться, он сдается и даже соглашается на то, чтобы я составила ему компанию.
Этой ночью, когда мы лежим вдвоем, он в тишине произносит:
– Надеюсь, что наш ребенок не унаследует проблему с глазами, как у меня.
Я никогда об этом не думала, и мне грустно оттого, что Эрик уже принял это во внимание. Он, как всегда, все учитывает.
– Я уверена, что этого не случится, любимый. Не волнуйся теперь об этом.
– Джуд… Из-за моих глаз всегда будут проблемы.
– Я тоже всегда буду доставлять тебе проблемы. И я даже не говорю о тех проблемах, которые тебе устроит Медуза. У-у-у-у-у-ух! Так что приготовься, Циммерман.
Слышу его смех, и меня это подбадривает.
Горя желанием обнять его, встаю со своей постели и падаю рядом с ним.
– Милый, у тебя проблема со зрением, и с этим мы должны смириться. Я люблю тебя, ты любишь меня, и мы преодолеем эту проблему и все другие, которые у нас еще будут. Я хочу, чтобы ты сейчас об этом не переживал, договорились?
– Договорились, малышка.
Стараясь сменить тему, добавляю:
– Когда родится Медуза, даже не думай отлынивать от заботы о ней из-за своих чертовых глаз. Э нет, разумник, даже не мечтай! Я хочу, чтобы ты был у детской кроватки с дня рождения Медузы до того момента, когда она поступит в университет или станет хиппи и захочет жить в коммуне, понятно, чемпион?
Эрик улыбается, целует меня в макушку и отвечает:
– Понятно, чемпионка.
Два дня спустя его глаза приходят в норму и становятся прежними. Я радуюсь этому и тому, что на рождественские праздники к нам приезжает моя семья.
И все же, несмотря на радость, я дерьмово себя чувствую. Меня постоянно тошнит, я похудела так, как еще никогда в жизни. Одежда на мне висит, мне никогда не хочется есть, и я понимаю, что из-за этого Эрик постоянно тревожится. Вижу это по его взгляду. Его изводит, когда я бегаю в туалет. Он страшно мучается, поддерживая меня за лоб.
Мои гормоны неуправляемы, и я начинаю смеяться так же внезапно, как и плакать.
Я себя не узнаю.
21 декабря мы едем в аэропорт, чтобы встретить моих родных. Мое сердце наполняется счастьем и радостью оттого, что они проведут с нами рождественские праздники. Когда отец и сестра замечают меня, их лица говорят сами за себя. А племянница, чмокнув меня, спрашивает:
– Тетя, ты что, заболела?
– Нет, милая, а что?
– Потому что у тебя жуткий вид.
– Ее часто рвет, – поясняет Флин. – И нас это очень беспокоит.
– Ты хорошо за ней ухаживаешь? – спрашивает Лус.
– Да, мы все ухаживаем за мамой.
Племянница в изумлении смотрит на него и спрашивает:
– Тетя – твоя мама?
Он смотрит на меня, и я ему подмигиваю.
– Да, тетя Джуд – моя мама, – отвечает он.
– Как кру-у-у-у-то, – шепчет Лус, глядя на него.
Дети всегда так откровенны.
24 декабря мы все вместе празднуем сочельник. Мои родные счастливы. Они написали пожелания на листиках и развесили их на дереве. Эрик с улыбкой наблюдает за нами, а я в восторге оттого, что мы собрались все вместе.
Беременность меня изводит. Она не дает мне жить.
В моем теле ничто не задерживается, я не могу даже удержать в себе вкуснейший хамон, который привез отец. Я ем его с таким наслаждением, но совсем скоро прощаюсь с ним, как и со всем остальным. Зато когда мне становится лучше, я все равно набрасываюсь на хамон.
Ох и упертая же я!
Сестра, со своей тягой успокоить меня, уверяет, что тошнота исчезнет после третьего месяца.
– Я надеюсь, потому что Медуза…
– Булочка, не называй его так! Это ребеночек, и он может обидеться на то, что ты так его обзываешь.
Смотрю на нее и в итоге решаю промолчать. Так будет лучше.
Затем я смотрю на отца и Эрика, которые играют на Wii с Флином и Лус в теннис. Похоже, им весело!
– Ай, булочка, я до сих пор не могу поверить, что ты станешь мамой.
– Я тоже, – вздыхаю я.
Ракель начинает рассказывать о родах, растяжках, налитых ногах, пятнах на коже, и мне становится еще хуже. И это все будет со мной? Я слушаю ее, перевариваю информацию и, когда больше не выдерживаю, делаю то, что так здорово умеет делать она сама, – перевожу тему, спрашивая:
– Ладно, а ты ничего не собираешься мне рассказать о своей дикой интрижке?
Ракель улыбается и, приблизившись ко мне, шепчет:
– В тот вечер, когда я встречалась с Хуанином из магазина, когда я вернулась домой, он ждал меня в соседнем переулке.
– Да что ты говоришь!
Она кивает и продолжает:
– Булочка, он ревновал меня.
– Естественно.
– И мы повздорили. Правда, очень тихо, чтобы никто нас не услышал.
Я улыбаюсь и, увидев, как племянница кричит, словно безумная, выиграв в Wii, добавляю:
– Это естественно, что он ревновал, если ты ушла с другим. На его месте я бы предложила руку Богу, если после того, как он предложил тебе руку, ты отказала ему и пошла на свидание с другим.
Моя безумная сестра прыскает. Ее лицо светится таким счастьем. Я тоже смеюсь, и потом она, вдруг придвинувшись ко мне, шепчет:
– Я с ним переспала. Кстати, это так неудобно – на заднем сиденье автомобиля. Хорошо, что мы потом поехали на «Виллу Смугляночку».
Открыв рот от изумления, хочу что-то сказать, но сестра мечтательно произносит:
– Он такой галантный, такой мужественный, что я схожу с ума.
– Ты переспала с ним?
– Да.
– Серьезно?
– Ну да.
– Ты?!
Ракель смотрит на меня и, приказывая говорить потише, произносит:
– Конечно же, я. Или ты думаешь, что я асексуальная, как монашка? Слушай, у меня есть свои потребности, а Хуан Альберто – это тот тип, который мне нравится. Ясное дело, что я с ним переспала. Но я не говорила об этом, потому что хотела сказать тебе это в лицо и заверить тебя, что я никакая не шлюха.
– И с каких это пор ты делаешь подобные вещи?
Сестра смотрит на меня и, подняв брови, отвечает:
– С тех пор, как стала современной женщиной.
Мы обе смеемся, а я продолжаю:
– Но, послушай, разве ты не сказала, что вы повздорили?
– Да, но когда он вышел из машины и прижал меня к ней, о боже мой… О боже мой, булочка, по моему телу такое пробежало!
Я представляю. Вспоминаю, как мы примиряемся с Эриком, и вздыхаю.
– А когда он поцеловал меня и сказал со своим акцентом: «Я не побоялся бы стать твоим рабом, если бы только ты стала моей повелительницей», – я, не раздумывая, сама затащила его в машину и набросилась на него.
Я опять прыскаю.
Я не в силах сдержать смех.
Сестра меня убивает, и я ошеломленно повторяю:
– И ты набросилась на него?
– О да… В том самом переулке я сделала самый безбашенный поступок века. Я ободрала себе кожу рычагом переключения скорости, но мама-а-а-а дорогая! Я пережила такой приятный момент. У меня не было секса с того времени, когда я была на четвертом месяце беременности Лусией, и, булочка… это было потрясающе.
Я умираю со смеху. Эрик смотрит на меня и улыбается. Он рад видеть меня счастливой.
Сестра продолжает:
– Когда мы закончили, он не позволил мне выйти из машины и сломя голову помчался к твоему дому. Как ты и говорила, отец оставил ему ключи, и когда мы вошли….
– Рассказывай… рассказывай…
Боже мой… Я совсем сошла с ума. Из-за недостатка секса я начинаю представлять секс сестры. Она краснеет, но, не в силах остановиться, продолжает:
– Мы занимались сексом везде, где только можно. На обеденном столе, в душе, у стены кладовой, на полу…
– Ракель… – изумленно шепчу я.
– А… и в кровати. – И увидев мое потрясенное и улыбающееся лицо, она добавляет: – Ай, булочка, этот мужчина обладает мною так, как я никогда и представить не могла бы. И вот, когда мы остаемся одни, мы занимаемся сексом, и я становлюсь словно волчица!
Поразительно, что сестра так откровенна, и не передать словами, как мне хочется секса. После ее слов у меня повышается либидо, и я шепчу:
– Как же я тебе завидую.
– Почему? – И, поняв меня, признается: – Когда я забеременела Лус, Хесус не прикасался ко мне в течение четырех месяцев. Он боялся причинить вред ребенку.
Забавно. Возможно, то, что происходит с Эриком, – не такая уж редкость? Спрашиваю:
– И когда у тебя была близость, все было в порядке?
– Потрясающе. Желание было сокрушительным, потому что гормоны играли до такой степени, что я сама была в шоке. А когда я забеременела Лусией и на середине срока развелась, то отлично проводила время с Суперменом.
– И кто такой Супермен?
– Вибратор, который мне подарил этот недоумок, мой бывший муж. Благодаря ему я не спятила.
С каждым разом я все больше изумляюсь словам сестры. Она смотрит на меня и выпаливает:
– Девочка, я же тебе не сказала, что спрятала бутановую бомбу и что участвовала в оргии. Какая ты старомодная.
От ее комментария я просто разрываюсь от смеха. Если бы она только знала…
Через два дня мне пора на прием к гинекологу. Все хотят поехать вместе со мной, но я настаиваю, чтобы поехал только Эрик. Отец с сестрой все понимают и остаются дома с детьми.
Я отдаю врачу все результаты анализов, которые она назначила мне на первом приеме, в том числе и те, которые сделали, когда я побывала в отделении скорой помощи. Я нервно жду, пока врач профессиональным взглядом просматривает все анализы, Эрик наблюдает за ней с серьезным выражением лица. Делая УЗИ, она произносит:
– Плод в норме. Сердцебиение отличное, размеры в норме. Поэтому, само собой разумеется, ты продолжаешь жить своей нормальной жизнью, принимать витамины, и мы увидимся через два месяца.
Мы с Эриком переглядываемся и улыбаемся.
С Медузой все в порядке!
Когда я вытираю с живота гель и мы возвращаемся в кабинет, где врач заносит данные в компьютер, я говорю:
– Я хочу у вас кое о чем спросить.
Женщина прекращает клацать по клавиатуре.
– Говори.
– А рвота пройдет?
– Как правило, да. В конце первого триместра плод закрепляется, и, безусловно, тошнота проходит.
Я готова захлопать в ладоши от радости. Эрик смотрит на меня с улыбкой, и я задаю еще один вопрос:
– Могу ли я вести полноценную сексуальную жизнь?
Надо только видеть лицо моего мужа. Он в шоке от моего вопроса. Врач улыбается, и, глядя на меня, отвечает:
– Конечно же да, но очень осторожненько первое время, понятно?
Когда мы выходим из женской консультации, Эрик очень серьезный. Садясь в машину, я больше не могу выносить это напряжение и говорю:
– Давай, говори, возражай!
Он взрывается, словно бомба, а когда заканчивает, я смотрю на него и говорю:
– Ладно… я понимаю то, что ты говоришь. Но, любимый, пойми, что я не каменная, а ты – постоянное искушение. – Он улыбается, и, приблизившись к нему, я добавляю: – Твои руки пробуждают во мне желание твоих прикосновений, твои губы – желание целовать их, а твой пенис… о бо-о-о-о-же! – говорю я, трогая его поверх брюк. – Он пробуждает во мне желание поиграть с тобой.
– Остановись, Джуд… остановись.
Меня разбирает смех. Он тоже смеется и, подарив мне один поцелуй, говорит:
– Хочу тебя заверить, что если я пробуждаю у тебя все это, то не хочу даже рассказывать, что во мне пробуждаешь ты.
– Хм-м-м-м, это становится интересно.
– Но…
– Ой… мне никогда не нравились эти «но».
– Нужно все делать спокойно, чтобы у нас больше не было повода для беспокойства.
– Ты абсолютно прав, – киваю я. – Но…
– Ха, у тебя тоже есть «но»! – смеется Эрик.
– …но я хочу с тобой поиграть.
Он не отвечает, зато улыбается. Это хороший знак.