Наутро, едва открыв глаза, чувствую тошноту. Как и каждый день, мой желудок сжимается, и я пулей лечу в туалет.

Эрик, который спал рядом, бежит за мной так быстро, как только позволяет его загипсованная нога. Видя, как мне плохо, крепко меня сжимает.

Когда рвота прекращается, я сажусь на ванну и, глядя на него, шепчу:

– Это ужасно… Медуза меня убивает.

Бедняга. Взяв полотенце и смочив его водой, он проводит им по моему лицу и с самой глубокой нежностью произносит:

– Спокойно, малышка. Это скоро пройдет.

– Я… не могу это терпеть… Не могу.

– Сможешь, любимая. У тебя будет прекрасный ребенок, и ты обо всем этом забудешь.

– Ты так думаешь?

Эрик пронзает меня своими окровавленными глазами и отвечает:

– Конечно. Это будет такая же смугляночка, как и ты, вот увидишь!

– И она будет такой же буйной, – завершаю я.

Он улыбается, с любовью целует меня в кончик носа и шепчет:

– Если она будет делать это так же грациозно, как ты, то я согласен.

Без малейшего желания драматизировать ситуацию, я киваю и все же улыбаюсь. У меня восхитительный парень, потому что даже в такой момент он заставляет меня улыбнуться и забыть о том, как мне плохо.

Я прочитала, что обычно тошнота длится в течение первых трех месяцев. Надеюсь лишь на то, что это скоро закончится!

Как только к моему лицу возвращаются краски, Эрик выходит из ванной, и я решаю принять душ. Раздеваюсь, снимаю трусики и с ужасом вижу пятно.

Кровь!

О Господи!

Разнервничавшись, зову Эрика.

Несмотря на гипс, он за долю секунды оказывается в ванной. Испуганно глядя на него, я шепчу:

– У меня кровь.

– Быстро одевайся, любимая. Едем в больницу.

Словно на автомате выхожу из ванной и быстро одеваюсь. Эрик одевается еще быстрее, и, когда я спускаюсь, они с Норбертом уже ждут, а Симона целует меня и говорит:

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

В машине Эрик держит меня за руки. Они ледяные. Я напугана.

Это не очень хорошо, когда во время беременности идет кровь.

А если я потеряла Медузу?

Когда мы приезжаем в больницу, Марта уже ждет нас у входа с креслом-каталкой. Меня заставляют сесть и быстро отвозят в отделение скорой помощи. Эрика просят остаться снаружи. Марта остается вместе с ним, а я иду с врачами.

Мне страшно.

Они задают сотню вопросов, и я отвечаю, сама не понимая, что говорю. Я никогда не хотела беременеть, но Медуза уже стала для меня очень дорогой. Для Эрика. Для нас обоих.

Они спрашивают, нервничала ли я в последнее время.

Киваю.

Я не рассказываю о своей жизни, но понимаю, что пережитое напряжение могло стать причиной этого. Меня кладут на кушетку и делают УЗИ.

Молча, часто дыша, наблюдаю, как два врача с серьезным видом смотрят на монитор. Хоть бы все было хорошо. Наконец, взвесив все предположения, они поворачиваются ко мне и говорят:

– Все в порядке. Ваш ребенок еще с вами.

Понятно, что я сейчас буду делать.

Я плачу, плачу и еще раз плачу.

Наверно, меня можно окрестить Главной плаксой Германии.

Через пять минут врачи разрешают Эрику войти. Видно, что он встревожен и напряжен. Он заключает меня в объятия. Я так взволнована, что не могу произнести и слова, лишь плачу, поэтому ему все объясняют сами врачи. Целуя в макушку, Эрик убаюкивает меня и шепчет:

– Спокойно, моя чемпионка. Наш ребенок в порядке.

Киваю и понемногу успокаиваюсь.

Минут через десять, прежде чем отправить нас домой, один из врачей дает нам рекомендации и говорит, что если больше не будет кровотечений, то я должна буду явиться к гинекологу на запланированную консультацию. И добавляет, что с этого момента я должна отдыхать. Эрик кивает, а я вздыхаю. И думать не хочу, каким нудным он станет с этим «отдыхом».

Так я и думала. Как только мы приезжаем домой, Эрик отправляет меня в кровать. Сейчас я этому и не сопротивляюсь. После перенесенного испуга я совсем без сил и вырубаюсь, едва прислонив голову к подушке. Когда просыпаюсь, Эрик рядом. Он забрал из кабинета ноутбук и работает в нашей спальне. Увидев, что я не сплю, сразу же откладывает компьютер, целует меня и спрашивает:

– Малышка, ты в порядке?

– Да, превосходно.

– Звонили Фрида и Андрес. Они тебя целуют и рады, что у тебя все хорошо.

– И как они об этом узнали?

Эрик улыбается и, чмокая меня в кончик носа, отвечает:

– От Бьорна.

Я иду в ванную. Эрик следом. Увидев, что крови больше нет, я успокаиваюсь. Когда возвращаюсь в постель, он ложится рядом и шепчет:

– Я чувствую себя виноватым в том, что случилось.

– Почему?

Эрик машет головой и отвечает:

– Это моя вина в том, что ты так нервничала. Из-за меня мы чуть не потеряли нашего ребенка. К тому же я вчера был слишком требователен и…

– Не говори глупостей, – прерываю я его. – Врачи сказали, что иногда такое случается. А что касается вчерашней ночи, то не терзай себя из-за того, в чем ты сам не разбираешься.

Айсмен кивает, хотя, зная его, я понимаю, что он всегда будет себя в этом винить. Решаю больше не поднимать эту тему. Что было, то прошло. Теперь нужно смотреть лишь в будущее. Как говорит папа, чтобы идти вперед, назад не смотрят.

До вечера Эрик не разрешает мне вставать с постели, а на следующий день снова настаивает, чтобы я оставалась в кровати. До полудня я сдерживаюсь, как могу: смотрю вместе с Симоной «Безумную Эсмеральду», общаюсь с подружками в «Фейсбуке», но к вечеру не выдерживаю и, когда Флин возвращается из школы, встаю к нему. Увидев меня на кухне, Эрик меняется в лице. Ему не нравится, что я пришла прежде, чем он успел мне разрешить. Нахмурившись, выпаливаю:

– Отдых – это спокойствие, а не валяние в постели двадцать четыре часа в сутки. Поэтому не подвергай меня стрессу и не нервируй меня, понятно?

Он не отвечает – сдерживается. Когда же час спустя я снова бросаюсь в туалет, Эрик берет меня на руки, когда я выхожу.

– Малышка, в кровать, – говорит он.

Я протестую, но тщетно. Он все равно относит меня в постель.

Последующие дни похожи один на другой. Отдых, отдых и еще раз отдых.

Неделю спустя я сыта по горло этим отдыхом.

Мои родные узнают от Эрика о случившемся. Папа сразу же намеревается приехать в Германию, чтобы поухаживать за мной. Я с трудом убеждаю его, что в этом нет необходимости. Мне жутко хочется увидеть и обнять его, но знаю, что сойду с ума, если вокруг меня будут носиться со своими заботами все трое: он, Ракель и Эрик. Ну уж нет.

В итоге папа и Ракель звонят мне каждый день. По их голосам я понимаю, что им спокойнее, когда они слышат мой смех.

Из Мексики звонят Декстер и Грациэла, и я всем сердцем радуюсь, узнав, что у них все хорошо. Грациэла рассказывает, что Декстер спит с ней каждую ночь и раструбил на весь мир, что она – его невеста. Представить не могу, как, наверное, обрадовалась его мама.

Со временем Эрик, похоже, понимает, что я сыта по горло лежанием в кровати, и разрешает мне перемещаться на диван в гостиную и обратно. Это прорыв!

Он не собирается разрешать мне больше, пока я снова не побываю у гинеколога. Отказывается также позволять себе больше, чем нежные ласки и поцелуи. Вначале мне это даже нравилось, но теперь – нет. Это уже раздражает.

Мы много разговариваем о Медузе. Будет ли это смугляночка? Или это будет блондинчик? Он в ужасе оттого, что я называю ребенка Медузой, но все же сдается, понимая, что я говорю это с любовью и что не могу называть это живое существо во мне иначе.

Каждую ночь в нашей уютной спальне Эрик целует мое пузико, и я начинаю дурачиться. Он такой классный! Эрик источает столько любви каждой своей клеточкой, что я постоянно сияю улыбкой.

Однажды вечером, когда мы лежим вдвоем в постели, уже немного подурачившись, я обнимаю его и шепчу:

– Я хочу тебя.

Эрик улыбается и дарит мне невинный поцелуй в губы.

– И я тебя, любовь моя, но мы не должны этого делать.

Знаю. Он прав. Но, горя желанием, шепчу:

– Нет необходимости, чтобы ты входил в меня…

Поднимаясь с постели, он отходит подальше.

– Нет, любимая. Лучше не испытывать судьбу. – На моем лице, наверное, все написано, потому что он добавляет: – Когда твой врач даст нам разрешение, все вернется в норму.

– Но, Эрик… Еще две недели до визита к гинекологу.

Забавляясь моей настойчивостью, он открывает дверь и, прежде чем выйти из комнаты, произносит:

– Значит, осталось совсем немного. Нужно лишь подождать.

Когда я остаюсь одна, то разочарованно вздыхаю. Из-за восставших гормонов я жажду секса, и теперь ясно, что этой ночью у меня его не будет.

Проходит время, и Эрику снимают гипс. Я счастлива, а он – еще больше. К нему вернулись свобода движений и независимость, и это настоящее облегчение.

Однажды вечером, после моей трехчасовой сиесты, Эрик будит меня, осыпая тысячей поцелуев.

Я в восторге. Прильнув к нему, начинаю свою атаку, но он останавливает меня:

– Нет, малышка… Мы не должны.

От этих слов я окончательно просыпаюсь и ворчу. Эрик улыбается и, взяв меня на руки, говорит:

– Пойдем. Мы с Флином хотим тебе кое-что показать.

Он спускается со мной по лестнице, но я продолжаю дуться. То, что у нас нет секса, меня убивает. Но когда он открывает двери гостиной, я таю, растроганная увиденным.

Мой маленький смурф-ворчун восклицает:

– Сюрприз! Скоро Рождество, и мы с дядей нарядили дерево желаний.

Когда Эрик опускает меня на пол, я закрываю рот руками и, не в силах сдержаться, плачу. Плачу как дура перед удивленным Флином, который ничего не понимает. Эрик сразу же усаживает меня на диван.

Передо мной стоит рождественская красная ель, та самая, из-за которой в прошлом году было столько споров. Не прекращая плакать, показываю на нее рукой. Мне хочется поблагодарить их и сказать, какая она красивая, но мешают слезы. И тогда мой мальчик говорит:

– Если тебе не нравится, мы можем купить другую.

Из-за этого я начинаю еще сильнее рыдать. Я плачу, плачу и плачу.

Эрик, чмокнув меня в макушку, поворачивается к племяннику и объясняет:

– Джуд не хочет другую. Эта ей нравится.

– Почему тогда она плачет?

– Потому что из-за беременности она стала очень сентиментальной.

Мальчик смотрит на меня и выпаливает:

– Ну и скукотища.

Они сделали для меня нечто удивительное, прекрасное и волнующее, и я не могу остановить слезы. Когда представляю, как мои мальчики сами украшали для меня елку, по телу бегут мурашки. Это трогает меня до глубины души.

Эрик наклоняется ко мне. В отличие от Флина, он понимает, что со мной происходит, и, вытирая бегущие по моему лицу слезы, говорит:

– Мы с Флином знаем, что это твое любимое время года, и хотели сделать для тебя сюрприз. Мы знаем, что тебе больше нравится это дерево, чем обычная елка, которую очень долго выращивают, и посмотри, – он показывает на маленькие листы бумаги на столе, – ты должна на них написать свои желания, чтобы мы могли повесить их на дерево.

– А вон те другие листочки, – продолжает Флин, – они ждут, когда приедет вся семья и напишет свои пожелания, и мы тоже развесим их на дереве. Как тебе эта идея?

Глотая слезы, киваю и еле слышно произношу:

– Это превосходная идея, мой милый.

Мальчик хлопает в ладоши и обнимает меня. Видя, как мы любим друг друга, Эрик кивает, и я читаю по его губам: «Я тебя люблю».

На следующий день мы едем в больницу на консультацию к Марте. Пришло время проверить зрение Эрика. Сначала он отказывается брать меня с собой, потому что мне нужно отдыхать. Но сдается, когда я заряжаю ему в голову туфлей и кричу, что все равно поеду, с ним или сама, следом, на такси.

Его глаза до сих пор залиты кровью. Их состояние не улучшается ни от лечения, ни со временем. Посоветовавшись с коллегами, Марта решает назначить на 16 декабря операцию, чтобы дренировать кровь.

Мне страшно, и я знаю, что Эрик тоже боится. Но никто из нас в этом не признается. Я – чтобы не волновать его, а он – чтобы не волновать меня.

В день операции меня всю колотит. Я настаиваю на том, чтобы поехать вместе с ним, и он не отказывается. Я нужна ему. Соня, его мать, тоже приезжает с нами. Когда приходит время расставаться, Эрик целует меня и шепчет:

– Не волнуйся, все будет хорошо.

Киваю и улыбаюсь. Хочу, чтобы он видел меня сильной. Но как только он исчезает, Соня заключает меня в свои объятия, и я делаю то, что так хорошо у меня получается в последнее время, – плачу!

Как мы все и ожидали, операция прошла успешно, и Марта настаивает, чтобы Эрик провел ночь в больнице. Тот отказывается, но когда я начинаю злиться, он сдается и даже соглашается на то, чтобы я составила ему компанию.

Этой ночью, когда мы лежим вдвоем, он в тишине произносит:

– Надеюсь, что наш ребенок не унаследует проблему с глазами, как у меня.

Я никогда об этом не думала, и мне грустно оттого, что Эрик уже принял это во внимание. Он, как всегда, все учитывает.

– Я уверена, что этого не случится, любимый. Не волнуйся теперь об этом.

– Джуд… Из-за моих глаз всегда будут проблемы.

– Я тоже всегда буду доставлять тебе проблемы. И я даже не говорю о тех проблемах, которые тебе устроит Медуза. У-у-у-у-у-ух! Так что приготовься, Циммерман.

Слышу его смех, и меня это подбадривает.

Горя желанием обнять его, встаю со своей постели и падаю рядом с ним.

– Милый, у тебя проблема со зрением, и с этим мы должны смириться. Я люблю тебя, ты любишь меня, и мы преодолеем эту проблему и все другие, которые у нас еще будут. Я хочу, чтобы ты сейчас об этом не переживал, договорились?

– Договорились, малышка.

Стараясь сменить тему, добавляю:

– Когда родится Медуза, даже не думай отлынивать от заботы о ней из-за своих чертовых глаз. Э нет, разумник, даже не мечтай! Я хочу, чтобы ты был у детской кроватки с дня рождения Медузы до того момента, когда она поступит в университет или станет хиппи и захочет жить в коммуне, понятно, чемпион?

Эрик улыбается, целует меня в макушку и отвечает:

– Понятно, чемпионка.

Два дня спустя его глаза приходят в норму и становятся прежними. Я радуюсь этому и тому, что на рождественские праздники к нам приезжает моя семья.

И все же, несмотря на радость, я дерьмово себя чувствую. Меня постоянно тошнит, я похудела так, как еще никогда в жизни. Одежда на мне висит, мне никогда не хочется есть, и я понимаю, что из-за этого Эрик постоянно тревожится. Вижу это по его взгляду. Его изводит, когда я бегаю в туалет. Он страшно мучается, поддерживая меня за лоб.

Мои гормоны неуправляемы, и я начинаю смеяться так же внезапно, как и плакать.

Я себя не узнаю.

21 декабря мы едем в аэропорт, чтобы встретить моих родных. Мое сердце наполняется счастьем и радостью оттого, что они проведут с нами рождественские праздники. Когда отец и сестра замечают меня, их лица говорят сами за себя. А племянница, чмокнув меня, спрашивает:

– Тетя, ты что, заболела?

– Нет, милая, а что?

– Потому что у тебя жуткий вид.

– Ее часто рвет, – поясняет Флин. – И нас это очень беспокоит.

– Ты хорошо за ней ухаживаешь? – спрашивает Лус.

– Да, мы все ухаживаем за мамой.

Племянница в изумлении смотрит на него и спрашивает:

– Тетя – твоя мама?

Он смотрит на меня, и я ему подмигиваю.

– Да, тетя Джуд – моя мама, – отвечает он.

– Как кру-у-у-у-то, – шепчет Лус, глядя на него.

Дети всегда так откровенны.

24 декабря мы все вместе празднуем сочельник. Мои родные счастливы. Они написали пожелания на листиках и развесили их на дереве. Эрик с улыбкой наблюдает за нами, а я в восторге оттого, что мы собрались все вместе.

Беременность меня изводит. Она не дает мне жить.

В моем теле ничто не задерживается, я не могу даже удержать в себе вкуснейший хамон, который привез отец. Я ем его с таким наслаждением, но совсем скоро прощаюсь с ним, как и со всем остальным. Зато когда мне становится лучше, я все равно набрасываюсь на хамон.

Ох и упертая же я!

Сестра, со своей тягой успокоить меня, уверяет, что тошнота исчезнет после третьего месяца.

– Я надеюсь, потому что Медуза…

– Булочка, не называй его так! Это ребеночек, и он может обидеться на то, что ты так его обзываешь.

Смотрю на нее и в итоге решаю промолчать. Так будет лучше.

Затем я смотрю на отца и Эрика, которые играют на Wii с Флином и Лус в теннис. Похоже, им весело!

– Ай, булочка, я до сих пор не могу поверить, что ты станешь мамой.

– Я тоже, – вздыхаю я.

Ракель начинает рассказывать о родах, растяжках, налитых ногах, пятнах на коже, и мне становится еще хуже. И это все будет со мной? Я слушаю ее, перевариваю информацию и, когда больше не выдерживаю, делаю то, что так здорово умеет делать она сама, – перевожу тему, спрашивая:

– Ладно, а ты ничего не собираешься мне рассказать о своей дикой интрижке?

Ракель улыбается и, приблизившись ко мне, шепчет:

– В тот вечер, когда я встречалась с Хуанином из магазина, когда я вернулась домой, он ждал меня в соседнем переулке.

– Да что ты говоришь!

Она кивает и продолжает:

– Булочка, он ревновал меня.

– Естественно.

– И мы повздорили. Правда, очень тихо, чтобы никто нас не услышал.

Я улыбаюсь и, увидев, как племянница кричит, словно безумная, выиграв в Wii, добавляю:

– Это естественно, что он ревновал, если ты ушла с другим. На его месте я бы предложила руку Богу, если после того, как он предложил тебе руку, ты отказала ему и пошла на свидание с другим.

Моя безумная сестра прыскает. Ее лицо светится таким счастьем. Я тоже смеюсь, и потом она, вдруг придвинувшись ко мне, шепчет:

– Я с ним переспала. Кстати, это так неудобно – на заднем сиденье автомобиля. Хорошо, что мы потом поехали на «Виллу Смугляночку».

Открыв рот от изумления, хочу что-то сказать, но сестра мечтательно произносит:

– Он такой галантный, такой мужественный, что я схожу с ума.

– Ты переспала с ним?

– Да.

– Серьезно?

– Ну да.

– Ты?!

Ракель смотрит на меня и, приказывая говорить потише, произносит:

– Конечно же, я. Или ты думаешь, что я асексуальная, как монашка? Слушай, у меня есть свои потребности, а Хуан Альберто – это тот тип, который мне нравится. Ясное дело, что я с ним переспала. Но я не говорила об этом, потому что хотела сказать тебе это в лицо и заверить тебя, что я никакая не шлюха.

– И с каких это пор ты делаешь подобные вещи?

Сестра смотрит на меня и, подняв брови, отвечает:

– С тех пор, как стала современной женщиной.

Мы обе смеемся, а я продолжаю:

– Но, послушай, разве ты не сказала, что вы повздорили?

– Да, но когда он вышел из машины и прижал меня к ней, о боже мой… О боже мой, булочка, по моему телу такое пробежало!

Я представляю. Вспоминаю, как мы примиряемся с Эриком, и вздыхаю.

– А когда он поцеловал меня и сказал со своим акцентом: «Я не побоялся бы стать твоим рабом, если бы только ты стала моей повелительницей», – я, не раздумывая, сама затащила его в машину и набросилась на него.

Я опять прыскаю.

Я не в силах сдержать смех.

Сестра меня убивает, и я ошеломленно повторяю:

– И ты набросилась на него?

– О да… В том самом переулке я сделала самый безбашенный поступок века. Я ободрала себе кожу рычагом переключения скорости, но мама-а-а-а дорогая! Я пережила такой приятный момент. У меня не было секса с того времени, когда я была на четвертом месяце беременности Лусией, и, булочка… это было потрясающе.

Я умираю со смеху. Эрик смотрит на меня и улыбается. Он рад видеть меня счастливой.

Сестра продолжает:

– Когда мы закончили, он не позволил мне выйти из машины и сломя голову помчался к твоему дому. Как ты и говорила, отец оставил ему ключи, и когда мы вошли….

– Рассказывай… рассказывай…

Боже мой… Я совсем сошла с ума. Из-за недостатка секса я начинаю представлять секс сестры. Она краснеет, но, не в силах остановиться, продолжает:

– Мы занимались сексом везде, где только можно. На обеденном столе, в душе, у стены кладовой, на полу…

– Ракель… – изумленно шепчу я.

– А… и в кровати. – И увидев мое потрясенное и улыбающееся лицо, она добавляет: – Ай, булочка, этот мужчина обладает мною так, как я никогда и представить не могла бы. И вот, когда мы остаемся одни, мы занимаемся сексом, и я становлюсь словно волчица!

Поразительно, что сестра так откровенна, и не передать словами, как мне хочется секса. После ее слов у меня повышается либидо, и я шепчу:

– Как же я тебе завидую.

– Почему? – И, поняв меня, признается: – Когда я забеременела Лус, Хесус не прикасался ко мне в течение четырех месяцев. Он боялся причинить вред ребенку.

Забавно. Возможно, то, что происходит с Эриком, – не такая уж редкость? Спрашиваю:

– И когда у тебя была близость, все было в порядке?

– Потрясающе. Желание было сокрушительным, потому что гормоны играли до такой степени, что я сама была в шоке. А когда я забеременела Лусией и на середине срока развелась, то отлично проводила время с Суперменом.

– И кто такой Супермен?

– Вибратор, который мне подарил этот недоумок, мой бывший муж. Благодаря ему я не спятила.

С каждым разом я все больше изумляюсь словам сестры. Она смотрит на меня и выпаливает:

– Девочка, я же тебе не сказала, что спрятала бутановую бомбу и что участвовала в оргии. Какая ты старомодная.

От ее комментария я просто разрываюсь от смеха. Если бы она только знала…

Через два дня мне пора на прием к гинекологу. Все хотят поехать вместе со мной, но я настаиваю, чтобы поехал только Эрик. Отец с сестрой все понимают и остаются дома с детьми.

Я отдаю врачу все результаты анализов, которые она назначила мне на первом приеме, в том числе и те, которые сделали, когда я побывала в отделении скорой помощи. Я нервно жду, пока врач профессиональным взглядом просматривает все анализы, Эрик наблюдает за ней с серьезным выражением лица. Делая УЗИ, она произносит:

– Плод в норме. Сердцебиение отличное, размеры в норме. Поэтому, само собой разумеется, ты продолжаешь жить своей нормальной жизнью, принимать витамины, и мы увидимся через два месяца.

Мы с Эриком переглядываемся и улыбаемся.

С Медузой все в порядке!

Когда я вытираю с живота гель и мы возвращаемся в кабинет, где врач заносит данные в компьютер, я говорю:

– Я хочу у вас кое о чем спросить.

Женщина прекращает клацать по клавиатуре.

– Говори.

– А рвота пройдет?

– Как правило, да. В конце первого триместра плод закрепляется, и, безусловно, тошнота проходит.

Я готова захлопать в ладоши от радости. Эрик смотрит на меня с улыбкой, и я задаю еще один вопрос:

– Могу ли я вести полноценную сексуальную жизнь?

Надо только видеть лицо моего мужа. Он в шоке от моего вопроса. Врач улыбается, и, глядя на меня, отвечает:

– Конечно же да, но очень осторожненько первое время, понятно?

Когда мы выходим из женской консультации, Эрик очень серьезный. Садясь в машину, я больше не могу выносить это напряжение и говорю:

– Давай, говори, возражай!

Он взрывается, словно бомба, а когда заканчивает, я смотрю на него и говорю:

– Ладно… я понимаю то, что ты говоришь. Но, любимый, пойми, что я не каменная, а ты – постоянное искушение. – Он улыбается, и, приблизившись к нему, я добавляю: – Твои руки пробуждают во мне желание твоих прикосновений, твои губы – желание целовать их, а твой пенис… о бо-о-о-о-же! – говорю я, трогая его поверх брюк. – Он пробуждает во мне желание поиграть с тобой.

– Остановись, Джуд… остановись.

Меня разбирает смех. Он тоже смеется и, подарив мне один поцелуй, говорит:

– Хочу тебя заверить, что если я пробуждаю у тебя все это, то не хочу даже рассказывать, что во мне пробуждаешь ты.

– Хм-м-м-м, это становится интересно.

– Но…

– Ой… мне никогда не нравились эти «но».

– Нужно все делать спокойно, чтобы у нас больше не было повода для беспокойства.

– Ты абсолютно прав, – киваю я. – Но…

– Ха, у тебя тоже есть «но»! – смеется Эрик.

– …но я хочу с тобой поиграть.

Он не отвечает, зато улыбается. Это хороший знак.