Он: Юра перенес бег по утрам на полчаса раньше и старался раньше уходить из дому, захватив несколько чистых рубашек. В восемь утра солнце уже пекло немилосердно. К общему горю добавился еще и сломанный кондиционер в операционной – команда варилась. Хорошо хоть то, что холодный душ можно было принимать после каждой операции. Сегодня он даже не стал дожидаться пробуждения Марички, ушел из дому, не позавтракав. От ее присутствия сейчас становилось совсем жарко.

Он зашел в больницу, поднялся в отделение, посмотрел на часы: до операции было еще полтора часа, до прихода Вали – час. Нужно хотя бы кофе выпить. Искать его в Валиных закромах не хотелось. Он опять спустился на первый этаж и подошел к кофейному автомату. Там уже стоял Олег. Было заметно, что тот не спал.

– Привет. Ты с ночи?

– Угу. Привет, – ответил тот на рукопожатие. – Под утро привезли семью. Двоих удалось собрать. А жена не выжила.

– Опять авария?

– Опять. Никогда за руль не сяду! – сказал он и, выбрав напиток, нажал на кнопку.

– Маричка тоже так говорит.

– Потому что тоже насмотрелась на укокошенных на дороге. До сих пор помню ее прямой эфир на фоне раздавленного мотоцикла, и как раз в этот момент мне того пацана завозят в дверь, мотоциклиста… Там же и собирать нечего было! А она с экрана говорит: «Рідні сподіваються на хірургів та моляться Богу». Ладно… Хватит. Хорошо, что она на это уже не смотрит. – Он отошел от автомата, уступив Юре место. – Расскажи что-нибудь веселое. Что-нибудь из твоей «семейной» жизни. Ты почему не поехал со мной на фестиваль в субботу? С ней был? Что вы делали? – подзадоривал Олег, отпивая из пластикового стаканчика.

Юра вздохнул.

Что рассказать? О ее муже, о страхе, который он пережил, пока не знал, какое решение она примет, о танго, которое стало теперь его идеей фикс и возможностью хоть как-то компенсировать нереализованные желания? Нет, это все сложно. Он расскажет о тесте.

– Олег, у меня беда. Я схожу с ума. – Они отошли от автомата и сели на диван возле аквариума. Хоть в вестибюле работал кондиционер. Людей рядом не было.

– Тоже мне новость!

– Я никогда не думал, что тесто может быть таким сексуальным.

– Что? – Олег чуть не поперхнулся.

– Тесто. В ее руках. В субботу она готовила пирожки и замешивала тесто. Я пришел посмотреть, какой фильм она параллельно с пирожками смотрела. И не спрашивай меня теперь, что это был за фильм.

– Потому что ты не его смотрел?

– Она его замешивала и раскачивалась, в этом своем платье… Запускала в него пальцы, оттягивала, наваливалась всем телом на руки… Я думал, что лопну.

– Мисценовский! – засмеялся Олег. – Ты больной!

– Я знаю.

– Но так же нельзя! Ты скоро будешь боготворить каждую ручку двери, за которую она бралась.

– Нет, не говори. Замешивание теста женщиной – это очень возбуждающее зрелище.

– Никогда не думал, что услышу от тебя такое. Это надо записывать. Когда у тебя был секс последний раз?

– Тогда.

– С Верой? Может, ты где-то сбросишь пар? Леся твоя, медсестра новенькая – просто звезда с обложки! Ладно, я молчу, не смотри так на меня! Но это же вредно! Ты не хуже моего знаешь. Тебе пора что-то делать, иначе ты кого-то изнасилуешь. Надо делать первый шаг, Юра!

– Я не чувствую в ней ответного желания.

– Живешь с ней, она спит за стенкой – и не чувствуешь?

– Нет.

– Беда… Я даже не знаю, чем тебя обрадовать, друг. Она иногда откровенничает со мной, но как только речь о тебе заходит – шасть и в норку. Не знаю… Одно могу сказать, она тебя очень уважает.

– Спасибо за поддержку.

– Да, извини, это я ляпнул… от усталости.

Они помолчали.

– Знаешь, я и про первый шаг погорячился советовать.

– Ты же всегда меня к этому подталкиваешь.

– И я, и пацаны. Но чем дальше, тем больше я вижу, что она так трясется за свою независимость… Или боится чего-то… Я иногда думаю, как удивительно вы встретились. Ну кому, кроме тебя, она бы доверилась? Вот то, что ты такой недотрога, ее и усыпляет. Она верит тебе и…

– И потерять это доверие очень легко.

– Да. Я думаю, что это ее разбудит и испугает.

– Иногда я чувствую, что вот-вот сорвусь и наброшусь на эту спящую красавицу… Сложно ходить вокруг нее, чувствовать близость и постоянно контролировать себя.

– Я вообще не представляю, как ты живешь. Но спасибо, ты отвлек меня… Тесто! – Он фыркнул. – Пойдем, там кафе открылось – купишь себе что-нибудь на завтрак.

Они купили по бургеру, и уже в лифте, перед тем как выйти на своем этаже, Олег спросил:

– А ты не думал, что она… ну, бывшего своего еще любит? Очень похоже…

– Думал.

– И…?

– Она мне сказала, что нет.

Двери разъехались, Олег стал посреди прохода, не давая им закрыться, удивленно ждал объяснений.

– Олег, так стоять в наших старых лифтах – опасно!

– Она с тобой об этом говорила?! Я сколько о муже ни спрашивал…

– А ты думал, она только с тобой откровенничает?

– Ну ла-а-адно, – растягивая слова, нехотя уступил Олег. – Мне пора идти. Расскажешь мне потом! – крикнул он в задвигающиеся двери.

Ничего он рассказывать не будет. Хотя Олег был прав. Она боялась, и Юре уже было известно, чего именно. Он недавно видел, как она боится и чего. Он стал свидетелем ее паники и нечаянно выпущенных наружу страхов. Уже прошло несколько дней после приезда мужа, и он только сейчас начал успокаиваться и верить в то, что она осталась. Он начал позволять себе вспоминать выходные и тешиться плюсами, которые он поставил себе после этой истории. До этого его страх потерять ее не позволял ему насладиться «победой». Он вышел в нейрохирургии, попросил Валю приготовить еще чашку кофе. Сел в кабинете, проверил почту, жуя бутерброд, ответил на письма. Но мыслями постоянно возвращался к тем трем дням.

Он в выигрыше сейчас? Она выбрала его, Юру? Нет. Она просто отказалась от бывшего. Окончательно, и это тоже повод радоваться. Это повод расслабиться и отвлечься на работу. Она сейчас не уйдет.

Открылась дверь, Валя занесла кофе. Пока она выходила – из фойе, через открытую дверь – прорвались звуки радио. Песня та самая, с которой все началось в пятницу. Эта песня была у нее рингтоном на звонки Вадима. И она раздражала Юру. Почему Маричка до сих пор не сменила рингтон? Там пелось о любви. И он ей часто звонил. Они обсуждали по телефону рабочие вопросы. Он рассказывал ей о своих проектах, она давала ему советы. Она мало рассказывала о себе, хотя, может, это только в Юрином присутствии… Юра волновался. И тогда, в пятницу, она сидела в кресле и вышивала, когда Юра зашел в комнату, уложив сына спать. Хотел пожелать ей спокойной ночи, но завязался тихий разговор, она рассказывала о первом Мишином уроке немецкого, о детях в группе, о диване в холле детского центра, который стоит у большого окна…

– …и из него – потрясающий вид на реку и остров. Я придумала, что буду отводить туда Мишу и вышивать, пока он занимается. Или писать…

Или еще что-нибудь. Юра опять перестал слушать. Он сидел на пуфе, рядом с ее креслом. Смотрел на ее губы, белую кожу на шее, грудь. Она не загорала, как многие блондинки. Он это знал, в его детстве таких три было… Она не носила дома белье под футболкой и он видел ее формы и вызывающие соски. У нее все-таки нет ни стыда, ни совести. Он очень хотел до нее дотронуться. И одновременно боялся нарушить тихий, спокойный ритм, в котором, казалось, они раскачивались, разговаривая. Как в танце, в котором он может вести.

Он подумал, что, может, стоит попробовать… С ней можно быть лидером. Ему она позволяет. Ему стало очень хорошо. Уже не в первый раз он заметил, что наряду с физическим возбуждением в нем появляется душевное спокойствие, не свойственное ему с другими людьми. Тем более с женщиной. Но он чувствует в себе уверенность, и она не скрывает, что он ей нужен. Не как мужчина, а как помощник по хозяйству, когда она просит что-то ей открыть или достать или когда спрашивает совет, как у отца Миши, и всячески подчеркивает его роль для сына, и ему это нравилось. Ей нужны его деньги, этого она тоже не скрывала, но он был ей интересен и как собеседник – она об этом прямо говорила. Вот только посыла, как от женщины – мужчине, он не чувствовал от нее.

Но как же хотелось притронуться к ее щеке, которой касался мягкий свет от настольной лампы… Как хотелось закрыть ее веки и прижаться к ним губами… Он чувствовал, как напряглись его пальцы, и он сдавил ими диванную подушку, которую поднял с пола. И в тот момент – опять та песня.

Несколько коротких фраз. Она резко встала, изменила тон, выражение лица, разогнала все очарование и прогнала его уверенность во всем. Он уже не чувствовал, что нужен ей хоть как-то – хотя бы как друг. Нет, она молча, не объясняя, одевалась и собиралась уходить. Сказала только, что Вадим приехал, и от этого стало больно. Юра был бы рад, если бы она осталась с ним – по какой угодно причине. Даже если только из-за денег, только из-за ребенка, но пусть она не уходит туда, в ночь, к бывшему мужу.

Дверь за ней закрылась. Он поднял с пола шитье, к которому уже подбирался Хорошо, и положил в корзинку. На секунду задержал его в руках, рассматривая икону. Что для нее этот святой? Есть для нее что-то святое? Она так быстро выскочила из дому и убежала к нему… Может, ее муж и не бывший вовсе? Может, его слово до сих пор для нее – закон? Юре было больно. Он выключил везде свет и пошел в спальню. Ждал.

«Она не придет», – понял он. Она останется этой ночью с ним. Юра старался не думать, не представлять их, чужих рук на ее груди, которую только что видел. Почти видел, почти приблизился, она была почти его. А вот тот, другой, знал, что она точно – его, и ему не нужно быть к ней так близко, чтобы приехать, поманить и знать, что она стремглав побежит к нему. Вот что значит уверенность! А не то, что он, казалось ему, чувствовал…

Что это? Ему послышалось или дверь?.. Он поднялся, вышел из спальни, прошел длинный коридор, мимо Мишиной спальни, повернул из него, дошел до прихожей. Темно. Ее выдал Хорошо. Он скулил в комнате. Юра включил свет, увидел ее, сидящую скукожившись на диване.

– Пожалуйста, выключи, – попросила она незнакомым голосом. Сдавленным, тихим.

Он послушался. Сел рядом. В окно светил месяц, он скоро смог ее хорошо разглядеть. И как она дрожит, и как боится. Ей нужно было вколоть успокоительное, но он боялся нарушить то, что сейчас происходило. Он уже видел ее подавленной тогда, ночью в кафе, когда предложил ей уйти с работы. Теперь опять он чувствовал момент. Сейчас он что-то о ней узнает. В нем спорили доктор и мужчина. Доктор должен был ей помочь, а мужчина хотел услышать, что произошло, он не хотел, чтобы она успокаивалась, он хотел ухватиться за момент и добраться до ее сердца.

Он не успел принять решение, она сама заговорила. Легла на диван, обняла себя за плечи, и из нее полился поток слов. И он услышал, он прочувствовал ту боль, которая ее мучила, тот страх, который ее гнал. Она упала? Она это сказала только что, и он посмотрел на коленку. В темноте он увидел темное пятно на джинсах, а она его не замечала, говорила дальше. Теперь медик в Юре заговорил настойчивее.

– Подожди, я должен посмотреть.

– Не надо, я ничего не чувствую.

– У тебя шок.

Он включил свет.

– Я некрасивая… У меня глаза заплаканы. – Она закрыла лицо.

– У тебя разорваны джинсы и идет кровь! Иди, сними их и возвращайся сюда.

Она вернулась в коротком халате. Он обработал рану антисептиком, заклеил медицинским клеем. Выключил свет. Она молчала, все это время она ни слова не проронила. Не показала, что ей больно, хотя она здорово расшибла колено. Она была не здесь. Он сел напротив нее, ждал. Через какое-то время она заговорила.

Она мужа никогда не любила, и это тяготило ее. Она долго притворялась и наконец выговаривалась. Чувствовалось, что она никогда не ходила на исповедь. В ней было столько задавленной боли! Теперь, когда прошло какое-то время, Юра радовался, что ему она открылась, что у него она спросила совета, в конце концов, что в его дом она прибежала и успокоилась. Ведь она могла к подруге пойти, но нет, ее дом – здесь. Возле Юры она нашла убежище! Или возле Миши… Или просто возле своей комнаты. Не важно. Он теперь знал, что она мужа не любит и что у него нет над ней прежней власти. Она смогла уйти.

Он еще пробоялся всю субботу и то утро в машине, когда ждал ее возвращения из гостиницы, – он боялся, что она передумает, что Вадим уговорит ее. Он сомневался в себе: «Может, я должен был сказать ей, что она должна остаться, потому что нужна мне, что у меня к ней есть чувства?» Но потом он понял, что это было бы ошибкой. Это испугало бы ее. Ее доверие было самым драгоценным, что между ними было, и его нельзя было так глупо терять. Он должен держаться – подытожил и снова повторил себе Юра.

Сделал последний глоток кофе и пошел в операционную.

* * *

Я: Сорочке было далеко до колен, и по бокам оказались высокие разрезы. Но она приятно касалась кожи, и я чувствовала, что вооружена против жары. Я сидела в спальне перед зеркалом, расчесывала волосы. И рассматривала себя. Что-то изменилось.

Я поправилась? Не то. Похудела? Нет. Я была в короткой льняной рубашке, без косметики, не готовая к бою и к тому, чтобы производить впечатление. И я себе понравилась. Всю жизнь мое лицо было детским. Я поняла, что не щеки, нос или губы, а его выражение таким было: когда я не контролировала себя, на лице поселялось первозданное удивление всем, что происходит вокруг. Я видела себя на видео, на съемках, когда не знала, что меня снимают, – и меня смешила эта наивная девушка. «Воздушная барышня» – так меня называли. И меня это раздражало. Я чувствовала, что это только ярлык. Т его нет. Я повзрослела и приземлилась. Я все так же готова к переменам, но сейчас не хочу никуда спешить. Теперь я получаю удовольствие от того, что торможу время и растягиваю его. И это странным образом отражается на внешности.

Я стала спокойнее и мягче. Может, дело в возрасте? Сколько мне еще быть красивой? Уже есть мимические морщины вокруг рта и возле глаз. Когда смеюсь – их видно; их стало видно, потому что я смеюсь. Я прислушалась к себе: что я чувствую, признавая в себе это? Ничего, все тихо. Я продолжала рассматривать себя.

Сверху я тонкая, даже худощавая. Я никогда не была худой, но у меня небольшая грудь, и костлявые плечи, и тонкая талия, а вот книзу я утяжеляюсь. В танцах это красиво, особенно выигрышно я выглядела у Ланы. Этими бедрами можно гипнотизировать. У меня заметные бедра и сильные ноги. Снизу я сильная, сверху – слабая. Так и есть, в сексуальной сфере я увереннее, чем в душевной. Никогда любовнику не удавалось заставить меня сомневаться в себе, я легко расставалась и заводила новые отношения, но у меня всегда была блокада на сердце. Я больше не хочу даже пытаться его открывать, и поэтому уже давно не занимаюсь сексом. Я пресекла любое проникновение в меня, и я собой довольна.

Я откинулась на спинку стула и развела ноги. Жесткая ткань упала между ними и прикрыла меня от себя же – вот чем здесь хороши разрезы. Я всегда боялась повзрослеть и хваталась за свою активную, безрассудную, независимую жизнь. А теперь я готова к зависимости? Готова признать себя состоявшейся? Еще нет, но я на пороге. Может, пройдет несколько месяцев и я соглашусь на предложение Вадима?

Я резко свела коленки и выпрямилась. Нет. Я не готова. Я не хочу. Я посмотрела в глаза себе: только что я была такой расслабленной и гармоничной. Только что позволила бедрам и ногам податься вперед и стать главными, а сейчас в зеркале опять сидела испуганная девочка. Вперед корпус, вперед грудь, руками держусь за края стула, ноги сведены и сжаты. Чем я иду вперед, своим самым слабым местом? Умом и сердцем? Но пойти ногами, понести то, что задумано моей природой, – страшно. Потому что к сердцу все равно подберутся. И сотрут меня. Лучше делать вид, что во мне главное – это интеллект, моя отвага, мои смелые взгляды, моя карьера. Я умею вводить противника в заблуждение, я умею бравировать и создавать впечатление. Пусть не знает, что мое сокровенное и сильное – ниже. Пусть не думает, что я в это верю. Как только я это признаю – мне конец. Как только я это признаю, меня сделают рабыней и домохозяйкой. И я не буду счастлива, потому что нет такого хозяина, которому я могла бы довериться. У меня есть право выбирать себе хозяина. И я все такая же бесхозная.

Я выдохнула и поднялась. Задвинула стул, спряталась в вафельный халат. Прошло два часа времени, которые Юра дал мне на уединение с наукой. На экране компа – открытый раздел. Я нажала на крестик, и гаджет спросил: «Сохранить изменения?» – «Нет», – я ничего не изменяла. Я два часа просидела перед зеркалом. Пора в душ, уложить Мишу и самой спать. Нельзя создавать кабинет в спальне, особенно когда в ней так много зеркал.

Миша с Юрой были на кухне. Миша клеил магнитики на холодильник в известном только ему одному порядке, снимал их и опять клеил. Юра бродил среди мозговых извилин, вернее, описывал работу мозга за ноутбуком. Он работал над новой статьей.

– Я в душ.

– Давай.

На меня никто не обратил внимания. Заходя в ванную комнату, я вспомнила, что забыла новый крем в сумке, в комнате. Не стала закрывать дверь, решила умыться, нанести маску на лицо, чтобы потом окольными путями сходить за кремом. Все равно я сейчас не в зоне их интереса. Сняла халат, посмотрела в зеркало, запретила себе зацикливаться на выражении глаз. Оно тоже изменилось? Нельзя! Я разозлилась на себя и надавила на кнопку пуска воды.

Я сильно надавила на кран, он отвалился вместе с кнопкой. Меня обдало ледяной водой. Я запищала: сильная струя била в лицо, в грудь, волосы стали мокрыми.

Я попыталась заткнуть руками отверстие, в котором только что был кран. «Надо его прикрутить», – наконец пришло мне в голову. Я наклонилась за упавшей железякой, и холодная вода опять ударила меня в щеку. «Будет синяк!» – испугалась я и схватилась за лицо.

Юра отодвинул меня и наклонился над раковиной. Меня трусило. Только что ведь было жарко. Они что, охлаждают воду до ледяной в этих домах? Очень холодно.

– Я случайно, извини, – пробубнила я, все еще держась рукой за щеку. – Миша с ним играет, наверное, открутил, а я нажала сверху. Нечаянно. Как ты вошел?

«Я же дверь не закрыла!» – вспомнила я. Юра стоял полуотвернувшись. Быстро поставил кран на место. Молчал. Смотрел в зеркало, потом не спеша развернулся. «Он почти не намок», – подумала я. Он смотрел. Мне опять стало жарко. Я не видела этих глаз раньше. Они горели. Так бывает? Лед горит? Он должен плавиться… Можно потрогать? Очень хочется. Я перекатилась на носочки, он медленно моргнул. Еще раз. Я ощущала этот жар. Лето на дворе. Но мне холодно, я вспомнила, мне должно быть холодно. Почему он так смотрит? Сейчас развернется и откроет аптечку, у меня, наверное, страшный синяк.

Я повернула голову вправо и увидела в зеркале себя в оборках. Полоска тоненького белого кружева возле ключицы и еще одна внизу, между разрезами. В этой рамке из двух белых полосок ничего больше не было. То есть ткани не было, лен намок и перенял цвет моего тела. Я видела грудь, соски, пупок, живот…

Я резко вдохнула и обернулась к Юре. Языки голубого костра опять заворожили меня, но Юра их спрятал. Куда? Он не смотрел больше мне в глаза, он рассматривал меня. Лед расплавился и потек. С одной груди на другую, медленно поднялся по шее к лицу. Он поднял руку и дотронулся до моих губ. Медленно провел пальцами вдоль нижней губы и оттянул вниз. Задержался на мгновение, глядя на мой рот, и после этого все произошло очень быстро.

Он целовал меня и нагло трогал. Его поцелуй не был нежным и знакомящимся. В первый раз люди целуются осторожно, как бы извиняясь, узнавая друг друга: а тебе так нравится? А так? А если глубже, а если быстрее? Юра целовал по-другому. Он ворвался и не спрашивал. Ему не нужно было спрашивать. Потому что его тут ждали.

Мое тело не вспомнило о своей индивидуальности и особенной чувственности, о том, что мои эрогенные зоны не там, где у остальных любовниц, о том, что ко мне нужно прислушаться и понять… Да не нужно было ничего понимать! Все было просто и откровенно до боли. Я не сопротивлялась и стала продолжением его языка и пальцев. У меня было пространство, было куда отступать, я могла уйти, я помнила, где висел халат. Я могла отвернуться, предотвратить… Я влипла в него и чувствовала горячие руки сквозь мокрую ткань.

– Вода! – мы услышали Мишин голос.

Юра остановился и, отодвинув свои губы от моих на пару миллиметров, замер. Дышал. Огонь стихал.

Я сидела на стиральной машинке. Между моих ног стоял Юра и держал руками за раздвинутые бедра. Наверное, он меня только что сюда усадил. Когда? Секунду назад или пять минут назад? Я не помнила, как это произошло.

– Миша, не становись в воду, она холодная. – Он отвернул лицо.

– Можно к вам?

– Не надо, здесь вода.

Миша был за дверью. Оказывается, я успела набрать целую комнату воды, и она протекла в коридор. Я не заметила, что недавно стояла в воде. Я думала о растаявшем льде.

Юра убрал руки с бедер, вышел за пределы моих коленок, положил на них руки. Свел вместе. Взял мой халат, набросил на меня. Я, не моргая, следила за его движениями. Я не хотела осознавать того, что произошло. Он взял меня за талию, прижал к себе и вынес из ванной. Это было другое тело. Я его уже не слышала. Он был твердым и холодным. Он поставил меня возле Миши. Взял его на руки и понес в ванную.

– Смотри, сколько здесь воды. Маричка заигралась с краном, и он сломался. Видишь, как бывает, если им играть.

– Я не играл.

– Правильно, его нельзя крутить.

Он вернул сына в коридор.

– Переоденься, и укладывайтесь спать. Я вытру воду, – сказал он мне. Четко, сухо.

Я послушалась. Переоделась и пошла с Мишей в детскую. Я позволила себе забыться, я заигралась с краном. Его нельзя крутить. Миша уснул.

Я сидела в сухой пижаме в кресле, спиной к двери. Я знала, что он придет.

Он зашел, закрыл за собой дверь и остался у входа. Значит, он не такой смелый, как я только что чувствовала. Это прибавило смелости мне. Мы не переступили черту. До нее оставалось несколько сантиметров, все еще можно спасти. Я развернулась.

– Извини меня за кран. Я буду осторожнее.

Он молча смотрел на меня. О чем он думает? Что-то очень серьезное, судя по виду.

– Юра, это могло произойти, хотя мы и были в силах это предотвратить. Но не предотвратили. Уже все произошло, мы ведь можем с тобой все это объяснить?

– Да? – недоверчиво уточнил он. Лицо не меняло выражения.

– Конечно. Мы взрослые люди, разного пола. У нас нет постоянного секса. И мы не сдержались, что было предсказуемо. Не подумай, что я считаю это нормальным, но это естественно. Я не хочу, чтобы мы с тобой теперь боялись смотреть друг другу в глаза. Давай сейчас расставим все точки над «і» и не будем вспоминать об этом случае.

– Не будем вспоминать? – переспросил он с иронией.

Я еще надеялась, что он поймает мою волну и мы переплывем этот инцидент.

– То есть это только страсть, физическое влечение? Так ты себе все объяснила?

– Конечно, а как еще?

Он смотрел на меня. Я поняла, что он злится.

– И мы будем жить, как раньше? Делать вид, что ничего не произошло?

– Я поэтому и предлагаю проговорить это сейчас, чтобы не отрицать очевидного и не прятаться.

– А очевидное, по-твоему, в том, что мы самец и самка? И я не сдержался… – Он шел ко мне через комнату.

– …потому что я тебя спровоцировала. Не специально, – договорила я за него.

Я встала с кресла, потому что не хотела, чтобы он подошел близко и навис надо мной. Он все равно был выше, но мы стояли. Мы были почти равными. Я не могла смотреть ему в глаза.

– Юра, я могу уехать, чтобы не раздражать тебя. Но это не выход, и глупо нам из-за такой мелочи ссориться…

Я замолчала и посмотрела на него. Он ждал. Я вдруг поняла, что сама боюсь этих встреч с ним в коридоре, за завтраком, в моей спальне. Я поняла, как все изменилось. Он хотел меня, и это не родилось в тот момент, когда он увидел меня почти голой. Это началось раньше. Его прорвало, он не выдержал сейчас, потому что терпел до этого. Вот почему он так набросился. Сколько это длится? Я отвернулась от него. Что такое? Мы умные люди, мы даже можем все объяснить с научной точки зрения. И он это знает лучше, чем я, но не хочет мне помогать. Он не хочет нас оправдывать.

– Если бы не Миша, – начала я.

– Если бы не Миша, то что? – Он подошел ближе, и я чувствовала на затылке его дыхание. Он повышал голос. – Говори!

– Если бы не Миша, мы бы не остановились.

– Тебя это удивляет?

– Я не ожидала, что так будет.

– Я не хотел, чтобы так.

Он извиняется? Господи, все же просто. Не хватало еще, чтобы я попала в эту ловушку. Это действительно просто желание другого тела, которое целыми днями мелькает перед глазами. Мне стало его жаль, ведь у него совсем нет опыта выпутываться из таких ситуаций. Вот оно, наказание за сдержанность.

– Я не отказываюсь от своих слов. – Я повернулась к нему. Моя жалость ушла. – Пожалуйста, отойди от меня.

– Почему?

Я не могла сразу ответить.

– Почему?

– Мне сложно сохранять ясность ума, когда ты так близко стоишь. – Мне больше нечего было сказать.

– Наоборот, мне кажется, что когда я так близко, ты поступаешь очень ясно и правильно. Я отойду, и у тебя появится пространство для твоих версий о том, что все вокруг – это манипуляции. Мне надоело с ними бороться! В них нет логики, но ты в них так веришь, что я просто прихожу в бешенство от бессилия.

– И давно ты с ними борешься?

Он внимательно посмотрел на меня. Он не доверял мне.

– Некоторое время.

Я отошла от него сама. Села на диван. Он развернулся и смотрел на меня. Пусть он будет выше, главное, чтобы не так близко. Как только я признала, что он выше и имеет надо мной какую-то новую, непонятную еще мне власть, я почувствовала себя увереннее. Да, он на меня влияет. Пусть будет так, но ведь это не означает, что мы можем совершить непоправимую ошибку? Я должна сейчас исправить ситуацию. В конце концов, я все это уже проходила. У него такого, может, и не было, а у меня – сколько раз? Я остановила свои же мысли. За стеной был ребенок, мне жить в этом доме, Юра мне не пара. Они не игрушки. Почему я не остановила его? Я могу все объяснять животной страстью, но себе же я так не объясню? Почему я так боюсь сейчас? «Потому что так у меня не было», – отчетливо прозвучало в голове.

– Юра, я позволила себе верить в то, что мы с тобой выше этого. Что нам с тобой это не нужно.

– Я разочаровал тебя?

Я посмотрела ему в глаза. Он не мог забыть, как час назад я отвечала ему на поцелуй, как двигалась с ним в такт, как прижимала его голову к себе, а животом тянулась к его животу.

– Я не была тобой так очарована. Я не думала о тебе так!

– Я знаю…

– …но я бы тебя не остановила.

Он сел рядом. Это была правда. Я не хотела думать о последствиях сказанного, я просто говорила правду. Я не могла его убеждать теми словами, которые сказала бы другому.

– Потому что я не оставил тебе выбора?

– Не поэтому.

– Скажи!

– Нет.

– Почему ты так сопротивляешься?

– Потому что это слабость! Потому что все произошло бы, если бы не Миша. А утром я бы ушла. Я уже не стала бы тебе ничего предлагать. Я бы просто уехала. И мне жаль, но Миша уже не остановил бы меня.

– Почему? – спросил он тихо.

– Мы с тобой уже говорили об этом.

– Мы говорили об удобном соседстве. Я помню, что обещал тебе.

– А поддаваться физическому влечению – это, по-твоему, не слабость? Мы удовлетворимся и окажемся наедине с пустотой. Ты уйдешь в свою жизнь, я – в свою, и мы будем делить ребенка и жилплощадь.

– Я ненавижу твой опыт! – сказал он с нажимом.

– У меня не было такого опыта.

– Но из-за того, что было, у тебя появились страхи, которые мешают нам.

– Нам? Нас нет, Юра!

Он молчал. Все правильно, он просто не сталкивался раньше с такими эмоциями, ему трудно, у него нет опыта, и поэтому так сложно. Я должна помочь ему пережить это и идти дальше. Он выдохнул, заморгал.

– Я не хочу, чтобы ты уходила.

– Я не уйду из-за того, что было. Это первый и единственный раз, правда?

– Но ты не даешь мне шанса.

– Он тебе не нужен. Мы просто много времени стали проводить вместе. У тебя когда-нибудь такое было?

– Нет.

– Вот видишь… – воодушевилась я.

– Перестань. Я знаю все, что ты скажешь, и не хочу это слушать. Я устал. – Он направился к выходу.

– Юра, я думаю, что нам не стоит соглашаться на предложение Рината.

Он остановился.

– Завтра ты поедешь со мной на репетицию. Ты же хочешь верить в то, что это был случайный поцелуй, который ни на что не влияет? Или мы будем менять из-за него нашу жизнь?

– Я просто не хочу…

– Ты не слышишь, чего хочу я. И мне все равно, чего хочешь ты. Я завтра иду с тобой танцевать. Спокойной ночи.

– Я хочу, чтобы вы из сакады перешли на медиахиро, и подними ее!

Все понятно, но не получается. Юра не вел меня, и уже пятый раз мы начинаем с одного момента. Опять музыка. Я смотрела на часы – только двадцать минут прошло! Когда это закончится? Ринат резко оборвал мелодию.

– Так, в чем дело?

– Ты у меня спрашиваешь? – возмутилась я.

– У тебя. Ты плохо себя чувствуешь?

Может, соврать? Да, какого черта?!

– Со мной все хорошо. Почему ты ко мне обращаешься?

– Потому что проблема в тебе.

– Во мне? Юра не ведет!

– Дорогая, он делает все правильно. Ты не поворачиваешься, не слушаешься его. Скоро час занятия пройдет, а ты все не настроишься. Такое впечатление, что это ты месяц назад пришла в танго, а не он. Ты будешь танцевать?

– Буду! – мое самолюбие было задето.

– Тогда потанцуйте что-нибудь. Но не эту постановку, а я пока посмотрю на вас.

Зазвучала «Poema» Франциска Канары. Я слушала. Дело действительно не в партнере. Юра очень продвинулся за последнее время. Он стал брать индивидуальные уроки у Рината и танцевал вместо плавания в бассейне. Он старался. Дело в том, что после вчерашнего я не могла ему довериться. В танце я должна была отдать ему тело, а перед глазами был вчерашний вечер, его холодное «спокойной ночи» и мой страх за будущее. Утро, конечно же, не было таким, как обычно, легким и приятным. Мы не разговаривали, пока ехали сюда. Я не могу! Но нужно взять себя в руки – нет, в ноги. Представить, что это не Юра, а незнакомый мужчина, который пригласил меня на милонге. Я закрыла глаза. Слушала музыку. Пару раз споткнулась. Одна мелодия, другая. Завалила ось, поднялась. Когда Ринат нас остановит? Вокруг тишина. Я слушала.

Музыка резко подняла нас вверх. Оборвалась. Тихим звуком возвращалась, росла, кто-то рвал струны контрабаса. Беспощадно. Сейчас все закончится, потому что слишком больно струнам. Они не выдержат! Но к нему присоединился бандонеон. Он начал рассказывать историю. Скрипка добавила нежности. Мы неслись. Я слышала! Чья-то рука надавила на одну клавишу и не отпускала нажима, пока не протянула ее по всем нотам, до самой высокой, я ступней зацепилась за его ногу, весь нажим ушел в пальцы, я поднялась вдоль его ноги, он отпустил меня, я отошла, но он опять пошел на меня, обвел за спиной. Опять контрабас, и теперь клавишник вторил ему. Музыка медленно нарастала. Между ударами и рывками сначала были промежутки в полсекунды, потом пауза начала сокращаться. С каждым ударом Юра отступал, все инструменты соединились, и он повел меня вперед. Я уходила? Нет, я была на нем. Мои глаза были закрыты. Я только слушала – и услышала его ногу. Она там? Да. Я притронулась пальцами правой ноги к его ступне, провела ногу между его ног, он дал мне присесть, поднял, отвел, развернул. Поставил ногу между моих ступней.

Мелодия исчезла. Струна оборвалась? Нет, вернулась с подкреплением и с новыми силами. Я оказалась на его бедре. Опустилась ниже по ноге. Сжала его бедрами и с каждый новым ударом ждала, что сейчас он выведет меня отсюда. Он не выпускал, я не выпускала из своих бедер ритм. Я чувствовала его дыхание, его щеку. Древесный аромат, запах пота. Как же приятно… Мы вспотели, и это, наверное, длилось уже долго… Меня никто не останавливал. Мне разрешили. Я могу делать, что хочу. Я опять влилась в его тело и отдалась танцу и наслаждению. Музыка стала очень медленной, мы успокаивались. Он не отпускал меня. Я не уходила. Я отходила, когда он шел на меня, я не отпускала его, когда он шагал назад. Тишина. Он тяжело дышал.

«Все», – выдохнул он и выпустил меня. Я потеряла равновесие, открыла глаза. В зале стало сумрачно. Я устояла. Юра смотрел на меня, потом оставил одну. Я стояла на том же месте в попытках восстановить дыхание.

Прошло два с половиной часа с тех пор, как мы приехали сюда. Рината не было. Он оставил нас здесь наедине. Музыка еще играла, но я уже не слышала. Мне никто ничего не говорил. Домой мы ехали тоже молча. В этот день мы почти не обменивались словами. «Спокойной ночи» – впервые обратился он ко мне за день. Я поняла, что на сегодня он удовлетворен.

* * *

Он: Лед тронулся. Он зашел в комнату, оставив щель в двери, и сел на кровать. Все как обычно, и все изменилось.

Внутри все ликовало. Лед тронулся! Он устроился в изголовье, сложил ноги по-турецки и постарался успокоить сердце. Он провел ревизию своих действий: перебрал в памяти, как они возвращались, как он пожелал ей спокойной ночи, как поцеловал Мишу. Дверь не закрыл, чтобы слышать ребенка – он приоткрыл глаза и проверил. Закрыл глаза опять, головой оперся о стену. Внешне все обычно, все важное – внутри. Никто этого не видит, и она не видит. А даже если увидит? Он улыбнулся. Все изменилось. Конечно, он узнал, что страх оказаться в его постели в ней силен и она бездумно может сбежать. Она может, с нее станется, и этого нельзя не учитывать. Но он потом будет переживать по этому поводу. Вчера, поняв это, поняв, что она глупо упирается и идет против себя, он разозлился и сегодня не скрывал это. И она видела его чувства, и что? Она покорилась. Он ликовал.

Он понял, что она не холодна к нему. Он почувствовал это вчера. Она ответила. Она готова была отдать себя. Как же хорошо, что Миша его остановил. Юра сам бы не смог. Предварительные ласки не были его коньком. Он вообще таким никогда не занимался. Вчера действительно могло произойти все. И она бы ушла. Нет, нельзя об этом думать! Потом. Он хотел еще насладиться.

Вчера у него был первый поцелуй. Он никогда так не целовался. Исторически это, конечно, было в восемнадцать лет, с… он напрягся. Кто же она была? Француженка или все-таки немка? Анна. Ее звали Анна, и это он помнил. Она была француженкой и училась на курс младше – вспомнил он. Тогда он впервые поцеловал женщину и тогда же лишился девственности. Были каникулы, в Берлин приехал Сергей и подначивал его. Поспорил с Юрой, что тот не сделает этого. А он сделал. Поцелуй был безвкусным и быстрым. Секс тоже. И все последующие пятнадцать лет было так же.

Он боялся, что и в этот раз он ничего не почувствует, что будет отсчитывать секунды и ждать, когда они закончатся. А вчера он не чувствовал времени. Он не понимал, что делает, он не хотел, чтобы это заканчивалось, он хотел только раскрывать ее и находить в ней наслаждение. И она двигалась ему навстречу, она хотела того же, она была в нем, как в танце. Ему так понравилось танго, потому что он впервые в нем почувствовал, как женщина может слышать его желание. Но в любви с ней может быть еще лучше, предполагал он. «Конечно!» – сказали бы Олег и Сергей. Но Юра им не скажет. Никому не скажет, он хочет сам узнать.

Он опустился ниже и лег головой на подушку. Он узнает, пусть не завтра, но теперь у него есть силы ждать. Он знает чего – и у него есть надежда. Может, она и не влюблена в него, но она вчера потеряла над собой контроль… А сегодня она отдалась ему в танце. Она расслабилась окончательно, и это было восхитительно! Это было… это были его, Юрины, предварительные ласки. Или постласки… Нет, пусть лучше предварительные. Все впереди. Она его слышит. Она его наконец-то видит!

Он опять улыбнулся, вспомнив, как утром она зашла на кухню в футболке и шортах. Что-то изменилось… Он еле сдержал готовое вырваться замечание: «Наконец!» – она надела бюстгальтер. Смешно… Он уже ее видел, он ее вчера чувствовал в ладони, а она после всего решила спрятаться… Она заметила, что он – другого пола, что он ее хочет, и она его – тоже. Она сказала… Он еще долго перебирал в памяти все ее слова и их общие действия – пока не уснул.

* * *

Я: – Доброго ранку, котику!

– Я тигр!

– А хіба тигри бодаються?

Я поймала Мишу в коридоре. Он был еще в пижаме и ползал по полу. Я опустилась к нему и схватила за воображаемые рога.

– Все! Піймала! Я знаю, хто ти, – ти козенятко.

– Я тигр! А ми поїдемо до кізоньок?

– У тата спитаємо.

– А там тигри будуть?

– Боюся, що ні.

– Я хочу до тигрів!

– Ходімо годувати тигра вівсянкою.

Юра вышел из душа. В одних брюках.

– Привет!

Застегивая на ходу рубашку, он зашел к нам на кухню. Он и раньше так ходил, без одежды? Вряд ли. Я бы обратила внимание на мускулистые плечи, сильную грудь, пресс. Я сейчас очень хотела смотреть на него, но, опомнившись, отвернулась. Может, и ходил, но я могла и не замечать раньше.

– Проспала? – спросил он, улыбаясь.

– Откуда ты знаешь?

– Не было запаха кофе, когда я вернулся с пробежки. Сварить тебе?

– Да, пожалуйста.

Почему у меня чувство, что мы переспали? Он улыбается и раскован, шутит, доволен собой, как будто я пережила в его объятиях десять оргазмов накануне ночью. Он ходит по дому полуголый и готовит мне кофе. Я одна всю ночь мучилась, вспоминая танго и запрещая себе думать о случае в ванной? А утром… я не проспала, я проснулась в шесть, но я не успела взять себя под контроль и все, что было в ванной, память детально реконструировала. Я два часа пролежала в постели, вспоминая его прикосновения к груди, трогая себя за шею – там, где были его руки. Что он чувствовал, когда дотронулся до бедер? Я гладила себя по бедрам, чтобы представить его ощущения. Мне одной так крышу сносит? Я одна соблюдаю целибат в этом доме? Ему ведь должно быть хуже?

– У тебя такое хорошее настроение, – не выдержала я и позавидовала ему вслух.

– Да, – он протянул мне чашку кофе.

– Папа – тигр! – сказал Миша.

– Я тебя съем! – Он, рыча, набросился на малого, подбросил его и стал кусать за шею.

Миша пищал. Я сходила с ума, потому что поймала себя на том, что завидую даже ребенку. Надо что-то с собой делать. Была не была!

– А Александр мог бы забирать Мишу из бассейна?

Юра опустил Мишу на стул:

– А у тебя на это время какие-то другие планы?

– Возможно. Если ты не будешь против. Мне вчера были неприятны замечания Рината. Мне кажется, нам нужно станцеваться, поэтому я присоединилась бы к тебе и в будние дни. Если хочешь…

– Я не буду возражать. Думаю, Александр согласится.

Мне не станцеваться, мне сбросить сексуальное напряжение нужно! И даже если Юра догадывается, мне все равно.

Александр согласился проводить с Мишей больше вечеров. В клуб пускали только членов, поэтому мы с Мишей перенесли время посещения бассейна. Юра теперь приезжал на плавание в удобное для себя время и отдельно от нас. Но зато мы начали танцевать трижды в неделю. Сексологи советуют заниматься сексом три раза в неделю? Что же, я почти вела регулярную сексуальную жизнь. Конечно, это заменитель сахара, но раз уж я решила не есть сладкого – надо терпеть. И это помогало. Ринат и Оксана были счастливы, потому что мы шли вперед чувственными, смелыми и быстрыми танго-шагами, а мы были счастливы, потому что по графику получали доступ к телам друг друга. Я ложилась на него грудью, и теперь я ею его чувствовала. Это раньше и с другими называлось постурой, а с ним было возможностью обняться и уткнуться носом в шею, прикоснуться к щеке, потереться бедром о его бедра.

Как же я была довольна своим положением! В танго мужчина отвечает за мои шаги, но за наши объятия отвечала я. Я была очень послушной ученицей! И мы успокоились. Мы не говорили больше ни о нас, ни о том случае, ни о танго. Мы завтракали, ужинали, воспитывали ребенка, к нам вернулись книги, музыка и разговоры о жизни и науке.

Миша переживал период знакомства с миром фауны, и мы съездили и в зоопарк, и на козью ферму. Нигде не было тигров, но Юра пообещал отвезти нас куда-то дальше, на юг, где тигры в зоопарках водятся. Мечта о юге обострилась, когда синоптики пообещали, что еще две недели в Киеве будут дожди. Надо сказать, что в куртках и резиновых сапогах мы ходили уже неделю, и я не верила, что еще совсем недавно было так жарко. Может, мы еще и поэтому остыли? Либидо падает вместе с градусом?

Нам надоело слушать дождь, и вечером в понедельник мы слушали Дебюсси. Мальчики разложили на полу бумагу и карандаши. Юра рисовал Мише тигров на бумаге. Я на диване вышивала картинку с тигрятами. Мы молчали, и нам было хорошо.

Миша иногда просил рассказать историю нарисованного тигра и требовал встречи с ним. Юра говорил, что все может быть. Потом они рисовали нового и тоже придумывали, где они его встретят.

– Это невозможно! – вдруг возмущенно сказал он мне.

– Что? – я замерла с иглой.

– Это самое ужасное исполнение «К Элизе», которое мне приходилось слышать! Как это попало к тебе в плейлист?

Я и не заметила, что Дебюсси давно отыграл и теперь звучала моя индивидуальная подборка классики.

– Ты смотри, какой эстет!

– Я не могу это слушать!

– Иди и уничтожь!

Ему не нужно было повторять. Он уже убивал музыку в моем ноутбуке.

– Может, тебе еще что-то не нравится?

Он только и ждал этого вопроса:

– Мне не нравится пятая симфония Шопена. Я слышал ее как-то у тебя.

– Красивая композиция…

– Она очень красивая, но тот вариант, который ты себе закачала, играли какие-то бездари.

– Ты так разбираешься в музыке?

– Меня готовили к консерватории, пока я не разбил маме сердце окончательно и не пошел в медицинский.

– Ничего себе! А на чем играл?

– На фортепьяно.

– Почему у нас… то есть у вас дома нет инструмента?

– Я перевозил его из Германии, когда переезжал сюда, и его на таможне повредили. Тогда и начались неприятности в моей жизни. С Мишей как-то не до фортепьяно было… Можно я наведу у тебя порядок?

– Конечно, у меня же там много классической музыки. Бедняга, как же ты страдал!

– Если честно, то да! Как хорошо, что мы теперь можем об этом говорить…

– Но ты мне закачаешь достойные твоего слуха варианты?

– Нет. Достойные – у меня на дисках. Но кое-что получше того, что было, – уже закачал.

– Почему ты раньше не говорил мне об этом? Я же часто слушаю свою музыку, и у меня там такие разные стили.

– Ты невероятно противоречивый меломан! Вообще мне твой вкус нравится, но, Маричка… «Король и Шут»?!

– Да, – я засмеялась, – оставь их!

– А это что?

– Это музыка из кинофильмов. Ты их не смотрел. Она ценна не сама по себе, а воспоминаниями о сюжете.

– Кошмар. Но зато благодаря тебе я познакомился с творчеством Арбениной и «Океана Ельзи». Ой… Извини, я прочитал твое сообщение.

Он показал мне ноутбук. Мне написал Вадим: «Я с Отто Веладзе на вечеринке. Это тот грузин, который тебе так понравился. Напоминаю: «чувственный голос и грустные глаза». Передать привет?» И смайлик-чертик.

«Завидую тебе. Передай ему привет и попробуй изобразить мой томный взгляд», – ответила я.

«Я ему лучше твое фото покажу. Он в марте будет в Украине на гастролях».

Я отвечала одной рукой, другой придерживала шитье. Ноутбук по-прежнему держал Юра и видел наш диалог. Мы закончили, и я вернулась к вышивке. Юра молча посидел с ноутом несколько секунд, а потом не выдержал:

– Он же недавно хотел тебя обратно в жены!

– Да. И сейчас хочет.

– И он покажет твое фото какому-то грузину? Это шутка такая?

– Не. Он покажет. Ну это, скорее всего, будет так: «Посмотри, какая красотка. Ей очень понравилось, как ты поешь, вообще-то это моя бывшая. У нее очень хороший вкус. Давай к нам в команду, я сниму тебе клип для новой песни».

Юра смотрел на меня. Он не понимал.

– Ты говорила, что он любит тебя.

– Да, – я улыбнулась.

– Я бы так не смог.

– Смог бы. Подай мне нитки.

Он послушно взял корзинку, но смотрел насупившись.

– Это нормально для тебя?

– А ты бы, чисто гипотетически, не гордился мной, если бы я была твоей женой?

– Ты не новая машина, чтобы хвастаться. И я бы не хотел, чтобы ты замечала чувственность других.

– У Вадима и правда чересчур свободные взгляды были. Но насчет чувственности других… Я бы тебя, если бы мы были парой, переубедила.

– Меня?

Я опустила руки и задумалась, глядя на него:

– Да, – уверенно сказала я.

И воткнула иглу в глаз тигру.

– Ты меня с кем-то путаешь.

Я улыбалась и забавлялась. Я забыла про оголенные нервы и страх сказать лишнее слово. Уже много произошло между нами, и мне некуда бежать, и я не хочу убегать. Я хочу быть собой. Музыка больше не играла. Дождь лупил по стеклам. Мишка увлекся рисованием. Мне казалось, что мы можем говорить вечно, и я хотела говорить. Я отложила рукоделие и прервала молчание.

– Сказать тебе, что я думаю? Нельзя не признавать интерес к противоположному полу. Можно сказать, его даже нужно испытывать, чтобы не терять тонус и ощущение вкуса.

– Тренироваться, как в спортзале? – он язвил.

– Нет. Я не о том, чтобы изменять или даже мечтать о сексе с другим, а о том, что… Вот я попробую тебе объяснить на таком примере: можно есть что попало для того, чтобы набить брюхо и завалиться спать. А можно отнестись внимательно к тому, что ты ешь и как эта еда подана. Но чтобы оценить и описать вкус сыра, нужно в сырах разбираться. Тот, кто не гурман, – никогда не оценит изысканный и редкий сорт. Он просто насытится и не заметит. Я не люблю, когда мужчины при своих женщинах дурно отзываются о других дамах, особенно когда те другие – безусловные красотки.

– Они врут…

– Врут, во-первых. Во-вторых, это делает отношения более плоскими. Мне нравится, если мой мужчина ценит красоту, и мне приятно знать, что я у него в приоритете. Так же как и он – у меня. Я не знаю, поверишь ли ты, но я верная. И не из-за штампа в паспорте. От начала отношений и до конца. Обычно после их окончания я легко переключаюсь на следующие, но это уже другая история. Но даже во время отношений с одним видеть других, признавать их привлекательность, ум, талант – я могу всегда и буду это делать. Видеть других и знать, что мой выбор – лучший. Тебе должно быть это понятно, потому что такой подход – честнее. А честность придает отношениям остроты. Она делает больнее, но не позволяет притупиться чувственности.

– По-твоему – я тот, кто, набив брюхо, завалится спать?

– Вот месяц назад я бы ответила «да».

Он посмотрел на меня. Я продолжала:

– Если бы ты знал, что твоя женщина признает тебя лучшим, ты бы спокойнее к этому относился. Ты бы позволил ей быть честной и открывал бы ей свои мысли и желания.

– Я редко желаю…

– Не верю. Юра, не танцевал бы ты со мной, я бы не спорила. Я, признаюсь, не ожидала узнать тебя такого, потому что ты не производишь впечатления… ты красивый, и ты это знаешь. Но я бы на тебя смотрела как на картину, и все.

– Грузин сексуальнее?

– С первого взгляда? Да! Однозначно. Ты прячешь эмоции и саму вероятность того, что ты можешь чувствовать. Грузин более многообещающий, если хочешь. Но теперь я думаю, что ты – редкий тип гурманов. Ты очень избирателен и лишнего в рот не возьмешь. Люди часто цитируют Хайяма, и я никогда еще не слышала этого от человека, который бы этой цитате по-настоящему соответствовал. О том, что лучше голодать, чем что попало есть. Так вот, ты – голодающий.

– Мне кажется, есть что-то манипулирующее в том, что, допустим, я как мужчина – главный, а все остальные – так…

– Я бы сказала, что это игра. Я помню, что ты не любишь играть, но от манипуляций не уйти. Я не верю в отношения без манипуляций. И лучше это признавать, чтобы манипулировать с любовью и целью сделать жизнь любимого насыщеннее и ярче. А не манипулировать из чувства мести или для удовлетворения каких-то комплексов. Поэтому и сложно становится заводить с кем-то отношения. Я понимаю, что даю кому-то право на меня влиять, и после тридцати осознанно дать кому-то такую власть очень сложно! Нужно верить человеку, и сильно верить, чтобы так рисковать. И нужно понимать, ради чего этот риск.

Мы опять замолчали. Я ждала, что он скажет.

– Я не знаю, что такое – верить, что тебя не предадут. И поэтому тебе пришлось бы долго переубеждать меня в моем праве первого. Чисто гипотетически, – поспешно добавил он. – Первого – не в хронологическом порядке, а в конкретный момент в твоем сердце и в твоей жизни. Может, я и смог бы поверить, но сомневаюсь. Я не так уверен в себе, как твой бывший муж. И даже его пример доказывает мне, что я прав. Ведь ты оставила его.

– Вот уж чего не сказала бы о тебе…

– Я уверен в своих руках, в своих словах, в своих поступках. Я не уверен в прочности чувств других людей и в их искренности.

– Юра, все, что я сказала… Я ведь так оправдываю свое отношение к жизни. Может, ты встретишь такую же, как и ты, осознанно голодающую и неискушенную, и вы откроете друг другу чистый, новый, прекрасный мир. Будете вместе его узнавать.

– А ты узнала мир с Вадимом? – резко спросил он.

Я не знала, как ответить.

– Я никогда не рисовал себе, какой должна быть моя женщина. Если ты думаешь, что я ждал девственницу, то ошибаешься.

Он встал и пошел к Мише. Они еще порисовали, а потом стали укладываться спать.

Что мы сейчас, говорили о нас? Об отношениях вообще или он прощупывал конкретное наше будущее? Не буду думать об этом. Мне сейчас не стыдно перед ним. Я признаю за собой свое прошлое, и он его знает. Надо будет как-то назвать ему количество любовников, которым я была верна в их период времени. Ну, чтобы он наверняка знал, с кем имеет дело. Он скоро вернулся.

– Дождь усыпляет? – спросила я.

Он кивнул. Сел напротив.

– Ты распустила.

– Да. Мне не понравился узор, попробую по-другому. Это же мой рисунок. Могу перевышить заново, как хочу.

Он сосредоточенно собирал в ладонь выдернутые, ненужные нитки.

– Я хочу задать тебе один очень личный вопрос.

– Не знаю даже. Я только убедила себя в том, что наш разговор – обычное дело. Статус «очень личного» может меня разубедить и вернуть назад.

– Маричка, как ты думаешь, мне легко задавать откровенные вопросы?

– Не знаю. Ты – доктор.

– Я много знаю о мозге и мало – о чувствах. Мне нелегко. Тебе – легче.

– Ладно, спрашивай.

– Ты когда-нибудь делала аборт?

– Неожиданно. Даже не знаю, смогла бы я тебе ответить, если бы делала. Но нет, не делала. Я даже не буду спрашивать, почему ты мне задал такой вопрос. Но уверена, что ты осуждал бы меня, если бы я совершила такой поступок.

– Он часто оправданный. Я не осуждаю. Просто не понимаю, как вы четыре года прожили в браке и у вас нет детей?

– Предохранялись.

– В соседней комнате спит подтверждение того, что у меня с этим не все ладно, но я вообще в курсе, что такое предохранение. Но… неужели всегда?

– Всегда. Я никогда не беременела. Я здоровая и молодая. Он – тоже. Но…

– Ты не хотела?

– Почему все спрашивают меня?

– Он не хотел?

– Да. Знаешь… – я задумалась, – знаешь, я бы не сделала аборт. Я не верующая, в смысле библейских канонов, и не очень сильно хотела ребенка. Ведь бывают женщины, которые очень хотят стать мамой. Я не такая. Мне легче думать, что я не такая… Но я бы очень благодарила Бога за такое чудо. Может, из-за того, что со мной такого не случалось, я и верю в это, как в чудо. А сейчас… сейчас не верю в то, что со мной это возможно. Нет оснований так думать, но нет веры в то, что я могу быть матерью.

– Ты ему говорила?

– К сожалению. Как только я сказала, я поняла, что женщина не должна так говорить. В моем идеальном мире – не должна. Но я сказала, а он ответил, что еще не готов. А я не хочу состояния готовности! Понимаешь? – Мне вдруг стало очень важно, чтобы Юра понял. – Я хочу, чтобы это был плод любви, страсти, счастливой случайности. Я не хотела дождаться вечера, когда он скажет: «Дорогая. Я заработал денег, и презерватив сегодня останется в кармане. Давай, я буду тебе делать ребенка». Фу! Нет. Это не для меня. Вот мы говорили о манипуляциях. Я бы хотела, чтобы мной так банально манипулировали. Чтобы любимый мужчина хотел оставить меня с помощью ребенка. Это так естественно! Чтобы он хотел меня привязать, чтобы хотел это сделать со мной не расчетливо, но с желанием! Тупым, приземленным желанием обременить меня потомством и не дать уйти! Боже, это ничего, что я тебе такое говорю? Я забылась…

– Ничего. Я не собираюсь пользоваться этим знанием прямо сейчас.

Я улыбнулась:

– Я не поэтому. Просто у тебя же не так было. Я не хочу, чтобы ты обиделся.

– Все нормально.

– Да? Так вот. Как только я сказала мужу об этом, я поняла, что потеряна вся прелесть этого внезапного чуда. Нельзя женщине признаваться в таких вещах.

– Я уже сейчас все забуду!

– Не смеши меня.

– И что, когда ты сказала – расхотела?

– Да. Я поняла, что его вариант меня не устраивает, и сосредоточилась на том, что у нас хорошо получалось. У нас был плодотворный творческий союз. Мы вместе придумывали и воплощали в жизнь программы, эксперименты, сюжеты, фильмы. По большей части он это делал как продюсер. Но мы были парой.

– Рабочей парой?

– Да. Такая вот у нас была семья. Работа, творчество и секс.

– Извини, но… я, может, чего-то не понимаю, но, мне кажется, это не семья.

– Не семья, тебе правильно кажется. Но это было лучшее, что у нас получалось.

– Ты бы не стала ничего менять, если бы он не уехал?

– Не стала бы. Наверное, я сейчас вела бы какой-то свой проект. Но я рада, что у меня появился шанс изменить жизнь. Тогда, замужем, я чувствовала предопределенность судьбы, и мне это не нравилось. Но это не было достойным поводом уйти от него. Понимаешь, у нас ведь многое было: мы дружили, работали, творили, путешествовали, тусовались, занимались сексом. У нас многое было. Кроме любви. Но все то, что я назвала, тоже редко встретишь.

Он смотрел на меня. Я опять чувствовала своего друга. Таким далеким казалось чувство, когда я боялась посмотреть ему в глаза и спровоцировать всплеск страсти. Он смотрел на меня и старался понять.

– Я понимаю тебя.

Я знала это.

– Я понимаю, почему ты была против наших отношений. Ты боишься опять попасть в ловушку? Только теперь есть и дом, и ребенок, и… Тебе этого мало?

– Да. И не потому, что в этом наборе нет карьеры и экспериментов.

– Я понимаю тебя, – повторил он. А через некоторое время спросил: – А ты знаешь, что для тебя значит любить?

– Нет. Потому что я не чувствовала этого. Я не могу этого описать, и, наверное, пока не появится во мне это что-то необъяснимое, я и сама буду голодающей, Юра. Я пресытилась и села на диету. Я достаточно попробовала, чтобы подождать то, чего я еще не знаю.

Конец лета и половина сентября прошли в движении. Меня пригласили прочесть курс лекций в одну из школ журналистики в Симферополе, а Юре нужно было уезжать в Германию. Я взяла с собой Мишу в Крым. Мы остановились в хорошей гостинице, в которой были ответственные аниматоры. Здесь было дорого, но персонал, неожиданно для Крыма, оправдывал цену. Я до конца не была уверена в своей затее, но Мишка отпустил меня, и, хотя мне нужно было каждый день около часа добираться на такси от гостиницы к городу и обратно, мне удалось получить первый преподавательский опыт.

Мой курс был рассчитан на две недели. К выходным Юра вернулся, и мы съездили в ялтинский зоопарк, к тиграм. Ему нужно было опять улетать в Германию, но через пять дней он снова вернулся, и я уговорила его посетить своих знакомых в Евпатории. Там был замечательный детский лечебный центр, в котором практиковали дельфинотерапию. Так я хотела порадовать их обоих.

Мишку – вполне предсказуемо – пленили обученные работе с детками дельфины. Я, конечно, не надеялась, что они приблизят его к женщинам, но в том, что ребенок будет счастлив, не сомневалась и получила подтверждение этому, как только опустила мальчика в воду. Юру могли заинтересовать результаты работы местных ученых. Они с готовностью поделились с ним многолетними результатами работы над реабилитацией детей с поражениями центральной нервной системы. У них были победы и научно обоснованные заключения, которые заинтересовали Мисценовского как ученого. На два дня выходных Юра исчез с директором и ведущим неврологом клиники в лабораториях.

В тихой Евпатории, которая даже в бархатный сезон не похожа на типичный курортный город с его суетой и оголтелыми туристами, я смогла подготовиться к новому испытанию – выступлению на первой европейской конференции. Мы вернулись в Киев, и оттуда я улетела в Варшаву. Все прошло удачно.

Потом куда-то уезжал Юра. В сентябре он много раз ездил за границу для операций, консультаций и встреч. Я дописывала свою работу, хотя правильнее сказать: я дописывала то, что запланировала. Чем больше я углублялась, тем больше понимала: предела изучению моего вопроса нет. Это вдохновляло и раздражало одновременно. Хорошо, что мой пыл контролировала и остужала научный руководитель. Мне нужно было с ней встретиться, и я опять уехала из Киева. Миша, конечно, поехал со мной. А потом за нами снова приехал Юра. Мишка продолжал требовать встречи с животными, и мы запланировали поездку в маленький зоопарк, который находился по пути в столицу. Зоопарк был в моем родном городе. Так мы на один день заехали к моим родителям, и они познакомились с Юрой и Мишей. Последнему они, конечно, удивились, но приняли. Юре не удивились, таких они много уже видали и не спешили сразу принимать. Им тоже надоело открывать свои сердца каждому мужчине в моей жизни. Правда, после вечера общения они прониклись к нему хотя бы уважением. Я была благодарна за то, что они ничего не стали комментировать и провели нас без намеков и лишних расспросов.

Мы вернулись в Киев.

* * *

Он: – Миша, я внизу, ты понял? Если что – спустишься по лестнице и найдешь меня в кафе?

– А Маричка?

– Она со мной. Так что, ты тут будешь играть? Или пойдем домой?

– Играть, – ответил он и, уже не слыша отца, прыгнул в бассейн с шарами.

Юра еще постоял в нерешительности и вышел из игровой комнаты. Сегодня был важный день: Мишу впервые пригласили на светское мероприятие – детский день рождения. Конечно, если бы формат предполагал взрослых, они бы его сюда не привели, но в детском центре были профессиональные аниматоры, наличие которых исключало потребность в родителях. Они с Маричкой боялись аниматоров-девушек, поэтому привезли Мишу, а сами сели в кафе на первом этаже центра. Юра иногда ходил на проверку. Девушки были, но они нарядились в костюмы животных. Мишка был доволен.

В кафе по-прежнему было пусто. Одна пара сидела за столиком у окна, шепталась. Еще был мужчина, работающий за ноутбуком, кажется, он тоже отец кого-то из приглашенных. Маричка сидела в углу, читала книгу. Пока он шел, отметил, что она очень подходит атмосфере. От нее исходило такое же спокойствие и внутреннее достоинство. Она была в гармонии с собой и с миром. И тихая, и мягкая. И с ней хотелось быть, даже просто сидеть молча, пить кофе и читать. Чем они и занимались последние два часа. Играл тихий французский джаз, над каждым столом висел абажур, свет от них был единственным освещением в кафе. Окна были наглухо зашторены.

– Тебе не темно?

– Нет, – ответила она, подняв голову. – Какие новости с фронта?

– Относительно хорошие. Аниматорши не разоблачились, зато Миша показал свое «я». Или мое… Он именинницу побил.

Она прыснула:

– И его не выгнали?

– Нет. Я ему сказал, что девочек нельзя бить, ее мама удовлетворилась и разрешила остаться.

– Еще бы! Ее дочка лупит всех, кто ниже ее ростом, а таких много! Если бы она выгоняла всех, кто осмелится дать сдачи, праздник бы не удался.

Юра включил планшет и нашел место, на котором прервал чтение. Через некоторое время Маричка нарушила молчание:

– Зря ты ему это сказал.

– Что именно? – он не отрывал взгляда от текста.

– По поводу девочек. Если они дерутся, надо давать сдачи.

– Ты серьезно? Я не буду такому учить сына!

– А сам ты так не делаешь?

Юра молча посмотрел на нее. Он же не бьет женщин!

– В его возрасте ты закладываешь его отношение к женщинам в целом. Что значит: девочек нельзя обижать? А всех остальных – можно? Девочек, которые не бьются, – бить первому нельзя. Но если убеждать, что девочка – это что-то неприкосновенное: ей всегда надо уступать, она же слабая, ее нельзя трогать, ей надо помогать, – вырастет тюфяк. Мне лично, как женщине, такие мужчины выгодны, если они – работники таможни, начальники, или продавцы в дорогих бутиках, или соперники в конкурсе на лучший бизнес-проект. Ими же легко манипулировать! Надула губки, и он у меня здесь. – Она показала кулачок. – За такого даже можно выйти замуж, если параллельно есть любовник. Сильный и умеющий отстаивать свое мнение.

– А почему ты сказала, что я так делаю?

– Потому что если Валя тупит, ты не боишься вызвать ее слезы, а прямо ей об этом говоришь. Потому что, если Леся «забывает», что кружевное черное белье под прозрачным халатом отвлекает прежде всего пациента, а не вожделенного хирурга, то ты ей при всех об этом напоминаешь. Боялся бы ты показаться не джентльменом, ты бы и рта не раскрыл. «Она же женщина!» – передразнила Маричка с придыханием.

– Ты не думаешь, что я хам?

– Нет, Юра, ты не хам. Я ни разу не видела у тебя неадекватной реакции. Да, ты можешь унизить, и жестоко, может, иногда чересчур, но они этого заслуживают. Многие из твоих пациентов – мужчины, и многие боятся операций. И они знают, что сейчас у них не будет полбашки, а эта красотка с откровенным декольте будет видеть их в таком неприглядном виде.

– Им правда неловко из-за этого. В Берлине, кстати, вид медсестер волнует начальство больницы прежде всего из-за пациентов, а не из-за хирургов.

– Может, когда они идут на выздоровление, к ним можно таких подпускать, для стимуляции. Но не перед операцией же.

– Я так сказал Мише, потому что… слушай, я говорил и представлял тебя рядом. Ну, мол, что ты скажешь… Иначе я бы так не сказал, потому что та девочка и вправду была сама виновата. Но я думал, что ты решишь, что я и ребенка воспитываю таким же чурбаном, как я сам.

Она вздохнула.

– Юра, ты не срываешь свое раздражение на первой попавшейся женщине. Они все постоянно выпрашивают, потому что с детства привыкли к тому, что мальчики им во всем уступают. Только нельзя воспитывать джентльмена в мире, где уже нет леди. Я видела, как эта девочка буцает младшего брата. Она – леди? Твоя Валя – леди? Большинство женщин в современном мире пользуются мужскими приемами, они строят карьеру, они агрессивны, беспринципны, и они жестко, осознанно манипулируют. И я с ужасом представляю, что вырастет из ее братика.

– Никогда не думал об этом так. Такая избитая фраза: «девочкам надо уступать».

– И произносится автоматически. А варианта развития событий два: либо он будет бояться огорчить женщину и по любому поводу станет пасовать, либо – что с Мишей вероятнее – он догадается, что взрослые не правы, говоря такое. Но зачем же подставлять себя? Чтобы он через пару лет сказал: «Эй, девочки меня достали! Я дал сдачи, и я прав. А вы ничего не понимаете, и я вам не буду верить, потому что вы говорите, что им надо во всем уступать»? Он будет фильтровать родительские советы и думать, что половина произнесенного взрослыми – оторванный от реальности бред. Прощайте, уважение и доверие.

Она вернулась к чтению. Надо будет поговорить вечером с Мишкой. Какая она умничка, как же ему хотелось прижать ее к себе, поцеловать в висок, погладить волосы. Как же он рад, что она отказала бывшему мужу, хотя – и Юра с каждым днем только больше убеждался в этом – она заслуживает быть матерью, как мало кто. Она удивительно чуткая и мудрая. Юра вздохнул и опять подавил порыв нежности и откровенности.

Уже почти два месяца прошло с того поцелуя, а они не приблизились друг к другу ни на шаг. Разве что на паркете. В танго все было прекрасно. Танго спасало и держало их. Но они выходили из танцкласса и погружались в жизнь, в которой были родителями, друзьями, партнерами, но не любовниками. Юра опять начал бояться сорваться, его часто терроризировало желание взять ее без мысли о последствиях, не заботясь ни о Мише, ни о ее желаниях, ни о ее счастье. Но сейчас в кафе рядом с ним сидела леди. И с ней он не мог вести себя, как животное. Она как раз никогда ничего не выпрашивала. Она была идеальной женщиной, именно той, какую обижать нельзя. Даже сейчас она не поучала его, она скорее оправдывала его и делала ближе к сыну. С ней надо терпеть.

– Все! Приехали. Автобус дальше не поедет! – Водитель выбросил фразу в салон так, как будто ждал этого момента всю жизнь. Мечта сбылась, и ненавистные пассажиры покинули его рухлядь посреди трассы.

Справа и слева – поле. Сзади автобуса – тоже поле. Вдалеке горели огни; возможно, там дома. Темнота.

Начинался дождь.

– Вы вызовете кого-то из автобусного парка, чтобы за нами приехали? – спросил у него Юра.

Водитель, грузный мужик в растянутом свитере и кожаной кепке, затянулся сигаретой. Прищуриваясь, смотрел на Юру.

– Я-то вызвал, но только они приедут утром, и то на мопеде, чтобы привезти мне движок.

– А нам что делать?

– Что хотите. У нас парка нет, молодой человек! Это моя машина, и я на ней уже пятнадцать лет по одной дороге туда-сюда. Не выдержала…

– А когда будет следующий автобус?

– Следующий рейс выезжает из Белой Церкви в шесть утра. И дальше каждые тридцать минут.

– Только утром!?

– Да.

Водитель выглядел обреченным. Юра понял, что этому развалине было уже самому не важно, впечатают его в асфальт или нет. Очень хотелось встряхнуть его и заставить что-то сделать, чтобы колымага сдвинулась с места, но и Юрино утро началось с внезапной поломки собственной машины. Бить другого вечером за это же? Да, на нем – пассажиры. Но у Юры тоже два дорогих пассажира, за которых он в ответе. А вот как все случилось.

Хотя мужик-то догадывался о том, что это может произойти. Нет, он не мечтал о поломке. Он просто предрекал ее себе и выезжал каждый раз на «авось», и наконец все произошло, в самый неудобный момент, далеко от населенных пунктов.

Его рейс был последний после последнего. Он не бросит автобус, будет здесь ночевать. Но толпа из тринадцати человек не могла оставаться внутри. Хотя он, к его чести, и предлагал.

Кто-то пошел пешком назад. До Белой Церкви часа полтора ходьбы. Кто-то позвонил местным, и за ними приехали, но для остальных мест в машине не оставалось. Юра попытался вызвать такси из Киева. Почти все операторы отказывались сразу. Он начал звонить знакомым, тем, кто мог бы выехать под ливень, без двадцати одиннадцать, за сотни километров от Киева. У Марички, как и у него, таких друзей не было. Самые преданные – либо без колес, либо не в городе.

– Алло, Володя? Это Мисценовский. Удобно? Мне Олег только что сказал, что ты родом с Киевщины. У тебя нет знакомых где-то возле Белой Церкви? Чтобы могли нас отсюда вывезти? Ты из этого района! Что, вообще нет? Давно выехали… Да я с ребенком застрял на трассе! Тут ливень, за последние полчаса мимо проехала аж одна машина и не остановилась… У нас автобус сломался… Некоторые собираются в нем и ночевать, но у водилы проблемы с бензобаком. Рискованно… Рядом? Эй! Какое село там, впереди? – спросил он водителя.

Вместе с пассажирами он все-таки зашел опять в автобус. Там действительно воняло гарью и бензином, и, хотя небо прорвало дождем, он был готов схватить Маричку с Мишей и в любую секунду выскочить из такого «укрытия». – Ксаверовка… – продолжал Юра говорить по телефону. – Да? Ну, может, так… Спроси у него. Давай.

Он сбросил вызов и подошел к Маричке. Миша дремал у нее на коленях.

– У Сашиного напарника, тоже анестезиолога, в Ксаверовке, которая впереди, видишь дома…?

– Уже не вижу…

– Они там были… – сосредоточенно смотрел он в темноту, – … у него есть брат, у которого там дача. Он спросит у брата, и, если что, пойдем к ним на ночь?

– Как пойдем? Хотя… знаешь, мне все равно, я пойду! Мне здесь совсем не нравится. Но Мишка…

– Я видел клеенку у водителя. Заберем и накроем.

– А он даст?

– А я буду спрашивать?

– Эй, все выходим, выходим! – в голосе водителя появились истерические нотки.

Запах гари усилился, он вытолкал оставшихся пассажиров под ливень. В салоне что-то плавилось. Выходя, Юра захватил скомканный клеенчатый жмут, который хозяин запихнул за задние сиденья.

Он надел на плечи Мишкин рюкзак, с ребенком внутри. Рюкзак для транспортировки подарили Мише на день рождения два года назад. А сегодня он впервые понадобился. Еще и как! Маричка накрыла ребенка (и частично – Юру) большим лоскутом клеенки, заправив концы под ремни рюкзака.

– Все нормально. На него не капает. А на тебя – да, – сказала она.

Второй лоскут он отдал ей, третий – остальным потерпевшим. Больше не было, но неизвестно, сколько эти люди будут стоять на трассе и ждать удачи. За ними обещали приехать какие-то знакомые.

– Пошли, – сказал Юра.

– Не будем ждать звонка? – переспросила она.

– Нет смысла. Это ближайший населенный пункт. Попросимся там к кому-то.

Они двинулись в том направлении, где еще час назад он видел крыши. Дождь бил в лицо, ветер срывал клеенку. Хорошо, что Миша за спиной. Но он все равно наверняка намокнет. Юра надеялся, что хоть не полностью.

– Что хлюпает?

– Вода в моих кроссовках, – проворчала Маричка.

Он посмотрел на нее. Клеенка ее мало прикрывала. Мокрые волосы беспощадно рвал ветер. Надо срочно в укрытие! Он заставит пустить их к себе даже самых негостеприимных хозяев! Юра прибавил шагу. Звонок. Он поговорил и решил не подходить к первому же дому. Они уже зашли в село. Он обернулся, Маричка отстала шагов на десять.

– Почему мы не подошли к тому дому? – прокричала она, догнав его.

– Мы идем к нашему.

– Нас ждут?

– Ты не слышала? Мне звонили.

– Нет…

– Володин брат дал добро. Там никого нет, ключи лежат в тайнике во дворе. Ищем Ленина, дом восемнадцать.

– Это… Червоная, – прочитала она. – Имя Ленина давали улицам ближе к центру.

Они пошли искать центр. У кого спросить? Все попрятались, в окнах – темно. Сколько они будут искать этот дом? Юра понял, что замерз, и это заставило его представить, как давно мерзнет она. Все паршиво. Он обернулся к ней. Маричка безвольно топала по грязи, опустив голову. Кажется, ее способность чувствовать боль от ветра и брезгливость от грязи притупилась. Идет, как сомнамбула.

«Что за день?» – сетовал он. С утра у него полетели тормоза. То есть в машине. Но дети уже настроились ехать в Белую Церковь, в дендропарк «Александрия». Он еще раз обернулся на Маричку, вывел ее из лужи, поставил за собой. Она послушно пошла за ним.

Нет, в этот раз он не оговорился в мыслях – она сейчас не взрослый. «Дети» закапризничали, и ему пришлось согласиться на электричку. За машиной приехала бригада, Юра печальным взглядом провел дорогую одну-одинешеньку на СТО и повез их на вокзал. К счастью, удалось уговорить их оставить собаку дома. В электричке, конечно, Мише понравилось, в парке понравилось всем!

Юра впервые был в этих краях и еще раз отметил, как много в Украине по-настоящему красивых мест. Он начал думать об этом после их поездок в конце лета. Маричка очень хорошо знала страну и показывала ему места, которые были отдалены от туристических маршрутов. Или водила исхоженными путями, на которых он все равно никогда не был, но сама рассказывала ему легенды, описывала историю и современное положение парков, домов, улиц, дворцов. Для него она была лучшим гидом на свете, влюбленным в архитектуру, в людей, которые жили и создавали, в искусство и природу, и она умела заставить трезво посмотреть на перспективы культурного наследия.

«Этого дома через пару лет не будет – его сейчас уничтожают, видишь эту сетку?»

«Его же реставрируют!» – отвечал Юра.

«Нет, его убивают. Делаю вид, что реставрируют, а на самом деле тянут и ждут, пока он сам по себе упадет. Или подожгут… А у этого парка есть шансы – им заинтересовались немцы. Денег дали… А эти дома – бутафория. Хотя красивая, да? Но их не жалко… А вот эта улица может попасть в выгодный проект. Французский. Проспонсируют и оживят историю».

Она видела спасение истории в жизни. Недостаточно просто хранить, нужно заставлять интересоваться, нужно, чтобы сюда приходили люди, и не только искусствоведы! Много объектов было испорчено и заброшено, и было видно, как она переживает, как ей больно от человеческой глупости и недалекости, но она верит в то, что этот период пройдет, и надеется, что будущих, более осознанных поколений все же дождутся эти исторические дома, аутентичная брусчатка и нетронутая композиция. Он тоже надеялся, что дождется…

Он смотрел на нее, слушал, но думал о своем: она тонко чувствовала, она умела любить, и он это видел невооруженным глазом. Конечно, Юра, может, и не представляет такой ценности, как эти камни, но ведь она даже не хочет его рассмотреть!

Нужно просто, чтобы она опять его увидела, его признала. Не может же она вообще не видеть его чувств! Он не будет говорить, она должна почувствовать! Нельзя так хорошо разбираться в чужих чувствах и не видеть искренности его отношения к ней. Она должна сама понять, что он не из-за Миши с ней. Дело не в ребенке, а в нем и в ней.

В лицо подул ветер. Он зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что он – неизвестно где, по колени в грязи, ребенок молчит, Маричка уже давно ни о чем не мечтает. И его перспективы не так уж радужны. Ни локально, ни глобально.

Он вернулся мыслями в начало дня и посмотрел на все с другой стороны. Да, сегодня они были далеки от понимания чувств друг друга. Сегодня Маричка только смеялась над его неприспособленностью к местной жизни: «Мы же не в Индии, успокойся!» Он ей не верил, и на каждом шагу видел угрозу для жизни. Миша в свои три года знал больше злачных мест, чем Юра в тридцать четыре. Все из-за Марички…

С тех пор как она появилась, ему пришлось раздвигать границы, и вот – он в электричке… Одно дело – знать, что сын где-то с Маричкой, а другое – своими глазами видеть, как ребенок пристает в электричке к рыбакам, и трогает их грязные ведра, и щупает все сиденья с микробами! Хотя в парке Юра успокоился. «Александрия» была не особо ухоженной, но милой. Возможно, его впечатлила природа, потому что деревьев в парке много, и они слепили красками осени. «Прежелтый-презеленый, прекрасный!» – кричала Маричка, танцуя на поляне. Старые мраморные статуи, руины дворцовых построек, озера на ярком осеннем фоне выглядели роскошно и несовременно.

Они гуляли по дорожкам, обедали на поляне, собирали желуди, забыли букеты из листьев на какой-то старинной скамейке, декламировали стихи. Маричка и Миша признавались другу другу в любви из разных углов длинной колоннады, в которой эхо соединяло расстояния и превращало шепот в громкий звук. Они и вправду любят друг друга… Юра стоял в стороне. Они уже собрались уходить, когда обнаружили зоопарк в конце аллеи. Было поздно, но эти двое опять начали клянчить, и, естественно, он поддался. Они зависли еще на пару часов, разглядывая кроликов, попугаев и лошадок.

На этом белая полоса дня закончилась, потому что они должны были уходить, и Миша расплакался, а потом в городе к ним пристали местные парни, Юра дал одному по голове. Маричка потом назвала их титушками и сказала, что они на их исторической родине, а потом вдруг надулась и сказала, что Юра не должен был поддаваться на провокации. Пока они выясняли отношения, уехал последний автобус. Электрички уже не ходили. В диспетчерской пообещали какой-то из резервов. Резерв приехал через сорок минут, когда Мишка уже спал на руках у Юры, и еще через сорок минут езды от Белой Церкви – сломался…

Он вспоминал этот длинный день и слушал, как она безвольно шагала за его спиной. И тут боковым зрением он увидел конец черной полосы, потому что они проходили мимо забора с надписью: «Ленина 1/2».

– Ленина – это туда!

Они пошлепали по месиву, в которое ливень превратил сельскую улицу. Хорошо хоть кое-где фонари освещали путь.

– Как же мне понадобились бы сейчас мои резиновые сапожки! Вот по таким «дорогам» в них нужно ходить! – захныкала она.

Дом номер четырнадцать, номер шестнадцать…

– Наверное, нам сюда, – неуверенно сказал Юра. На калитке не было надписей. По логике, здесь – Ленина, восемнадцать.

От калитки в глубь двора вела длинная грязная полоса, в прошлом – тропинка. Они потопали по ней. Впереди показалось низкое темное строение.

– Юра, что мы ищем?

– Качели. Я их вижу! Иди сюда!

Они подошли к длинной доске, цепями подвешенной к дереву. Ему было неудобно наклоняться – с Мишей за спиной, – и он попросил ее поднять все кирпичи под качелями. Подсветил ей мобильным, и под одним из камней она нашла ключ, радостно подняв его вверх. Что бы ни было в этом строении, но оно – под крышей.

Она подошла к дому, он заметил, что клеенка уже даже не прикрывает ей голову. Маричка, казалось, не обращала на это внимания. Но то, что игнорировал мозг, показывали руки – они не хотели слушаться и проворачивать ключ. Она пыхтела и дышала на пальцы. Он отодвинул ее, нажал на ключ, тот провернулся, и в замке щелкнуло.

Они стояли посреди темной комнаты очень старого дома. Он подсветил телефоном: комнату разделяло глиняное сооружение, видимо печь. Что за ней – он не видел. Там был совершенно черный угол. Кажется, в комнате всего два окна, и очень маленькие. Оба – возле входа. Но они слабо помогали, свет месяца с трудом пробивался сквозь облака.

– Похоже на мазанку, – сказала она, притрагиваясь к глиняной стене. – Когда-то давно это был настоящий дом. Сколько ему?

– Мне все равно, главное – здесь крыша не дырявая. Я поищу дрова, а ты возьми ребенка.

Он снял с себя Мишу. Как ни странно, тот не спал, хотя и бодрствующим его тоже назвать было нельзя. Он был в полудреме. Юра пошел в сени, нашел там сухие дрова и одеяло. Вернулся и застал их в таком же состоянии – Маричка ощупывала стены, ребенок завороженно смотрел то ли на нее, то ли в себя.

– Это в сенях лежало, – ткнул он ей одеяла.

Он начал разводить огонь в глиняной печи. Она, подсвечивая мобильным, пошла в черный угол, за печь, и нашла там кровать.

– Юра, здорово, это же груба! – крикнула она оттуда.

– Что?

– Это стена-печь, она, видишь, какая толстая, – ты с другой стороны в ней огонь разводишь. Она сейчас нагреется, и можно будет Мишу положить рядом, а она будет всю ночь тепло хранить. Если ты, конечно, разведешь…

– Разведу.

Сонный и мокрый, Миша молча стоял, опираясь на табурет, и ждал тепла от печи. Юра в который раз поблагодарил Бога за такого ребенка и попросил, чтобы это путешествие не обернулось для него ничем, кроме насморка. Он слышал, как Маричка копошится за печкой с одеялами.

– Оно одно!

– Что?

Она вернулась к ним. Сняла ветровку.

– В сухом остатке у нас одно большое и толстое одеяло. Там кровать, под грубой. Я нашла две подушки, под ними – шерстяные покрывала и одна простыня. Покрывала надо постелить под простыню, чтобы мягко было. Но с меня капает! И я не могу стянуть с себя этот противный свитер! – захныкала она.

Он посмотрел на нее и на лужу под ней. Она насквозь промокла и, как оказалось, была совершенно не готова к таким погодным условиям. Шерстяной свитер, джинсы, тряпичные кроссовки. Все намокло, набрало вес и прилипло к телу. Юра боялся, что если она в этом вернется к постели, то намокнет последняя надежда на сухую ночь.

– Все, что во мне замерзло, теперь оттаяло и стало таким противным, – причитала она.

Юра встал и осмотрелся. Свет огня наполнил половину комнаты, и он увидел мебель. Собрал имевшиеся в доме стулья, выставил их перед разведенным огнем. Туда же придвинул стол.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– На этом будем сушить вещи. Давай Мишку сначала разденем.

Они вместе раздели его, у малого были сухие носки, колготки и футболка. Юра посадил его на стул, снял с себя толстовку и футболку. Все было мокрым. Поежился. В доме было холодно.

– Держи его поближе к огню, – сказал он и пошел стелить постель, держа в зубах мобильный. Тут было очень темно, и он надеялся, что крысы уже разбежались. Они наверняка тут были.

Он дотронулся до стены, которую она назвала грубой. Действительно, она нагревалась. Он положил под нее Мишу. Малыш уже совсем не сопротивлялся, и Юра немного успокоился. Подошел к Маричке, взял ее за края свитера, и с того сразу потекла вода.

– Упирайся! – скомандовал он.

С трудом, но он освободил ее из шерстяного капкана. Нужно будет пересмотреть ее гардероб и запретить выезжать в такие поездки без походной одежды. Он повесил ее свитер. Снял с себя кроссовки. Да уж, непромокаемые… Он повесил мокрые носки, снял пояс с брюк.

– Ты вообще раздеваешься? – спросила она.

– Ищу на себе что-то сухое. Трусы! – радостно объявил он. – Сейчас я тебе помогу, подожди секунду.

Юра вывесил свои вещи, вернулся к ней. Наклонился и стал расшнуровывать кроссовки.

– Не предлагаю тебе сесть, потому что ты все намочишь. Держись за меня, иначе я не стяну с тебя кроссовок.

Она уперлась в его плечи. Обувь разбухла и снималась так же тяжело, как и свитер.

* * *

Я: Я стояла босой ногой на холодном полу и думала, в какой момент Юру останавливать.

– Все равно холодно в доме, – сказала я.

– Да, комната, наверное, не скоро нагреется. И на всю ночь дров не хватит.

Юра отвлекся от меня и подошел к кровати. Стал ощупывать стену возле Миши. Вернулся с победной улыбкой.

– Я не ошибся! Она нагревается. – Он перешел на шепот, чтобы не разбудить Мишу. – Хотя бы здесь будет тепло. И мы будем греть его.

Он подошел ко мне, не видя меня. А я отчетливо видела, что перед ним – незаконченное дело, и он знал, что с меня еще нужно стащить джинсы, футболку и… Но мыслями он был где-то в другом месте. Конечно, его ребенок сейчас может подхватить воспаление легких, но могу ли я надеяться, что отцовские чувства позволят ему не реагировать на меня голую? Может, если не акцентировать на этом внимание, как, например, на нудистском пляже, то я вовсе и не голая буду, а так, человек другого пола? Юра же врач, он сможет так меня воспринимать? Несколько месяцев назад я бы в это верила.

– Я подсохну так, в одежде, возле печи, а потом лягу спать. А ты будешь греть Мишу…

Я прикусила язык, потому что это выглядело, как будто Вию подняли веки. Он меня увидел, посмотрел, как на умалишенную, и такой же назвал.

– Я не уверен, что твои джинсы до утра высохнут даже на стуле, не то что на тебе! – сказал он, опустившись и с силой дернув штанины вниз.

Джинсы с болью слезли с бедер. Если под свитером у меня была футболка, то джинсы, казалось, влипли прямо в кожу.

– Сядь! – шепотом скомандовал он. – И держись руками за стул.

Стягивать мокрое ему было несложно, но мне – больно. Трусы сухие, с нижней части тела клеенка, видимо, не слетала.

– Футболку снимешь?

– Нет.

– Я не спрашиваю, останется ли она на тебе, – сказал он, вывешивая джинсы и подбрасывая дрова в печь. – Ты сама сможешь?

– Юра, но она же тонкая. Она высохнет. Я бюстгальтер сниму, а футболку оставлю.

– Он мокрый?

– Совсем.

Не снимая футболку, я извлекла оттуда белье. С него тоже капало. Первая вещь, которую я сама повесила перед огнем. Села на табурет. Юра стоял за спиной.

– Иди к Мише, – сказала я.

– Я жду.

– Чего?

– Когда в тебе инстинкт самосохранения победит глупость и ты разденешься и пойдешь под одеяло.

– Мне нельзя под одеяло, я мокрая!

– Потому что сидишь в мокрой одежде! Уже дрожишь. По моим подсчетам, осталось секунд десять от силы.

Он замолчал. Он что, отсчитывает? Как же холодно! Комната не нагрелась, я поднесла ладошки к огню, но это не помогло. К черту стыд!

– Отвернись! Нет, лучше иди, а я потом приду.

– Куда мне идти? Здесь до кровати два шага, а тебе нужно лечь между мной и Мишей!

– Может, Миша будет между нами?

– Маричка, ты холоднее этой, как ее…

– Грубы, – проворчала я, повесив футболку возле джинсов. Они до утра высохнут? Не хватало еще при белом свете оказаться голой, когда и Миша проснется.

– Может, здесь есть какая-то одежда? – спросила я, чтобы что-то сказать. В комнате ничего не было. Дождь барабанил в окна, и найти что-то за пределами дома было очевидно невозможно. – Может, чердак?

– Я ног своих не чувствую! – рычал он на меня.

– Не кричи! Ребенка разбудишь! – сказала я, подныривая мимо него под одеяло.

Юра ничего не сказал. Лег рядом, обнял меня сзади. Наши тела были ледяными. Я поняла, как глупила, когда тянула время. Мы очень замерзли, и тут стоял вопрос если не выживания, то здоровья. Юра это понимал, об этом он думал, в то время как я думала, что ему может быть дело до моей груди.

– Ты не согреваешься, – сказал он, протянув руку куда-то вниз и приподнявшись.

– Я вот сейчас понимаю, что ты трогаешь мою ногу, но я этого не чувствую. А вот то, что ты пустил холод, – чувствую! Вернись туда, где лежал!

– Извини. Значит, здесь мы начали нагревать территорию.

Он тер своими ногами мои ступни. Я чувствовала, как Юра теплеет. Я лежала на одной его руке, другая накрывала меня сверху. Мои руки были сложены передо мной. Он взял мои ладони в свои, закрыл их, начал сжимать и разжимать. Запускал кровь.

– Ты совсем холодная…

– А ты уже горячий. Потрогай Мишу.

Юра протянул к Мише руку.

– Все нормально, ножки теплые, и стена уже хорошенько теплая.

– Лучше бы ты лег ближе к нему, чтобы и с другой стороны греть.

– Ты сейчас согреешься. Подожди.

Я подтянула коленки и спрятала свои ступни между его ног, чуть выше коленей. Там было тепло. Мы молча лежали. Через некоторое время я поняла, что мое тело снова начинает чувствовать. Уже второй раз за вечер я меняла температуру. Только в прошлый раз мои ощущения после онемения обострились, и я почувствовала отвращение к тому мокрому и шерстяному, что ко мне прикасалось. Теперь же я каждой клеточкой чувствовала теплое, большое и сильное мужское тело. Юра прижимался ко мне, ягодицами я чувствовала ткань на нем и его кожу, лопатками – грудь, затылком – дыхание. Наверное, его лицо в моих волосах. Нужно было попросить его отодвинуться немного, хотя я не знала, есть ли ему, куда двигаться.

Нужно было попросить его перестать трогать меня, растирать, но я боялась показать свои чувства. Как же хорошо, что я не мужчина и могу прятать свое желание. Юра сейчас меня просто согревает. Он обо мне заботится. Он иначе обо мне и не думает. Надо потерпеть. И в конце концов, можно тихо лежать и наслаждаться. А потом я усну. И как хорошо, что я не мужчина, могу сколько угодно смотреть эротические сны и об этом никто не узнает.

– Согрелась?

– Это вопрос?

Я ждала, когда придет Дрема. Я старалась его ждать. Как я Мише говорю: «Закривай оченята, дихай рівно, слухай вітер»? В окно монотонно барабанил дождь. «Усыпи меня, пожалуйста. Хватит с нас ссор на сегодня, будь другом. Помоги быстрее уснуть и ему, и мне», – мысленно обращалась я к Дождю.

– Ты согрелась. Я пойду подброшу дров.

Он ушел, и это сразу почувствовалось. Вернулся не сразу.

– Что там? – спросила я, когда он лег рядом.

– Все нормально.

– А почему ты так долго?

– Замерзла?

– Нет, я…

Я не знала, что ответить. Какая мне разница, что у него в голове? Он уже не обнимал меня. Лег на спину. Я тоже захотела перевернуться.

– Не получится, – предупредил он.

– Почему? Я не могу долго лежать в одном положении!

– Я в курсе!

Было очень темно, огонь из печи освещал ту часть комнаты, которую от нас скрывала груба. Я его, наверное, не увидела бы, даже если бы повернулась, но чувствовала, что он улыбается.

– Ты улыбаешься?

– Да.

– Ты меня видишь?

– Нет.

– Ты подвинешься?

Я почувствовала, как появилось пространство. Легла на спину. Правой рукой, которую тянула к лицу, я почувствовала его грудь. Он лежал на боку.

– Либо ты, либо я?

– Очень узкая кровать, – ответил он.

– Так темно… Я сейчас полежу и перевернусь опять, хорошо?

– А потом еще раз сорок так сделаешь.

– Я так сплю?

– Даже удивительно. С одной стороны, ты спишь беспокойно и вертишься, с другой – очень крепко, и тебя не разбудишь. Не понимаю, как ты соединяешь такие несовместимые стили сна?

– Стили сна? – я тихо засмеялась. – Не знала, что такие существуют. Ты что, приходишь ко мне ночью и наблюдаешь за мной?

– Ты же раньше засыпала в общей комнате.

– А у тебя какой стиль?

– Я думаю, что если бы мы всю жизнь проспали вместе, ты бы все равно не заметила… У меня поверхностный сон, я постоянно просыпаюсь, прислушиваюсь к Мише, к шорохам в доме.

– Так нельзя! Как ты сегодня уснешь?

– Шансы сводятся к нулю.

– Я постараюсь вести себя тихонько.

– Лучше бы ты болтала что-то. Но нет, конечно, спи.

– Почему мне лучше болтать?

– Тишина мешает мне отвлекаться.

– От чего?

– От мыслей.

– О чем? Ты переживаешь, что одежда не высохнет?

– Надеюсь, высохнет.

– А что тогда? Не знаешь, как мы выберемся отсюда?

– Спи.

– Ты сердишься на меня? Из-за меня мы сегодня оказались в такой ситуации…

– Не сегодня, а всегда. Не сержусь. Спи.

Я закрыла глаза. Открыла. Повернула голову к Мише. Я его не видела, но слышала его дыхание. Протянула руку, между мной и мальчиком было сантиметров двадцать, мы с Юрой лежали теснее друг к другу. Но Мишка точно проснется, если я подвинусь к нему. Дождь прекратился. Тоже мне, друг называется… Хотя он ничего мне не обещал. Стало совсем тихо. Было слышно, как горит огонь. Одна шумная стихия уступила место другой – тихой, но очень сильной.

– Почему так темно? Здесь же есть окно. Правда, оно в другой части комнаты, но…

– Во-первых, оно далеко. И потом – тучи заволокли небо. Нет никаких светил. И возле дома нет фонаря, помнишь?

– Да.

Я слышала, как дышит ребенок слева от меня. Я слышала, как дышит мужчина справа и вверху. Я так не могу спать.

– Ложись, Юр.

Я резко развернулась на правую сторону. Автоматически, ведь я так еще не лежала. До меня сразу дошло, что моя грудь в опасной близости от него, а положить между нами одеяло было невыполнимой затеей. Оно было грубое и толстое. В такую щель, какая была между мной и Юрой, оно не пролезет, и я не прикроюсь.

Я вернулась в первоначальное положение, на левый бок. Я не умела лежать спокойно во сне, сказал Юра? Я не умею спокойно засыпать! Я не предупреждала о своих маневрах, и он не успел поменять положение, лежал на боку. Я почувствовала его возбуждение. Он уперся в меня. Вернее, я уперлась в него, когда перевернулась. Недавно на этом месте лежала я, а Юра обнимал меня ногами. Теперь я не могла к нему прижаться. Я и не собиралась. Я замерла.

– Теперь подвинься вперед, пожалуйста, – прошипел Юра.

Вот глупая, обругала я себя. Ведь я поменяла положение, чтобы уступить ему место, и при этом осталась у него под боком. Я осторожно продвинулась вперед. Он не шелохнулся. Я не могу делать вид, что ничего не заметила. Или могу? Между нами теперь расстояние, я к нему не прикасаюсь, я его не вижу, я от него отвернулась. Опять тишина. Я понимала, что так не усну, слишком напряжена. А я не расслаблюсь, пока напряжен он. Уму непостижимо, как мы вообще могли голышом обниматься только что? Как его отвлечь? Он об этих мыслях говорил, когда сетовал на тишину? Он просил не молчать. Я хороша!

– Я… я думаю, что надо проснуться раньше Миши. Ты ставил будильник?

– Я не буду спать. Разбужу.

– Я все же надеюсь, что будешь.

– Правда?

– Да, сейчас устанешь и будешь.

– Знаешь, я думал, что привык к твоему телу, которое за стеной, в соседней комнате, или даже в одной комнате, под пижамой. Я даже, казалось, привык к тому, что ты не носишь бюстгальтер. Я надеялся, что смогу, но… Как ты думаешь, удастся нам вытянуть из-под Мишки один плед?

– Зачем?

– Я в него укутаюсь и пойду стеречь огонь. Все равно я спать не могу.

– Юра, очень холодно! Тебе пледа не хватит! Он тонкий!

– Мне подойдет!

– Ты говорил, что дров до утра не хватит! И вообще, что ты выдумал? Надо спать.

– Я не могу, не понимаешь? – Он сердился.

– Никуда ты не пойдешь! Ты останешься здесь, а не то заболеешь!

Я тоже умею сердиться.

– Я заболею, если останусь здесь!

– Юра, ты… – Я развернулась к нему. Я не должна его выпускать! – Ты взрослый человек! Ты сам заставил меня раздеться и лечь сюда. И был прав! Нам надо греть друг друга и не заболеть после того, что мы пережили. На дворе плюс восемь, дождь и такой ветер. Мы логично должны заболеть, мы логично сейчас голые и греемся. И логично должны заснуть. Включай свою железную логику и справься с собой. Ты же обнимал меня только что!

– Но я согрелся, и все изменилось.

– Перевернись на другой бок!

– Это не поможет.

– Ты не уйдешь из этой постели, – сказала я твердо. – Я уйду тоже, следом за тобой.

– Класс! А кто с Мишей останется?

– Ты его отец, ты и оставайся. Ты заботишься о Мише? Ты понимаешь, что если сделаешь, что хочешь, то Миша, во-первых, проснется, а во-вторых – испугается?

– Я ничего такого не собираюсь делать! Я просто хочу уйти.

– Не собираешься? Тогда в чем дело? – Я завелась и повысила голос. – В чем дело? В моем обнаженном теле? Да потрогай меня всюду, убедись, что я особь женского пола, которая не отличается от всех остальных, успокойся и спи! Или не спи, но лежи здесь.

Миша заворочался.

– Тише, – шикнул на меня Юра.

Миша опять ровно и глубоко засопел.

Я совсем забылась. Перевела дыхание.

Что я только что предложила? Он молчал. Значит, я предложила что-то сумасбродное. Но в какой-то момент я увидела в этом выход. Я столько пережила за этот день, я радовалась, боялась, раздражалась, почти засыпала в автобусе, опять боялась, мерзла, шла, раздевалась, пережила сексуальное желание и была готова уснуть, но уже за полночь, а сна ни в одном глазу.

Хотя голова и была тяжелой от необходимости постоянно, целый день искать выход из ситуации, которая складывается не так, как планировала, – но я уже пережила стыд, я преступила какую-то грань, когда легла с ним в постель в одних маленьких трусиках, и я уже не чувствовала, где граница. Он был моим спасителем, он был, как папа, – не только для Миши, но и для меня.

Я почувствовала себя маленькой девочкой, о которой заботятся; потом, правда, вспомнила, что я женщина. Теперь и он вспомнил, что он мужчина. Но вместе с тем и он – мальчик. Я тоже хочу о нем заботиться. И в детстве, в детском саду, я тоже разрешала мальчикам себя потрогать… Обычно я со стыдом вспоминаю этот инцидент из прошлого, но в такую ночь даже эта мысль подтверждала мою идею: он хочет меня из-за запретности того, что близко. Он дотронется, успокоится и потеряет интерес. Господи, разве можно быть такой наивной? Наверное, у меня все-таки повысилась температура.

– Ты можешь не выдержать, и все будет еще хуже…

– Может быть, – наконец сказал он. Он не шептал. Он тихо говорил. – Я хочу тебя потрогать.

– Ты уверен, что…

– Нет.

Мы замолчали. Я же сама предложила, но мне бы хотелось, чтобы он меня как-то заверил. Юра молчал. Значит, сама… В конце концов, он уже видел меня голой. Его руки уже были на моей груди. Нет, не вспоминай, не вспоминай! Мне хотелось ударить себя по лбу. Я осторожно легла на спину и перевела дыхание.

Я не чувствовала его, но знала, что он очень близко. Что-то изменится между нами? Ничего, если только он не переступит черту. Все будет, как и прежде. Мы уже привыкли жить, зная, какими сладкими могут быть запретные губы, зная, что под одеждой друг у друга притягивающее тело. Это мучительно для обоих.

– Может, если я перестану быть для тебя запретным плодом, у нас станут лучше отношения?

Он подавил смех:

– Какими, например?

– Ну, мы станем прохладнее друг к другу. Ведь лишняя… лишнее сексуальное притяжение, оно ведь мешает отношениям, правда? Вот нам все говорят: «Вы – идеальная семья». Если бы мы вообще стали друзьями, как раньше, – тогда бы стали действительно идеальными. Знаешь, у меня есть теория, она в том, что нужно заключать браки с геями. Усыновлять детей и воспитывать их. Или, может, искусственно оплодотворять женщин гейскими сперматозоидами! И это будут идеальные семьи! Юра, я в это искренне верю! А что? Геи – идеальные мужчины. Как только я вижу привлекательного мужеподобного самца старше тридцати, в большинстве случаев – он будет нетрадиционной ориентации. Геи, в отличие от «нормальных» мужчин, всегда ухаживают за собой. И я не имею в виду декоративную косметику, я о душе, спортзале, питании, образе жизни и образе мыслей. С ними всегда можно поговорить, они занимаются саморазвитием…

– Я хочу, чтобы ты замолчала. Не произносила звуков, не называла моего имени, – перебил он, как будто и не слушал вовсе. – И главное – не трогай меня и не двигайся. Просто полежи, хорошо?

– Да, – ответила я. «Ничего, что ты прикрыл фонтан моих мыслей, ничего, что просишь меня быть бревнышком. Мне тоже надо успокаиваться. Завтра подумаю о геях и браках».

– И мы будем…? – начала я.

– Тшшшшш, – зашипел он на меня.

Он встал, подкинул дров. Я чувствовала, как кровать опять прогнулась под ним, где-то внизу. Видимо, он сел у моих ног. Рукой пролез под одеяло, коснулся ступни. Я попробовала ее поставить, но он второй рукой прижал голень к постели. Не двигаться, да.

Он вернулся к ступням. Убрал одеяло. Пальцами обеих рук обхватил одну ступню, провел вверх к пальцам ног. Опустился к пятке. Обнял ее. Положил в свою ладонь, остановился. Он ее не грел, он ее слушал. Это я так понимаю: он, наверное, сейчас оценивает ее форму и фактуру. Интересно, с чем он сравнивает? Жаль, что нельзя говорить, я бы это обсудила. Продолжая одной рукой поддерживать, он пальцами второй провел от пятки к подушечкам и к пальцам. Внимательно ощупал каждый палец. Потом проделал то же с другой ступней.

Потом, едва касаясь кожи пальцами, провел по голени к коленям. Ощупал их, одной ладонью осторожно пролез под икроножную мышцу и сжал ее. Я напряглась. Он этого и хотел, гладил теперь напряженную мышцу. Потом надавил, заставил расслабиться. Мне было весело. На части меня еще не разбирали! Разложить любовницу на: филе, бедрышко, суставчики, сухожилия… Мне было очень весело!

Он не массировал меня. Он узнавал. А узнавал, как мог. Только я приготовилась представить себя его пациенткой, как он резко сменил тактику, скользнув рукой вверх по внешней стороне бедер. По коже побежали мурашки. Он лег рядом, под одеяло, и на секунду я почувствовала его холодный торс, плечи, живот. «Мурашки от холода», – быстро объяснила я себе. И он замерз, я машинально попыталась прижаться к нему, опомнилась, но он отодвинулся от меня быстрее. Ладно, не трогаю…

Судя по всему, он не собирается меня целовать. В прошлый раз он был так несдержан, что все это может говорить об одном: он под контролем и он просто меня трогает. Как и договаривались… Я могла догадываться, где его лицо, но не чувствовала дыхания. А если все-таки поцелует? Я его остановлю? Да. Хотя… Его горячая ладонь оказалась между моих ног, выше колен, он двигался вверх, немного разведя мои ноги, гладил их по внутренней стороне. И я с трудом могла сказать себе, что же он делает: ощупывает или ласкает? Но я не могла уже себя обманывать: мурашки были не от озноба. Я начинала гореть, и он это сейчас поймет.

Он дотянулся почти до колен, а потом, пальцами, едва прикасаясь, двигался вверх. Останавливался, возвращался и опять, сжимая пальцами бедра, двигался к границе. Дальше меня прикрывала ткань. Он провел пальцем вдоль шва трусиков вниз, к ягодицам. Я почувствовала справа и сверху его горячее дыхание. Он не прикасался к ткани трусиков, только к коже возле них. Не убирал руки. Я уже не чувствовала, что могу что-то контролировать. Хотя надо было бы ему указать, что это слишком…

Как бы я это сделала? Я не хотела ни на что ему указывать. Я не смогла бы, даже если бы очень строго себе приказала. Когда он положил всю ладонь между моих ног, я не выдержала и, раздвинув их шире, подняла таз вверх. Юра убрал руку и силой заставил меня свести ноги, придавив их сверху своей ногой. Я отметила, какой он горячий, и уже понимала, как он лежит. Стоит мне только совсем отключить сознание… А я уже была на грани…

Он хотел, чтобы я слушалась разума, помнила его просьбу, помнила о своих внутренних установках, но я уже слышала только его тело. Я видела только свет фонарика от его рук, его дыхания, его центра. Я знала только, как двигаться с ним в такт, и на следующее его прикосновение отреагировала тем, что попробовала повернуться на правый бок, к нему. Но он держал меня ногой и прижал мои плечи к кровати. Оказался надо мной. Подождал, повисел и, к моему разочарованию, вернулся туда, где был.

Я выдохнула. Оказывается, я могу не дышать. Сколько это длилось? Теперь я дышала глубоко и часто.

Юра положил ладонь ниже пупка. Не двигался. Что мне делать? Он контролировал мои ноги, хотя пальцы на них уже напряглись и носочки вытягивались, ступни, как могли, потирали друг друга, живот начал дрожать. Я так не могу. Я же чувствую его. Он начал гладить меня по животу, он гладил пальцами вокруг пупка, провел вниз, вбок, обхватил талию, провел вверх. По ребрам спустился вниз. Так он вряд ли делал с пациентами! Он двигался медленно, концентрируя силу в кончиках пальцев, и, постепенно убирая их, он оставил только два пальца, которыми опять опускался к белью на мне.

Я лежала, повернув к нему голову, и тут поняла, что все, я больше не могу ждать и не хочу думать. Я нашла его в темноте, схватила за шею и потянула на себя. Он перехватил запястья, но я все-таки повернулась на бок и лежала перед ним и под ним там, внизу. Он дал моим ногам развернуться и опять придавил меня. Я хотела дотронуться руками до его колена, потереться о его бедра. Я так часто делала это сквозь ткань его брюк! Я тоже хочу поиграть в эту игру. Но ведь если тихонько…? И не очень двигаться, чтобы без скрипа, без…

Я поняла, как обманываюсь. Я хотела секса с ним, прямо сейчас. Я смогу не кричать? Вряд ли. Надо тормозить. Я сжала губы и шумно дышала через нос. Теперь он удерживал меня ногами и руками. Отлично, как же дальше пойдет обследование? Может, наконец губами? Он не двигался. Я начинала приходить в себя. Пора останавливаться. Я еще могу? Я должна. Это было безумие – позволять ему так делать… Я еще могу сказать «нет». Я могу сказать… Хотя он же сам просил меня молчать. Может, мой рот сегодня не для протестов… Зря я об этом подумала, потому что возвращающаяся рассудительность – с ее «ты должна!», что прорывалась сквозь овладевшее моим телом «хочу!», – после этой мысли была отправлена куда-то за пределы сознания, помещения, Вселенной.

– Пожалуйста, не двигайся. Дай мне закончить, – услышала я совсем рядом.

Он был так близко!

Я не кивала ему в ответ. Я и не могла ему пообещать, он меня не видел. А сказать – значит открыть рот, а я держала в себе все звуки. Он просто решил поверить в мое согласие. И притронулся своими губами к пальцам. Сухими, закрытыми, он еле-еле проводил ими по кончикам моих пальцев. Пауза. Я почувствовала его губы на внутренней стороне и на подушечках другой ладони. Снова сухие, сжатые. Он как будто гладил меня губами. Потом колючей щекой. Он поцеловал меня в запястье, нюхал кожу, кончиком носа двигался по руке вверх, гладил руки пальцами и наконец поцеловал в сгиб локтя. Поцеловал, открыв рот и засасывая кожу, поцеловал так, что обе мои ладошки жадно раскрылись и, схватив только воздух, сжались в кулак. Я его уже не чувствовала. Юра опять отдалился и лег где-то там, далеко.

Расстояние между нами представлялось мне громадным, ведь он был так близко, ведь было уже понятно, что я ему открылась, чего же он ждет? Я хочу еще ласок, еще поцелуев. Я буду лежать смирно, возвращайся. Делай со мной так всю ночь! Как только я так подумала, я почувствовала его руку на своей щеке. Он подержал мое лицо в своей большой ладони, потом пальцами провел вверх к виску, по лбу, носу, к губам. Он гладил мои губы, и я ждала, что после этого он поцелует меня. Я помню прошлый раз, помню, что с этого все началось, но он спустился к шее, обхватил ее ладонью, потом отпустил, перешел на плечи. Замер под ключицами.

Он нежно коснулся груди, обвел пальцами. Я услышала скрип под нами. Под его натиском я развернулась и легла на лопатки. Он оказался надо мной и рядом. Я не сдержала стон. Он замер, но на этот раз не убрал рук. Просто перестал двигаться. Миша ровно дышал, Юриного дыхания я не слышала. Мое прерывалось. Я не могу так больше! Но Юра продолжил играть с грудью. Я сдерживалась. Открывала рот, чтобы выпустить беззвучный стон или хотя бы воздух. Он начал трогать соски, и на этом терпение кончилось.

– Юра! – умоляюще прошептала я, поискав его в темноте.

Я успела прикоснуться к его бедрам и почувствовала все тело. Горячий… сильная грудь… мускулистые плечи… большой… я провела рукой по его груди вверх к шее. Но оказалось, он был надо мной и рядом не для того, чтобы облегчить, а чтобы остановить.

Он опять держал меня за запястья и что-то шептал на ухо. Я слышала только горячее дыхание. Значит, здесь – губы; я повернулась и попыталась найти их, но поймала губами только воздух. Он схватил меня сзади за волосы и оттянул вниз. Наверное, это должно быть больно, но в данный момент я чувствовала только, что отдаляюсь. Что он мне шепчет? Это раздражало.

– Не называй моего имени! – Он уже не шептал.

– Ты разбудишь Мишу, – слабо сказала я.

Я вспомнила о Мише, и он выдохнул с облегчением. Мы лежали некоторое время. Наши ноги сплелись, но так, что своими он удерживал мои. Мне становилось больно под давлением его коленей, я попыталась вытянуть из-под него хотя бы одну ногу, но он не пускал. Одной рукой он перехватил мои запястья и локтем придавил мои руки к кровати; другой – держал меня за голову.

Мы восстанавливали дыхание, и я еще не понимала, что произошло. Отдавала себе отчет только в том, что чувствую боль в ногах и в запястьях. Он сильно держал меня. А потом медленно и сдержанно развернул на другой бок так, что я оказалась спиной к нему. С облегчением я подтянула к себе свободные ноги. Так мы сегодня лежали вместе, когда только оказались в кровати. Только теперь все было иначе.

Я открыла глаза и подумала о ребенке. Для этого ты меня повернул? Чтобы напомнить, почему мы не можем? А зачем ты тогда так делал? Зачем раздразнил меня? Юра прижимался к моей спине, но теперь он сложил передо мной мои руки, вместе и некрепко придерживал их своей рукой. Он не прижимался ко мне нижней частью тела. Но я знала теперь – почему, и иногда это чувствовала. И я опять услышала его пальцы. Что он делает? Ведь тут Миша! Хотя он и раньше тут был. Все время был рядом…

Я закрыла глаза. Он убрал со спины волосы, сквозь них пальцами подобрался к затылку. У меня еще хватало чувства юмора, чтобы улыбнуться. Голова – его любимый орган. Как же хочется услышать его оценку моему черепу. Но Юра молчал. Теперь я слышала и дыхание. Тяжелое, глубокое, срывающиеся. С нажимом он провел по шейным позвонкам вниз, к грудному отделу. Отвлекся на лопатки, вернулся к позвоночнику. Он считает, ощупывает? Юмора хватило до поясницы. Дальше мозг опять отказался анализировать происходящее. Ниже была опасная зона: ягодицы и задняя сторона бедер. Он сделал так, как я боялась и хотела.

Я повернула к нему голову. Я чувствовала его дыхание, его губы. Он не мог контролировать меня, на все рук не хватало. Я пыталась заставить себя успокоиться, возвращала себя силой сама и прижималась щекой к подушке, но он гладил ягодицы, сжимал их, менял темп. Он уже ласкал меня, а не исследовал. Он резко скользнул вверх, по животу, к груди. Взял обе в руку. Сжал. Я застонала. Он оставил грудь и закрыл мне рот ладонью. Через четыре прерывистых вдоха-выдоха он убрал руку и вернулся к животу. Я чувствовала жар внизу. И чувствовала ритмичное движение его бедер. Горячими пальцами он скользнул вниз, к полоске ткани. Стал водить ими вдоль границы, выше лобка, опустился, просунул руку между сжатых бедер. Он был так близко!

Я опять подняла голову и повернула ее к нему. Он не отодвигался. Я застыла, слушая его пальцы и вдыхая его запах. Он гладил меня по бедрам. Переходил на ягодицы. Я хотела, чтобы он вернулся вверх и внутрь. Я больше не могла ждать и сомневаться, я его хотела и не могла думать. Я хотела найти его губы, я раскрыла бедра, я схватила ладошкой его за руку, которая держала меня, и он помог мне развернуться к себе.

Я прижалась к нему всем телом. Я почувствовала сосками его грудь, а животом – его живот. Но он не дал обнять себя ногами. Он накрыл мои ноги сверху своими. Настойчиво и медленно свел мои руки и положил себе на грудь. Я ладошками уперлась в него, отказываясь понимать, что происходит. Он медленно и нежно гладил меня по голове и спине и шептал на ухо: «Тшшшшшш…»

Я его ненавидела. Меня начала бить дрожь. Оказывается, я была мокрая с головы до ног. Я вспотела ото лба и до кончиков пальцев, но этого мне было мало. Соленая вода брызнула из глаз. Я заплакала. А он гладил меня, прижимал к себе и раскачивал, как ребенка. Он опять был папой. Он все время был папой? Женщина плакала. Или это плакал ребенок, у которого отняли конфету под самым носом? Зачем так жестоко?

Неужели он мне мстит? За все свои нереализованные желания? За всю свою страсть, которая не находила выхода все это время? Он решил показать мне, как ему было плохо? Чего я реву? Сейчас я встану и прогоню его. О Боже, куда? О Господи, где мы? Тут под боком Миша! Постепенно и неумолимо ко мне возвращалось понимание того, что произошло, и это казалось мне страшным событием. Я не хотела его осознавать, я хотела спрятаться от правды. Хотя бы на груди у Юры и в его объятиях. В голове крутилась карусель. Она тяжелела… Я так устала от всего… Всхлипывая, я провалилась в сон.

Я открыла глаза и увидела комнату. Серые стены, давно не беленные. Или это кажется так, потому что я без контактных линз или потому что плохое освещение? Я видела в другом конце комнаты окно, из него исходил слабый свет. Света возле меня было мало, но достаточно, чтобы увидеть в углу икону. Разглядеть того, кто на ней, – зрения не хватало. Больше ничего.

Где я? Мне же только что снилась редакция. Как я перескочила во сне из современного офиса в стиле хай-тек в народную избу? Это не сон? Я поняла, что не сон и что я не одна. Моя рука, голова, нога, грудь, почти половина меня лежала на мужчине. Я видела его грудь.

Я боялась поднять голову. Я не сразу вспомнила события прошлого вечера и этой ночи. Первое, что я поняла, – так это то, что мы голые. Я, конечно, боялась, что такое утро наступит, но чтобы мы проснулись в сарае и я ничего не помнила! Я резко поднялась на правом локте. Не открывая глаз, Юра так же резко прижал меня к себе. Я была в железном кольце объятий. Черт возьми, что происходит? Я решила освободиться медленнее и полезла другой рукой по нему вниз. По пути нащупала ткань. Он в трусах! А я? Я потрогала себя. Белье на месте. Юра открыл глаза и приподнял голову. Он не спал. Он отпустил меня, не отрывая встревоженного взгляда.

– Ты знаешь, где мы? – спросила я.

– В селе Ксаверовка.

– Да… – я вспомнила: автобус, Ленина ½, мокрый свитер… И наши ласки.

Опять закружилась карусель в голове. Я развернулась: Миша спал. Прикрывавшее меня одеяло соскользнуло с груди. Я обернулась, посмотрела сначала на нее, потом на Юрин живот. Она только что к нему прижималась. Взглянула на Юрино лицо. Он лег и отвернулся. Он от меня отворачивается! Ему стыдно? Господи, да это мне стыдно!

Я же плакала перед сном! Я стонала и мечтала, чтобы он занялся со мной сексом! Я ему, наверное, даже говорила об этом. Я не помнила такого, и я много чего еще не помнила в деталях, но с каждой секундой эти эпизоды прорисовывались в мутном утре – контрастно, четко и неприятно.

Я спряталась под одеяло и отодвинулась от Юры. Он повернулся и опять приподнялся, теперь уже на локтях. Я заставила себя посмотреть на него. Он, нахмурившись, вглядывался в меня. Это было мучительно. Я не знала, что думать, что сказать, что делать после всего этого. Мы же не переспали, нет? Почему тогда я прижималась к нему всем телом? Почему он держал меня, как свою женщину?

– Доброе утро, – тихо сказал он.

– Сколько времени?

– Не знаю.

– Юра…

– Что?

– Я не помню всего.

– У тебя это на лице написано.

Мне стало совсем за себя стыдно. Если что-то произошло, надо что-то решать, а не прятаться под одеялом. Я вылезла, чтобы быть с ним наравне, но придерживала на груди одеяло. Я попыталась посмотреть ему в глаза, но попытка оказалась жалкой. Он видел меня всю. Он знал меня всю после этой ночи, это я понимала. И я помнила, что ничего не знаю о нем. По крайней мере несравненно меньше знаю его тело.

– Мы… – Я не решалась. – Юра, что мы сделали?

– Я ничего не дал тебе сделать.

– Не дал мне сделать? – Это слово упало на меня, как ведро холодной воды. – А я, что я пыталась сделать?

– Ничего, прости.

– Ничего? Простить? Юра, ты… ты…

Я была так обижена, что не осталось слов. Я проснулась, обнимая мужчину, с которым давно пытаюсь выстроить платонические отношения, но о котором мечтаю в эротических снах. Которого превозношу и которому обещаю никогда не выказывать свое восхищение, чтобы не упасть и не унизиться. Я просыпаюсь и понимаю, что все мои изгороди сожжены, заборы сломаны, гордость ушла навсегда и уважать себя я больше не смогу никогда. А он? Он говорит «ничего»?

– Тихо, тихо!

Он заставил меня лечь, а сам навис сверху. Я не сопротивлялась. Больше не было смысла ему сопротивляться. Что строить из себя сильную и неприступную после такого падения? Я чувствовала себя слабой и незащищенной.

– Тихо, маленькая…

Он гладил меня по голове, по щекам. Говорил что-то ласковое. Я восстанавливала дыхание.

– Все. Я больше не буду плакать. Не бойся.

– Я не боюсь, – прошептал он.

– Юра, что между нами произошло? Я домогалась тебя?

– Только в ответ на то, что я делал.

– Я помню… помню обиду и слезы.

– Прости.

– Не нужно просить прощения! Скажи лучше, что было дальше? После слез…?

– Ничего. Ты уснула.

– А почему мы так обнимались, когда проснулись?

– Ну… ты так делала.

– Я?!

– Ты. Ты не контролируешь себя, когда спишь. Я пытался справиться с тобой, но это нереально. Смирился и даже уснул.

– Смирился и уснул?! – Я приподнялась на локте. Я была очень зла на него. – Значит, я все-таки домогалась тебя? Ты это хочешь сказать?

– Нет. Я хочу сказать, что тебе на мне было удобнее спать. Успокойся.

– Перестань меня гладить!

Я еще пыталась злиться, но гнев куда-то исчез. Мне было сложно с ним спорить. Почему? Разве он сломал меня? Я стала его этой ночью? Но ведь не было ничего! Почему такое чувство, что было все? Я перевернулась на левый бок. Вспомнила, как лежала так в последний раз, посмотрела на свои запястья, резко повернулась к Юре, взглянула на него и глупо спрятала руки. Глупо, потому что он заметил и достал их из-под одеяла.

Рассмотрел их, сглотнул, еще больше нахмурился. Потом виновато посмотрел на меня.

– Я подозреваю, что следы остались еще и по телу. Но… я не могу сейчас осмотреть тебя.

– Это ничего… Я имею в виду, синяк – это ничего.

– Синяк? Да их тут три! А что на ногах, я боюсь себе даже представить! – Он начинал соскакивать с шепота.

– Юра, еще рано, и я хочу одеться, прежде чем проснется Миша. Не разбуди его.

– Я… мне очень жаль. – Он запнулся. – Я пойду посмотрю, в каком состоянии одежда.

Он ушел и вернулся одетым. Мои вещи положил возле кровати.

– Все высохло. Даже обувь, – глухо сказал он.

– Который час?

– Пять утра. Начало шестого. Надень что-нибудь и поспи еще.

Юра вышел из дома.

Я лежала, глядя в потолок. Мишка мирно сопел. Он может проспать еще два или два с половиной часа. Я больше спать не хотела.

Встала, убедилась, что одежда суха. Суетливо начала одеваться. Огонь, видимо, затух давно, и в доме было холодно, хотя под одеялом Мишу можно было оставлять без опасений. Мы и так его не особо грели ночью. Я прикоснулась к грубе, его спасительнице, – еще теплая. Вышла в сени. Там был умывальник, рядом – кувшин с холодной водой. Наверное, Юра принес. У меня не было запасных линз, и я вышла на улицу, понимая, что рискую убиться прямо на пороге. Но мне не нужно было видеть детали, чтобы прочувствовать общую картинку. А она была завораживающей.

Холодный воздух, от которого изо рта шел пар, ярко контрастировал с богатым теплым золотом, которое укрывало все вокруг меня. Золото было и внизу, но оно едва просвечивалось сквозь поволоку белого тумана, который доходил до колен и прятал от меня землю. Я не видела пределов двора и не видела других домов. Только деревья, деревья, деревья. Я осторожно спустилась с крыльца и прошла вперед. Недалеко от дома росло очень высокое, старое-престарое дерево. Оно было раз в десять выше дома. Я задрала голову и искала верхушку. Что это, клен? Не знаю, но это определенно дух этого места. Он здесь очень давно, и он защищает этот дом и эту землю. Он все знает, он мудр и щедр на сказки.

– Расскажи мне! – Я кинулась к дереву и обняла его. Мне хватило длины рук, чтобы сомкнуть пальцы. Щекой я прижалась к коре. Она была влажная от дождя, извилистая и неудобная, но теплая. Я вдыхала аромат: терпкий, знакомый, родной. Я уже слышала этот теплый древесный запах. Мне стало так хорошо и спокойно. Чего я паникую?

«Все хорошо, все будет хорошо», – шептал мне старый мудрец. Он много всего видел, он все знает. Я услышала шаги. Быстро поцеловала дерево и отошла, хотя мне хотелось дольше прижиматься к нему губами. Ко мне подошел Юра.

– Что это у тебя?

– Чай! – весело ответил он.

– Дай мне.

Я взяла чашку из его рук, погрела свои и сделала глоток. Тепло разлилось по телу.

– Здесь так красиво, правда? Если все ужасно, то не говори мне, пожалуйста. Я не вижу сейчас заброшенных построек, любопытных лиц соседей, разбросанных по двору предметов быта и старых, не нужных никому кукол. Я вижу красоту, и ее много!

– Тут правда красиво, и всех тех ужасов, которых ты боишься, здесь нет. Из построек – только что-то наподобие летней кухни, но ее отсюда не видно. И вот там качели.

– Да, мы там были. А что еще есть на летней кухне?

– Ничего съестного. Только растворимый кофе, и очень мало.

– Неизвестно, сколько он здесь уже пролежал, и он не стоит того, чтобы злоупотреблять гостеприимством. – Я отдала Юре чай.

– Сделать тебе? Там есть еще несколько пакетиков.

– Пока не надо, спасибо. Я согрелась. А какое это дерево? – показала я на моего мудреца.

– Дуб. Я видел, как вы обнимались.

– Да, мы полюбили друг друга.

– Так быстро?! – Он не скрывал сарказма. – И оно тебя тоже полюбило?

– Он тоже.

– Откуда ты знаешь, что это «он»?

– Чувствую…

Я ушла от Юры и мудреца вглубь сада. Вот качели, под которыми мы искали ключ.

– Яблоко! – Красные яблоки пробивались сквозь белый туман. Их тут было много! Я начала собирать. – Подумать только! Я всегда думала, что когда останусь без линз и очков, окажусь неспособной к выживанию и умру. А я еще и первая нашла наш завтрак!

– Я нашел чай! – напомнил он.

– Это не пища, это тепло. Ты его и вчера раздобыл. А я нашла еду! – Гордая собой, я надкусила яблоко. На предплечье я удерживала еще штук восемь. Куда мне столько? Жадина. Бах! Больно! Что это? Юра рассмеялся, поставил чашку с чаем на какой-то пень и, хохоча тщетно пытался изобразить жалость.

– Меня яблоня ударила? Яблоком по макушке? Она жадничает?

– Это ты жадничаешь. Покажи. – Он обхватил ладонями мою голову и потер место удара.

– Больно?

– Немного.

– А ты так надула губы, как будто тебе полголовы снесло маленьким яблочком!

Я рассмеялась вместе с ним.

– Может, я как Ньютон? Теперь меня должно осенить! Чем-то физическим!

– Я очень надеюсь, что осенит…

Я посмотрела ему в глаза. Он стоял очень близко ко мне, не убирая руки. В моих руках были яблоки: много целых и одно надкусанное.

– Хочешь яблоко?

– Не угадала.

Я смотрела в его глаза, а потом прикрыла веки. Опять нахлынули воспоминания о ночи. Но теперь все иначе, ведь я могу открыть глаза и увидеть его. Я так и сделала, но мне было мало. Я не понимала его. Он смотрел в ожидании и спокойствии. Чего он ждал? Что я вырвусь или что обниму его? Что он знал теперь обо мне? Он отпустил меня.

– Моих рук нет на тебе, – тихо указал он.

Он стоял там же.

– Нет? – Мне стало смешно. – Нет рук? Я их чувствую по всему телу.

Он сглотнул и выдохнул.

– И как тебе это?

Я начинала волноваться. Что же это такое: когда он так смотрит на меня, я не могу быть неискренней, но, когда темно хоть глаз выколи и я его не вижу, я тоже не могу сдержаться?

– Обжигает. Мне стыдно. И я чувствую несправедливость.

– Несправедливость?

– Это было… Я ничего не знаю о тебе.

– А ты вчера и не хотела знать.

– Ты не давал!

– Если бы я дал, ты не смогла бы узнать меня. Мне бы просто сорвало крышу…

– Тебе тоже было жалко?

Он улыбнулся.

– В отличие от яблони, я не стал бы тебя за это так наказывать.

– Ты наказал меня сильнее!

Я больше не смотрела ему в глаза. От нахлынувших чувств и откровенности я боялась расплакаться. В горле стоял ком. Я смотрела ему куда-то в шею. Туда, куда смотрю, когда мы танцуем. Этого достаточно, чтобы чувствовать его движения. И чтобы вести диалог.

– Я обману тебя, если скажу, что вообще не чувствовал, как взял реванш, – признался он.

– Я знала это.

– Но я не стремился к этому. Я хотел понять себя с тобой.

– И что понял?

– Я себя недооценивал. Я могу себя контролировать.

– Прекрасно. Ты продолжаешь брать реванши? – я горько улыбнулась.

– Пойми, руками я трогал многое. И это единственное, чему я могу в себе доверять. Теперь я в этом уверен. То, к чему они вчера прикасались, было самым приятным в их биографии. Если бы у меня была возможность тебя увидеть, я бы так не рискнул. Но пока ты не проявляла инициативу, не говорила и не двигалась, я мог просто пытаться понять тебя и себя. Мне важно было узнать, что я не сорвусь.

Я старалась понять его, но мне было сложно. Я его хотела ночью, как безумная. Эти руки были нежными и чувственными. А он просто меня обследовал? Он только знакомился, а я уже готова была пустить его туда, куда уже давно никого не пускала. В самое тайное, в саму себя.

– А я переоценила себя.

– Я этому рад.

Я фыркнула:

– Не быть мне Ньютоном, потому что я никогда не смогу понять ваш ученый ум!

– Ты сожалеешь, что разрешила мне? Ты хочешь уйти? Скажи мне! – Его спокойствие исчезало.

Я прислушалась к себе. Нет, я не хочу реванша. Я не хочу, чтобы ему передалось мое смятение. И не хочу сейчас вводить его в заблуждение. Не понимаю, во что он верит, но пусть верит. Я посмотрела ему в глаза:

– Нет, не сожалею. Но мне сложно. Ты ночью заставил меня открыться. Ты проверял свой контроль, но наповал убил мой. Его больше нет! И я не могу его вернуть. Ты теперь знаешь мое тело. Не все, но намного больше, чем я знаю твое. Ты вчера давил мое желание, и я не могу с этим смириться. Танго мне уже не поможет! Я не понимаю тебя, я не знаю тебя. Ты не открылся мне, и это больно!

– Я жду, когда ты увидишь, что я давно открыт. Подойди и возьми, чего хочешь. Но ночью я не мог тебе этого позволить. Ты сама понимаешь почему. Плевал бы я на Мишу и на твое желание. Я бы закрыл тебе рот и сделал то, за что никогда не простил бы себя!

Я пыталась выпустить пар. Он стоял так же близко. Чем больше я думала об этой ночи и ее значении, тем больше запутывалась. Я не могла больше думать. Я опять искала фонарик. Он случайно поменял ногу, а я безотчетно повторила за ним. Он заметил и вернулся назад. Я тоже. И я почувствовала его движение прежде, чем он его сделал. Хотя, может, я нарушила правила и все-таки опередила его.

Иногда в танго мужчина позволяет женщине допустить ошибку, и тогда ему приходится менять рисунок танца. Он выведет, куда нужно, он уже опытный партнер. Я потянулась к нему и поцеловала.

Да, я опередила его, и да, он перехватил инициативу и продолжил вести меня. Яблоки посыпались под ноги. Я наконец обняла его за шею. Я запустила пальцы в волосы, я прижимала к себе его голову. Я брала свой реванш. И я не пыталась себя контролировать. Ноги подкосились, он подхватил меня и поднял за бедра. Я обхватила его ногами за талию. Не прекращая целовать меня, он куда-то двигался. Я чувствовала, что он несет меня, и мы вместе опустились вниз. Быстрый, жадный поцелуй уступил нежному и знакомящемуся. Прошло много времени, прежде чем мы остановились.

Я смотрела ему в глаза сверху вниз. Он приоткрылся, он готов был сложить оружие. Он был моим, я это чувствовала. Внезапно я поняла, что чувствую уверенность в себе и в нем. Я знала, что сейчас и здесь должно быть так и мы все делаем правильно. Он – мой. Он положил голову мне на грудь, его укрыли мои волосы. Мы раскачивались. Оказывается, мы были на качелях. Он сидел верхом на лавочке, я – на нем, и я держалась за цепи за его спиной, чтобы удержать равновесие. Мы просидели там, пока туман окончательно не рассеялся и солнце не добралось до золотых листьев.

– Нужно найти яблоко, которое я начала есть, – сказала я, глядя в сад.

Юра взглянул на меня.

– Ты хочешь его доесть, потому что оно вкусное или потому что тебе жалко бросать начатое?

Я улыбнулась сравнению.

– Я хочу его доесть, потому что это мое яблоко. И оно вкусное, – добавила я.

Юра смотрел на меня, улыбаясь.

– Помоги мне вернуться назад, – попросила я, пытаясь привстать на нем и сесть на доску. Ногами я не дотягивалась до земли.

– Зачем?

– Миша проснется в чужом доме. Представь, что будет.

– Да… Но не проси меня вернуть тебя назад.

– Ты сегодня будешь говорить метафорами?

– Я даже стану теперь суеверным. Сегодня мне помогали целых два дерева. Одно тебя успокоило. Ну хорошо, один. А другая стукнула тебе по голове и таким образом дала нам толчок.

Он поднял меня в том же положении и опустил перед собой, за пределами качелей. Главное – не назад.

– Я пойду за нашим завтраком, – сказал он.

– Я пойду к Мише.

Потом он принес нам яблоки.

Мне отдал мое, надкусанное и вымытое.

Нам не пришлось ждать автобус. Он остановился сразу же, как только мы вышли на трассу. Через двадцать минут езды Миша начал капризничать. Он хотел кушать, а нужно было терпеть. Он хотел пить, а мы уговаривали его подождать. Он не хотел ни слушать сказку, ни смотреть в окошко. У него был горячий лоб. Он заболевал. Подъезжая к киевскому автовокзалу, мы вызвали такси. Выйдя из автобуса, я спросила у водителя о судьбе его коллеги, который не смог нас вчера привезти в Киев.

– Какой еще сломанный автобус?

– Ну вчера был внерейсовый. Почти в восемь вечера мы выехали из Белой церкви.

– Девушка, последний рейс в 19.10. Никогда на него не опаздывайте.

– Но это из резервов парка. Старый автобус, бывалый водитель. Я имени его не помню…

– Да нет у нашего парка никакого резерва! Вам что-то приснилось.

Озадаченная, я села в такси. Дома мы померили температуру у ребенка. Ртуть доползла до отметки тридцать восемь. С утра он не прекращал кашлять. Вечером кашель стал ужасным. Мишка вконец раскапризничался и не хотел идти в детскую. Пришлось разложить игрушки в общей комнате. Юра вколол ему что-то жаропонижающее, и ребенок наконец уснул на диване. Я слышала, как он хрипит, и меня это тревожило. И не только это. Неужели утром мы с Юрой целовались? А ночь вообще казалась чем-то далеким и сказочным.

Нам нужно было накормить утром Мишу, одеть его, убрать в доме, выбраться из нелюдимого поселка, где мы так никого и не встретили. Два с половиной ужасных часа в автобусе и больше часа такой же чудовищной езды по городу. Несмотря на воскресенье, город стоял в пробках. Готовка обеда, выворачивание Мишей содержимого кастрюли на пол, крики и вопли, кашель, несбиваемая температура… День прошел так напряженно и в таких заботах, что трудно было поверить в легкость утренних поцелуев и в важность ночных прикосновений. Тогда это казалось самым первым и важным на свете. Но потом первоочередным стало успокоить Мишу и всунуть ему в рот лекарство.

Разве так начинаются романы? У меня так не начинаются романы! За первым поцелуем – секс, цветы, ночные прогулки, опять секс, вечеринки, путешествия, подарки, и чтобы ни на секунду не выпускать друг друга из своего поля. Ну и так несколько дней подряд. А у нас с Юрой разве что-то началось? Может, и не было ничего? Может, и вправду приснилось?

– Знаешь, я у женщин, которые сидели напротив нас, тоже спрашивала про водителя автобуса. Они ехали из самой Белой Церкви, но никаких следов поломанной машины не видели и ничего не слышали о таком происшествии.

– И что? – спросил Юра.

Я слышала, как в соседней комнате шумно спал Миша. В бронхах ходила мокрота. Вдох-выдох, вдох-выдох… Мы готовили себе ужин.

– Да ничего, просто… Если бы не Мишкина болезнь, спровоцированная ливнем, то, знаешь, как будто и не было ничего. Никто не помнит этого водителя, нас никто не видел в этом селе. Этот дуб, туман, яблоки… Вообще весь этот дом…

Юра оставил салат на столе и подошел ко мне.

– Маричка, посмотри на меня. По адресу Ленина, восемнадцать – дача брата Володи, анестезиолога, он реальный человек, он работает с Сашей. Просто люди, которых ты сегодня спрашивала, не знают о происшествии, это совпадение. Не надейся, что я позволю тебе считать эту ночь выдумкой!

– Но согласись, все так иллюзорно. Ты можешь себе сейчас представить, что утром мы целовались?

– Могу. Тебе напомнить, как это было?

Я отвернулась. Он ждал. Заговорил первым.

– Послушай, мы устали. Это правда. Ребенок заболел, нам тяжело. Но это не отменяет того, что произошло.

– А что произошло? – спросила я, недоверчиво подняв бровь и не глядя на него. Я не хотела ответа.

– Посмотри на меня.

Я не поворачивалась.

– Маричка, повернись ко мне. Не вынуждай меня опять применять силу. Хотя…

Он взял меня за запястья и поднес их к моему лицу. Получилось, что он меня обнял сзади. И это ощущение не было для меня естественным, я не привыкла к его объятиям. Они для меня чужеродны. Он по-прежнему для меня Юрий Игоревич Мисценовский, известный нейрохирург, женоненавистник, случайный человек в моей жизни, мужчина из мечты, который не может стать моим.

Юра завернул манжеты рубашки и показал синие следы от своих пальцев.

– Не думал, что буду рад их опять видеть, но тебе не кажется, что это неопровержимые улики?

Я вздохнула. Я слушала хрип в комнате. Юра отпустил мои руки и отошел от меня.

– Неужели ты не чувствуешь, что мы не близки? – спросила я.

– Не близки? Я чувствую усталость после таких тяжелых выходных, я чувствую тревогу за сына, чувствую голод, чувствую страх потерять тебя, но не отсутствие близости. Я хочу закрыть эту тему на сегодня, потому что знаю: с тобой на ночь, когда ты уставшая, говорить запрещено. Ты начинаешь выдумывать и преувеличивать факты. Ты как будто ищешь монстров и, конечно, их находишь! Я уже давно убедился, что все серьезные и важные разговоры с тобой нужно вести утром.

Я взяла из микроволновки горячее молоко и села на диван. Миша хрипел.

– Забавно. Я разве тебе рассказывала о таком наблюдении за собой? Я вправду на ночь паникую. Я это о себе знаю.

– А знаешь, когда я забавлялся? Когда утром ты говорила, что вот теперь-то я знаю о тебе все. Это такой маленький шаг на пути, по которому я иду уже давно, а для тебя, я это сегодня видел, для тебя он первый. Или, по крайней мере, самый важный. Ты так не реагировала и не сетовала на несправедливость, когда действительно происходило самое важное. Я знаю, в какое время дня к тебе лучше подходить, с какими разговорами, в какой день месяца у тебя начало цикла, знаю, что в твоей чашке всегда остается четверть чая или кофе, которую ты не допиваешь, знаю, какой десерт заказывать тебе в кондитерской и как ставить стулья в кухне, чтобы ты не ударялась о них коленкой. Я везде слышу твой запах и сортирую твое белье по цвету, выбираю шампунь, читая состав, ведь, не дай Бог, будет с сульфатами, по всему миру ищу для тебя научные сборники, конференции и очищенные обезболивающие. И ты мне говоришь, что сегодня ночью я тебя узнал? Да, я только начал открывать для себя новую тебя и хочу знать больше…

– Юра, помолчи!

– Нет, теперь не проси молчать.

– Тихо… – Я остановила его движением руки. – Миша! – Я выскочила из кухни в комнату. Упала на пол, возле дивана. – Юра! – закричала я.

Он, ошарашенный, влетел за мной, не понимая, что происходит.

– Да что ты на меня смотришь?! Он не дышит! Хватай его за ноги! Переворачивай!

Он перевернул маленькое Мишино тельце вниз головой, а я начала бить по грудной клетке.

– Я не знаю, правильно ли делаю…

– Да, продолжай! Сильнее!

Я била и била его в грудь, по моим щекам текли слезы, я била-била и выбила. Он захрипел, закашлялся и начал орать. Юрка перевернул его и взял на руки. Мишка плакал:

– Папа, ты зачем меня душишь?

– Я – нет, сыночек, это не я. Я тебя обнимаю. Все уже хорошо. – Он крепко сжимал Мишку в объятиях. Всеобщий испуг проходил.

– Нужно ехать в стационар. Нужно на рентгене просмотреть бронхи и легкие. Он такой же горячий, как и днем. И весь мокрый.

Ночью нас госпитализировали. У Миши была тяжелая форма бронхита, организм стремительно терял влагу. Ему поставили капельницу. Ближе к полуночи он наконец уснул. Терапевт и медсестра ушли, мы сидели в палате.

– Юра, возвращайся домой. Я останусь с ним.

– Как ты поняла?

– Что?

– Как ты поняла, что он не дышит?

– Я слушала… Он все хрипел и хрипел…. А потом тишина… Знаешь, со мной так было, и тоже в три года. Меня тогда мама спасла. Ночью мокрота закрыла дыхательные пути, и я могла задохнуться. Но она не спала и все слушала меня и слушала. Она все время рассказывала мне эту историю, а я только сейчас, наверное, по-настоящему оценила. Я понимала, что она мне жизнь спасла, но не понимала, как трудно ей было. Представляешь, она тогда была одна в доме. А я бы одна с ним сегодня не справилась!

– Я бы этого даже не понял. Я – врач и отец! Ты ему даже не родная мать и слышала его дыхание из другой комнаты, а я пропустил. Я тогда о нем вообще не думал…

– Юра, ты по ночам зато слышишь, спит он или нет. Оставляешь открытой дверь и встаешь к нему ночью. Я и к родному вряд ли встану. Ты же знаешь, какой у меня крепкий сон. А сегодня… тебе же мама такого не рассказывала? Тебя к этому случаю Боженька не готовил. И потом, тебя можно понять.

– Меня нельзя пытаться понять.

– Это значит, что ты больше никогда мне не скажешь тех слов?

Он посмотрел на меня.

– Знаешь, я бы очень хотела их еще раз услышать, потому что, честно говоря, сегодня я очень устала и, мало того, одним ухом слушала тебя, другим – Мишу. И я очень боюсь, что, пока я бежала спасать Мишу, чему-то другому важному я дала задохнуться на кухне.

– Не могу поверить, что ты это говоришь.

– Поверь, потому что уже завтра или в другой раз, когда у меня будет больше сил, я, скорее всего, буду парировать, спорить, опровергать и убеждать тебя в обратном. Но сегодня у меня на это сил нет. Иди домой, Юра.

– С ним должен остаться я.

– Сегодня я доказала, что с ним должна быть я. Я не уйду отсюда никуда. И потом, ты предлагаешь мне возвращаться сейчас домой по темным улицам, в темную квартиру?

– Не манипулируй, ты просто знаешь, что у меня завтра операции.

– И это я тоже знаю. Спокойной ночи, Юра.

Мы не целовались на прощанье и расстались как обычно. Мы опять не начали наш роман. Мы опять отпустили тормоза, полетали, остановились, осмотрелись и поехали на обычной скорости.

Я проснулась под утро. Мишка плакал, тихонько так, с перерывами…

Я подошла, прикоснулась ко лбу и сразу выскочила к медсестре, та принесла новый раствор для капельницы. Сбитая ночью температура начала расти, ребенок был мокрым от пота, из глаз слезки не капали, но он все время ныл. Я переодела его в сухую пижамку, посмотрела на часы – 03:20. Я уснула после часа, когда мы сбили показатель до 37,4. Нельзя было! И как я вообще проснулась? Он так тихо подавал знаки, а меня же не добудишься…

Надо было, чтобы Юра оставался, он-то спит чутко, он бы сразу к нему встал. Температура зашла за тридцать девять, а ведь если бы я проснулась раньше, мы бы и сбивать начали раньше. Я ругала себя.

«Я тут, я поруч, Мішутка. Все буде добре».

Мой голос или раствор – скорее всего – его успокаивал. Уже четыре на часах, я посмотрела на термометр – тридцать восемь и три.

«Вже краще, солоденький мій. Вже краще, мій хлопчик. Ти – молодець! Ти борешся».

Я встала и подошла к окну.

– Мааа… – сказал он.

«…річка» – добавила я по привычке себе под нос.

– Мам! Мама! – слабеньким голосом требовал он.

Я медленно развернулась, понимая, что уже это слышала. Я от этого проснулась! «Он меня назвал мамой. Нет, он не меня… Ему плохо, и он звал маму! Образ матери. Он к нему обращается. Стоп, какой образ матери? Как какой? Из мультика».

– Ма-а-а-ам… – срывающимся на плач голосом Миша прервал мой внутренний монолог.

Я подошла.

Он не видел меня, он был в своих снах, в своих кошмариках. Ему плохо, и ему нужна мама. И деткам легче произносить эти звуки… Хотя раньше я их от него не слышала. Я поцеловала его в лобик и начала гладить по головке, целовать ручки:

– Я тут, мій солодкий.

Я тут, я не мама, но я рядом. И я не должна спать, потому что нельзя, чтобы меня заменил Юра и услышал это. Он подумает, что ребенок так меня называет. Отношения усложнятся. Нет, не надо. Я лучше спать не буду.

Мишка глубоко и размеренно дышал. Он спал. Я засунула ему под мышку градусник. Подождала, достала – тридцать семь и два. Я не буду спать. Буду ждать!

Я открыла глаза от того, что зашел терапевт. На часах было семь. Сон затащил меня к себе прямо в кресле, у Мишкиной кроватки.

Я проснулась с болью в горле, но ничего не сказала об этом Юре, когда он позже зашел к нам с завтраком и моими вещами:

– Вот ноутбук, планшет и книга, с которой ты последнюю неделю работаешь. В этом пакете – одежда и белье. Тут косметика. Проверь, я все правильно взял?

Я проверила. Средство для умывания, тоник увлажняющий, кремы, зубная щетка, расческа, вышивка, домашнее платье, колготки, даже несколько пар трусиков. Если бы не было вчерашнего откровения, я бы не обратила внимания на этот жест. Я уже воспринимаю такое его отношение ко мне как само собой разумеющиеся.

– Спасибо.

С Мишиной болезнью мы боролись несколько дней. Темы наших разговоров сузились до антибиотиков, пробиотиков, капельниц и показателей ртутного столбика. Каждый день Юра делал попытку сменить меня. Я отправляла его домой и просила приходить только в обеденный перерыв, мотивируя это тем, что утром и вечером он тратит на нас время, которое должно принадлежать сну. На этой неделе график его операций и консультаций сильно выходил за пределы нормированного рабочего дня.

Но Юра все равно заносил для меня утром кофе из кофейни по пути на работу и заходил поцеловать Мишу перед сном. Это было не в моих интересах, потому что именно утром и вечером у меня случались приступы кашля.

Я заболела, и, хотя терапевт не услышал в моих бронхах ничего, кроме жесткого дыхания, я знала: Юра отправит меня домой, как только услышит первый чих. Я боялась оставлять их вдвоем на ночь сейчас, когда Мишка болеет. У меня появилась на то серьезная причина: Мишка часто звал маму. Иногда мне казалось, что это он меня зовет. Это происходило только ночью, но при этом у него не всегда была высокая температура… Однажды мне показалось, что он сказал это утром, играя со мной. Я пытливо посмотрела на него, но он уже отвлекся, и я решила не переспрашивать. Но в те секунды, пока я ждала повторения, мое сердце не билось.

Я хотела понять, что это значит. Он думает, что я мама? Или помнит, что я Маричка, его подружка, его няня, хотя так меня никто не называет, кроме совсем чужих? Я – мама? Нет, я же так… Сердце вернулось в свой ритм. Со мной происходило что-то странное: я боялась этого слова, и больше всего я боялась, что его услышит Юра. И… я хотела это услышать сама. Мне оно нравилось, и я чувствовала, что делаю что-то нехорошее, ожидая по ночам, как он это скажет. Это что-то порочное, так нельзя! В чем грех? Не знаю, но нельзя! Нельзя меня так называть, я же скоро уеду от тебя. А как я уеду, если я мама? И что, нам придется объяснять ему, что я тут так, ненадолго? А вдруг он не захочет понимать? А в чем разница между мной и мамой?

«Ну в чем?» – спрашивала я себя, глядя в потолок, который на котором лежали блики света из коридора.

«Я тебя, Миша, в животике не носила, – объясняла я мысленно. – Я… Я не кормила тебя… Но и мама не кормила… Я тебя…» Я не знаю, в чем еще разница! Я сердилась и ждала, когда он опять это скажет.

Однажды случилось то, что в бытность работы тележурналисткой происходило со мной регулярно, раз в сезон, голосовые связки были постоянно напряжены, и о щадящем молчащем режиме не могло даже речи идти. У меня раньше часто пропадал голос.

– Доброе утро! – сказал Юра, протягивая мне латте.

Горячее молоко мне сейчас было противопоказано.

– Привет, – прошептала я.

– Чего шепчешь? Мишка же уже не спит? – спросил он, вынимая сына из постели. Мальчик выглядел бледным, но жизнерадостным. Значит, идем на поправку.

– Температура была? – спросил Юра, имея в виду Мишу.

Я отрицательно помотала головой. Он посмотрел на меня. Подошел и потрогал лоб.

– И сколько?

– Вечером было тридцать семь и семь.

– Скажи теперь без шепота.

– Я не оставлю Мишу тут одного, – прохрипела я. Получилось чуть громче, чем шепот.

– Лучше молчи. Давно это?

Я закашлялась.

– Судя по кашлю, уже не первый день. – Он начал сердиться. – Почему молчала?

Я ничего не ответила.

– Отлично! Мишу выписываем, а ты останешься здесь.

– Здесь детское отделение.

– Я сказал: молчать!

– Папа, не кричи на Маричку!

– Сыночек, Маричка ведет себя, как ребенок, поэтому ей надо оставаться в детском отделении.

– Я хочу домой, пожалуйста.

– Такое хорошее утро, а вы ругаетесь! – В палату вошел Макарыч, заведующий отделения нейрохирургии. Увидеть его в детском было неожиданно.

– Доброе утро, – ответил Юра. – Что-то случилось?

– Да я к твоей Маричке, собственно.

Я проигнорировала «твоей». Евгений Макарович никогда особо мной не интересовался. Я была заинтригована.

– В следующее воскресенье у нас праздник. Будет прием в честь десятилетия нашего отделения. Я хочу, чтобы ты пришла вместе с Юрой, – вкрадчиво сказал он, присев на мою кровать.

– А меня об этом не надо ставить в известность? – Юре не нравилась интимность атмосферы, которую привнес его шеф.

– Тебя здесь не предполагалось! Ты должен быть уже в отделении, а не здесь! Как Миша, кстати?

– Спасибо, хорошо. Но она никуда не пойдет!

– У нее свой голос есть?

– Нет!

Юра был, как никогда, прав. И я сначала вовсе не расстроилась, потому что этот праздник был для меня совсем не приятной перспективой. Там будут его коллеги, большая половина которых мной интересуется, меня недолюбливает, с удовольствием меня обсудит и будет думать обо мне всякую чушь. Но почему Макарыч хочет меня там видеть?

Я отвлеклась на свои мысли, а тем временем мужчины спорили. Юра не хотел идти на прием, но Макарыч приглашал меня, а его он даже приглашать не собирался. Мисценовский должен был быть там, как звезда, на которую придут смотреть спонсоры новых покупок для отделения и послы европейских стран.

– Вот из-за послов я и хочу пригласить Маричку. Я был на встрече с голландским послом Ларсом Атсеном, знаешь такого?

Я улыбнулась в ответ.

– Он принял меня в своей резиденции, и у него на стене я увидел фотографию с тобой.

– Мы познакомились прошлым летом, – прошептала я.

– Да, и ты произвела очень хорошее впечатление, потому что он заметно оживился, когда я сказал, что знаю тебя и что ты тоже будешь на приеме. И хотя он что-то до этого мямлил про поездку в Нидерланды, все молниеносно переигралось и он обещал быть. Мисценовский, уймись, я прошу тебя! – раздраженно бросил он Юре. – Они все тебя ценят, но ты им нужен, только когда речь идет об операциях и конкретных действиях. Говорить с тобой невозможно! А Ларс позвонил на следующий день, – опять залебезил он в мою сторону, – и пообещал поддержку двух спонсоров. Такую же штуку я проделал с консулом Германии Мартой Германн. Она тебя, Маричка, тоже знает и с удовольствием увидится. И с поляком Мартином Вроцлавски – та же история. Ты мне нужна… но ты нужна говорящая!

– А она молчит! Она уже несколько дней болеет, я только сегодня узнал! – попытался пожаловаться Юра.

– Да весь персонал больницы, видя тебя в коридоре, старается замолчать и спрятаться. Ты же невыносим и груб с людьми! Как такой цветочек не завял от жизни с тобой?

Меня забавляло это зрелище: Мисценовского отчитывают! Его шеф. Из-за меня! Здорово! Но Макарыч прав. Ему нужна я говорящая. Красивых и улыбчивых девочек у него предостаточно в кадрах. Ему нужны мои связи и здоровые связки.

– Я постараюсь вылечиться. Я буду.

– Зачем тебе это? – набросился на меня Юра, когда начальник ушел из палаты.

– Я хочу их видеть, – прошептала я. – Юра, этих людей я не увижу в ночных клубах, на украинских курортах, в кино. Я соскучилась по Марте и разговорам с Ларсом. Они вращаются в узких кругах, доступ к которым у меня был как у журналиста, но сейчас нет. И у меня не будет возможности пообщаться с ними при других обстоятельствах.

– А они тебе так интересны?

– Представь себе, да! Юра, я хочу с кем-то поговорить о внешней политике, о курсе и движении Украины в Европу, о настроениях их лидеров по отношению к последним изменениям в нашем правительстве. Я хочу поговорить с теми, кто меня поймет и кто меня воспримет адекватно. Я уже не помню, когда была сама собой и говорила на привычные для меня темы.

– Извини, я не знал, что так ущемляю твой интеллект.

– Нет, с тобой он только растет, но окружение, в котором я нахожусь сейчас, – другое. Мне не хватает ощущения значимости. Ты знаешь, что только в твоем отделении меня воспринимают как няню Миши? И реагируют на меня соответственно… А в остальных отделениях больницы, куда мне приходится ходить, меня называют «Мисценовская». И знаешь, я отзываюсь! Потому что так быстрее получить лекарства, попасть в кабинет, привлечь внимание. Мне так легче, но это же бред! Я не твоя жена, но все меня так воспринимают!

– Тебе не нравится быть в моей тени?

– Ну что ты, твоя тень меня возвышает!

– Не очень искренне!

– Извини, мне возможности голоса не позволяют передать тональность. – Я сглотнула и дала связкам передохнуть. – Юра, быть твоей женой здесь почетно. Но даже если бы я этого и хотела, это не то, что может меня удовлетворить. Это для меня не статус. Мне хочется к людям, которые видят во мне личность: независимую, думающую, значимую. Мне не хватает этого. Сейчас я это поняла, когда Макарыч говорил. Я хочу на прием.

– Но ты не подумала, когда он их зазывал, как он объяснил твое присутствие на приеме? Он наверняка связал твое имя с моим. Он же так и спросил: «Будешь с Юрой?».

– И пусть. В данном случае мне это будет приятно. Потому что на этой публике мне не будет стыдно быть твоей парой. Я буду знать, что и без тебя стою чего-то в их глазах, а с тобой… ну это, конечно, будет еще больше льстить моему самолюбию.

– А в нынешнем статусе ты этого не можешь почувствовать по полной?

– Нет, в нынешнем – я только при тебе и при Мише. И значу что-то только из-за твоей фамилии. Которой прикрываюсь незаконно к тому же…

Юра ничего не ответил, а вечером отвез нас домой.

Через пару дней лечения ко мне вернулся голос, спала температура, и я попрощалась с кашлем. Юра оставлял лекарства и инструкции, но я мало видела его в эти дни. Я старалась не думать о его отношении ко мне и о моих чувствах к нему, потому что хороших мыслей в голову все равно не приходило. Все, что происходило в эту неделю после ночи в мазанке, говорило о том, что мы с ним опять родители, друзья, коллеги, сожители, товарищи… кто угодно, но не любовники. Хотя и с родительской функцией он не справлялся. Возвращался поздно, в выходные отсутствовал. Я уже начала ждать момента, когда мы можем пересечься.

В четверг мы должны были танцевать, но Юра отменил танго, объяснив тем, что я еще недостаточно здорова, а ему нужно пойти с друзьями на тренировку по баскетболу. Вечером я слонялась с Мишей по дому и переживала ломку. Я привыкла к дозе сексуальных ощущений от танго, но Юра все обломал. Как же быстро мы стали похожими на обычную семью. Как будто у мужчины и женщины прошла страсть после секса (а наш с Юрой опыт можно к нему приравнять) и теперь я с ребенком дома, мужчина пропадает на работе, а в редкие выходные под тупым лозунгом: «Мне же нужно расслабиться!» сбегает с друзьями. Он так не говорил, но я не буду дожидаться, когда он так скажет!

Он мне не муж! Я ему не любовница! И уже не буду ею, если он позволяет себе такое поведение. Я дала ему себя поцеловать. Да я сама его поцеловала! А он, вместо того чтобы провести выходные со мной, – когда я уже очевидно почти здорова, – пропадает с друзьями?

Я была оскорблена. Моя гордость пострадала, и я занялась тем, что всегда делаю в дни ее падений: я начала строить планы на новую жизнь. Новую жизнь нужно начинать красивой – в это я беспрекословно верила. Идти куда-то из дому не было возможности. Игорь Борисович на даче, Александр уехал в Турцию до следующей недели, так что Миша на мне, а этот мальчик других мужчин не потерпит… Зато я потерплю до встречи с новым мужчиной. Юра раздразнил меня. Он разбудил во мне огонь и, дурак, прошляпил его. Ну, еще не совсем прошляпил, но я уже была настроена на поиск сексуального партнера. Я усадила Мишу смотреть «Смешариков» и провела прекрасных полтора часа перед зеркалом: сначала в душе, потом в спальне. Потом я затеяла генеральную уборку в шкафу. Достала из дальних углов сексуальные наряды, перемеряла и поняла, что выгляжу в них сногсшибательно.

– Ти кудись ідеш? – в дверях моей комнаты появился Миша.

– Ні, сонечко. Я з тобою. А що, мультики скінчилися?

– Набридло…

– А я прибираю. Подобається сукня?

– Ти дуже гарна.

– Дякую. Я так тебе люблю. Ти мій єдиний хлопчик. – Это я говорила искренне и без сомнений.

Мишка взялся помогать мне с уборкой. Я нашла коробку со спрятанными от греха подальше соблазнительными ночными сорочками. Грех пришел и прошел – горько подытожила я. Почему тогда себе отказывать в удовольствии спать с собой, шикарной и соблазнительной? Я ушла в ванную и надела короткую черную атласную комбинацию с кружевным бюстом. Я себе нравилась. Сверху запахнулась черным шелковым кимоно. Рано или поздно Юра придет и ничего не увидит – злорадствовала я.

Хлопнула дверь. Уже пришел. Выходя, я бросила взгляд на себя в зеркале. Даже в длинном закрытом халате я выглядела шикарно. Не слишком ли? А! Все равно, даже если он и подумает, что я его соблазняю. Главное, что я теперь знаю: у нас ничего не будет.

– Добрый вечер.

Он осмотрел меня с головы до ног. Надо было смыть макияж. Так, я делаю, что хочу! Это для себя, не для него.

– Я тут убраться решила…

– А-а-а-а! – протянул он. – Теперь мне все ясно. Уборка у тебя обычно так и заканчивается: макияжем и новым нарядом. Я уж думал, ты куда-то ходила. Дай угадаю, уборка, наверное, еще в самом разгаре?

В моей комнате все действительно было разбросано и вывернуто из недр шкафа. Но меня задела не его догадливость, а его тон. Он шутил, но ему было невесело.

– Да, Миша там мне помогает. Ты ужинать будешь?

– Нет, я не голоден. Я пойду в кабинет. Мне нужно поработать.

– Мы не будем тебя отвлекать, – с вызовом сказала я.

Он проходил мимо. Остановился. Посмотрел на меня.

– Буду благодарен.

Ушел. Он был явно не в духе. Он сердился, и таким я его дома не видела. Могу я быть причиной? Вряд ли. Я, конечно, скрывала от него болезнь, я захотела идти на прием, но мы вернулись домой, и я старательно пила лекарства. Да что я нахожу себе оправдания? Разве я должна оправдываться? Я знала, что правильнее – не трогать его, но не выдержала. Открыла дверь. Он стоял у окна, спиной ко мне.

– Работаешь? – спросила я.

– Ты же хотела не отвлекать.

И тут я поняла, как это все не для нас. Это другим я могу и буду мотать нервы, демонстрировать характер и гордость. Не с ним. Он – временный. И он – настоящий. Он – Юра.

– Юра, скажи мне, что с тобой?

Он обернулся на теплый голос.

– Плохое настроение.

– Поэтому ты не хочешь есть? После тренировки?

– Я не был на тренировке. Мы с ребятами были в пабе. Там поужинали.

– Слушай, я не буду больше тебя расспрашивать. Вижу, что ты не склонен беседовать. Извини, если там я…

– Показывала норов?

– Да, – я улыбнулась. – Это было лишнее.

– Слушай, не надо, хорошо? – его как будто укусило что-то.

– Что я такого сейчас сказала? Ты в лице переменился!

– Да потому что лучше бы ты норов показывала, устроила мне истерику, допрос, но не то, что ты сейчас делаешь!

Он высказывал мне так, как будто я сделала ему очень больно. Я не понимала.

– Думаешь, я не знаю, что у тебя в голове? Ну чего я? – Он передразнивал меня. – Зачем с ним ссориться? Я же тут ненадолго. Я же только до весны и уйду. Пойду, помирюсь с ним.

И тут его перебил крик:

– Маааамаааааа!

Крик был не громким, но отчетливым. И это меня, я знала! Я побежала в свою комнату, Юра за мной. Я открыла дверь шкафа. Под моими пальто, шубой, какими-то костюмами сидел рыдающий Миша. Я разбросала одежду и обняла его. Он бросился мне на шею с рыданиями.

– Мама, мамочка, мааааааааааааааааааа!

Вот оно! И странно, что мне не было страшно. Все ведь ожидаемо…

Он долго причитал и горько плакал. О, горе мое! Он, видимо, случайно закрылся в шкафу и что-то дернул. На него обрушился ворох вещей. Темнота, на тебя что-то тяжелое валится, тебя никто не слышит! Кого же звать? Он меня звал, я знала…

– Сонечко моє, все добре! Ти злякався? Це просто шафа. Ти ж тут любиш ховатися. А це моя куртка. Пам’ятаєш, я була в ній, коли ми познайомилися? Дивись, і Хорошо прибіг. І тато тут. Усі прибігли тебе рятувати, все добре, мій солодкий, все добре…

Миша не отлипал от меня. Я подняла его. Юра хотел забрать, но я отрицательно помахала ему, имея в виду: «Не трожь, не сейчас». Отнесла ребенка в детскую.

– …І після того, як хлопчик їм допоміг, шкарпетки більше ніколи не губилися у шафі. Вони завжди лежали на одній поличці, там у них був будиночок, і вони любили одне одного.

– І в них були дітки?

– Так, дуже гарні. В них народилися панчошки з жирафиками.

– Такі, як у мене?

– Так. Закривай оченята.

Миша уснул, я вернулась в комнату. Юра сидел на моей кровати и держал в руках платья.

– Они и тебя парализовали?

Наверное, я зашла тихо, потому что он вздрогнул, посмотрел на меня и быстро встал. Собирался выйти. Я схватила его за руку и остановила.

– Юра, ты… ты что? У тебя слезы были…

Он наклонил голову, рассматривая меня. Его ресницы были влажными, но взгляд опять становился вызывающим. Он не был таким еще пару секунд назад.

– Да.

– Почему?

– Я хочу уйти к себе.

– Я не пущу тебя. Объясни мне, что с тобой происходит! У тебя закончился период доброты и открытости? Ты полгода со мной откровенничал, а теперь попробовал меня на вкус и я перестала тебя интересовать? Да пожалуйста! Я переживу! Только почему слезы?

– Не сомневаюсь, что переживешь. И не полгода, а девять месяцев.

– Дружить со мной ты начал летом. Если будем считаться, то вообще пять!

– Дружить? А что это для тебя? – он фыркнул и сел на мой диван под окном.

Мы выдержали паузу.

– Он первый раз так тебя назвал? – спросил он, не глядя на меня.

– Миша? Нет.

– В больнице…

– Да.

– Поэтому ты так не хотела меня оставлять с ним наедине?

– Да.

Он облокотился на спинку дивана и внимательно посмотрел на меня. Я вообще не понимала, что у него в голове и в душе. Села напротив, на край кровати.

– Юра…

– Слушаю, – перебил он меня.

– Почему ты со мной так говоришь?

– Ну если это уже не первый день, то, значит, у тебя уже есть план? Ты уже определилась с отношением ко всему этому? А у тебя уже есть версия, почему Миша так делает? Что его толкает на это? Какие психологические комплексы или естественные детские потребности?

– Естественная потребность в маме! Он любит меня и так воспринимает. – Я начинала злиться.

– И ты его любовь так просто приняла?

– Она простая и искренняя.

– Угу… Ну да, у нас, взрослых мальчиков, все сложно и лживо, – кривлялся он.

– У нас, у взрослых, все сложно. У нас с тобой – особенно. – Я встала и прошлась по комнате, подняла несколько вещей, сложила, заставила себя успокоиться, вернулась к нему. – Значит, так, я не учила его так ко мне обращаться! Но когда ему плохо, он сам меня зовет. И зовет так, чтобы появилась быстро. Юра, я не понимаю, почему ты сердишься, но я понимаю, что теперь так просто не могу исчезнуть из вашей жизни. Мамы не пропадают! Мамы не уходят! Как бы то ни было, к нам это не должно иметь отношения! Мы – это мы, давай не забывать об этом. Между нами нет ничего, кроме родительства и вспышек животной страсти. Мы не пара, Юра. Мы – мама и папа.

– Мне надоело это слушать!

Я вздрогнула от крика и испуганно посмотрела на него.

– Я знаю все, что ты скажешь! О долге, о давящих обязательствах, о манипуляциях, о том, что такое любовь, и о том, что испытываю я. Да что ты знаешь о моих чувствах?! Думаешь, я люблю в тебе мать? Хочешь правду? Да! Да, когда я вижу, как ты ласково на него смотришь, когда защищаешь его, когда отстаиваешь его интересы, знаешь, что я хочу сделать? Я хочу загнать его в комнату и сделать тебя своей. Я не умиляюсь, Маричка. И слезы у меня только что были не от умиления. Просто я никогда не звал маму, когда падал с деревьев, закрывался в машине, болел и просыпался от кошмаров. Звал папу, брата, сам выпутывался. Но не маму! Я завидую ему. Я завидую его любви и вере в тебя…

Он резко замолчал и отвел глаза. Казалось, прислушивался к вырвавшимся словам. Потом резко посмотрел на меня. Я должна бы почувствовать его испуг, но не могла. Я видела его выпытывающий взгляд и ничего не ощущала. Я застыла. Мне было больно это все слышать, но он, хотя я не хотела верить, похоже, говорил правду.

– Завидуешь его любви? Хочешь меня, когда я с ребенком? Ты хочешь быть на его месте?

– Да.

Он встал. Мне было мало такого простого ответа. Я опустилась на кровать. Юра сел напротив меня на пол, под стену.

– Так странно, что я с этим мирюсь, – сказал он отрешенно. – Я ведь борец: за свободу, за право выбора, за право жить. А со своей ненормальностью я смирился. – Он взглянул на меня. – Даже когда ты появилась, у меня почему-то не возникла мысль спрятать от тебя свои желания. Хотя это было бы разумно. Но я не хочу. Я понимаю сейчас, что уже нельзя молчать, нужно говорить, нужно сказать тебе, все, что собирался, для чего искал моменты, поводы, что проговаривал наедине с собой, и все равно… Самое сильное чувство сейчас – страх, что, узнав все, ты сбежишь.

Он замолчал, снова глядя на меня. А я смотрела на него. Я не понимала значения его слов. Он что-то скрывал? Сердце сжалось.

«У него есть кто-то», – догадалась я. Он хотел мне сказать, но не решался. А теперь я напросилась на этот прием, и все люди – не соседи, не больничный персонал, а люди, которые знают его благодаря той жизни, до меня, – увидят нас вместе, а он не хочет этого. И Миша назвал меня мамой. Все зашло слишком далеко, и он сейчас мне все скажет. Он боится, что я перестану быть няней. Я не хочу этого слышать! Он смотрит на меня так странно. Ну что? Говори же!

– Я не могу от тебя отвернуться, – сказал он. – Я не хочу бороться с собой. Иногда бывают мысли, что, может, я и не настолько ненормальный? Может, это не я, может, любовь – она вот такая? Может, любовь не бывает нормальной? Может, мое больное желание тебя? – Он выдохнул и схватил себя за голову. – Я больше не могу молчать и бояться, что ты сама все узнаешь.

– Я не понимаю тебя, – тихо сказала я.

– Ну ты же знаешь о моем выборе жить в одиночестве? Рассказать тебе, что я думаю на самом деле? Я всегда боялся боли, которую может причинить женщина. Я боялся быть брошенным. Я – трус. Был им. Мне страшно и сейчас стать зависимым от этого существа, которое не понимает смысла слов «долг», «обязательство», «верность»… – Он замолчал. Какая пауза… это ты обо мне, да? – Я не уважал женщин, – продолжил он. Что он во мне увидел? – И когда Машка, моя младшая сестра, поспорила с Яной, что я гей, – я не мог сказать, кто в итоге выиграет. Я, конечно, не зашел так далеко, как ты, но пытался прислушаться к своим ощущениям по отношению к мужчинам. Нет. Они не привлекают. А знаешь, с какими женщинами я занимался сексом? С теми, с кем познакомился в тот же вечер. С кем не общался и к которым не было не то что чувств, даже хоть какого-то отношения. Я не специально, но меня другие варианты не возбуждали, – он постоянно всматривался в меня. Взял паузу в две секунды, продолжил: – Когда я говорил тебе, что не любил, это означает и секс тоже. Я никогда никого не ласкал, и у меня не кружилась голова от поцелуев. Я даже не могу сказать, что я с кем-то спал. Потому что заснуть с «этим» – немыслимо. Но я думал, что победил страх, потому что я же не скрывался от них. Я даже гордился собой. Мол, вот, я есть, а ну-ка, кто-то из вас сможет меня задеть? Ну хоть какие-то чувства? Только возбуждение, физическое удовлетворение и отвращение.

– Отвращение после оргазма? Я… ты боишься, что и со мной так будет?

– Нет.

– Нет? А почему нет?

– С тобой все с самого начала не так. Нет, я не отвращения боюсь. Я боюсь тебя задавить ревностью, боюсь сделать тебе больно, боюсь отпугнуть. Боялся сказать о своих чувствах. Но я устал бояться, потому что я уже… я не могу повернуть назад. Я не могу больше без тебя. И я не знаю, какими словами говорить тебе о своей любви. Как заставить верить… Я больше ничего, кроме правды, не могу… Неужели тебе не ясно, что я хочу тебя?

– Ясно, – с готовностью ответила я. Это был первый четкий вопрос, на который я знала четкий ответ. Не важно почему, но он хочет меня – я знаю.

– Да, но ты находишь этому глупые оправдания! Я люблю Мишу и дорожу им, но не настолько, чтобы из-за него пустить в свою жизнь ту, которая так далека от моих представлений об идеале. Мне любить тебя неудобно! Ты – не лучший объект для любви. Я бы сознательно не выбрал тебя. Если бы Миша не привел и не поставил меня перед тобой… – Он остановил себя.

Поздно, он уже выбросил мне слова, которые, казалось, давно хотели сорваться с его языка. Я чуть не задохнулась от этого удара под дых. Мне не хватало воздуха. Я недостойна его? Я это знаю!

– Я и не стремлюсь быть твоим идеалом, если ты не заметил!

– Заметил, успокой свое самолюбие… Но я ничего не могу с собой поделать.

– Ничего! Это пройдет.

Успокоить самолюбие? После всего, что он мне наговорил? Я еще не понимала всего сказанного, но мне было достаточно последних фраз.

– И это точно пройдет после секса. Удовлетворишь свое желание и почувствуешь отвращение ко всем моим недостаткам. Еще неделю назад я бы тебе предложила сделать это прямо сейчас, чтобы не мучился. Только… Я больше так не могу! Я не могу просто переспать с тобой. Потому что я не приду в себя. Говорим сегодня правду? – Мне стало все равно, что он подумает. Я неделю прятала от него наш с Мишей секрет. Мне надоело. – Я скажу: для меня ты идеален. Я всегда начинала отношения с мужчиной, предвидя наш разрыв. Зная его недостатки и зная, что однажды из-за них я уйду. И останусь сильной. Потому что со мной, в моем сердце, есть тот, кого я себе представляю. А после тебя у меня этой поддержки не будет. У меня больше ничего не будет. Нет, Юра, я хочу оставить свой стержень в себе. Поэтому прости, но со своей странной страстью будешь мириться и дальше сам.

– Я мирился с отсутствием страсти до тебя. И я мирился с тем, что приближаюсь к тебе помимо своей воли. Я тебе сказал правду, и спасибо за ответную откровенность. Я совсем не хочу, чтобы ты отдавалась мне, представляя, как уходишь от меня, – устало сказал он.

Я злилась, хотела выгнать его, хотела сказать что-то колючее, чтобы отомстить, но что-то в его словах сегодня было важнее… Что-то, что спряталось за обидой.

– В чем мои недостатки? – спросила я спокойно, прислушиваясь к себе. Нет, это не то, что я ищу.

– Ты не можешь хранить верность. С тобой каждое утро как последнее. Для тебя любовь мужчины немногого стоит. Для тебя важнее эксперименты и новые ощущения. Сколько раз ты говорила: «люблю», сколько раз стонала в одних руках, а мечтала о других?

– Этих других не существовало! Я не была одновременно с двумя. Через день – может быть…

– Какая разница? Ты знала, что этот – не твой. Что есть другой, который ждет тебя.

– Да неужели? И в чем это ожидание проявлялось?

– Хотя бы в сердечной девственности.

– Юра, прекрати. Я зря спросила тебя об этом. Я знаю, как неприятна тебе. Я сама себе неприятна. Я чувствую себя запятнанной, и с этим уже ничего не сделаешь. Зачем говорить мне это? Это моя жизнь, и я такой останусь. Я никогда никому не смогу поклясться в верности. – Я опять упустила ниточку. Внутри все сжалось от горечи и боли.

– Прости. – Его тон стал мягче. – Я не думаю, что ты запятнана. Обычно я об этом не думаю. Сейчас мне больно, и я хочу наказать тебя.

– И всегда будешь так делать. Потому что со мной боль обеспечена.

– Я это знаю. Но, кажется, желание обладать тобой сильнее опасений стать ревнивым неврастеником. Страх потерять тебя – сильнее всех остальных страхов. Ужас от мысли, что моя прежняя пустая жизнь вернется, – сильнее. Жизнь без улыбки утром, без желания вернуться домой, чтобы увидеть тебя, без разговоров о чувствах, без счастья сидеть и рассматривать твое лицо и тело, жизнь без твоих глаз и голоса, без собаки и счастливого сына… Я не хочу назад! И я согласен платить такую цену.

– Что значит – жизнь без ласки? Он такого не сказал. – Вот оно! – Почему ты не знал ласки? Почему ты не звал маму? Ты говорил мне что-то, пока не вспомнил о моих недостатках и не перевел разговор.

Он замолчал. Замялся. Встал, вернулся на диван.

– У меня не было матери, – выдавил он.

– Что это значит?

– Это значит, что когда Лена была нами беременна, у нее начался роман с гинекологом. Мы с Янкой были у нее внутри, а она изменяла отцу. – Юра не смотрел на меня. Я видела, как ему нелегко. Он потирал шею, лоб. Он не был уже тем самоуверенным и озлобленным мужчиной, который зашел в квартиру несколько часов назад. Да я, по правде говоря, не видела его таким потерянным никогда в жизни. – Она родила нас. Он принял роды. Через пару часов она сказала отцу, что забирает Яну и уходит к любовнику. Сергей, старший брат, пусть, мол, пока поживет с отцом и я – тоже. Экстравагантно, правда?

– Ты ждешь ответа, Юра? Я шокирована.

– Это пройдет, и ты оценишь ее поступок. Даже, наверное, назовешь смелой и легендарной женщиной, идущей навстречу чувствам и сердцу.

– Юра, я не могу поверить, мне очень жаль… Но я не собираюсь искать оправдания такому поступку.

– Найдешь, уверен. Короче, меня воспитывал отец. Я ни разу не был у нее на руках, она меня не кормила грудью, не пела колыбельных. Мы с Мишей воспитывались по одной системе. Когда нам с Янкой было по два года, родители опять сошлись. Он ее простил. Я не знаю, как он смог, но… У них начался новый этап отношений, воспылала страсть, и они родили еще и Машу. Все хорошо. Я подружился с Яной, но не смог принять назад мать. Я не помню этого. Мне рассказывали папа и Сергей. Я не подходил к ней, не разговаривал с ней, сторонился. Ну что может понимать ребенок? Что было у меня в голове? Почему Сергей смог легко пережить это? Ведь его она тоже бросила, только ему было четыре года… Может, он решил, что это из-за родов, его же к ним готовили, объясняли, что мамы не будет… а он и до них не был избалован ее вниманием, из-за ее гастролей… Я не знаю! Мои первые воспоминания о ней связаны с Машкой на ее руках, с ее смехом, с тортами, с играми. Она – красивая и умная женщина, но я никогда не был привязан к ней. Я не любил ее так, как отца и брата, и даже как сестер. Она для меня всегда была приятельницей семьи. Меня научили слову «мама» в школе. Заставили так говорить, а до этого я называл ее Леной. Я не помню ненависти к ней. Я не оправдываю ее поступок, но и не злюсь на нее за это. Я бы и не думал о ней, если бы не Миша, ты и вся эта наша история.

– Миша…

– Миша теперь относится так ко всем женщинам. Но это не может передаваться по наследству. Такое было только у меня, и ни у кого в роду не было таких заскоков.

– Да при чем тут генетика? Он же чувствует твое недоверие к женщинам! Он чувствует твой страх быть брошенным!

– Я знаю.

– Знаешь? Ты говорил об этом психологу?

– Нет. Я никогда и никому об этом не рассказываю.

– Но это же очевидно! Его проблемы…

– Это его проблемы.

– Что? Да какое у тебя право?!

– У меня не было права заводить детей с такой поломанной психикой. Я и не собирался. Но я не мог из-за Миши пустить в свою жизнь кого-то. И Миша не мог быть другим, потому что его вынашивала женщина, которая хотела его сделать инструментом управления его отцом. Я не буду даже пытаться понять эти поступки. Я не знаю, почему мама решила поделить детей! Может, это отец настаивал, но почему она меня не отстояла? Почему Янка, моя родная сестра, с такими же глазами, родинками и с таким же характером, как у меня, на пятом месяце беременности сделала себе аборт? Только потому, что решила разойтись со своим парнем, она отрезала себе половину матки и теперь у нее не может быть детей. Почему Света, родив Сашке двоих детей, признаваясь ему в любви, прожив с ним пятнадцать лет в браке, бросила его?

– От Саши ушла Света?

– Да. Мы вчера помогали ему переезжать.

– Почему?

– Ты меня спрашиваешь? Потому что нашла другого! Сказала, что ей надоела бедность.

– Они не так и бедны.

– Ей, видимо, мало…

– Бедняга…

– Бедняга? Это все, что ты можешь сказать? «Ах, какая жалость – не сложилось»! Да он размазан! Мы его уже вторую неделю пытаемся привести в чувство. У него вся жизнь сломана! Он ее любит, он обожает девочек! У него теперь ничего и никого нет. Это предательство!

– Вы сегодня все вместе были? Ты из-за этого такой вернулся?

– Если бы ты его видела…

– И ты подумал обо мне? Что я тоже так поступлю?

– Не так. Уйти к тому, кто богаче, – это для тебя слишком банально, – к возмущению добавился сарказм. – Такие, как ты, любят оригинальные поступки. Чтобы было что вспомнить.

– Ты меня сейчас с кем сравниваешь?

Он посмотрел на меня. Решился:

– Тебе никогда не казалось, что мы с тобой похожи?

– При чем тут это? Ну хорошо, у нас один типаж.

– Похожи. Потому что я похож на свою мать. Угадай, на кого похожа ты?

– Ты проецируешь на меня ее образ, – закончила я.

– Да. Я теперь не могу без того, от чего всю жизнь убегал.

– Она похожа на меня и внешне, и по характеру?

Он вздохнул.

– Да, Марич. У меня скрытый в глубинах подсознания Эдипов комплекс. Давай называть все, как есть. – Он тяжело смотрел на меня. Мне становилось тревожно. – В свою защиту я мог бы сказать только то, что никогда не испытывал к ней осознанного сексуального влечения. Но… Это тоже ненормально. На первых двух курсах нам преподавали психиатрию, и мы проходили тесты. У многих парней их объекты влечений совпадали с образами матерей. Это нормально, когда мужчина хочет женщину, похожую на мать. У меня все было наоборот. Мне посоветовали заводить отношения со студентками мехмата. Надо сказать, что я только с такими и имел дело. А еще с брюнетками. Меня не привлекали вот такие, как вы, эффектные блондинки с мечтательными глазами и женственными формами. Это сейчас я с ума по тебе схожу. Это сейчас я понимаю, насколько задавленными были мои истинные желания и почему я не хотел продолжать отношения с теми, кто мне и не нравился.

– И когда ты видишь меня с Мишей, ты хочешь меня?

– Да, – глухо сказал он.

– Твои родители ни разу не навестили тебя за это время…

– Потому что я не пускал их, боясь, что ты догадаешься.

– Давно ты это все понимаешь?

– Давно.

Я замолчала. Как же я ошибалась в нем! Думала, что он зовет на свидание, а он попросил быть няней. Думала, что он хочет меня, а он хочет свою мать. Вот откуда вся его эмоциональная тупость и зажатость.

– Ну? – выдавил он из себя.

Юра поднялся с дивана, подошел ко мне.

– Теперь ты понимаешь, какими поверхностными и однобокими были твои страхи, что я хочу тебя, чтобы оставить при себе няню?

– Ты хочешь оставить маму. И не Мише, а себе.

Он улыбнулся только губами. Глаза его были настороженны и возбужденно блестели.

– Я испугал тебя? Давай, беги. Уходи от меня. Хотя можешь подождать до утра, если тебе не противно оставаться с таким, как я, в одном доме. Ты же говорила: «Уйду утром».

Он неровно и громко дышал. Это была бравада, я видела. Он боялся, я чувствовала. И если бы я задумалась, я бы сбежала, не дожидаясь утра. Потому что мне было страшно. Потому что на такого ребенка я не соглашалась. Потому что он был ненормальным! Но я не думала. Я как будто опять услышала и крик и, зов, и потянулась к выключателю. Нажала, стало темно. Через пару секунд глаза привыкли, и я увидела его. Свет фонарей с улиц освещал его лицо, я видела его глаза: встревоженные и непонимающие. Я молча смотрела на него. Я поднесла руку к его щеке, дотронулась. Он вздрогнул, и я не дала ему отвернуться другой рукой. Я гладила его лицо, он пытался уклониться, отойти.

– Тшшшшш, – успокаивала я, удерживая.

Я начала гладить его по голове и тянула на себя. Он не понимал, что я делаю, не ждал этого, и потому сдавался. Я заставила его сесть на пол, сама села перед ним, облокотилась спиной о диван. Положила его голову себе на плечо, сжала его тело ногами и тихо-тихо шептала: «Я не уйду. Все хорошо. Все хорошо, мой сладкий». И качала, качала, его напряженное тело становился тяжелее и мягче…

Он не выдержал, и я добилась своего. Мой халат стал мокрым от его слез. Мне было тяжело дышать от его объятий, потому что он сжимал меня сильнее и сильнее. Он вдавливал свое лицо мне в плечи, в шею, и я не давала ему передумать. Только так, только здесь, ты все делаешь правильно. Плачь, мой хороший. Мы раскачивались, как на качелях.

Я понимала, кто я для него сейчас, и не хотела думать о последствиях для себя. Мне было важнее его успокоить, чем себя спасти. Куда подевался инстинкт самосохранения? Я ведь никогда не смогу быть с мужчиной, который видит во мне другую? Этого не позволит мне моя гордость. Она куда-то вышла. И захватила с собой иллюзии. Теперь я верила в его влечение ко мне.

– Я не уйду, – обещала я.

И как же я буду с этим жить? Буду ему мамой? Интересно, и как это? Собирать ему бутерброды, следить за здоровьем и не позволять гулять ночами в темных переулках? Да, большая половина жен так поступают со своими мужьями! А вдруг он меня назовет ее именем? Он будет обвинять меня в ее грехах? Скорее всего, да. Он видит меня настоящую за всей этой страстью? Я буду руководить им и управлять? Вот я его успокоила! А вот я теряю над ним контроль…

Его руки, которые сжимали меня под лопатками и прижимали к себе, теперь стали двигаться по спине. Шелк под тяжестью слез и от его движений – упал с плеч. Пояса там, наверное, уже не было, потому что халат лежал на полу. Юрино лицо было на уровне груди. Одна его рука гладила плечо. Он нащупал тоненькую бретельку, и теперь вокруг этой полоски кружева сконцентрировалось все внимание его пальцев. Он дергал ее, как будто хотел снять, возвращал назад и вдавливал в кожу. Его дыхание из неровного стало глубоким и тяжелым. Свет фонарей освещал меня. Он не сводил глаз с груди, которую покрывало черное кружево. Сейчас он набросится на меня. Ему не нужно было двигаться, чтобы я знала, куда он пойдет. Я нащупала шелк кимоно на полу и лихорадочно попыталась прикрыться. Сначала он сделал движение, как будто хотел остановить, потом поднял голову. На его глазах и щеках еще были следы от слез. Но глаза горели огнем. Опять плавится лед. Я поспешно опустила взгляд. Юра полулежал на мне. Сел на колени и посмотрел на меня сверху вниз.

– Я неприятен тебе, я знаю…

– Не в этом дело. Просто…

– Скажи как есть. После моего признания и слез хуже уже не будет.

– Только, пожалуйста, не ругай себя за слезы. Это не то, что может оттолкнуть меня. Даже наоборот.

– Ты спрятала себя от меня.

– Юра, тему слез давай закроем сразу. Я не сомневаюсь в твоей силе и устойчивости. И я очень хотела, чтобы ты расслабился сейчас. Я старалась добиться этого. Слезы мужчины для меня не признак слабости. В данном случае – так точно. Просто я… Я боюсь…

– Боишься, что я тебя изнасилую?

– Не так буквально!

– А зря. Я этого все время боялся.

– А теперь уже нет?

– Я говорил тебе, что для меня очень важно было понять, насколько я могу себя контролировать. Та ночь была для меня показателем.

Теперь я осознала всю важность той ночи для него.

– Юра, я понимаю, что очень плохо тебя знаю.

– Ты презираешь меня?

– Нет.

– А что ты думаешь?

– Я думаю, что ты мне не ребенок, – сказала я, гладя на него снизу вверх. – Ты никогда так не вел себя по отношению ко мне. Ты обо мне заботился и учил меня. Ты меня ведешь, и я за тобой иду. И я нравлюсь себе тогда, когда подчиняюсь тебе. Я не сомневаюсь в твоей мужественности, но не знаю, как быть с тем, что я для тебя не я, а она? Я не знаю, что это будет для меня значить.

– Ты для меня – ты. Но я не могу отрицать, что вы похожи. И если бы ты увидела ее, то ты бы выстроила сама эту теорию и принялась бы меня в ней убеждать. И я бы не смог повернуть твои мысли обратно! Но у вас и много отличий. И главное, я не могу поверить, что говорю это, но главное – в твоем опыте. Он меня возмущает и успокаивает одновременно. На тот момент в маминой жизни были балет, муж, ребенок, которого она почти не видела, опять беременность… и все. Ей было двадцать четыре, но считай, что еще меньше. Она мало жизни видела. Я могу объяснить ее поступок, хотя не могу принять. Машку она ждала по-другому, она вернулась к отцу и ушла из театра, она воспитывать всех четверых детей начала, только когда Маша родилась. Я к тому веду, что, учитывая, с каким багажом романов и впечатлений ты попала ко мне… Я дурак?

– Потому что веришь в то, что я нагулялась? Нет, это очень здравая мысль.

– Я обидел тебя?

– Нет, я же сама это признаю. Я не стыжусь своего прошлого, хотя понимаю, что была слабой. Если бы я больше верила в себя и в реальность тебя, я бы раньше меньше кривила душой.

– Но количество сексуальных партнеров ты бы не преуменьшала?

– Нет, зачем?

– Ты что, играешь сейчас со мной?

Я смеялась и выпустила кимоно из рук.

– Тебе напомнить, что ты на полу? – продолжал он. – На тебе, считай, нет одежды, а я пылаю к тебе больной страстью. И, кстати, в стенах звукоизоляция.

– Напомни.

Я не просто играла. Я опять хотела добиться своего.

– Маричка, я буду тебе плохим любовником.

– Неожиданный анонс, – улыбнулась я.

– Я… Дело не только в отсутствии опыта. Дело в том, что я боюсь сорваться и забыть о тебе. Я – чудовище. Эгоистичное и жадное.

– Анонс просто в стиле моих научных интересов.

– Ты смеешься?

– Да. Не надо быть мне хорошим любовником, будь собой. Я хочу тебя. Больше всего хочу узнать и понять тебя.

В его глазах промелькнула мысль. Он прищурился:

– Я даже не знаю, как мне реагировать: радоваться или рвать на себе волосы? Такого неуверенного в себе, закомплексованного мужчины тридцяти четірех, почти тридцяти пяти лет с детскими психологическими травмами и с таким же ребенком у тебя еще не было в твоей биографии?

– Не было.

– И я – твой очередной эксперимент, – нерадостно подытожил он.

– У тебя свои проблемы с психикой, у меня – свои. Можем сидеть в разных углах и коситься друг на друга, можем пойти на поводу у желаний и посмотреть, что же будет?

– Это твоя линия поведения. Ты всегда так поступаешь. Но не я. Я не могу тобой рисковать.

– У тебя есть выбор?

Он встал, прошелся по комнате, перешагнул через диван – на мой подоконник. Сел на мое место. Отвернулся в окно. У него не было выбора. Он прислушивался к себе. Хорошо, значит, у меня есть время поговорить с собой.

Он прав? Это просто очередной эксперимент? И да, и нет. У меня опять выброс адреналина, и я готова рискнуть, хотя не уверена, что это закончится хорошо. В то же время, он по-прежнему мой идеал. Что я узнала сегодня? Что этот уверенный в себе человек, полный чувства личного и профессионального достоинства, умный, красивый, сильный – оказался сексуально неуверенным в себе. Кто бы мог подумать? Никто. Он высокомерен, он баловень, он пресыщен сексуальными похождениями – вот что я думала о нем вначале, и что сейчас думают все. Но я теперь знаю, что это не так. Что однажды, очень давно, еще не родившись, этот мальчик обиделся. Очень сильно обиделся и отказался играть в эту игру. Прежде всего потому, что в этой игре нет правил и логики. И он не может в ней выиграть только потому, что он крут. Он не понимает, как выигрывать в этой игре. Он умничка, он старается в других играх, он побеждает, а эту обходит стороной. Все потому, что когда-то ему не сказали, что его любят просто так, ему не сказали, что его любят не за что-то, а просто потому, что он родился и он есть в этом мире. Сколько же всего произошло из-за ее импульсивного решения!

Юра правильно предположил, я не буду осуждать ее. Не знаю, что значит рожать, но, мне кажется, оставить ребенка после родов очень тяжело. Она это сделала, значит, и вправду очень любила того, другого, или думала, что любила… Теперь этот мальчик вырос и отказался чувствовать. Он ей даже не высказывал свои обиды, он на нее и не сердится. Он решил, что ему все равно. Но почему он так резко свернул с пути, который, я так понимаю, она поощряла и понимала? Музыкой он, наверное, увлекался с ее подачи. У него получалось, но он пошел в медицинский. Потому что соперник был медиком или…? Сложно сказать. Юра почти добился успехов, о которых мечтает каждый амбициозный нейрохирург в мире. И, нет сомнений, он любит свою профессию.

Все сложно, и все интересно. Мне очень хочется еще глубже проникнуть в его сознание. Оказалось, что мне есть в нем место. Это опасно, но это увлекательно. Я уже настроилась, что первый секс будет ужасным. Наверняка его предыдущие любовницы о нем невысокого мнения. Зашел, кончил, вышел: «Пока». Юра, ты попал в точку, полагаясь на мой опыт! Десять лет назад я бы сбежала от такого любовника. После всех моих романов, после Ланы, после попробованного и переосмысленного, я уже сейчас знаю: это то, что мне надо. Я это чувствовала и перестала переживать по поводу того, что я его недостойна. Он – мой. Юра умеет стараться. Ему нравится быть ведущим, он чувствует мое тело, он хочет знать, как сделать мне приятное. В танго он ждет, пока я украшусь и закончу фигуру, у него чувственные пальцы и есть вкус.

Танго, ночь в старой мазанке, случай в ванной – все это вселяет в меня уверенность: со временем он будет хорошим любовником. Почему я хочу заняться его воспитанием: будильник звенит и сработал материнский инстинкт? Чушь, для этого есть Миша. Я просто знаю, что получу больше. Я чувствую, что он отдаст сторицей. Я села напротив него на подоконник. Я ждала.

– Ты уже готовишься к нашему разрыву?

– Нет.

– Скажи правду. – Он требовательно посмотрел на меня.

– Юра, я всегда говорю тебе правду. Думаешь, мне легко было признаться в том, что я о тебе думаю, после того как ты так низко меня оценил?

Он проигнорировал сказанное:

– Маричка, я не готов просто попробовать.

– Какие гарантии ты надеешься получить?

Он невесело улыбнулся:

– Я понимаю, что не может быть гарантий… Ты их не признаешь, а я не могу жить, как ты, и отдаваться чувствам, прыгать в воду и не видеть, куда я выплыву. Но и терять шанс я тоже не буду. Я долго ждал, пока ты решишься. Честно тебе скажу, я надеюсь, что ты изменишь свое поведение.

– Как?

– Я хочу верить в то, что смогу занять в твоей жизни и в твоем сердце больше места, чем это удавалось остальным. Я знаю, что это самонадеянно, и у меня пока нет оснований так думать, и я не знаю, как я это сделаю, но я хочу, чтобы ты остановилась на мне.

– Это звучит угрожающе.

Он не оценил шутку.

– Мне все советовали торопиться, чтобы не упустить тебя. Но я, наоборот, тормозил. Мне важно чувствовать тебя, я не хочу форсировать события, когда не понимаю, что происходит.

– Друзья советовали?

– Да.

– Не слушай их.

– Я понял, к чему ты вела только что. Но я хочу, чтобы у этого вечера был другой финал.

Он не хочет секса? Это еще интереснее, чем я думала!

– Ты можешь переодеться?

– Во что? – я была заинтригована.

– Ну, во что-то привычное мне. В какую-нибудь пижаму в клеточку. С длинными рукавами и с пуговичками.

– Во что-то асексуальное?

– Да, во что-нибудь не такое… – он показал на мой наряд. – Мне очень нравится, и, наверное, я когда-нибудь оценю прелесть таких вещей, но пока что, когда я вижу тебя в таком, я хочу, чтобы его на тебе не было. Я не могу его разглядывать и тем более обнимать тебя, когда под руками тонкая скользящая ткань и все падает и просвечивает. – Он с трудом закончил фразу и оторвал от меня взгляд. Глядя в окно, он сказал: – Я хочу спать с тобой. Можно? – спросил он, уже глядя мне в глаза.

– Я в замешательстве.

– Ты разочарована?

– Я не знаю, что надеть к такому событию.

Мы улыбнулись.

– Но правда, Юра, это же какие должны быть фасон и толщина ткани, чтобы ты лежал со мной, обнимал и спал!

– Просто что-то закрытое. И без кружева.

Мы легли у него. Он обнимал меня и не давал двигаться. Я была послушной, пока не начала дремать. Засыпая, я боролась за зону свободного передвижения. Я отвоевала дальние объятия. Перед тем как уснуть окончательно, я вспомнила, что еще упустила в этом вечере. Сегодня он сказал, что любит меня. И он, первый раз в жизни, сознательно лег спать с «этим», с женщиной.

* * *

Он: Юра чувствовал себя странно. Он мало спал ночью. Постоянно просыпался и проверял, на месте ли? Она ворочалась, сбрасывала одеяло, натягивала опять, но она была рядом. Не уходила. И ему это нравилось. Эта ночь была не такой, как в селе, тогда все было больно и безумно. Он тогда чудом сдержался, и она не знает, что самое ужасное началось после того, как она уснула, потому что она стала немилосердно прижиматься к нему и тереться о его тело ногами, грудью. Спать с ней – невозможно! Он чувствовал ее твердые соски, мягкий живот, сильные бедра, тепло между ног. Он старался прижимать ее крепче, чтобы сдерживать ее движения, а сегодня он прижимал ее, чтобы чувствовать ее близость. Ему это нравилось.

Он встал раньше, пробежался по набережной, принял душ, зашел на кухню, поздоровался с ней, как всегда, они выпили кофе, обычно поговорили. Он внимательно слушал ее и не слышал ни пренебрежения к себе, ни страха, ни агрессии. А вдруг она обманывает? Вдруг он сейчас уйдет, а она соберет вещи и вечером он вернется уже в пустую квартиру?

Он уехал в аэропорт – улетал в Краков, оперировать. Ему предлагали остаться, но он хотел в Киев. Там она. А она там? Он не звонил весь день, не писал. Они так не делают, это будет выглядеть подозрительно. Он с нетерпением ждал такси, нервничал в дороге, бежал по ступенькам и застыл перед дверью. Открыл ее.

Тишина. Темно. Где собака? Он прошел вглубь и услышал частое цоканье когтей по паркету. Хорошо дома! Юра нашел их в детской. Она уснула в кресле, напротив Миши. Сын держал ее за палец. Юра пробрался к нему через какие-то строения, поцеловал, забрал его ручку от Марички, спрятал под одеяло. Она не проснулась. В комнате был беспорядок, они строили шалаш и, судя по всему, занятие это было хлопотным. Он поднял ее на руки и не удивился тому, что она продолжила мирно сопеть. Даже обрадовался. После возвращения из больницы она все никак не могла выспаться. Куда нести? К себе? Нет, она не давала на это своего согласия. Он положил ее в ее же кровати. Она закашлялась, но не проснулась, он нахмурился, но решил не придавать значения. Прием – послезавтра, еще есть время для ее бронхов.

Он зашел к себе и решил посмаковать новые ощущения, но… уснул.

Он расслабился. И удивился себе утром. Он начал успокаиваться? Они вместе готовили завтрак. Она улыбалась, была приветливой, шутила. Он отвечал тем же. Он чувствовал себя странно. Он же с ума сходил, хотел секса с ней, и теперь, когда, он чувствовал, она согласна – ему хотелось оттянуть этот момент. Ему хотелось почувствовать вот это новое… Отсутствие страха. Она знает о его проблеме, о том, что так мучило, и что, может быть, будет мешать – и она не ушла.

Мишка носится счастливый и здоровый, она здесь, она с Юрой, и они есть. Она не отвернулась от него. Он не такое уж чудовище, она его может полюбить. Она его простит? Он все сделает для этого! Он докажет, что ему нужна она, именно она – Маричка. И он будет таким, каким ни с кем не был. Он будет ласковым, заботливым. Он хочет таким быть, и он был почти уверен, что он сможет. Но завтра, послезавтра. У них теперь есть время. Все будет, но сейчас, сегодня ему хотелось вот этого – просто быть с ней и не бояться смотреть на нее, не скрывать чувства, улыбаться без причины, находить ее руку и сжимать в своей ладони.

После завтрака они читали сказки по ролям. Иногда он притрагивался к ней, проводил рукой по волосам, и она не вздрагивала, как раньше, при любом случайном прикосновении. Не убегала, оставалась с ним, иногда он ловил ее взгляд. В ее глазах было тепло. Он хотел бы смотреть на нее постоянно, но она двигалась по квартире, и он, не стесняясь своей назойливости, не отступал ни на шаг. Завтра он вспомнит о такте, об уважении к чужому личному пространству. Сегодня он ходил за ней по пятам: в книжный магазин, за косметикой, в кафе, в котором он общался только с Мишей и смотрел на нее, а она смотрела в окно и молчала. Она думала о своем, но разрешала ему присутствовать. Потом они гуляли в парке, и ему пришлось расстаться с ролью наблюдателя и настоять на возвращении в дом. Ему не нравилась погода, и он боялся за их здоровье.

Подул ветер, Юра уловил ее запах. Она поежилась. Обнять ее, согреть? Это романтично, но бесполезно. В дом! Вечером она попросила время для своей работы, Юра взял Мишку на себя. Полтора часа без нее, в другой комнате, за стеной – это слишком. Они пришли пожелать спокойной ночи, Мишка просил, чтобы она его уложила. Юра не хотел его приучать к этому. После больницы сын часто ее не просто просил, а требовал. Юре это не нравилось. Ему не нравилось, что Миша мог сказать: «моя», и она не спорила с ним. «Она не его, она должна быть моей», – думал Юра.

Мишка поддался на уговоры и оставил ее одну. Через полчаса уснул. Юра открыл дверь в ее спальню. Она сидела там же, печатала.

– Можно к тебе?

– Да, – ответила она, не отрываясь от экрана. – Мне нужно еще…

– Не отвлекайся. Я с планшетом. Можно я тут посижу?

– Да.

Юра читал, смотрел на ее затылок, на плечи, она иногда оборачивалась на секунду, видела его взгляд и уходила опять в свою работу. Кажется, он ее не раздражал. Он приготовил чай. Они не разговаривали. Так прошло еще два часа.

– Я в душ, – сказала она, разворачиваясь.

– Да, я… – он не думал о том, что будет ночью. – Я у тебя задержался.

Он ушел в свой кабинет. Слышал, как она вышла из душа, ушла в спальню. Через несколько минут вернулась, заглянула в дверь его кабинета.

– Спокойной ночи, – улыбнулась она.

Он подошел к ней. Вот теперь ему захотелось ее поцеловать, прижать к себе, опять услышать ее срывающиеся дыхание, и он не будет уворачиваться от ее губ, хватать за руки. Он очень хотел услышать ее стон, и чтобы она больше не сдерживалась. Но он не осмелился. Пожелал ей спокойной ночи.

Она ушла. Он опять плохо спал и всю ночь думал: «А может она ждет? А что она там делает?». Вот Мишу он слышит, а ее нет… Ее дверь закрыта. Он хотел видеть ее сон, слышать дыхание, прислушиваться к хрипам. Ему начало казаться, что вчера ночью он и хрипы слышал в ее груди. Может, пойти к ней? А если проснется? Ну, мало ли? Тогда скажет, что она кашляла… Нет, он не будет накликать беду. Все хорошо. Все теперь будет хорошо. Она с ним, и он ее убережет. Не надо форсировать события, надо учиться – нежности, терпению. Он так много сделал, чтобы воспитать в себе эти качества. Он потерпит до завтра. Скорее бы начался новый день, прошел этот прием и они приехали вместе домой. Представляя их возвращение, он наконец уснул.

* * *

Я: В воскресенье мы опять переключились на Мишу и бытовые дела. Меня это уже не тревожило по двум причинам: во-первых, мы уже это прошли и я перестала паниковать и предрекать нам скучную жизнь. Я поняла, что мы умеем отвлекаться, и меня это устраивало. Вторая причина, по которой я не думала о нас с Юрой, была в том, что я действительно отвлеклась. Вечером был прием, поэтому весь день я готовилась: задобрила Мишу, посетила парикмахера, сделала макияж, встретила Александра и перепоручила ему ребенка. Юра весь день не выходил из своего кабинета.

Прием проходил в загородном ресторане. Я не очень хорошо знала направление к югу от Киева. Здесь было меньше сосен, зато больше пушистых лиственных деревьев. И они завораживали! Я просидела молча у окна всю долгую дорогу: желто-зеленая муфта отражалась в реке, которую мы проезжали. Я прямо кожей чувствовала холод и чистоту воды. Что в ней живет? Что под этим зеркалом, за всей красотой, которую оно отображает? Там мир, который похож на наш цветом и формой, но его так легко изменить. Вот кто-то плывет по реке и смешивает веслом все краски. На воде, как на мольберте, если смешать зеленый с желтым, получится коричневый. У мальчика с веслом не получалось. Не ты художник, мальчик, а время. Со временем листья на деревьях станут коричневыми и сухими, они упадут и в речном зеркале будет больше пространства. Там будет больше неба…

От мыслей о жителях водно-небесного мира меня отвлек Юра. Открыл дверь, помог выйти из машины. Его рука, которая поддерживает мой локоть, стала на долгое время самым ярким воспоминанием о нем и эпизодом в тревожных снах. Потому что, выйдя из машины, я потеряла Юру из виду. Хотя он был рядом со мной половину вечера, меня представили как его спутницу, но я знала, что его имя, репутация, его внимание и его внешность – это всего лишь часть моего собственного образа. Так же как и мое черное платье, и элегантный браслет, и дорогие туфли, и прическа, и макияж. Я была королевой с того момента, как открылась дверь и засияли глаза Макарыча, которые увидели меня, здоровую и громко его приветствующую, и потом я продолжала чувствовать себя по-королевски, когда Марта пожала мне руку, и когда Ларс попросил рассказать ему о своем исследовании, и когда меня знакомили с другими гостями и потенциальными спонсорами, и… до того момента, пока главные действующие лица не стали разъезжаться и прием не начал перерастать в корпоративную вечеринку. И до того момента, как, застав меня одну, ко мне не подошла Зоя, шеф над кадрами.

Я бы ее и не знала, если бы не ее активная и инициативная жизненная позиция. Она первая познакомилась со мной, еще когда я забегала за Мишей в больницу и уезжала с ребенком на съемки. Ее очень интересовала моя «интересная, полная событий и знаменитостей» жизнь. Когда я исчезла с экрана и стала больше появляться в больничных коридорах, ее интерес заметно, к моему облегчению, уменьшился. Теперь я стояла с бокалом шампанского и смотрела в зал, хотя не видела там ни танцующих, ни едящих, ни смеющихся. Я видела там свои перспективы и сотрудничество с австрийским центром медиаисследований, о котором говорила Марта. Я думала о том, что нужно подтянуть немецкий и отправить статью в университет в Амстердаме, который возглавлял брат Ларса. Я улыбалась, а меня внимательно изучала Зоя. Вправо улетела аудитория голландских слушателей, влево – горячие дискуссии с молодыми амбициозными учеными. В центре стояла невысокая, грудастая, хваткая и целеустремленная она.

Она была всего на несколько лет старше меня, но чувствовала себя мудрее на несколько поколений. Это выдавала ее манера говорить и смотреть на людей. Если задуматься, наверное, она могла бы быть красивой, для этого у нее были все данные. Но их испортила необходимость выживать в сложном мире интриг, подковерных игр, амбициозности и страха однажды оказаться где-то не первой. У нее были красивые волосы и фигура, но настороженные глаза и жадный маленький рот. «Она была бы хорошим репортером», – ни с того ни сего подумала я. Мне было жаль Зою, но не настолько, чтобы позволять ей врываться в мои фантазии.

– Я недооценила тебя, – огорошила она меня, прежде чем я придумала способ избавиться от ее общества.

– Это комплимент?

– Да. Я в восторге, хотя изначально думала, что ты просто нацелилась на Мисценовского как на спонсора и размечталась лениво прожигать жизнь.

– А я, кажется, нашла несколько спонсоров и вам…

– Я восхищаюсь не тем, как ты сегодня блистала тут целый вечер. С твоим коммуникативным опытом это несложно. Я не думала, что у тебя получится с ним.

Она указала бокалом на Юру. Он стоял спиной к нам и достаточно далеко, в кругу коллег. Он нас не слышал, и я бы тоже не хотела слышать того, что мне собираются сказать.

– Я столько раз наблюдала, как его пытаются соблазнить молодые красивые женщины – красивее тебя, не обижайся, у тебя хватит ума это признать. Умные, успешные, нежные, трогательные… А они не с той стороны заходили! Ему не нужны были их прелести, его просто надо было взять в оборот и сделать его жизнь подходящей ему! Я слышала сплетни о вас, но не верила, пока своими глазами не увидела, как ты в кафе читала ему его график операций, поездок и встреч. Ты стала ему секретаршей, ты стала матерью его ребенку, ты взяла на себя его дом…

У меня округлялись глаза. Я не верила, что слышу это. Только что такого тут не ходило! По какому праву кто-то там пищит и мешает мне мечтать? А Зоя продолжала:

– Знаешь, таким образом ты станешь его женой, и очень скоро. Ему не нужны были романтика, красота, ухаживания. Ему нужна была заботливая, уверенная в себе женщина. Ты очень ему подходишь! Он сделает еще много открытий, а ты будешь их обоих нянчить. И готовься, что к нему записываться на прием и налаживать с ним отношения будут через тебя. Уже в следующем году он заменит Макарыча, и ты должна быть к этому готова.

– Я?

Я не знала, что вычленить из всего оскорбительного, что она сказала, чтобы на это ответить. Я-то думала, что я красивая и все тут оценили мой вклад в будущее больницы. Я-то думала, что Юра собирается уезжать отсюда, и странно, что она – начальник отдела кадров – не готовится к этому. Я-то думала, что Евгений Макарович – специалист, которого высоко ценят за его опыт и знания и Юра никогда не будет его «подсиживать».

– Не думаю, что Юру интересует такая перспектива!

– А что ты думаешь, он уедет к этим, в Европу? А зачем он приехал? Он, конечно, талантлив, но там он – один из сотен таких же. А в нашем болоте он всегда будет первым.

– У него хорошие отношения с начальником…

– У Макарыча скверный, неуравновешенный характер, и ему давно ищут замену.

– У Мисценовского характер еще хуже! Кому вообще могла прийти в голову мысль, что он может занимать здесь административную должность? Он же в первый день вырвет колесо у этой машины взяточничества и алчности, и уже к вечеру его выпихнут!

– Вот ты и должна предотвратить это! – вкрадчиво советовала она. – Я не знаю, как так вышло, но ты на него оказываешь влияние. Уже не важно, кем ты была раньше. Сейчас тебя воспринимают, как Мисценовскую. И знаешь, это самый высокий пик твоей карьеры.

Я фыркнула. Поставила бокал на подоконник. Мне захотелось уйти от нее, без извинений и предупреждений. И еще совсем недавно я бы так и сделала. Но меня останавливали завышенные мною же требования к себе: я так дипломатична была весь вечер, и мне так жаль было терять марку из-за такой вот Зои… Она продолжала:

– Он никого не слушает, его ненавидят многие за его высокомерие. Но его ценят наверху. И нам с ним придется мириться. И здесь все видят, как он на тебя смотрит. Он тебе единственной никогда не перечит.

«Видела бы она нас дома!» – улыбнулась я про себя.

– Ты поможешь ему на этой должности. Я хорошо знаю, в чем состояла твоя работа в журналистике. Сегодня вы обслуживаете одних, завтра других. Ты умеешь договариваться с совестью. Убеждать и себя, и других.

– Вы заговариваетесь! И ошибаетесь! У меня нет на него такого влияния.

– Значит, добейся его! У тебя все есть для того, чтобы стать ему настоящей женой!

– Вы так говорите, как будто я могу карьеру построить на том, чтобы быть женой Мисценовского!

– Тут все этого хотят! И не у всех получается. Мало уметь вилять бедрами и красить ресницы. Видимо, для мужчины нужно быть чем-то большим. Нужно быть ему не просто любовницей, а матерью. У тебя получится!

Она была дурой, я это понимала. Я понимала ограниченность ее мировоззрения и природу умозаключений. Ей все время приходилось в жизни бороться, и она мечтала бы стать кому-то любимой, но не вышло, и уже не выйдет. Она не знает, что значит быть женщиной, она это видела только со стороны и примерила на себя: быть женой значит работать женой! Небось еще нашла подкрепление своим мыслям в каких-то биографиях российских цариц и похабных книжках жен олигархов. Она говорила глупости, и этот разговор меня унижал. Но, не отдавая себе в этом отчет, она случайно надавила на больную точку. Она назвала меня его мамой и нянькой! И видела в этом мое предназначение! Если бы я пошла по предложенному ею пути и Юре, правда, были бы интересны карьерные перспективы здесь, то неужели я такой бы и стала? Нет! Нет, не хочу, не буду! Хочу уйти. Хочу побыть одна. Долго одна.

Я все же нашла в себе силы извиниться и ушла от нее, хотя и без повода. Боковым зрением я видела Юру. Он шел ко мне, а я понимала, что видеть его сейчас хочу меньше, чем кого-либо. Кто угодно, только не он. Я не готова сейчас улыбаться ему и вести себя, как обещала: «Я буду всегда с тобой». Это было вчера, позавчера, не сегодня. Я его не стою, я не умею держать обещаний, меня тяготит чувство долга, я лживая, и она права, мне легче договориться с совестью, потому что смотреть правде в глаза больно. Мне больно и страшно смириться с реальностью и с моим новым альтер-эго, его матерью. Я еще не привыкла к этому и не сформировала своего отношения.

Навстречу мне шел и улыбался кто-то знакомый, я пыталась вспомнить его. Это Юрин коллега, его зовут Егор. Он, кажется, нейрохирург. Да, я с ним общалась несколько раз. Приятный молодой человек. Вот именно такой мне и нужен. Я улыбнулась ему в ответ и согласилась на предложение потанцевать. А потом на еще одно. И на бокал шампанского. Я честно пыталась понять, о чем он говорит, потому что мне нужно было вытеснить из себя собственные мысли. Он меня клеит, ага, это я понимаю. Что еще? Был в Египте на прошлой неделе, рассказывает об отпуске. Хорошо, я молодец, я слушаю. Говорю, что никогда не была там. Он рассказывает о пирамидах и отеле. Советует. Уже приглашает на новогодние праздники? Ну нет, дорогой, не так тебе повезло сегодня вечером! А у вас так много дней отпуска? Я удивилась, ведь Юра все время работает. Вспомнила своего личного дракона и схватила с проносящегося мимо подноса еще один бокал шампанского. Хорошо, что был поздний вечер, и большая половина присутствующих была выпившей и уже не пялилась на меня. А то как-то совсем не по-королевски пить столько шампанского и позволять какому-то не-королю вести такой скучный разговор.

Он предложил уехать отсюда. И тут я опять удивилась! В Юрином окружении я привыкла быть центром внимания и сплетен, я привыкла, что некоторые подобострастничают, а некоторые не упускают возможность мне «не помочь», «не подсказать», одним словом, продемонстрировать игнорирование меня и Мисценовского в моем лице. Но еще я привыкла к безопасности! Юру не любили, но его уважали и если не боялись, то понимали его влияние в профессиональной среде. Конечно, многие знали, что я няня, а не жена, но никто, кроме его близких друзей, не верил, что мы с ним спим раздельно. И этот клеит его женщину? А он смелый! Но это не умаляет его скучность. Хотя, честно признаться, я хотела домой. И мне была неприятна перспектива оказаться сейчас с Юрой в салоне авто и долго-долго ехать к дому. После его раскрепощения и после выпитого мною сегодня мы с ним можем и не доехать, или не дойти до спальни, или дойти и до спальни, и до кровати, и… Короче, это неизбежно произойдет сегодня, а я чувствовала, что еще рано и что еще не поздно остановиться и вообще передумать влезать в его сознание и жизнь. Я должна понимать его чувства ко мне. Три дня я была готова к сексу, но он остановил меня и потом не проявлял инициативы. Возможно, это знак. И знаком может оказался этот парень с его предложением. Вызывать такси в эту глушь значит вызвать вопрос «зачем?». Скажу, что мне дурно, так Юра увяжется за мной, а долго изображать из себя больную я не смогу. Избавиться от Мисценовского я могла только одним способом.

– Ребята! – подошла я к четверым, – мне пора, всем спасибо за вечер. Юра, ты оставайся, меня отвезет в город Егор.

– Кто? – хор мужских голосов звучал неподдельно изумленно.

– Егор, – холодно ответил за меня Юра.

Я старалась избегать его взгляда.

– Мы хотим пообщаться и выпить где-то в городе кофе. Он и отвезет меня домой. А Юре уезжать еще рано, не все спонсоры ушли.

Я не понимала в тот момент всей абсурдности ситуации. Я не хотела знать, что делаю ему больно и ставлю в дурацкое положение. Я уцепилась за соломинку в лице Егора, как за символ своей свободы. Я привыкла сама решать, с кем провожу время, и могу открыто об этом сказать! Это была моя позиция последние несколько лет, и она меня не раз спасала.

В машине Егора я думала о Юре и его матери. Деревья стали темной массой, которая то подкрадывалась ближе к трассе, то убегала от людей за воду или за степь. Я не следила за дорогой и ждала, когда покажутся огни города. Мне уже было тошно от мысли, что придется тусить с этим человеком в каком-то клубе, и только я захотела предложить кафе возле моего дома, которое как раз через полтора часа закрывается (достаточно, чтобы мы успели выпить по чашечке и…), как поняла, что мы не на трассе. Мимо проносятся дома, машина едет не ровно. Мы в селе? Он притормозил.

– Мы приехали!

– Куда?

– Ко мне.

Он вышел из машины и открыл дверь. Я отказалась выходить.

– Мы договаривались о том, что поедем в город.

– Но мы можем выпить кофе у меня. Я только недавно построил дом и хочу его тебе показать.

– Тебе не кажется, что поздно для таких экскурсий? Давай в другой раз.

– В другой раз у меня такого шанса не будет, – он улыбнулся.

Упираться сейчас, значит вступить в конфликт, а зайти в дом, значит застрять там надолго. Мне не нравилась эта ситуация, но он начал уговаривать и обещать, что это только на полчасика. Там всего два этажа. Пока будет вариться кофе, все успеем.

Я вышла из машины. Вокруг было тихо. Это было какое-то новое поселение, наверное, еще не до конца узаконенное. В темноте я насчитала около десяти домов. Там, откуда мы приехали, был лес.

Дом Егора был полупустым, он не обманул, когда сказал, что только въехал. Чувствовался запах нового и необжитого. Люблю этот запах. В этом доме еще ничего не было, у него нет еще истории, и она может быть какой угодно. Я люблю новые дома и меня всегда интересовала архитектура. На несколько минут я забыла о досаде и о неловкости. Спрашивала о сроках строительства, планировке, похвалила камин.

– Далеко же тебе сюда ездить!

– Он того стоит!

– Да, дом хороший! Но зачем он тебе?

– Хочу семью, детей. Детям лучше жить в доме, ты так не думаешь?

– Согласна. Ты собираешься жениться?

– Да.

– Здорово. Когда?

– Не знаю, когда невесту подберу.

– В смысле? У тебя нет невесты?

– Пока нет.

– А-а-а… То есть ты решил жениться и найти кого-то с похожими желаниями?

– Да.

– Я думаю, у тебя получится!

– Правда?

– Да. Многие девушки хотят того же.

– А я думал, что ты видишь во мне перспективного мужа.

– Ну, для кого-то…

– Но не для тебя?

– Нет, – я попыталась улыбнуться, но мне совсем перестал нравиться его тон. Я начинала чувствовать, что с ним нельзя было быть откровенной, как с тем же Олегом или даже с Никитой.

– Нормальная семья – это не твоя мечта? – спросил он.

Я думала, как лучше ответить и не пора ли нам пить кофе. Он его вообще ставил?

– Нет. Ты не из таких, – продолжал он, и его тон потерял остатки дружественности. – Тебе нравится быть подстилкой у Мисценовского, а когда ему надоедает, то тебя имеют его друзья, да?

– Ничего себе, как грубо!

– Только не говори, что он с тобой нежный. Или он на работе на всех срывается, а дома – цыпленочек?

– Мне не нравится, как и что ты говоришь! И я уже не хочу кофе.

– А мне уже все равно, чего ты хочешь. Ты столько раз отказывалась пить со мной кофе в больнице, холодно улыбалась и забывала мое имя, что мне как-то теперь уже и неинтересно, чего хочешь ты.

Он говорил еще какие-то неприятные вещи, но меня нельзя было этим обидеть. Мне важно было уйти отсюда, и я чувствовала, что начинаю паниковать. Что будет, если он меня изнасилует? Убивать не будет, а секса он, очевидно, хочет. Хочет отомстить мне за невнимательность и Мисценовскому за профессиональное первенство. Второе, пожалуй, даже сильнее. Он идиот, но говорить ему этого не надо… Это была последняя здравая мысль, потому что потом я представила себе Юрин взгляд и как он на меня посмотрит после этого! Он знать меня не захочет и будет прав! Это же надо было, отказываться от секса с ним, чтобы меня взял вот этот! Я не смогу оправиться после этого позора, я не могу допустить этого!

Егор что-то говорил и подходил ко мне, я чувствовала угрозу и беззащитность. Мне были непонятны мои чувства, я к ним не привыкла. Я не знала, что делать. Он схватил меня за руку, и я ожидала чего-то такого. Со всей силой, на которую я была способна, я выдернула руку, он еще раз попытался схватить меня, я отскочила, повернулась, чтобы выбежать из дома, зацепилась за что-то и чуть не упала. То есть я не упала на пол, но все-таки оступилась и ударилась виском о каминную полку. Стало очень больно, и горячая кровь потекла по щеке. Я успела подняться с колен и побежала к выходу.

– Ты куда? Я даже не бегу за тобой! Ты сама вернешься и будешь умолять меня раздеть тебя. Там автобусы не ходят! И тут дачи, тут никто осенью не живет!

Он еще что-то кричал, но я уже была на улице. Вокруг – ни одного горящего окна. Проверять, сказал ли он правду про дачи, значит терять время. Сейчас он ждет, что я, набегавшись, пойму, что он – моя надежда на возвращение и… Да что за глупая самоуверенность? Я могу уехать на его машине! Я, правда, не умею водить, но… Ему даже не нужно знать это, он забрал ключи… Я помню, как он клал их на камин… Я могу позвонить кому-то! Сейчас так и сделаю, надо только уйти подальше от его дома. Я решила пойти в том направлении, откуда мы приехали.

В лес вела дорога, наверное, он свернул на нее с трассы. А там… Я поняла, что бегу по песчаной дороге, и мне стало очень страшно. Все ужасы, которые я с детства рисовала себе, воплотились в реальность. Я одна, вокруг темнота, сзади – монстр. А впереди нет даже фонарика! Я потеряла свой фонарик. Как же мне было стыдно! Дура! Дура! Дура! Ну что мне стрельнуло в голову? Зачем я уехала с этим маньяком?

Я вознеслась в своих глазах, а потом пришла Зоя, за ноги дернула меня вниз и прагматично описала мне совсем другую жизнь. И я психанула. Дура! Кому теперь я позвоню? Юре? Ни за что! Его друзья сейчас выпившие, никто за мной не поедет. У меня самой много друзей, но где я? Я же не помню ни названия ресторана, ни села, возле которого мы были, ни тем более того места, где я нахожусь. «Ээээ… Доброй ночи. Я в лесу. Приезжайте за мной».

Хорошо, что я шла по дороге, это значит, что она куда-то меня выведет. Очень хотелось сесть на обочину и расплакаться. Я плакала, но шла, потому что боялась услышать звук приближающейся машины. Но Егор не гнался за мной. Почему? Кажется, я заметила, что он был выпившим, когда садился за руль… Может, он пьян и поэтому так поступил? Сейчас догоняется коньяком и ждет моего возвращения? Как же я влипла…

И когда я стала такой «блондинкой»? Раньше я гордилась своей светлой головой и обманчивой внешностью. У меня все было схвачено, я все помнила, а теперь я часто ловлю себя на мыслях, которые не имеют отношения к реальности. О каких-то подводных жителях, о головокружительных романах, о дубах-мудрецах. Я ругаю себя за то, что могу зависнуть, воображая то, в чем даже стыдно признаться. И самое ужасное, что эти мысли и идеи очень навязчивы. Если у меня нет конкретной задачи написать страничку в диссертации, нарисовать Мише тигра, накрасить ногти, я начинаю улетать. Может, надо таблетки пить от рассеянности? И от глупости…

На мне было платье с голой спиной, легкое вечернее манто и туфли. Я еще сильнее расплакалась, представляя, как я их убила! И мне было холодно, и ноги болели, а еще остро болела голова и ныла рука, которую я выдернула из лап Егора, но я шла-шла. И спотыкаясь, вышла на трассу или что-то, на нее похожее. Фонарик! Один фонарик впереди. До него было далеко, но он был! Я пошла в его направлении, вглядываясь в темноту. Вдруг я увижу где-то указатель с названием села?

Ничего такого не было. Я пришла на остановку, ее освещала лампочка на столбе. Никакого плафона и никакой таблички. Я понятия не имела, где я. Я села на лавочку. Фух! Уже две победы! Я нашла дорогу, похожую на трассу, и я наконец сижу. Я разулась. Ноги очень болели от каблуков, но быстро замерзли без обуви. Пришлось опять надеть туфли. Мне было уже наплевать на степень их исцарапанности, я их ненавидела. Было очень холодно. Зубы начали стучать друг об друга. Я уже долго сидела, но ничего не проезжало мимо. Что не удивительно, ведь уже почти полночь. Я посмотрела на часы: без двадцати час. Очень хорошо.

А даже если кто-то будет ехать? Где гарантия, что это будет не Егор? Я же не увижу машину, только фары. А если и не он, то водитель наверняка примет меня за проститутку. Хотя если выбирать, то лучше пусть меня изнасилует кто-то, кто не расскажет об этом Юре, чем его коллега, который, сдается мне, очень хочет бросить ему это в лицо…

Я тут же поняла, что это не сработает. Я не смогу смотреть в Юрины глаза и врать. Раньше могла. Другим могла. Раньше я бы не попала в такую глупую ситуацию. На какое-то мгновение мне стало плевать на гордость, и я захотела позвонить Юре. Взяла телефон в руки. И что я скажу: «Прости, дорогой. Я все-таки решила, что ты меня отвезешь домой»? Только откуда он должен меня забрать? Если еще захочет, он может и бросить трубку. Или высказать мне все и потом бросить. Нет, не буду звонить. Если бы время быстрее бежало и если бы не было так холодно! Я бы дождалась утра и села на первый автобус. Если здесь есть остановка, значит, тут что-то ходит? Сзади, от леса, меня закрывал железный лист. Но я видела темную гущу впереди…

Нет, не сейчас! Нельзя давать разгуляться фантазии! Нельзя себя пугать! А если там что-то доброе? Там, может, есть фонарики в листве. Их не видно, потому что для того, чтобы их разглядеть, нужно не побояться и зайти туда, где страшнее всего, поднять листву и увидеть свет. Там живут маленькие… кто? Гномы живут в Германии, эльфы тоже не местные, тролли тоже северные жители. Там живуть маленькі лісовички! Да, это будет из украинской демонологии. Они, значит, там живут и… Меня закрутил сюжет.

Я не знаю, что это было: начался ли бред уже тогда, или я осознанно это выдумывала. Я помню историю встречи лісовиків с троллями, помню, что они делили территорию, помню, что тролли боялись трассы и людей… Но это нужно было сложить вместе, я жила историей, но жила эпизодами, а их нужно было сложить вместе, записать. Помню это навязчивое желание и не понимаю, что это было. Наверное, я начинала засыпать, потому что телефонный звонок я осознала не сразу.

Телефон звонил где-то в тумане, а не в кармане манто. Он был по ту сторону трассы, там… Да нет же, он здесь! Я очнулась и лихорадочно начала доставать мобильный. Пальцы окоченели и не слушались. Я достала и упустила трубку. Помню свет на экране и последние нотки рингтона. Бах! Он упал. Только не разбивайся, Боже, я прошу тебя, пусть он будет целым! Я наклонилась и стала водить рукой под скамейкой. Я нашла его! Включила. Он цел! Звонил Юра! И что? И что?..

Перезвонить, надо перезвонить. А может, не надо? Может, я дотерплю до утра, а потом скажу, что была у подруги? А если он уже позвонил и Кате, и Ире, и Вике, и всем? Я посмотрела на экран и широко раскрыла глаза. Ого! Два часа ночи. Я провалилась в забытье на полтора часа! Как это может быть? Да я усну здесь, замерзну окончательно, усну и умру! Не надо думать, надо звонить! Я набрала его. Гудок, другой, третий. Возьми же трубку!

– Алло.

Сердце замерло. Как же я рада слышать этот голос!

– Привет.

Я не знала, что сказать. Сразу извиняться? Он опередил меня.

– Извини, что помешал тебе.

– Помешал?

– Да, я так понял, тебе неудобно было говорить. Я надеюсь, что хоть не разбудил никого.

Он думает, что я с Егором… Естественно.

– Юра, ты никого не разбудил.

– Избавь меня от подробностей. Я просто сначала подумал, что, может, случилось что-то, но… Не важно. Ты утром приедешь или мне Александра вызывать, чтобы он посидел с Мишей?

– Я очень надеюсь, что приеду. – Я начинала раскисать.

– Хорошо, если до семи ты не перезвонишь и не определишься, я его наберу. Пока.

Он замолчал. Но не сбрасывал звонок. Мне было очень холодно, но, оказывается, есть чувства сильнее холода. Среди прочего – стыд. Мне стало очень стыдно, и я не могла сказать ни слова. Он молчал, и я решила, что его уже нет на связи. И связи между нами больше нет. И я тут умру, и это будет лучшее, что со мной может произойти, потому что если я и приеду утром, то мне никогда не убедить его в том, что я не спала с Егором. Я поняла, что всхлипываю. Я убрала от лица трубку и услышала оттуда голос.

– Маричка! Маричка, ты слышишь меня? Ответь!

– Да.

– Ты плачешь?

– Да.

Он вздохнул. Я чувствовала, как ему тяжело. Надо решиться и заставить голос слушаться.

– Юра, я не знаю, где я.

– Как это?

– Я на остановке. Тут лес и трасса.

– На какой остановке? Где Егор?

– Дома. У себя дома.

– Ты была у него дома?

– Да. Он живет недалеко от того ресторана. Хотя, может, и далеко… Но где-то в этих селах. Я задумалась и не заметила, как он повернул с дороги и привез меня домой… Я убежала! Но теперь не знаю, где я!

– Ты одна?

– Совсем одна.

– Что ты видишь вокруг?

– Лампочку на столбе, лес, асфальт. Здесь нет никаких названий. Я бы могла пойти по трассе, чтобы найти какой-то указатель, но я уже не могу идти! Я шагу не могу ступить в этих туфлях, и тут холодно… – Все. На этом лимит сдержанности был исчерпан, и жалость к себе захлестнула меня. Я стала плакать.

– Не уходи никуда. Я не найду тебя без ориентира. Ты помнишь какие-то названия перед тем, как вы свернули? Может, гостиницы, вывески?

– Ничего. Я даже не помню того, где мы были сегодня вечером. То есть вчера.

– Хорошо. Я приеду за тобой.

– Куда?

– Пока не знаю. Твой телефон заряжен?

– Да.

– Я перезвоню.

Он положил трубку. Я ждала. Казалось, градус опускался. Я встала, прошлась. Нет, ноги болят. Села, решила обнять себя руками за коленки, подтянув их к себе, и взвыла от боли. Я только сейчас поняла, что все это время очень болела рука. Я забыла о ней, хотя чувствовала боль. Я просто не поняла, откуда она исходит.

Звонок.

– Маричка, ты сейчас возле села Рокитне. Не рядом, но это единственный населенный пункт возле тебя. Там, где ты сидишь, вообще глухой лес.

– Егор говорил, что там дачи. Откуда я пришла… Откуда ты знаешь?

– Я с Олегом. Его друг работает в… короче, мы по спутнику нашли твой телефон и уже едем. Только не выключай его. И не уходи никуда!

– Я не уйду.

Связь прервалась. Несколько вечеров назад я ему тоже говорила: «Не уйду» – и ушла. Сегодня я точно не уйду. Главное, чтобы он не проводил параллели, а то переломает мне ноги, потому что это, видимо, единственный способ выбить из меня дурь… Если захочет. Сейчас они мне помогают, но… Я коснулась лба. Там тоже болело, я посветила телефоном на пальцы. Они были в крови. Лучше не трогать рану.

А что я все время себя ругаю? Если бы не он, я бы не оказалась в этой ситуации. До него я общалась с реальными маньяками и с душевнобольными, я соблазняла разных мужчин и всегда выходила сухонькой из воды. Из-за него я… как же холодно!

Прошло еще много времени, прежде чем подъехала машина. Я не знаю сколько, я уже не следила за временем и не думала о Юре, о Егоре, о лісовичках и о фонарике. Опять его рука. Он садит меня на место возле водителя. Олег сел сзади, Юра – за руль. Зажег свет. Я машинально отвернулась.

– Посмотри на меня.

Он осторожно повернул мое лицо к себе. Я не видела себя. Я не могла смотреть ему в глаза.

– Где еще?

– Рука.

Он снял с меня свое пальто, в которое укутал, усаживая в машину, потом мое, добрался до платья. Рука распухла и посинела.

– Еще? – чувствовалось, как он сдерживается.

– Все. Это я сама. Я упала.

– Где он… Где дорога, по которой ты пришла?

– Юра, это правда – я сама выдернула руку и упала на угол! Ничего больше не было. Я убежала от него. Давай уедем отсюда? Не ищи Егора!

– Юра, надо везти ее на рентген! – вмешался Олег. – Я сам хочу повырывать ему руки, но не сейчас. Пересади ее сюда. Я осмотрю ее и буду греть. Она же дрожит.

Меня пересадили на заднее сиденье. Их голоса опять звучали с той стороны трассы. Мы уже уехали или оставались на месте? Вот фонарик, значит мы здесь. Но фонариков уже больше… Ай! Мне обрабатывали рану. Потом я помню руку Юры на переключателе скоростей. Мы ехали. Олег обнимал меня, а я смотрела на руку. Фонарики исчезли.

– Это все из-за тебя! – сказала я сначала тихо. – Это все ты виноват!

Я повышала голос, мне захотелось крикнуть, хотелось, чтобы он развернулся, я хотела посмотреть в эти глаза, которые заставляли меня всегда говорить правду. Когда я развелась и решила быть с собой честной – я не имела в виду такие изменения. Мне нужно было видеть его глаза. Я пыталась найти их в зеркале заднего вида, но с того места, где я сидела, в отражении видна была только дорога. Я пыталась подвинуться, но меня крепко держал Олег. Всю злость, которая на меня нахлынула, я вложила в слова.

– Этого бы не произошло раньше. Я бы вышла из ситуации. Я бы смогла с ним пошутить, переключить внимание, заставить поговорить о наболевшем. Что мне раньше стоило манипулировать мужчиной, тем более если он хочет меня? Да ничего! Я так делала много раз! Я даже могла предложить ему станцевать для него и попробовать ввести в гипноз. Я часто была на грани, и всегда все заканчивалось хорошо. В конце концов, я могла бы переспать с ним, но не убегать, не падать, не ломать себе руки. Да я бы предпочла расслабиться и получить удовольствие, чем поцарапать себе туфли! Все ты со своей честностью! Ты поднял мне планку, и что мне с ней делать? Я этой планкой не умею отбиваться от разных Зой и Егоров! Я не знала, что делать! Я все забыла, я потеряла себя, потеряла контроль над своей жизнью! В мыслях было: только бы Юра не услышал, что она говорит, только бы он не увидел на моем лице, что я думаю, только бы меня не трахнул этот пацан, а то ведь Юра!

У меня началась истерика, я рыдала, и Олег больно прижимал меня к себе.

Я не помню, что было дальше. Были крики: «Смотри на дорогу!», «Где аптечка?!», «Она горит!». Помню, как меня несли. Помню боль в руке. Она тянула и тянула. Это лісовички тянули меня за руку: «Иди к нам, уже поздно бояться. Ты почти пришла. Ты же подняла листву и нас увидела. И назад мы тебя не отпустим. Нельзя нас увидеть и уйти. Пойдем к нам!» Я хотела к ним и боялась, что они меня обманут. Я стала маленькой, такой же, как они, и увидела, каким большим из травы кажется мир. И каким красивым, красочным и ярким! И в нем было жарко! Мне было все время очень жарко. Рука начала жечь, в голове пылало пламя. У меня пожар. Внутри меня пожар. Надо вынести Мишу. Юра!

– Я здесь, моя маленькая, я здесь.

Его лицо, глаза. Они горят. Они горят, как тогда в ванной и на полу в моей комнате. Он горит, и я сгораю. Мне больно! Теперь мне холодно. Почему меня не греют? Где Олег? Юра, его руки трогают меня, и они очень горячие. Он снимает с меня одежду, он одевает меня. Он что-то шепчет. Можно дотронуться? Нельзя, он не разрешает… Холодно, как же холодно. Я – лісовичок, и я живу в маленькой норке. Но здесь мало воздуха, и мне опять жарко! На воздух!

Глаза болели, и голова тоже. Я с трудом их открыла.

– Пить хочу.

Рука со стаканом. Вода теплая и сладкая на вкус. Невкусная, хватит. Это была Юрина рука. Я уснула.

– Мы и в прошлом году в ночь на Хеллоуин туда ездили, купили холодильник и сыну костюм. И теперь поедем на ночь скидок.

– Не верю я в скидки. Они себя не обманут!

– Вера Анатольевна, они себя не обманут. Но и меня не обманут! Я не знаю, как они считают, но в итоге всем выгодно!

– Не бывает так, чтобы всем хорошо, – ворчал старческий женский голос.

Молодой – ответил смехом.

Я повернула голову. Больничные стены. Возле меня стояла капельница. Игла торчала в вене на одной руке. Я повернула голову и посмотрела на другую руку. Она была перебинтована, я попыталась ее поднять, но казалась, что она чужая и принадлежит какому-то великану, раз такая тяжелая. Я вздохнула. Кто-то подошел.

– Ой, кто это у нас открыл глазки?

Старческий голос, который только что не верил в скидки, верил в то, что у меня «глазки». Мои веки мне казались тоже великанскими, потому что поднимать и опускать их было сложно.

– Я в больнице? Что со мной?

– Ты болеешь, поэтому нужно слушаться и не дергаться. Я уже и не знаю, куда тебя колоть. Все вены исколоты на этой руке и на ладошке, – говорила она сама с собой. – Ничего, ты уже пойдешь на поправку, и тебя не надо будет капать.

Я рада была, что ей будет меньше работы и хлопот с моими венами.

– Очень чешется нос.

– Давай почешу? – Фух, вот она – первая радость!

– Вера Анатольевна, позвоните в нейрохирургию. Пусть Мисценовскому передадут, что она пришла в себя. Здравствуй, Маша.

– Здрасьте.

Ее голоса я раньше не слышала. Я ее откуда-то знаю… Она наклонилась надо мной, и я услышала приятный запах духов. Волосы собраны в хвост, полные губы, полная грудь. Жаль, что я не мужчина. Это была бы вторая радость.

– Вы мой доктор?

– Да… Ты не узнаешь меня?

Я молчала.

– Как тебя зовут?

– Маричка.

– Правильно, хотя я и сказала: Маша. Сколько тебе лет?

– Тридцать.

– Какой сегодня день?

– Не знаю…

– Ты помнишь, как ты сюда попала?

– Я упала и замерзла. За мной приехали ваши коллеги Юрий Мисценовский и Олег Ермоленко. Они, наверное, меня сюда и привезли. Что со мной? Зачем капельница?

– Маричка, сегодня двенадцатое октября. Ты четыре дня не приходила в сознание, держалась очень высокая температура. У тебя тяжелая форма пневмонии обоих легких. Была. Общими усилиями мы приведем тебя в порядок. Самое страшное ты проспала.

– Когда был прием – было пятое октября. Вы сказали, что четыре дня я была без сознания, а еще три дня?

– Ты спала. Просыпалась, пила воду. Мы ставили тебе капельницы. Но ты восстанавливалась. Ты пережила сильный стресс еще до обострения болезни, а потом организм сильно боролся и устал. Вот и три дня сна. Но это был спокойный, хороший сон.

– Я не помню.

– Это нормально. Ты еще будешь спать. Ты еще не выздоровела. Сейчас день, я приду вечером и осмотрю тебя. Отдыхай.

– Вас зовут Анна, да? И вы заведующий пульмонологией?

– Да, – она улыбнулась.

Вера Анатольевна принесла воды.

– Ему передадут. Но сейчас он на операции, что-то там важное.

Конечно, важное. Колупается в чьей-то спине или голове, пока я тут вылеживаюсь. С кем же Миша? Я не додумала мысль и уснула. Когда я проснулась, Юра с Анной о чем-то говорили.

– Привет.

Он наклонился:

– Привет.

Он старался улыбаться и внимательно смотрел на меня.

– Я ужасно выгляжу.

– Ты уже требовала зеркало?

– Нет, только сейчас об этом вспомнила. Все равно руки болят держать зеркало или что-то еще.

– Сейчас Аня тебя послушает. А потом я поменяю повязку и дам тебе зеркало.

– Хрипы есть, и сильные. Болит здесь? – Она убрала стетоскоп и надавила на грудную клетку.

– Да! – сказала я поспешно и закашлялась. – У меня нет места, где не болит. Грудь, голова, руки, все тело.

– После всего перенесенного это ожидаемо, – сказала Аня.

– А я перенесла это уже?

– Ты переносишь, все будет хорошо. – Она посмотрела на Юру. – Завтра утром сделаем рентгенографию. Менять схему лечения пока не будем.

– Завтра нужно добавить… я утром зайду к тебе, – сказал он.

– Хорошо. Спокойной ночи, – сказала доктор и ушла.

Юра снял с моей головы бинты, промокнул рану.

– Больно!

– Потерпи, еще чуть-чуть.

Замотал назад. Потом то же самое проделал с рукой. Под бинтами была сине-зеленая кожа.

– Ужас какой! Ты мне зеркало дашь?

– Давай завтра?

– О, мамочки, я так ужасна? Уходи отсюда.

Он закончил с рукой.

– Маричка, ты очень сильно заболела. Твоя жизнь была в опасности.

– Воспаление легких сейчас лечат не так, как в начале прошлого века…

– У тебя была острая форма. Перед этим происшествием ты простудилась и не долечилась до конца, а потом столько времени провела на диком холоде, можно сказать, в летней одежде. И ты даже не представляешь, как меня радует то, что ты просишь зеркало. Только не расстраивайся так, что я тебе его не даю пока. Давай лучше попьем кефир?

– Пусть меня кормит и за мной ухаживает Вера Анатольевна.

Он ничего не сказал. Протянул чайную ложку с кефиром. Есть не хотелось, но меня заставили выпить несколько ложек.

– Мне нужно идти к Мише.

– Иди.

Юра ушел. Меня волновал вопрос: он на меня сердится? Но я не чувствовала сейчас в себе сил выяснять отношения. Такие вопросы нельзя даже без выверенного мейк-апа задавать, не то что в моем состоянии.

Количество уколов и таблеток к концу следующего дня только выросло, внутривенно постоянно что-то вливали, приходили гастроэнтеролог и гепатолог. Несколько раз меня вывозили на обследование.

– Юра, сегодня ко мне целая комиссия приходила! – сказала я вечером. – Почему, ведь на рентгене были видны улучшения?

– Ты вчера только пришла в себя, – говорил он. – Открывай рот!

– Что это?

– Печеное яблоко.

Я послушалась.

– Но почему такие узкие специалисты? Травматолог ни разу не пришел, а гепатолог был!

– Вот так и скажи, что ты Олега хочешь видеть!

– Он уже приходил…

– Да? Я ничего не знаю об этом.

Я проглотила еще одну ложку.

– А ты тут все знаешь, да? Вера Анатольевна звонит твоей Вале каждый раз, как я пописаю!

Он всунул мне еще одну ложку в рот.

– Где ты взял печеное яблоко?

– Испек.

– Сам?

– Да. Нравится?

– Угу. Юра, зачем приходили эти доктора? И таблеток так много…

– Марич, у тебя осложнения. Печень не выдерживает такой атаки химии, которую нам пришлось применить. Биохимия плохая.

Прошло еще три одинаковых дня. Показатели крови улучшились. Юра ненадолго заходил утром и вечером. Капельницу переставили на вены правой руки, которую я вывихнула. Она еще не зажила, но на сгибе локтя и на кисти левой уже не было живого места. Меня кормили чуть ли не каждые два часа. После пневмонии есть не хотелось, но печень требовала. Мне становилось легче, даже в зеркало дали посмотреться. Вернулись силы, уменьшился кашель, спадала желтушность.

Конец недели, утро воскресенья. Я увидела через стекло Юру, он смотрел вниз и осторожно толкал дверь одной рукой. Когда она открылась, я увидела внизу Мишу. У него были огромные перепуганные глаза, а маленькими пальчиками обеих рук он судорожно сжимал букетик.

– Міша!

Он еще секунду постоял в дверях, а потом бросился к кровати. Я помогла ему забраться к себе. Букетик потерялся где-то по дороге. Он крепко обнял меня и уткнулся носом в шею.

– Я так скучив!

Он плакал, я его успокаивала. Юра разрешил ему быть со мной только часик. В следующие четыре дня мальчика приводил ко мне после обеда Александр, и он оставался со мной до вечера, пока его не забирал Юра. В среду меня выписывали.

– Девочки, спасибо вам большое за то, что ухаживали за мной, – вручала я конфеты Вере Анатольевне и Наде, медсестрам отделения. Они смущались.

– Нам не за что, мы ничего такого…

– Возьмите, пожалуйста, это же просто сладость. Вы тут выхаживали меня, когда я лежала без сознания. Представляю, как вам тяжело было. Я, конечно, не смогу отблагодарить за всю вашу работу…

– Не их благодарить надо! – Резкий голос испортил всю умилительную сцену. Уже второй раз Макарыч приходит ко мне в другое отделение больницы.

– Мне надо с тобой поговорить. – Его тон был недовольным и сильно отличался от того, как он со мной разговаривал до болезни. Хотя теперь он выглядел более естественным, ведь со своими коллегами он не любезничает. Но я все же надеялась, что со мной он держит дистанцию. Теперь он говорил фамильярно и назидательно. Может, я что-то лишнее сказала послам, или он узнал о нашем разговоре с Зоей, и думает, что я последую ее советам?

Я села на кровать, сестры незаметно исчезли.

– Валя мне только что сказала, как ты ей пожаловалась, что Юра постоянно в операционной.

– Я не жаловалась… просто мысли вслух. Это я говорила еще на прошлой неделе, чтобы она ему покапала на мозги, и он разрешил привести ко мне Мишу. Он же не пускал его, и я хотела, чтобы она донесла до него, что мне скучно…

– Вызвав чувство вины? – Он крикнул на меня.

– Евгений Макарович, я вас не понимаю!

– А я так понял, что ты не знаешь, что тут происходило, пока они боролись за твою жизнь?!

– Что происходило? Я болела… Ничего такого другого мне не рассказывали.

– А зря! Капать на мозги она ему собралась! Да он от твоей постели сутками не отходил! Если бы я его силой, угрозами и просьбами не загнал бы в операционную, он бы и сейчас тут сидел!

– Вы загоняли Юру на операции? – Это звучало невероятно, Юру всегда надо было выгонять оттуда. – Евгений Макарович, я не понимаю, почему вы сердитесь. Я никогда не была против его фанатизма по отношению к работе. Я не забираю у вас рабочие руки…

– Ты забрала две пары хороших рук!

– Я? Как это?

– Так, я понял: он, конечно, ничего тебе не расскажет и своим так называемым друзьям тоже не разрешит открывать тебе глаза. Ты сейчас вернешься домой и будешь продолжать изматывать его душу!

– Я ничего такого не делаю!

– Дорогая моя! Я тебе не пацан, чтобы мне свой характер показывать и глазками хлопать! Я тебе сейчас все расскажу, потому что мне он нужен в нормальном рабочем состоянии. Я отдаю себе отчет, что он уже на выходе и тут не задержится, но такой головы и рук в мире – единицы, и ты их должна беречь, а не капать на мозги, как ты сказала!

– Кто-то мне недавно что-то подобное уже говорил… – насупилась я.

– Мария, я тебя очень уважаю. И ты мне лично симпатична. Если бы я не видел тех отчаянных глаз, если бы не видел, как он ломается… он плакал здесь! Мисценовский! Я много всего в жизни видел, но в нем я был уверен: этого ничто не сломает! Он же тупой в этом плане! Я к нему родственников больных боялся подпускать, потому что он вообще не знает, что такое сочувствие, боль потери… Маша, я не знаю, что там у вас происходит. – изменил он тон. – Я глубоко убежден, что семья – это личное дело и в нее нельзя вмешиваться. Но до тех пор, пока это не отражается на работе.

– Расскажите мне все.

– С тех пор как тебя привезли – становилось только хуже. Ты сгорала. Он сидел в этой палате днем и ночью. Он отказался работать, но это же его пациенты. Он обычно сам со всеми договаривается, и его нельзя заменить. Там были люди, которым срочно нужна была помощь, и некоторых я уговорил на замену хирурга, кто-то остался ждать. Он не отходил от тебя. Никого не подпускал, из тебя вода выходила, и каждые полчаса он тебя сам переодевал и менял тебе постель. Стандартное лечение не брало болезнь. Он связался с пульмонологами и фтизиатрами из Германии и Франции. Устроили здесь веб-конференцию. Тебе нужны были лекарства, которые только во Франции зарегистрированы. Привезти их сюда было проблемой, но он через кого-то как-то решил этот вопрос. Но еще до того, как ампулы доставили, произошло… – Его грустный рассказ прервался вспыльчивым взрывом: – Эти его друзья! Они же ничего мне не сказали! Я не знал про всю эту историю с Егором. Идиоты! Я бы отправил его куда-то на время… Зачем ты с ним уехала?

– Не спрашивайте…

– Это было верхом глупости! Егор – хороший, работящий парень. Но с Юрой ему не тягаться. И за тебя тоже… Амбиции у него… Амбиции должны быть подкреплены какими-то данными… Но мне все равно его жаль потерять…

– Что значит «потерять»? С ним что-то случилось?

– Что-то ты не сильно разволновалась, значит, он тебе не так и дорог. Жив он… Лежит в травматологии, весь в гипсе.

Значит, он все-таки ехал за мной! Он, наверное, попал в аварию…

– О, Господи… Евгений Макарович, он мне вообще дорог не был. Я его имя еле вспомнила, когда в тот вечер увидела. Просто он показался таким безобидным, и я хотела уехать сама, без Юры. Я не знала, что он такое учудит и… Но у нас с ним ничего не было.

– Ты знаешь, я так и понял, что он, кроме этих травм, ничего не сделал с тобой. Потому что Юра бы его живым не оставил. – Он вздохнул.

– Юра? А он при чем… а почему Егор в травматологии?

– Потому что он идиот! Он пришел сюда проведать тебя через несколько дней после всего, что произошло. Еще и Мисценовскому сказал что-то наглое, думал похвастаться… тебе это знать не надо, но у того тормоза слетели. Он его здесь в коридоре и сделал.

– Что это значит?

– Сломанная челюсть, ребра, вывихнутое плечо…

– Юра? И все это теперь знают?

– Да, все. И мне тоже это не нравится. Если бы я знал, я бы отправил Егора куда-то на стажировку. Если бы они ночью подрались, то я бы просто уволил Егора, но теперь все знают, что они из-за тебя это сделали. Это было днем, и их половина местного персонала видела.

– И никто их не остановил?

– Да кто бы их остановил? Они оба сильные мужики. Мисценовский хоть и не спал двое суток, но я лично под его тяжелую руку не стал бы соваться. Хотя… остановили же все-таки. Нашлись там… Я заставил Олега с Сашкой привести его ко мне. Сначала вызверился на него, а потом смотрю: а он меня и не слышит. Смотрит в одну точку. Я ему говорю: из-за тебя пациенты страдают. А он: мне все равно. Я ему: ты чуть человека не убил, и сел бы. А он: ей все хуже и хуже. Я ему говорю: опомнись, у тебя сын, нельзя так из-за женщины, ты когда Мишу последний раз видел? И вот тут он сказал самую страшную вещь. Он сказал, что ему не нужен ни сын, ни отец, ни работа, ни его жизнь, если ты умрешь. Он сказал, что ничего не хочет! Я думал – тресну его, а потом… Мария, мне жаль его стало. Я думал, что все, он сломался. И пацаны это чувствовали. Потому что никто из троих, а потом и Никита пришел, никто и слова поперек не сказал. Сидели у меня там, склонив головы, и никто из его друзей не пытался его образумить. Они понимали, что бесполезно. Короче, замял я этот инцидент, и кадровичке рот закрыл, когда она подначивала начать служебное расследование… Я без двух хороших нейрохирургов остался! Но через пару дней пришел препарат. Ты перестала бредить и уснула нормальным сном. И он вернулся. Работает, как раньше, как будто и не было ничего. Только я теперь знаю, что за черти в этом омуте. Я знаю, что он может сорваться и с какими последствиями. Ему плевать, как на него люди смотрят, и что будет дальше. Он знает, что от его рук никто не откажется. Только профессиональное признание одно, а ваше женское признание… это совсем другое. Сердцу не прикажешь, но… притворись хоть на какое-то время? Пусть он остынет. Ты должна отдавать себе отчет, что может стоять за твоими необдуманными поступками, что он может натворить и с другими, и с собой! Пусть Миша не твой сын, но я же вижу, как ты к мальчику относишься. Если он тебе дорог, а Юру ты не ценишь, то… Я не могу тебя заставить любить Мисценовского. Хоть тут медсестры по нем и вздыхают, но… Это они не знают, с кем хотят иметь дело. Он тяжелый человек. Они все у меня тяжелые. Я – сам в разводе. Но Юра… он совсем не подарок. Но ради Миши! У него же, кроме отца, – никого!

Я уже давно закрывала лицо руками. Слезы просились, но я их еще сдерживала. Горло схватил мертвой хваткой комок горечи. Я не умею ценить добро, я не заслужила такого отношения. И хотя Макарыч тоже ошибался, но, в отличие от Зои, он говорил правильные вещи.

– Я не… – Я взяла платок. – Спасибо, что рассказали. Они бы ничего не сказали мне… Мишка что же, один был?

– Ну дней пять, как минимум.

Комок вырос.

– Я вас поняла. С ними все будет хорошо. У вас будет нейрохирург, по крайней мере один.

– Да он не мне лично, он людям нужен.

– Я знаю.

– Просто пожалей его. И не болей.

Он ушел. Я чувствовала себя придавленной к кровати, на которой сидела. Не сойти мне с места. Я не могла анализировать сказанное и пытаться понять значение всего.

– Привет! – вывел меня из ступора Юра.

Я молча посмотрела на него. Он зашел в палату как обычно, сел напротив. Он всегда так спокойно и уверенно ходит, всегда следит за мной взглядом. Я к этому привыкла. Я привыкла к его вниманию и никак не оценивала это. Я его не ценю? Макарыч прав, я не могу его ценить. Он же бесценный. Ну он же Юра! А я никогда не падала перед Богом на колени. Я принимаю его величие как данность и при этом не умаляю своей значимости, живу своей жизнью. А вот любить его? Мне это и в голову не приходило. Как его можно любить, он же Бог! Я привыкла любить снисходительно, спускаясь вниз к желающему. Это мне понятно, хотя и опротивело.

Когда я узнала о его проблемах, он стал мне ближе, потому что я поняла, что нужна ему. Но это все равно не то снисхождение, которое было к Вадиму, и не то, о котором просил его шеф. Я могу попытаться приблизиться к нему и дать ему что-то новое, поделиться собой, но потом я вернусь на свои позиции. Я никогда не смогу контролировать этого человека, как хотела Зоя, и не смогу его жалеть, как просит Макарыч. Он выше этого. Я всегда уважала Юру и стремилась к его обществу, но я не помышляла о том, чтобы быть с ним нежной, ласковой и умышленно заботливой. Я ему помогала, но это была не забота о нем, это было решение моих собственных задач.

Я так живу, я иду по своему пути, и я не могу все время оглядываться на того, кто сильнее меня. Бог подарил мне жизнь, и я не верю, что он искренне хочет, чтобы я ее потратила на восхваление его. Он хочет, чтобы я ею жила. Все, что дал мне Юра… для меня же! Мне нужна была новая жизнь, мне нужен был Миша и новые возможности, это мне нужен был комфорт и новые туфли. Во мне была истинная причина всех моих поступков. Я сама хотела быть с ними рядом. А вот так, дать что-то ему, не рассчитывая на взаимность? Я так могу? А что я могу?

– Ты со мной не разговариваешь?

– Разговариваю.

– Почему тогда не отвечаешь на мои вопросы? Почему так смотришь? Как твоя рука?

– Ноет, но без бинтов лучше.

– Висок?

– Тоналкой не закрасить…

– Осталась царапина только, может, будет маленький шрам. Если хочешь, тебе его потом затянут.

– Не надо, пусть будет напоминание о моей глупости.

– Мне не нужно это напоминание.

Ему? Как долго он хочет быть со мной? Он потрогал лоб, посветил на лицо.

– Все хорошо, Юра. Болезни как не было.

– Расскажи мне. Ты очень слаба еще.

– Я имею в виду: не осталось ни насморка, ни боли в горле, ни кашля. Как будто и не было всего того…

– Хорошо, но то, что мы едем домой, не означает, что ты полностью вернешься к прежней жизни.

Я согласна была сесть под домашний арест! Я согласна была выполнять все его инструкции! Стало очень сложно замолчать и не броситься благодарить его за все, что он сделал, и не ругать за Егора и не возмущаться: он что, видел меня голую? Переодевал меня? Одно дело презентовать мужчине красивое сильное тело, а другое – больное и измученное. Какая там презентация… Мне было неприятно думать об этом.

– Поехали?

– Поехали.

Миша сидел тихонько на кухне, пока я не вошла. Там стояли цветы, торт и свечи. Он меня ждал. Они меня ждали.

– Кто это все сделал? – Мишка был в доме один.

– Я освободился раньше сегодня.

– Ты из дому за мной приехал? – Я хотела улыбнуться, поблагодарить, похвалить Мишу за терпение, с которым он тут прятался, но не смогла. Я не смогла оценить их поступок достойно. Я просто села за стол и заплакала.

– Ты что? – Юрка сел рядом и пытался заглянуть в лицо. С другой стороны подлетел Миша.

– Тобі не подобається?

– По… до… подобається, Міша. Дуже. Я просто… Я не заслужила этого всего.

Юра обнял меня. Это вызвало только новый всплеск рыданий.

– Юра, я… извини меня, пожалуйста. Извини за все. Мне так жаль.

– Мне тоже жаль.

– Я…

Я собралась с силами, он дал мне салфетку. Я вытерла нос и глаза. Поднять их и посмотреть на него сил не хватило.

– Я все знаю. Ко мне Евгений Макарович приходил и все рассказал.

– Что рассказал?

– Про то, что ты лекарство для меня доставал, и что не хотел работать, и что Миша тут один остался, и про Егора…

Юра вздохнул и встал. Взял чайник, налил в него воды. Включил.

– Ты будешь зеленый чай. Я знаю, ты его не очень любишь, но…

– А тортик она будет? – спросил Миша у папы. – Будеш?

– Не знаю, Мішутка. Як тато скаже.

– Немножко. Несколько ложечек.

Нужно было успокоиться, я знала. Нельзя было выяснять отношения при Мише. Хватит того, что я его обрекла на одиночество, вернулась и испугала слезами. Они так готовились!

– Какие красивые розы. Белые, мои любимые. Міша, ти обирав?

– Так! Ну взагалі тато… Але я йому радив.

– Дуже гарні. Дякую.

На самом деле Юра выделил мне аж одну ложку, хотя торт был фруктовым и я могла себе позволить больше, но… я и не хотела. Мы выпили чаю, потом вместе пошли в детскую. Юра читал нам сказку. Миша уснул.

– Пойдем. – Он подал мне руку и, не выпуская ее, довел меня до ванной. Посадил на пуф в коридоре.

– Там уже готова твоя пижама. Иди, собирайся ко сну. Ты слишком много ходишь и бодрствуешь. Тебе сейчас нужно спать больше, чем Мише.

– Юра, я…

– Давай так, – он присел напротив меня на корточки. – Я скажу: я не хотел, чтобы ты это знала. Учитывая, как ты общаешься со всеми в больнице, это было бы возможным. Я предупредил Валю и ребят, чтобы они держали язык за зубами. Конечно, еще Егор, но вряд ли ты искала бы встреч с ним…

– Не искала бы! Я… я не хотела к нему ехать!

Он держал паузу.

– Я не планировала с ним уезжать, я просто… Ко мне подошла Зоя из отдела кадров, и сказала несколько неприятных вещей. О нас с тобой. Я хотела исчезнуть оттуда, а он… Я замечталась и не заметила, как он свернул с дороги. Это было очень глупо с моей стороны! Очень! Прости, пожалуйста.

– Люди могут еще что-то сказать… Люди могут разное говорить и делать. И что, ты будешь прыгать на шею каждому, кто покажется тебе способом от меня избавиться?

– Нет. Не знаю… Я не хочу уже ничего обещать. Я только могу сказать, что сейчас…

– Я тебе сам скажу: сейчас ты не должна испытывать никакого чувства вины передо мной, и я не хочу, чтобы ты… Блин, вот какого черта он вмешался?! Старый дурак! Теперь ты будешь думать, что должна мне! Так вот: нет! Ничего ты мне не должна. Я это делал для себя. Для Миши.

Он сел на пол и обнял голову руками.

– Я так боялся, что потеряю тебя. Мне сейчас уже не до самообороны. Я виноват перед тобой. Ты права была, когда высказывала это.

– Нет!

– Да, и не говори, что бредила. Ты много бредила и говорила…

– Что я тебе такого наговорила? Это были сны! Что я тебе сказала?

– Не только ты. Я и сам понимаю, и Сашка как-то… не выдержал и высказал. И другие с ним согласны. Я взял на себя больше, чем осознавал. Я начал открывать тебя, я заставлял тебя сбрасывать с себя щиты, которыми ты обложилась. Я добирался до сердца, но это чревато тем, что ты… ты стала ранимее. Как бы я ни злился, я не должен был допустить, чтобы ты уехала с другим. Лучше бы ты с ним переспала, чем ходила по лесу, и все это закончилось вот так. Все могло закончиться совсем не так…

– Я бы с ним переспала, и ты?

– И я бы тебя не простил. Я знаю. И знаю, что ты знаешь. Я должен был предупредить эту ситуацию.

– Ты не хочешь, чтобы мое отношение к тебе было продиктовано чувством долга, тогда и не обижай меня таким же отношением.

– Я мужчина, не путай.

– И что?

– Меня это не тяготит. Чувство долга тяготит того, кто кроме него – ничего другого не чувствует… Ты не понимаешь, но меня это делает сильнее. Если бы еще знать, что ты мне разрешаешь это взять на себя. Потому что наша жизнь может стать кошмаром, если я буду следить за тобой, а ты будешь противиться.

– Я не смогу с этим смириться.

Я сказала это и вспомнила слова его шефа. Это был тот случай, когда нужно было выждать. Притвориться или сдаться. Он должен доверять мне, но он не станет делать этого осознанно. Доверие нужно заслужить. А я ничего для этого не сделала.

– Давай потом поговорим об этом. Я, оказывается, и вправду устала.

* * *

Он: Она изменит, умрет, бросит его, оставит одного, обманет. Он знал это. Он теперь с этими мыслями зашел в свою спальню.

Она дома. Нужно быть счастливым, ведь он так просил у Бога этого дня, чтобы она вернулась и чтобы выжила, и он, спохватившись, поблагодарил. Но не искренне, потому что больше понимал, чем чувствовал. Он так много прочувствовал за последнее время, что шевелить сердце опять не было сил. Что она там делает?

Юра, без пререканий с собой, встал с кровати, вышел в коридор, перешел его, открыл дверь в ее спальню, вошел. Она уже спала. Здесь ему стало спокойнее, он привык слышать ее и трогать, он услышал чистое дыхание, дотронулся до теплого лба. Он сел на пол, отвернулся от ее постели, увидел себя в зеркале ее шкафа. Не обрадовался. Он давно себя не видел, даже когда брился сегодня утром, он не смотрел ни на себя, ни в себя. Все последние дни – только на нее.

Он узнавал себя, свой тяжелый взгляд, он всю жизнь так на мир смотрел. Как давно были те дни, когда ему казалось, что он может быть другим. Не может, он именно такой: твердый, резкий, раздражительный, напряженный, подозрительный, сжатый. Он выдохнул и посмотрел в пол. Все это вернулось, когда он приехал домой с приема. До этого он еще думал, что это все – ее момент воспитания.

Когда она уехала с Егором, он не сразу почувствовал удар. Ему стало больно, и он рассердился на нее, отмахнулся от расспросов друзей и вспомнил их разговор: «Тебе было бы приятно, ты бы гордился мной, если бы я была твоей?» В тот вечер она впервые была с ним официально, и он почувствовал, как это. Да, он ею гордился, он не сводил с нее глаз весь вечер, он знал, что впереди у них есть будущее. А потом она уехала.

И он вспомнил о ее уверенности в том, что она убедит его в необходимости делиться. Делиться ею с другими мужчинами! Не ревновать. Он не мог поверить в ее интерес к Егору, он ехал домой, зная, что она там, ждет его с какими-то своими глупыми псевдопсихологическими выводами, и он сердился на нее, он хотел высказать ей все, он был зол, но он не ожидал, что зайдет в пустую квартиру. Даже Хорошо не было, они с Мишей спали у Игоря Борисовича. Он был один. Она на самом деле уехала с другим… Вот тогда стало больно. От бессилия и безысходности, от того, что он не понимал: почему? За что она так… Что он сделал? Или не сделал? Он не должен был медлить эти дни? Она обиделась? Неужели настолько, что уехала с другим и сейчас с ним?

Юра поднял голову и посмотрел в зеркало. Он опирался плечами на ее кровать, он видел профиль ее лица и силуэт ее тела в зеркале, видел ее травмированную руку. А тогда он сидел на полу, лежал, прятал голову, не видя ее, не желая видеть себя, терпя боль. Внутри все сжималось от боли. Он представлял, как она попробует это оправдать, а он в ответ не найдет аргументов. Он не хотел ее слышать… Она считает это нормальным, а он не чувствовал в себе сил объяснять ей свои чувства. Как объяснить эту боль? Как объяснить, что он не может и не будет делиться? Он собственник, и ему нужна она вся, он не может иначе! Он, наверное, не прав и все в мире иначе устроено. Нужно уметь смотреть на это сверху, со стороны, нужно давать партнеру быть счастливым, нельзя надеяться на то, что тебя будут так же любить. Нельзя ждать верности. Ему не хватало воздуха. Он не сможет объяснить. Он лучше не покажет ей боль. Он расстанется с ней. Он не хочет с этим мириться, и лучше уйти, чем искать в себе силы жить, как все, как отец… Только бы она прямо сейчас не вернулась. Пусть пройдет время, и он придет в себя. Только бы не вернулась… а она вернется? Он посмотрел на часы, скоро два часа. Даже если они поехали в клуб, она бы уже должна вернуться, ведь она не любитель долгих вечеринок. Они не в клубе. Она с ним. Юра ей открыл свои слабости, и она по ним бьет. Такого он даже предположить не мог, чтобы она вот так – намеренно и прицелясь – тонко ввела иглу. Это же не была страсть, не была влюбленность, он видел! Ей было хорошо в этот вечер с Юрой, а потом она развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла в другую сторону. Это могло быть только специально. Хочет показать ему, что она свободная, что она жила и будет жить вот так…

«Это как-то все глупо», – пришло ему в голову. Впервые за тот вечер он подумал о том, что: а вдруг?… Нет, ну что с ней случится? Она сама с ним уехала… Не нужно давать себе надежду, нельзя быть настолько наивным. Он опять посмотрел на часы. И что, она не вернется? Они с Мишей с утра должны были ехать на выставку рептилий. Сын так ждал этого, они об этом всю субботу говорили. Она и его разочарует? И тут Юра почуял неладное. Его она могла бросить, но Мишу? Если она решила остаться у Егора, неужели она не перезвонила бы? Может, Игорю Борисовичу звонила? Юра, не думая, нажал на вызов. Он завороженно смотрел на экран, не поднося его к уху. Связь есть. Гудок, другой… седьмой… он с яростью бросил телефон на ее кровать. Она с ним! Она на связи, и ей просто неудобно сейчас брать трубку! Идиот! Зачем звонил? Зачем унизил себя? Звонок. Он смотрел на ее номер и не хотел брать трубку. Вышла в ванную, в другую комнату? Не захотела говорить с ним при Егоре? Он взял телефон в руки…

Юра прерывисто вдохнул. С тех пор у него не было времени на воспоминания и анализ всего, что произошло. С того звонка все завертелось в мельнице, в которой его душу, казалось, уже много раз перемололи, из нее испекли нечто, что выбросили птицам, а они разнесли все части по миру и все, ничего не осталось, его не осталось. Сейчас, вспоминая тот вечер после приема, он снисходительно смотрел на свои страхи. Как быстро он тогда сдался и поверил, как упивался здесь своей болью, не зная, что настоящий ужас он переживет через сутки, когда Аня посмотрит на него глазами, которыми его коллеги смотрят на обреченных родственников. Он видел этот взгляд со стороны, а теперь направленным на себя – и он возненавидел беспомощных медиков. Он выгнал всех, он никого не впускал, не хотел видеть Мишу, друзей, пациентов. Зачем ему это? Он ничего не хотел. Он наказан! За глупость, ревность, за то, что посмел надеяться, выпрашивал ее, а потом почти получил и отпустил с другим, и теперь – теряет. Ее забирают, потому что он не должен был так жить… Наступило ничто. Он ничего не чувствовал, он посмотрел на руку, и удивленно отметил, что она мокрая. У него слезы? Он не чувствовал. Он начал думать. Собрался. Позвонил одним, другим. Собрал всех. Нашел надежду, нашел людей, которые провезли в страну лекарство. Это было как в тумане, первые ощущения реальности появились с видом крови. Он посмотрел на руку и удивленно отметил, что она в крови. Егор стонал. Юра пришел в себя.

Она заворочалась, и одеяло сползло. Она не послушалась и не надела ту пижаму, которую он приготовил. На ней была сорочка. Сиреневый шелк почти ничего не открыл, только самое начало ягодиц, там, где холмик увеличивается. Он видел ее голую, когда она болела, но он не рассматривал ее. Он трогал ее до болезни, но он не распробовал ее. И он чувствовал, что так уже не распробует. Все исчезло. Ушла нежность, желание прикоснуться к воздушному, страх спугнуть, трепет от легких прикосновений. Он уже не был на это способен. Он чувствовал, как в нем растет желание и чувствовал то, что может сейчас сделать. Он уже стоял, сложив руки на груди. Обернулся в зеркало. Он – чудовище. Он должен уйти. В нем не осталось нежности и терпения для этого сиреневого шелка. Здесь все слишком хрупкое и легко рвется, для такого, как он. Он может попасть в сосуд и виртуозно провести тонкие хирургические манипуляции, но он не сможет больше сдерживаться с ней. В нем кипела злость и отчаянное желание оставить ее себе навсегда. Он заставил себя выйти.

* * *

Я: Я, оказывается, и вправду устала. Я никогда в жизни не спала так много. С меня были сняты все обязанности: Александр каждый день приходил, чтобы сидеть с Мишей, вечерами мы вместе с мальчиками иногда читали книжки, иногда смотрели мультики, иногда мы с Юрой, уложив Мишу, смотрели фильмы. Я, часто не досматривая, засыпала. Просыпалась поздним утром, приходила на кухню, где меня уже ждал завтрак. В одиночестве завтракала, потому что Миша в это время был в парке, на уроках по немецкому, в бассейне, на лепке. Вечером Юра приносил еду из внешнего мира.

Я не готовила, не планировала, не писала диссертацию, не заходила в социальные сети. Я мечтала о чем-то неопределенном и бессвязном и спала. Сама вероятность возможного контакта с обществом вызывала отвращение. Я не хотела знать, что происходит за пределами квартиры. Меня интересовало только то, что происходит внутри установленного нами микромира. Мы не говорили с Юрой о нас. Мы спали каждый в своей кровати. Он часто трогал мой лоб и осматривал руку, и иногда я ловила на себе его взгляд. Он осторожничал и быстро отводил глаза. Я не успевала прочесть, что в них. Я сама думала, что в следующий раз – не отведу. Буду смотреть, пока он… не знаю, не спросит что-то, не подойдет, не обнимет. Но я отводила свой взгляд от него, когда мы встречались. В пятницу я почувствовала силы. Я проснулась утром и успела сварить кофе перед тем, как Юра вернулся с пробежки. Он удивился, я угостила его и собралась к себе:

– Можно Александр еще сегодня побудет с Мишей? Я хочу посвятить день одной книге.

Почти весь день я не отрывалась от ноута. Исследования психологов, которые описывались в этой книге, оказались очень полезны для моей диссертации. Я вносила правки в разделы, гуглила, написала письмо автору. Написала Юре СМС: «Пойду с девчонками в кафе». Получила ответ: «Нет». Хм…: «Я уже почти здорова», «Нет», «Юра??????!!!!», через полчаса: «Пусть к нам приходят. Я все равно задерживаюсь», еще через пару минут: «Алкоголь уже можно».

Ира с Катей принесли вино, мы приготовили глинтвейн и опять смотрели «Полночь в Париже». Добрый, хороший фильм. И подруги хорошие, потому что не выпытывали подробностей моих злоключений. Когда-нибудь я им расскажу, но сейчас я боялась, что они на меня повлияют: «Он тебя спас! Он тебя простил! Он такой заботливый…», – и мечтательный вздох в конце реплик. Нет, я не готова была делиться с ними сокровенным и пускать в душу. Я думала так же, но я не вздыхала, и я не грезила о нас. Нельзя грезить о том, что на расстоянии вытянутой руки. Это почти есть, это почти правда. Но мне было важно к себе прислушаться и почувствовать, что я этого хочу. Не должна, не ожидаемо пойду на поводу, не логично, не по правилам, а именно потому, что хочу и потому, что готова. Я слушала свое тело и, впервые в жизни, сердце. Сигналы тела с каждым днем становились отчетливее. Сердце молчало. Эй, ты существуешь?

Утром я подошла к окну и увидела солнце. Я знала, что не почувствую сегодня его тепло, и завтра тоже, как и послезавтра. Оно обманчиво, и его можно только видеть, не чувствовать, но, тем не менее, на Днепре не было ни ряби, ни легких волн. Было ярко, сухо и обнадеживающе. Пора выходить! Не глобально, из своей скорлупы, но хотя бы локально, из квартиры.

– День будет хорошим! – объявила я Юре, который жарил на кухне блинчики. – Поехали на страусиную ферму!

– Вот я уже не могу согласиться с тем, что он будет хорошим…

– Почему?

– Ну потому что мы еще не сказали друг другу: «Доброе утро», а уже сейчас начнем ругаться. Какая ферма, Маричка? Тебе нельзя!

– Потрогай лоб! Посмотри в окно! Сведи вместе эти два факта и прими решение!

– Да, ты почти здорова, но недельку еще надо посидеть в тепле. Это не летнее солнышко, это хорошо, только если из окна смотреть.

– Я тебе сейчас все расскажу, – агитировала я, сев за стол. – Мы поедем на машине, это под Киевом.

– Последние два раза, когда мы ездили под Киев, это заканчивалось плохо…

– Плохо? Оба раза?

– Да. В Белой церкви вы оба заболели.

– Но мы поедем на твоей машине. Там небольшая ферма. Мы возьмем экскурсию, нам покажут страусов, мы походим между вольерами, а перед этим в ресторане закажем обед. И после короткой экскурсии – сразу в тепло. Там такие вкусные пирожки со страусиным мясом!

Юра фыркнул.

– Ну да… – поправилась я. – Такие циничные блюда, наверное, не будем заказывать. Но там еще есть другие эко-блюда в меню, из других животных… Ну, Юра, пожалуйста! Если хочешь, я даже не пойду на экскурсию. Привезешь меня, я сделаю несколько шагов до ресторана и буду там в тепле работать с ноутом возле камина, ждать обед и вас с экскурсии.

– В чем тогда смысл поездки?

– Показать Мише страусов! Ты что, «Страусенка Оливию» не видел? Новый сериал?

– Я не успеваю за вашими премьерами, – проворчал он, ставя передо мной тарелку с овсянкой.

– А блинчики?

– Тебе нельзя.

Я надулась.

– Ладно, – примирительно сказал он. – Блинчиков не дам, но к страусам поедем.

День выдался хорошим. Если стоять на солнышке, то его даже можно было почувствовать. Ветра, как я и ожидала, не было. Мне разрешили пойти со всеми на экскурсию. По туристической зоне фермы все равно много не походишь: страусиные вольеры, в лабиринте которых гулять долго скучно, маленькая поляна с детской площадкой, несколько беседок, ручеек с деревянным мостиком через него и ресторан. Мы послушали про невероятную страусиную многофункциональность: их можно использовать и для охраны территории, и как поставщиков диетического мяса и яиц, и как сырье для косметологической и fashion индустрий.

Мише это было не очень интересно, но ему достаточно было видеть птиц вблизи, а вот потрогать их нам никто не разрешил. Мозги у страусов маленькие, действуют они быстро и непредсказуемо, того и гляди клюнут или украдут что-то у рассеянного зеваки. Потом мы покатались на качелях и пообедали. В ресторане к нам подошла подросткового вида девушка, обвешанная сумками, со штативом за плечами и фотокамерой с огромным объективом на животе. Все это вместе создавало какой-то баланс и помогало ей не терять равновесие.

– Извините, пожалуйста, у меня к вам просьба. Дело в том, что я фотографирую, ну, то есть, еще нет, но учусь. И у нас на курсах будет дипломная выставка. Вы не против, если я вас напечатаю?

– Вы нас снимали? – спросил Юра.

– Да, когда вы на поляне были. Если фото получаться хорошие, их… вряд ли, но, может быть, их опубликуют где-то, в каком-то специализированном журнале. Но это вряд ли…

Юра посмотрел на меня. Я пожала плечами.

– Ну, мы не против, – сказал он. – А вы можете прислать их нам, прежде чем выставлять?

– Да, конечно!

Она улыбалась до ушей. Я была такой же счастливой, когда участвовать в моих сюжетах соглашались мои первые герои. Так трудно преодолеть стеснение, когда еще не уверен в том, что результат твоей работы будет хорошим, а еще нужно убедить кого-то в этом сомнительном проекте принять участие и, желательно, показать свое истинное «я». Я бы согласилась ей помочь в любом случае. Юра вряд ли пошел бы на это, если бы она заранее просила его, а так мы даже не заметили, когда она нас фотографировала. Он дал ей визитку со своим e-mail-ом.

Мы приехали домой перед ужином. После сытного обеда мы сошлись на том, чтобы приготовить салат с морепродуктами. Юра чистил креветки, когда мы услышали звук СМС.

– Посмотри, пожалуйста, – попросил он меня.

– Это уведомление, что тебе на почту пришло письмо от какой-то Денисовой Ольги.

– Не знаю такой…

– «Фото с фермы», – прочитала я название темы. – Оперативная девочка, – сказала я, и какую-то секунду мы молча смотрели друг на друга, а потом, толкаясь и обгоняя друг друга, побежали в его кабинет.

– Это нечестно! – возмутился Юра, когда я первая уселась в его кресло и открыла ноут. – Это моя почта!

– А я знаю пароль! В чем дело? У тебя руки грязные, а на фото есть я.

– Да тебе сейчас не понравится что-то, и ты убьешь письмо!

– Что за дикость? Я разве так делала?

– Я чувствую в тебе потенциал…

– Ок. Я открываю, и смотрим вместе?

Фотографий, как для выставки, было слишком много. Она не предлагала нам выбрать, она просто прислала их для нас. Там были мы на качелях, на террасе ресторана, на поляне. Были фото и с Мишей, но больше снимков меня с Юрой. И у меня не было слов. Девочка если и не талантливая, то смелая. Ракурс нестандартный, много экспериментов с фокусом и со светом. Фотографии красивые, и…

– Как будто и не мы… – сказала я.

– Почему же? Ты что, позировала? Ты видела, как она нас снимает?

– Нет…

– Это мы.

Мы были влюбленными. Мои глаза сияли, я смотрела на него, когда он, что-то рассказывая, раскачивал Мишу. Он смеялся над тем, что говорила я. Его глаза, мои губы, его руки, наши позы… на каждом снимке – мы рядом, даже там, где явно было место для того, чтобы сесть, встать, пойти, в каждом чувствовался нерв. Я пыталась понять, когда этих двоих так запечатлели и как так произошло, что они стали нами? Я вспомнила день и вспомнила, что чувствовала себя хорошо, свободно, уютно, я чувствовала себя, как всегда! Мы давно такие, это очевидно! Этого уже вообще не скрыть, а я одна, получается, прячусь от правды? В своих попытках сбежать от иллюзий я запуталась в таком лабиринте выстроенных собою версий, что…

– Я боюсь того, что ты думаешь… – тихий Юрин голос вывел меня из оцепенения.

Я вопросительно посмотрела на него. Он не стоял надо мной и столом и не рассматривал фото на экране, он сидел рядом и с тревогой смотрел на меня.

– Маричка, у тебя на лице написан такой ужас…

– Это… нет, это не ужас! Просто… Юра, тебя не шокируют эти фото? Они, конечно, красивые, и мы красивые… но…

– Но они откровенны, да? Тебе это не нравится?

– Я не думала, что со стороны это настолько откровенно выглядит.

Юра не выглядел удивленным. Он знает о нас и ждет, когда я пойму.

– Произошло что-то важное, а я этого не знаю. Со мной произошло, а я…

– А ты этого не чувствуешь? – закончил он за меня.

– Не знаю… я не понимаю, что чувствую, но… мы с тобой были никем друг другу, так далеки, так одиноки и так самодостаточны… – Мне не хватало воздуха. – Мы были друзьями, мы были родителями, мы были партнерами на танцполе, у нас было много статусов, но я сейчас вижу этот, и я не уверена, что я так себя чувствую.

– Кажется, у тебя опять начинается приступ паники, – сказал он упавшим голосом.

Я прислушалась к себе. Мне было тяжело дышать, но я не чувствовала себя в темноте. Я чувствовала, мой фонарик рядом. Я заставила себя успокоиться.

– Не обращай внимания, – выдохнула я и улыбнулась. – Все хорошо. Я… скажу честно, я немного испугалась, потому что на своих свадебных фото я тоже очень счастливая, и меня это всегда ставило в тупик. Потому что я такой себя там не чувствовала…

– И когда ты увидела наши фото, то решила, что опять угодила в капкан?

– Может, но разница в том, что я именно такой сегодня и была. Такой, как на снимках. Это, наверное, в моей жизни первые правдивые фотографии. Я улыбаюсь на всех утренниках и школьных фото, хотя я помню, как до и после них рыдала от шуток мальчиков или неудобного платья, или… И так всегда было. Я с удовольствием позирую и за широкой улыбкой прячу то, что внутри. Про мои многочисленные стенд-апы и появления в кадре я вообще молчу. Меня там и близко не было… Я вот только сейчас поняла, что после развода не фотографировалась и меньше всего после увольнения я скучаю по своему лицу на экране и в промосессиях компании. Ты понимаешь?

– Да. Я… я немного на нервах. Извини, что набросился на тебя сейчас, просто если бы ты опять завела песню о манипуляциях, я уже не знаю, чтобы я сделал… Минуту назад я ненавидел эту девочку с ее выставкой, которая, как чертик, выскочила и чуть не испортила все. Хватит об этом. Пойдем ужинать, а то Миша что-то орудует на кухне один.

– Печенье ворует, – предположила я.

Мы ужинали, мыли посуду, смотрели новую серию мультика про страусов, показали Мише несколько фото с ним, но выйти из состояния и переключиться, как уже делали раньше, не получалось. Я спиной чувствовала его взгляд на себе, я кожей чувствовала, как он ходит по комнате, я играла с собой в игру: «Тепло – холодно». Вот он подходит: «Теплее-теплее, сейчас найдешь, сейчас будет горячо», он уходил: «Холодно». Я смотрела на него и сканировала себя, свои чувства, свои желания сквозь этого человека. У меня не все получалось. Становилось тревожно, когда я начинала думать. Сердце, отзывайся… Отзывалось не сердце, но что-то тоже из сферы чувств, вернее чувственности, пусть так, главное, заткнуть волны тревоги, посылаемые мозгом. Я садилась на диван, вытягивала ноги, клала их на пуф и чувствовала раскованность. Я пробовала свое новое чувство – оказывается, что и она мне тоже стала привычной с ним: раскованность внизу, в ногах, в бедрах…

Это из-за танго? Из-за совместной жизни? Я подалась вперед, и для меня здесь, в этом доме, естественным было быть женщиной. Я, конечно, играю в интеллектуальные игры, но это не главное… этого от меня тут вообще никто не ждет, это мне скорее дарят. Я расслабилась и отпустила себя настоящую. Меня кто-то об этом просил? Я посмотрела на Юру. Он просил. Он давно просит и ждет. Он повернул голову и посмотрел на меня с другого конца дивана. Я не отвела взгляд. И я поняла, что мне не страшно, и я не отведу. Также я поняла, что не жду от него сейчас никаких действий: не нужно говорить, подходить, трогать. Хорошо, что где-то мультяшные голоса, а между нами – Миша. Господи, как же хорошо, что все это время между нами был Миша, и это помогло мне дойти до этого состояния. Они вдвоем меня расслабили и не позволили играть по известному мне сценарию. Не позволили все испортить…

Сиди там, в другом конце дивана, и дай побыть в твоих глазах. Дай… Я опустила взгляд. Обмякшее Мишкино тело уперлось мне в бок. Он сопел и уже видел сны. Юра подошел, поднял ребенка на руки, унес. Я выключила телевизор. Ушла в свою комнату, села на стул. Сегодня нельзя. У меня цикл начался четыре дня назад. Я не готова, это исключено… Я ему скажу, если придет.

Он уже здесь, я почувствовала. Я обернулась, он как раз заходил в комнату. Закрыл дверь, не включая свет, подошел ко мне, подал руку. Я взяла ее. Он потянул меня вверх и вывел на середину комнаты, куда падал свет от уличных фонарей. Он стал перед окном, так, чтобы я его видела. Я молчала и смотрела в его глаза. Этого он от меня не прятал, так он на меня не смотрел ни сегодня, ни на неделе. Так он смотрел в моем бреду, и еще раньше – в ванной. Он менялся прямо сейчас. Что-то в нем менялось, и это что-то было стихийным. Я чувствовала силу, которой не могу ничего сказать, я не могу ей противиться, и я не буду. Я подалась грудью вперед, он взял меня за руки, поднял их, а потом снял через голову футболку. Расстегнул бюстгальтер, снял, отбросил. Не отводя взгляда от моих глаз, он потянул меня к себе за шнурки в поясе брюк. Он не целовал меня, не гладил, не притрагивался к груди. Помедлил, присел, продолжая смотреть на меня. Стянул брюки и трусики и, положив руки на щиколотки, поднявшись, протянул свои ладони вверх по телу, до моей груди, потом до сосков.

Он трогал меня смело и откровенно, и не ласково… Я думала, что надо перехватить инициативу, и я сейчас так и сделаю, но это новое ощущение заставляло к себе прислушиваться. Мне было интересно и становилось сладко: быть чем-то податливым. Я чувствовала слабость в ногах и знала, что они сейчас подведут, не удержат. Я открыла глаза, чтобы посмотреть в его – перед тем как… Он держал меня за голову и, наверное, поцеловал бы, но тут я решилась.

Он был одет в домашние брюки, я быстро села, стянув их. Он был совсем близко, и он хотел меня. Я успела только взять его в руки, и… Больше Юра не дал мне ничего сделать. Он с каким-то агрессивным звуком, похожим на рык – я такого никогда не слышала – подбросил меня вверх, развернул к себе спиной и положил на мой рабочий стол. Он вошел в меня с криком, с моим криком, который я услышала как будто со стороны. Мне стало очень больно. Я вообще не была готова, не ждала его, этого было мало, чтобы так… так резко и сильно, и жестко! Я бы оттолкнула его, если бы могла, я бы вырвалась, если бы было куда, но он придавил меня сверху. Он был большим, больше меня. Я морально готовила себя, что будет как-то так… но не так же зверски, не со слезами, не с такой болью! И это росло, все, что я чувствовала, росло: боль, скорость, удары. Он входил все глубже, он сжимал мои кисти, даже ту, что недавно так лелеял, он держал меня всю на себе и под собой, я не принадлежала себе, и в какой-то момент я поняла, что не выдержу его, если не… если не отпущу себя совсем.

Я отказалась от себя, я выпустила себя из себя же и расслабилась. В голове было одно: меня нет. Нет, нет, нет… Да! Я стала его продолжением и уже не теряла ритма, я поймала баланс и его желание. Мы танцевали. Это был дикий ритм, он был его, а не мой, но меня и не было, был он и я на нем, как его часть. Боль ушла, крик перешел в стон, я чувствовала, как мы горим, он наращивал темп, он прорывался и вырвался криком, болью, сладостью. Я почувствовала его оргазм. Впервые в жизни это произошло во мне вот так, без защиты и вопросов, без сомнений и прелюдий. Зашел и достиг пика – так же я себе и думала? Но не так…

Я сползла со стола вниз, к нему на руки. Я чувствовала, как сперма течет по ногам, или это все же моя кровь? Он же понял, что у меня месячные, и поэтому так? Я отмахнулась от мыслей, он уже нес меня к себе в комнату.

Положил на кровать и впервые поцеловал. И впервые я почувствовала нежность. Поцелуй был знакомым, он раскрывал губы и доставал язык, он покусывал и играл, он возбуждал, хотя и поздно. Он снова вошел в меня, теперь сверху, глядя в глаза. Мне опять пришлось силой заставить себя забыться, потому что с каждым движением он все больше терял над собой контроль. Я смирилась и ждала, что он опять кончит, я даже хотела этого, но не для того, чтобы все закончилось, а чтобы почувствовать это в себе еще. Мне было хорошо и сладко быть чем-то для него, не для себя, не для других, не для воспоминаний и рассказов, а здесь и сейчас, не думая о последствиях, давать себя мужчине. Тут из глубины меня стало появляться что-то слабое и сладкое, что-то еле ощутимое, но очень нужное. Нужное мне, значит, я все-таки есть, я здесь, и я не упущу фонарик. Я иду на свет, бегу, быстро бегу, сжимаю бедрами, несусь, кричу. Волна света накрыла меня и унесла, я поднялась высоко, еще выше, и еще выше, могу и еще! Я так умею?! Я опускалась и готова была насладиться послевкусием, но Юра не дал мне этого, замедленный темп менялся, он был другим, он опять ускорялся. Юра смотрел мне в глаза, я его видела еще несколько секунд, пока пелена не закрыла лица. Опять сладость, я еще выше! Да… все! Все, мой сладкий. Отпусти. Он не слышал, он продолжал, и мне это уже не нравилось. Я не привыкла к двум оргазмам подряд, не говоря уже о том, что я отвыкла от секса вообще. И я не занималась им никогда таким образом. Мне всегда удавалось контролировать ситуацию.

Мужчины на самом деле очень податливы в умелых руках. Мои любовники, с которыми, я считала, мне везло, умели меня чувствовать. А я не стеснялась им об этом говорить. Мне нужно было отдохнуть после полета. Нужно было полежать, понежиться, прийти в себя. Я очень редко получала два оргазма за ночь. Это всегда было ярко и долго, но один раз. Вадим вообще гордо носил статус лучшего любовника, потому что он был невероятно нежен. В постели с мужем все было для меня. Он свое получал, но для меня его удовлетворение было вторичным, и он с этим мирился. Мне было с ним очень хорошо, но мне и не жалко было его терять. Я никогда ему не принадлежала, я никогда не была его. Лана, которая научила меня понимать мужское тело, делать массаж, возбуждать и чувствовать свое тело, по сути только усовершенствовала то, что у меня и раньше было. Я с ней еще больше утвердилась в своем самоконтроле.

А теперь его не было. Теперь была боль, Юра не дал себя возбудить, он не давал себя целовать. Он подавлял меня, и я не верила тому, что сейчас будет: либо третий оргазм, либо нечеловеческая боль. И он пришел через боль и стал самым сладким, и за ним наступил Юрин. Он давно что-то шептал мне в ухо, и когда я опускалась, я расслышала:

– Моя, моя, моя…

– Твоя, – подтвердила я и приняла его в себя.

Он наконец успокоился. Ненадолго. Вскоре все повторилось. Этой ночью я еще много раз отдавала ему тело без права возврата, получала от него энергию, удовольствие, обессиленная падала, и он опять поднимал меня. Я доверилась, хотя совсем не ожидала такого. Он перечеркнул все варианты развития сценария. Юра был агрессивен, и он фактически насиловал меня, но так было вначале, а потом он откуда-то доставал мой оргазм. Я слабо понимала, что со мной происходит, потому что не управляла собой. Вначале я еще пыталась применить какие-то свои знания и навыки, но весь мой опыт оказался непригодным.

Юра блокировал любую мою инициативу. Я трогала только его спину и голову руками, а его бедра – своими ногами, ртом – ловила его губы, язык, скулы, шею, плечи, пальцы, но это было непроизвольно и хаотично. Я не ожидала вообще получить удовольствие в первый раз с ним, но за ночь я пережила столько оргазмов, сколько не бывало раньше ни с одним мужчиной за одну ночь. Я думала, что потом буду учить его чувствовать свое тело, но, засыпая в его крепких и даже удушливых объятиях, я не чувствовала сил бороться за свободу и слабо представляла наши сексуальные уроки. Он знал мое тело, он заставлял меня кричать и сомневаться в прочности звукоизоляционной перегородки между комнатами, он знал, как сделать мне хорошо, но я не знала ничего о его эрогенных точках. Я сама была его эрогенной зоной, его частью, его телом сегодня. И я больше не боролась за дальние объятия.

– Я люблю тебя, – шептал он мне.

У меня не было сил ни на что, но хватило духу, чтобы не ответить. Мы уснули.

Я открыла глаза и обнаружила себя одну в сбитой постели. Подушка лежала подо мной, голова – на голом матрасе, простыня обернулась вокруг ноги. Юры не было. Я не чувствовала в себе сил наводить порядок в кровати. Может, попробовать в голове?

Открылась дверь. Юра, уже одетый в джинсы и свитер, зашел, притворил за собой дверь и постоял в нерешительности у входа. Я молча смотрела на него. Я не знала, как относиться к нему, но в моем беспорядке определилась одна мысль: я не хочу его терять.

Я боялась, что так случится, если я сама вконец потеряюсь. Ночью, в его постели, – еще можно, но не днем. Днем он должен быть подо мной. При этом я не нуждалась в том, чтобы он стал слабым, но мне нужны были силы для себя. Почему-то вспомнилась медитация, я дышала и хотела верить, что с каждым ровным вдохом и выдохом ко мне возвращается мое «Я». Он лег рядом. «Я» исчезло, но перед этим успело натянуть одеяло на грудь. И на том спасибо.

– Привет, – сказал он.

– Привет. Где ты был?

– Гулял с Хорошо и с Мишей.

– Миша проснулся уже?

– Уже одиннадцать, – он улыбнулся.

– Как? Я разоспалась с тобой.

– Я сам проспал. Мишка в девять разбудил.

– Как разбудил?

– Подошел и подергал за руку: «Папа, вставай, я есть хочу».

– Сюда зашел? Он меня видел? Что он сказал?

– Ничего. Мы же спали рядом раньше. Я успел тебя прикрыть перед сном. Ну, попытался…

Он потянулся ко мне рукой. Я машинально отодвинулась и мысленно чуть не убила себя за это. Но я… я испугалась. Я не хотела, чтобы он меня трогал! Так я с любовником еще не просыпалась…

– Ты прячешься от меня…

– Я не… – я не знала, что сказать. – Я не хотела.

Он опустил глаза, а когда поднял, в них читалось то же виноватое выражение, которое было в мазанке утром.

– Прости. Это все, что я могу сказать.

– Юра, за что ты просишь прощения? – я хотела потянуться к нему и обнять, но руку пронзила боль, и ниже, в теле – тоже. Я легла назад.

– Вот за это, – сказал он.

Он был зол на себя.

– Ты же не девственности меня лишал.

– Я делал тебе больно. Я не смог сдержаться. Я тебя изнасиловал! – последнюю фразу он подчеркнул и отчаянно посмотрел на меня.

– Юра, перестань. Мне… давай начистоту, мне было больно. Ты поспешил. Пару раз… Но ты же не мог не заметить, что мне было и хорошо?

– Это не компенсация.

– Это было очень хорошо.

– Перестань, пожалуйста. Не надо меня успокаивать.

– Я тобі кажу та, як воно є.

Он пытался понять услышанное.

– Я шучу. – Я улыбнулась. – Никакой трагедии не произошло.

– Ты не уйдешь от меня?

– Ну нет! Пока жива…

– Я не знаю, как так случилось. Я думал, что выдержу. Ведь тогда, в селе, я смог! – быстро заговорил он.

– У тебя и раньше так крышу срывало?

– Раньше? Никогда! Я так не делал. Не думай, что я всегда такой, пожалуйста. Раньше я… Да я не занимался сексом раньше вообще. Я говорил тебе, больше чем на один раз меня не хватало. Морально. А сегодня… я не мог остановиться. Я так хотел тебя, снова и снова. Я боялся, что если выпущу тебя, ты исчезнешь. Я так давно ждал этого и старался себя контролировать, но… я, я не знаю, откуда эта жадность. Я не такой!

– Успокойся, – я преодолела боль и обняла его за голову. – Все хорошо.

– Я не уверен, что смогу себя обуздать, – он вывернулся из-под моих рук и заглядывал в глаза. – Если ты вообще подпустишь к себе еще.

– Юра, не сейчас, точно. Слушай, тело болит не только из-за тебя. Просто у меня же месячные. Ты же знаешь, я тяжело переношу это…

– Как – месячные? Они же еще в начале недели…

– Ну и что? У меня это до семи дней… А ты что, не знал этого? Не заметил? Ты…

Он ждал, когда я закончу фразу.

– Юра, я не пью таблеток и у меня не стоит спираль… я же не ввела какой-то фразой тебя в заблуждение, ты в курсе, что я не предохраняюсь?

– Конечно, в курсе. Еще бы ты пила таблетки, а я бы не знал? Ты как себе это представляешь?

Да уж, с его дотошностью и фанатичным контролем этого бы не удалось утаить. Но как же он? Не смог себя проконтролировать? Все три раза не смог?

– Я думала, что ты знаешь, и поэтому…

– Не защищаюсь? Нет, не поэтому, и за это я извиняться не буду.

Меня удивила такая наглость и такой вызывающий тон. Он смягчился.

– Я не готовился к этому, и у меня не было мысли сделать ребенка. Просто в контексте того, что я, как животное, на тебя набросился, такой цивилизованный поступок, как возврат в мою спальню и надевание презерватива, был бы странным.

– Но потом?

– Потом уже все равно было. Хорошо, я признаю, я не хотел предохраняться. Я знаю, что это эгоистично и так нельзя. Но я хотел – в тебя, я помню это. Я понимал, что делаю.

– Ладно, не хочу разбираться еще и в этом. Все равно, скорее всего, это все мимо.

– Наверное, да.

Мы помолчали.

– Я хочу осмотреть тебя.

– Не уверена.

– Я сейчас уже держу себя в руках.

– Ты ко мне остыл?

Он улыбнулся. А я поймала себя на мысли, что была бы не против, если бы остыл, хотя бы немного.

– Покажи, – он потянул одеяло, я не препятствовала. Он пытался притронуться к соскам, я закусила губу.

– Больно? Они распухли.

– Больно.

– А тут?

– Нет! – я сжала ноги и схватила его за руку.

– Ну, выпусти же… Я не буду, я не трогаю, просто посмотрю. Расслабься.

– Не могу больше.

– Тихо, тихо… – он гладил меня по бедрам, по животу. Поцеловал под пупком, и я сразу определила боль.

– Клитор… Он болит. Юра, это пройдет. Я отвыкла от всего этого. Я не хочу тебе показывать. Все ужасно…

– Ты очень красивая. И желанная. Спокойно! – он улыбнулся.

Мне было не до смеха.

– Крови нет, но воспаление есть. Я сделаю тебе ванну с ромашкой и схожу в аптеку за мазью для сосков и для губ.

– Губы тоже? – поднесла я руку к лицу.

– Нет, тут я был аккуратным, – он оставил в покое мои ноги и лег рядом.

Поцеловал меня. Это было опять нежно и сладко, и я почувствовала, как снова нарастает возбуждение. Нет, меня рано целовать.

– Где ребенок?

– У Тимура. У него мама вроде адекватная.

– Новые соседи? Да, она на него внимания не обращает. Ты уверен, что его можно у них оставлять?

– Ничего с ним не случится. Лежи, не вставай.

Потом он отнес меня в ванную. Я могла идти сама, но вряд ли бы это вышло грациозно, а ему очень хотелось загладить свою вину. Он принес мне какую-то мазь, накормил, одел в чистенькую пижаму и усадил в моей спальне.

– Хочешь, поработай или почитай. Или поспи, только не шастай, ладно? Я свожу Мишку в аквапарк. Побудешь одна?

– Да, – я еле сдержалась, чтобы не сказать «с удовольствием!».

Я очень хотела побыть с собой и осознать все произошедшее. Как только за ним закрылась входная дверь, я выключила ноут и попыталась встать. Ай, нет! Лучше посижу. Это же надо так! Я смотрела на свой стол. Разделы моей диссертации и распечатки опять лежали на месте, только были сложены в разброс. Юра, наверное, утром пытался воссоздать порядок и пособирал их с пола. А мои трусики с прокладкой? Он же не мог не заметить? Хотя она маленькая была… Он, наверное, торопился, ведь Мишка уже был в гулятельном настроении и бил копытом, на пару с не выгулянной по графику собакой.

И что теперь? Он меня любит? Да, он любит. Своей, странной, может, даже больной любовью, но любит. Он говорил, и это было искренне. А я? А я отдала тело, но не душу. Еще нет. Я это понимаю, уже хорошо. Главное – не врать себе. Не позволять себе оказаться в положении обязанной. Хотя, разве с ним можно иначе? Это не Вадим. Юре я нужна, он очень боится без меня остаться.

Я рассмеялась. Парадокс: я так бегала от обязанностей и давящей любви и прибежала: к мужчине, который давит физически. А морально… Я не чувствовала пока, что меня это тяготит. Я ждала, когда начнется, но пока этого не было. Я увидела себя в зеркале. Летом я смотрелась в него и спрашивала: «Кто я?» Теперь я видела себя: в красивой шелковой пижаме, с розовыми щеками, со счастливыми глазами. Они сияли.

Я провела рукой по лицу, по волосам, по шее. Я вспоминала его поцелуи, и мне это нравилось. Это, конечно, была жесть. Но что-то мне в ней понравилось. Мне понравилось это ощущение доверия, этой ночью я готова была отдать ему жизнь, и это очень сильное, не испробованное, новое и сладчайшее из всех чувств. Я могла простить ему что угодно, я могла подарить ему все, что бы он ни попросил. Даже если бы он и назвал меня ее именем. Интересно, он думал о ней? Я опять посмотрела на стол. Не сказала бы я, что он ночью вообще думал. Да, после того, как он сломал мой стержень здесь и вынес меня из моего укрытия – я была готова позволить ему все. Но теперь день, и жизнь продолжается, и как мне ее жить? Я его люблю? Я не готова сказать и не уверена, что готова быть у него в подчинении и дальше. Я бы хотела попробовать и понять его. Он страстный, сильный, жадный, но чего хочет он, кроме того, чтобы брать меня? Я думаю, он и сам не знает. Мне нужно до него добраться. Но не сейчас. Мне стало легче, но на еще одну такую ночь я не была готова дать согласие.

Мальчики вернулись к вечеру. Я уже восстановилась, утренняя боль прошла. На вывихнутой, но зажившей руке был синяк, но это, кажется, еще от того случая напоминание. Весь день я пролежала в спальне, читая о детской психологии. Автор книги писала о том, как предупредить неадекватное восприятие родителей у детей, но ничего о том, что делать с уже выросшим ребенком. Как исправлять то, что уже залегло на дно и покрылось слоями комплексов, убеждений, выводов, поступков? Я решила, что буду действовать интуитивно и по мере поступления проблем. Я встретила их в коридоре и отобрала у Юры Мишку. Мы с ребенком засели на кухне, где он рассказывал мне о своих впечатлениях, а, поужинав, мы стали печь печенье на завтрак: вырезали из теста фигурки животных. Многих из них он видел сегодня в виде надувных скульптур в аквапарке.

– Можно зараз одне?

– Кого ти хочеш?

– Пінгвінчика.

– Давай винесемо на балкон, нехай охолоне, і з молочком з’їси. А потім будемо баюнькати.

Я укладывала Мишу и строила планы на завтра. Закрывая дверь, я не была готова, что мне придется еще сегодня делать выбор.

– И куда ты пойдешь? – спросил Юра.

– В постель… – ответила я, одновременно, осознавая смысл вопроса. К нему или к себе? – К себе. Мы же спать собрались сегодня. Завтра понедельник, тебе нельзя просыпать… – я попыталась найти объяснение.

– Я и не собирался сегодня… Мы же уже обсудили это.

– Юра, ты не привык спать с кем-то… – начала было я.

– А ты привыкла?

– Больше, чем ты. Мне вообще все равно, где спать. Ты меня знаешь, я и стоя могу.

Он молчал. Надеюсь, что фразу о «все равно где» он не воспринял как «все равно с кем».

– Юра, мы не должны что-то менять в наших жизнях из-за этого.

– Ты так говоришь, как будто произошло что-то очень обычное. Я не знаю, как ты все это оцениваешь, но, подозреваю, что кардинально отлично от меня, – он нахмурился.

– Не думай, что для меня произошедшее ночью – дело житейское…

Он перебил:

– А разве нет? Разве не об этом вы с Олегом постоянно шутите?

– Шутим, ты прав.

Кажется, придется говорить о чувствах. Я надеялась перенести это на будущее. Но Юра, видимо, действительно пережил намного более сильные ощущения прошлой ночью, чем я. Я доверилась? Я за целый день ни разу не подумала, насколько сложно довериться было ему. Он говорил мне о любви, он рисковал Мишиной любовью ко мне, он открыл свое сердце. Если бы он еще и допустил меня к телу, так, как я хотела, у него, наверное, психика вообще бы не выдержала.

– Юра, ночью ты говорил…

– А ты отвечала. Или это была не ты?

– Я отвечала?!

Он молчал. Мне казалось, я слышу, как падает его сердце. Он предвкушал, что я сейчас скажу: «Это был только секс, не преувеличивай, парень». Ведь обычно так мы с Олегом и шутим. Языки бы нам повырывать. Еще бы при детях такое говорить начали.

– Я говорила, что твоя.

– Я понял. Это было там и тогда, – его голос упал.

– Это не только во время оргазмов, это и здесь и сейчас!

– Нет. Ты уже не чувствуешь этого.

– Юра, я не отказываюсь от своих слов, но и значение этого слова в разных случаях – разное. То, что я могу позволить тебе в постели, нельзя делать со мной за пределами спальни.

– Я не понимаю.

– Я имею в виду подчинение и все то, что означают слова «я твоя».

– Ты боишься, что я буду насиловать тебя и морально? Ты боялась меня?

– Нет… И это не было насилием! – поспешно добавила я.

Но было уже поздно. Он опустил голову.

– Я постараюсь себя контролировать.

– Опять? Ты все время под контролем? А если ты себя отпустишь, что будет?

– Честно? Будешь сидеть дома. К нам перестанут ходить мои друзья, на милонгах ты не будешь иметь право соглашаться на танду с другим, я буду ревновать тебя к Мише и запрещу его целовать. Я превращу нашу жизнь в кошмар. Не думай, что я не понимаю абсурда, до которого могу дойти, если буду идти на поводу у своей зависимости.

– Зависимость? Ты так меня называешь?

– Ты не давала разрешения называть тебя иначе…

– Я для тебя просто страсть, с которой ты ничего не можешь сделать? – я не могла успокоиться.

– Как же не могу? Я же только что сказал, что бы сделал, если бы «не мог».

– А еще ты сказал: «Не давала разрешения». Очень странно слышать это от человека, который без предупреждения вошел в меня, который признавался мне ночью в любви!

– Я должен был получить и на это санкцию?

Я прошла мимо него к себе в спальню. Он остановился в дверном проеме.

– Ты об этих словах начала говорить? Я помню, что ты мне не ответила. И я не жду ответа.

– Не ври.

– Я не жду его сейчас. Наверное, лучше бы я промолчал, но я хотел сказать, я хотел войти, я хотел кончить. Я не жалею ни о чем, и не отказываюсь. Я люблю тебя. И ты это знаешь. Ты знала это, когда уезжала с Егором. Я подумал, что если эти слова не остановили тебя тогда, то они не сыграют никакой роли для тебя и сейчас, и я могу говорить это только потому, что сам хочу. Потому что не могу это уже в себе держать! Я не рассчитывал на ответ.

В груди что-то сжалось. Стало больно. Не так, как в горле, когда плакать хочется. Слезы не просились, просто закололо и захотелось согнуть себя поперек. Лечь на пол и скрутиться в узел. Что-то заболело внутри. Вот оно, сердце. Здравствуй. Я надеялась, мы опять встретимся при каких-то счастливых обстоятельствах, а не тогда, когда я чувствую себя последней паскудой. Этот человек, лучше которого я и не знаю в жизни – ну разве что его сына – признается в любви к существу, которое, он знает, все равно не способно понять этого, поэтому он это делает для себя, для Вселенной, для Бога. Он признает, что любит то, что само любить не способно. А может, он прав? Может, не Вадим виноват… Это я не умею, мне не дано?

– Юра…

– Это тебя ни к чему не обязывает, слышишь? И эта ночь…

– Только не говори, что и она меня ни к чему не обязывает!

– Тогда мне больше нечего сказать кроме «спокойной ночи».

Он ушел к себе. Вот она, проблема: поступила! Давай, решай ее! Это не его комплексы. Не его страхи нам мешают. Это со мной что-то не так! Я не знаю, как развязать узел, в который заворачивало меня щемящее сердце. Я постучала в его дверь. Открыла.

– Можно?

Он сидел на кровати и смотрел на меня. Я вошла, прикрыла за собой дверь. Остановилась.

– Юра, мне трудно. Я боюсь, что потеряю тебя и испорчу все. Я не против спать здесь, но я не чувствую потребности в этом. Я все иначе воспринимаю, чем ты и, я бы очень хотела, чтобы мне было дано чувствовать так же, но я… я не хочу притворяться.

– Я не хочу, чтобы ты притворялась.

– Ночью я говорила искренне. Так и было.

– И прошло?

– Нет. Но, боюсь, я не буду соответствовать твоим ожиданиям. Я не твоя, в смысле…

– Я и не ожидаю от тебя собачьей привязанности.

– Я уже слишком взрослая для таких чувств.

– А я?

– Может, я растеряла все по дороге, пока шла сюда…

– Я рад, что ты пришла. С тем, что есть. Ты останешься?

– А ты не будешь молча от меня чего-то ждать? Потому что рискуешь, что мое тупое сердце ничего не заметит, и ты будешь страдать!

– Я рискну.

– Я останусь.

Он не ласкал меня ночью, не целовал утром. Ушел. Вернулся. Мы легли спать. Спали. Позавтракали, обсудили его вчерашние операции. Встретились в бассейне. Поплавали, вернулись домой, легли спать. Я уже давно была готова к сексу. Попробовала его поцеловать. Он увернулся, перевернул меня набок, обнял со спины. Заснули.

– Доброе утро! – поприветствовала его я возле ванной. – Кофе?

– Пожалуйста.

Я сварила кофе, приготовила бутерброды. Он вышел из душа. Было так странно: спать в его объятиях, знать его поцелуи и вот так ходить мимо друг друга. Ни прихлопывания по попке, ни чмокания в щечку, ни флиртующих улыбок. Все, как раньше. Но я уже хотела сближения. Странно, но мне хотелось опять испытать ту ночь. Вот такую же: с силой, с болью, со страстью.

– Юра, я вот подумала, что редко вижу тебя спящим. Ты вообще спишь?

– Это ты спишь! И Миша. Больше я такого ни у кого не видел. Завидую тебе, – сказал он, откусывая бутерброд.

– Да, у меня крепкий сон… А у тебя нет?

– Я плохо сплю. Особенно в ночь с понедельника на вторник.

– Послеоперационный день сказывается?

– Просто в понедельник их всегда больше, чем обычно. И самые сложные. Да. Трудно расслабиться.

– Я думала – наоборот. Устал – уснул.

– Нет. У хирургов с этим проблемы, и я – не исключение. И не только у хирургов. У всех, у кого сбитый график и напряженная работа.

– Ты принимаешь снотворные?

– Держусь пока. Я видел, что происходит с зависимыми от снотворного. Со временем сна они не творят, а вред приносят. Я просто не сплю. Лежу, читаю, слушаю музыку… теперь на тебя смотрю.

– Это плохо. Плохо, что не спишь. Очень плохо. Это так же важно, как еда, вода и все остальное. Отсутствие сна чревато проблемами с сердцем, с весом, с потенцией. Сейчас у тебя, конечно, все ок, но у тебя организм сильный. И это вопрос времени. Я бы на твоем месте уже не выдержала.

– Радует, что тебя это беспокоит. Если бы не знал о твоем профессиональном интересе к мужской потенции – даже сделал бы для себя утешительные выводы.

– Поэтому ты не разрешал мне ничего сделать? Во время секса? Боялся, что я буду действовать, как профессионалка? И тебе это было бы неприятно?

– Нет, не поэтому, – он доел, допил. Я ждала, что он договорит, но он сменил тему.

– Олег зовет сегодня в гости. У него именины.

– Чего?

– У него новая девушка, и он хочет праздника. Вычитал что-то про день Олега. Короче, делает у себя вечеринку. Зовет нас с тобой.

– Странно, что он меня еще куда-то зовет. Я думала, что после того случая в лесу твои друзья не захотят меня знать вообще.

– Они каждый день о тебе спрашивают и много раз просились в гости.

– Почему же не пришли?

– Я не пускал. Доброе утро, малыш! – к нему из-за спины подкрался Мишка в пижаме.

Юра поцеловал его, махнул мне рукой и ушел.

На вечеринке было с десяток незнакомых людей. К счастью, не из больницы. Олег, несмотря на девушку, бросился ко мне с радостными воплями и закружил в объятиях.

– Как же я рад видеть тебя в добром здравии! Хотя я уже начал было находить очарование в твоих экзотически желтых глазах.

– Перестань!

– Знакомьтесь, это Маричка. Девушка свободная, но, предупреждаю, оригинальных и независимых взглядов. Короче, зубы пообломаете, а еще и без рук останетесь, если будете их распускать!

– А она еще и боевыми искусствами владеет?

– Владеет, еще и какими. Но руки оторву тебе я – не нужно, надеюсь, убеждать, что я знаю, как твои кости устроены?

В устах травматолога такие шутки звучали двусмысленно. Олег отвечал симпатичному брюнету, которого звали Даниилом, и который был его двоюродным братом. Весь вечер Даниил пытался угостить меня коктейлем, заговорить об искусствах, которыми я владею – одним словом, привлечь внимание. Иногда это было на грани. Я поймала себя на открытии: мне сложно с ним говорить. Это была не беспочвенная истерика, когда я высказывала Юре, что стала уязвимее. И это усугубилось: Юра не просто сломал мой стержень, я чувствовала теперь силу других самцов. Меня это тревожило. Мне нужно было начинать активную сексуальную жизнь, в которой я тоже буду играть роль, иначе я вообще растаю.

И это не единственное, что меня тревожило. Юра не пускает к нам своих друзей, хотя раньше они часто приходили, по крайней мере Олег. И вот теперь мои подозрения оправдались: ребята о нас не знают. Я – не его девушка. Я свободна и одинока по-прежнему. Ну хорошо, тогда нечего так пристально следить за руками Даниила и моими действиями! Юра перемещался по комнате, но я все время чувствовала на себе его недобрый взгляд. У Олега что-то не вышло с новой подругой, она ушла, но он не расстроился, не в его правилах. Он начал играть в борьбу за меня с Даниилом. Братики сейчас подерутся!

Это было бы весело, если бы Олег не попытался усадить меня к себе на колени и не делал всего того, что обычно мы делаем, когда видимся на вечеринках. Мы дурачимся, обнимаемся, похабно шутим. Но сегодня мне этого не хотелось. Я чувствовала, как Юра оценивает, и сердилась: на себя за то, что не могу справиться с ситуацией и на него. Он не сказал никому о нас, значит он меня стесняется? Спать с няней сына – это ведь пошло, да? Это слишком ожидаемо? И вообще, это не для него. Он не такой! У него же репутация холостяка с холодным сердцем.

Когда-то я подозревала, что у него есть запретная связь с барышней, которая все терпит. Я сама стала такой барышней. Терплю и молчу. Вот и ты теперь смотри и терпи то, что меня трогает твой друг и каждый мужчина воспринимает меня как вызов и шанс провести бурную ночь. В их глазах я свободна и доступна.

– Олег, я тебя не узнаю, – сказал Даниил. – Ты говоришь, вы давно знакомы, и что – до сих пор только друзья? Признавайтесь, сколько раз ты оставалась у него на чашечку кофе?

Родственничек Олега уже изрядно выпил. Хотелось куда-то спрятаться.

– Держи язык за зубами, – предупредил Олег. – У Марички есть священное прикрытие, ему три года. И этот парень – очень силен!

– Но боюсь, не настолько, чтобы такая женщина жила полноценной, счастливой жизнью.

– Олег, я… мне нужно позвонить. – под таким глупым предлогом я выбралась из кресла, которое они обсадили.

– Эй, детка! – Олег пришел на кухню, где я попыталась скрыться. – Ты как? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Такое… Коктейлей мне хватит. Я сварю кофе, ты не против?

– Ну, если ты не боишься обнаружить знание моей кухни и нарваться тем самым на новые скабрезные шуточки моего братца… Он запал на тебя. Слушай, ты обиделась? Я бы заткнул ему рот, но ты обычно сама это делаешь, и с удовольствием. Я хотел оставить тебе эту жертву.

– Я не в форме.

– Вижу. Ты сама не своя. И своим поведением ты еще больше вызываешь желание тебя задеть. Я весь вечер недоумеваю, что ты такая тихая. Думал, это уловка для Даньки, чтобы он клюнул, и чтобы потом выдать ему, как ты обычно…

– Я еще не пришла в себя, после того случая.

– Слушай, я не говорил тебе, но ты должна знать, что мы с ребятами не осуждаем тебя. Ты, конечно, выпендрилась с Егором, но… Мы же знаем, что, на самом деле, ты никому ничего не должна… Он подонок и не имел на тебя никакого права. И Юрка правильно сделал, что въехал ему.

– Спасибо, Олег. Мне важно это слышать, – я обняла его.

– Я еду домой!

– Не мешай, Юра. В кои-то веки я добился взаимности! – ответил вошедшему Юре Олег. Я отошла от него, но он еще удерживал меня за плечи. – Ты нам помешал! – дразнился Олег, и я хотела стукнуть его туркой по голове. Он не знает, что творит! Да что я, собственно? Мы же друзья…

Юра был мрачнее тучи.

– Я вижу. Ты едешь?

– Да.

– А кофе? – спросил Олег.

– Олег, я тебя от всей души поздравляю, жаль, что эта Таня, или как ее там… не оценила твоих творческих ухаживаний, но… мне и вправду рано еще тусить до позднего часа. Ты видишь, какая я. Я лучше поеду.

Юра намеревался открыть боковую дверь машины для меня, но остановился.

– Может, ты хочешь остаться?

– Вовремя спросил…

– Еще не поздно вернуться.

– Одной? Ты сознательно мне это предлагаешь?

– Нет… Я просто хочу знать, чего ты хочешь.

– А я хочу знать, чего хочешь ты.

Он открыл дверь.

– Тогда садись. Скоро узнаешь.

Когда мы поднимались в квартиру, я остановилась у двери Игоря Борисовича.

– Только десять вечера. Заберем Мишу?

– Утром заберу.

Я пошла вверх по ступенькам. Очень хорошо, он меня отворачивал все эти ночи, чтобы сделать это со мной из-за ревности? У нас могут быть здоровые поводы?

Когда за ним закрылась дверь, мне стало все равно, что послужило поводом. Он поцеловал меня еще одетую. Не давая разуться, повел в спальню. Там раздел, снял сапожки, колготки, развел ноги, поцеловал. Так я достигла первого пика. Ночь была почти такой же. Я так же отдавалась, но делала это уже с готовностью, было так же хорошо, он был таким же ненасытным, он так же не дал простора моим бедрам и рукам… Он был сверху, сзади, сбоку, но он не выпускал меня. Все же мне было сладко. Он был чуть-чуть осторожнее и иногда медленнее, что я особенно оценила утром, когда поняла, что болевых ощущений нет. Но еще перед сном я отметила, что сегодня он не шептал мне «моя» и не признавался в любви. И он защищался.

Мы занимались сексом следующей ночью, и следующей. Только Мишка засыпал, Юра брал меня за руку, отводил в спальню, и там я засыпала в его руках после нескольких часов наслаждения.

Утром в субботу я проснулась, как всегда, одна в комнате, но с какой-то назойливой мыслью. Что-то меня не отпускало. Я рассматривала пальцы, подумала о том, что хочу походить некоторое время без лака, вспомнила, как он их облизывал, как целовал между пальцами и выше, и… вспомнила! Я, голая, вскочила с кровати. По пути схватила халат и, завязывая на ходу, отправилась искать Юру. Из ванной выбежал Хорошо с мокрыми лапами. Дверь осталась открытой, значит, они только вернулись с пробежки. Я распахнула дверь, Юра мыл руки.

– Ты – манипулятор!

Он удивленно застыл. Потом спокойно взял полотенце и, вытирая руки, не глядя на меня, ответил:

– Что-то слишком долго я этого не слышал…

– Ты не ответил вчера!

– Не ответил на что?

– Я говорила тебе, я шептала тебе… не помнишь?

– Скажи, – он понимал, о чем я.

Я рассердилась еще больше.

– И скажу! Я шептала тебе: «твоя»! Много раз. А ты, а ты ни разу не подтвердил. Как это называется? Все? Ты сломал мою волю, ты заставил меня себя такой признать, и все? Доволен? Ты понимаешь, как я себя чувствую?

– Я? Я-то понимаю. Но для тебя? Я думал, это только секс…

– Не думал ты так!

– …для тебя, – закончил он фразу.

Мы замолчали. Я громко и сердито дышала. Он смотрел на меня.

– Закрой дверь, – спокойно сказал он.

Меня долго не надо было просить, я отвернулась.

– Нет, ты останься здесь! – развернул он меня к себе одной рукой, другой закрыв дверь и защелкнув замок.

– Что ты… Я не за этим сюда пришла! – возразила я ему, когда он развязал халат и усадил меня на стиральную машину. Здесь мы уже были… И тогда нам помешал Миша.

– Миша через полчаса проснется… – попыталась возразить я, но его руки уже было не остановить. Он понял, что после этой ночи нам не нужны прелюдии.

После этой ночи Юра проник в меня легко и глубоко.

– Ты за этим пришла.

Он снял с себя футболку, стянул брюки. От него пахло потом, руки были холодными, волосы пахли улицей. Но я уже была готова к нему.

– Теперь объясни мне, что для тебя значит, быть моей? – спросил он. Что я могла сказать, открытая перед ним, видя его, совершенно готового, так близко к себе?

– Я твоя… потому что сделаю все, что ты скажешь. Я твоя, потому что мне нравится тебя слушаться, я хочу раствориться в тебе. Хочу, чтобы ты вошел в меня и потерялся во мне. Я пойду, куда поведешь, не отстану, не отойду, не уйду, я… ах!

Он уже был во мне. Сначала медленно, потом быстрее. Достигнув пика, я поняла, что он во мне, но он не двигается. Я открыла глаза. Его лицо было очень близко, он смотрел на меня.

– Моя?

– Да.

Не прекращая смотреть на меня, он начал толчки. Я видела, как его зрачки покрывает туман, он выныривал и заглядывал мне в глаза, опять падал в себя. Я упиралась руками сзади. Я должна его выдержать! Я боялась, что мы сейчас упадем с этой машинки или что-то сломаем… И я не хотела, чтобы это заканчивалось.

– Моя! – закричал он.

Все. Он навалился на руки, которыми уперся в машинку, и на меня. Он был тяжелый и горячий.

– Как бы я хотела, чтобы тебе было хорошо так же долго, как и мне, – прошептала я.

– Я обречен быть твоей слабой копией и только завидовать. Сну, оргазму…

Моей слабой копией? Это я себя такой считала, правда я завидовала его интеллекту, а он – моей способности получать земные удовольствия.

– Я хочу его поцеловать.

Юра посмотрел на меня.

– Нет.

Он оставил меня, задвинув за собой дверь душевой кабинки. Я видела очертания его тела сквозь матовое стекло. Ягодицы, плечи, ноги. Я хотела их гладить, хотела целовать, трогать. Мне было мало! Но я чувствовала, что если буду настаивать, он может закрыть то, что начал приоткрывать. Нужно выждать. Не знаю чего, не представляю, как я это сделаю, но я до него доберусь. Мне это было нужно.

Мы ходили на выставку рептилий в ботанический сад, потом я была у мастера по маникюру. Потом села с книгой о рекламе в кафе и просидела в нем до темноты. Сделала на полях много пометок, запланировала обработать завтра новые данные. Вернулась, приняла душ. Вместе легли спать.

Я проснулась от крика. Не моего. Я его не помню, но, наверное, звук был достаточно громким, если даже меня разбудил среди ночи. Юра сидел на кровати, опустив голову и тяжело дыша. Он прятал лицо. Я посмотрела на мобильный: три часа ночи.

– Ты что? – спросила я его, обнимая за плечи. Он машинально отодвинулся.

– Извини, что разбудил. Мне сон приснился. Плохой.

– А что тебе приснилось?

– Не хочу об этом говорить.

Он замолчал. Поднял голову. Обернулся и заставил меня лечь.

– Спи.

– Ты испугался чего-то?

Он посмотрел на меня.

– Я не хочу, чтобы ты от меня беременела.

– Почему?

– Ты изменишь мне.

– Глупости… это просто… это сон!

– Это моя реальность.

– Юра… ты умеешь вовремя… После первого раза еще была кровь пару дней, и я думаю… но сегодня… А знаешь что? Не переживай. Я никогда не беременела. Я слабо верю в вероятность такого чуда. Так что расслабься.

Я опять хотела спать. Наверное, днем я бы запаниковала, услышав от него такое заявление, но ночь… Она была святым временем. Я путешествовала в своих снах. Там было столько всего яркого и красивого, там были герои и сюжеты. Я возвращалась.

– В тебя кто-то кончал раньше?

– Нет… Это не важно. Давай, поспим еще? – я попыталась еще продержаться с ним в одном измерении. – И даже если это и произойдет – это хорошо. Сбудется мой коварный план…

– Какой план? – он выковыривал меня из сна.

– Ну ты весной уедешь, и… Юра, я утром расскажу.

– Нет, сейчас. Какой план?

– Я придумала как-то, что ты уедешь, а я тебя перед этим соблазню, и ты оставишь во мне ребенка. Только для меня. Ну просто от тебя такие дети клевые получаются…

– Ты серьезно?

– Нет, конечно. Это так, сюжет такой.

– Плохой сюжет.

Я открыла глаза.

– Почему плохой? Каждому – по ребенку! Это интересно. И это – искусство! Нельзя так критиковать…

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, но ты что же, одна собиралась остаться с ребенком? Ты думала, что я тебя оставлю? Потому что я уже один раз так поступил? Как ты можешь сравнивать?

– Нет… Юра, это не план, это мои фантазии. Их у меня много, и лучше тебе не знать, что у меня в голове.

– Я не понимаю тебя.

– А тебе и не надо. Не понимай, люби меня…

Я не помню, говорили ли мы еще или это уже было во сне. Потому что мне снились много маленьких Миш, и сюжет мне нравился. Юра ничего не понимает в литературе и в драмах.

– Доброе утро! Какие на сегодня планы? – весело спросила я, заходя на кухню.

– Поговорить с тобой.

– О чем?

– О нас.

– Ой, может, не будем с утра?

– Что это был за бред ночью?

– Ночной бред! – весело резюмировала я, отпивая кофе из чашки.

– Нет, ты это давно выдумала!

– Хорошо, давай серьезно. По поводу забеременеть от тебя – это идея была… Но она была шуточной.

– Ты думаешь, я могу оставить тебя с ребенком?

– Нет. Я так не думаю. Но то, что ты вчера сказал… Если это произойдет, то это не означает, что я тебя послушаюсь.

– Ты – лгунья!

Я оторопела!

– Сначала ты говоришь: «Я – твоя, и я тебя буду слушаться», – а потом отказываешься. Ты говоришь: «Не уйду», – и все равно продолжаешь думать, что весной мы, как изначально и планировали, разъедемся.

– Знаешь ли… Да мне все равно, как ты меня оцениваешь! Я никогда не откажусь от ребенка, как бы это тебя не огорчало!

– Извини, я преувеличил. Не подумай, что я буду просить тебя сделать аборт, но если в этот раз не получилось, то я больше так делать не буду…

– Очень хорошо, а ты думаешь, что после таких твоих слов я захочу тебе признаться в том, что жду от тебя ребенка?

Он с ужасом посмотрел на меня.

– Юра, не надо так на меня смотреть!

– То есть это был не бред? Ты, правда, можешь так поступить? Скрыть от меня?

– Слушай, давай остановимся? Мы сходим с ума. Оба. Ты подозреваешь меня в поступках, которых я не совершала, а я обижаюсь на то, что ты выдумал или тебе приснилось. Если честно, то я вообще сомневаюсь, что ты спал…

– После – конечно, уже нет. После таких твоих слов и этого кошмара… Конечно, спал, о чем ты?

– Я хочу это увидеть когда-нибудь.

– Ты думаешь, что я – лунатик? – он улыбнулся. – Нет, это просто сны и бессонница.

– И часто бывают кошмары?

– Бывают. Иногда часто.

– И что снится?

– Разное. Последнее время, с твоим участием.

– Тебе нужно восстановить нормальный сон. Как ты можешь на операции идти в таком состоянии?

– У тебя есть претензии к моему состоянию?

– Нет, но будут! Еще пару лет – и обязательно будут! Ты же сгоришь! Разве ты не понимаешь?

– Понимаю. Но я не хочу заставлять себя искусственно.

Я знала, как помочь ему без химии. Но если бы только он согласился. Нужно втереться в доверие, нужно его расслабить и успокоить.

– Давай так, мы не будем говорить о том, что тебе приснилось, и что я себе навыдумывала? Я забуду это, а ты… Ты знай, я не вынашиваю план, как и когда уйти от тебя. Я не думаю об этом. Также как и о том, что вчера на самом деле произошло в ванной. Честно, я за весь вчерашний день – ни разу об этом не подумала. Не знаю, почему. Наверное, сейчас какие-то другие эмоции и страхи сильнее.

– Ты мне скажешь, если…?

– Обещаю, что скажу.

Ближе к вечеру я на кухне готовила ужин. Мишка «помогал» мне. Дверь в кабинет его папы была открытой, он там что-то читал. Я услышала звонок его мобильного. Через секунду он заглянул в кухню, на ходу зашнуровывая туфли.

– Я уезжаю. У моего пациента осложнения. Очень серьезные. Я, наверное, не вернусь сегодня.

Исчез. Я не писала, не звонила. Сегодня воскресенье, моего доносчика Вали – там не было. Я позвонила ей в девять утра понедельника.

– Да, Маричка, он на операции. С ночи длится, я пришла, а они все тут.

– Сообщи, когда закончится.

Она позвонила в одиннадцать:

– Вышли. Мисценовский весь мокрый. Следующая операция в 14.30. Но ему сейчас привезли еще одного сложного пациента. Он взял. Там мелкое вмешательство для него, но сейчас больше некому.

– Ничего, что он ночь простоял?

– Ой, не говори, три бригады сменилось, но он же никогда не уходит. Ему уже и не предлагает никто.

– Кофе ему отнеси.

– Я уже.

– И еды какой-то…

– Ой, нет! Он так накричал на меня когда-то, когда я ему котлетку в операционную хотела пронести…

– Ладно. Держи меня в курсе.

Третья операция закончилась в семь вечера. Он пришел в половине восьмого.

– Привет. Я тебе ванную приготовила. Будешь?

Он бы выказал удивление, если бы мог выражать эмоции. Дома, обычно, он это делал, но не сегодня. Глаза уставшие, молчаливый, на лице ничего не прочесть. Он пожал плечами.

Когда он вернулся из ванной, я предложила ужин.

– Не хочу. Я пойду к себе.

– А что будешь делать?

– Почитаю что-нибудь.

Он часто так делал, я помнила. Особенно по понедельникам. Но и без того тяжелый день растянулся почти на сутки. Я не стала возражать. Я боялась вызвать его упрямство, которое он будет проявлять потом бездумно, по любому поводу. Мне еще нужно было его кое на что уболтать. Мишка, сам того не желая, подыграл мне. Сегодня днем на занятии лепкой они с мальчишками устроили бег с препятствиями. Ничего не слепили, зато ребенок уже в восемь вечера отключился. «Отлично, значит, я пойду и слеплю твоего папу!».

– Тебе сделать чай? – заглянула я к нему. Он сидел за столом.

– Ты знаешь, я столько кофеина выпил сегодня…

– Это чай на травах.

– Что-то новенькое, – проворчал он.

– Я сама делала.

– Какие травы?

– Сбор. Там очень много всего, но все в рамках закона. Будешь?

– Давай, – нехотя, он дал согласие.

Пришел на кухню. Взял чашку с успокаивающим сбором, выпил один глоток, скорчил гримасу, но продолжил пить дальше. Я не надеялась на эффект, но это был только второй этап.

– Что читаешь?

– Не имеет значение что, когда – так. Смотрю в экран и понимаю, что уже пятнадцать минут читаю одну и ту же страницу. Голова не варит.

– Пойдем, полежим? – предложила я.

– Еще рано.

– Миша спит уже.

Он поставил пустую чашку на стол.

– Маричка, я боюсь, я не в форме сегодня.

– Полежать ты в форме? Ну, пойдем?

– Ты что-то задумала?

– Нет… – я вела его за собой, за руку.

– Ты меня обманываешь, я чувствую.

– Чуть-чуть.

В спальне были зажжены свечи и горела ароматическая лампа, играла легкая музыка. Он с порога оглядел все это со скепсисом, но все-таки зашел. Сел на кровать.

– Ничего, что я немножко изменила твою холостяцкую берлогу?

– Я не против всего этого, но я же сказал…

– Я слышала.

– Если ты собираешься «все сделать сама», то… мне нужно тебе объяснять, что я очень против этого?

Я села у его ног. На его лице наконец-то что-то прочиталось. Он явно не доверял мне и был готов высказаться.

– Не дергайся так, – улыбнулась я. – Давай я тебя сразу успокою: я не хочу сегодня заниматься сексом. И не собираюсь тебя соблазнять. Честное слово!

– Я тебе не верю.

– Я даже не буду спрашивать, почему ты так этому противишься. Мне это вообще сегодня не интересно.

Он вздохнул.

– Но что-то ты ведь замыслила? – он показал на комнату.

– Да. Ты ответь мне, какие у тебя планы на вечер? Сегодняшний?

– У меня нет планов. Но скорее всего, я буду читать. Хотя у меня это не получается.

– Был тяжелый день, – подсказывала ему я.

– Ммда. Вот музыка эта мне нравится, я ее, пожалуй, послушаю.

– Может, поспишь?

– Я бы не против, – он криво улыбнулся.

– Так давай?

– Я не могу! Я глаз не сомкну!

– Я хочу сделать тебе массаж, – сказала наконец я, делая паузы между словами.

Он фыркнул.

– Я не засыпаю во время массажа.

– Я могу попробовать?

– Не уверен.

– Давай договоримся: ты разденешься догола, но оставишь зоны табу. Там я тебя трогать не буду. О’кей?

Он засомневался.

– Только массаж! – обещала я. – Ты не должен засыпать, ты не должен ничего. Просто пусти меня к телу? – наверное, зря я добавила последнюю фразу, потому что он опять напрягся.

– Давай не будем? – сказал он.

Но он же почти согласен был!

– Ты думаешь, что я это делала другим, и поэтому не хочешь?

– Нет.

– Как же нет, если да? – я встала и пошла тушить пальцами свечи. – Ты не разрешаешь мне ничего, потому что знаешь, и ты прав, через мои губы и руки проходили другие мужчины. Я не понимаю только одного: как ты с таким чувством вообще пускаешь меня в постель?

– Не обижайся, пожалуйста. Я не поэтому против твоих ласок. Я сейчас не смогу быть красноречивым, поэтому просто поверь мне: я не думаю, когда занимаюсь с тобой любовью, о других твоих любовниках. Это правда! Меня не беспокоит прошлое. Будущее – да, но не твое прошлое. Более того, я хорошо понимаю, что нас во многом спасает твой опыт. Не было бы их всех, не было бы и тебя здесь. И ты не была бы такой.

– Почему же тогда?

– Я устал. Я не готов сейчас об этом говорить.

Мы замолчали. Я опять терпела фиаско.

– Мне так хотелось помочь тебе.

– Ты зря потратила бы время.

– Моя мечта того стоит.

– И о чем ты мечтаешь?

– Посмотреть на тебя, спящего.

Он устало улыбнулся:

– Это маловероятно. Я не могу расслабиться, пока ты бодрствуешь. Я не представляю себе, чтобы я закрыл глаза, пока ты еще здесь. Пока ты не ушла в свои сны, – он вздохнул. – Ладно, раз ты так загорелась этой идеей, а мне все равно делать нечего, давай!

О, боги! Спасибо! Я улыбнулась. Он разделся и лег на живот. Я сняла халат и осталась в трикотажном комплекте для сна. Мне придется много передвигаться: вдоль него, через него, над ним – и мой комфорт был мне профессионально важен.

Сначала я погладила его по голове, потом спустилась к шее, лопаткам, вернулась к плечам, вышла на руки. Я знакомилась и кружилась на постели вокруг его тела. Мои ладошки узнавали его поясницу, ягодицы. Он напрягся.

– Тшшшшш, – сказала я. – Тут мышцы и нервы, мне важно знать.

Он расслабился. Я осмелела и раздвинула его ноги. Села между ними и так начала знакомиться с ногами, со ступнями. Понятно. Я перешла к разминанию, понимая, насколько тяжелым будет этот этап. Это было сложно! Юра был твердым, несмотря на танцы, растяжку и бассейн. Эта зажатость в спине и ногах была наполовину профессиональной, наполовину психологической. Он замычал.

– Будет немного больно.

– Даже я такого не говорю людям.

– Потому что когда ты их режешь, они в отключке. А мне приходится работать с бодрствующим, подозрительным и напряженным пациентом. Знаешь, как тяжело?

– Ты устала? Хватит уже. Мы давно…

– Я только начала.

Он стонал то от удовольствия, то от боли. Сначала я сделала классический массаж и уже почувствовала, как тело стало податливее, но моя цель была другой. Я начала его раскачивать, с маленькой амплитудой, из стороны в сторону. Он уже почти был моим, его мышцы, пусть деревянные, пусть с множеством блоков, но уже настроились подружиться со мной. Подружатся через пару дней моих настойчивых ухаживаний, но сейчас мне не они нужны. Сейчас мне нужен твой мозг, мой дорогой нейрохирург.

Это длилось долго, я была уже мокрой от предыдущего сеанса и сама была готова уснуть от этих монотонных, пульсирующих движений. Но я не сдамся. Мне не нужно было смотреть в его лицо, я чувствовала сквозь ладони: уже близко, но еще нет. Я сползла по телу, не нарушая ритма. В холистическом массаже важно еще говорить, но это теория. В моей сегодняшней практике важно было запутать и обезвредить. Я развела руки и повела их по его ногам, к ступням. Сейчас либо да, либо нет. Если остановлю кач, то уже не вернусь. Кажется, готов. Рискну!

Я замерла и, сев в его ногах, прислонила обе ладони к его ступням. Правую – к правой, левую – к левой. Пальчиками к пяткам, своими подушечками я доставала до его пальцев. Я отдавала все свое тепло, все свои лучики, все тебе, мой сладкий, все… Я просидела так около десяти минут. И я услышала. Глубокий вдох, глубокий выдох. Еще раз, еще. Темп ровный. Он спит. Я осторожно убрала руки, накрыла его покрывалом. Я так боялась нарушить то хрупкое, созданное мною, что даже одеяло мне казалось сейчас тяжелым и способным его разбудить. Он так чуток, он… Я даже сама затаила дыхание, слушая его. «Нет, – подумала я, улыбаясь. – Не проснешься». Он очень устал, и он упал в сон. Ему туда давно было нужно, просто его нужно было отвести. Взять за руку и… Я посмотрела на него. Да, за стеной у меня спит такой же мальчик. Который час? Пол одиннадцатого. Он был сложным, но он стоил моих усилий.

Я хотела уйти и лечь в другой комнате, чтобы только не разбудить его. Но потом передумала. Это Мишу можно оставить без опаски: он проснется, сам встанет, сам поиграет, сам найдет меня или даже позвонит. А этого мальчика нельзя было оставлять. Я не знаю его ночного поведения: вдруг он проснется через час, не увидит тут меня и закатит потом истерику? Устроит молчаливый бойкот? Припишет мне коварные злодеяния? Нет, я лучше аккуратно прилягу с краю. Буду всю ночь стеречь его сон. Я фея! Я их ночная фея! Стоило мне вспомнить сказочных персонажей, как мой план стеречь Юрин сон провалился. Я ушла в свои сны.

Я впервые проснулась не одна. Юра спал на том же месте, даже в такой же позе. Очень хотелось, чтобы он проснулся и увидел, что я первая! Я полежала с полчасика и не выдержала: такие долгие паузы бездействия не для меня. Ладно, в другой раз. Я бесшумно вышла из комнаты, пошла готовить завтрак.

* * *

Он: Он впервые за неделю проснулся один. Где она? Ушла? Который час?!

Он, не отрывая взгляда от экрана телефона, сел на кровати. Выключил его, включил. Надел брюки, рубашку, но все еще не верил, что ему нужны они, а не спортивный костюм. В коридоре он посмотрел на настенные часы. Это правда, они показывали семь тридцать.

Юра зашел на кухню молча. Он вопросительно на нее смотрел. Объяснение может быть только одно, но зачем она это сделала? Она же знала, что он против медикаментов. Да, он выспался, и один раз не вызовет привыкания, но зачем подсыпать?

– Это был чай? – его голос нельзя было назвать дружественным.

– И тебе, доброе утро! – улыбнулась она, наливая кофе.

– Маричка, скажи мне правду, что это было?

– Это, Юра, был сон. Нормальный, здоровый, сейчас посчитаю: девятичасовой сон. Один час лишний, но, учитывая две тяжелые операции и еще одну с малыми вмешательствами – этот час можно простить.

– Я никогда в жизни не спал больше шести часов! И то в юности.

– Ты думаешь, это плохо скажется на твоей работоспособности? Ты себя сейчас плохо чувствуешь?

– Не ерничай! Я чувствую себя обманутым!

– Почему же? Я не виновата в том, что ты мне не веришь!

– Что было в чае?

– Ромашка, лаванда, валериана, донник, боярышник… Тебе все перечислить? Могу даже пропорции назвать и время сбора. Это был просто травяной чай. Юра, я не стала бы добавлять туда химию! Как ты можешь меня в таком подозревать?

– Я не хочу, но я не понимаю…

– Вчера я практиковала пять техник массажа. Из них три – расслабляющие.

– Мне делали массаж! – такого ему никогда не делали… Хотя в Берлине хирургов обязывали отмечаться у массажиста, но Юра часто отлынивал от этого.

– Двадцать минут, массажист в поликлинике?

– У меня нет времени посещать сеансы массажа!

– А не мешало бы!

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя блоки по всей спине, особенно в шейном отделе!

– У меня теперь тут крепатура… – он потянул шею.

Там появилась тянущая боль. Кажется, она говорила правду. Ему стало совестно, что он подозревал ее на пустом месте.

– Конечно, я размяла мышцы, заставила лимфу двигаться. У тебя застойные процессы здесь, а я их расшевелила… – она дотронулась до верхнего грудного отдела. – Не дергайся ты!

– Извини, – но не такая уж она простая, это он тоже помнил. Возможно, был гипноз… Хотя, это мог быть и просто массаж. Очень хороший и в хорошем исполнении…

– Здесь, – дотронулась она до поясницы. – И здесь, – она наклонилась к сухожилиям на щиколотках. – Юра, я не претендую, но пойди сам к специалисту. Этим нужно заняться, потому что кровь нормально не поступает. Ты оперируешь и стоишь на ногах, ты наклоняешь голову, ты много работаешь сидя. И спортом этого не исправить! Это внутренние группы мышц, они спрятаны…

– Откуда ты все это знаешь?

– С миру по нитке. В том числе здесь и Ланины знания, но вчера больше не ее, а… я изучала разные техники. Мы с Викой увлекались этим как-то, помнишь мою подругу?

– Увлекались? Да ты меня вырубила!

– И надеялась услышать слова благодарности, а не упреки!

– Это же тяжело… – пытался он найти оправдание своей неблагодарности.

– Но я же не принимаю пациентов. Я так, для себя. В твоем случае тоже. Мне надоели твои недосыпы и нервы от этого!

Он замолчал.

– Мне такой массаж никто не сделает.

– Еще бы!

– Ты будешь мне это делать?

– Нужно меня слушаться!

– Чего? – он скептически переспросил.

– Да! Для начала, каждый день – сеанс. Нужно десять.

– Ты мой доктор?

– Да, – она игриво улыбнулась.

Он отметил, что его не отталкивает игривость.

– Это для начала? – он сохранял скептический тон.

– Нужно соблюдать режим. Нужно спать. Я помогу тебе, но ты должен быть готовым пожертвовать ночным бодрствованием. Я понимаю, зачем оно было тебе нужно, когда ты был с Мишей один, но сейчас… Давай ты будешь работать днем? А ночью – спать.

Он улыбался во весь рот. Это все было совсем неожиданным и очень приятным.

– Спасибо тебе. Ты даже не представляешь, что это все для меня значит.

– Я представляю. Я тебе о пользе сна могу рассказывать часами.

Надо было заглаживать вину, он зря набросился. Но такого с ним никто не делал раньше. Впрочем, теперь что ни день, так открытия. Он может истратить все дни на извинения и расшаркивания.

– Я не ожидал этого, и я не помню, как уснул. Для меня это шок в своем роде.

– Так сегодня продолжим?

– Да. Но зоны табу остаются? – уточнил он.

– Да не посягаю я на тебя!

Он пошел обуваться, когда ему пришла в голову мысль, что, может, он сейчас уступил ей слишком много? Если она так легко им управляет, то он оказывается в ее руках! Уже обутым, он вернулся в кухню.

– Я хочу уточнить: что это значит? Что ты будешь меня ближайшие десять дней выключать? Я не согласен!

Она проглотила кофе, которое успела отпить до его появления, набрала в легкие воздух, медленно выпустила и улыбнулась:

– Нет, только перед и после сложных дней на работе. Не все же дни такие?

– Ладно. Посмотрим. Я уже даже в душ не успеваю. И позавтракаю на работе. До вечера.

Он чуть было не поцеловал ее на прощание. Он остановил в себе это желание. Ушел.

Все-таки она очень хитрая – это он понимал. Но он никогда еще так хорошо не спал, и это он тоже понимал. Он зарекся ей верить, но вчера ему пришлось довериться. Он боялся давать ей волю, боялся ее силы и, как следствие, своего бессилия. Сначала, когда он понял, что, несмотря на его проступок, несмотря на его агрессию – она останется, он решил, что это закрепит в нем контролера. И хорошо, значит он ничего не упустит с ней. Но выходило наоборот – выходило, что она со всем соглашалась, она все ему разрешала, и он начал терять бдительность. И ему уже очень хотелось опять расслабиться, дать ей возможность делать, что хочет, отвлечься и… хотя бы уснуть.

У него всегда были проблемы со сном, а в последнее время так отдыха почти и не было. С той самой первой ночи, когда он говорил: «Люблю», когда приходил в себя после удовольствия, когда прижимал ее и слушал ее спящее дыхание. Она уснула, а он удивлялся себе. Он не знал, что это бывает вот так. Он искренне считал, что это сценаристы фильмов поддерживают миф о многочасовом сексе. Он понимал, что хочет близости с ней, но готовился, что будет осознанно, специально все делать только для нее. Он перетерпит, он постарается. Вышло так, что он о ней вообще забыл… Она уже спала, а он все крепче прижимал ее к себе. Целовал ее веки, кончик носа, плечо. Он опять ее хотел. Но она устала, он понимал. Он смотрел на нее, смотрел. И постепенно до него начало доходить то, что же он понял: он о ней забыл! Он слишком увлекся процессом. Она что-то просила… Она просила медленнее, отталкивала… Она кричала, но всегда ли от удовольствия? Боже, что она подумает о нем, когда выспится? Главное, что сделает? Она только пережила попытку изнасилования, выжила, выздоровела, попала домой, и тут он… Юра ругал себя до первых лучей солнца, а потом на пару часов уснул. Она простила, но он боялся повторения и не трогал ее, и не спал. А потом опять секс, и ее слабые попытки что-то сделать, о которых он вспоминал уже потом, когда она засыпала. Что-то она хотела? Но он не просто не замечал ее желаний, он понимал, что не хочет их замечать. Он стал следить за собой, он хотел сделать ей хорошо, и ей было хорошо. Но он не хотел давать ей свободу. Ему ничего больше не нужно, ему вот так хорошо, а если он пойдет ей навстречу, то может оказаться, что новая она совсем свяжет его. Он боялся, что за всем этим могут быть еще более острые, более приятные ощущения, и ему придется делиться с ней властью. Он боялся. Он продолжал бояться до сегодняшнего дня. Но с каждым часом он отмечал, как к нему возвращаются силы, которых он уже несколько лет в себе не чувствовал, с тех пор как родился Миша, а еще – намеки на спокойствие и уверенность, которых, возможно, в нем никогда и не было. Уверенность не в руках, не в ногах, не в уме, а в душе. Душа у него была, и она, может даже оказаться, нужна кому-то. Он отказался от предложенного кофе, и после второй операции – тоже. Ему не нужны были стимуляторы. Ему было хорошо. И это было приятно. И он уже пообещал… Он разрешит ей себя трогать. Но он не снимет табу.

* * *

Я: На самом деле почти всю неделю мы не занимались сексом. Только массаж и разговоры. Во время холестики, во время расслабления, поглаживания. Мои движения были силовыми и ритмичными, слабыми и нежными. Наши разговоры были бурными, когда мы перебивали друг друга, и редкими, по слову в минуту. Он меня подпустил к себе. Мы говорили, и я его гладила, трогала. Везде, кроме интимных зон. Он не снимал табу. Утром, когда он выходил за дверь, и вечером, когда открывал ее – я ловила его новые взгляды. Он стал иначе смотреть: теплее и с интересом. Не с подозрением, тревогой и разочарованием, а иначе. Мне нравилось. Я рассказывала ему о техниках массажа, о телесной психотерапии, об эффектах, об учителях, о семинарах, на которых бывала, и о йогах, с которыми на них знакомилась.

– К Лане ты попала уже с навыками?

– Да.

– Я все больше понимаю, почему она позволила тебе остаться. Танцевать ты уже была обучена, массажировать тоже. Только ее спецзнаний у тебя не было. А так – отличный материал для того, чтобы вылепить женщину ее мечты.

– Да, ты прав, – согласилась я, поглаживая его вдоль позвоночника. Многие зажимы ушли или поддались мне. Еще чуть-чуть надо… – Но и мне много пользы от нее было. Много новых знаний и, главное, практика. Мне в руки достались тела, на которых можно было много упражняться без ограничений.

Я экспериментировала: разоткровенничалась и сразу почувствовала блок в грудном отделе. Глазу незаметно, но ладошка все услышала.

– Не ревнуй, – попросила я.

– Я не ревную, – ответил он.

Я промолчала. Он зашевелился, и я остановилась. Юра перевернулся на спину, и мне пришлось привстать. Я посмотрела под себя. Хм… я сидела на его ягодицах, а теперь… Неужели можно сверху? Я посмотрела на него. Чертово доверие! Я сползла и села на ноги.

– С тобой стало сложно общаться, – сказал он.

– Не понимаю, – я дотронулась до его живота. Посмотрела на него. Он разрешал, я это чувствовала, никакого напряжения. Значит, мне можно. Я продолжала говорить и гладить: – Наоборот, у нас уже давно не было столько разговоров. Последнее время либо секс, либо с надрывом. Разве нет?

– Я не об этом. Я ревновал тебя только что.

Я не сразу ответила.

– Я знаю.

– Я понял. Ты читаешь меня. По телу?

– Да. Это не колдовство, это все…

– …объяснимо, я помню, ты рассказывала.

– Тебе не нравится это? Не нравится открываться мне?

Он смотрел на меня снизу вверх. Молчал. Я продолжила:

– Ты сейчас внизу, а смотришь, как будто сверху. Я это чувствую, а ты?

– Может быть… – он перехватил мое запястье, которое гуляло по его груди. Поцеловал его. Он давно меня не целовал. Я почувствовала тепло внизу живота. Он улыбнулся.

– Я тоже могу читать по телу. Я почувствовал, как ты вжалась мне в ноги.

– Очень тонкое наблюдение, – поддела я его. – Почти такое же, как, увидев это, я бы сделала открытие: «Юрий, да вы меня хотите! И это факт!»

Он посмотрел на себя вниз.

– Факт! Тебя это не смущает?

– Даже не отвлекает, – я перешла руками на его плечи и пересела на его живот.

– Я не привык к этому.

Я привстала и села сбоку от него.

– Нет! Какая ты шустрая, я не об этом, – он приподнялся на локте и посмотрел на меня. – Я глобально, о наших отношениях. Я не привык, что обо мне кто-то заботился, и засыпать в чьих-то объятиях мне сложно.

– По-моему, ты к этому начинаешь привыкать.

– Да, я уже неделю сплю! И это круто! Я очень благодарен тебе, потому что я и на работе себя чувствую лучше, и вообще, ты права, наверное, многие вещи я надумывал от недосыпа.

– У тебя было слишком много времени, чтобы подумать.

– Да, много времени. Я всю жизнь об этом думал, и не представлял женщину, которой я бы доверился. Я с весны представляю нас с тобой, и не мог себе сначала вообразить, что ты… что ты можешь мне еще что-то давать, кроме своего общества, а потом и тела. А теперь… Такое впечатление, что ты не заканчиваешься… Постоянно что-то новое, и я все больше хочу.

Он замолчал. А потом, через силу, сначала не глядя в глаза, тихо сказал:

– Я знаю, что ты во многом выше и сильнее меня, и можешь мне многое дать, и я хочу это взять. Очень. Но для этого мне нужно позволить тебе взять надо мной верх, нужно позволить себе забыться, нужно отдаться тебе, нужно поверить, что ты не сделаешь больно. А мне страшно. Я уже держусь за какие-то призрачные остатки своей воли.

– Что-то очень похожее на мои ощущения…

– Ты себе это можешь позволить, а я – нет.

– Потому что я женщина, и мне суждено быть слабой?

– Потому что ты – сильнее.

Я не ожидала этого услышать.

– Я знаю, что ты не отдашь мне себя всю. Этого не будет. Ты намного более одинока и независима, чем кажешься. И больше, чем я.

– Ты серьезно?

– Да. Я давно об этом думаю. Ты всегда была в окружении мужчин, но они только укрепили твой характер. И если ты остановишься на мне, то точно не потому, что у тебя нет выбора, а из-за осознанности выбора. Из-за своего желания. Ты будешь себя ругать, обзывать, но ты не пойдешь против себя. А я эту осознанность теряю. Я всегда держался один, и вот. Не обижайся, но ты – моя зависимость. Я чувствую это, особенно, когда вхожу в тебя, как пропадаю в тебе. Я исчезаю, и я хочу этого. Когда у нас все хорошо, у меня такой подъем! Всего! Мне жить хочется! И наоборот. Я с каждым днем все острее чувствую расстояние между нами, часы без тебя, минуты, пока ты в ванной, необходимость тебя всегда и везде. Я держусь, но мне страшно. Страшно дать тебе свободу, потому что я вообще пропаду, как без воды… Я не нужен тебе такой буду.

– Юра, ты… Послушай меня: ты не видишь себя со стороны! Ты говоришь, что исчезаешь во мне. Но ты так силен и так желанен мне при этом, что исчезай еще, я только хочу этого!

– Я же зверею!

– Мне это нравится! Ты не понял еще?

– Я стараюсь быть нежнее.

– Молодец, старайся. Я это чувствую, и я рада, что ты это делаешь специально, а твое естество, ты настоящий – вот такой. Вот такой зверь! Такой искренний, такой первобытный, такой… Я хочу отдаваться тебе такому! И с каждым разом все больше, все глубже. Мне не нужен тут твой интеллект и такт. Мне нужен мужчина! Но дай мне быть женщиной! Я почувствовала благодаря тебе новую себя, я нашла ее, спасибо. Но задавливая мое прежнее Я, ты заставляешь меня сомневаться во всей своей жизни. Неужели все, что я узнала и пережила, мне некому будет подарить? На этом всем тень, это все зло?

– Нет.

– Тогда верь в меня, пожалуйста. Мне это очень-очень нужно. Не бойся слабости, потому что в ней сила. Ты сам это поймешь.

– Я сам попрошу тебя, когда буду готов.

Он продержался еще несколько дней. Вечером во вторник мы столкнулись в подъезде. На мне было деловое бежевое пальто, в руках кейс, на голове – туго затянутые в хвост волосы.

– Э… Привет, – сказал он. – Отвык от тебя такой.

– Привет, – улыбнулась я. – Мишка у Игоря Борисовича, пойдем?

Он поднимался за мной по ступенькам.

– У нас ничего нет из еды. Может, поужинаем в итальянском ресторанчике, через три дома? – спросила я, нажимая на звонок в дверь соседа.

Юра согласился.

Мы сделали заказ, нам принесли вино.

– Я была на встрече. Мне позвонили сегодня в двенадцать и пригласили.

– Надеюсь ты там не ела, – сказал он, глядя на большую тарелку спагетти, которую мне принесла официантка.

– Нет, только кофе. Не едят в двух случаях: либо свидание было хорошим, либо встреча была деловая, – я посмотрела на Юру.

За весь вечер он не задал ни одного поспешного вопроса, слушает внимательно, смотрит спокойно, но знаю я цену этому его взгляду. Его бы сейчас потрогать. На будущее все важные разговоры буду начинать, сидя у него на коленях, и обнимая за плечи. Чтобы прощупывать ситуацию. На будущее? Сколько бы будущего я с ним хотела?

– Мне предложили работу.

– То есть это не свидание было?

– Нет. Я была в одной компании. Ты ее не знаешь, но у нее очень хорошие позиции на рынке медиа и в сфере культуры. У них много интересных проектов, и на какой-то профессиональной выставке в Гамбурге их директору по развитию попался в руки номер научного журнала с моей статьей. Их заинтересовал эксперимент, который я проводила, и его результаты. И они мне позвонили, предложили встретиться. Но я даже не знала, о чем пойдет речь! Хорошо, что Игорь Борисович дома был и согласился Мишу взять. Когда я пришла и они увидели меня, познакомились с моим резюме – они просто сходу сказали, что хотят, чтобы я у них работала. Что с моим практическим опытом и нынешними знаниями мне место в их департаменте исследований рынка и выведения на рынок новых позиций.

– Тебе это интересно?

– Как тебе сказать… Это работа в офисе… Ты видишь замешательство на моем лице, да? Я так не пробовала…

– Они и сами не ведают, что в их руках – главный козырь в борьбе за тебя.

– Нет-нет. Хотя да, мне интересно, потому что я такого еще не делала. И у них много проектов, предполагаются интересные поездки, встречи. Многие из идей нужно будет воплощать в жизнь, и мои организаторские способности – а они у меня есть – могут найти себе применение. Но меня сейчас больше забавляет сам факт этого предложения! Я вообще не ожидала такого поворота. Что я выйду из игры, а меня найдет такая престижная компания, благодаря вот этой работе, которую я сейчас пишу. Мне лестно, конечно!

– А я ожидал.

– Правда?

– Да. Нас, медиков, по этим журналам и знают. У вас, видишь, тоже, оказывается, есть структуры, которые работают на перспективу и ищут ценные кадры.

– Там очень хорошая зарплата. И соцпакет. И корпоративная политика. И вообще все то, что я особо не ценила раньше. Наверное, потому что это не было на высоком уровне на моих предыдущих работах, и я просто решила закрыть на это глаза. Творчество, творчество и только творчество. Ну разве что в последнем случае были хорошие деньги.

– По-моему, даже раньше зарплата у тебя была выше, чем у обычного хирурга в Украине.

– Ну это да…

– Так что ты им ответила?

– Я сказала, что сейчас не могу, что у меня последние месяцы перед защитой, и я должна уделить этому внимание. И, по-моему, этой позицией я только еще больше заинтересовала их в себе.

– Ты знаешь себе цену и умеешь качественно работать. Они не выпустят тебя из поля зрения. Но ты, действительно, не хочешь это сделать до защиты? Ты успела бы.

– Юра, я могу успеть все на свете. Я не из-за этого с работы ушла. Вопрос в том, что я при этом буду чувствовать и успею ли прочувствовать вообще? Я только начала нащупывать сердце и слышать, чего на самом деле хочу. И не только свое сердце. И что, опять в марафон? Нет…

Юра напрягся. Я, кажется, что-то не то сказала. Надо объяснять. Срочно. Я надула губы и, не отводя от Юры взгляда, начала:

– Міішааа…

– Що?

– Я не знаю, що мені робити… – наигранно обреченно сказала я.

– А що?

– Я хочу чогось солоденького чи не хочу?

Мишка заерзал на стуле. Он любил эту игру. Меню на столе не было. Он убежал и вернулся с книжечкой в кожаном переплете.

– Може, це? – показал на мороженое.

Я отрицательно помотала головой.

– Це? Це? Це?

– Все, я вирішив! Ти будеш це! – и он показал мой любимый вишневый десерт.

– Тато не дозволить! – захныкала я.

– Чуть-чуть, па! – затребовал он Юре.

– И кто тут еще манипулятор? – проворчал Юра.

Я проигнорировала его выпад.

– Ти замовиш, Міш?

К нам подошла официантка, и Миша, поглядев на Юру – которого он, как ему казалось, победил – а потом на девушку, назвал ей три десерта. Она ушла. Юра провел ее взглядом, потом посмотрел на Мишу, опять ей вслед. Я взяла бокал с вином, выпила и сквозь зубы процедила:

– Не реагируй так. Не заостряй.

Он посмотрел на меня.

– Еще так было с моей Катей, и с Ирой. Это я к тому, что да, манипулятор. И я знаю, что я делаю. И я не могу бросить это все сейчас, в этот период, когда пошел сдвиг. Если я исчезну, буду приходить только вечером, я не уверена, что не пойдет откат в обратную сторону.

Я чувствовала себя на коне. Я сама управляю своей жизнью, сама выбираю маршрут! Я знаю, кто я, и что я делаю, и знаю, что могу делать. И я сама принимаю сейчас решение, что будет. Я сильная! Мне нравилось это ощущение силы. Оно было моим. Оно было во мне, в моей внешности, в моем сердце, в моей голове, в моих ногах, в моих мыслях. Когда мы возвращались домой, мы держались с Юрой за руки, и я все время прислушивалась к ощущениям в ладонях. Я с ним так общалась.

Выходя из ресторана, он ослабил хватку и почти выпустил мою ладошку, чтобы пропустить вперед, в дверь. Но не выпустил, дошел до пальцев, а потом вернулся. Сжал крепко. Я пошевелила пальцами, он немного расслабил руку. Я сама сжала свои пальцы, переплетя с его. Потом вынула и взяла его снизу за ладонь. Так было естественно и удобно. Мы редко ходили, держась за руки. Но таким образом держаться, однозначно, было удобнее. И не потому, что он выше. Катя выше меня, но когда мы с ней держимся за руки, то мое запястье всегда сверху ее и впереди. Обычно мы держимся за руки в толпе: на дискотеках, в торговых центрах, на ярмарках, на концертах. Она теряется, когда людей много. Я же, наоборот, хорошо чувствую толпу. Я знаю, где нужно нажать, а где переждать. Я чувствую, где очаги событий в толпе, и куда надо пройти. Я веду ее. Юра вел меня, и мне было удобно. Я сжимала его руку.

Я вдруг поняла, что очень люблю ее. Ее силу и нежность, ее чувственность и помощь. Я люблю его руку, и вторую тоже. И его глаза. И губы. И…

Мы пришли домой. Юра взял собаку и вернулся на улицу. Я отвела Мишку в ванную, а потом в детскую. Сегодня мы читали украинские народные сказки. Мы их вообще-то уже третью неделю читали. Одни и те же. Я не жалуюсь, я очень хорошо помню с детства счастье от повторения любимых сказок. Эту потрепанную книгу с обрисованными картинками я привезла из родительского дома, и теперь Мишка с ней в обнимку чуть ли не спит. В этот раз заснул на конфликте Івасика-Телесика со Зміючкой Оленкой.

Юра сидел на полу в комнате.

– Взять! Молодец, молодец, хороший пес!

– Он начал слушать твои команды? – Юра не слышал, как я вошла.

Я села на подлокотник кресла.

– Да. Во дворе кошку увидели, а он даже не дернулся, когда я ему приказал.

– Не обольщайся только, Юра. Это очень хорошо, но Хорошо все равно не признает в тебе хозяина.

– По-моему, он мои команды выполняет быстрее твоих.

– А я не о себе. Я ему никогда не была хозяйкой. Другом, товарищем – да. Он уважает тебя, теперь я это вижу. А я и Миша для него – почти такие же, как он, только ростом больше. Мы – одни из стаи. В ней есть вожак – это ты.

– Это он так воспринимает нас?

– Только так.

– Но если он признал во мне вожака…

– Он признал его в этом доме, в этих условиях. Но если Вадим приедет, и если они встретятся, он выберет его. Всегда – его. Будь готов к этому. Сколько бы не прошло времени. Хотя я не даю им встречаться. Прошлой осенью Вадим приезжал, а потом Хорошо две недели от еды отказывался. С меня довольно!

– На Хорошо я и не претендую. Хотя жалко его.

– Тяжело быть собакой.

Он ничего не сказал, повозился еще с Хорошо, встал, подошел к окну. Не разворачиваясь ко мне, спросил:

– Ты же не думаешь, что и я откажусь от еды?

– Ты же не собака? – улыбнулась я.

– А ты хоть и не вожак, но хозяйка. Лучше признать это, – он обернулся ко мне. Его лицо было спокойным, глаза смотрели без страха. Он говорил такие странные вещи и при этом был уверен в себе. Я улыбнулась.

– Я не хочу держать тебя.

– Хочешь, – не согласилась я.

Он собирался что-то возразить, но вместо этого улыбнулся.

– Да. Но я чувствую, что смогу пересилить себя и дать тебе свободу.

– А не ты меня и держишь.

– Он – мой сын.

– Но он – не ты.

– Он – я.

– Это мое желание. И мое решение.

– Ты его приняла?

– Да.

Я встала и подошла к нему. Взяла за руку, поднесла к своему лицу, легла щекой в его ладонь. Он подержал ее с секунду, а потом отобрал.

– Я трогал собаку.

Он ушел. Да, я не собака. Но я и не хозяйка. Мне в этой стае хорошо, но мне нравится возможность самой выбирать себе угол и игры. Я здесь столько, сколько сама хочу. И нет смысла придумывать себе породу. И сетовать на то, что я бесхозная. Я сама по себе. И я всегда была кошкой. Но что-то теперь не сходится.

Когда Юра любит меня, я чувствую его беспрекословную власть над собой. И мне это тоже нравится. Мне это безумно нравится, я хочу еще испытать это острое и сладкое чувство подчинения сильному. Правда, ровно до тех пор, пока мы выходим из спальни. Кто я после этого? Что я за животное? Хамелеон какой-то.

Он просто обхватил мою голову ладонями. Этого было достаточно, чтобы почувствовать слабость под коленками. Я – его. В его больших руках моя голова была маленькой, и она была… просто еще одной головой, которую он держал вот так, очередная за сегодняшний день. Интересно, чтобы с ним было, если бы он проник в мое сознание и увидел все фантазии? Его мозг бы сломался.

Он как будто передумал, убрал руки и повел меня за собой. Мне бы переодеться, я все еще была в брючном костюме и рубашке. В спальне он снял с меня пиджак и посадил на кровать. Сам сел сзади. Опять взял мою голову в руки, так же, как и держал. Стянул резинку с хвоста, волосы рассыпались с болью. Я давно не делала таких высоких причесок, и кожа теперь болела. Он развел пальцы и запустил их в волосы. Он массировал голову, опускался к основанию черепа, к бугорочкам над шеей, опять к вискам. Я уплыла и растеклась.

Я не помню, как он оказался передо мной. Только почувствовала его губы на своих. Я впустила его. Он начал расстегивать пуговицы на моей рубашке, я – на его. Я выдернула его рубашку из брюк, сняла с плеч, расстегнула запонки, расстегнула ремень, молнию на его брюках. Тут я остановилась, поняв, что делаю это впервые. Я посмотрела на него. Он быстро дышал и ждал. Потом сглотнул, перевел дыхание. Мои пальцы сжались. Он застонал, запрокинул голову. Его пальцы судорожно сжимали мои волосы. Он не выдержал и, оттолкнув меня, положил на лопатки. На нем уже ничего не было, а у меня только несколько пуговиц были расстегнуты и приоткрывали белье на груди. Он начал целовать шею, ключицы, руки, постепенно снимая одежду. Ему пришлось отодвинуться, когда он стягивал с меня брюки, и я воспользовалась моментом. Стала с ним рядом на коленки и поцеловала в губы. Руками толкала на кровать. Ложись, давай же! Он послушался. Только его голова поравнялась с моей грудью, как я буквально впихнула ему ее в рот. И пока он целовал ее, я добралась руками туда, где была уже. Все. Я как будто повернула выключатель. Его цепкие руки, которые препятствовали мне, упирались в переднюю сторону моих бедер, пытаясь остановить, теперь изменили направление – он стал тянуть их на себя. Я получила все, и я отдала все.

Я не знала, что я такая. Я не подозревала, какая я на самом деле. Все мои предыдущие мужчины не могли этого открыть, потому что удовлетворялись лишь третью меня, какой-то частью меня, до которой добирались, а открыть полностью, достать то, что глубже – не были способны, не могли, не умели, не хотели. Мне нужен был он! Именно этот мужчина заставил меня отказаться от жалости к себе, лени, самолюбования, которое тормозило. Он открыл шлюзы, и я разлилась. Я так много лет стояла в одном месте, переполняя себя, я застаивалась. Я никогда и никому ничего не отдавала. От меня ничего и не ждали, кроме того, что было на поверхности. Я училась, узнавала, пробовала и складывала, складывала. Теперь все понадобилось, возродилось, и я любила.

Я впервые в жизни занималась любовью с мужчиной! Не сексом, а любовью! Я находила его, я ломала его, я создавала его, я награждала его и падала, потом он подымал меня, и я отдавалась ему, не мешая, не запрещая, не ожидая. Вся полностью его, я принимала его в себя, и он почувствовал мой ритм. Он ждал, он наслаждался невесомостью и обездвиженностью вместе со мной, а потом отпускал меня и отдавал последнее, все, что прятал, все, что берег – все было моим. Мокрая, без сил, с дрожью в ногах я упала ему на грудь:

– Я люблю тебя.

Потом я пальцами сомкнула его губы и не позволила говорить. Не хочу ничего слышать. Это мое чувство. Это мое сердце сейчас вылетело, и оно летит, независимо от того, что ты скажешь.

Как жаль, что я не первая призналась ему в любви. Я бы хотела этого. Я бы хотела, чтобы он знал, что я люблю безоговорочно, люблю безотчетно, люблю независимо. Когда-то мне было важно, что мужчина обо мне подумает, я запоминала какие-то глупые советы: «Никогда не проси у него прощения», «Не показывай ему, что умеешь что-то сама», «Пусть знает, что он не один такой, ибо мужчина – охотник». Плевать! Даже если это правда – мне все равно. Мне нравится унижаться, мне нравится ползать у его ног, мне нравится заставлять его просить, и мне нравится чувствовать, как я ему нужна, как я ему жизненно необходима. Я его люблю здесь и сейчас, и мне все равно, если утром он проснется с чувством выполненного долга и будет смотреть на меня, как на завоеванный трофей, который уже можно забросить на полку. Как же мне все это безразлично! Я люблю! Господи, Боже мой, спасибо! Спасибо, что дал узнать, что это такое! Мне не нужно продолжения и вторых серий. Временами Юрка пропадал, я чувствовала, как он улетает из комнаты. Лети, я держу тебя.

– Я здесь, – шептала я.

Меня саму уносило, но, возвращаясь, я старалась запомнить его глаза, его руки на груди, движения его бедер, боль, когда он тянул меня за волосы, его вкус, запах его пота, грудь надо мной. Все, что я могла увидеть, я запоминала. Это то, что я буду хранить. Это мое! Спасибо.

Я опять проснулась одна. Опять голая на голом матрасе. Подушки на полу, одеяло в голове. Простыни скомканы. В его спальне не было моих вещей, а халат я вчера не успела занести. Что же, возьму его вчерашнюю рубашку. Вот, я ее сама сюда забросила. Она пахла им. Люблю этот запах. Нюхая манжеты, я зашла на кухню. Он стоял ко мне спиной, нарезал фрукты.

– Я тебя слышу, – сказал он, не оборачиваясь.

Мне захотелось обнять его сзади, прижаться к нему, но ночной смелости и уверенности уже не было. Я не хотела опошлить и приземлить все, что он мне разрешил. Мне не нужна уверенность в его чувствах на всю оставшуюся жизнь. Я хочу слышать каждую секунду с ним, хочу чувствовать каждое дыхание, хочу вдыхать его мысли здесь и сейчас. Это мое, эту ночь я сложу в свое хранилище, независимо от того, как дальше будут разворачиваться события. Он обернулся. Я стояла посреди кухни.

– Ааа… – я пыталась найти себя. Обычно я что делаю? – Кофе? – спросила я.

Он рассмеялся.

– Ты обворожительна!

Я улыбнулась, опустила голову. Еще одно воспоминание – в хранилище. Я смаковала.

– Ты такая потерянная, потому что потерялась в моей рубашке? Ты, как будто, первый раз на этой кухне.

Счастливо улыбаясь, он подошел ко мне. Ловил мой взгляд. Я задержалась на нем, потом попробовала переключиться.

– В какой-то мере… Мне просто нечего было надеть. Можно мандаринку?

– Конечно, я тебе и готовлю.

– Я украла одну, – сказала я, очищая мандарин и усаживаясь на стул. – Ты меня мог и укрыть.

– Мог, но не захотел. Ты так красиво лежала.

– Сфотографировал?

– Памятью.

Я посмотрела на него. Он тоже запоминает?

– Мне пора идти, – сказал он.

– Только семь.

– Нужно подготовиться. У меня встреча…

– …в девять часов, с собственником клиники в Австрии, – закончила я за него.

– Да.

– Когда ты туда поедешь?

– Он еще не позвал.

– Позовет. Он же поэтому и встречается с тобой. Хочет, чтобы ты к ним приехал, провел с десяток показательных выступлений.

Он сел передо мной на корточки.

– Вечером расскажу. Я хочу почитать об этой клинике и об их базе перед встречей.

Он обнял меня за колени. Поцеловал их.

– Пока, – резко встал, вышел из кухни.

Я не провожаю его обычно. Нужно пересилить себя. Нужно вести себя естественно, как всегда. Нельзя нарушать обычный наш уклад жизни. А, к черту! Босиком, с дольками мандаринки в руках, я выскочила в коридор.

– Я просто…

Он стоял уже обутый, застегивал пальто. Ждал.

– Хорошего дня! – договорила я.

Он опустил взгляд, застегнул последнюю пуговицу. Сделал шаг навстречу. Поднял глаза, когда уже стоял впритык со мной.

– Обычно ты болтливая утром, а теперь так мало слов? Ты все выговорила ночью?

– Я много говорила?

– Не помнишь?

– Я не помню, чтобы я тебе что-то рассказывала… – его губы были рядом. Мне хотелось поцеловать их, и все. И пусть идет. Хотя бы беглый, быстрый поцелуй. Незаметный и привычный? Ну, люди же все время так делают! Ну, можно ведь?

– Рассказом это нельзя назвать. Так, обрывки фраз, слова…

– Ты меня как журналиста сейчас позоришь.

– Я надеюсь, что с такими словами ты не выходила в прямой эфир! – он рассмеялся. На секунду и я улыбнулась.

– Поцелуй меня, пожалуйста. И уходи, – сказала я. Губы перестали смеяться.

– А ты сейчас можешь мне сказать то, что говорила ночью?

– Войди в меня?

– Нет, – губы опять растянулись в улыбке.

– Кусай?

– Нет.

– Тихо-тихо, не спеши… – я не отрывала взгляда от его губ.

– Не это!

Я заставила себя посмотреть ему в глаза. Ими он тоже улыбался.

– Я люблю тебя.

Глаза изменили выражение. Он пристально посмотрел на меня.

– Ничего, что я заставил тебя сказать это и днем?

– Я люблю тебя, Юра, – повторила я.

Он вглядывался в меня.

– Люблю, – я опять улыбнулась.

– Если я сейчас начну тебя целовать, я не уйду.

– То есть ты дал мне надежду, заставил говорить пошлости и… все? Жди, дорогая, вечера?

Он наклонился к виску, вдохнул щеку, отодвинул ворот рубашки и поцеловал в шею. И на ушко тихое:

– Жди.

И я ждала целыми днями.

Мы стали просить Александра забирать Мишу – из детского центра, от друзей, без повода из дому – и уводить куда-то. Я не знаю, как Юра ему это объяснил, мне было не важно. Номинально я проводила дни с ребенком и за компьютером, а вечером открывалась дверь, и мы не всегда даже вспоминали об ужине. Мы занимались любовью, мы признавались друг другу в этом, мы кормили друг друга собою, мы забыли о существовании одежды для сна и о правиле желать спокойной ночи. Мы не засыпали, мы падали в сон откуда-то сверху. Утром я завтракала у него на коленях и не всегда едой, и часто ему приходилось переодеваться после таких моих завтраков. Утром он уходил, и я опять ждала.

Мишка выдержал неделю таких отношений, а потом забастовал и заболел бронхитом. Я почувствовала вину, Юра только фыркнул на озвученное мною подозрение. Это был случай, когда мне пришлось быть выше него, а впредь и всегда придется. Он и Миша – одинаково эгоисты, им обоим бескомпромиссно нужна я. И моя вина, если каждый из них меня недополучит. Нужно было возвращать в семью правила, вечера вместе с ребенком, табу на секс перед тяжелыми операционными днями, нужно навести порядок. Юре пришлось подчиниться, хотя он и был недоволен, но я чувствовала: он мой и сделает, как я скажу. Важно было, как я скажу, и что при этом сделаю. Скоро все успокоились: Юра не обижался на Мишу, Миша не обижался на нас, я не сердилась на себя. И, переступая порог спальни, я возвращалась в свое новоприобретенное первобытное состояние.

Нужно было отвести Мишу на рентген и к терапевту. Болезнь отпустила, но нужен был контрольный снимок. Юра был занят, пришлось идти в больницу мне. Я не была там с тех пор, как выписалась из пульмонологии, и не видела его друзей после вечеринки в честь всех Олегов.

С ребенком, как и ожидалось, все было хорошо, бронхи очистились, дыхание нормализовалось. Я не хотела заходить в нейрохирургию, уже одевалась в гардеробе, как встретила Олега. Он затянул нас в кафе. Там, ожидаемо, пришлось поздороваться с энным количеством недоброжелателей. Я чувствовала, как подарила новую тему для курилок. В кафе к нам подсела Валя.

– Валентина, тебя выпустили из рабства? – смеялся над ней Олег.

– Я уже не в рабстве. Юрий Игоревич мне сам сказал, чтобы я пошла на обед, прогулялась.

– Ты шутишь, Валь? Что это на него нашло?

– А он вообще теперь другой стал, – не нашла более точных слов Валя.

– Да, что с ним происходит? Может, это климатические изменения влияют? Ты не в курсе? – спросил он у меня.

– О чем ты?

– Да я на неделе его застукал, как он с нашей заведующей флиртовал! Ты представляешь себе это?

– Не очень.

К нам подсели Никита с Сашей.

– Привет. Как дела? Что обсуждаете?

– Я ей стучу на Юрку, – сказал Олег. – А она не может себе представит, как он флиртует.

– Если честно, то и я не могу, – сказал Саша. – То, что его как будто подменили – это точно. У него новый грант какой-то? Че это он такой довольный ходит все время?

– Маричка, не слушай их! – перебила Валя. – Он не флиртовал, он просто сделал ей комплимент, а ты, Олег, раздуваешь все!

Они начали спорить и вспоминать, кто еще что видел. А они насмотрелись! Судя по их рассказам, я выпустила наружу зверя. Значит, теперь все поняли, что он умеет улыбаться, он клеит то ли кого-то из травматологии, то ли медсестру из терапии – тут Олег с Никитой расходятся во мнении. У него вышли новые статьи и ему предложили новый грант – так думал Саша. Он теперь говорит «доброе утро» и не орет по пустякам – в этом уверена Валя.

– Ты не знаешь, у него появился кто-то? – спросил Никита.

Я пожала плечами. И сказала, что нам с Мишей пора. Олег предложил провести меня до гардероба.

– Я тебе говорил? Смотри!

Мы перегнулись через перила второго этажа. Внизу стоял Юра с Лесей.

– Это же его медсестра! Очень красивая девушка, кстати. И он еще говорил, что она очень умная, – сказала я.

– Это уже третья!

Если честно, то я ничего не видела. Он разговаривал с ней, улыбнулся.

– Олег, ты вот это называл флиртом?

– Для нас с тобой – нет. Но он же вообще ни с кем не разговаривал раньше! Если он улыбнулся девушке, вот так, глянь же, прямо ей в глаза, то это все: он ее, считай, замуж позвал!

– Ты преувеличиваешь!

– Я не преувеличиваю! Я его уже четыре года знаю. Я бы мог поклясться, что он запал на Нонну, мою заведующую. Но я его вижу уже с третьей, и я не понимаю ничего. У него мартовский период?

Я улыбнулась. Возможно, он прав. Я еще раз присмотрелась. Они что-то обсуждали, он ее слушал, показывал выписки. Она улыбнулась. Возможно, даже кокетливо. Он ответил. Нет, в его улыбке не было ничего, кроме дружелюбия. Он просто улыбнулся. Но для Юры это и правда уже много.

Я поняла: он перестал шарахаться от женщин. Он уже их не боится. Его ведь раздражали раньше девушки – с их ужимками, претензиями на него, с их вертлявостью. Особенно – активные, а эта была именно такой. Я помню, как она в июне пришла в отделение. Очень хорошенькая и амбициозная девочка. И она прорывалась, чтобы попасть к нему в ассистентки. Пыталась ли подобраться к нему ближе? Конечно. Тогда Олег мне на протяжении двух недель, каждый раз при встрече, о ней рассказывал: и что она на него не реагирует, и что она Юру кадрит. Юра отмахивался, но то, что мне рассказывал Олег, было явными попытками разбудить в шефе мужчину. Тогда было мимо. А сейчас? Кто знает, может, я расшевелила его, и ему станет интересно попробовать себя с другими?

Вот награда за то, что лишаешь мужчину девственности… Главное, вовремя это увидеть и ретироваться с поля боя. Бороться за него я не буду. Я его слишком люблю, чтобы омрачать свое чувство ревностью. Он поднял голову и увидел меня. Я видела, как его глаза теплеют и наливаются счастьем. Пока рано ретироваться. Он мой! Он просто стал спокойнее и счастливее. Он что-то сказал собеседнице и стал подниматься к нам. В это время нас догнали и Никита с Сашей.

– Слушай, может, вас телами поменяли? – вдруг спросил Олег.

Я с непониманием уставилась на него.

– Точно! – поддакнул Сашка.

– Вы чего?

– Ты изменилась, стала тихая, задумчивая, лишний раз слова не скажешь. А ему теперь рот не закроешь! – сказал Олег. – Раньше все наоборот было. Это ты флиртовала со всеми напропалую, а в последний момент виляла хвостом и убегала, а он даже не замечал, какого кто пола. Теперь он барышням говорит комплименты, а ты? Ты даже не обратила внимания на мою новую прическу!

– Олег, прости! Прости, родной! – я искренне сожалела.

– За что ты уже перед ним извиняешься? – подошел Юра.

– За невнимание, – я хотела еще рассказать о том, что я тут делаю и как себя чувствует Миша, но не смогла сориентироваться.

Юра секунду постоял рядом, потом обошел меня и, подняв волосы, притянул к себе и понюхал в шею.

– Ты сегодня была в парфюмерном отделе, что ли?

Все оторопело уставились на нас.

– Да. Хочу новый запах, – машинально ответила я.

Стоя сзади, он взял мою руку, понюхал запястье, потом наклонился и также поступил со сгибом локтя. Поднялся к шее и поцеловал.

– Вот этот.

– Ааа… Я еще выбираю. Мне еще этот понравился.

Я показала на сгиб локтя.

– Мне тоже, но он более летний. Сейчас тебе больше подойдет этот. А этот, – он поднял запястье и поцеловал его тоже, – вообще не твой. В нем слишком много крепких нот. Он больше мне подойдет.

– Это уже для меня слишком, – выдавил из себя Саша. – Я это правда вижу, или зря вчера пил тот виски? – спросил он у Никиты.

– Мишка, ты здоров? – не дал развиться их разговору Юра.

– Как бык! – ответил он папе.

– Я же тебе говорил! – Юра забрал у Олега мою куртку, не отрывая от меня взгляда. – Тебя провести?

«Очень прозрачно намекнул», – отметила я про себя. Ладно, ухожу. Я попрощалась. Юра, к счастью, не целовал меня при всех в губы, а то на это вся больница прибежала бы смотреть.

Вечером я у него спросила:

– Зачем ты так сегодня?

– Что?

– Ну, показал им… нас.

Он завел Мишкину машинку и пустил ее в другой конец коридора. Мишка с Хорошо со смехом и гавканьем побежали вслед.

– Я не имел на это права? – спросил он, глядя на них.

– Но раньше же ты не хотел этим правом пользоваться? Мы с тобой вместе относительно давно. Но ты скрывал это.

– Я не скрывал. Мне просто нечем было хвастаться.

Мне стало неприятно. Я подождала, пока он опять запустит машинку, и Мишка отойдет от нас.

– А то, что ты меня добился, не было предметом гордости?

– Я добился секса с тобой, но ты не могла определиться, моя ты или не моя. Чем мне хвастать? Я вообще бы им и сейчас не говорил, но… Миша, сиди в том углу, я буду тебе запускать, а ты мне, ладно?

Через некоторое время он посмотрел на меня:

– Ты же не думаешь, что я стеснялся нас?

– Ты сам это только что сказал, значит…

– Мне бы это и в голову не пришло! Но Никита мне сегодня сказал, что ты можешь так подумать. Они на меня, кстати, сегодня обиделись.

– Почему?

– Из-за этого. Сказали, что полгода меня поддерживают, болеют за меня, а я им не признавался.

– Ну, по-своему, они правы. Но ты говоришь, что и сейчас не открыл бы им этого?

– Нет. Хотя сейчас я могу сказать, что ты меня любишь, и для меня это повод говорить о нас другим, – он посмотрел на меня. – Но я бы хотел представлять тебя всем иначе. С другой стороны, скрывать дальше – значит давать другим право думать, что у них есть шанс. Ты сейчас уже не такая, как раньше, ты стала более женственной, и мужчин это провоцирует сильнее, чем твоя прежняя стервозность. Они должны знать обо мне. И знать, что, позволив себе лишнее, будут иметь дело со мной.

– А как – иначе? Тебе мало того, что я тебя люблю? Для меня это не просто много, для меня это все!

– А для меня – нет…

– Я не понимаю. Объясни мне.

– Сейчас не время, – он встал и пошел к Мише.