Я: В доме было тихо. Я налила кипяток в заварочный чайник, накрыла ладошкой крышку, подождала пока вспотеет. В голове закруглялась мысль. Кажется, я знаю, как сформулировать определение образовательно-развлекательного метода в… Звонок.

Я в пижаме, на кухне, на часах – десять вечера, в детской спит ребенок. Юра еще не вернулся домой. После бассейна он поехал болеть за Олега и его баскетбольную команду. Это он? Нет… Чей это номер?

– Привет. Ты едешь?

Непосредственно, как будто вчера виделись. Очень знакомо, очень по-журналистски. Спрашивала Юля, моя коллега с последнего телеканала.

– Куда?

– На Майдан!

– Зачем?

– Ты что? Ты совсем уже выпала из реальности?

– Юль, наверное, да.

– Фейсбук открой! – и положила трубку.

Вообще-то я вчера написала в своем ежедневнике план маленьких целей. Среди прочего: не тратить время на социальные сети! Там столько сплетен, котиков, чужих детишек, которых я так и не научилась любить, однотипных статусов, типа «Как все достало!», или «Табачник опять жжет», или «Сегодня я девочка, я хочу платье». Когда в твою жизнь приходит любовь, чужие жизни легко вычеркиваются. И я их вычеркнула, и в первый день социальной «диеты» не чувствовала потребности ее нарушать. Но зачем мне ехать на Майдан Незалежности в десять вечера?

Может, Юля с кем-то меня спутала? Я оставила чайник и пошла в свою (теперь уже бывшую) спальню. Зашла на страничку. «Сьогодні, о 22.00, усі журналісти, усі, кому набридло бути рабами, усі, хто не може більше миритися…», таких статусов было много. Зачем? Что стряслось? Мама дорогая! Как? Президент и правительство заявили о смене курса страны! Мы больше не движемся в Евросоюз, мы останавливаем все евроинтеграционные процессы… Так просто? Как я Юре полторы недели назад сказала ночью «я тебя люблю», и все у нас стало просто – так и у них? Но так не может быть! Где драма? Где переговоры? Где дебаты и споры, где душераздирающие выступления и набившие оскомину ток-шоу? Мы шли-шли в Европу, парафировали соглашение, должны были подписать его через неделю, и все? Вся страна следила за выполнением условий, мы неделями разжевывали, что они значат и зачем, надеялись, что европейские перспективы – это наш рычаг влияния на наших политиков… Европа была мечтой и единственным местом, куда можно было пожаловаться. А теперь, оказывается, они решили, что Украине там не место. Во всем мире такие решения принимаются долго, со скрипом, открыто, да какого черта?! Вот так, в баньке сели и за партией в преферанс решили?

В ФБ вся лента – о протесте. Все мои идут на Майдан, вся журналистская братия. Ну, понятно, первые паникеры – это журналисты. Паниковать мы умеем профессионально. После работы, после выпусков, после сданных в печать номеров, без камер, без политиков, без программы действий. Но проигнорировать и проглотить – нельзя. Это понятно. Я звоню:

– Ира, ты едешь?

– Я даже не знаю. Я в шоке! Давай в воскресенье?

– Почему в воскресенье? – я глазами бежала по странице вниз. – А! Вижу. В воскресенье массовый общенациональный марш и митинг. Да я тоже в пижаме. Ну, пока, – сброс, вызов:

– Макс, ты на Майдане?

– Нет. Еще.

– Еще? Поедешь?

– Надо. Но дочка заболела.

– Ладно, постарайся в воскресенье прийти.

– Пока.

Пишу в чате Инге, Стасу, Марине. Многие наши уже зачекинились там. Я не знаю, зачем; я не представляю, как. Я ведь не готова, но я должна быть там! Я не могу отлеживаться, когда страна в опасности. Пафосно? Бессмысленно? Мне плевать, как это выглядит. Это не было шоу, это было настоящим и важным. Это было то, что я любила в профессии. Не оставаться равнодушным, контролировать шаги власти, объяснять всем, что происходит на самом деле! Я начинала загораться. Я чувствовала, как что-то пульсирует внутри меня. Сердце? Вены? Желудок? Звоню Юле.

– Ты где сейчас?

– Выхожу из супермаркета. Я ночь собираюсь стоять, взяла еду.

– Заедешь?

– Через десять минут.

Чай остался нетронутым. Я лихорадочно переодевалась. Нужно что-то теплое. Может, чай в термос? Ай, некогда. Макияж? Да кому он нужен? Определение? Кому нужна моя наука, мое танго, мои европейские мечты в этой идиотской стране? Нет, страна не идиотская, но правители… Где теплые колготки? Успеть бы. Многие уже там, а вдруг они куда-то пойдут, ведь уже больше десяти? Надо рискнуть. Я их догоню. Да что же за незадача! Пятый раз пытаюсь надеть линзу. Белок раскраснелся, потому что в спешке я как-то зацепила правый глаз. Больно. Потерплю. Надела, сняла, надела, сняла. Промыла, опять надела. Стою перед зеркалом, плачу, одна нога в кроссовке, один глаз в линзе. Надо успокоиться, Юля подождет.

Промыла глаз водой, промыла линзу. Надела. Если там и была соринка, я ее удалила. А болит, потому что растерла. Я заставила себя перетерпеть. Юля не звонит мне, не поторапливает. «Хорошо, мы не идем гулять! Уймись!» Хорошо передалась моя истерия, и он, возбужденный, носился за мной по квартире. Я закрыла дверь, спустилась, выскочила. Вижу Юлину машину, бегу.

– Извини, ты давно здесь?

– Закрывай дверь! Только подъехала. Малого завозила к маме.

Стоп! Миша!

– Подожди, мне позвонить надо…

Юлия выжидающе смотрела на меня, ее рука замерла на ключе.

– Юра? Ты где?

– Мы уже вышли из зала. Что случилось? Что с голосом?

– Юра, ты сейчас домой?

– Да, конечно. Я буду через двадцать минут.

– Хорошо. Миша спит, ведь не страшно, если он поспит один в квартире, правда? Я сейчас еду на Майдан.

– Зачем? Ты же мне писала полчаса назад…

– Юль, поехали! – я дала отмашку. – Юра, я потом объясню. Я еду протестовать! Мне надо.

– Подожди меня!

– Я не могу. Я уже еду с коллегой на ее машине. Я должна быть там.

– Кому должна?

– Стране. Целую.

Я положила трубку. Я знала, что это звучало как пафосный бред. Да он вообще ничего не понял.

Мы ничего не пропустили, на Майдане стояла толпа. Человек двести? Больше. Много наших, никаких политиков. Ира и Макс были там, как и остальные, кто еще десять минут назад сомневался – теперь приехал, потому что оставаться дома не мог. Журналисты кричали в мегафон, возмущались решением власти. Все целовались, улыбались, многие приехали с собаками, видимо, завернули сюда прямо с вечерней прогулки, многие держали на руках маленьких детей. Вот что значит настоящие родители. Не то что я – выбежала и только тогда уже вспомнила. Мы обменивались информацией: кто был сегодня в кабмине – рассказывали, как услышали об этом депутаты, и какова была их реакция. Подъехала Лена, она утром была в Австрии, где наш президент заверял европейских политиков в своей преданности, а в это время здесь уже было известно, что нам Европа больше не друг.

«Что будем делать?», «Мы так просто не оставим», «Надо верить», «Это фейк», «Это бред», «Это элемент торга», «Ну это ведь не может быть правдой?» – примерно такие фразы висели в воздухе. Я начинала разговор с одними, заканчивала с другими. Люди менялись, я передвигалась по кругу. Искать знакомых не нужно было, потому что я знала почти всех. И мало кто спрашивал: «А где ты была все это время?», потому что некоторые были коллегами с предыдущих работ и не знали о перипетиях в моей жизни, некоторые думали, что я ушла с последнего места на какой-то проект, правду я все равно мало кому озвучивала, а в этот вечер лично я никому и не была интересна. Вчера, завтра, но не сегодня. Исчезла граница между конкурентами, здесь никто не искал эксклюзива, здесь были журналисты с телевидения, из газет, из Интернет-изданий, фрилансеры, собкоры иностранных СМИ. Ближе к полуночи подтянулись общественные деятели, политики, оппозиция нашлась и нашла микрофон. Но большинство было медийным. Большинство боялось лишиться голоса, а именно это нам грозило.

Звонок. Юра.

– Да.

– Ты где?

– На Майдане.

– Где именно?

– Возле Гали… Ну, это статуя на стеле. Возле нее.

– Когда вернешься?

– Не знаю.

Я перестала его слышать, меня заглушили скандирующие лозунги: «Банду геть!». Толпа подхватила меня и мы пошли на Банковую, к администрации президента. Потом ему перезвоню.

Ближе к зданию, где «работал» президент, дорогу перекрыли вооруженные отряды. Мы высказали им свое мнение и вернулись на Майдан. Через час мой пыл спал, я вызвала такси и вернулась домой. Юра сидел в кабинете за ноутом.

– Прости.

Он ждал объяснений. Я объяснила. Он должен понять! Он слушал.

– Чего ты хотела добиться, поехав ночью на протест? Там были столкновения?

– Нет. Конечно, администрацию защищал «Беркут».

– Ты пыталась штурмовать администрацию президента?!

– Не штурмовать, но подойти поближе и высказать несогласие. Нельзя молчать.

Юра сначала молчал.

– И что будет дальше? – спросил он.

– Народ остался стоять. Я не знаю. Но считаю, что надо стоять и завтра, и послезавтра. А в воскресенье должна выйти вся страна! Ты сердишься на меня?

– Нет. Я не сержусь. Я пытаюсь понять, и, если честно, у меня плохо получается.

– Потому что ты Европу сюда не хочешь. Ты сам поедешь в Европу, и тебя это не будет касаться!

Он опешил.

– Прости, Юра. Я не могу успокоиться.

– Ты уже второй раз просишь у меня прощения. Не много для одного вечера?

– Прошу, потому что я не права… Ты думаешь, что я не права, но мне нужно быть там. Когда есть гнев, его нужно выплескивать, и не дома, на диване, а…

– На протестах? Я не подозревал, что ты такая революционерка. Хотя…

– Что «хотя»?

– Я забыл уже, как ты носилась по съемкам. У тебя тогда был такой же бешеный взгляд. А как же наше выступление в субботу и Сашина свадьба?

– Я помню. Мы пойдем. Ничего не меняется.

Он больше ничего не добавил. Я ожидала дома взбучку, но, видимо, она еще будет в будущем. Пока Юра пытался понять. И на том спасибо.

Все мирно простояли ночь с четверга на пятницу. Днем толпа увеличилась киевлянами разных профессий, но почти все – одного возраста. Собирательный образ человека, вышедшего в первые дни на Евромайдан, так его стали называть, я видела таким: молодой образованный парень или девушка, владеющие, как минимум, английским, знающие, что значат слова «достоинство», «мораль» и «уважение». Они планируют свое будущее и делают все для достойной жизни в этой стране. Но в какой-то момент их развитые головы упираются в стену режима, и они понимают, как мало, по сути, от них зависит. Когда этот момент происходил в жизни их отцов, дядей, даже их старших братьев, то у них опускались плечи и наступало то, что называют отрезвлением. Они смирялись с предложенными условиями и начинали бояться потерять нажитое. Начинали дорожить тем, что недавно было для них только этапом на пути к цели. Но не теперь.

Теперь эти молодые люди не желают признавать поражение. Они не хотят крови, мести за отцов, истерик. Они дорожат своим временем и своими знаниями, они хотят будущего для своих детей и для себя. Они хотят шанса, и они вышли, чтобы вежливо, с улыбкой, но настойчиво напомнить о своем праве на этот шанс. Они понимают, что не могут оправдывать свою наивность, живя с мыслью: «Разве я что-то могу?», «Я в политике не разбираюсь», «Они все воруют, и я ничего не сделаю», «Ваши мечты – это зомбирование», или еще хуже «Я им не верю, я верю в себя».

Так говорит обычно тот, кто не попробовал сам что-то существенное сделать, он не пытался завести свое дело, и не сталкивался с бюрократией и коррупцией. Он не был гениальным оперным певцом, за которого борются Австрия, Япония, Италия, весь мир, но не родина. А певец не прочь остаться здесь, петь и жить рядом с любимыми, близкими людьми. Но он здесь не нужен. Человек, который так говорит – не снимал фильмов, которые самобытны и оригинальны, но коммерчески пока не выгодны. Их оценят, их покажут, их коммерциализируют, но, опять-таки, не здесь. Человек, который «верит только в себя», может уйти в лес, как мои друзья. Но, когда их ребенок захочет прийти в ближайшую сельскую библиотеку, или когда ему самому понадобиться доктор, система им не поможет. Система будет мстить за инакомыслие, она будет брать реванш. Ты можешь верить в силу и выносливость своих ног, но если захочешь попасть куда-то дальше, чем то место, куда они тебя приведут, то тебе придется прийти на вокзал. В кассе не будет билетов, зато их можно будет купить у проводника по завышенной цене. Можно верить в себя, ничего не планируя и не высовываясь за установленные границы. Кто-то так и сделал: остался дома и легко бросался красивыми фразами – в потолок, жене, на страничку в соцсети. Я не могла, многие не смогли.

Утром в пятницу я смотрела фото в интернете – улыбающиеся друзья, коллеги, незнакомцы с детьми и флагами ЕС. Я написала СМС Юре: «Можно с Мишей поехать на Майдан? Там мирно. Мы вернемся до вечера. Обещаю его не фотографировать». Ответ пришел минут через пятнадцать: «Можешь и фотографировать. Я не против».

Меня это порадовало и озадачивало. Юра не сторонник необдуманных, импульсивных действий, он плевать хотел на чувство патриотизма и на политику, но он не останавливает меня. Почему? Он мне верит! Да, в этом все дело. За девять месяцев знакомства я доказала ему, что мне можно доверить ребенка, и один случай, когда я забыла его в его же постели, не повлиял на его отношение ко мне. Как же это все отличается от наших с Вадимом манипуляций, угроз, ссор.

Вадим не пускал меня на такие события никогда. Он старался повлиять на моих шефов, чтобы они отправили на подобное задание кого-то другого, и лучше – мужчину. Он, к несчастью, имел доступ к моему руководству, его желание было важнее моего авторства и потому он добивался своего. Вадим помогал мне с поиском тем, он занимал мой мозг другими головоломками, но когда мне просто хотелось идти вслед за сердцем – мне перекрывали путь. Да, он очень меня любил, но чтобы любить меня, он обрезал мне крылья. Он не позволял мне даже задуматься о том, чего я хочу на самом деле, кто я такая? Он нервничал и ерзал, как только я замыкалась и молчала. Он начинал спрашивать: «О чем ты думаешь? Что замышляешь?». Он панически боялся, что я строю план побега, и не давал мне остаться наедине с собой. Как же хорошо, что он уехал.

На Майдане было радостно и дружелюбно. Знакомых было меньше, но мне не нужно было знать людей лично, чтобы им улыбаться и чувствовать сонастроенность. Мише нравились синие ленточки со звездами, которые раздавали всем желающим, и желтые воздушные шары. Мы погрелись в кафе и опять вышли на Майдан. Встретили несколько съемочных групп. Наступили сумерки, я написала Юре, что мы направляемся домой. Обычно я редко переписываюсь с ним днем. Он всегда занят, к тому же я боюсь распорошить чувства по мелким СМС и звонкам. Ведь говорить-то особо нечего. В любую минуту я хочу его рук, поцелуев, объятий. А говорить мы будем, когда насытимся друг другом и сможем обсудить планы на выходные, Шопенгауера или политическую обстановку в стране. Думаю, теперь круг наших тем пополнит и эта… Но сегодня я ему несколько раз отчитывалась, потому что чувствовала: он хочет знать, что с нами происходит, но боится продемонстрировать контроль. Я готова работать на предупреждение. Он написал, что встретит нас. Предложил подождать его в кафе на Майдане. Я размышляла, где сейчас меньше народу, как вдруг…

– Ты с ума сошла? Ты еще и ребенка сюда привела?! Его отец в курсе?

Я обернулась. Вадим! Как?

– Конечно, он знает. Привет.

– Привет, – он поцеловал меня в левую щеку.

На правой руке я держала Мишу.

– Что ты здесь делаешь? Приехал протестовать?

– Не смеши меня. Я прилетел к тебе. А тут такое… Решил заехать на Майдан, чтобы рассказать тебе, как очевидец с места события, но я почти не удивлен, что встретил тебя здесь.

– Вообще-то сегодня вечером у меня были планы.

– Ты бы их изменила, как только бы узнала, что я тебе привез.

Слово за слово, Вадим увел нас с Мишей в переход, вывел на другую сторону Майдана, повел в переулок, в кафе. Мое любимое, мы с Вадимом тут часто были до развода. Миша пошел рассматривать знакомые фигурки на камине. Официанты его не трогали, они его тоже узнали. С Юрой я тут, значит, тоже была уже.

– Вадим, остановись. То, что ты мне предлагаешь, у меня в голове не укладывается вообще!

– Успокойся, выпей кофе. Ребенок что-то будет?

– Да. Чай с лимоном и кекс. Я – только кофе.

Я смотрела в окно. Там ходили люди, говорили по телефону, жили своими жизнями. Я любила это место за уют и тишину. Сюда я приходила за пониманием того, что даже в суетливом мире можно найти уголок Счастья, уголок единения с собой. Сейчас этого ощущения не было. Вадим приехал и привез суету даже сюда. Мы говорили-говорили, я расспрашивала, он ждал. Я молчала и отвечала, что это нереально. Он ждал. Я опять задавала уточняющие вопросы. Он отвечал и ждал. Я чувствовала, как он предвкушает победу. Нет.

– Подумай, малыш.

– Нет, я не хочу.

– Ты сейчас говоришь неправду.

– Возможно.

– Зачем ты себя обманываешь?

Зазвенели колокольчики над входной дверью. Юра!

– Папа! – Миша побежал к нему, он подхватил его на руки, не сводя глаз с нашего столика. Он видел раньше Вадима? Хотя сейчас главный вопрос: как он нас нашел?

– Привет. Как ты знал, что мы здесь?

– Ну я сказал: «Ждите в кафе», а это…

– …единственное ее любимое кафе поблизости. Я знал, куда тебя вести, – договорил за него Вадим.

– Я знал где вас искать, – закончил свою мысль Юра. Они смотрели друг на друга. Юра стоял с ребенком на руках, Вадим сидел возле меня и смотрел снизу вверх. Глазами улыбался. Я же ему только что сказала: «Нет!», хотя моим последним словом было «Возможно».

– Юра, присаживайся. Миша не допил еще чай.

Мой кофе стоял нетронутым. У мальчика не было оснований терять аппетит, Юра усадил его и сел напротив нас.

– Я так понимаю, вы – Юра, отец Миши. Доктор?

– Вадим, дай мне вас познакомить!

– А вы – Маричкин бывший муж? – Юре тоже не нужны были представления.

– Ну… Не сказал бы, что это мой статус. Но, формально, – он значительно посмотрел на меня: – Формально – да, – в такой момент он должен был бы приобнять меня или, лучше, взять мою руку в свою. Вадим – прекрасный постановщик. Сцена выстроена правильно. Без закадрового текста зритель понимает, что этот взгляд и улыбка, и вообще вся эта встреча – имеют скрытый, пока неизвестный смысл.

– Вадим сегодня прилетел, – объясняла я Юре. – И мы случайно встретились на Майдане.

– Ты же верила раньше в судьбу?

Вадим продолжал играть. Я начинала злиться. Он не знает, что мы с Юрой пара. Он вообще мало о нем знает. Как всегда, Вадима не интересуют соперники. Он умнее и хитрее многих мужчин, и я боялась давать ему лишнюю информацию.

– Здорово, что вы пришли, на самом деле, – его тон стал деловым. – Нужно его предупредить, Маш.

– О чем? – я начинала съеживаться.

– О наших планах. Малыш, я понимаю, что это в твоем стиле. Но иногда нужно думать и о других людях. Ты мне говорила, что мальчик к тебе привязался, значит, найти тебе замену будет сложно. Пусть уже сейчас ищет.

– Вадим! Остановись! Я не сказала тебе «да»!

– Это вопрос времени.

Я выдохнула. Это невероятная самоуверенность! Как с ним можно было жить! Я не должна была показывать, что сомневаюсь. Юра уже не смотрел на него. Он смотрел на меня. Я подняла на него глаза. Я не должна верить в то, что ты обо мне сейчас думаешь! Если я поверю, это станет правдой. Я не такая, я выдержу, а потом все тебе объясню. Ты должен подождать, пожалуйста. Только не верь ему, не уходи, не забирай Мишу, не оставляй меня с ним одну! Я отвернулась к окну. Я поняла, что боюсь того, что Вадим прав. Неужели я такая слабая? Еще несколько дней назад я летала и верила, что я умею это делать! Еще несколько часов назад я стояла за страну, а теперь рассматриваю возможность бросить ее, его, и ради чего?

– Вадим предложил мне работу. Он хочет, чтобы я уехала, – я повернулась к Вадиму. – Но это невозможно, у меня весной защита.

– Я знаю. Сейчас идет подготовительная работа, мы выбираем локации, делаем визы. Съемки начнутся летом, но нужно твое согласие, и чтобы ты со мной поехала в Чехию на пару дней. Встретилась с заказчиками, подписала контракт. Потом вернешься, защитишься, и уедем.

– А можете меня посвятить в детали вашего предложения? – Юра говорил рассудительно. Как будто его не трогает перспектива расстаться со мной. Если так пойдет, то я смогу безболезненно развести их. И уже из дома отбиваться от Вадима.

– Я создаю шоу. Классический путеводитель, но с некоторыми изюминками, очень подвижный. Я его автор, продюсер, а Маша будет ведущей.

– Я не согласилась.

– Спонсоры согласились. В него планируются серьезные финансовые инвестиции, это опытные на телевизионном рынке люди, и их «да» тут значит многое. Я показывал им ее работы. Они будут сотрудничать только с ней. Да и ты, Маш, всегда мечтала о таком проекте.

– Это правда? Ты хотела в таком принимать участие? – Юра спросил у меня.

– Да. У нас такие программы не делают. Они не очень выгодны. И спонсорами обычно выступают только туристические фирмы. Рамки формата ограничены. То, что придумал Вадим, принесет деньги и, наверное, станет популярным. Это хорошая идея.

– Спасибо, – сказал Вадим.

– Это факт, – подчеркнула я.

– Вы этот проект придумали специально для нее? – Юра спрашивал у Вадима, но смотрел на меня.

– Хм… Да. А что скрывать? Мне статус бывшего не особо мешает.

Юра криво улыбнулся. Помолчал.

– Тебе нужно ехать в Чехию? Не самая худшая страна для жизни. Особенно если занимаешься там любимым делом.

О чем он? Он готов меня отпустить? Он думает, что может поехать со мной. Чешская медицина будет рада такому сюрпризу.

– Нет, Юра. В Праге только офис. Нужно будет ездить по разным странам. Жить два месяца на одном конце света, потом полгода – на другом. Решение о вылете может появиться за два часа до него. Съемки рассчитаны на два года. Многие точки – в необжитых местах, – говорила я вслух и надеялась, что он услышит: некоторые локации съемок вызовут у него восхищение уровнем медицинской и технической подготовки в Украине.

– Это опасно?

– Для нее? Нет, – вставил автор.

– Вадим, я не поеду.

– Да ты послушай, как ты об этом говоришь! Ты же всегда этого хотела и продолжаешь об этом мечтать! Я знаю тебя, как никто другой. Сколько времени ты просидишь за кадром? Год-два? Тебя прорвет, рано или поздно. Ты не выдержишь. Мы всегда с тобой знали, что для тебя значит наука: пауза, место, где ты можешь перевести дыхание. Ты уже готова к новому прыжку.

– Нет.

– Что значит твое «нет»? – он повышал голос.

– Не давите на нее, – Юра не повысил голос, но выстрелил.

Вадим внимательно посмотрел на него.

– Что тебя останавливает? – спросил он меня, глядя на Юру.

– Я не хочу сейчас это обсуждать.

– Кто ты сейчас? Няня? – он обернулся и посмотрел мне в глаза. – И тебя это удовлетворяет?

– При чем тут это?

– Но объясни мне. Ты же умеешь пользоваться языком. Объясни, почему ты отказываешься. Ты останешься преподавать в университете?

– Нет.

– Я знаю, что нет. Ты вернешься на проект?

– Не знаю.

– Нет! Тебе давно надоело ходить по кругу. И я знаю все проекты в этой стране. И ты знаешь, как их делают. Я предлагаю тебе возможность поработать с суперпрофессионалами, проявить себя. Я даю тебе то, что ты хочешь. Из-за чего ты отказываешься?

Юра молчал и ждал.

– Хорошо, я скажу за тебя, – продолжал Вадим. – Семья, любовь, для тебя никогда не были уважаемыми зависимостями, и у тебя не хватает духу сейчас признаться, что ты на это подсела. Вы спите вместе? – он смотрел он Юру. Господи, зачем я молчала?

– Это не твое дело, – опередила я Юру.

– Тебе стыдно в этом мне признаться? – с фальшивым удивлением спросил Вадим у меня.

– Нет! Это просто тебя не касается.

– Меня касается твое будущее. Когда ты наиграешься и поймешь, что это все тебя тяготит – вытягивать тебя из этой семейной истории буду я!

– Вы много на себя берете! – сказал Юра.

– Я беру на себя ее! Это много? Да. Но мне по силам.

– Она больше не ваша.

– А вы, – Вадим засмеялся, – вы думаете, ваша? Вы не похожи на наивного человека. Мне так показалось. Юра, посмотрите правде в глаза. К вам каким-то чудом залетела яркая, красивая птичка…

– Замолчи!

Вадим положил свою руку на мою. Не глядя. Как раньше, успокоил меня жестом, движением, абсолютной верой в свою правоту. Я выдернула руку.

– Сейчас она играет в семью, она привязалась к вашему сыну. Возможно, и к вам. Но поверьте мне как человеку, который много раз это наблюдал. Через некоторое время ей станет скучно, и она сбежит.

– Может, ей становилось скучно с вами?

– Нет, с другими. Ко мне она обычно прибегает.

– Это неправда! – у меня стоял ком в горле. Миша опять пошел к камину. Мне хотелось обнять его и убежать отсюда. Вадим преграждал путь к выходу из-за столика.

– Правда, малыш, в том, что ты не создана для семьи и для материнства.

– Вы делаете такой вывод, потому что она отказалась строить семью с вами? – спросил Юра.

– А вы знаете, да? Тем лучше. Я хотел дать ей поиграть в это. Но, в отличии от вас, я даже тогда знал, что это ненадолго. Я предлагал ей, зная, что она должна попробовать, что это такое, и успокоиться.

– Родить детей и отказаться? Как вы себе это представляли?

– Я не собираюсь открывать вам планы, которые не реализовались. Вы сыграли эту неприятную роль за меня. Да, сейчас, я так понимаю, тебе кажется, что ты счастлива. Но это закончится. И вам, Юра, наверное сложно понять, поэтому давайте посмотрим на это с другой стороны. Сейчас вы – врач в Украине. Что вы можете предложить такой женщине? Вы, правда, думаете, что ей и с милым рай в шалаше? Она выглядит очень идейной и одухотворенной личностью, но это до поры, пока у нее не закончатся запасы кремов! Сколько процентов вашей зарплаты сейчас уходит к косметологам? Можете не отвечать, я вам скажу: она сдерживается. Потому что вашего оклада все равно не хватит на все ее запросы.

Юра не стал разубеждать его и объяснять свое реальное положение. Его сила и сдержанность добавили силы мне.

– Вадим, ты нелеп и смешон. Я прошу тебя, оставим этот разговор. Я не приму твое предложение. И это только мое дело, почему. Да, я с Юрой. И ты не понимаешь, какие у нас отношения. Я его люблю.

– Меня ты тоже любила, – он сказал так, как будто я назвала самый нелепый из доводов.

Сказать ему правду? Сказать «нет»? Я посмотрела на Юру. Я не буду этого делать. Я не хочу этой грязи. Я хочу уйти.

– Пропустите ее. Мне кажется, она хочет выйти, – сказал Юра.

– Я не держу, – Вадим поднялся. Я схватила рюкзак и начала одевать Мишу.

– Я буду ждать ответ до февраля, – сказал Вадим.

– До свидания, Вадим. И это просто вежливая форма прощания. Я не думаю, что мы встретимся в ближайшем будущем. Разве что вот так, случайно.

Мы ушли.

Миша сегодня не хотел укладываться спать. Ему нужны были и все игрушки, и шалаш, и чаек, и опять игрушки, и конструктор, и книжечка. Мы уже третий час толклись в детской. Юра мне не помогал. Я не знала, в какой части квартиры он сейчас, и о чем думает. Может, он делает чай, может, пишет в своем кабинете, может, сидит в спальне, в темноте, и думает о сегодняшней встрече? Я и хотела быть с ним, чтобы зацеловать, пустить в себя, обнять ногами и не выпускать, пока он не поверит, что я его, и что моя любовь – это очень сильный аргумент. И в то же время я рада была отсрочке разговора. А вдруг я ошибаюсь, и Юра не хочет, чтобы я шла ради него на такие жертвы? Может, это для него слишком большой груз? Что, если он не хочет бороться за меня? А он должен? Мне это нужно? А чего я хочу? Нельзя задумываться! Я приняла такое решение, и оно только мое – я должна сказать ему об этом. Миша наконец уснул.

* * *

Он: Юра ждал ее в спальне. Как хорошо, что Мишка бесится. Ему нужно было время. Он должен был разобраться с собой. Он хотел ей верить, он не потеряет это чувство веры в нее, он его только приобрел, они были так счастливы и, он знал: она его любит. Но Вадима это не интересует. Ему нужна она, и не важно, в каком качестве. В том, что, получив ее как профессионала, он заполучит ее всю – Юра не сомневался. Он видел, как бывший муж влияет на нее. Он еще имеет над ней власть, пусть она с ней борется. Кто победит?

Что он, Юра может? Со дня на день он поймет, беременна ли она. Можно, конечно, заставить ее сделать тест, но он не хотел подымать этот болезненный вопрос. Она закрывает на это глаза, вбила себе в голову, что не сможет иметь ребенка, и пусть. Если точно нет, и они заострят на этом внимание – это может подтолкнуть ее сделать выбор в пользу карьеры. Или нет? Или ей хватит Миши? Или ей важнее Юра? Он любил ее, но он отдавал себе отчет: этого может оказаться мало. Этим он ее не удержит. Хотя отец и детьми маму не удержал.

Не думать, не сравнивать! Что для нее любовь? Да, она любит, но насколько это важно для нее? Она из тех, кто может любить и бросить, и потом черпать вдохновение в своем несчастье. Такие, как она – любят пострадать, чтобы был материал для творчества. «Жена-художник – горе в семье». Она сегодня ни разу не сказала бывшему мужу, что отказывается из-за Юры. Она смогла найти только один аргумент – свою научную работу. Слабый аргумент. А Юру она сильным тоже не посчитала.

Но нет, все должно быть честно, он не напомнит ей о ребенке, не будет давить на чувство долга, не будет ничего обещать. Он должен знать, что остаться или уехать – это ее выбор. Для этого придется заставить себя открыть ей пути. Показать, что может идти, если хочет. Она должна знать, что свободна, тогда ее сердце сможет сделать выбор.

– Ты уже был в душе? – он не заметил, как она вошла.

– Да.

– Подождешь меня?

– Куда же я от тебя денусь?

– Если ты захочешь, то всегда можешь куда-то деться. Как минимум, попробовать уснуть без меня, – она присела рядом с ним, на кровать.

– Я тебе должен сказать то же самое?

Это, оказалось, невыносимо сложно. Хотелось сейчас напомнить ей о ее словах, которые она шепчет ему ночью, о ее обещаниях быть его, о том, что она ему признавалась, как – наконец, впервые в жизни – счастлива. Пусть вспомнит, и он ее не отпустит. Юра стиснул зубы. Она молчала.

– Маричка, я не смогу. Не только уснуть, а вообще… Я очень хочу сказать тебе, что могу дать тебе свободу, что я не такой, как он, и я не буду на тебя давить. Но это все иллюзия.

– Как ты будешь на меня давить? – игриво спросила она и потянулась к его уху, чтобы поцеловать. Он остановил ее.

– Перестань. Пожалуйста!

Она вернулась на край кровати.

– Что ты хочешь мне сказать? – спросила она.

– Я хотел бы, чтобы ты получила это место. Чтобы ты занималась любимой работой и не чувствовала, как жизнь идет мимо, но… Я не смогу без тебя так долго! Я эгоист. Ты нужна мне. И я не могу оставить свою работу и поехать за тобой в тайгу. И отпустить тебя в надежде на короткие встречи раз в несколько месяцев – тоже не могу. Если бы не знать, что с тобой рядом каждый день, каждую ночь будет мужчина, который любит тебя!

– Не говори так! Он не любит меня! Он не любит меня так, как ты… И он не будет со мной ночью.

– Он будет добиваться этого. А этот человек умеет достигать цели. Он для этого все и придумал. Он предлагает тебе то, чего не могу предложить я!

– Юра, нельзя так недооценивать силу нашей любви.

– Маричка, если бы речь шла о любви, и наша с ним борьба за тебя проходила на этом поле, то я уверен, что выиграл бы.

– Ты знаешь, что я люблю тебя? Как никого и никогда?

– Знаю, – он знал.

– Спасибо тебе, – она опять потянулась к нему и обняла за шею. Он не нашел в себе сил оттолкнуть ее. Она – его, он хотел этого. – Я так боялась, что ты ему поверишь.

– Он знает тебя однобоко, но он знает тебя. Он стал бороться на поле, где я слабее. Мне нечего предложить тебе в карьерном росте. Я могу дать тебе время, могу профинансировать, но тебе нужно большее. Тебе нужен продюсер. А я не могу заниматься тобой так.

– Ничего мне не нужно!

– Не обманывай! Посмотри мне в глаза и ответь: ты не хочешь этого?

Он держал ее голову, смотрел ей в глаза, она была так близка, и он почувствовал, как она замялась. «Только не обманывай», – в мыслях повторял он.

– Я хочу поехать. Это моя мечта. И у меня, наверное, больше не будет такой возможности.

Он опустил глаза. И заметил, что неосознанно опять не может разжать объятья. Они же уже привыкли спать свободно, а теперь опять! Вот этого он всегда боялся. Он знал, что она сбежит. Будет клясться в любви, верить себе, извиняться перед ним и пробираться к выходу.

– Юра, но то, что он говорил о семье, это неправда. Я не просто играю в семью! Вы дороги мне, и я не оставлю тебя и Мишу. Я говорила это тебе.

– У меня нет права тебя держать, – он отодвинул ее.

– А отказываться от меня против своего и моего желания у тебя есть право? Ты знаешь, как правильно поступить в этой ситуации?

– Нет.

– Тогда не поступай никак. Пожалуйста, давай возьмем паузу и подумаем об этом потом! Давай любить друг друга. Давай танцевать завтра! Давай поживем, как животные, и будем делать только то, что нужно здесь и сейчас, не думая о будущем и перспективах?

Он посмотрел на нее. Его рука по-прежнему поддерживала ее затылок. Будь что будет, но она его любит. И сегодня не уйдет. Он устал, он хотел забыться, потянул ее на себя, прижался губами к губам. Перевернул ее на спину расстегнул молнию на джинсах. Он целовал ее самозабвенно и бесконтрольно. В душ она попала только утром.

* * *

Я: Мы хорошо выступили, судя по отзывам. «Прекрасная техника», «Красивая пара», «Эмоциональная подача», я запоминала обрывки комплиментов из толпы, сквозь которую мы пробирались в гримерку, а потом к выходу. Мы танцевали для других, не для себя. Я не прочувствовала того танго, которое возбуждало меня в танцклассе, особенно когда Ринат оставлял нас наедине. Но Ринат с Оксаной были довольны нами, так что с чувством выполненного долга мы сели в машину и поехали на свадьбу Саши.

– Я отвезу тебя и оставлю, мне нужно будет отлучиться ненадолго, – сказал он на полпути, после долгого молчания.

– Что? Ты же сам торопил меня.

– Непредвиденная встреча.

– С кем?

– Можно я не буду отчитываться?

Это прозвучало настолько грубо и неестественно, что расспрашивать его мне уже не хотелось.

– Привет!

Олег и Никита встретили нас возле ресторана. Другие гости толпились и выглядывали молодых. Люди мало общались друг с другом. Чувствовалось, что решение Саши и Тани стало для многих неожиданностью: большая разница в возрасте, разные социальные положения семей, всего два месяца знакомства, перед которыми он развелся с предыдущей женой, и не по своей инициативе… Но все смирились, сделали прически, купили букеты и ждут.

– Вы чуть было не пропустили их! Мы решили, что речь от нас будешь толкать ты, Мисценовский, как самый взрослый и успешный, – весело объявил Олег.

– Саша старше меня, – ответил Юра.

– Из тех, кто сегодня не женится. Будешь говорить тост?

– Я все ему скажу лично. Я не говорю на публику. Пусть Маричка скажет.

– Конечно, Маричка и тост, Маричка и за двоих встретит новобрачных, – ворчала я.

– Как это? – спросил Никита.

– Мне нужно уехать. Присмотрите за ней, я скоро буду.

Он не дал высказать друзьям свое возмущение. Сел за руль и уехал.

– Куда он?

– Он сказал, что не обязан передо мной отчитываться.

– Юра тебе так сказал? – удивился Никита. Они с Олегом переглянулись. – Вы что, поссорились?

– Вроде нет. Может, я теряю в его глазах очарование, и он скоро будет со мной разговаривать, как с Валей?

– Не думаю, – сказал Олег. – Наверное, у него что-то стряслось. Главное, не давать тамаде сегодня к нему приближаться, а то будет скандал.

Было бы сказано. Тамада был неугомонен в жажде веселить гостей и не давал никому уединиться. Юра вернулся, когда все уже сидели за столами и не ускользнул от ищущего жертву ведущего.

– Молодой человек, разве можно так опаздывать на свадьбу! Представьтесь, пожалуйста, вы со стороны Саши или Тани? – он вывел недовольного Юру в центр зала.

– Меня зовут Юрий. Я – со стороны жениха. Я уже вижу моих друзей.

Он с надеждой смотрел на наши места и с раздражением – на тамаду, который уже обещал держать его, пока тот не поучаствует во всех конкурсах от новобрачных.

– Он нарывается, – пророчил Олег.

– Ну, на каждой свадьбе должен быть недовольный гость и скандал. Тебе не казалось, что тут было слишком сладко? – сказала я. – Он что, пьет коньяк? Нет, ребят, отдайте Юре должное, он еще хорошо держится.

– Вообще-то он ведь не пьет, – завороженно сказал Олег, смотря на количество рюмок, которые Юра, по мнению тамады, пропустил и теперь проглатывал залпом и за здоровье, и за страстную ночь, и за сына, и за дочь. – Он за рулем?

– Был, – подтвердила я.

– Я думаю, что ему помогает мысль о том, что на вашей свадьбе у вас тамады не будет, – подключился к разговору Никита.

Я ему хотела что-то возразить по поводу вероятности «нашей с Юрой свадьбы», но мне стало очень жаль Юру, который рассказывал «самый смешной случай» из холостяцкой жизни Саши. Он врал и выдумывал на ходу. Никому не было смешно, кроме нашего столика, потому что в его истории сплелись эпизоды из жизни Олега, Никиты и самого Юры, но только не Саши. Неудивительно, он же почти и не знал его холостяком. Несчастный! Когда же его отпустят?

– Может, прийти ему на помощь? – спросила я.

– А теперь, – сказал ведущий, – последнее желание от пары новобрачных. Он подал Юре блюдо с записками. – Что вытяните, то и подарите.

Юра развернул записку, прочитал. Посмотрел на меня, потом сказал что-то на ухо тамаде.

– Внимание! Для исполнения третьего желания молодых, Сашин друг просит подкрепление. Разрешим ему вызвать помощь из зала?

– Да! – хором прокричали гости.

– Сама напросилась, – успел сказать Олег, прежде чем тамада вывел меня из-за столика.

Меня подвели к Юре. Он молча показал записку. «Танго» – было написано на помятом клочке бумаги. Мы улыбнулись друг другу.

– Они же имеют в виду что-то совсем клоунское, – прошептала я ему.

– Я больше не могу клоуничать. Музыканты могут сыграть «Zum».

Нашу музыку? Он готов танцевать перед друзьями, перед всеми этими людьми? Здесь добрая половина – его коллеги! Не было времени спорить.

– Можно я переоденусь?

– Давай, я повеселю пока публику, – он дал мне ключи от машины.

Это звучало угрожающе. Нужно торопиться, пока он окончательно не испортил праздник. На свадебный банкет я надела длинное красное платье, слишком узкое для танго. Сумка с черным бархатным платьем и танцевальными туфлями была на заденем сиденье.

Я уже бежала назад. Перед входом в банкетный зал выдохнула, открыла дверь. В зале приглушили свет, у Юры в руках был микрофон. Он говорил.

– …поэтому я не буду ничего тебе советовать или желать. Я думаю, ты сама прекрасно знаешь, как любить этого человека. Саша, я хочу сказать тебе, что теперь, когда ты будешь напрашиваться на выезд, помогать бригаде «скорой» усмирять буйных, без перчаток осматривать больного, стесняться спросить про результаты анализов на гепатит, оставаться еще на одну операцию только потому, что попросил друг, и делать остальные благородные, но безответственные поступки – ты должен помнить, что больше не можешь себе этого позволить. Потому что ты больше не один. И за твоей спиной кто-то очень дорогой и хрупкий. Ты можешь не просто оставить дорогое без поддержки, но, уставший и обессиленный, ты можешь вовремя не поймать и упустить. И разбить все, что дорого. Не позволяй себе этого.

Я прижалась к его спине и обняла его сзади. Он отдал микрофон. Зазвучала музыка. Я провела из-за спины своей рукой к его груди, он взял меня за ладошку и вывел перед собой. Мы начали двигаться. Он смотрел на меня так, как будто я ему изменила, предала, он прямо сейчас меня разденет, нет, прогонит, он больше не хочет меня видеть, он не отпустит меня. Он ненавидит, он любит. Он подбросил меня вверх, поймал. Нам аплодировали? Я их не видела. Я не видела ничего, кроме фонарика, за которым шла. Это постановочный танец? Казалось, что мы танцуем его впервые. Я поняла, что каждый жест и каждый шаг в этом танце были нашими. Утром мы репетировали, сейчас мы танцуем наши чувства. И с нами вместе танцуют наши страхи, страсть, подозрения, нежность, раздражение, сдержанность, ревность, о, как кружила ревность! Боль, падение, опять нежность, опять идем, опять он ведет меня и злится. Он меня любит! Это было больно и прекрасно. Он помог мне подняться.

– Браво! – кричал тамада.

Гости аплодировали. Удивленные лица. Мне хотелось остаться наедине с Юрой. Что это было, коньяк? Почему он пошел на это? Где он был? С кем встречался? Он отправил меня переодеваться. Когда я вернулась, гостей выпустили погулять. Ребята стояли группой.

– Когда я говорил, чтобы ты толкал речь, я не имел в виду такое. Все твой перфекционизм! – смеялся Олег.

Я подошла.

– Вы крутые! – сказал Никита.

– Ребята, спасибо, спасибо, спасибо! – подбежала невеста и повисла на шее Мисценовского, потом обняла меня и расцеловала. – Спасибо огромное! Это было так красиво! Саша, ты знал, что они готовят нам такой подарок?

– Нет, – он говорил правду. – Это было просто офигенно! Столько страсти! Вы давно танцуете?

– С тех пор, как познакомились, – сказал Юра.

– Да? – удивился Саша. – Кто-то что-то об этом знал?

– Ну, я подозревал, что они увлекаются телесными практиками, но, честно признаться, не надеялся это увидеть, – сказал Олег.

Юра натянуто улыбнулся. И попросил спрятать его от внимания других гостей.

– А нет уж, теперь терпи бремя славы! – издевался Олег.

– Не надо, я прикрою тебя, – отвела я его за столик, обнимая за талию. Больничные мегеры в жизни не подойдут к нему, пока он в моих объятиях. Подумать только, еще два месяца назад меня волновало, что скажут эти люди о наших отношениях! Сейчас меня волновало только его мнение о нас. Почему мы танцуем танго с момента знакомства? Где он был? А…

– Можно я ничего не буду тебе говорить сегодня? – предупредил он мои расспросы.

– Потому что скоро алкоголь ударит в голову и ты не сможешь связать двух слов?

– Да, неожиданно получилось. Придется вызывать такси и завтра ехать сюда за машиной. Сколько мы должны здесь быть?

– Ну… может, ты хотя бы съешь что-то?

– Не хочу.

– Юра, съешь. Ты выпил почти пол литра! – вернулся за столик Олег.

Юра проигнорировал.

– Мы должны ждать торт?

– Что с тобой? Это же свадьба твоего друга!

– Я ему не нужен. Я не планировал запомниться ему на этом событии и уже переплюнул все свои амбиции.

– Но тут будет фейерверк!

– Ты хочешь остаться?

– А ты опять оставишь меня одну?

– Нет. Я больше не оставлю тебя. Пока сама не попросишь.

– Ты забыл, это ведь мое условие?!

– Стараюсь не забыть.

Общими с Олегом усилиями мы запихнули в него пару бутербродов. Но это было лишним. Юра не охмелел. Что было так же странно, как и его поведение и недомолвки. Мы вызвали такси и уехали сразу после фейерверка. В постели у нас все было не менее громко и ярко. Я решила расспросить его на следующий день.

Но, проснувшись в воскресенье утром, и просмотрев ленту фейсбука, я поняла, что не могу сегодня выяснять личные отношения, заниматься наукой, идти в зоопарк. К черту планы! Сборы назначены были на двенадцать в парке Шевченко, оттуда демонстрация маршем двинется на Майдан. Я пошла готовить чай в термосе. Юра и Хорошо вернулись с пробежки.

– Привет, ты как? – спросила я.

– Ужасно. Одышка, пот, в желудке воротит. Как можно сознательно пить эту мерзость?

– А мне ты вчера понравился. Ты был, как мои любимые конфеты с коньяком. Вкусненько, – я поцеловала его.

– Не обещаю тебя угощать таким в будущем. Что это на тебе, термобелье?

– Да. Я иду на Майдан.

– Когда?

– Через час выезжаю. Успеем вместе позавтракать.

– Ты собиралась меня ставить в известность? Или митинги всегда должны сопровождаться внезапностью принятого решения?

– Юра, мне надо, – я приготовилась отбивать нападение.

– Приготовь мне, пожалуйста, кофе. Я приму душ, одену нас с Мишей, и поедем.

Он вышел из кухни. Он что, со мной собирается? Не могу поверить. Он же аполитичен и верит только своим рукам и знаниям? Он не верит в силу толпы! Мишка прибежал и повис на моей шее.

– Привіт, сонечко.

Юра зашел вслед за ним с комбинезоном в руках. На самом Юре были светлые брюки спортивного кроя и флисовая толстовка.

– Ты едешь на Майдан? Юра, ты?

Он посмотрел на меня и коротко ответил:

– Да.

– Но мне показалось, что ты против?

– Против чего? Против Евросоюза? Против адекватной, открытой власти?

– Нет. Против митингов. Ты из-за меня идешь?

– В некоторой степени. Но, как видишь, я беру и Мишу. То, что я видел, производит впечатление мирных демонстраций. И хотя ты думаешь, что мне плевать на эту страну, я хочу доказать тебе, что ты ошибаешься. Здесь живут мои родители, мои друзья, много хороших людей. И они будут здесь жить всегда. Я хочу, чтобы в Украине не было коррупции, ценились образованные люди и профессионалы. Хочу, чтобы уровень жизни здесь позволял людям следить за здоровьем, за афишами в театре, за скидками на авиабилеты в экзотические страны. Я хочу пойти и показать свою позицию.

Я была шокирована и молча слушала его:

– Юра, спасибо! – и бросилась ему на шею. – Для меня это так важно! Спасибо, что ты такой!

– Ты бы спрашивала иногда…

– Извини, но я была уверена, что ты будешь держать меня дома.

Он молча посмотрел на меня.

– Но по поводу Миши… Не исключено, что могут быть столкновения, – добавила я.

– Но мы же не планируем лезть на баррикады?

– Нет, мы просто будем стоять, честное слово!

Конечно, на месте никто не стоял. В парке мы присоединились к толпе моих коллег. Я была с семьей, но я была и со своими. И «своими» в тот день я больше чувствовала коллег. Такое впечатление, что я знакомила Юру с родителями. И родители без реверансов показали всю свою сущность.

Мы кричали, перебивали друг друга, возмущались, высказывали свое мнение по поводу событий недели и мимо проходящих демонстрантов, фотографировали себя, флаги и людей и, дойдя на конечной точки назначения, отказались признать ее конечной. Мы хотели посмотреть на событие с другого ракурса.

– Зачем мы идем на другую сторону площади, если отсюда хорошо видно и слышно все, что говорят со сцены? – спросил Юра.

– Но мы же там не были! – для меня это был неоспоримый аргумент.

Мы пробирались сквозь толпу, слушая лидеров оппозиции, достигали нужной точки, стояли на ней десять минут, решали, что нужно взобраться выше и посмотреть на площадь с холмов и карабкались, хватаясь за кусты. Останавливались на самом скользком месте склона, для того, чтобы, прижав правую руку к сердцу, спеть гимн Украины, потом поднимались наверх и смотрели на мир оттуда.

По пути мы постоянно встречали друзей и знакомых, и все вместе останавливались, чтобы обменяться парой слов и мыслей. Возмущались недальновидностью оппозиции и их старыми лозунгами. Эй, политики, мы пришли сюда не для того, чтобы свергнуть власть! Мы просим ее к нам прислушаться и подписать документ! Мы просим! Дураки, они думают, что народ пойдет под их флагами? Мы, беспокойные, беспартийные и романтически возвышенные, опять куда-то шли.

Юра смирился с нашим мигрирующим состоянием и шумностью. Он ни с кем не общался и не кричал речевок. Он просто нес ребенка на плечах и был рядом. Он не хныкал и не ворчал. Он дождался, пока мы все замерзнем и вывел заблудшую группу холодных и голодных журналистов к кофе-машине. С сумерками мы все пошли в ресторан, после которого многие вернулись на Майдан. Я хотела идти с ними, но понимала, что ребенка пора везти домой. Мы уехали. Я ничего у Юры не спрашивала о вчерашнем и была послушной девочкой весь остаток вечера. Он заслужил.

Больше мы не подымали запретных и болезненных тем, и в молчаливом напряжении прошло пять дней. Они были спокойными и однотипными, если не считать того, что мы с Мишей отравились несвежим кефиром. Переболели мы дома, нас не госпитализировали только потому, что я пообещала Юре не ходить несколько дней на протесты. Зато я не отходила от соцсетей и от А до Я просматривала новости на всех каналах. Он читал мне сообщения мировых агентств Франции, Германии, Великобритании, США. Весь мир говорил о Евромайдане.

Юра не комментировал, пересказывал и наблюдал. Ничего у меня не спрашивал. Мы не говорили о Вадиме, он не вспоминал о тренировках по танго, на которые нас все еще ждал Ринат. Он выгуливал мою собаку, смотрел со мной работы моих коллег о событиях в моей стране, ложился со мной в постель и каждую ночь обещал уснуть сразу же после меня. Помочь ему расслабиться у меня тогда не хватало сил.

В субботу утром я, открыв глаза, потянулась к планшету, зашла в сеть. И увидела то, что произошло ночью. Когда Юра зашел в спальню, по моим щекам текли слезы.

– Сволочи, как они могли…

Он сел рядом и вместе со мной стал просматривать видео, которое обновлялось в ленте каждые пять-десять минут. Ночью, уже почти под утро, группу мирных протестующих избили вооруженные силовики. Роботы в шлемах, бронежилетах, в непробиваемой экипировке – били спящих, догоняли убегающих, беззащитных женщин и студентов… Ломали ноги детям, нападали на иностранных журналистов, расчищали центр Киева. Это было неоправданное, ненужное, бессмысленное зверство. Было больно, и я была зла.

– Маленькая группка прячется в монастыре, – сказал Юра.

Он был шокирован. Никто не ожидал, что все так обернется. Протест изначально был мирным. Студенты стояли и пели гимн, они просили бойцов:

– Не бейте! Мы – мирные.

Их били за инакомыслие, за саму возможность мыслить, которой у этих машин с руками и ногами, казалось, не было. Нас били за то, что мы позволили себе думать и сказать о том, что думаем!

– Юра, я… – горло душил комок.

– Должна ехать, я знаю. Но Мишу мы оставим дома.

Игорь Борисович что-то лепетал про то, что он поддерживает протестующих и, хотя на Майдан он, конечно, не пойдет, но… но с Мишей посидит, конечно, да.

Мы заехали в супермаркет и в аптеку, купили продукты, воду и лекарства. Привезли пакеты со всем этим в монастырь. Михайловский Златоверхий был уже открыт, хотя утром ворота забаррикадировали, ведь милиция пыталась прорваться и на святую территорию. Не смогли, народ выстоял, и кучку уцелевших, испуганных, но не сломленных духом прятали монахи и священнослужители. Мы простояли ночь на площади перед монастырем.

Днем мы вернулись на Майдан. Всюду, куда только хватало зрения – стояли люди. Они стекались в центр со всего Киева, со всей страны. Происшедшее накануне ошарашило многих. Мы прошли мимо киевской городской администрации и увидели разбитые окна.

– Ее взяли штурмом, – сказал Юра.

– Я должна пойти посмотреть!

– Нет! Зачем?

– Я… Не знаю, – действительно, зачем мне туда? Я успокоилась, Юра отвел меня в кафе. Мы собирались уже было ехать домой, как в Интернете я нашла сообщение о столкновениях.

– Давай сходим на Банковую?

– Зачем?

– Мне надо посмотреть, пожалуйста!

– Там столкновения, дымовые шашки, драка!

– Они не имеют права нас бить! Нельзя стоять в стороне.

То ли ночь в компании возвышенных и оскорбленных, то ли усталость, то ли еще что-то на него повлияло, но он согласился.

Мы не сразу сориентировались, когда подошли. Стояла тесная толпа, впереди кто-то кричал, а потом все побежали. Юра оттащил меня в сторону, я видела, как мимо пробегали люди, а их догоняли милиционеры и сбивали с ног дубинками.

Вдруг рядом с нами оказался наш оператор:

– Антон! Ты с кем?

– С Женей. Я не могу его найти.

– Снимай же!

Юра склонился над лежащим человеком. Все лицо у него было в крови, он корчился на асфальте от боли. Я мельком глянула на любимого и, развернув Антона, показала ему новый кадр. Там двое бойцов остановили человека, который пытался им что-то сказать: он не нападал на них, он хотел достать документы, но они повалили его наземь и стали бить ногами.

Я схватила микрофон из куртки оператора и позвала его за собой. Он все видит в объектив, но я нужна ему, чтобы в него самого не полетела дубинка, чтобы быть его глазами на затылке, чтобы отсчитать 4 секунды минимум, а лучше 15, и остановить его, и повести за собой в толпу, на возвышенность, за угол… Чтобы в те 4 секунды, пока он снимает свой кадр – подумать, куда мы пойдем дальше, и отвести его туда. Быть его страховкой, запасными глазами и ногами, поддерживать его сзади и просчитывать наперед, когда он живет одним кадром. Он мог бы работать один, но я уже видела, как на моих глазах с ног сбивают тех, на ком горит ультрафиолетом надпись «Press», и носками берцов разбиваются дорогие объективы.

Все орут, все бегут, я чувствую запах дыма, но скоро эфир, а я слышу крики боли, я вижу и я показываю. На земле, втоптанный, разорванный и забрызганный кровью, лежал флаг Евросоюза. Я подняла лоскут, а потом увидела Женю. Мой коллега, молодой репортер, сидел на обочине и держался за голову.

– Снимай его! – скомандовала я Антону.

Я подскочила к Жене и, отсчитав секунды, оттащила его за дерево. Он стонал, ему, видимо, сильно разбили голову. Нужна помощь! Где Юра? Юра!? Я забыла о нем, и спокойствие теперь уступило панике. Я потеряла его! Я забыла о нем начисто! Где он? Спины, ноги, руки в перчатках, руки с дубинками, кого-то тащат, кого-то бьют по почкам, многие лежат. Я увидела, как он бежит к нам. Кричит что-то. Я обернулась и увидела что-то большое и черное. Оно наступало. Я шагнула назад и упала, через меня переступило несколько человек… Если это вообще были люди. Антон побежал, и они – за ним. Их удаляющиеся ноги – в моем кадре сменились крупным планом Юриных глаз.

– Все хорошо. Со мной все в порядке. Ты как?

– Уходим! – кричал он.

Мы пробирались дворами и вели за собой Женю. Я позвонила в редакцию и передала информацию журналистке, которая должна была выходить в прямой эфир через несколько минут. Она сообщит, что пострадал их журналист и неизвестно, что сейчас происходит с оператором и со многими другими. Остановилось такси.

– Ребята, куда везти? Эти нелюди… Я сегодня за деньги не работаю, – мужик опять выругался. А потом отвез нас в больницу.

Мы зашли в подъезд своего дома в четыре утра. Мне до сих пор было страшно, но теперь уже я боялась этого молчания. Он молча прошел мимо квартиры Игоря Борисовича, молча открыл мне дверь, впустил. Подождал, пока я разденусь. А потом его прорвало. Он кричал на меня, кричал и спрашивал:

– Ради чего?

– Нужно было снять!

– Нужно было бежать!

– Мне нужен был кадр!

– Какой ценой?

– Это моя профессия. Это нормально – рисковать жизнью ради кадра.

– Чушь! Это полный бред! Они вооружены, а вы – нет. Тот, за шлемом, не чувствует боли, его натренировали не испытывать сочувствия, он видит перед собой не людей, а мишени, а вы бросаетесь к нему и щелкаете его крупным планом? Это идиотизм!

– Это моя работа.

– Мне плевать на твою работу, поняла? Это глупый, неоправданный риск!

Он еще долго кричал, и я ему уже не отвечала. Через некоторое время он замолчал.

Опустился на пол в коридоре. Я уже там сидела. Хорошо боялся подходить к нам, со страхом сверкал глазами из угла.

– Он меня предупреждал.

– Кто? О чем?

– Вадим. Он позвонил неделю назад, после нашего выступления, и предложил встретиться. Я думал, что речь пойдет о том, что я должен тебя отпустить. Он, конечно, сказал пару слов об этом, но он не за этим меня позвал. Он видел ситуацию в стране и знал, что у тебя полетят тормоза. Это и раньше у вас было, да? – Юра не ждал ответа. Перевел дыхание и продолжил: – Он очень любит тебя. Он попросил меня присмотреть за тобой. Он меня предупреждал. – Юра спрятал лицо в ладонях.

– Так вот почему ты со мной ходил на протесты?

– И да, и нет, – сказал он, выждав с полминуты. Выпрямился, вытянул ноги. – В какой-то момент я поверил в необходимость этого всего, но когда ты с загипнотизированным взглядом схватила микрофон и убежала от меня… Я звал тебя, но ты не слышала.

– Прости.

– Нет. Я не смогу тебе этого простить, я не смогу забыть этого ужаса. Они неслись на тебя с дубинками и если бы не подмяли под себя, себе под ноги – то разбили бы тебе голову! Я не люблю тебя так, как он. Я не могу тебе позволить эти игры и регулировать поводок, чтобы ты отбегала то дальше от меня, то шла рядом, на коротком. Он знал о твоем безрассудстве и поэтому подсовывал тебе каждый раз новую работу, да?

– Да.

Мы замолчали.

– Юра, я буду осмотрительнее.

– Не обманывай себя. Ты бросила меня. Ты ушла и уйдешь опять, как только увидишь что-то новое, невиданное раньше, не снятое, не прощупанное. А мне нужна ты осознанная! Я не смогу всегда быть рядом. Я рискую опять вернуться домой и получить сообщение: «Дорогой, я забыла о тебе и ребенке. У меня – общественная жизнь. Я уехала». Маричка, мне весь этот безответственный патриотизм не понятен! Я против насилия и бездумной жестокости, но я не готов платить за мир такой ценой!

– Мне уйти?

– Да.

Вот оно. Я услышала. Я уже давно опустилась на пол, а теперь я опустилась и сердцем ниже плинтуса, ниже земли. Куда-то в темноту. Меня опять выпихнули из двери, точнее, я сама из нее выскочила, но здесь, за пределами дома – не было даже призрачного света. Глушь.

– Мне очень больно, но… – продолжал он, – ты должна решить и выбрать себе путь: такая жизнь или жизнь со мной, он или я.

– Мне не нужен Вадим!

– Но он знает, как с тобой справляться! Ты у него в синяках не ходила! А я не могу быть тебе нянькой! Ты нужна мне в помощь, а не…

– …не в обузу, – выдохнула я.

– Нет. Не это. Просто я не смогу так. Я не хочу жить в страхе за тебя и думать, что ты мечешься и рискуешь жизнью из-за того, что неудовлетворена своим положением. Из-за того, что я ничего, кроме любви, не могу тебе предложить!

– Чего ты хочешь?

– Ты должна уехать. На одну, может, даже на две недели. Из Киева, подальше отсюда.

– В ссылку?

– Как хочешь…

– Куда?

– Не к родителям. И не к подругам. Они будут убеждать тебя остаться со мной или с Вадимом. А я хочу, чтобы ты успокоилась: взяла свою работу, дописала выводы, взяла вышивание, собаку, погуляла по лесу и сама себе честно призналась в том, с кем ты хочешь быть. Ты знаешь, что я не смогу тебя надолго отпускать, и скорее всего обременю тебя детьми, и ты знаешь, что Вадим ждет твоего ответа до февраля. Реши сейчас: куда, с кем и как.

– Куда же мне ехать?

– У Олега есть дача под Киевом. Там уютно и тихо. И туда не ходит общественный транспорт. Прости, но я буду честным – я не верю тебе. Я отвезу тебя туда утром. Не нужно прощаться с Мишей. Он не отпустит тебя, а я не хочу, чтобы ты уезжала под его плач.

Мы с Хорошо стояли посреди комнаты. Дверь за Юрой закрылась несколько минут назад. Я слабо помню и дорогу, и вид дома снаружи, и окрестности села, в которое он меня привез. Изможденная, не спавшая двое суток, я растерянно пыталась осознать, что произошло уже, и что делать дальше? Не получалось даже заставить себя новое жилище осмотреть. Меня что, на самом деле отправили в ссылку? Бред какой-то… Или сон. Я села на диван напротив камина. «Тут дрова для камина, здесь еда, вот так переключать обогрев дома на подогрев воды, ты запомнила?» Я едва слышала его инструкции. Я легла на диван и уснула.

Сон для меня, однозначно – все. Бессонница, тем более вынужденная – пытка, выключающая способность мыслить и чувствовать.

Когда я проснулась, было темно. Сначала я испугалась, не понимая, где я. На мое встревоженное состояние отреагировал Хорошо. Подскочил к дивану. Видимо, он давно ждал моего пробуждения. Я посмотрела на часы: четыре.

– Гулять хочешь, малыш?

Я оделась, обулась и вышла с ним во двор. Было очень тихо и холодно.

Тут люди есть вообще? В темноте были плохо видны очертания соседних домов. Пес обследовал территорию, а я осталась на веранде, пытаясь изучить вопрос: «Как могло произойти так, что я на это согласилась?»

Значит, я проснулась, увидела в интернете побоище на Майдане, уехала поддерживать протестующих к монастырю, где и примкнула к ним больше, чем на сутки. Это я четко теперь понимаю, что я поехала поддерживать их, а Юра – меня. Я помню, как говорила: «Нужно заехать за едой для них», «Я остаюсь здесь на ночь», «Давай побудем до обеда?», «Ну надо еще и до вечера походить, чтобы провокаций не было, понимаешь?», «Давай, сходим на Банковую?» Он не понимал ничего, он просто делал то, что мне взбрело в голову. Мы пробыли там ночь, позавтракали в булочной, проходили по центру утро и день, встречая большое количество моих друзей, и нескольких Юриных пациентов, пообедали с моими подругами в ресторане, опять походили… А после кофе с чизкейком я прочла сообщения о провокациях на Банковой. И понеслась. Без камеры на тот момент, без удостоверения о том, что я «Пресса», без тормозов… Это правильно было сказано. Но ведь он мог быть моим тормозом? Он, видимо, смотрел и ждал, на что еще я могу быть способна в своем азарте. Увидел.

На Банковой у меня сработали рефлексы. Я увидела события и отреагировала на них естественным для себя образом. У меня никогда никого не было вот так, за спиной. Это я за спиной оператора – прячусь и руковожу одновременно. Складываю пазлы в одно целое: вот завязка сюжета, вот кульминация, вот это я дам без комментария, а это, это я прокомментирую, мало не покажется!

Я забыла о нем, он правду сказал. Вспомнила потом, но после этого он на меня уже не смотрел. Он вытащил меня оттуда, потом приводил в чувства моего коллегу, помог хирургам справиться с другими пациентами, которые нахлынули в больницу после всей этой вакханалии, потом попросил уехать. Я собралась за пару часов, и вот я здесь. А там, в Киеве! Боже, у меня даже сейчас мысли, что там Майдан… Там же еще и Миша. И Юра.

Только я собралась представить, где он может находиться, как поняла, что очень слабо себе представляла, где нахожусь сама. В том числе и во временном измерении. Просто на улице стало светать! Я думала, сейчас четыре часа вечера, а оказывается – утра! Вот это я поспала… Бедняга Хорошо.

Я осмотрелась: деревянный домик, в котором теперь жила я, и похожие – по ту сторону улицы. Много елей между домами. Я вышла на дорогу и пошла вдоль улицы. Очень похоже, что здесь живут только дачники. Дома маленькие, аккуратные, во дворах не разбросана хозяйственная утварь. Люди прибрались, прежде чем уехать отсюда надолго, хотя скоро приедут. Должны приехать в такую красоту на новогодние и рождественские праздники! В конце улицы мне открылся вид: извилистая замерзшая река, а за ней лес. Лес начинался уже, если свернуть вправо.

Я пошла, побежала, помчалась по тропинке. Дух захватывало, как же здесь было здорово! Только начался декабрь, все пустое и бесцветное, а здесь хвоя, она зеленая, она пахучая, она приветливая, она многообещающая! Я еле заставила себя вернуться в дом, разложить вещи, осмотреть свое новое жилье. Зайти в фейсбук? Позвонить Юре? Маме? Кате? Я прислушалась к себе и поняла, что не хочу ни первого, ни четвертого. Я приготовила завтрак себе и собаке, приняла ванную. Выпила кофе на веранде, а в голове вертелось одно: «Хочу обратно. Хочу обратно в лес!» И я вернулась, по дороге встретив несколько местных дачников. Кто-то тут все-таки жил, но я с ними не знакомилась, я шла за воздухом, за мыслями, за… сказками! В лесу, между деревьями, на узкой тропинке, под хвойным небом меня накрыла хвойная волна идей.

Значит, лісовички не хотели вторжения троллей, но им нужна была девушка, а Повитруля была влюблена в дачника, который собирался жениться на… И вот там все это взросло. Засеяно это было намного раньше, когда обрывки мыслей, недоработанные идеи, неразвитые сюжеты нападали на меня внезапно, посреди города и посреди моей странной жизни: бизнесвумен, которая родила от любовника, но решила не уходить от мужа, поэтому откупилась квартирой; ребенок, рожденный от гениального, но сумасшедшего отца; смешанные лодочником краски озера, а вместе с ними – и жизни русалок; дуб-мудрец, который появлялся в загадочных местах, куда забрасывало заблудших путников; лісовички; фонарики; семья носочков. Они все что-то искали, они влюблялись, они пакостили, помогали и жили. Они жили у меня в голове и теперь пришли огромной толпой, и отказались уходить.

Сначала мне показалось, что я схожу с ума. Я открывала ноутбук, чтобы написать абзац в диссертации, а из-под пальцев выходило: «Вона змушувала людей сумніватися у своїй силі і користувалася своїм даром проти талановитих та чарівних, проти відважних та особливих. Герої зневірювалися в собі, щойно переїжджали жити у це село. І ніхто не розумів, що поруч, у старому млині, мешкає стара, зла на світ і на себе колишня Навка».

Я оторопело смотрела на текст, вставала, шла на кухню, собиралась с мыслями и думала: а какого черта она старая? Она же Навка! Она некрасивая и старая, потому что заблудилась дважды в жизни: первый раз, когда стала Навкой, а второй раз… Стоп! Пойду на улицу. И это было иллюзорное бегство, потому что снаружи меня обступали деревья и шептали, шептали. И я поняла, что больше не могу: не могу лежать до позднего часа в постели, плача слезами несчастной Повитрули, варить кофе и думать о том, что пьют лесные жители, выгуливать Хорошо и подозревать его в заговоре с кустом Малины. Она тоже существо одухотворенное, если что… Я не выдержала и создала новый документ.

Прощай, наука! Прощайте, новости! Прощайте, страна, друзья, родители! Прощай, мой странный, непонятый и сложный любимый! Я тебя люблю, но мне опять некогда! Я пишу.

Я писала взахлеб и до боли: в спине, в глазах и в желудке. Я силой заставляла себя встать, потянуться, взять яблоки и пойти с ними в лес. Оттуда в дом я уже бежала, снимая на ходу ботинки и, забывая о шарфе на шее, судорожно открывала ноут, и из меня вырывался новый поворот сюжета, придуманный в лесу. Я сочиняла до одурения, я забыла о сне и питании. Хорошо спасала моя страсть к лесу, а меня моя страсть губила и делала счастливой одновременно. Я наконец чувствовала себя на месте, делая то, в чем и признаться-то стыдно взрослой женщине, состоявшейся журналистке, которая решила стать ученым. Я писала сказки!

Одна за другой – они рождались, я уже давно ходила беременной, они были во мне все это время, но теперь вырвались. Я не могла не писать, я давно не переживала такой страсти, я чувствовала себя глубоко несчастной, когда силой запрещала себе это. Ну ведь надо написать еще и выводы? Надо заняться вышиванками, сделать зарядку. Подумать о нас с Юрой, в конце концов!

Он звонил по вечерам. Иногда. Не каждый день. Еще реже я видела Мишу в скайпе. Сложно сказать, скучала ли я по ним тогда. Вспоминая то одержимое состояние, я не помню холода, обиды, грусти, тоски, отвращения или еще каких-то чувств по отношению к мальчикам. Они были чем-то светлым и далеким. Мне казалось, что время в моей жизни остановилось, и я попала в другое измерение. Мне кто-то сверху подарил время, время для творчества, и я творила. Я жила этими историями, а не выдумывала их. Я смеялась вместе с героями и рыдала от неразрешенной любовной ситуации, в которую сама же завела несчастных Николая и Лизу, моих любовников с ребенком. Как же они несчастны… Ах, ничего не поделаешь… Зато у Повитрули жизнь наладилась! И носочки переехали на новую квартиру, в новый шкаф, и папу заштопали, хотя должны были бессердечно выбросить и оторвать от носочкового братства. Иногда я подозревала себя в сумасшествии, а потом отпускала эти сомнения и позволяла мозгу пребывать в состоянии эйфории. Потом меня начала тревожить одна мысль…

Юра сказал, что на выходных за мной приедет. А у меня еще сюжетные линии шести сказок параллельно развиваются в голове и на письме! Я не готова еще возвращаться! Я набралась смелости и позвонила:

– Можно еще недельку я тут побуду? Мне нужно закончить работу, и в городе я не смогу…

Он не сразу ответил.

– Ладно, – только и сказал он немного погодя.

Ладно! Я опять окунулась в сказочный мир.

Однажды утром я поставила точку. Кажется, все. Выплеснула. Я улыбалась сама себе. Своему компьютеру, снегу за окном, верхушкам деревьев вдалеке. Мысленно я посылала поцелуи всем иголочкам и лучик добра. Спасибо, мои волшебные! За три недели я написала шестнадцать сказок для взрослых. И я их любила, и я чувствовала, что могу еще, но я готова была сделать паузу. Я закончила этот этап, я отдала то, что нажила, наносила, надумала. Это уже не мое. Это – всем!

Я лежала в ванной и думала о том, понравятся ли они Юре. Я поймала себя на мысли, что думаю о нем. Впервые за последнее время я думаю о нем по своей собственной воле, а не потому, что он звонит или ждет моего звонка, о котором мне напоминает органайзер в мобильном. Я думаю о нем, и я чувствую любовь. Я его люблю – подумала я и улыбнулась. Я готова к нему вернуться, и я хочу поцеловать Мишку, и я хочу услышать голос мамы. Я позвонила домой – мы, как всегда, мало поговорили, но я почувствовала, что я не одна в этом мире, опять не одна. Я опять сама в себе, и во мне есть люди, которых я люблю, и которых готова встретить.

Юре я решила не звонить. Он должен был приехать за мной через два дня. Есть два дня, чтобы придумать ему ответ. Он же его ждет? А еще наука… Я скорчила гримасу. Да, я тот еще ученый… Два последних дня ушло на корректировку списка литературы. Ну хоть что-то сделала. Перед сном и по утрам, открыв глаза, я думала о нас с Юрой. О нас настоящих и о нас будущих. Не о нас, вымышленных. Все, время сказок прошло, хотя, надеюсь, еще вернется. Моему мозгу понравилось переживать трехнедельный оргазм. Странно, но полное погружение в мир фантазий помогло мне вынырнуть и протереть глаза.

Я вдруг поняла, что перестала бояться, и до меня дошло то, что много лет я опасалась отношений с мужчиной и боли, которую могут причинить любовь и разбитое сердце. Я так берегла себя и свое сердце, что никому его не открывала. Я искала себя в журналистике, науке, косметологии, танцах, сексе, и, не найдя, придумывала себе все новые и новые свои «Я». А мое «Я» уже давно было готово дарить и отдавать. Перестать бояться себя саму, трястись над своей независимостью и дарить наконец любовь и творчество. Отдать другим неподдельное и настоящее, чтобы самой стать еще настоящее и ближе к себе. Я все металась по жизни и бросалась из крайности в крайность, от мужчины к мужчине, от мужчины к женщине, от мужчины к одиночеству. Я готова остановиться?

Да, я готова посмотреть на себя саму и на того, кто помогает мне ею быть. Это не было внезапным решением. Это не было решением вообще. Я спокойно посмотрела в себя, без зеркала, без отражения меня в чем-то, а в самое свое сердце, и увидела там то, чего по-настоящему и искренне хочу. И я хотела увидеть его. И я проснулась рано утром, собрала вещи, приготовила обед, одела красное короткое платье и села ждать. И я увидела в окне, как подъехала его машина. Он вышел из нее, открыл калитку. Засунув руки в карманы, не подымая головы и не видя меня в окне мансарды, он прошел по снегу к дому.

Я побежала вниз по ступенькам. Я увидела его! Мне хотелось броситься на шею, расцеловать, сказать одно слово: «Люблю» – и так, чтобы ему все стало понятно и просто, как и для меня сейчас! Но его взгляд остановил меня. Он не ждал моего «Люблю» и моих объятий. Он мельком посмотрел на меня и спросил:

– Ты все собрала?

– Да.

Он отказался от предложения пообедать после дороги или выпить кофе. Он попросил сразу же ехать, потому что дорога плохая и мы можем застрять на трассе. Я молча согласилась. Мы сложили чемодан, сели в машину. Валил снег.

Снега на самом деле было много, но здесь он меня радовал. Он радовал, Мой Лес. Я улыбнулась ему, когда мы проезжали мимо, и еще раз мысленно поблагодарила за его подарок. «Я люблю тебя», – мысленно сказала я лесу. Он был готов это услышать. Всегда готов к моему открытому сердцу. «И я люблю тебя», – ответил он мне. Но для кого-то снег не был таким уж сказочным явлением. Мы только подъехали к выезду на трассу, как осознали нерадостную перспективу: несчетное количество машин стояло в пробке, и это за сотни километров от столицы!

– Юра, включи радио.

Мы дождались новостей, стоя на обочине: «Стихия парализовала не только улицы столицы. Снег заблокировал подъезды к Киеву со всех сторон. В километровых пробках стоят фуры, рейсовые автобусы, «скорые» помощи. Только что нам поступило сообщение, что в тянучке на трассе «Киев – Одесса» у роженицы начались схватки…»

– Юра, нам не стоит туда влезать, – сказал я, глядя на очередь. – Мы не вырвемся потом и будем ночевать на трассе. Придется греться и тратить бензин, а в таких условиях мы его ни на какой заправке, ни за какие деньги не найдем!

Он понимал это, но молчал.

– Давай вернемся в дом и переждем.

– Нет.

Он не хотел со мной возвращаться в это тихое, забытое людьми место. Там нет кафе и ресторанов с вайфаем. Там некуда от меня спрятаться.

– А что мы будем делать? – опять первой заговорила я.

Он не сразу ответил.

– Черт! – в сердцах сказал он и развернул машину.

Мы возвращались. Привет, Лес! Я почему-то была несказанно рада такому повороту. Хотя мне было больно от его холода и равнодушия. Я чувствовала, что он совсем не рад возвращению, и, кажется, даже не рад меня видеть. Юра был таким же каменным, каким я впервые увидела его прошлой зимой. Но только теперь он еще и хмурился. Мне кажется или… Нет, не кажется, он похудел, и еще он как будто погас. Он не хотел моего общества и тяготился им. Это было больно. Но меня поддерживал лес. Я чувствовала его за спиной, чувствовала его мудрость и силу, его выдержку и веру в жизнь.

Я еще раз предложила кофе. Юра нехотя согласился на чай. Я ушла на кухню, слышала, как он звонил Александру, предупреждал о том, что не вернется, ничего мне не передал от Миши и уткнулся в телефон.

Я принесла чай.

– У меня есть пирог.

– Нет, спасибо. Я не хочу есть.

– Ты в Интернете?

– Да. Ситуация еще хуже, чем нам показалось. Машин все больше, а снег никто не чистит.

– Он падает и падает, – сказала я, глядя в окно. Было уже темно.

Мы замолчали. Я пыталась почувствовать его.

Он не хочет моего присутствия, это ясно. Я могу уйти на кухню или в спальню, но этого я не хочу. Я хочу понять, что же произошло? Он меня больше не любит? Это может быть. Он пожил без меня три недели, пришел в себя, понял, что они с Мишей могут жить, как раньше, с помощью Александра, и остыл. Он просто вернулся в свой мир, в тот, в котором нет женщин, забот, ревности, ненужных проблем. «Я не чувствую потребности в отношениях, которые сложнее, чем они того реально стоят. Мне жаль тратить свое время и мысли на то, чтобы впускать в свою жизнь кого-то, кто ее испортит», – так он мне говорил, когда-то? Он успокоился и вернулся к себе. Имею ли я право его оттуда доставать? Я залезла на подоконник и оттуда посмотрела на моего любимого. Он сидел в профиль ко мне, смотрел в экран. Ни эмоций, ни взглядов искоса, ни малейших признаков волнения. И этот человек, месяц назад следил за каждым моим движением? Стонал, когда был со мной? Улыбался моему пробуждению? Как горько…

Я отвернулась к окну. Вдали чернели верхушки елей. Нет, я не откажусь от него. Я не откажусь от своего чувства! Это мое, и навсегда моим останется! Та ночь, то утро, те слова… Все, что было, я пронесу в себе и…

– Я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя, – сказала я ему.

Он успел поднять голову и опять опустить ее к своему гаджету. Я успела уловить насмешку в глазах. Меня это должно было бы уколоть, но уже не могло. Я продолжала:

– Я понимаю, что ты… Ты уже успокоился, и… Это хорошо…

– Хорошо? Нам не избежать разговора, да?

– Нет, не так. Не нужно обременять себя выяснением отношений. Я не хочу ничего с тобой выяснять, но я хочу, чтобы ты это знал.

– Ты говорила, что у тебя есть какая-то еда?

Я была готова услышать ужасное: «Я тоже люблю тебя, но мне без тебя легче», «Ты достойна лучшего, чем я», «А я – не люблю», но к этому вопросу я не была готова.

– А… Да. Принести?

– Да, и еще чай, пожалуйста.

Он протянул мне пустую чашку.

Я взяла. Ушла на кухню. Только не анализируй это. Не думай! Я запрещаю тебе! И плакать запрещаю! Предательские глаза! Не плачьте!

Слезы катились по щекам. Я села на стул в кухне. Я не боялась, что он увидит. Я могла тут всю ночь просидеть в одиночестве и рыдать себе, сколько влезет. Он просто выпроводил меня из комнаты, это я понимала. Ладно, хватит! Все хорошо. Надо взять себя в руки. Я подошла к зеркалу на двери, посмотрела на себя, вздохнула. «Красивое платье, прическа», нет, нельзя вспоминать о том, с какими мыслями я его ждала, с какими мыслями подбирала белье, укладывала волосы, красила губы. Нужно подправить макияж. Я взяла сумочку, которую бросила на кухне, когда мы вернулись. Доставала косметичку и нащупала мобильный. Машинально проверила его. Двенадцать пропущенных?! Все – от Олега. Я набрала его номер.

– Привет. Значит, я у тебя дома уже три недели, а ты только сегодня решил позвонить. С чего так настойчиво?

– Привет, – его голос звучал странно тревожно. – Ты что, на даче еще?

– Да. А почему у тебя такой голос? Что-то случилось?

Он замялся.

– А где Юра?

– В комнате сидит. Дать ему трубку?

– Не надо. Почему ты не брала телефон? Ни мобильный, ни обычный? И он тоже не отвечает!

Какой бестактный вопрос. Он что-же не думает, что мы могли… И тут я поняла, что не думает. Юра, наверное, делился с ним своими сомнениями насчет меня. Он знает, что Юре это уже неинтересно. Мне так захотелось расспросить обо всем Олега, он-то понимал меня, он всегда понимал меня, и ему можно выплакаться в жилетку, он не потребует быть сильной. Я чувствовала, что он волнуется обо мне…

– Олег, если ты из-за снега, то, мы, конечно, в снежной ловушке, но это не самое неприятное. Сейчас мы в тепле, дома. Не волнуйся.

– Не самое неприятное? Что-то произошло?

– А должно было?

– Ну… А соседи там сейчас есть или все уехали?

– Ты предлагаешь мне попроситься к ним переночевать?

– Я не вызвонил никого. Маричка, вы как?

Он-то не потребует, но я сама от себя этого жду. Я должна выйти из этого сильной. Должна навсегда признать за мужчиной право на меня и уйти от него. Должна признать, что где-то есть некто дорогой мне, самый дорогой и самый важный, но не стремиться иметь его. Уйти, желая. Я не могу позволить убить мое чувство.

– Олег, я боюсь, что начну говорить и не смогу… Давай уже в городе?

– Я должен предупредить тебя. Ты заметила, что Юра странный?

– В смысле?

– Он несколько не в себе последнее время.

Я молчала и ждала объяснений. Олег вздохнул.

– Вчера мы договорились, вернее, я предложил ему забрать тебя, и он не возразил. А сегодня он прислал сообщение, что сам поехал. Я хотел ему вслед отправиться, но не решился.

– Зачем, Олег? Почему ты так хотел сделать? Что значит «не в себе»?

– А ты ничего не заметила?

– Он молчит, он не говорит со мной. Но я бы это назвала скорее «не во мне», чем «не в себе». Он себе верен.

– Молчит? Вот и я об этом!

– Олег, он всегда такой.

– Таким он не был!

– Ага, скажи еще, что он всегда флиртует налево и направо…

– Уже не флиртует! – перебил он меня. – Марич, я боюсь сказать лишнее, но будь начеку, ладно? У малого был нервный срыв. И у Юры, мне кажется, тоже, только скрытый…

В дверях появился Юра.

– Я перезвоню тебе, – быстро перебила я Олега.

– Марич!

Я положила трубку. Первой мыслью было: «Где же пудра?» Потом я осадила себя. Очень хорошо, я опять на безлюдной даче вместе с одержимым. Дежавю. Хотя нет, это другая история. Я не буду от него убегать. Что он сделает? Изнасилует меня? Первый раз, что ли. Я сама готова с ним это сделать. В голову закралась безумная мысль спровоцировать его.

– Ты пришел за чаем? Я не поставила еще.

– Я уже передумал. Я не хочу.

– Звонил Олег. Сказал, чтобы я тебя опасалась.

Он приподнял левую бровь. Сложил на груди руки, оперся о стол.

– А ты?

– А я хочу спросить у тебя о нервном срыве? У кого он был, и почему?

– А Олег тебе не успел доложить?

– Нет.

Юра помолчал. Отвернулся от меня. Потом развернулся и прошел к окну. Постоял там молча.

– Он же все равно тебе расскажет.

– А тебе не кажется, что это ты должен!

– Нет, я ничего не должен тебе, – он развернулся ко мне.

Я поняла, что просьбой, угрозой, резким выпадом я не спровоцирую его инициативу. Он замкнется еще больше. Я молчала и ждала.

– У Мишки были проблемы. Вообще-то они еще в больнице с Александром.

– Какие проблемы?

– Припадок. И не один. Слезы сутками напролет, крики. Уже неделю он молчит и не реагирует на окружающих: ни на женщин, ни на мужчин. На меня с Александром хотя бы спокойно смотреть стал, и то хорошо.

Я молчала. Почему я этого не почувствовала? Почему мне было так хорошо в то время, как ему там было так плохо? А я вообще была? Я жила эти три недели? Я позволила себе уйти и забыть. Позволила себе верить в то, что все у всех хорошо. Я же не вижу их, значит, все в порядке. Я подошла к другому окну. Отсюда не было видно леса, но я видела ель во дворе. Ты одурманила меня! Стоп! Нет, я не должна ее винить. И себя тоже не должна. Я не могу винить себя в том, что я такая. Я всегда такая была, и теперь еще больше это поняла. И я больше не хочу предавать свою любовь: к себе, к Юре, к Лесу.

– Юра, ты просил уйти, и я ушла. Мне больно из-за того, что произошло с Мишей. Очень больно! Все, что я для него сделала – насмарку! Я забыла вас…

– Я в этом больше виноват, чем ты. Я знал, что ему будет трудно без тебя, но на что-то надеялся. Не обошлось.

– Господи, еще этот снег! Нужно ехать к нему! – я остановила себя. – Ты меня к нему больше не пустишь, да?

Он молча смотрел на меня. Потом заговорил:

– Это будет новая боль. Маричка, он… Нам сложно, но я думаю, что мы справимся и выйдем из этого состояния. Не без потерь, но… Я не знаю, как мы это сделаем, если он опять увидит тебя и должен будет попрощаться, – он посмотрел в окно. – Хотя я думал, что увижу тебя, и у меня сердце разорвется. А нет! Я жив, дышу, готов сесть за руль. Но он слабее пока что.

– Юра, я не хотела, чтобы так…

Он резко посмотрел на меня.

– Не жалей только! Мы ведь знали, что так будет, – повторил он.

– Неужели?

– Всегда знали. Ты должна была уехать весной. Ты согласилась побыть нашей некоторое время. Я не должен был потакать себе. Если бы я сдерживался, ты бы… Ты бы сама не проявила инициативу. Ты не виновата в том, что мы так залипли на тебе.

Он помолчал.

– Прохладно. Здесь все время так было? – его голос стал тихим, он прятал взгляд. Я видела, что он изменился, но еще не понимала, как. Он не в себе, это точно. Что в его глазах? Неуверенность, переживания? В них – боль. Я вдруг ее почувствовала. Как же поверхностно и быстро я дала ему оценку! Ему плохо.

– Юра, а ты? Что было с тобой все это время?

Он в замешательстве посмотрел на меня.

– Давай вернемся в комнату? Дрова еще есть?

Он растопил камин.

– Я должен тебе сказать, что… Ты ведь будешь потом думать об этом и вспоминать нас. Придумывать какие-то причины, – он сидел по-турецки перед камином и смотрел на огонь. Я пыталась почувствовать его, понять, где он сломался, и насколько это непоправимо? Он продолжал говорить. – Знаешь, мне сейчас не важно, что ты подумаешь обо мне и о моем чувстве собственного достоинства. Я не хочу, чтобы ты потом придумывала себе вину…

– За что вину? Ты что собираешься сделать?

Он посмотрел на меня.

– Нет. Я ничего такого не собираюсь. Не забудь, кстати, позвонить Олегу, минут через десять-пятнадцать. Он паникует. Скажи ему, что жива-здорова.

– Зря паникует?

– Я не собираюсь вредить тебе или себе, – горько улыбнулся Юра.

– А почему он так думает?

Он сглотнул и поднял глаза на меня. Я увидела Мишу. Не в том смысле, что я увидела ребенка, но я увидела взгляд, не свойственный Юре: искренний и открытый, а еще – безоружный. Вот каким он был сейчас! Исчезла броня, за которой он прятал свое дорогое, и он мне его не дарил, как тогда, когда мы любили друг друга. Он смотрел так, как будто отдал самое дорогое его сердцу врагу на растерзание.

– Мне было… плохо. Ты уехала, и я…

– Ты сам отвез меня!

– Я пожалел об этом очень скоро.

– Ты мог забрать меня!

– Нет. Я хотел, чтобы ты приняла решение без моего давления. И я переоценил себя. – он замолчал. – Я каждый вечер хотел сесть в машину и приехать за тобой. Наплевать на себя, на свои требования, разрешить тебе сходить с ума и рисковать жизнью. – Он говорил, выдавливая из себя фразы. – Мне было очень плохо! – опять пауза. – Но я держался. Сложно было быть дома и находиться с Мишей. Он вынуждал чувствовать, а еще говорил о тебе постоянно. Я избегал его и своих мыслей. Я перестал описывать исследования. Брал себе в график дополнительно простые какие-то операции. Мне нужно было занять себя чем-то механическим. Потом мне стало этого мало. Когда я уже перестал слышат твой запах на постели, я понял, что схожу с ума, перекладывая твою одежду, перелистывая книги, которые ты трогала. Не бойся только, пожалуйста! Я признаю, что моя любовь к тебе – она чересчур… Я знаю, что это зависимость, и это надо лечить. Я разучился чувствовать радость. Мы оба… – он помолчал несколько секунд. Перевел дыхание и начал заново: – Я хотел иметь отношение к чему-то, что тебе дорого. И пошел на Майдан. Там нужны были волонтеры в медслужбу. Даже не зря, было несколько инсультов…

– А что там, на Майдане, кстати?

Он округлил глаза.

– Ты не следишь за этим?

– Ну, захожу в сети на пять минут в день…

– Ты так горела этим!

– Да, Юра, я такая. Я загораюсь, отдаю себя в тот момент, что требуется, и остываю. Но я не остыла к вам с Мишей.

Он обхватил голову руками.

– Пожалуйста! – сказал он в пол. – Я сейчас с тобой предельно откровенен. Мне сложно говорить. Мне очень больно! – он начинал злиться. И я почувствовала надежду. Он способен выражать чувства, пусть плохие, но все же! – Если скажешь, я заткнусь!

– Не надо, пожалуйста!

– Тогда не ври мне! Не говори, что любишь. Не говори, что не остыла!

Но это правда! Я промолчала. Я схватила ниточку и распутывала клубок, в который он завернулся. Я промолчу, я потерплю, мне ничего не стоит. Я всю жизнь ругала себя, критиковала, стыдила, заставляла, а теперь, после Юры, Миши и Леса, я чувствовала в себе силы смотреть на себя трезво и не бояться боли. Я к ней привыкла, и я ее не столько чувствовала, сколько понимала, что болит, но я потерплю, потому что мне надо размотать, я крепко держу нитку и не упущу. Я теперь умею ждать.

Он заговорил:

– Короче, Мише стало плохо и я начал приходить в себя. Понемногу. Марич, до тебя мы как-то жили. Сложно, но, по-своему, нам было хорошо. А ты появилась, и мы узнали, как это, по-настоящему, хорошо. Мы оба! Мне стало понятно, какой бедной была моя жизнь, и как мне не хватало тебя. Я не знаю, как жить без тебя, но я должен. Ради него, должен! И я буду! – он смотрел на меня в отчаянии. – Олег переживает, что я молчу, я замкнулся. Больше, чем обычно.

– Ты спишь?

Он не ответил.

– Юра, ты спишь?

– Иногда.

Я громко вздохнула. Встала. Отошла от него. Не разворачиваясь, я сказала:

– Юра, я знаю, что ты не хочешь, чтобы я чувствовала вину, но ты же понимаешь…

– Ты справишься, – глухо ответил он.

– Да, я достаточно поверхностный человек и во мне хватает здорового эгоизма.

– Нет, ты просто сильнее нас. И у тебя здоровая психика. Не совсем, но относительно нас.

– Скажи мне, ты любишь меня или ты думаешь что я только твоя болезнь? Что это?

Он молчал.

– Юра, ты мне можешь ответить?

– Зачем ты спрашиваешь? Я… – он встал. – Я тебя не понимаю! Я не понимаю откуда такая черствость? Ты хочешь потешить свое эго? Рассказывать австралийским аборигенам о влюбленном в тебя гение, который не был способен охватить всю широту твоей богатой натуры? Тогда тешься, я люблю тебя! И когда ты была, я был сильнее, я был лучше, чем все 35 лет до тебя. А теперь назад? Научиться жить без тебя? Найти другую? Не нужен мне этот опыт, не жди, что я скажу «Спасибо» за то, что я узнал счастье. Лучше не знать, чтобы не хотеть. Я не могу светло грустить об ушедшем и упиваться ностальгией! – он подходил ближе, всматриваясь в меня. – Ты же понимаешь, что после этого признания любое твое слово жалости вызовет во мне агрессию. Пожалуйста, не надо оправдывать ожидания Олега! По крайней мере, эти его ожидания, – он повышал голос и был зол. – Не жалей меня! Не смей! Хотя бы ради… – он запнулся. – Ведь что-то было?

– И есть! – закричала я.

Его глаза стали влажными, и он отвернулся:

– Господи, за что мне это? Почему я обречен на эту боль? Я не понимаю!

– Юра, я люблю тебя! И это не жалость! Это единственное, в чем я уверена в жизни! Ты привез меня сюда, чтобы я решила, чего хочу, чем буду заниматься дальше. А я не знаю, что ответить тебе! Я не придумала! Я одно знаю – я люблю тебя! – эти слова заставили его посмотреть на меня.

– Ты же без наркоза режешь! Ты понимаешь, что…? – он ушел и опять сел перед камином. Дышал.

– Я не понимаю. Почему ты не веришь? Ты сердишься из-за того, что случилось с Мишей? На меня? Если бы ты сказал, я бы нашла способ приехать, – сказала я.

– Ты бросила меня. И ты. Ты тоже меня бросила, – сказал он, уставшим голосом.

– Юра, это уже паранойя!

– А я знаю! И что теперь?

– Надо с этим как-то бороться…

– Зачем?

– Чтобы жить. То есть это все от того что… Да, я забыла о вас с Мишей, и это правда…

– Правда? И о ком же ты думала? – так же устало и без надежды спросил он.

– О Николае, Малине и гномах…

Он нахмурился и поднял на меня непонимающий взгляд.

– Юра, на меня опять нашло. У меня так бывает. Я не умею тормозить. Я не умею себя контролировать в полете. И на меня нашло!

– Что нашло? Что ты делала здесь? С кем? Почему молчала? Я же чувствовал, что ты не думаешь обо мне. Ты рада была избавиться от меня! От моей ревности, от моей паранойи, от Мишки, который требовал тебя постоянно. Я ждал твоего звонка каждую минуту. Я ненавижу свой телефон! Я разбил ноутбук, потому что ты не выходила на связь! А потом ты еще и позвонила и попросила отсрочку! Я думал, что больнее уже не может быть. Приехал, а ты говоришь: «Люблю тебя». Да как же ты любишь!? Неужели ты думаешь, что я могу принять твою любовь, согласиться с неизбежностью и отпустить тебя с бывшим мужем? Может, еще предложишь мне быть твоим другом? Хочешь, чтобы я, как Вадим, звонил тебе и рассказывал о том, как прошел мой день? Ты ведь так придумала? Ты – хорошая, ни с кем не ссоришься. Все твои бывшие прекрасно себя чувствуют. Скажи, что же ты не осмеливаешься?

– Нет.

– Как, нет? Ты замолчала! – он опять подчеркнул это слово.

– Да, но я боюсь тебе признаться в том, что делала здесь…

Он вздохнул.

– Так, я уже не знаю что и думать. Не Вадим? Не к нему? Кто здесь был?

– Никого! Я одна! И Хорошо. И мои… сказки.

Я думала, что он меня сейчас убьет. Он замер и приглядывался ко мне, пытался понять. У него не получилось.

– Объясни мне, почему ты молчала? Ты позвонила мне за три недели два раза! На мои звонки отвечала коротко и безжизненно. Почему?

– Я писала.

– Я это тебя и просил делать.

– Не диссертацию…

– Ты не написала диссертацию? За все это время?

– Я доделала список литературы!

– Что? – он не верил своим ушам.

– Список… Юра, я писала сказки! Мне было так хорошо, я… я… – я закрыла лицо руками и заплакала. – Я эгоистка, я знаю, вам было плохо, но я… – я старалась собраться с силами. Он сидел напротив и просто смотрел. Не пытался успокоить меня, ничего не говорил, а просто ждал, когда я закончу. Я вытерла нос. Шмыгнула. – Я не могу отказаться от того, что пережила здесь удивительные, прекрасные, счастливые три недели. Так было.

– Ты придумывала сказки?

– Да. На всякий случай я тебе напоминаю, что ты не можешь от меня сейчас уехать. Я понимаю, что тебе хочется, но не надо лезть в пробку, пожалуйста! Это все был недостойный повод игнорировать тебя и Мишу, но это правда.

Он обвел глазами комнату, дотронулся до лба, до своего лица, посмотрел на меня:

– И ты их написала?

– Да… Шестнадцать сказок.

– О чем?

– О любви, о приключениях, о семейным ценностях… – на этом слове я опять расплакалась. – Наверное… – я собралась с духом: – Наверное, не правильно писать о том, в чем я сама не разбираюсь, но вышло, по-моему, очень правдиво!

– Да?

– Д-да…

– Ну, в приключениях ты знаешь толк…

– В приключениях знаю…

Мы замолчали.

– Я все себе представлял, но не это… – он встал. – И ты из-за этого забыла все? Майдан, меня, родителей? Они мне звонили!

– Да.

Он сел на корточки.

– Ты…

– Я так буду еще делать!

– Ты уже знаешь?

– И ты знаешь.

– То есть ты не уезжаешь с Вадимом? Ты не собираешься возвращаться на телевидение? Ты остаешься со мной?

– Да, я это и пытаюсь тебе сказать. Если ты хочешь, конечно. Если не хочешь меня, то я… Я не знаю, что я буду делать. Плана «Б» я не приготовила…

Он удивленно молчал.

– Тебя занесло из-за сказок?! Тебя все время заносило, я это видел. Но чтобы так!

– Именно так! Мне так очень понравилось. В одиночестве, на отшибе…

– Ты никогда не говорила, что что-то пишешь!

– А я и не писала, хотя хотела…

– А Вадим? А программа путешествий? А репортерство?

– Не нужны мне.

– Надолго это? Можешь не отвечать. Это вопрос риторический. У тебя завтра же опять поменяются жизненные ориентиры!

– Нет.

– Да! – он сел на диван. – Уму непостижимо! Мне так нужна была верная женщина, а более изменчивого существа, чем ты, мне не приходилось еще встречать.

– Тебе никакая не была нужна…

– Но у меня же был какой-то идеал… Ну это логично. Мне, с моими проблемами, нужны верные, преданные, стабильные отношения. А ты кем только не была за этот год: журналистка, сектантка, революционерка, массажистка, аспирантка. Теперь ты писатель!

– Нет, мне не нужны эти названия и статусы.

– Я знаю, это я понимаю. Ты просто дегустатор. Тебе нужно попробовать, и, не наедаясь, ты пробуешь новое.

– Но я же довожу до конца!

– Смотря что считать концом.

– По сравнению с тобой у меня нет ни одного оконченного проекта, но мне хватает…

Мы замолчали. Он назвал меня дегустатором. Это заставило меня задуматься, я обняла колени руками и уставилась на огонь в камине. Юре тоже нужна была пауза. Через некоторое время я сказала:

– Ты прав. Я – дегустирую. Мне мало одной жизни для всех желаний, и все хочется попробовать. Мне нравится так жить, Юра. Мне нравится узнавать что-то, пробовать, отдавать часть себя, получать взамен новый опыт и оставлять это. И идти дальше. Я так живу. Меня, на самом деле, страшит мысль проработать всю жизнь на одном месте, в одной компании, в одной области. Я – все понемногу и никто. И знаешь, мне не обидно. Ты – нейрохирург. А я… Меня не все помнят, как журналиста. Не все знакомые вспоминают, чем я занимаюсь, когда встречают на вечеринке или в спортклубе. А я и не хочу этот ярлык. Я – это я. Меня всегда носило и будет носить, Юра. Пока смогу, я буду двигаться таким образом. Но разве ты можешь меня обвинить в том, что меня так же носит от мужчины к мужчине? – я посмотрела на него.

Он молчал.

– Я скажу тебе: я и их меняла. Но при этом я стабильно держала свои чувства при себе. Если не считать слов. Слова любви я говорила. Другим. И ты вправе не верить мне. Откуда тебе знать, что я теперь и тебе говорю правду? Но если бы ты поверил. Я очень хочу, чтобы ты поверил. Может, поверишь потом, когда вспомнишь мои слова: те, что я сейчас скажу тебе. Я наконец нашла ориентир. Один. На один я согласна. Я многое могу поменять, практически все, кроме своих родителей, своего прошлого и того, кого люблю. Я нашла ось, вокруг которой я согласна вертеть свой мир. И ты – моя ось. И это, Юра, нелогично. Мне ведь подходит Вадим, правда? Ты видел его, ты общался с ним, и ты сам знаешь, что он мне подходит по темпераменту, по отношению к жизни, по статусу, по психотипу, по всему. А я его не люблю! Я тебя люблю! Очень сильно люблю, Юра. Из всех мужчин я согласна быть только твоей. Но не проси выбирать между тобой и моими идеями. Я не говорю между тобой и карьерой. Карьера меня не интересует. Но если опять я загорюсь каким-то фильмом, книгой, общественной работой, то я этому отдамся. А в том, что загорюсь – нет сомнений, потому что ты меня вдохновляешь. Я верю в себя, и в свои силы с тобой. И поэтому я к тебе вернусь. После всего – вернусь. Если ты этого захочешь.

– Не понял, ты поедешь в Прагу, подписывать контракт?

– Нет. Хотя я бы это сделала, и ты бы меня дождался, или поехал со мной… Но ты прав, Вадим играет роль. Я не хочу, чтобы он был рядом. Он гасит мою любовь к жизни. С ним я могу быть позером, я расту в глазах других, но не в своих. Я ничего не чувствую с ним. Он дает мне сырье, дает идеи, дает работу, дает возможности, но он не дает мне веру в себя. С ним я гасну. Поэтому я отказываюсь. Он задавит меня и всю эту идею на корню… – я сделала паузу… – Юра, я, конечно, могу тебе обещать, что: «Нет, не буду! Никогда не уйду! Никогда не буду рисковать!», – и я сейчас искренне верю в свои обещания. Но уже были прецеденты. Я их нарушу.

– Ты знаешь, скольких журналистов избили тогда? И девушек тоже! И этот беспредел продолжается!

– Я… Да, я видела этот список. Тогда я еще внимательно следила за событиями…

– Я не смогу с этим мириться!

– Если бы ты меня опять пустил в вашу жизнь, то, по крайней мере сейчас, я не буду выходить на протесты и пытаться вернуться в репортерство. Может, потом… Но не сейчас.

– Позволить тебе изменять мне и сыну с твоими идеями? Так ты это называешь? – он сам себя остановил, задумался о чем-то. Горько улыбнулся чем-то в себе. Тон его голоса изменился. – Удивительно. Я ничего о себе не знаю, оказывается. Вчера я за одно твое приветливое «Здравствуй» отдал бы руку. А сейчас ты говоришь «Люблю», а я с тобой веду переговоры. Не заключаю в объятия, не благодарю Бога. Надеюсь, и не прогневаю тем, что не ценю то, что идет мне само в руки. Почему, когда ты рядом, я становлюсь нормальным и верю в лучшее, верю, что ты меня любишь? А сейчас ты выйдешь за дверь, а я останусь один на один с черными мыслями.

Он замолчал. Потом продолжил:

– Маричка, мы стали еще хуже, чем были. Миша стал совсем нелюдимым. Я не уверен, что он примет тебя назад. Возможно, это все с ним плохо закончится. Сейчас сложно говорить о последствиях. А я, ты же меня знаешь: я не смогу поверить тебе вот так просто. Я буду изводить тебя подозрениями, буду ревновать. Я не хочу, но мне нужны какие-то гарантии. Что эти твои «измены» с творчеством не обернуться однажды изменой с кем-то творческим. Я не могу больше рисковать Мишей!

Я смотрела на него. Что с ним было? Что так испугало Олега? Ведь что-то заставило его позвонить мне. Он бы не стал из-за пустяка, за спиной Юры, делать такие предупреждения. Мне важно? А что, я не знала, что он не нормальный? Он всегда был… странным. А я? А в чем норма? И кто ее определяет? Я ему простила изнасилование и грубость, я ему подарила нездоровую страсть к себе, я ему подарила себя. И с этим собственником, болезненно ревнивым, проблемным, измученным душевными терзаниями, я готова прожить все, что мне даст еще прожить Бог. Он делает меня счастливой и полной в передышках между моими проектами. Я люблю его.

– Юра, ты любишь меня?

Он смотрел на меня. И не отводя глаз, ответил:

– Я понимаю, что ты сомневаешься, но не спрашивай, что было бы, если бы не моя мать, и если бы не мой сын. Я не смогу честно ответить тебе на этот вопрос. Я только твердо знаю, что ты – моя любовница, ты – моя мать, и мой ребенок, и друг, ты – мой мир. Я люблю тебя? Наверное, так, но мне мало говорить эти слова и слышать их. Ты говорила, что для тебя эти слова – все? Но не для меня. Я, правда, не совсем им верю. Не подумай, они важны для меня! Я знаю, как сложно тебе было озвучить мне это, но мне понадобится от тебя большее. Я хочу, чтобы ты себя сломала еще в одном. Для меня. Ты должна сама признать свой мир частью моего мира.

– Я очень хочу быть твоей частью!

– И пойдешь туда, куда я поведу. И будешь пускать меня в себя, когда я захочу, и я не буду защищаться. Ты будешь рожать мне детей и возьмешь мою фамилию. Официально, в паспорте, ты, наконец, откажешься от своей девичьей фамилии и возьмешь мою?

– Хочешь, чтобы я изменила фамилию? И мы уедем куда-то? Вместе?

– И не раз будем уезжать. И это я буду решать – куда и когда.

Он говорил это спокойно и твердо. Сначала я хотела перевести все в шутку, но теперь я видела: Юра начал возвращаться в себя. Я подползла к нему на коленках и села у его ног. Он смотрел на меня сверху выжидательно и спокойно.

– Я сделаю, как ты хочешь.

Он опустился на пол и сел рядом со мной.

– Маричка, последнюю неделю я не оперировал. Я не мог себя заставить жить нормальной жизнью. Я не отвечал на приветствия друзей, я не мог найти контакт с сыном. Мне самому нужна была помощь, потому что внутри у меня все горело. Это не жизнь, это ад. Но я не позвонил тебе, не приехал сюда умолять вернуться ко мне, хотя… Такое желание было очень сильным! Я потерял способность нормально спать и сосредотачиваться. Но я не потерял еще себя. Если тебя все это не пугает, то возьми меня такого всего. Потому что мне нужна ты вся, пусть с твоими тараканами в приданное. И у меня есть еще силы за это потерпеть и побороться.

– Зачем терпеть? Я – твоя.

– Нет, ты это говорила, и я знаю, что для тебя замужество не ценно. И я понимаю, что сейчас это больше нужно мне, чем…

– Замужество? – до меня ни сразу дошло.

– Хорошо, давай так… – он взял меня за руки. – Ты ведь уже упираешься! – упрекнул он меня.

– Я просто отвыкла от твоих прикосновений, – медленно ответила я и попыталась расслабить руки. Брак не входил в мои планы. Хотя у меня и планов не было. Но я там уже была и это никакая не гарантия!

– Юра, ты веришь, что именно это меня удержит? Ты серьезно?

– Я очень серьезен. Мне это нужно. И я хочу, чтобы мы венчались. И не сейчас, но со временем, ты поймешь, что такое семья, и почему это все важно. Не сравнивай с тем, что у тебя было. Я не знаю, зачем вам это нужно было, потому что вы прекрасно могли бы и так жить.

– Нам хотелось вечеринку. Приехало столько телекамер, фотографов.

– Не сомневался.

– Было весело, – я не могла собраться с мыслями.

– Хватит! Я не играться в семью тебе предлагаю, я хочу стать по-настоящему твоей осью, тем, вокруг которого будет твоя жизнь, кому ты не изменишь, тем на кого ты будешь ориентироваться и за кем пойдешь. Я хочу, чтобы ты согласилась быть мне женой и мамой Мише. Не исподтишка, не случайно, не от того, что уже невозможно держать в себе страсть и эмоции. Я устал от танго. Я хочу других танцев и хочу, чтобы ты сознательно на это пошла.

Я смотрела в его глаза. Он не просил стать его женой, он требовал. Лед в глазах не плавился, в глазах был айсберг: огромный, сверкающий, твердый, я на него вот-вот налечу. Я отвернулась и посмотрела на огонь в камине. Страшно? Да. Хотела я этого? Нет. А чего хочу?

– Может, так же как ты уверен в том, что сможешь убедить меня в ценности оформленного по закону брака, я уверена, что смогу успокоить тебя и ты не будешь против моих тараканов, и не будешь так сильно ревновать.

– Вряд ли я смогу достойно оценить чужой сальный комплимент в адрес твоих бедер или похвастаться мужикам тем, какова ты в постели. Это к Вадиму. И еще, несмотря на то, что я стал больше его уважать – я вряд ли буду поддерживать вашу тесную связь.

– Будешь, он мне нужен как друг. Но не об этом. Мне гарантии этого не нужны от тебя, Юра. Ты мне все сам подаришь, и я этот подарок заслужу. Просто я должна признаться: я не хочу замуж. Нет у меня такого желания! Я хочу всего того, что ты сказал: я хочу служить тебе, вдохновлять тебя, идти за тобой, потому что верю тебе, пускать тебя в себя. – Я запнулась. И на меня налетел айсберг. Я вспоминала его речь и то, что он еще говорил. Про детей и защиту. Я не видела огня, но мне стало очень жарко, я смотрела на Юру.

– Что такое? Ты побледнела! Тебе плохо?

– Я… Нет. Не знаю. Я не помню, когда… Я же не могла забыть такое?

– Я не понимаю тебя!

– Я не помню, когда у меня были месячные.

Он выдохнул.

– А… Как будто ты когда-то помнила эту дату. Что бы ты без меня делала? 25 ноября. Но ты не это хотела сказать, что-то другое, важное.

– Это важное! Почему ты так решил? Я не помню такого!

– Потому что я, в отличии от некоторых, слежу за твоим циклом! И уже полгода почти! Это мое хобби!

– Но я не помню…

– Маричка, ты нас с Мишей напрочь забыла, когда я тебя здесь одну оставил, а такую мелочь ты вообще вспоминаешь только в первый день цикла, иногда, когда нужно обезболивающее! Ты говорила только что, о том, чего хочешь.

Я хотела и пыталась вспомнить. Я, правда, не очень внимательно относилась к этому вопросу. Цикл у меня всегда был стабильным и шел аккурат день в день. Зачем его помнить? Гинеколога я не меняла много лет подряд. Она говорила, чтобы я пришла к ней на шестой день цикла, на УЗИ груди. Так, для профилактики. Она это говорила в октябре, потом я заболела, вернулась домой и не пошла к ней на УЗИ из-за того, что в тот раз меня Юра не выпускал из дому. Потом у нас был первый секс, а потом…

– Это, наверное, очень глупо звучит, но я не помню. И не понимаю, почему. Хотя. Столько событий… А почему ты решил, что двадцать пятого ноября?

Он тяжело вздохнул. Ему было невтерпеж и раздражали эти вопросы:

– Потому что так! У тебя все четко: каждый двадцать восьмой день, ну плюс-минус. Начало должно было быть двадцать пятого! Я это очень хорошо помню, потому что ждал этого дня, и я не удивлен нисколько, что ты не ждала и забыла об этом. Это очень похоже на тебя. Но ты мне тогда сказала, что они, месячные, начались.

– Так и сказала?

– Нет… – он начал сомневаться, – не так. Тогда начались протесты, и ты мало со мной разговаривала. Или это из-за Вадима. Короче, мы не говорили много тогда. В этот день ты, традиционно, лежала бледная под телевизором, традиционно бледная, а не традиционно под телевизором, – уточнил он, – с грелкой, и я помню, что спросил: «Как ты?», а ты ответила: «А ты как думаешь?» а я: «Болит живот?», ты: «Да». И все. Обычно мне этой информации хватает.

– И сексом мы не занимались тогда…

– Соответственно.

– Ничего не соответственно, Юра. О, Господи! – я закрыла лицо руками. – Ты все перепутал.

– Что значит…?

– Живот болел не от этого, мы с Мишей тогда… Кефир был просроченным… Ты услышал то, что хотел, а лишнего разговора со мной избегал в те дни ты, а не я. Не было ничего!

– Кефир? Диарея? Вздутие? Не менструация?

– Нет.

Он выдержал небольшую паузу:

– Ты беременна?

– Я не знаю. А когда должны быть, по твоим подсчетам, следующие?

– Завтра. Или сегодня.

– Мм… О, боже! Я – чудовище. Мне – нельзя! Никого и никогда. Я тебя, Мишу, даже своего ребенка забыла! Я ни разу за все это время не подумала об этом! Ни разу!

Я вскочила.

– Как же так! Я же должна что-то чувствовать!

– Не обязательно.

– Это не может быть правдой! Со мной такого не было! Я бы поняла, я бы не забыла! – я смотрела на Юру в отчаянии. Он встал и заставил меня сесть на диван.

– Успокойся, не дрожи так. Все хорошо!

– Нет! Юра, я должна была беречься, не ходить под дождем, на протесты, хорошо питаться, не заниматься сексом…

– Не паникуй! – он повысил голос.

– Юра, кем нужно быть, чтобы пропустить начало такого долгожданного события? Может, у меня внематочная?

Он крепко обнял меня и начал гладить по голове:

– Ты скорее всего заметила бы, если бы была внематочная… Хотя не факт!

– Ты смеешься?

– Да. Прости, маленькая, но это, правда, смешно. Кем нужно быть? Нужно быть тобой! Вот такой – погруженной в свои идеи о спасении меня от бессонницы, о спасении страны, о судьбе этих своих… ты сказала, Малине? Надо почитать, – он улыбался.

– Юра, ты не возьмешь меня замуж такую рассеянную.

– Я тебе Мишу доверил, и не пожалел ни разу об этом. Просто иногда тебя нужно страховать. Ты сказала – долгожданное?

– Да. Но давай не говорить об этом, пока тест не купим, а лучше, пока к доктору я не схожу. Еще не известно ничего. Может, это ничего и не значит. Может, я заболела?

– Как ты себя чувствуешь?

– Отвратительной, забывчивой растяпой!

– Я люблю тебя.

– И я тебя. Ты же не хотел ребенка. Еще одного…

Он сел на пол у моих ног. Ладонями он сжимал мои ладошки.

– Я хотел, иначе бы не говорили об этом, но я сомневался и, наверное, буду сомневаться. Пока не родишь. Маричка, я боюсь твоего поведения во время беременности, и это лучше сразу оговорить. Мне это снилось в кошмарах. Я боюсь, что ты изменишься.

– Я изменюсь, и лучше это сразу оговорить: я поправлюсь, стану капризничать и, учитывая мои наклонности, я забуду вообще все на свете.

– Главное, чтобы не забыла кто твой…

– Муж? – договорила я за него. – Теперь хоть есть смысл выходить за тебя замуж. Ты же только так успокоишься. Ненамного, но я всегда смогу тебе ответить на твои приступы ревности: «Мисценовский, я мало того, что беременна, я еще и замуж за тебя вышла!»

Его губы опять растянулись в улыбке:

– Ты согласна?

Я улыбнулась и кивнула в ответ.

– А в церкви ты скажешь это вслух?

– Кто меня в церковь, беременную, пустит?

– Бог простит, а священнику знать не обязательно.

– Ты хочешь скоро?

– А ты хочешь большую свадьбу, с длительной подготовкой?

– Нет! Юра, прости, но это для меня и вправду совсем не важно. Всего, чего я сейчас хочу, это три желания: я хочу сделать тест, я хочу увидеть Мишу, и я хочу, чтобы ты наконец-то, с опозданием в семь часов, но все же меня поцеловал.

Тогда он смог исполнить только третье.

Он смотрел на меня с огромной больничной кровати своими огромными глазами. Маленький и худенький в большой белой комнате. Он молчал. Глаза становилось больше с каждым моим шагом, а бровки подымались в домик.

Я хотела упасть на колени и выпросить прощение за все, что сделала. Какие же мы оба с Юрой эгоисты! Оба! Мы думали о себе, о наших чувствах, о наших целях. А он был один в мире. Чем я лучше ее? Чем лучше Юриной мамы? Я такая же. Меня удерживали на ногах остатки здравого смысла. Я не потеряла рассудок, говоря с Юрой, и именно это, а не мои признания в любви и обиды на холодную реакцию – помогли мне вернуть его веру в нас. Если я, как мне хочется, упаду перед Мишей и буду просить прощения – он только испугается. Сейчас тоже нужно сохранить рассудок. Я подходила ближе и ближе.

– Привіт, – села я рядом. Он молчал и не шелохнулся. Только следил за мной. – Я повернулася.

Его лицо скривила гримаса плача. Он отвернулся, скатился с кровати, забился в угол и оттуда разрыдался. Я видела такое много раз, когда он убегал от других женщин. Правда, он редко плакал, больше сердился, а теперь… Теперь и я ему чужая? Я заслужила, но я не приму это! Нет! Он называл меня мамой! Так было, и так будет. Я бросилась к нему:

– Синочок мій, солодкий мій, я тебе дуже люблю! Ти – моє Сонечко, пам’ятаєш?

– Мааааааааа!

– Я більше ніколи нікуди від тебе не піду! Я обіцяю! Ми завжди будемо разом! – эти слова я всегда держала за зубами, когда говорила с Мишей. Это его отцу я ночью опрометчиво обещала, а на утро думала: «А всегда – это сколько?» Мише – никогда. Мише – впервые.

– Мамочка! – он бросился мне на шею и накрыл меня потоками слез.

Это было долго и больно. Мы сидели в углу и причитали, пока нас не успокоил Юра. Он забрал нас из больницы, и это было только началом. Миша не хотел больше видеть Игоря Борисовича, Олега, своего терапевта и прочих людей – не членов семьи. Юра впервые в жизни взял отпуск, и наша семья несколько недель пробыла вместе, не выходя из квартиры. Весь этот посттравматический период удачно пришелся на новогодние праздники.

Как только мы вернулись в город из села, мы сразу же поехали к Мише, и в последующие дни он выпускал меня из объятий или хотя бы из поля зрения только на ночь. Я не успела купить тест, но задержка уже была – очевиднее некуда. А Юра уже не раз возвращался из аптеки без теста. Утром двадцать девятого декабря я решила позвонить гинекологу и спросила у Юры, как лучше поступить, чтобы выйти из дому незаметно для Миши. Юра сказал, что оставлять его еще рано.

– В чем дело? Ты не хочешь знать, беременна я или нет?

– Прости. Это глупо, я знаю, но… А вдруг нет? И ты передумаешь выходить за меня!

Я могла только вздохнуть и развести руками. За эти дни я запаслась таким терпением для этих двоих, что меня, казалось, уже никакая глупость не выведет из равновесия.

Первого января я в кои-то веки проснулась раньше него. Я побежала заглядывать не под елку, а в туалет, меня вырвало. А когда я вышла из ванной, Юры уже не было. Он вернулся с пробежки с Хорошо и с тестом. На результаты мы пошли смотреть вдвоем, под елку. Я не сомневалась, что там будет подарок, и хотя это чудо было не новогодним, а две полосочки означали, как мы выяснили потом, на УЗИ – два месяца, это все же было именно тем, чего я давно ждала – это было Чудом.

Подавать заявление мы пошли через два дня, Юра «уговорил» сотрудников загса поставить дату на четырнадцатое января, видимо, это был первый рабочий свадебный день после праздников.

– Спасибо, что оставил нам с девочками Маланки! – возмутилась я, когда мы вышли на улицу. Дату мы не обсуждали, и я думала, что это будет хотя бы в феврале.

– Что?

– Мой девичник! Традиционный, ежегодный, с гаданиями, с киданием сапог.

– Дорогая, ты вообще-то замуж выходишь?

– Одно другому не мешает!

– Какому другому я не помешаю, хотел бы я знать?!

Он еще что-то собрался высказать мне, но его прервал звонок:

– Да, пап. Привет. – Я поймала себя на мысли, что, кроме отца, он никогда ни с кем не разговаривал при мне. Хотя и отец тоже обо мне не знает.

– Случилось страшное, – сообщил он, положив трубку.

– Что такое?

– Они все едут. Они будут здесь послезавтра!

– Кто?

– Все! Я пытался возразить, но отец не дал. Он сказал, что и так делает мне услугу, раскрыв секрет, чтобы я выходной взял.

О том, что Юра взял целый отпуск, и о том, что женится, – родные не знали, это мне было известно. Мне хватало для начала одного и второго, и третьего под сердцем, а разбираться в его взаимоотношениях со всеми родственниками для меня было ранним и не очень желанным шагом. Своим я сказала о помолвке, но мы с Юрой решили, что пойдем в церковь только вдвоем.

– Почему они так резко решили?

– Резко? Ничего, что ты живешь у меня с лета и никогда их не видела? Они меня терроризируют уже давно. Тот факт, что я сам никого не зову, редко звоню, и ничего не рассказываю о себе – никого не удивляет в принципе. И я такой, и Миша не способствует. Но они раньше приезжали на Новый год. Я их тогда тоже не звал! И каждый раз это сопровождалось Мишиными истериками. Меня не очень радует, что они вот так, толпой навалят: мама-папа из Харькова и Сергей с Бали приедут шестого утром. Янка с мужем прилетят из США вечером, и, наверное, Машка тоже к вечеру подтянется.

– Маша из Берлина?

– Да. Они сердятся, что я вообще перестал звонить, и вот, сюрприз делают. И уже никого не остановишь! Это будет светопреставление!

– Они шумные?

– По сравнению с нами? Очень.

Я боялась Мишиной реакции. Больше, чем знакомства с его семьей и их реакции на меня, и на новость о женитьбе, больше, чем знакомства с его мамой, я боялась, что Мишку опять придется везти к психиатру. Он перестал кричать во сне, и мы стали рисовать утром хорошие сны. А тут – люди. «Так, – сказала я себе, – я успокоюсь, и успокоится он. Так надо!»

Надо действовать по плану. У нас прошла замечательная терапевтическая встреча Нового года: со сказками, с украшением дома, с подарками. Они приедут на Сочельник, но у меня же планы! Наши с Мишкой планы! И я не буду от них отступать. Будет праздник, будет кутья, будут вышиванки, которые я мальчикам вышила за этот год и которые собираюсь подарить. И мне все равно, что будет думать обо мне это русско-американско-индонезийско-немецкое племя.

Шестое января. Мы заканчивали завтракать, когда я сказала:

– У меня для вас двоих есть подарки.

– Подарунки завтра під ялинкою слід шукати! – сказал Миша.

– Ну да, – подтвердил его папа. – Почему сейчас?

– Потому что это особенные подарки от меня. Когда я это задумала, то это должны были быть мои прощальные подарки вам, как напоминание обо мне и Украине. Я начала вышивать их примерно тогда же, когда ушла с работы и вернулась к диссертации. Но вот она еще не готова, а это я, на удивление, успела. Ведь мне приходилось прятаться от вас – а от вас двоих, мягко говоря, не спрячешься. – Я улыбнулась и показала им льняные рубашки. На Юриной по вороту и краям рукава, белым по белому, с вкраплениями голубого, были вышиты геометрические узоры: там переплетались ромбы, кресты и зигзаги. Такая же техника, но в яркой цветовой палитре – Мишкина. – Тут зашиты сакральные символы, они будут защищать и помогать вам. А у тебя, Юра, есть и орнаменты, означающие плодородие. Я не смогла удержаться, извини.

Мишка поблагодарил и отвлекся на Хорошо. Одежка для него была сомнительным подарком. Юра рассматривал узоры:

– Ты сама это вышила?

– Да.

– У меня нет слов. Только… Это очень красиво и важно, но меня смущает, что это должен был быть прощальный подарок.

– Ну вот увидит меня сегодня твоя семья, и будет понятно, прощальный или нет.

– Ты – моя семья. Ты и Миша. Ты так спокойна была эти два дня, а теперь что же, боишься встречи с ними? Ты?

Я промолчала. Он, кажется, понял, встречи с кем я боюсь.

– Я хотела, чтобы вы надели это сегодня вечером. Еще до того, как мы узнали о приезде твоих родных. А теперь сами решайте. Я буду в вышиванке, для меня это сегодня важно, но от тебя я этого не буду требовать.

– Марич, мы наденем, потому что это для тебя важно. И для меня очень важен этот подарок, хотя его значение я, может, и не до конца понимаю. И надену еще и потому, что должен тебе сказать: если ты захочешь – все эти обычаи и традиции поедут с нами. И очень скоро.

– Что ты имеешь в виду?

– Я должен буду уехать после свадьбы.

– Куда?

– В три страны: у меня встречи и переговоры в Австрии, Норвегии и России.

– Об операциях?

– Нет, о долгосрочном сотрудничестве. Я не буду больше ездить по чужим операционным. У меня будет своя.

– Не в Берлине?

– Нет. Там интереснее предложения. Более амбициозные проекты, и я должен на все сам посмотреть. Я потом тебе расскажу, ладно? Меня, может, не будет около месяца.

– Ты все это время с ними договаривался? Вот почему так легко взял отпуск?

– Я его взял, потому что нужен был сыну. Ты обижаешься, что я не сказал тебе?

– А ты думаешь, я не догадывалась? Юра, у тебя постоянно что-то зреет в голове. Поезжай, конечно.

– Ты не расстроилась, что у нас не будет медового месяца?

Я выразительно посмотрела на него.

– Я понял. Не объясняй. Но до твоей защиты я тебя не увезу, не переживай.

– А рожать я где буду?

– Неизвестно. Я знаю только, что со мной.

– Я вообще-то не рассматривала вариант совместных родов.

– Я тоже не рассматриваю. Я буду сам принимать у тебя моего ребенка, и обсуждать это я не собираюсь, – это прозвучало очень жестко.

Так, тихо. Спокойно. Потом я его…

– Не уговоришь! Я вижу, что ты думаешь. Не надейся. И этот вопрос закрыт!

Я не обратила на него внимания и продолжала диалог с собой: так, тихо, не хватало с ним поссориться накануне Рождества, накануне встречи с семьей.

– Когда они должны приехать? – спросила я.

– Они договорились собраться и прийти все вместе. Родители остановятся в гостинице. Серега хочет к другу заехать, тот улетает сегодня из Украины. А вечером сестры приедут, и около пяти придут все сюда.

– У меня маникюр был на четыре. Я забыла отменить.

– Не отменяй. Иди.

– Мы, конечно, готовили Мишу, но мне кажется, я должна быть здесь, когда они приедут.

– Ты будешь здесь – рано или поздно.

– Я бы его взяла с собой в салон, но он еще не готов к встрече с таким количеством предпраздничных женщин.

– Это то еще зрелище! Побережем его для главного испытания. Иди.

Я ждала, когда высохнут звездочки и смотрела на часы. Полшестого, значит они уже там. Уже, наверное, побывали в ванной и увидели, что в доме есть женщина. Кухня не так предательски красноречива. Хотя, эти даже елку раньше не наряжали, и кутья на столе… Все сразу поймут все и уже готовы будут меня увидеть, когда я вернусь. Можно уже? Надо было ждать. Звездочки на ногтях требовали терпения и времени.

Мне было страшно. Я топталась у двери. Позвонить? Глупо, я тут живу. У меня ключи есть. А может, они не приехали? Я не могла избавиться от ощущения какой-то мифичности их приезда. Неужели они существуют? Уже полседьмого. Я впопыхах испортила одну звезду, пришлось перерисовывать и ждать, когда снова подсохнет. Мне никто не звонил, не было смс: «Ну где ты?» Хотя таких вопросов Юра обычно не задавал. В вестибюле было зеркало. Схожу туда!

Я поздоровалась еще раз с консьержкой. Она удивилась, ответила и улыбнулась. Поздравила меня с наступающим праздником. Я расстегнула пальто, поправила пояс на платье, сняла резинку с волос, переплела косу. Посмотрела на себя, набрала воздуха в грудь, задержала и медленно начала выпускать из себя. На мне была черная вышиванка до колен, опоясанная синим домотканым поясом. По горловине плелись синие барвинки и текло серебро. Я сама ее вышивала несколько лет назад, сама вписывала коды в узор, сама себя заговаривала и закрывала все входы. Защитный орнамент закрывал ткань у горла, на рукавах, по подолу. Последняя капля воздуха вышла.

– Все будет хорошо! – прошептала я вслух и заметила, что ладошки держат живот.

Улыбнулась. Да, мои мальчики сильные, они меня поддерживают. Будет мальчик! Я поняла это вдруг. Не захотела, не пожелала, не огорчилась, а услышала. Еще один мальчик. Я поднялась и открыла дверь.

Куда-то полетел один сапог, потом второй. На бегу я снимала пальто, в дверях комнаты бросила его кому-то на руки. Я не видела, кто это был, я не видела и не слышала ничего, кроме крика. Мишка истошно вопил в комнате. Чертова звукоизоляция! Я не слышала этого, когда топталась там у двери и прислушивалась ко Вселенной, так же как и не чувствовала его одиночества, когда в тандеме с Лесом сочиняла волшебные сказки. Интересно, а родного ребенка я тоже не смогу чувствовать на расстоянии? Надеюсь, а то Мише будет обидно.

– Що це за хлопчик тут так плаче? Що сталося з моїм Янголятком? – несмотря на тревогу, я широко улыбалась и быстро ласково заговаривала. Этот прием уже много раз безотказно срабатывал. Только моя уверенность в его счастье могла заставить его тоже поверить: «Все хорошо, все уже хорошо, все дома, меня любят, я – маленький, но меня защитят. Меня любят». Сработало и в этот раз. Я опустилась на колени посреди комнаты. Миша замолчал, смотря на меня, продолжал судорожно вдыхать воздух, я вторила ему:

– Ще раз, давай, ніякої Гикалки, ми її сьогодні не запрошували. Нічого такого не буде, – я улыбалась.

Мишка глубоко вздохнул в последний раз и бросился мне на шею. Я подняла глаза на Юру. Он сел рядом с виноватым выражением лица. На нем была вышиванка, хотя Миша до сих пор ходил в кофте со Смешариками.

– Долго так? – я смотрела на Юру и качала Мишу.

– Больше часа.

– Почему не позвонил?

– Потому что он должен был сам! Ты – не его игрушка! – Юра не сдержался, и Мишка резко повернулся. Я поняла, что он не просто плакал, они тут воевали.

– Моя!

Юра грозно посмотрел на него.

– Тихо! – сказала я обоим.

– Наша… – покорно сказал Миша, глядя на папу. Тот уже не раз поправлял его претензии на меня. – Зірочки, – сказал Миша, разглядывая мои ногти. – Зірка з’явилася?

– Так, котику. Перша зірочка вже з’явилася. Вже можна замовляти бажання, зараз будемо вечеряти. Треба перевдягтися.

– Я пытался, но он уперся и ждал тебя, – начал было Юра. Он встревоженно смотрел на меня, так, как будто никого вокруг больше не было. При других он не оправдывается, не шепчет, лишний раз со мной даже не разговаривает. Либо все, кто тут есть – знают его мягкую сторону, либо они с Мишей здорово помотали друг другу нервы, либо, может, тут никого нет?

Я подняла глаза и всех увидела. Они все показались мне огромными. Я поднялась. Так лучше – нет, они не огромны, они просто рослые. Они такие же, как я. Впервые в жизни я чувствовала себя среди своего народа. Обычно меня окружали низкие, хрупкие люди. Эти – были моей породы. Все – светловолосые, светлоглазые, все похожи друг на друга. Не знаю, с кем и сколько раз гуляла его мать, но рожала она явно от одного. Где она? Я начала искать ее глазами, как услышала девичий голос:

– Ты это тоже видишь?

– Нет, – ответил другой. – Я не верю.

– Он ее обнял?

– Он оправдывается!

Это сестры. Они переговаривались, не отрывая от меня глаз. Одна рыжеватая, это, наверное, младшая – Маша. Другая с такими же – серыми – глазами, лбом, губами. Очень похожа на Юру и странно красивая. Мне казалось, в разнополой двойне выигрывает один: красота может быть либо мужская, либо женская. А они оба были красивы.

– Юра, кто эта фея? – спросил мужчина в дверях. В руках он держал мое пальто.

– У меня просто в руках артефакт, свидетельствующий о ее реальности! – обратился он к семье, показывая им пальто. А потом – ко мне: – Это я извиняюсь за то, что первый потребовал объяснений, – он улыбнулся мне открыто и приветливо. Первая улыбка. И первое тепло в этой компании замороженных и застывших. «Сергей, старший брат», – догадалась я. Они с Юрой меньше похожи.

– Э… Маричка, ты иди, переодень Мишу, а потом будем знакомиться, – сказал Юра.

Он вывел меня из комнаты. Выходя, я обменялась взглядом с отцом. Высокий, крепкий мужчина, назвать которого «пожилым» язык не поворачивался. Цепкий, умный взгляд, распрямленные плечи, проседь в волосах на голове и лице. Трехдневная небритость? Он мне, однозначно, нравится. Хочу с ним говорить! Интересно, а к своему отцу Юра может ревновать? Ну, если к сыну… Надо быть осторожной.

Мы с Мишей вернулись красивые и вышитые. В комнате было тихо. Я ожидала зайти под гул вопросов, но все молчали и смотрели на меня. Удивление не прошло, и Юра ничего не сказал. Похоже, что весь этот час никто меня не анонсировал. Они же не могли не заметить! Хотя это, наверное, настолько невероятно, что они нашли какое-то другое оправдание третьей зубной щетке и свечам на окнах.

– Міша, ти мене познайомеш зі своїми гостями? – присела я на корточки. Мишкины нервы, конечно, покачнулись за последний час, но он уже успокоился, и я же с ним репетировала эту сцену целые сутки. Ну, давай! Он молча смотрел в пол. Я встала и потянула его за собой по направлению к семье. Он пошел. Сделав несколько шагов, я опять опустилась к нему.

– Міша, ти знаєш, хто цей чоловік?

Мальчик смотрел на дедушку несколько секунд, а потом широко улыбнулся.

– Дедушка!

Тот улыбнулся в ответ. Промолчал.

– А це, мабуть, твоя тітка, Маша? Вона акторка, пам’ятаєш?

Это был сложный шаг. Месяц назад мы бы его сделали, без сомнений. Но потом все вернулось и осложнилось. Я рисковала, но мне важно было не позволить ему опять залезть в раковину. Тут же интересно, тут все тебя любят, давай, вылезай полностью! Миша возразил почти сразу.

– Ні! Маша – руденька!

– Невже? А це тоді хто?

– Яна, – сказал он и посмотрел на нее.

Кто-то ахнул. Яна выпучила глаза и открыла рот. Она хотела сказать что-то типа: «Он говорит! Со мной?! Он меня видит!» Я выразительно посмотрела на нее и отрицательно покачала головой, она поняла. Мы улыбнулись друг другу.

– А Маша приїхала?

Миша отвлекся на мою косу, стал ее рассматривать и крутить. Я переспросила. Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Закивал.

– І де Маша, сонечко?

Он мельком глянул в ее сторону, а потом опять на меня.

– Там.

Хватит, остановимся на этом. К нам подсел Сергей.

– А я кто?

– Дядя. І Вадим теж, – улыбнулся Мишка и показал на мужа Яны.

– А «дядя» на украинском как будет? – спросил Сергей.

– Почти так же, – ответила я.

– В этом весь секрет? Мы с ним не на том языке говорили? – он шутил.

– Проверьте сами.

– Но он лучше меня говорит.

– Тогда вам придется подучиться до его уровня.

– Если бы Юра научился предупреждать нас, то мы бы все приехали подученными.

Очень двусмысленная фраза. Думаю, он не о разговорниках. Он встал и отошел. За ним, в кресле, сидела она. Я машинально обняла Мишу и тут же мысленно уколола себя за это. Не надо бояться и передавать страх ему. Я смотрела на нее, и… Я опять смотрела в зеркало. Между нами – около тридцати лет и несколько глубоких морщин. В светлых волосах не было проседи, хорошее колорирование, кстати. Макияж. Тоже коса, смешно. Мы обе были в черном, и странно, что этот цвет ее не старил. Прямая осанка, гордо поднятая голова, она чувствовала себя по-королевски в жизни, но не здесь. Здесь ей не были рады те, кого она любила. А любила? Не было заметно, что ей нужна их любовь. Не падать на колени даже перед сыном. Нужна, я знала! Она единственная не смотрела на меня с удивлением и восхищением. Она была озадачена, и она меня внимательно изучала. Что, узнаешь? В отличие от нее, я была готова к этой встрече.

Мне стало неловко. Хотя, если бы Юра не предупредил, я бы сразу обратила внимание на нашу похожесть? Нет. Но неизвестно, что у нее в голове.

– Міша, ти не з усіма мене познайомив. Хто це?

Миша помолчал. Я почувствовала, как подошел Юра, и увидела перед собой его руку. Что, вот так встать и отступить? Смириться? Опять назад, чтобы пройти вперед? Чтобы потом, когда-нибудь, он ее увидел и признал. Наверное, это выход. Не все ведь сразу.

– Бабуся? – спросил ребенок.

Я видела ее глаза, и как они меняют выражение. Вот оно, удивление, неверие, потом внимательный взгляд на меня, опять на Мишу, боль. Ей нужно было спрятаться, я чувствовала. Я резко встала, поблагодарив свои сильные, хоть и затекшие от длительного сидения ноги, потому что Юрина рука не была твердой. Он смотрел на мать. Я вздохнула, он услышал и очнулся. Вернулся. В руку, которая поддерживала меня – вернулась сила.

– Миша, а кто это? Ты нам представишь эту девушку? – я впервые услышал глубокий, сильный голос Юриного отца.

– Мама, – Миша ответил удивленно и с вызовом. Вы не знали? Странный вопрос.

– Я понимаю, что вы сейчас удивлены… – начал Юра.

– Это не то слово, Юр, – возразила близнец.

– Я вижу. Но у меня были веские причины не ставить вас в известность.

– Такие же, как тогда, когда вместо Москвы ты уехал в Берлин? – спросил отец. – Или когда придумал вернуться в Киев? Или когда Мишу оставил себе? Ты не думаешь, что мы не молодеем, и нам все труднее даются твои сюрпризы!

– Это приятный сюрприз, папа.

Все молчали.

– Вы будете сердиться. Я знаю. Но, вы не можете ждать от меня, что я буду советоваться с вами. Вы могли уже и привыкнуть за всю нашу жизнь.

– Юра, я бы не удивилась, если бы ты завел динозавра. Но не девушку. На рептилии ты хоть опыты можешь ставить.

– Маша! Остынь. Для тебя этот сюрприз, кстати, не самый приятный, поэтому я так бы не улыбался на твоем месте. Ты должна Янке 500 долларов!

– Что? – удивились обе вслух.

– Ты же поспорила с ней, что я – гей. Ты проиграла! Это Маричка, моя невеста.

– Кто?! – я не успела подсчитать сколько голосов переспросило одновременно.

– Женщина. Единственная в моей жизни женщина, которую я люблю. Очень люблю, и она будет моей женой. Через неделю.

– Когда? – опять хором.

– Четырнадцатого января.

Молчание. Надо что-то делать.

– Может, сядем за стол? – предложила я.

– Подождите, Маричка. Простите меня за то, что я перебиваю вас, я, как и все тут, не верю, что вы из плоти и крови, и чувствую, что своей просьбой, почти святотатствую, но подождите секунду? – к нам подошел отец. Он пилил Юру взглядом. Тот был как будто из металлического сплава. Не поддавался.

– Ты женишься? Ты?

– Я надеялся, что вы будете рады.

– Рады? Юра, это редкий случай, когда Маша права.

– Пап, одолжишь пятьсот баксов? – вскочила та.

– Нет! – обернулся он к ней. – Мне никогда не нравилось, что ты называла его геем, плати теперь за это! – он осекся, посмотрел на меня и прокашлялся. – Извините! – потом опять к сыну: – Юра… – он смотрел на него, потом на меня. – Простите, но это правда? Миша к вам расположен и он вас любит? – во второй части вопроса он имел в виду сына и обращался ко мне.

– Ты же у меня хотел это спросить! – возразил Юра.

– Юра, да ты же…

– …не способен любить? – закончил тот. – Папа, я… – он замолчал, перевел дыхание. – Папа, я не буду обижаться на вас. Я понимаю, почему вы так реагируете, но это правда. Со временем вы поймете.

– Не будешь обижаться? Как давно вы знакомы?

– Пап, мне тридцать пять лет через три месяца будет! Что за вопрос?

– Как давно вы…?

– С февраля или с конца января, – ответила я.

– Год! И ты нас не пускал сюда, ни слова не сказал, мы не знали, что с тобой, что с Мишей! А ты, оказывается…

– Более счастлив, чем вы все думали! Мне извиниться за это?

– Хватит! – она встала. – Одному через три месяца исполниться тридцать пять, а другому шестьдесят. А разницы между ними немного, скажу вам. Упрямые бараны! – она говорила со мной. – Простите нам наше замешательство. Вы, наверное, были готовы к этому?

– Да.

– Я вижу. И не только к этому… Мы привезли продукты и даже кутью из супермаркета, но я вижу, у вас своя.

– Мы вчера все вместе приготовили.

– Вместе? – она посмотрела на Юру. – Разрешите вам помочь накрыть на стол? Девочки!

С «девочками» она говорила властно, с «мальчиками» говорила редко. Двигалась плавно и грациозно. Сколько лет она в балете? Наверное, ей тогда еще и пяти не было, когда она впервые исполнила свое первое па. Она демонстрировала уважение к моим правилам. Верить ей? Не терять бдительности? Ждать подвоха? Хватит! Она мне помогла только что. Как и всем. Несколько ее шагов, и атмосфера разрядилась. Все засуетились, стали выставлять тарелки, распаковывать привезенные подарки. Юра был рядом. Не отступал ни на шаг. Мне этот хвост мешал, но прогнать его при всех я не осмеливалась. Ему нужна была моя поддержка, не меньше чем мне – его. Все расслабились, но продолжали наблюдать за нами. Застыли и прервали разговор, когда Мишка влетел в кухню с криком:

– Мама, я на небі знайшов найбільшу Зірку!

– Мы просто не привыкли к тому, что он такой резвый, – оправдал всех Сергей.

– А обычно? – спросила я.

– Обычно? – он хмыкнул. – Обычно он сидит в углу или на руках Юры и ждет, когда все свалят. И он обычно мамой никого не называет.

Ни разу за вечер я не услышала слово «мама» от Юры. Я видела ее взгляды, видела, как она оценивает его, рассматривает, любит. Она его любит. И он ведь ее тоже! Но только не напрямую. И он ее по-прежнему не особо видел. Отвечал на прямые вопросы, вежливо улыбался, не шарахался, если она проходила мимо, но она его не гладила по голове, как Сергея, не шутила с ним и не подзадоривала. Забегая наперед: его родные еще долго смотрели на меня, как на что-то потустороннее. Хотя в общем, они были дружной семьей, несмотря на редкость встреч, разрозненность интересов и географическую отдаленность. Если не брать во внимание внешнее сходство, то Юра был как будто не их. Сергей знал, в какой роли играет Маша в новом сезоне, а Яна знала, что на Бали у него осталась кошка Cherry, теща спрашивала у зятя по поводу коллажа, который они вместе сделали в ее последний приезд в Нью-Йорк: «Ты его повесил в спальне или все-таки в кабинете?», отец знал, что Яна пошла на курсы итальянского. Все всё друг о друге знали. Они не были рассеянны по свету и потеряны. Они любили друг друга и заботились друг о друге. Исключением был Юра. Он был дальше от родителей здесь, в Киеве, чем Сергей на Бали. О нем не знали ничего, хотя он, кажется, был в курсе семейной жизни: вот он поддерживает разговор по поводу коллажа, он его видел в скайпе, и смеется над Сережиной привязанностью к кошке, и он единственный знает, какой она породы. Но о нем никто ничего не знал. Ни о том, что он танцует танго, ни о его новых статьях, ни о том, что он ходил на Майдан, ни о его планах уехать отсюда, ни о том, что Миша учит немецкий, ни обо мне. Он как будто оторван от семьи.

Как много значит мама. Вот, кто держит семью. Вот она – в центре. Она сидела сбоку на диване, но чувствовалось, что это она вдыхает жизнь в семью. Юра не принимал ее дыхания. Он отворачивался.

– Лена, а можно я задам вопрос, который всех нас интересует?

– Ты у меня спрашиваешь? – ответила она вопросом на вопрос мужа.

– Но ты же меня остановила, – проворчал тот.

– Спрашивай у своего сына!

– Вот я у него и хочу спросить! – он покосился на Юру. – Значит, будет свадьба?

– Нет. Мы только вдвоем пойдем в церковь.

– Но почему так? Ты не хочешь свадьбу? – с разочарованием спросила у меня Маша.

– Я… Я уже была замужем и у меня была большая свадьба. Я больше не верю в силу показательных поступков.

Все замолчали.

– Но ты же веришь в ритуалы? – Лена показала на стол: пшеничное сочиво, двенадцать блюд, Дидух…

– Да. Верю. В то, что создается для себя, а не для других. Что создается с душой и в интимной, тихой атмосфере.

– То есть это ты не для нас так готовилась? – спросил Вадим.

– Ну, скажу так: если бы вы не приехали, то все было бы точно так же, но в меньшем объеме. Так что к встрече с вами я готовилась тоже.

– Дипломатично, – отозвалась Яна. – Где это будет?

– В церкви, возле Белой Церкви. Это городок под Киевом. Недалеко там деревянный сельский храм, – сказал Юра.

– Почему там?

– Там одно знаковое для нас место.

– Юрка, у тебя есть знаковые места?!

– Ян, смирись!

– Не могу! Я всю жизнь, с детства слушала твои язвительные насмешки и натыкалась на стену безразличия. Маричка, прости!

– Надо отомстить, я понимаю, – улыбнулась я.

– И у тебя не будет платья? – спросила она опять у меня.

– Будет, конечно. Я вам должна признаться, что будет много «нормальных» признаков свадьбы. Мне портниха шьет длинное белое платье. У меня будет фата, так священник попросил. Я возьму его, то есть вашу общую фамилию.

– А в первом браке у тебя такого не было? – уточнил Сергей. – Юра, ты сейчас что сделал, ты фыркнул? – перебил он сам себя. – Это так занимательно, наблюдать твои эмоции! – дразнил он младшего брата.

– Ты мои эмоции видел чаще, чем другие! – ответил ему Юра.

– Не дразни его, пожалуйста, Сергей. Вы пойдете спать, а мне с этими эмоциями придется иметь дело. А насчет твоего вопроса, то у меня было синее платье, не было фаты, и я не меняла девичью фамилию.

– Зато были гости, – проворчал папа. – А что же твои родители? Они у тебя есть?

– Да. У меня тоже большая семья. Но они знакомы с Юрой, поэтому спокойно приняли наше решение.

– То есть, они знакомы, и они о помолвке знают? – Игорь Семенович получил новый повод для обиды.

– Папа, ну хватит! – попросил Юра. – Я не говорил вам не потому, что вас игнорирую…

– Неужели? – переспросила Яна.

– Не в этом дело! У нас даже свидетелей не будет, потому что мы хотим как можно быстрее пожениться, а готовиться и приглашать гостей – нет времени. Разве я смог бы вас собрать?

– На твою свадьбу? Юра, я бы приехала, даже если бы у меня была премьера в этот день! – в сердцах сказала Маша.

– А я бы забросил все медитации и первым бы рейсом! – добавил Сергей.

– Это же событие века! – вставил свое слово Вадим. – Я хоть всего-то пять лет в этой семье, но нельзя было не заметить Юриной уникальности.

– Спасибо, Вадим, – сказал Юра.

– Это не совсем комплимент.

– А это не совсем благодарность.

– О, наконец узнаю брата! – поддела Яна. – Но почему вы так спешите?

– У нас три причины, – сказала я. – Первая – Юра так хочет.

– И она же вторая и третья? – все засмеялись.

– Нет. Вторая – он уезжает после свадьбы на месяц из Украины.

– Без тебя? – уточнила Лена.

– Без. Мне нужно остаться.

– И третья… – я посмотрела на Юру.

– Мы ждем еще одного ребенка, – сказал он.

Я уже привыкла к их реакции, поэтому терпеливо ждала, пока все оттают.

– Ну, вообще-то вы правы. Все три причины связаны с его желанием, – попыталась пошутить я.

– Да? – недоверчиво спросила Яна. – Просто это многое объясняет. И то, что ты согласилась.

– Я? Может, он? – спросила я.

– Не смеши. Это мы уже проходили. Для него это слабый повод.

Я улыбнулась:

– Ты что же, не считаешь, что за твоего брата можно сознательно выйти замуж?

– Для моих многочисленных подруг он, конечно, был всегда желанным объектом, но до тех пор, пока они не приближались к нему. Ты же не можешь не согласиться с тем, что он сложный человек, так сказать. Вера была самой настойчивой и расчетливой…

– Добиваясь его силой? Не очень предусмотрительно. – заметила я. Все удивленно смотрели на нас. Видимо, о Вере тут не принято говорить. Юра приучил их к другому уровню откровенности по отношению к себе, и они не знали, что можно говорить, а что – под запретом. Яна была самой острой на язык, такой же, как и он. Не удивлюсь, если в детстве они дрались. За столом улыбалась только Лена, глядя на меня.

– Лена, я в этот раз опережу тебя и первый выведу нас из оцепенения, – пришел в себя Игорь Семенович и налил всем вина. – Маричка, я искренне поздравляю вас. Юра, если бы мне кто-то такое сказал, то никогда в жизни, я не поверил бы, что именно ты окажешься тем ребенком, который подарит мне первых внуков! – мы подняли бокалы, выпили и расслабились. И еще не раз тот или другой член семьи возвращался к вопросу о свадьбе. Юра все-таки сдался и, встав, торжественно попросил у них прощения и предложил остаться на неделю в Киеве. Наверное, он надеялся, что кто-то не сможет. Смогли все. Впоследствии пришлось приглашать и мою семью, и наших близких друзей.

* * *

Он: Ее бессвязный лепет перешел в стон, а потом в крик. Он был долгим, и он рос, она вцепилась в его волосы одной рукой, сжала голову бедрами. На высоте звук резко оборвался, ноги распались, она выпустила его. Юра схватил ртом воздух, не отрывая от нее взгляда. Она опускалась с закрытыми глазами, пальцы разомкнулись и скомканный жмут простыни выпал из ее хватки. Живот судорожно вздрагивал. Юра поцеловал ее ниже пупка. Положил голову на живот. Они лежали. Казалось, прошло много времени, прежде чем она шумно набрала воздух в легкие, выдохнула и стала нормально дышать. Юра обожал, как она достигала наслаждения, и то, как потом успокаивалась. Как же он ошибался раньше, пропуская этот этап и не давая ей побыть в невесомости… Она погладила его по голове.

– Когда ты вернешься, он уже вырастет. Чуть-чуть.

Юра поднял голову, задумчиво прикоснулся к нему носом, вдохнул запах ее кожи, еще раз поцеловал и встал.

– Я не хочу тебя оставлять на месяц.

– Юююююр! Не надо! – натянув на себя одеяло, умоляющим голосом попросила она. Он знал, что достал ее этой темой, поэтому решил промолчать.

– Ты одеваешься? – спросила она. – Ты же только что вернулся с пробежки? А завтрак?

– Я хочу сходит в церковь.

– Куда?! – воскликнула она. – Ты же на Рождество там был, и завтра мы туда вдвоем пойдем.

– Я хочу.

– Юра, я, конечно, не так в этом разбираюсь, но даже мне было бы неловко идти в церковь после кунилингуса.

– Не притворяйся, пошла бы, как миленькая. Марич, – он подошел и поцеловал ее в лоб. – Такой заповеди нет, поэтому можно. И потом, ты еще мало знаешь о моих взаимоотношениях с Богом.

– Я уже предвкушаю новое увлекательное путешествие по лабиринтам твоего подсознания, – замурлыкала она.

– Это предстоит. Только после свадьбы, – сказал он и вышел из комнаты. В квартире было тихо. Сейчас должен проснуться Мишка, но в доме уже полно родителей. Кто-то им займется. «Надо будет в список определяющих факторов при выборе нового места жительства внести эти перегородки со звукоизоляцией», – подумал он. Он не сможет жить и спать с ней в доме с тонкими стенами. Это так же важно, как и перечень оборудования для операционных.

Он вышел на набережную, посмотрел на Днепр. Река заледенела. Ему захотелось спуститься и пройтись по берегу, но надо было торопиться. Еще раннее утро, в часовне возле их дома еще может быть мало людей. Ему хотелось одиночества, и он его нашел. В маленьком помещении с круглым сводом кто-то был, но этот кто-то был тихим. Юра поставил свечу. Сел на лавочку, закрыл глаза. Он наконец смог говорить с Ним и благодарить искренне. Он наконец смог увидеть и принять, смириться и полюбить, простить и поверить. Спасибо.

На выходе он столкнулся с Леной. Она тоже уходила.

– Доброе утро. Не видел тебя, – ему стало неловко.

– И я тебя только сейчас заметила. Красивая церковь. Мне нравится то, что она белая внутри. Радостная.

– Маричка тоже так говорит, – сказал он и замолчал. Они вышли за пределы кованной ограды часовни и направились к набережной.

– Когда я выходила из дому, то видела тебя там, – она показала на дорогу, по которой он обычно бегал. – Ты был в спортивной куртке.

– Я бегал. Потом зашел домой и переоделся. Ты так давно на улице? Замерзла?

– Нет. Я долго была в этом храме.

– Это часовня. Не важно, просто это разные вещи.

– Да…? Ты домой? Я бы еще хотела к берегу спуститься. Ветра нет, а Днепр сейчас такой красивый. Хочу погулять там.

– Я тоже об этом думал. Можно с тобой?

Она пожала плечами. Они молча спустились. Молча прошли вдоль берега. Гуляли.

– Ты уже знаешь, какую страну выберешь? – спросила она.

– Скорее всего Норвегию. Мне там все нравится.

– Но?

– Передовой исследовательский центр расположен в клинике санаторного типа. Он международный, продвинутый, состоит из нескольких корпусов и расположен черт знает где. Вокруг – несколько хуторов немецких эмигрантов и пустота.

– Тебе там будет хорошо.

– Мне – да. Но отец сказал, что это будет негуманно по отношению к ней, тащить ее в такую глушь.

– А ты что думаешь?

– А я думаю, что, наверное, потащу. Она найдет, чем заняться, и я не о двух маленьких детях говорю.

– Ты прав, – улыбнулась она. – В этом тебе с ней повезло. И в этом тоже.

Он не ответил. И правда, надо научиться смотреть на это так. Она не реализовывает себя за счет его, Юры. Она не отвлекает его от работы. Она живет своей жизнью, и это хорошо. Ему с ней не будет скучно. Просто ему хотелось, чтобы было уже не так весело. Хотелось покоя. Он чувствовал, что там, в вечной мерзлоте, у нее может сработать обратная реакция. Ей захочется шума, и она его там создаст. Ей свойственно менять состояние, и лучше, наверное, отвезти ее в мегаполис. Но этот центр очень щекотал Юрины амбиции. Рискнуть?

– Лена, я хочу тебя кое о чем попросить… – Они остановились. Он собрался. – Ты могла бы побыть здесь, пока меня не будет?

– Я?! – обычно сдержанная, она не смогла скрыть удивления.

– Да, и ты тоже.

– Папа остается. Он уже начал читать ее работу, делать правки. Он ей поможет. Ты хочешь, чтобы и я осталась с ней? На месяц? Почему?

– Ты сможешь? Что твоя школа?

– Без меня разберутся. Один месяц. Я с удовольствием с ней останусь, я очень хотела бы. Мы с папой и не предлагали, потому что я думала, тебе эта идея не понравится.

Он молчал.

– Юра, я же вижу, как ты смотришь на нас, когда мы с ней общаемся. Извини, но ты как коршун налетаешь и забираешь ее. Это так, я не обижаюсь. Я понимаю.

– Я знал, что вы подружитесь. Извини за мое поведение. Но я боюсь ее оставлять здесь одну.

– Она будет с твоим отцом. Он поможет ей с Мишей и с ее диссертацией.

– Это меня и тревожит. Он ею чересчур увлекся.

– Юра, ты что, и к нему ревнуешь? – в ее голосе появились стальные нотки.

– Нет, это не ревность. Не переживай. Мне Миша каждый день показывает, как это все выглядит со стороны. И это отвратительно, я знаю и стараюсь сдерживаться. Нет, я не ревную. Я просто слышу их политические диспуты и покрываюсь холодным потом. Они же спелись! Папа в восторге от украинского духа и воли. Мне тебе рассказывать? Мы из-за этого переехали в Харьков, из-за его исследований и взглядов, из-за его научной страсти к их истории. А теперь они вдвоем, и я чувствую, что она его потащит на протесты.

– Он же понимает, что она…

– Она ему задурит голову! Я знаю, что говорю, Лена. Я уже слышу, как он мне звонит и рассказывает, что его внук должен дышать духом борьбы за свободу еще в утробе матери.

– Знаешь, а ты не так уж и не прав…

– Ты – самая здравомыслящая из них. Теперь. Ты ей интересна, поведи ее на спектакли, расскажи о балете, познакомь со своими подругами-балеринами. Она увлечется и… – Юра сам увлекся и теперь понял, что ведет себя, как Вадим. Он должен переживать? Некогда. Ее бывший муж не был глупым человеком, так что не страшно, если он воспользуется его приемами. – И еще, впереди Крещение. Я боюсь, что она пойдет купаться.

– Куда?

– В прорубь! Я серьезно.

– Она же беременна!

– Кого это когда останавливало перед глупостями?!

Они замолчали, смотря друг на друга.

– Извини, – сказал он. – Ты останешься?

– Да. Я присмотрю за ней.

– Спасибо.

Они еще прошлись по снегу, покрывшему песок. Идти было сложно, но Юре стало легче. Впервые он почувствовал, что она ему родная, и что она понимает его опасения, и она ему поможет. И она не обиделась.

* * *

Я: На празднование «Маланок» в село я пригласила и своих новых «подруг» – Яну, Машу и Лену. Получился девичник перед свадьбой, но с ведьмовскими, народными гаданиями. Впервые за долгие годы я была и не была на этом празднике. Мне не хотелось больше ничего знать о своем суженном, и я чувствовала, что мужчина во мне против женской бесовщины. Терпи, мой сладкий. Все будет хорошо, мой сладкий. С этим тебе придется смириться. Девчонки, вооружившись гадальными сапогами, вышли на улицу. Я знала, за кого завтра я выхожу замуж и хотела этого. Я осталась одна в доме и смотрела на пляски теней на стенах от огня десятков свечей. Я не питала иллюзий по поводу того, что мне удалось окончательно его расплавить, но я уже достаточно подогрела лед, чтобы он изменил консистенцию, и из него можно было вырезать фигуру.

– К тебе можно? – Лена вернулась с улицы.

– А где девочки?

– Гадают. Я их сфотографировала, и на этом моя миссия может считаться выполненной.

– Вы не гадаете?

– Я уже все, что хотела – знаю, – она замолчала. – Ты тоже знаешь, да?

– Да. – «О чем бы она ни спрашивала».

Мы надолго замолчали, глядя на огонь. Мне казалось, что и она смотрит. Через некоторое время я посмотрела на нее и успела заметить, как она смахнула с ресниц слезу. В этом году столько камней расплакалось! Я чувствовала себя горной рекой, которая сдвинула с мертвой точки закаменевшую половину этого семейства.

– Ты простишь меня? – спросила она.

– Я?

– Ты. Теперь тебе это все досталось. Все мои ошибки, все, что я натворила, – расхлебывать будешь ты. Я же вижу, как он смотрит на тебя, как он следит за каждым движением. И я вижу, какая ты. Ты не покорная девочка. Совсем нет. И тебе это не нравится. И тебе будет больно, и, хотя ты думаешь, что знаешь, на что идешь, я все равно, я прошу у тебя прощения за всю ту боль, которую он тебе причинит. За ревность, за недоверие, за несвободу!

– Не надо, Лена. Я понимаю, что будет тяжело, и за собой надо теперь постоянно следить, но мне важнее обратная сторона медали. Если бы не вы, у меня бы всего этого не было! И я бы никогда не узнала, что такое большая, сильная, настоящая любовь мужчины. И что такое – любить мужчину. Если бы не ваша ошибка, то он не был бы таким, и ему, наверное, было бы лучше. Но здоровый эгоизм помогает мне найти в этом во всем плюс для себя.

Она вздохнула:

– Я не говорила с тобой достаточно все эти дни, потому что…

– …не верила мне?

– Я присматривалась, да. Но даже в первый вечер, в первые часы знакомства, я могла сказать тебе: спасибо. За то, что подарила мне внука. Я о Мише сейчас. И за то, что показала мне, как мой самый талантливый, самый лучший, и в тоже время, самый обделенный и далекий ребенок умеет быть счастливым. Я таких его глаз никогда не видела. И за то, что он повзрослел, наконец-то. Тогда я подумала: «Даже если она тут ненадолго, если все это обман и она сбежит через пару дней, то как же хорошо, что хотя бы сегодня она есть. И что он хотя бы узнает, что такое женская любовь».

– Вы думаете так же, как и я. Но он предпочитает думать по-другому. Он предпочитает не знать, если не может получить.

– Ты не боишься? Такой его любви?

Я задумалась:

– Знаете, чего я боюсь? Что не смогу, не успею, не получится родить ему дочь. Если я вдруг исчезну, то они, мальчики, не совладают с собой. Они разлетятся по разным углам. Их нужно склеивать, и это может сделать только женщина. И она мне нужна в помощь. Я их троих удержу, но если что-то случится, если что вдруг, то единственная женщина, которая сможет ему помочь, – это вы.

Она недоуменно вскинула брови:

– Ты же видишь, как он далек от меня. Яна, даже Машка, и та роднее.

– Не они… Он ближе, чем вы думаете. Я не уверена, что он вам когда-то это скажет, но он вас очень любит. И ваше влияние на него невероятно сильное. Но оно подсознательное, и я надеюсь, что вам никогда не придется умышленно его проявлять. Надеюсь, Бог даст мне здоровье и подарит еще одно чудо, женщину, которой я смогу объяснить, что значит быть Матерью. Для своего мужчины, сына, брата, отца. Что значит иметь в себе эту силу и как ею пользоваться. Вынашивать в себе мир, рождать его и растить. Я сегодня не гадаю. Я уже загадала и жду. Я буду ждать появления еще одного Чуда. И я о нем прошу.