Эта невзрачная на вид, небольшая, тоненькая плиточка светло-серого камня хранится в особом отделе моей коллекции на бархатной подложке. Черный цвет хорошо оттеняет все детали поверхности. Особенно отчетливо выделяются два рельефных включения пятиугольных очертаний. Внутри пятиугольников, от центра к вершинам углов, протянулись выпуклые лучи, прорезанные канальцами. Чем больше всматриваюсь в нехитрый узор, тем ближе и ближе надвигаются воспоминания об одной забытой истории.

Рассказ, связанный с этим камнем, пришлось услышать летом 1941 года. Как только беру в руки плиточку, откуда-то из глубин памяти всплывает задумчивое лицо человека. Словно издалека доносится приглушенный голос, поведавший удивительную историю незавершенных исканий.

В тот год отряд полевой геологосъемочной партии выполнял обычное задание.

Некоторые наши маршруты тяготели к реке Косьве, притоку Чусовой. С самыми различными целями довольно часто приезжали сюда геологи. Можно было встретить ученых Ленинградского и Московского институтов, выясняющих условия нефтеобразования. Здесь проводили важные в то время исследования сотрудники алмазной экспедиции.

Однажды я собрался на приток Косьвы, предупредив своих помощников, что, возможно, там заночую. К вечеру появился попутчик, высокий худощавый человек. Невольно обращала на себя внимание прядь седых волос, все время спадавшая на глаза. Сколько ему было лет? Трудно сказать. Я был в том возрасте, когда сорокалетние кажутся стариками. А тут еще седая прядь. Одет он был в стандартный ватник, плащ и армейские сапоги. Тяжелый рюкзак, переполненный образцами горных пород, и обычный геологический молоток выдавали принадлежность к армии геологов.

Накрапывал мелкий дождик. Не сговариваясь, подошли к раскидистой ели, сложили около ствола рюкзаки, стали собирать сухие дрова для костра.

Бросилась в глаза заметная угрюмость, нелюдимость моего спутника. Обычно, если двое встречаются в маршруте, почти немедленно завязывается оживленная беседа. Здесь было иное. Удалось только узнать: зовут его Пантелеймоном Сидоровичем, сюда он приехал из Москвы.

Скоро огонь уже пылал. На небольшой перекладине подвесили котелки с нехитрым экспедиционным супом. Тут же разместили мокрые вещи. После ужина стала понемногу налаживаться беседа. Сначала обменялись сведениями о том, что делается на фронтах. Вдруг лицо моего спутника болезненно исказилось.

— Там люди воюют, — начал неожиданно горячо Пантелеймон Сидорович, — вся страна так или иначе работает на оборону, вы тоже тут, видно, не в бирюльки играете. А я вот занимаюсь палеонтологией: выясняю, что за твари жили сотни миллионов лет назад. Черт его знает, — выругался он. — К тому же, я не палеонтолог, а кристаллограф, — он повторил это слово раздельно, по слогам. — В мою стихию входят подсчеты осей и углов в кристаллах, работа с тончайшими гониометрами и рентгеновскими аппаратами… Вместо всего этого торчу в отпуске здесь, на Косьве-реке. Провожу его за палеонтологическими исследованиями. И это во время войны!

Привела сюда гипотеза. До сих пор о ней никому из посторонних не рассказывал. Вам расскажу. Не потому, что вы мне кажетесь симпатичнее других. Просто военкомат наконец-то удовлетворил мою просьбу, завтра отправляюсь в войсковую часть. Так случилось: около меня не осталось близких, понимающих меня людей. Отчего? Уразумеете позже. Потому и вынужден обратиться к вам, совершенно незнакомому, постороннему человеку. Если не вернусь, познакомьте ученых с моими опытами, предположениями… Если вас тоже призовут в армию, передайте кому-нибудь мой рассказ. Лучше, если это будет человек, который сможет продолжить мои работы.

Запрещенные повороты

Только спустя более двадцати лет после разговора на Косьве, мне стали доступны дневники военных лет, долгое время хранившиеся в архиве. Перелистывая их, нашел наскоро набросанные заметки, сделанные на следующий день после встречи с Пантелеймоном Сидоровичем Ивановым.

В спешке многого не записал, и теперь жалею об этом. Даже реликвия — светло-серая плиточка с включениями пятиугольников, лежащая на траурном бархате, не освежает до конца всего, тогда услышанного.

Да и фамилию того давнего моего попутчика я узнал после того, как навел справки в одном из институтов Москвы. Мне ответили довольно лаконично: был такой кристаллограф. Отличался странностями. Был замкнут. Разрабатывал на свой страх и риск какую-то гипотезу. Геройски погиб в 1941 году при защите Москвы. Записей и дневников после себя в служебных шкафах не оставил. Был холост. Установки, на которых работал, демонтированы в годы войны. Описаний их тоже не сохранилось.

Вот и все, что удалось узнать об этом человеке. А гипотеза Иванова была и проста, и в то же время действительно гениальна. Он обратил внимание на одно удивительное свойство кристаллов.

— Возьмите в руки тетрадь или любую книжку, — так он начал свой рассказ, — положите ее на землю. Вращайте вокруг оси. Да, да, ее геометрической оси. Так, чтобы она совершила круг — гиру по-гречески.

Следите при этом: сколько раз ее контуры совмещаются с собой? Два раза. Правильно. Значит, у нее есть ось второго порядка. Ее называют дигирой, или L2. А если возьмем куб и станем вращать его вокруг оси, то он окажется тетрагирой. У него будет ось четвертого порядка. Чтобы совместить его контуры, нужно фигуру повернуть четыре раза.

Ну, а возьмите кристаллы со сторонами, ограниченными треугольником или шестиугольником. При поворотах их грани будут совмещаться: у одного три, у другого шесть раз. Значит, у них есть оси третьего и шестого порядков — тригиры и гексагиры. Отсюда кристаллографы и выделяют семейства кристаллов по наличию у них осей второго, третьего, четвертого…

Законы кристаллографии таковы, что они не допускают фигур, имеющих оси пятого порядка. Понимаете, есть L4, есть L6, а вот кристаллов с осью пятого порядка в неживой природе нет. Это запрещенный поворот. Пентагиры — оси пятого порядка — исключены из мертвого царства.

А в живом мире мы все время наталкиваемся на эту пресловутую пентагиру. Вспомните, у морской звезды пять лучей, у морского ежа — пятиугольные пластинки. Назову тысячи живых существ с пятилучевой симметрией. Значит, — почти выкрикнул Иванов, — L5 — это симметрия, которая свойственна живым существам. Симметрия жизни. Почему?

Точного ответа на этот вопрос тоже пока нет. Но я думаю так. Кристаллы с этой осью симметрии образуют неустойчивое равновесие. Значит, они или распадаются, или в них начинается процесс обмена с окружающей средой. Не здесь ли скрыто одно из условий возникновения жизни?

Эта мысль захватила. Окунулся в новый для меня мир живых существ. Стал изучать все формы, имеющие оси пятого порядка. Товарищи, узнав об этом, обвинили меня в ереси. Я перестал с ними разговаривать, с головой ушел в мир живых пятиугольников. Получил кличку нелюдима, замкнутого человека.

В это время встретил Инну. Она была единственным человеком, поверившим в мою идею. Инна работала младшим научным сотрудником в нашем же институте. После крупного разговора на одном из собраний, где мне особенно сильно досталось за то, что занимаюсь «чужими проблемами», Инна пошла к директору института и добилась перевода в мою лабораторию. С тех пор стали встречаться ежедневно, она узнала о моих замыслах.

Где истина?

Расшифровывая записи, относящиеся к дальнейшей части рассказа моего собеседника, обнаружил на полях дневника свои пометки: «Проверить ссылки на авторитеты» и «Просто не верится, что это так!». Они были сделаны под впечатлением рассказа Иванова о пути сомнений и поисков, который прошло человечество, пытаясь подойти к проблеме возникновения жизни на Земле.

Иванов рассказал мне о том, как вместо строгих научных данных он смог разыскать только сотни мнений отдельных ученых и философов.

Удалось тщательно проверить все ссылки Иванова. Действительно, он ничего не приукрасил. Можно только дополнить его рассказ новейшими гипотезами, разработанными в последние годы. Сейчас все эти мысли можно найти в великолепных сводках академиков В. Комарова и А. Опарина, в книжечке кандидата наук А. Эмме и у многих других. Но в те годы таких сводок не было: я поражаюсь работоспособности Иванова и его сотрудницы, которые за короткое время тщательно подобрали конгломерат мнений. Конечно, припоминаю только часть того, о чем рассказывал кристаллограф.

— Здесь мы с Инной не сходились характерами, — говорил Иванов. — Я отбрасывал все ненаучное, а ей нравились древние поэтические сказания и мифы. Это она рассказала мне о гипотезах вечной жизни, приводила неизвестно где вычитанные представления о том, что Земля наполнена какими-то скрытыми зародышевыми силами. В эти гипотезы, говорила она, верили и греческий философ Анаксагор, и один из «отцов» христианской церкви Августин. Вместе с тем Инна подсказывала мне, где можно найти критику всех этих ненаучных представлений.

— Я могу оценить, — говорил Иванов, — уровень знаний древних ученых, мыслителей и поэтов и понять их. Взгляды римского поэта Вергилия, жившего в первом веке нашей эры, были передовыми, когда он писал: «О достославном открытии аркадского пастыря время здесь изложить, как из порченой крови быков убиенных пчелы рождались вдруг».

Эти же мысли пропагандировались учеными в XIX столетии. Один из французских интендантов в 1807 году объяснял недостачу мяса на вверенном ему складе тем, что оно превратилось в мух. И этому интенданту верили. Взгляды о самозарождении многих животных считались официальными.

В 1870 году в типографии Московского университета была опубликована книжечка Адама Олеария «Подробное описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1639 годах». Олеарий рассказывал о дынях, растущих «за Самарой, между реками Волгой и Доном». Такая дыня очень похожа на ягненка, и недаром ее русские называют «баранец». Олеарий уверял, что он видел шерсть этого животного, родившегося из земли.

Только Пастеру удалось показать ошибочность и неправильность всех этих взглядов. Он экспериментально доказал, что в нашу эпоху самозарождение жизни невозможно. Ученые после этих беспримерных пастеровских опытов растерялись. Чему же верить? Рухнули устои взглядов, существовавших тысячелетия.

Энгельс, высоко оценивая труды Пастера, говорил примерно так: было бы нелепо желать принудить природу при помощи небольшого количества вонючей воды сделать в 24 часа то, на что ей потребовались тысячелетия.

Новый толчок к спорам дали метеориты. Учеными Франции, Венгрии, России и США свыше ста лет тому назад были определены в метеоритах кусочки воскоподобного вещества. Это послужило началом целого потока гипотез о том, что жизнь к нам привнесена из космоса.

В прошлом столетии Энгельсу удалось направить мысль ученых по правильному руслу. Он восстановил идею самозарождения жизни из простых химических элементов, а не из продуктов распада организмов. По пути, намеченному Энгельсом, сейчас идет наш ученый Опарин. Он считает, что перед рождением белка вещество прошло длительную стадию эволюции неживой природы. Подробно разбирает, как произошли первые органические соединения, из них-то он и выводит первичную жизнь.

— Да, все это стройно, — задумчиво повторил Иванов, — но и здесь много недосказанного. Ученые как-то стыдливо прячут концы своих гипотез в воду, говоря, что жизнь, зародившись миллиарды лет тому назад, дальше вновь не зарождалась. А древнейшие отложения настолько изменены и переплавлены, что в них не сохранилось никаких следов этой первичной жизни.

По существу, мы здесь сталкиваемся с большой философской проблемой: может ли сейчас природа повторить то, что сделала миллиарды лет назад? Невольно опять возвращаемся к мысли Энгельса о том, что надо синтетически получить живой белок в химических лабораториях. Только тогда мы поймем весь ход процесса зарождения жизни на Земле.

Но почему именно в химических лабораториях? Может быть, жизнь будет получена синтетически совсем не в химических и не в биохимических лабораториях. Главная задача — получить ее! Искусственно получить!

Живое и мертвое

Взошла луна. Прояснилось небо. От реки потянуло холодом и сыростью. Мы подбросили дров в костер и, зябко кутаясь, поставили подогревать чай. Снова потянулась ниточка беседы.

— Мне подсказывали путь исследования сами камни, — говорил Пантелеймон Сидорович. — В них, в окаменелостях, в минеральном царстве оказался начертанным тот путь, по которому надо было идти как исследователю.

Однажды Инна принесла плитку известняка, которую еще студенткой подобрала на практике в Красноуфимском районе, в береговых разрезах реки Уфы. «Вот, — сказала она тогда, — вы ищете, экспериментируете, а природа сама создала недостающие звенья».

Пантелеймон Сидорович порывисто встал, подошел к своему рюкзаку, достал бумажник и извлек из него завернутый в непромокаемую бумагу плоский камешек.

— Всмотритесь. Это отпечатки чашечек пермских морских лилий, живших свыше двухсот миллионов лет тому назад. В этих пятиугольниках природа, действительно, запечатлела один из этапов своей творческой работы. Эта плиточка внушила дерзкую мысль: почему и нам не повторить тот путь, который она подсказывает? Поймите меня правильно, — перебил себя Иванов, — я не считаю, что сделал важное открытие, но мне стала вдруг понятной психология людей типа Лобачевского. Психология людей, переступивших черту общепринятых представлений. Они посмотрели на мир незашоренными глазами, узрели то, что никто никогда не видел.

Что сделал Лобачевский? До него миллионы людей верили в правильность постулатов геометрии Эвклида. Лобачевский сказал — нет! Правда, — добавил с грустью Пантелеймон Сидорович. — Лобачевский так и умер непонятым. Его выводы оценили только после смерти.

Прихлебывая из кружки горячий чай, Иванов продолжал свое удивительное повествование.

— Не нужно быть очень грамотным человеком, чтобы знать, как резко меняются свойства вещества в зависимости от условий, в которых оно находится. Вот — углерод. Он может быть графитом, но бывает и царем минералов — алмазом. Заметьте: в первом случае он принадлежит к кристаллографической системе с осью шестого порядка — L6, во втором у него другая ось — L4. Условия, изменившие кристаллографическую огранку, еще недостаточно ясны. Как только их уясним, будем получать искусственные алмазы.

Азотнокислый аммоний пятикратно изменяет свой облик в зависимости от небольшого изменения температур. От 17 до 80 градусов. Всем известный серный колчедан бывает в виде идеальных кубов, если среда, в которой он кристаллизуется, кислая. Если же сделать среду щелочной, то возникнут причудливые ромбические кристаллы марказита. Понимаете, — подчеркнул Иванов, — идеальные огромные кубы пирита, типа тех, которые мы знаем в Березовском, и сложные ветвистые марказиты окрестностей Сухого Лога. Все это зависит только от кислотности или щелочности среды.

И вы заметьте, — поучал меня кристаллограф, — всюду происходит скачкообразное почти мгновенное изменение свойств минерала. Рождается совершенно иное, непохожее на прежнее, вещество. Вот здесь-то и раскрывается тот диалектический скачок, тот переход вещества из одного качества в другое, который суммируется из тысячи порой неуловимых условий.

Фрагменты всего этого можно видеть и в мире живых существ. Вы, конечно, знаете о работах нашего соотечественника Ивановского, открывшего в прошлом столетии сверхмикроскопические формы жизни, названные фильтрующимися вирусами? Жизненные формы, которые он выделил из больного табачного листа, обладали свойствами и кристаллов, и живых существ.

Получается так: внутри самого вещества как бы записан своего рода наследственный код. Эта запись верна только для определенных условий. Стоит изменить условия, и в дело включается новый код, диктующий новую форму, дающий другую жизнь веществу. Но черт возьми, не с неба же свалился этот код. Значит, были в прошлом условия, которые его определили. Трудно их даже перечислить, — отвечал сам себе Пантелеймон Сидорович. — Здесь и давление, и температура, и разнообразные мельчайшие примеси, и, может быть, даже широта и долгота местности.

Да, да, не смейтесь! Все надо учитывать. Вспомните кристаллы сернистой сурьмы, антимонита. Это чаще всего небольшие кристаллы призматического облика. Иногда они собраны в радиальные пучки, иногда как-то спутанно-волокнисты. А как выглядят они в местечке Итшинокава, на острове Шикоку, в Японии? Там эти же кристаллы имеют длину до полуметра. У нас в институтском музее есть друза из этого месторождения. Она состоит примерно из десяти полуметровых кристаллов, собранных в гигантский костер. Эти кристаллы привлекают всеобщее внимание и своими размерами, и формой, и сочетанием, и синевато-серым цветом.

Как природа могла выполнить такие великолепные скульптуры? Никто не ответит на эти вопросы. Конечно, есть при этом и какая-то связь с определенными минеральными образованиями. Почему, например, в строении раковин играют большую роль минералы кальцит и арагонит? Природа делала попытки избрать и другие минералы. Есть такие простейшие животные — акантарии. Они строят свои скелеты из сернокислого стронция. Инна специально подбирала фотографии этих удивительных животных. У них есть центральный решетчатый шар, от которого либо по трем, либо по пяти (заметьте — по пяти!) направлениям отходят иглы из небесно-голубого минерала — целестина. В переводе с латинского целестин значит «небесный». Вся прелесть утреннего неба собрана в голубых, водяно-прозрачных кристаллах этого минерала — так казалось Инне. Она вообще любила красивые камни.

Обычно целестин встречается в виде таблитчатых, столбчатых, призматических кристаллов. А здесь, в акантариях, он создавал эффектные иглы. Почему? Опять загадка, Инна собрала и другую великолепную коллекцию. В ней были фотографии разнообразных животных и растений, умеющих улавливать из окружающей среды химические элементы: германий, бром, магний, барий, марганец, фосфор, серу и многие другие. Вы знаете про красные мухоморы. Они «умеют» вылавливать из почвы элемент ванадий.

Но большинство морских животных выбрало кальцит. Может быть, потому, что его много в природе? А возможно, по какой-либо другой причине?

Все это я учел в своих опытах: добавлял в автоклав и кальцит и другие минералы. В том опыте, о котором я вам расскажу, в исходном материале было много кальцита.

Мы, кристаллографы, знаем, что на облик минералов можно повлиять различным путем. Известны, например, опыты Земятченского, добавлявшего в раствор квасцов небольшие количества соляной и йодистоводородной кислот. Без этих добавок квасцы кристаллизуются в виде типичных октаэдров. Но стоит добавить эти кислоты — и получаются кристаллы с пятиугольными гранями, пентагон-додекаэдры. В моем опыте были учтены работы Земятченского.

В гостях у морских ежей

Забрезжил рассвет. На реку надвинулся туман. В нем скрылись вершины деревьев, растворились ближайшие скалы и потонула вся река.

— Вот видите, — сказал кристаллограф, — уже рассвет. Никак не думал, что отниму у вас такую уйму времени. Но скоро конец.

Расскажу, как переквалифицировался, стал палеонтологом, как полюбил изучение жизни ископаемых организмов. Когда я задумывался над созданием условий для опыта, не раз казалось: исследования заходят в тупик. Какое давление задать в автоклаве? Как учесть ход температуры? Прибегнул к советам моей помощницы — почерпнуть разгадку у самой природы. «Проще всего, — говорила она, — выяснить условия обитания у самих пентабиосов — живых существ из числа пятилучевых. Их обычно объединяют в один тип ископаемых».

Конечно, лучше всего было бы изучить на месте горные породы, содержащие древние следы жизни. Но для этого нужно было попасть на Мадагаскар или в Финляндию. Я побывал на Кольском полуострове, где выходят такие же породы. А сейчас стал изучать следы жизни в более молодых слоях. Несколько дней назад был в гостях у морских ежей. Это здесь же, на Урале, только на восточном склоне, где есть хорошие разрезы третичных отложений, содержащих в числе окаменелостей и морских ежей.

Мне удалось узнать, как жили ежи того моря, которое здесь расстилалось десятки миллионов лет назад. Моря уже нет, а ежи остались. Они-то мне и рассказали, что глубина их обитания была небольшой, не более ста метров. Узнать это оказалось очень простым делом. Пласты, в которых находятся ежи, имеют знаки ряби. Значит, здесь чувствовалось волнение моря, а оно ощущается до глубины в сто, реже, более ста метров.

Словно мир волшебных сказок открылся передо мной, — продолжал свой рассказ мой собеседник. — Я собрал коллекцию странных камней. Внешне они были похожи на отпечатки животных, но их внутреннее устройство подчинялось кристаллографическим законам. Природа делала попытки создавать животных по облику и подобию кристаллов всех систем.

Вот очень древние «зверюшки» — лихниски. Им около полумиллиарда лет. Они относятся к весьма древним представителям типа губок, тех самых, которые нами сейчас употребляются для банных дел. Губки-лихниски имели октаэдрический скелет. Точно такой же, как у минерала куприта — окиси меди. Лихниски подчинялись законам кубической симметрии и отразили этот этап развития в своем скелете.

Были животные, подчинявшиеся и другим закономерностям: шестилучевой, четырехлучевой и многим другим. Все это записано в их скелетах, дошедших до нас из глубины веков. За такими окаменелостями сейчас и охочусь.

А вот еще группа ископаемых, начавших свое существование свыше миллиарда лет назад. Они похожи на фунтики, свернутые из бумаги. Это — водоросли Колления. Искать их мы ездили с Инной на Урал в один из карьеров Бакальского железорудного месторождения.

Многие из таких Коллений похожи на минеральные структуры, так и называемые фунтиковыми структурами. Ученые толком не знают, как образовались эти минералы. Исследователи окрестили это явление нарушенной кристаллизацией. Все формы, возникшие при необычной — нарушенной — кристаллизации, описал для Урала профессор Матвеев, изучивший их здесь же, в бассейне реки Чусовой. Фунтиковые структуры Матвеева настолько похожи на бакальские фунтики, что неопытный исследователь перепутает: где формы растительного происхождения и где — неживой природы.

Я видел, — добавил Пантелеймон Сидорович, — такие же фунтики из месторождения Поопо, Оруро в Боливии. Они состоят из сернистого свинца, олова и сурьмы. Никто не сомневается в их минеральном происхождении. В музее, где они выставлены, их называют минералом килиндритом. Внешне же этот килиндрит ничем не отличается от бакальских и чусовских фунтиков.

Но, конечно, самое большое количество ископаемых организмов подчинены оси пятого порядка — L5. Только в наши дни живет свыше шести тысяч видов иглокожих. Тысячи видов известны и среди ископаемых форм.

Иглокожие вообще представляют интересный вид животных: их объединяют вместе со всеми позвоночными и другими близкими к ним формами в большую группу. Весь мир животных разделен, грубо говоря, на две категории. С одной стороны, все моллюски, черви, насекомые, а с другой — позвоночные и все формы, подчиненные пятилучевой симметрии.

Ископаемые иглокожие мне многое рассказали о своем строении, образе жизни, Многое прочел в трудах, посвященных описанию современных морских ежей, морских лилий, голотурий, офиур, морских звезд и других иглокожих.

Вся сложная система, по которой движется вода у иглокожих, подчинена законам так называемой дендритной, древовидной кристаллизации. Эту систему у иглокожих называют амбулякральной. Каналы морских звезд и других организмов типа иглокожих представляют чрезвычайно прихотливо переплетенные трубочки и мелкие полости, по которым вода приносит питательные растворы и выносит продукты распада.

Так вот в отдельных случаях вы не различите, где амбулякры, где дендриты — ветвистые сочетания сложных кристаллов. А что такое дендриты? Каждый может их увидеть у себя дома, когда мороз рисует затейливый узор на стекле окна. Это и есть дендритные кристаллы льда. Есть много других химических соединений, которые рисуют еще более сложный дендритный узор.

Законы дендритной кристаллизации разработал в прошлом столетии для различных сплавов гениальный русский ученый Д. К. Чернов. Рисунки его гигантского дендритного кристалла вошли во все учебники мира по металловедению. Сейчас ученые создают чудесные модели таких дендритов. Я видел недавно у одного из исследователей фотографии дендритов йодистого кадмия. Трудно поверить, что на снимке неживая природа. Настолько обманчиво здесь сходство дендритной сетки кристаллов с лепестками живых цветов.

Дендритоподобными являются не только иглокожие, многие растения построены по этим же законам. Поэтому неудивительно, что найденные древнейшие остатки жизни оказались многоклеточными водорослями. Их открыл в районе озера Онтарио профессор Гарвардского университета Эльсо С. Баргхорн. Возраст образований, вмещающий эти отпечатки, оказался равным двум миллиардам лет. Понимаете? Это древнейшие организмы.

Дендритными — колониальными многоклеточными — оказались, как сейчас выяснилось, первые сине-зеленые водоросли из архея Трансвааля. Им, по самым новейшим данным, оказалось 2,6 миллиарда лет.

А как просто подойти от этих дендритных кристаллов к пониманию происхождения основных функций живых существ: к осуществлению ими питания и выделению отбросов. По системам дендритных каналов проходила вода и приносила соли разнообразных элементов. Она же могла и выбрасывать ненужное — продукты распада, диссимиляции.

Первые животные могли не иметь всех жизненных функций или представлять их в других видах и формах. Ведь нашли же недавно среди позвоночных удивительные существа, не имеющие органов пищеварения. Их, кажется, назвали погонофорами, даже поговаривают о выделении их в самостоятельный тип.

Итак, мы на границе большого раздела, находящегося на грани живой природы и неживой. Я имею в виду сочетания минералов и органической массы. Я бы назвал этот раздел науки камнеорганическим.

Есть, например, минерал конхит. Это разновидность арагонита, все того же углекислого кальция — кальцита, В виде мельчайших пластинок он входит в состав раковин морских животных. Иногда в сочетании с органической массой он создает неповторимые по красоте жемчужины. Со смертью животного конхит самопроизвольно изменяется и превращается в кальцит. Иногда такой процесс перерождения камня, а по существу его смерти, длится сотни тысяч и миллионы лет. В «умирающем» конхите всегда удается определить десятые и сотые доли процента аминокислот — составных частей белка.

— Вы понимаете ход моих рассуждений? — спросил Пантелеймон Сидорович. — Ну вот. Теперь я подхожу к самому главному. Мне, — сказал он, подчеркивая каждое слово, — удалось получить живое вещество с пятилучевой симметрией. Первого представителя из класса пятилучевых — первопента. Я вот этими руками повторил то, что природа сделала во время сотворения жизни. И, может быть, повторяет это и сейчас, — добавил Пантелеймон Сидорович.

Неожиданно мой собеседник отбросил от себя кружку с чаем. Он встал со своего места и порывисто заходил вокруг костра.

— Не могу спокойно вспоминать обо всем этом, — сказал он. — Меня перестали понимать мои же товарищи. Как только начинаю рассказывать о первопенте своим коллегам, между нами возникает какая-то стена. Они меня не понимают. Обвиняют и в авантюризме, и в забвении основ науки, в отсутствии уважения к авторитетам, и самое страшное — в преступлении. Да, в преступлении, — выкрикнул он. — Но разве я мог знать, чем все это кончится?

Рождение и смерть!

Иванов сел, помолчал и продолжал устало:

— Не буду рассказывать обо всех экспериментах, большей частью безрезультатных. Это займет слишком много времени. У меня на это ушло больше десяти лет жизни. Расскажу об опыте, который наконец удался.

Что взял я для опыта? Ил. Самый обычный тонкозернистый ил, добытый со дна Тихого океана. Некоторое количество этого ила я выпросил в океанографическом институте. Океанологи снабдили свой дар точнейшими химическими анализами. Это был самый стандартный «синий» ил ложа мирового океана. Его анализ ничем не отличался от тех средних значений, которые вы найдете в любом учебнике по геологии моря. Прислали по моей просьбе и стандартную океаническую воду. Ил и вода содержали почти все химические элементы. Почти все.

На этот раз во время опытов присутствовала и Инна. Обычно я не разрешал никому следить за тем, что делаю вечерами в своей лаборатории, а тут согласился на ее участие при производстве опыта. Знал, что стою на грани удачи. Загрузив автоклав илом и водой, добавил кристаллы кальцита и еще ряд примесей, подключил контрольную измерительную аппаратуру и стал поднимать давление. Все шло как обычно. Заметил только одно отклонение: стрелка компаса как-то беспомощно вращалась. Это означало, что либо испортился компас, либо началась самая обычная магнитная буря.

И вдруг, — вы понимаете, вдруг, — мгновенно, как и при любой кристаллизации вещества, вся масса в автоклаве зашевелилась. В центре ее отчетливо стало видимым пятилучевое существо. Оно шевелилось. Оно жило. Оно возникло из первозданного ила. Это был первопент. Инна успела его сфотографировать. Смотрите.

Пантелеймон Сидорович достал из бумажника фотографию.

Наклонившись к костру, я увидел довольно отчетливое существо, по форме очень похожее на морскую звезду.

— А темп жизненных сил, — продолжал Иванов, — нарастал. Появилась вторая, третья формы… Через минуту их стало столько, что они заполнили весь автоклав… Все кончилось так же внезапно, как и началось. Раздался оглушительный взрыв, разорвался на части автоклав. Меня контузило, и я упал, оглушенный. Стеклом от рабочей части прибора мне рассекло бровь. Да вот, видите, появилась эта прядь, — и он показал на седую прядь волос, нависшую на лоб.

Несколько месяцев пролежал в больнице. Никто не навещал. Все избегали меня. Только много дней спустя мне сказали, что разорвавшийся прибор нанес смертельную рану моей сотруднице. Инна умерла на следующий день после этого трагически закончившегося испытания. Я остался один, но продолжал работать еще упорнее. Должен был оправдать себя перед ней, закончить то, что мы делали вместе.

Мне было ясно: первопент возник по законам дендритной кристаллизации. Но образовался ли при этом белок, или в первопенте шли процессы, характерные для минералов, не знал. Однако он шевелился, понимаете — шевелился. Значит, в нем происходили бурные процессы ассимиляции и диссимиляции, шел активный обмен со средой. А это одно из свойств живого.

Казалось, теперь все было просто. Надо воссоздать в автоклаве те условия, которые необходимы для дендритной кристаллизации, надо точно повторить удавшийся эксперимент. Но все последующие опыты были неудачными. Вот почему я не могу выйти к людям. Они мне не верят, говорят: «Если ты сумел получить своего первопента, так покажи его нам, повтори опыт».

Прошло уже два года как работаю один и все время ощущаю отсутствие своего мудрого советчика. Порой думаю: а может быть, прекратить все? Устал. Страшно устал от одиночества, от недоверия. Да и работать приходится вечерами. Но бросить не могу, не имею права. Только бы понять: что же упустил? Что же еще нужно дать в автоклав? Какие условия привели к успеху?

* * *

Здесь обрываются мои записи. Это все, что я сумел расшифровать. Остались неразобранными какие-то формулы, которые записал на память уже после того, как мы распрощались с Ивановым. Смысл их сейчас абсолютно непонятен.

И все-таки теперь, более чем через двадцать лет после нашего разговора, могу подвести некоторые итоги своих размышлений об исследованиях Иванова.

В проблеме зарождения жизни действительно важно учитывать законы кристаллографии и кристаллохимии, и в этом Иванов, бесспорно, прав. Конечно, вряд ли есть смысл сводить все только к этим законам, но и решать проблему в целом без них нельзя.

Может быть, действительно, есть смысл пересмотреть основы клеточной теории живого вещества в свете законов дендритной кристаллизации?

Ученый правильно сделал, что стал исследовать возможность эволюции многоклеточных организмов не из простейших, как это принято большинством ученых. Ведь то, что мы называем «простейшими», представляет собой сложный организм, управляемый саморегулируемыми биохимическими реакциями.

Еще более ценно, что Пантелеймон Сидорович обратил внимание на электрохимические реакции, идущие в микромире. Нам известно, что своеобразная разрядка «электрохимических элементов» происходит на каждом шагу в нервной клетке. Разрядка возникает под влиянием ничтожных количеств ионов калия, имеющегося в нервном волокне. Мы еще не полностью познали все эти процессы, но нам сейчас ясно, что мы в свое время несправедливо забывали эти биохимические электрические цепи.

При зарождении жизни важно учитывать и скорость процесса, а не сводить все к длительной эволюции. По-видимому, имеет место и быстрая кристаллизация, и эволюционная растянутость процесса.

Вообще, можно ли говорить о молниеносности образования жизни? Это тоже вопрос философский: эволюция или катастрофизм?

Правда, с точки зрения опытов современных кристаллографов, взгляды Иванова соответствуют истине. Советский ученый Лемлейн снимал с помощью скоростной кинокамеры моменты кристаллизации вещества. Даже при скорости съемки 4,5 тысячи кадров в секунду (а сейчас есть установки, дающие скорость миллион и более кадров в секунду) удалось заметить как идет процесс кристаллизации. Оказывается, около мельчайших центров кристаллизации — часто небольших пылинок — наращиваются в какие-то доли секунды сложные кристаллические образования. Мгновенность здесь кажущаяся. Процесс этот уже разложен на составные части.

Удивляет только, почему Иванов не обратил внимания на поведение магнитной стрелки в момент ответственного опыта. Если опыт проводился во время магнитной бури, значит, Земля могла подвергаться космическому излучению. Космические частички при этом пронизывали и автоклав. Не были ли они теми биостимуляторами, которые содействовали реакции при возникновении первопентов? Конечно, в то время Иванов не мог их учесть.

В наши дни влияние радиации на ускорение хода химических реакций учтено во многих производствах. Так, при крекинге (расщеплении) тяжелых углеводородов всю массу перед переработкой облучают гамма-лучами. Это облегчает ход реакции и приводит к большому выходу легких углеводородов (бензина).

Гамма-лучи — прекрасный катализатор.

А прядь, поседевшая во время опыта? Не свидетельствует ли она, что и сам экспериментатор подвергся облучению. Седина возникает от многих причин, но в том числе и от радиации.

И еще. Недавно была опубликована фотография, снятая сотрудниками экспедиционного судна «Витязь» на дне одной из тихоокеанских впадин. На снимке отчетливо виден гигантский пентабиос — какой-то пятилучевой организм, живущий на дне океана, на глубине свыше десяти тысяч метров. Он очень похож на фотографию первопента, которую мне показывал Иванов.

Кажется, все хорошо, все сходится. И в то же время с сомнением перебираю свои записи. А что, если стал жертвой мистификации и никаких первопентов и пентабиосов не было? Что, если все это выдумал сам Иванов? История развития науки знает и мистификации, и ложные информации о якобы решенных проблемах. Вдруг и с Ивановым случилось то же?

Тысячи видов окаменелостей и современных форм подтверждают идею Иванова. Вот почему мне подумалось, что лучше всего опубликовать эти заметки. Возможно, они послужат отправной точкой в работе какого-нибудь исследовательского коллектива.

После того, как подготовил публикацию записей разговора с Пантелеймоном Сидоровичем, прошло несколько лет. Текущие дела не давали возможности вернуться к теме, начатой Ивановым, но чувство невыполненного долга не покидало. Я смотрел на маленькую плиточку камня: мне казалось, это не просто подарок, — завещание ученого, немой призыв продолжать его дело.

Все чаще и чаще приходила в голову мысль: надо организовать поиск родственников лаборантки Иванова — Инны. В секторе кадров учреждения, где работал Иванов, меня огорошили сообщением: почти все личные дела сотрудников института попали под бомбежку при эвакуации из Москвы в годы войны и полностью утрачены. Оставалось искать в Москве родственников девушки по имени Инна. Ни отчество, ни фамилия мне не были известны. А найти надо было. Вдруг у родственников остались какие-нибудь материалы о ее совместной работе с Ивановым, или, может быть, она рассказывала что-либо своим родным.

Иванов говорил, что Инна скончалась в больнице. Известна приблизительная дата смерти, известен институт, где она работала. Правда, не знаю, в какой больнице это произошло, но какая-то ниточка уже есть. Снова лихорадочные поиски, просмотр многочисленных историй болезни в больницах Москвы.

Я попросил одного из моих московских друзей помочь мне в этом деле. Не буду рассказывать, как сложно было осуществить поиск. Было такое ощущение, что ищем кольцо, потерянное в океане.

Прошло много месяцев. Однажды пришло письмо от моего друга. Он писал, что в одной из московских больниц все-таки отыскалась Инна, или, вернее, ее след. Выяснилось: Инна Александровна Севидова, поступившая в больницу такого-то числа с тяжелой травмой головы скончалась в тот же день и похоронена на таком-то кладбище.

Когда в руки попали эти данные, встрепенулся, поехал в Москву. В истории болезни, давно уже сданной в архив, увидел заветный адрес Инны Севидовой, адрес, где могут жить ее родственники.

В угрюмом старом доме пригорода Москвы встретили неприветливо. Пожилая, сгорбленная, вся седая женщина, мать Инны, Ирина Петровна, долго расспрашивала, кто я и зачем мне нужно ворошить давние дела.

Пришлось рассказать все: о моей встрече с Ивановым, о значении для науки его работ, о том, что если будет найден какой-либо след, мы сможем продолжать его дело у себя в институте.

Лицо старой женщины словно помолодело. Видимо, никто давно уже не говорил с ней о дочери. Она разговорилась, непривычно для себя разоткровенничалась. Ирина Петровна рассказала о намечавшейся любви дочери, ее мечтах о семейном счастье и о многом другом, что поверяет девушка своей матери в таких случаях. Старая женщина вспоминала все новые и новые детали из дорогого ей прошлого: «Инна со мною делилась о работе своей. Показывала какие-то записи, фотографии — да что я в них понимала»…

— Так, значит, записи все-таки были? — Я бросился к Ирине Петровне. — Где же они?

— А как же. Она вела дневник всех наблюдений, всех опытов. Как ни трудно было, а сохранила. Ведь память о ней, об Инне, словно душа ее здесь сохранилась.

Ирина Петровна подошла к комоду, вынула из него пачку листочков, аккуратно перевязанных ленточкой, какой-то тяжелый пакет и записку, написанную со слов Инны перед ее смертью в больнице.

Передавая все это, мать Инны смотрела на меня так, как будто лишалась всего самого дорогого на свете.

Записи Инны Александровны Севидовой были для нас настоящим открытием. День за днем, с методической точностью, Инна вела дневник. В нем нашли отражение все поиски и, что самое главное, было дано описание проделанных опытов. Были здесь и критические замечания. В записке, написанной с ее слов чужой рукой, было сказано:

«Мой дорогой друг. Сейчас, когда чувствую — осталось немного жить, могу сказать о своей любви к Вам. Жалею о своих несбывшихся мечтах. Живите, творите. Ваши гениальные идеи должны воплотиться в жизнь. Прощайте. Будьте мужчиной и по-мужски перенесите этот удар судьбы. Ваша Инна».

По чертежам Инны коллектив нашей лаборатории восстановил всю аппаратуру, учтя при этом ее критические замечания, оказавшиеся необычайно деловыми. Неоценимую услугу оказало содержимое тяжелого пакета. Это были дубликаты проб тех веществ, которые использовались для синтеза живого вещества. Производя полный анализ, мы сумели взять для опытов те же материалы, которыми пользовался Пантелеймон Сидорович.

Просматривая десятки и сотни раз записки Инны, наконец, нашли то, что я искал очень давно, — дату опыта, когда в автоклаве появилась жизнь.

Мои предположения оправдались: в этот день на Солнце действительно была хромосферная вспышка необычайной силы. Значит, правы были мы, когда строили предположение о необычных условиях опыта. Значит, действительно, можем повторить эксперимент, если будем знать день и час начала новой хромосферной вспышки на Солнце.

Мы погрузились в специальную медицинскую литературу, посвященную описанию связи многих болезней не только с прохождением пятен через центр меридиана Солнца, но и вообще с одиннадцатилетним циклом солнечной активности. Большое количество инфарктов, разнообразные случаи обострения ревматических заболеваний — все это сведено в аккуратные графики рядом с графиками жизни и деятельности Солнца.

В других литературных источниках мы увидели, как прослеживается связь многих периодически повторяющихся болезненных явлений с активностью Солнца. Вспышки заболеваний чумой, холерой, налеты саранчи и других насекомых на поля и деревья оказываются опять-таки связанными с такой работой Солнца.

Мы связались с биостанциями нашей страны и попросили сообщить интересующие нас данные. И вот к нам стали поступать необычные телеграммы. Черноморские станции сообщили об усилении активности медуз, предсказывающих крупные изменения погоды в связи с солнечной активностью. Биостанции Южного Урала рассказали о начинающемся нашествии гусениц особого вида бабочек, пожирающих листву берез.

В тот же вечер геофизики обсерватории сообщили о начавшейся хромосферной вспышке на Солнце. Значит, прогноз животных был точным и своевременным. Они предвидели вспышку задолго до сигналов специальных аппаратов. В следующий раз мы доверились живым «приборам» и успели подготовиться к опытам.

Итак, опыт начался

Работа над созданием автоклава и загрузки его массой по рецепту Пантелеймона Сидоровича заняла очень много времени. Когда было все завершено, стали ждать сигналы биостанций. И вот он — заветный час!

Немедленно загудели включенные в сеть приборы. Учитывая несчастье, происшедшее с Инной, одели автоклав в специальную решетку с вделанными в нее смотровыми небьющимися стеклами. Часть смотровых стекол была занята киносъемочной аппаратурой. Замечу, что контрольная проба работы этого автоклава, сделанная до хромосферной вспышки, как и ожидалось, никаких результатов не дала. Пульпа не оживала.

Пульпа. Оказывается, очень хитро было приготовить ее. Из дневника Инны мы узнали, что Иванов додумался включить в состав пульпы неорганические ферменты того особого растения, которое называется марена. Ему как-то стало известно, что ферменты марены помогают при сложнейших заболеваниях почек, способствуют растворению камней. А камни в почках, по существу, тот материал, который и нами использовался для составления пульпы. Это кальцит, настоящий органический кальцит — тот минерал, который не всеми учеными признается. Его называют конхитом, минералом органического происхождения. Так вот этот конхит, растворенный в ферменте марены, явился основанием пульпы, которая была загружена в автоклав.

Как следовало из описания, первый час шла подготовка к опыту: разогрев пульпы, медленное повышение давления. Вся масса подвергалась в это время облучению, но не только ультрафиолетовыми лучами, как делал Иванов. Мы знали, что в это время на Землю обрушился поток первичных космических лучей. Мы ощущали дыхание Космоса на специальных приборах. В лаборатории стояла напряженная тишина. Только моторы жужжали, да все быстрее работали счетчики космической радиации, свидетельствуя о том, что хромосферная вспышка вступала в свою главную фазу. Зазвонил телефон — это геофизики сообщили о наступлении максимума хромосферной вспышки. Засверкали юпитеры, началась киносъемка.

Не отрываясь смотрели в стекла автоклава. Сначала медленно, как бы нехотя, пульпа зашевелилась, задышала, поползла вверх, Бесформенная масса медленно оживала.

Она поднималась по стенкам автоклава, вспучивалась, в ней засверкали мутноватые грани зарождавшихся кристаллов и вдруг, именно вдруг — эти кристаллы ожили. Они превратились в пятигранные существа. Число их быстро множилось, заполняя автоклав. Движение их стало бурным до неистовства. Да, мы правильно поняли причину многочисленных неудач опытов Иванова. Он не учел и не мог учесть влияния космических лучей.

Наступал опасный момент. Вся работа автоклава была переведена на дистанционное управление. Все вышли из комнаты. Включилась скоростная киноустановка, снимавшая то, что происходило в автоклаве. И вдруг — взрыв, невероятной силы взрыв потряс здание! Не выдержал автоклав. Таким взрывом завершился и опыт Иванова.

Когда снова вошли в комнату, где происходил эксперимент, царивший разгром поразил нас. Автоклав разлетелся на тысячи мелких кусков. Некоторые из осколков пробили даже защитную решетку, первые ее звенья. Были повреждены объективы некоторых киноаппаратов. Но самое главное — кинопленка — была цела.

На полу подобрали куски рожденных пятиугольников — первопентов. Они чем-то напоминали членики морских лилий. Каждый пятиугольный членик представлял часть крупного кристалла дендрита. Немедленно все пентагональные кусочки были направлены в лаборатории для исследования.

Проявлена и отпечатана кинопленка. Все собрались в кинозал. Механики включили проекционный аппарат. Разложенное на первичные элементы время взрыва, длившегося доли секунды, было растянуто примерно на 20 минут. Как в сказке изменилось понятие о времени и о событиях.

Сначала мы увидели слабое движение в пульпе. Увеличив изображение, можно было отчетливо рассмотреть, как в пульпе стали появляться чечевицеобразные кристаллы. Они были то трехгранными, то четырехгранными, то шестигранными.

Такие формы недавно были обнаружены в метеорите Оргейль, выпавшем во Франции 14 мая 1864 года. В свое время химический состав их ввел в заблуждение ученых. Это была углекислая соль магния и железа. По форме же в ней просматривались чечевицеобразные шестиугольники и какие-то тела решетчатой структуры, очень сходной с водорослевой.

Затаив дыхание, мы смотрели на экран. Медленно-медленно, неуловимо для глаз, стал вспучиваться автоклав, изогнулось не только стекло, но стальные стержни автоклава. Как змеи поползли по стеклу трещины. Они расширялись, увеличивалось зияние между целыми кусками. Через одну из трещин высунулась тонкая ветвистая дендритоподобная трубочка, за ней другая, третья… У трубочек сразу были отчетливо видны пятиугольные ограничения. Трубочки шевелились, напоминая резиновый шланг. Постепенно весь автоклав ощетинился ими, как лапами осьминога. Автоклав распирало от обилия рожденной в нем жизни. Ясно, что взрыв и произошел от этой тесноты.

Еще минута, и на экране столь же медленно стали расходиться феерические осколки стекла разной формы. Это была поистине сказочная картина. Разлетелись на куски и части стальной опоры. Один из кусков остроугольной формы прошел через стальную ограничительную сетку. «Так вот как была убита Инна», — мелькнуло в мыслях. Убита рожденной ею же самой жизнью.

А частички первичной жизни продолжали извиваться и после взрыва. Сколько времени они шевелились, сказать трудно. Мы вошли в экспериментаторскую немного спустя после аварии. Куски пятиугольников были уже мертвы. Значит, срок жизни их относительно небольшой. Может, в условиях повышенного давления они жили бы дольше. Все это выяснится при следующих опытах. Сейчас нам важно было одно: мы экспериментально впервые в мире подтвердили возможность получения зримых живых существ.

Палеомутации в автоклаве

Теперь стало понятно, почему Иванову потребовалось путешествовать во времени, почему вдруг кристаллограф занялся палеонтологией. Получение искусственных дендритных форм жизни привело к мысли о необходимости подтверждения существования таких организмов в далеком прошлом. Палеонтологии известны неожиданные мутации — быстрые скачки в развитии живого мира. Так, в кембрийский период, начавшийся 570 миллионов лет тому назад, внезапно возникли многочисленные жизненные формы. Такие же неожиданные мутации известны были и для других геологических периодов.

Особенно загадочны так называемые граптолиты, появившиеся в ордовикском и силурийском периодах. Многие из них напоминают типичные дендриты. Ну и, конечно, когда мы проследили по палеонтологическим справочникам, как развивалась в прошлом жизнь, как появлялись, а иногда исчезали дендритные формы, нам стало понятно, что природа в огромном эволюционном эксперименте, действительно, сумела отобрать только те формы, которые прошли многочисленные жизненные бури, те, которые выдержали битву со средой.

Не буду рассказывать о тех длительных экспериментах, которые мы вновь и вновь повторяли в бесчисленных вариантах. Разумеется, нельзя было полагаться на капризы Солнца, да в этом и не было нужды. Физики предоставили в наше распоряжение мощные ускорители частиц высоких энергий. Меняя состав и силу излучения, постепенно нашли наиболее благоприятную дозировку, которая дала возможность безотказно получать желаемый результат. В автоклаве действительно рождались различные формы жизни, и самыми жизнеспособными среди них были пятиугольные.

Мы много раз повторяли опыт Иванова и научились прекращать работу автоклава задолго до взрыва. Научились выращивать хрупкие первые жизненные формы, охраняя их от губительного, как потом оказалось, действия космических лучей. Удивительна диалектика природы! Космическое излучение, дающее жизнь, само же потом ее и уничтожает. Наши питомцы подолгу жили в специальных пентариумах — аквариумах, где мы изучали их повадки и жизнь.

Жизнь! Она ограничивалась у них чрезвычайно примитивными формами, очень похожими на брожение, но это уже была жизнь. Она действительно складывалась из суммы первичных форм движения, характерного для любой пятиугольной минеральной формы. Эти жизненные формы в виде живых минералов — пятиугольников были наполнены единым раствором, в котором и осуществлялись первые жизненные процессы, происходил первичный обмен веществ. Они уже отбирали из окружающей среды полезные для них химические соединения и выбрасывали вредные. И они двигались!

Вот так же в далекие геологические периоды происходило формирование разнообразных жизненных форм. Зарождение жизни, как мы убедились, — это не какая-то единая первичная ступень, но целая серия разнообразных, очень сложных попыток возникновения живых существ. Дальше вступали в действие могучие законы естественного отбора.

Нам также удалось продлить жизнь первопентов в иной, не современной атмосфере. Это, конечно, подтверждало гипотезу о том, что древняя атмосфера Земли была совершенно иной, не сходной с нынешней.

Несколько раз у нас в автоклаве получались странные существа древовидной формы. Они были какими-то студенистыми. Размером не более 2—3 сантиметров. Отчетливое древовидно-дендритное строение сближало их с древнейшими существами — граптолитами. Получение граптолитоподобных форм было связано со случайным недосмотром лаборанта, высыпавшего в автоклав вместо порошка кальцита одно из растворимых сернистых соединений, давшее в автоклаве сероводородную среду.

По одной из гипотез, граптолиты жили в условиях сероводородного заражения, в среде, очень сходной с той, которая сейчас наблюдается в Черном море, на глубине свыше двухсот метров. Значит, правы авторы гипотез, связывавшие возникновение граптолитов с особой средой их обитания.

Вполне естественно возникло решение продолжать опыты получения граптолитоподобных форм в изменяющейся среде с различной концентрацией сероводорода. Изменяя среду, мы стали получать многочисленные новые формы. По существу, мы получили ряд организмов, удивительно напоминающих эволюционные скачки — мутации развития граптолитов.

Это были палеомутации в автоклаве! Мечта очень многих поколений ученых, которую нам удалось осуществить на основе работы Пантелеймона Сидоровича Иванова и лаборантки Инны Александровны Севидовой.

Работы продолжаются

Что можно еще добавить? Конечно, это лишь начало разработки планов дальнейших исследований. Мы сейчас в своих опытах стоим на грани моделирования процессов эволюции, причем, как выяснилось, имеем возможность подбирать различные условия, формировать примитивные первичные организмы различных геологических эпох.

Само собой разумеется, что в нашей работе стали принимать участие специалисты очень многих направлений: физики, химики, механики. Каждый из них по-своему помогал решать те или иные задачи. Чего не было у Иванова.

Электрики-физики придумали своеобразные электрические сита, в которые процеживалась первичная жизнь, обогащая ее элементами движения материи. Химики подбирали новые составы пульпы. Минералоги, уже свыкшиеся с необходимостью расчета электрохимических связей в пятиугольниках, помогли точно определить, какую энергию нужно применять для ускорения так называемой мутации.

Большую помощь оказали генетики, которые стали следить за законами формирования наследственной передачи тех или иных признаков у этих первичных форм жизни. Оказалось, что, действительно, есть определенная связь Между теми законами, которые существуют в минералогии и геохимии, и теми качественно новыми законами, которым подчиняется вещество, перешедшее грань от неживой природы к живой, от 3—4—6-угольников к пятиугольникам.

После первых же удачных опытов мы решили сообщить матери Инны, что дело ее дочери не пропало.

Собрались съездить к ней с фотографиями, с кинофильмом и с благодарностью вернуть записи Инны. Но поездка в Подмосковье оказалась напрасной: Ирина Петровна скончалась вскоре после того, как передала мне записи своей дочери.

Вот, собственно, и все, что я пока могу рассказать. Работы по созданию искусственных форм жизни продолжаются.