Рано утром мне принесли фототелеграмму. Это был вызов в Москву — из центральной редакции геологической литературы…

Перелет из Свердловска в Москву стал теперь сплошным удовольствием. Исчезли многочисленные неудобства, встречавшиеся раньше почти на каждом шагу. Особенно был труден путь от города до аэродрома. Теперь: все просто. Я довольно быстро преодолел путь на сверхзвуковом реактивном самолете, затем на вертолете и вскоре оказался на площади Дзержинского, на пути в издательство.

В наше время все дороги действительно ведут в Москву. Не было случая, чтобы там меня не окликнули мои ученики. При встречах с ними в самом невыгодном положении оказываюсь я. За многие годы работы в институте студентов прошло столько, что трудно подсчитать их количество, не то что запомнить. Как правило, в памяти остается розовощекое молодое существо, чуть-чуть (или сильно) вздрагивающее от неожиданных вопросов на экзаменах. А затем, через много лет, это существо трансформируется в солидного гражданина или изящную даму. Вот и начинаешь гадать — кто это: Петя Сидоров или Вася Зайцев, Муся Гладкова или Нина Зверева? Многие из них, видя мои затруднения, сразу называют имя, фамилию, год окончания института и перечисляют всех своих однокашников. С такими разговаривать легко.

Не успел я ступить на тротуар у метро Дзержинская, как сразу же столкнулся с двумя солидными товарищами. Мы извинились друг перед другом. Я хотел пройти дальше, но они остановили меня, назвав по имени и отчеству.

Оба были неузнаваемы. Принадлежность к геологам выдавал тот типичный отпечаток, который накладывает на человека длительное пребывание в тайге или в тундре. Это и загар, и длинная борода, и уверенная поступь, и много других, порой неуловимых, мелких черт.

Они недолго держали меня в неведении и довольно быстро «рассекретили» свои фамилии и, что главное, студенческое прозвище. Это были выпускники нашего института Миша Болотников и Паша Иванов. То есть, сейчас, конечно, Михаил и Павел. Дипломный проект они защищали лет семь-восемь тому назад. Они и в студенческое время были неразлучны, и сейчас оба работают в Северном крае. Студентами они вечно шумно спорили друг с другом. Спор часто принимал такие формы, что ребятам приходилось их разнимать. Вот за эту-то особенность их и прозвали «закадычными врагами».

Особенно отличался Миша Болотников — гроза многих преподавателей института. Он всех мучил бесконечными вопросами. Дни и долгие вечера он просиживал в библиотеках, выуживая из журналов новинки. Ими он и подавлял тех преподавателей, которые не очень жаловали своим вниманием литературу даже по своей специальности.

И здесь, при встрече, оба сразу стали спорить, мешая друг другу рассказывать. Пришлось вступиться мне и дать слово сначала одному, потом другому.

Эстуарии Беломорья

Не обращая внимания на язвительные реплики своего друга, Миша продолжал повесть о своей работе. Он вспомнил давно забытый мной эпизод студенческих лет, когда он, предполагавший, что ему все известно, не мог ответить мне на элементарный вопрос о том, что такое эстуарий. Теперь-то он, конечно, знал, что это открытые в море устья речных долин, подверженные действию приливов.

— И подумать только, — восклицал Миша, — именно эти эстуарии определили дальше все мои интересы.

— Вы, наверное, помните, — говорил, увлекаясь, мой собеседник, — что недавно в нашей печати появилось много статей о том, как запрячь в турбины… Луну, использовать энергию приливов. И все эти проекты основаны на изучении эстуариев.

Помню ли я! С необузданной энергией приливов был связан один из самых жутких эпизодов в моей жизни, едва не закончившийся трагически.

Это было в Мезенском эстуарии, проще говоря, в устье Мезени. Мы возвращались из зоны верховьев реки на плоскодонных лодках, перегруженных образцами горных пород. Конечный пункт путешествия — город Мезень — уже был виден. Но чем ближе к городу — тем труднее плыть. Река волновалась, течение ее замедлилось, а потом наши лодки понесло вверх. Это начался прилив. Река вздыбилась. Бурный поток мутной воды мчался со стороны моря. Лодку стало заливать. С другой лодки раздались крики о помощи.

Пристать к обнаженным, крутым скалам было невозможно. Вода поднялась на несколько метров. Еще немного — и обе наши лодки были бы перевернуты и разбиты. Нас спас небольшой овраг, вдававшийся своим устьем в реку. Нам удалось направить в него свои лодки и там уцепиться за кусты.

А мой собеседник, в тон этим воспоминаниям, рассказывал о способах, которые разработали энергетики для покорения и обуздания страшной мощи прилива. Он говорил об энтузиасте строительства приливных электростанций, кандидате наук Льве Борисовиче Бернштейне. Этот человек разработал проект постепенного ввода в эксплуатацию ряда приливных электростанций. Если бы не война — были бы уже построены Кислогубская и Лумбовская электростанции. А там стали бы в очередь Мезенская, Кулойская и другие. Включенные в общее энергетическое кольцо, они давали бы десятки миллионов киловатт-часов электроэнергии.

Ядовитая реплика Павла чуть-чуть приостановила вдохновение рассказчика. А Павел задал вопрос, который всегда возникает у тех, кто возражает против увлечения строительством электростанций в зоне побережья Северного края: «Там же нет рудной базы. Для чего там электрическая энергия, если нечего добывать и нечего перерабатывать!»

Начался спор. Мне пришлось чуть ли не разнимать «закадычных врагов». Павел, наконец, согласился дослушать до конца «все эти романтические бредни».

— Нет, не бредни! — яростно возражал Михаил. — Электростанции нужны, они изменят весь облик Севера. И руда там должна быть, и заводы будут построены, и всей стране пойдет ток приливных электростанций. А романтику мы не выдумываем, она сама к нам приходит.

— Помните, — говорил он, — как мы в студенческое время спорили о книге Галактионова и Аграновского «Утро великой стройки»? Многие тогда заявляли (и он с укоризной посмотрел на своего друга), что это романтика надуманная. А сейчас я знаю, что авторы в своей книге не раскрыли и тысячной доли тех интересных дел, которыми занимается инженер-геолог. Ведь каждая буровая скважина, заложенная в створе плотины, — это увлекательная повесть о прошлом Земли, это залог устойчивости будущего сооружения. Сотни плотин были прорваны в Западной Европе и в США, и каждый раз погибали тысячи людей, уничтожались плоды труда огромных коллективов. И все это случалось из-за глупой экономии на инженерно-геологических работах. А в нашей стране нет прорывов плотин, потому что все изыскания ведутся очень тщательно и всегда доводятся до конца.

Миша увлеченно рассказывал о своем проекте инженерно-геологических исследований в устьевой зоне реки Мезени. Они пока еще дороги и проходят слишком медленно. Михаил предлагал бурить, не извлекая керна, применяя методы ядерной геологии, чтобы во много раз сократить средства и время, необходимые для изысканий. Это и явилось причиной его приезда в Москву.

Непочатые запасы

Паша Иванов не был таким эксцентричным, как его друг. Он говорил медленно, не спеша. Но мысли его ложились, как краски на геологической карте — ровно, уверенно.

Его тоже увлекла мысль — поднять к жизни этот суровый край. Но в основе его проекта лежало не увлечение «никому не нужными приливными электростанциями» (тут он покосился на Михаила), а делом. Он так и сказал: «А делом, которым должен заниматься настоящий геолог».

Сам он занимался поисками нефти. Можно, конечно, добавил он, искать и другие полезные ископаемые, но нефть привлекает своей загадочностью. Ведь надо суметь найти залежь, расположенную на глубине в несколько километров от поверхности. Вот где романтика!

Он доказывал, что на севере нашей страны есть три перспективных на нефть района: Ухто-Печорский, Западно-Сибирский и Мезенский. Исторически сложилось представление о том, что нефть в первую очередь надо искать в Ухто-Печорском районе. Это вполне естественно: нефть на Ухте была известна еще в XVIII столетии. Еще в 1745 году здесь добывались десятки тонн нефти, здесь же они и перерабатывались. Санным путем в Москву доставлялось до 16 тонн керосина в год. По тем временам это была огромная цифра.

Еще не полностью выявлены перспективы Печорской части этого района. Особенно перспективной может быть Печорская низменность. Там сейчас ведутся работы. «Да и не мне вам говорить об этом, — сказал Паша, — ведь этот материал вошел еще в вашу докторскую диссертацию».

Другой район — Западно-Сибирский — поднят к жизни в последние годы. Долгое время он считался бесперспективным. Но нашли горючий газ в районе Березова, затем во многих скважинах показалась нефть, и сейчас геологи подходят уже к промышленному освоению не только северной части, но и вообще всей Западно-Сибирской низменности. Скоро здесь будет «Третье Баку».

Но вот Мезенский район вообще не изучается. А здесь перспективы тоже могут быть грандиозными.

Единый тип геологического строения усматривают геологи для огромных пространств, протянувшихся от Мезенской и Чешской губы через районы Сыктывкара, Кирова, Казани, Куйбышева, Саратова почти до Волгограда. В южных и центральных частях этой зоны выявлены скопления нефти. Саратовские, куйбышевские, казанские геологи пробурили десятки тысяч скважин. Саратовский газ поступает в Москву. Куйбышевская и татарская нефть наполняет нефтепровод «Дружба». Геологи уже открыли Сырянское месторождение нефти в Кировской области. И только Мезенская часть этой зоны остается беспризорной.

— Вот где настоящие энергетические резервы Примезенья, — резюмировал Паша Иванов. — Надо только начать здесь глубокое бурение. Я и приехал сюда с проектом заложения этих скважин. Вот здесь в портфеле все расчеты.

Мысль поднять к жизни Мезенский край уже не раз возникала у исследователей. Паша Иванов повторил путь многих энтузиастов Севера. Кто знает, может быть, ему удастся доказать необходимость глубокого бурения северных районов. Я уточнил ему места заложения первых скважин, напомнив забытые факты о выходах газа в верховьях притоков Мезени: Рочуги, Блудной и других, — о перспективных на нефть куполах, расположенных в Мезенской петле.

И вот уже все трое мы размечтались о том, что будет в дальнем северном краю через несколько лет. Мы уже видели промышленные центры, располагающиеся вокруг нефтяных промыслов, на необъятных просторах Мезенского и Лешуконского районов. Здесь же на базе естественного газа мы «построили» заводы, вырабатывающие разнообразную продукцию — от пластмасс до изделий из искусственного меха.

С огромной энергией, которую мы получим от нефти, сольется ток, полученный от приливных гидроэлектростанций. По этому преображенному краю мы «проложили» железные дороги, газо- и нефтепроводы…

Мы расстались, договорившись о встрече.

Геокриологи

Не прошел я и двадцати шагов по проспекту Карла Маркса, как снова услышал свое имя. На этот раз меня приветствовали миловидная дама и молодой человек.

Это были тоже мои ученики: Женя, нет, теперь Евгения Васильевна Полозова, нет, теперь Михайлова с мужем — Григорием Григорьевичем. Конечно, я сразу же спросил, кто они и где работают.

— Раньше, — смеялась Евгения Васильевна, — мы были мерзлотоведами. Это было понятно всем. О «вечной» мерзлоте знали многие и понимали, кто мы. А сейчас нас переименовали. Теперь мы — геокриологи, но занимаемся тем же.

Оказалось, что оба они учатся в аспирантуре в одном из филиалов Института мерзлотоведения.

И новый каскад фактов, мыслей, научных гипотез и предположений обрушился на меня.

Мысли Григория были связаны с освоением северных зон Западно-Сибирской низменности. Вот где действительно сосуществуют лед и пламень! Поверхностные участки покрыты «вечной» мерзлотой, а внизу, на глубине около двух километров, обнаружен кипяток. Да, подземные воды с температурой более ста градусов. Вот это необычайное соседство и дало простор самым смелым проектам. Конечно, заманчиво растопить льды и вернуть к жизни необъятные территории.

Григорий рассказывал о проекте бурения глубоких скважин для вывода на поверхность горячих вод. Строение пластов там таково, что воды пойдут самотеком к поверхности. Надо будет только направить их в соответствующие места.

— Недавно, — говорил Григорий Григорьевич, — у нас в институте, на научном семинаре, рассматривались некоторые зарубежные работы по борьбе с «вечной» мерзлотой в Канаде и на Аляске. Первое Аляскинское шоссе, построенное без учета геокриологических данных, уже давно превратилось в непроезжую топь. Автомобили здесь не только проваливались в оттаявший грунт, но и вмораживались в лед в зонах прорыва на поверхность мерзлотных вод. Много неприятностей доставляет мерзлота зданиям. Это очень хорошо описано в романе Ажаева «Далеко от Москвы».

Чтобы не коробились здания, в Канаде прокладывают в земле систему труб центрального отопления и отапливают землю круглосуточно. Много непроизводительных затрат приходится делать и в нашей стране.

И вот сейчас в нашей стране наметилась возможность навсегда покончить с «вечной» мерзлотой, растопить льды и вернуть к жизни необъятные территории.

Вывод на поверхность горячих вод изменит и условия строительства на нашем Севере. Там появятся новые города, совхозы, горнорудные предприятия. Проект Григория Григорьевича — это лишь маленькая часть работ огромного коллектива.

А Евгения Васильевна оказалась геобиокриологом. Она изучала условия сохранения в вечной мерзлоте остатков разнообразных организмов.

— Нет, нет, — сказала она, видя мое поползновение вмешаться в сферу ее деятельности, — не только мамонты, тритоны, бактерии, которых находили и даже иногда оживляли. Нет, нас интересует все живое, что могло сохраниться в мерзлоте. А вдруг удастся найти трупы, нет, не трупы, а тела замерзших людей прошлых эпох? Нужно продумать весь комплекс мероприятий по их оживлению. Это, конечно, невероятно трудно, но все-таки возможно.

Тут уж я дал волю своим возражениям. Если мы сумели оживить тритонов и бактерий из мерзлоты, то это не значит, что мы сумеем оживить все остальные организмы. Заниматься этими делами сейчас, когда наукой еще не разработаны эффективные методы оживления животных, — это значит портить и безвозвратно уничтожать ценнейший научный материал. Ладно уж, тритонов и мелких животных не жалко, их оживление, размораживание необходимо для эксперимента, но крупных животных и тем более людей лучше пока и не искать.

Как много археологи говорят о навсегда испорченных памятниках, неумело разрытых в прошлом столетии! Тогда была погоня за золотыми предметами, утварью, костными остатками, а все остальное выбрасывалось. Уничтожены были и кусочки углей от кострищ, и древесина, встреченная в курганах. А сейчас, с помощью изучения явлений распада радиоактивного углерода, можно было бы определить возраст многих стоянок. Но документы, по которым мы могли бы это сделать, безжалостно выброшены. Говорят же, что Трою разрушил Шлиман — тот человек, который всю жизнь стремился ее обнаружить. И что же? Неумелыми раскопками он уничтожил значительную часть троянских сокровищ!

А что если и в вечной мерзлоте мы уничтожим документы прошлого? Так ведь уже было! Те мамонты, которые были обнаружены в окрестностях Березова и на Таймыре, уже безвозвратно утеряны для науки, хоть они великолепно сохранились в слоях вечной мерзлоты. Их мясо было настолько свежим, что его с удовольствием ели собаки.

Мои геокриологи упорно не соглашались со мной. Выходит, говорили они, сейчас надо прекратить все исследования и ждать, когда наука сможет на все сто процентов отвечать на все вопросы? Да тогда наука вообще не сможет развиваться, без этого не научиться размораживать и оживлять организмы прошлых эпох.

Признаюсь, я убежал от своих собеседников. Чтобы собраться с мыслями, я пошел в сквер, к памятнику Карлу Марксу. Там, на скамеечке, можно было отдохнуть от этого изобилия противоречивых идей.

Но судьба в этот день не сулила мне покоя. Рядом сидел человек, черты которого показались мне знакомыми. Мы долго поглядывали друг на друга. Он, наконец, спросил: «Это вы ли, Анатолий Алексеевич?» Так и есть. Это был мой товарищ, сотрудник одного из геологических учреждений Севера, с которым мы работали много лет тому назад над изучением геологии Севера.

У старого скита

Он тоже приехал в Москву с проектом. Летом он был на реке Тобыш, притоке Цыльмы, впадающей в Печору. Тобыш берет свое начало у Полярного круга. Протекая с севера на юг, река прорезает ледниковые отложения, сформировавшиеся здесь около ста тысяч лет тому назад.

Я был на Тобыше в начале своей геологической деятельности. Меня поразило абсолютное безлюдье этой реки. Лишь километрах в ста пятидесяти от устья там есть дом. Это древний скит, основанный старообрядцами, бежавшими сюда в Петровские времена. Дом, построенный ими, позднее сгорел, но постройка потом была восстановлена. В ней и сейчас находятся старые иконы, спасенные от пожара. Изредка, летом, сюда приезжают под видом богомолья местные жители. Именно «под видом» — старая вера трещит по всем швам, и главное, что их интересует, — это охота и рыбная ловля на безлюдной реке. С богатой добычей возвращаются они с такого «богомолья».

Мой собеседник напомнил мне некоторые факты. Он спросил, помню ли я скопления глыб каменных углей на бечевниках у скита.

— Да, помню, — ответил я.

Еще в тридцатых годах нашего столетия был разговор об этих углях. Мы высказали гипотезу о том, что они принесены ледником из района Воркуты, в то время недавно открытой. Высказали гипотезу и успокоились.

А что если угли местного происхождения? Вот этот вопрос и поставил мой друг-геолог. Он напомнил, что в этих же районах мной были установлены породы, накопившиеся двести миллионов лет назад на суше, а не в морских условиях. А если так, то у старого скита, да и вообще по всей реке Тобыш, может располагаться крупный угольный бассейн, может быть, еще больший по размерам, чем Воркутинский.

Мой друг и приехал в Министерство отстаивать план поисково-разведочных работ на уголь. Этим углем, так же как и Воркутинским, можно снабжать и Ленинград, и базы Главсевморпути в устье Печоры. А может быть, он пойдет и на Урал, так нуждающийся в углях.

Старый товарищ расстроил меня. Что же, выходит, я многие годы знал факты, говорящие о возможности открытия на Севере крупного угольного бассейна, и не сумел их осмыслить, успокаиваясь придуманной мною же гипотезой?

Как необходимо периодически пересматривать устоявшиеся взгляды и направлять на старые объекты свежих людей!

Сполохи Таймыра

С неприятным осадком на душе я добрался в тот день в издательство. Мы быстро разрешили все вопросы.

Разговорились с сотрудниками издательства. Я рассказал о той обойме впечатлений, которые я почерпнул по дороге. Мне было непонятно только обилие северян в этот день в Москве.

Все оказалось очень просто. Редактор рассказал мне о том, что сейчас разрабатывается вопрос о комплексном изучении Севера. Для этой цели вызывают с места всех энтузиастов-исследователей, всех, кто выдвигает по этой части нашего Советского Союза какие-либо интересные и ценные проекты и гипотезы.

Значит, я в этот день прослушал часть тех предложений, которые лягут в основу плана всестороннего развития Севера. Конечно, не все эти предложения будут приняты, но сколько будет выдвинуто других идей и проектов, о которых я еще не слышал!

Здесь же мне дали на рецензию рукопись «Сполохи Таймыра», написанную одним из таких же энтузиастов освоения Севера. Автор много лет работал на Таймыре и на Полярном Урале. С большой любовью он описывал картины Севера, озаренные «сполохами» северного сияния. Но не красоты севера заставили автора написать эту книгу. Его влекли идеи освоения богатств Таймыра и Полярного Урала. Начало книги было посвящено гипотезе о продолжении Урала на Таймыр.

В самом деле, где северное окончание Уральских гор? Одни считают их продолжением Новую Землю, другие предпочитают «утопить» Урал в Карском море, а третьи тянут наш хребет на Таймыр.

Автор книги использовал эту гипотезу для доказательства огромных перспектив Таймыра. Если Уральские горы протянулись на Таймыр, значит, там можно встретить все, что есть на Урале: медные и железные руды, золото и платину — это может служить базой для индустриализации Севера. И автор подробно анализирует те признаки, на основании которых можно начинать крупные работы по освоению этих территорий.

Возвращаясь домой, я уже в дороге был поглощен рукописью. Ее автор, конечно, совершенно правильно ставит все эти вопросы, он собрал огромный материал, подтверждающий правильность его гипотезы. Да, идею промышленного освоения Таймыра непременно надо поддержать.

Вот таким был этот день, главную часть которого я провел на проспекте Карла Маркса. За это время я словно обошел необъятные просторы еще пока не обжитых частей нашей Родины. Словно вернулась молодость, которую я провел в этих суровых, но прекрасных краях. Мы и тогда мечтали поднять их к жизни, и многое сделано за эти четверть века. Но насколько смелее стали теперь проекты исследователей, насколько больше наши силы!