Всем хорош был солдат Джанбеков. Волосы и глаза, как смоль, лицом смугл, брови вразлет, а про фигуру и говорить нечего: высокий, стройный. Всегда подтянут, характером спокоен, рассудителен. По-восточному мудр, хвастать не любил, хотя, наверное, немало мог бы порассказать. Рядом с другими наградами на его груди красовалась медаль «За оборону Сталинграда». А это, согласитесь, немало: иному ордену ровня.

При всяком удобном случае мы его на глаза начальства выставляли — пусть думают, что у нас все такие.

Но была у Джанбекова слабость. Он мне о ней рассказал потом по секрету перед одной операцией.

Фашисты установили на высотке пулемет и такое место выбрали, что он не давал нам головы поднять. Ну что ты будешь делать — нет житья, и только. Бывало, возьмешь пилотку, наденешь на рукоятку шанцевой лопаты да высунешь из окопа — через две минуты одни клочья останутся и от рукоятки, и от пилотки.

Решили мы тогда расправиться с этим пулеметом, подползти ночью к окопу и забросать его к чертовой бабушке гранатами. Стал я думать, кого послать. Остановил свой выбор на Джанбекове и еще одном солдате. Вызвал обоих, объяснил задачу.

— Ясно? — спрашиваю.

— Ясно, — отвечают.

Солдат повернулся, ушел, а Джанбеков остался. Переминается с ноги на ногу, голову опустил.

— В чем дело? — спрашиваю.

— Назначь кого-нибудь другого вместо меня, лейтенант, — наконец, выдавил он из себя.

Я посмотрел на него внимательно — не болен ли?

— Не болен, — говорит, — только очень прошу.

— Ну хорошо, — решаю, — пошлю другого, а ты мне объясни, что за причина.

Присели, закурили.

— Понимаешь, лейтенант, боюсь я гранаты. Не умею бросать, и сколько ни бился, научиться не могу. Выдерну чеку, прижму взрыватель пальцем, надо кидать, а я пальцы разжать не могу. Все кажется, что она рядом где-нибудь упадет и разорвет меня в клочья.

— Что же ты за всю войну ни одной гранаты не кинул?

— Не кинул.

Подивился я тогда, посмеялся, Но вскоре совсем не смешной случай произошел. Готовились мы к наступлению. Обстоятельно, солидно готовились. Подобрали у себя в тылу местность, похожую на ту, что лежала перед нашими окопами. Разведка уже выяснила огневые точки врага. Мы обозначили их на нашем полигоне и стали тренироваться. Оказался я как-то рядом в Джанбековым. Ползем. И тут мне пришло в голову задачу поставить. Кричу:

— Прямо перед тобой пулемет. Забросать гранатами.

Не скрою, с умыслом дал команду. Думал: научу Джанбекова гранаты бросать. В таких случаях, на учениях, ребята схватят камень или ком земли — что под руку попадется — и пуляют. А Джанбеков хвать из-за пазухи настоящую боевую гранату, — видно, носил все-таки с собой — размахнулся и выбросил руку вперед.

Первая мысль моя была: а говорил, не умеет гранату бросать. Потом обожгло: что же он делает, ведь так и в своих угодить можно — учение все-таки. Приник к земле, жду. Нет взрыва! Гляжу, а Джанбеков так и застыл с гранатой в распростертой руке. Как на плакате, что обычно у торговых точек военторга висели.

Подполз я к нему поближе, как можно спокойнее спрашиваю:

— Что же ты, куриная голова, и чеку у гранаты выдернул?

Пошлепал побелевшими губами Джанбеков, наконец выговорил:

— Выдернул, лейтенант.

Мне совсем скучно стало. Дело в том, что чеку обратно на место очень трудно вставить.

— Вот, — говорю, — и будешь теперь так до прихода саперов лежать, будто солдат в атаку призываешь.

— Что же делать? — спрашивает Джанбеков.

А я сам ничего путного придумать не могу. Первое, что пришло в голову, — надо людей подальше убрать.

— Встать! — командую солдатам.

Встали ребята, с удивлением глядят на Джанбекова, некоторые поближе подходить стали, обсуждают ситуацию, советы посыпались.

— Кругом! — командую. — Бегом, марш!

Убежали солдаты, остались мы с Джанбековым вдвоем. Он слезно просит:

— Уходи, лейтенант, чего вдвоем погибать. Сам виноват.

Я его успокаиваю, как могу.

— Ты, — говорю, — брось хреновину пороть. Вдвоем придумаем что-нибудь, а один, как пить дать, погибнешь.

Помолчали.

— У меня рука затекла. Не выдержу, — говорит.

— А ты опусти руку, чего как Чапаев на тачанке.

— Боюсь, — отвечает. — Не слушается рука, так подальше от головы и тянется.

— Вот что, — наконец решаюсь я, — бросай гранату к чертовой бабушке, никого из наших впереди нет. Головомойку, конечно, получим, зато живы останемся.

Он с трудом откинул руку назад, сильно замахнулся, а гранату выпустил в последнюю долю секунды. И закрутилась она, милая, совсем рядом, можно сказать, под носом.

До сих пор помню: вертится, как волчок, словно выискивая, куда нас побольнее ужалить. Я прижался к земле, голову обхватил руками, только что маму на помощь не зову. А может, и звал… Только вдруг чувствую: что-то тяжелое навалилось на меня и прижало к земле. И тут — взрыв!

«Все!» — мелькнуло в сознании. Полежал немножко, стал в себя приходить. Замечаю, зеленая трава в ноздрях щекочет, букашка какая-то по пальцу ползет. «Убило, что ли? — размышляю. — Должно убило, раз букашка. По мертвецам обычно разная живность ползает». Прошло еще несколько секунд.

— Джанбеков, — тихо так спрашиваю, не надеясь ответ получить. — Ты жив, Джанбеков?

Он пошевелился, отвечает:

— Кто его знает? Может, жив.

— Жив! — уже кричу я. — Если ты отвечаешь, а я слышу, значит, оба живы!

— Может, ранены? — говорит Джанбеков. Щупаем руки, ноги, головы — нигде не больно и крови нет.

— Ты чего на меня навалился? — сердито говорю я. — Аж дохнуть нельзя было.

— Извини, лейтенант, боялся, что из-за моей глупости погибнешь.

Приподнялись мы, посидели на земле и поплелись к своим.

— И как это не задело нас? — все удивлялся Джанбеков.

Подумал я и объяснил.

— Баллистику надо знать. Вот если бы ты чуть подальше бросил, обязательно хлестнуло бы. А так мы в «мертвой зоне» оказались. Знаешь, что такое «мертвая зона»?

— Откуда? — оправдывался Джанбеков. — У меня пять классов только. — И вздохнул: — Еще не привелось поучиться.