В один из последних дней войны вышли мы к широкой асфальтированной дороге. Залегли. Окапываться не стали. В то время только и разговоров было: «Капитуляцию подписать должны», «Гитлера в плен взяли», «Конец войне».
Лежим мы и ждем, когда нам официально о победе объявят, о полном разгроме фашизма. Сумерки спустились.
Только разложили мы свою снедь, вдруг слышу: вроде бы где-то в стороне автомобильный мотор постукивает. Все ближе, ближе. Подхватился я — и к дороге. Гляжу — метрах в ста пятидесяти по асфальту шпарит немецкая легковушка, а в ней что-то значительное поблескивает. «Мать честная, — мелькнула мысль, — вот повезло в самом конце. Не иначе генерал немецкий драпает, возьму его в плен — меньше ордена не дадут».
Бегу к дороге, расстегнул кобуру, выхватил пистолет и, как только машина поравнялась со мной, выпустил по скатам всю обойму.
Машина завиляла и остановилась. Перезарядил ТТ, пригляделся и обмер. В машине-то наш генерал сидит. Командир дивизии. Автомат на меня направил и молчит. «Убил, — думаю, — дурацкая башка. Своего командира дивизии убил».
Вышел генерал из машины и громко, как бы у леса, спрашивает:
— Кто стрелял?
Я от волнения слова выговорить не могу.
— Кто стрелял? — еще громче спрашивает генерал.
Делать нечего, выхожу.
— Я, — говорю, — товарищ генерал, стрелял.
Помолчал генерал, потом протягивает руку.
— Дай пистолет.
«Все, — думаю, — пристрелит на месте. Имеет полное право». Протянул пистолет. Он прицелился в какую-то кочку и точно все пули вогнал в нее. И вернул пистолет.
— Какое училище закончил? — спрашивает.
— Минометно-пулеметное.
— Плохо вас там стрелять учили.
Понял я, что самое страшное позади, и осмелел немножко.
— Никак нет, — говорю, — хорошо учили. Только больше из пулемета.
— Ну и что, умеешь? — уже улыбается генерал.
— «Чечетку» смогу.
Надо сказать, что в войну особым шиком считалось умение выбить пулеметом «чечетку».
— А ну, покажи.
Подкатили пулемет, «чечетка» у меня вышла отменная.
Повернулся командир дивизии, сел в машину и тут приказал:
— Трое суток домашнего ареста за плохую стрельбу из пистолета.
— Есть трое суток домашнего ареста, — отвечаю.
Укатил генерал. Пошел я к командиру батальона, рассказал все.
— Куда же я тебя посажу? — развел руками капитан. — Ладно, после войны отсидишь.
Прошла весна, лето и осень. От самой Эльбы до Орши прошагали мы пешком, возвращаясь домой. Устали страшно. Вспомнил тут я о наказании генерала, пришел к комбату, потребовал: «Сади».
— Отдохнуть захотел, — рассмеялся комбат. — Ну, ладно, сиди.
Отдохнул я три дня отменно. По разрешению комбата все это время тренировался из пистолета стрелять.
Демобилизовались старички, уехал к себе в Сибирь Заря, пришло к нам новое пополнение. Стали мы его обучать. Однажды подняли по тревоге, сделали мы марш-бросок километров на тридцать, провели беседы среди населения, а ночевать ушли в лес. Надо было новичков закалять. Разбросали снег, нашли сушняк — огромные две сосны. Положили их метрах в трех друг от друга, запалили. Спят солдаты — хорошо им, тепло. Только двух дежурных назначили переворачивать спящих с боку на бок да следить, чтобы от искр шинели не загорелись.
Перед самым подъемом будят меня. Протер глаза — передо мной генерал, командир дивизии. Вскочил, доложил честь честью. Пригляделся ко мне генерал, потом спрашивает:
— Скажи, лейтенант, это не ты по мне в конце войны стрелял?
— Я, — отвечаю, — товарищ генерал.
— Помнится, ты тогда трое суток отхватил.
— Отсидел, товарищ генерал.
— А стрелять из пистолета научился?
— Так точно, — отвечаю. — Научился.
— Ну служи, крестный.
Повернулся и уже уходить собрался, но остановился:
— Слушай, лейтенант, — говорит, — а ведь я тоже тогда не прав был. Ехал-то я на трофейной машине, а вот обозначения никакого не сделал. Ты уж извини меня.
Я покраснел.
— Извиняю, — говорю, — товарищ генерал.
И еще раз довелось мне встретиться с этим генералом. Было это после войны.
Уехали, демобилизовавшись, старички. Обнялись последний раз, паровоз рявкнул, требуя дорогу, дернул, и укатили они в свои села и города. Начались всевозможные переформирования, переводы из части в часть, и, наконец, очутился я в отдельном учебном батальоне, который готовил младший командный состав.
Придирчиво приглядывались мы, прошедшие войну офицеры и старшины, к пополнению. И хотя знали: к нам отбирают лучших из лучших призывников, все равно каждый невольно прикидывал, кто и как из них повел бы себя в бою. А новички приглядывались к нам, ловили каждое слово фронтовиков. Разница в возрасте у нас не превышала двух-трех лет, но между нами лежала огненная полоса войны, и это чувствовали все.
Мы учили и учились сами. Однажды в комнате, где проходили занятия по материальной части пулемета, без стука открылась дверь. Думая, что это кто-то из курсантов, я, не оглядываясь, спросил:
— Почему опоздали?
— Да нет, не опоздали, как раз вовремя, — послышался ответ.
Я обернулся и обомлел. В дверях стоял генерал, бывший командир нашей дивизии. Я доложил о занятиях. Генерал разрешил продолжать их, а сам молча стал наблюдать.
Ну, какие там занятия! Голос мой от волнения дрожал, курсанты сбивались. Генерал хмурился. «Плохо дело, — мелькнула у меня мысль. — Всыплют по первое число!»
— Ну вот что, товарищ лейтенант, — сказал генерал. — Вижу: занятия у вас не клеятся. Да и по себе знаю, какая при начальстве учеба.
Я молчал. Подавленно молчали и курсанты.
— Давайте-ка, ребята, с вами посоревнуемся. Старая, так сказать, гвардия с молодой. Был я когда-то молод, как вы, в гражданскую тоже за пулеметом лежал, на лихой тачанке раскатывал. Пусть нам завяжут глаза и дадут по пулеметному замку. Посмотрим, кто скорее соберет его с завязанными глазами. Идет?
— Идет, — неуверенно и совсем не по уставу протянули мы.
«Что же делать? — подумал я. — Опережать генерала вроде неудобно, а уступить — лицом в грязь ударить». И, словно угадав мою мысль, генерал-полковник предупредил:
— Только по-честному, без чинов и званий. Соревноваться как пулеметчики. Ну, кто первый?
Все молчали. Генерал обвел всех взглядом, усмехнулся:
— Дрейфите? Видно, нет у вас таких занятий, а мы прежде увлекались. Бывало, как свободная минута выпадет, сразу за это дело. На селедку, на сахар спорили.
«А-а, была не была», — подумал я и выступил вперед.
— Разрешите мне.
— Давай, лейтенант, давай, — оживился генерал, скидывая шинель.
Принесли повязки, завязали нам глаза, дали по разобранному замку.
— Начали! — И засекли время.
Собрал я замок, сорвал повязку, гляжу, а генерал еще возится. Только через минуту закончил, снял повязку, увидел, что у меня уже готово, и огорченно крякнул:
— Селедка за мной.
Взялся уж было за шинель, но раздумал, опять вернулся к столу. Вижу: глаза блестят, задело за живое старого вояку, пулеметчика гражданской войны.
— Давай, выставляй курсанта. Я для тебя слабак, — приказывает.
Вызвал я курсанта, и опять генерал попал впросак, опять пообещал селедку. Совсем разозлился, сам вызвал еще одного курсанта, верно подумал, что я самого лучшего на соревнование выставил. И опять последним повязку снял. Поднял руки, смеется:
— Сдаюсь, ребята. Вы нынче грамотные пошли, с техникой большую дружбу ведете.
Потом серьезно добавил:
— Скоро к вам такая техника пойдет, что нам и не снилась. Вам ее осваивать, вам с ней дружить. Во всем вы, ребята, нас должны превзойти. Во всем. Все правильно. Диалектика жизни!
Вечером сели мы ужинать, и вот приносят нам, как холодную закуску, селедку. Другие взводы тоже стали просить, но им отказали.
— Только им. Подарок от генерала, — говорят.
…Много лет спустя довелось мне побывать в военном училище. Пошел я по коридору. Заглянул в одну аудиторию. Вижу, стоят два курсанта перед черной доской и что-то быстро-быстро пишут на ней мелом. Цифры, цифры какие-то, знаки непонятные, формулы.
— Понимаете, — объясняют мне, — вроде соревнования это: кто быстрей сделает расчеты.
Стою, смотрю на цифры, и вспоминается мне та далекая «схватка» с генералом…
Повернулся я, тихо закрыл за собой дверь. Да, диалектика жизни!