Антарктида, 1 мая 1945 года. Вечер. Квартира Хорста.
Он только что вернулся, устал и не помнит себя. Гретта встретила его, обняла и повлекла на кухню, где на плите томилось свежее овощное рагу. Но он отмахнулся и как робот поплелся в спальню, где у него даже не хватило сил раздеться. Жена стянула с него верхнюю одежду и накрыла прохладным одеялом. В маленькой голубой спальне вскоре послышался тихий храп. Гретта решила дать ему выспаться, мягко закрыла дверь и ушла из квартиры. Когда вернулась, муж, свежий и бодрый, сидел за письменным столом, заполняя свой любимый дневник, который вел с 1939 года.
«Это невероятно! Я вышел на контакт (много восклицательных знаков). Пытались многие, но получилось только у меня. Произошло это странным образом: в меня вселился разум одного из Них и стал управлять моим телом.
При этом я наблюдал за собой как бы со стороны. Было страшно, но (нецензурное слово) интересно. То, что я видел свое тело и все события со стороны, это еще ерунда – я видел Его!!! Самого «оператора», если его можно так назвать. Он залез в мой мозг, но и я залез в его душу. Он знал, что я его вижу, и не препятствовал этому. Я заглянул в Их природу, познал Их сущность… но главное, я узнал… и это жутко: они не наши предки… они к нам вообще никак не причастны. Они прибыли на землю тысячелетия назад. Тогда Антарктида еще не была покрыта льдом. Я все это видел!!! Он пустил меня в свои воспоминания. Причем, в самые интимные. Оказывается, они помнят свою планету, они любят её, как, наверное, человек свою любить не умеет. Это что-то сильное, неописуемо сильное. Я побоялся заглядывать глубже. И, наверное, сделал это не зря.
Мне не забыть тот сырой октябрь 1939-го, тот отплывающий корабль, когда я впервые почувствовал свою значимость перед Историей. Не забыть, ибо теперь я окончательно понял свое предназначение: быть связным между двумя цивилизациями»
Гретта подходит и нежно обнимает его за плечи. Хорст откладывает карандаш и медленно откидывается назад.
– Ты был очень уставший, когда пришел. Неужели тебе хватило несколько часов, чтобы выспаться?
– Не совсем. Я по-прежнему хочу спать. Просто мне сейчас необходимо заполнить дневник, пока из головы не выпали какие-нибудь важные детали. Но, если честно, разбудило меня чувство голода. Я не знаю, что ты приготовила к моему приходу, но в доме пахло очень вкусно.
Она целует его в щеку.
– Сейчас подогрею.
Тишина длится минуту. Гретта не спешит отпустить Хорста и не торопится на кухню.
– Расскажи! – наконец просит она. Взгляд застенчиво пробегает по написанным строчкам. Хорст позволяет ей читать свои записи, даже иногда просит перепечатать текст на машинке.
– Сегодня я был в Германии! С высоты наблюдал, во что её превратили бомбардировки союзников. Плачевное зрелище. Мы пролетали над Дрезденом, от него ничего не осталось. Бедные люди, как муравьи на сожжённом муравейнике, до сих пор копошатся по его руинам. Берлин, как мне показалось, пострадал меньше, но это только показалось – на самом деле, у редкого дома осталась крыша.
– Вам удалось спасти фюрера? – с дрожью в голосе спрашивает она.
– И фюрера, и его жену… несколько дней назад он женился на Еве Браун, – поясняет Хорст, чувствуя на себе удивленный взгляд. – Даже семейство Геббельсов теперь здесь. Правда, они пока далеко отсюда, на полуострове. Помнишь, я рассказывал тебе про станцию имени Мартина Бормана?
– Значит, теперь будет, как ты говорил? Нам даруют вечную жизнь?
– Не вечную, но долгую. Фюрер спасен, а это являлось главным условием продолжения существования нашей колонии.
– Тогда скажи мне, почему я не слышу в твоем голосе радостных нот?
Он на миг оборачивается.
– Мы потеряли Лабберта.
– Как потеряли?!
– Он не успел к отлету.
– Но…
– Рейхскомиссаром теперь, скорее всего, стану я.
– Никогда не узнавала и хорошую, и плохую новость одновременно, – озабоченно произносит Гретта. – Пойду разогревать.
– Я подойду через пять минут.
Хорст возвращается к дневнику:
«Мне очень грустно, что так вышло. Лабберт в последнее время был мне скорее другом, чем руководителем. Прискорбно осознавать, что фактически моего друга предали моими же руками. Я искренне сопротивлялся и желал оборвать управление своим телом, когда посредствам монитора видел, как он, вместе с Борманом и еще каким-то человеком, стоит на поляне и печально смотрит вверх. Но ничего поделать было нельзя. Я бессильно бился в стенках своего разума.
Только что я сказал жене, что, скорее всего, возглавлю полярные поселения. Конечно, только до того момента, пока сюда не вернется фюрер. Хотя он всегда был и будет руководителем всего рейха. Даже сейчас на северных станциях континента он полноправный диктатор.
Договор между нами и пришельцами (каковыми они на самом деле являются) выполнен. Адольф Гитлер вместе с нами. А согласно договору, как только это случится, нам всем (сорокатысячному населению) предоставят вакцину от старости. Плюс – последующая вакцинация нашего потомства по достижении ими тридцатилетнего возраста. Мысль, что я теперь буду жить долго, и мне не грозит ни одна болезнь, (включая старость, так как эту заразу я тоже считаю болезнью), кружит мне голову, волнует и радует.
События складываются интересно. Записи в дневнике буду продолжать, а сейчас иду ужинать»
Будущее.
Резервная территория антарктического рейха. 5 минут до Большого Отбытия .
Именно в этой части света зафиксированы самые минимальные температурные значения на Земле. В этих широтах один день и одна ночь делят год надвое. Здесь всегда дуют сухие ветра, бесконечно шлифуя корку снежного покрова. Человеком, живущим на здешних наземных станциях, овладевает хроническая тоска и уныние. Но если заглянуть глубоко вниз, провалиться на сотню-другую метров под тысячелетний панцирь, становится не так скучно. В древних, реликтовых, отчасти сотворенных разумными существами гигантских каменных проходах в этот тяжелый исторический момент кипит жизнь. В эти отдалённые районы Антарктиды эвакуировалось население рейха.
Иосиф был доставлен сюда и, пользуясь протекцией Хорста, попал в командный бункер, откуда идет мониторинг всех событий, происходящих как в Антарктиде, так и по всей планете.
Он сидит в сторонке и наблюдает, как Хорсту ежеминутно докладывают обстановку.
– Последний звездолет вышел на орбиту, – рапортует человек в стильной военной форме. – Это был последний взлет технического средства синфальшей: через сорок секунд запустится глобальная система блокировки всего транспорта.
Руки нескольких мужчин и женщин, сидящих возле мониторов, забегали по устройствам ввода. Они сидят здесь часами, как бездушные автоматы, но теперь, в преддверии победы, их лица приобретают человечески-уставший вид.
– В данную минуту с нами еще кто-нибудь воюет? – громко спрашивает Хорст.
– Идет запрос, господин фельдмаршал…
Персонал военного штаба доселе никогда не испытывал вязкость времени – кажется, минута превратилась в год.
– С нами еще кто-нибудь воюет? – повторяет Хорст.
– Никак нет, господин фельдмаршал. На территории Антарктиды боевых действий нет. Сила локальных столкновений на других континентах резко идет на спад.
– Даю минуту на повторный запрос. – Сердце Хорста сжимается, он не верит, что война кончилась. Не верит, ибо это война не только отдельного командующего, генерального штаба или фюрера, это война целого народа! Война, победы в которой ждали почти три сотни лет. Немцы, несмотря на воинственность, часто терпели поражение, и вот теперь, когда настал момент истины, в победу сложно поверить.
Оптоволоконная паутина – как нейронная сеть человеческого мозга. Из глубины континента к прибрежным антенным станциям летят тревожные запросы. Пролетают секунды; каждый гарнизон, каждая единица техники, каждый солдат объединены единой системой мониторинга. Каждую тысячную долю секунды сюда поступают массивы информации. Где-то за стенами слышится нарастающий гул. Иосиф засовывает пальцы в уши, но это не помогает: процессоры военных компьютеров работают на пределе возможностей. На пульт оператора безопасности приходит сообщение: не выдерживает система охлаждения. И это здесь, в Антарктиде! Что там оборудование – даже люди, как спички, разбросанные возле печной дверцы, вот-вот загорятся.
– Огласите время до Большого Отбытия.
– Три минуты.
– Двести лет ждали – три минуты подождем, – тихо говорит Хорст, затем громко добавляет: – Сейчас следите в оба, в качестве прощального жеста они могут подкинуть сюрприз. Прошу вас, продержитесь эти минуты, потом все прекратится.
Африканское Ядро Свобод и Порядка. 2 минуты 30 секунд до Большого Отбытия.
Большой круглый стол, поверхность которого напоминает черное непрозрачное стекло, пульсирует таинственной синевой. Здесь собралась вся управленческая элита. Способ общения привычный: путем коллективного мышления.
«Ужасно! Кажется, нам не хватило времени выиграть войну, – вещает один из участников экстренной конференции. – Давайте подумаем, что можно сделать?»
«А ничего нельзя! – вклинивается координатор. – Я же говорил, нужно было идти на крайние меры, нужно было бомбить их ядерными бомбами, травить химическим оружием! Мы упустили шанс, когда имелась возможность выкурить их из лабиринтов»
«Но ведь несколько суток назад от нашей разведки поступали утешительные сведения, что мы разгромили их армии! Все были уверены, что это так. Какой смысл бомбить пустую территорию? Почему разведка так плохо сработала? Откуда в наших базах данных появилась дезинформация о якобы полном их разгроме?»
За столом сидит глава информационной безопасности, он немедленно включается в разговор.
«Это блестяще спланированная акция! Классический пример ведения информационной войны!»
«Общество владеет тактикой ведения информационных войн еще со времен египетских фараонов, пирамид и жрецов! – вмешивается координатор. – Что же вы за тысячи лет не извлекли из этого опыт?! Дуралеи! Саботажники! Подонки! Вы снабжали нашу армию ложными сведениями! В то время как нацисты сворачивали войска и отступали, вы провозглашали их поражение. И теперь, когда нашей цивилизации осталось жить всего несколько секунд, мы узнаем об этом! Почему?»
Координатор поднимается из-за стола и хватает главу информационной безопасности за шею. Завязывается схватка. С места резко поднимается Главный, он подходит к сцепившимся. Его длинные, тонкие, мощные руки растаскивают их. Глава информационной безопасности падает обратно в кресло, а координатор поворачивается к Главному.
– Всегда мечтал тебе врезать, крикливая рожа! – саркастически произносит Главный и бьет координатора прямо в лицо. Тот падает спиною на стол и прокатывается до противоположного края. – Вообще-то это твоя работа! Какого черта ты вечно обвиняешь других? Я тебя увольняю! С лишением всех воинских заслуг!
На груди у координатора тотчас гаснут цветные полоски и все отличительные знаки. Он глазами побитого пса наблюдает за этим постыдным для любого военного действием.
– Пошел вон! – добавляет Главный, возвращаясь к своему месту.
Створки выхода раздвигаются, и в помещение вбегают несколько солдат, они заламывают координатору руки и волокут прочь. Он барахтается, извивается как змея, пытается применить психическое воздействие, но удар шокера парализует его волю.
В глазах собравшихся проявляется уважение: каждый из присутствующих давно мечтал заехать в морду этому задире. Нецивилизованно, грубо, по-обезьяньи, чтобы он, наконец, понял и зауважал тех, кто находится вокруг.
Движением руки Главный просит присутствующих подняться.
– Дорогие мои! – приподнято говорит он. – Наступает момент нашего исчезновения с планеты Земля. Планеты, которая дала жизнь, взрастила глупых мохнатых существ до стадии высокоразвитых, прогрессивных и созидающих особей. Наша вина в том, что мы встретили тупик на пути биологического развития. Мы не смогли обнаружить смысл дальнейшего существования в данной физической ипостаси. Как бы ни развивался, как бы ни совершенствовался, как бы ни окружал себя технологиями человек, он останется всего лишь человеком. Запланировав Большое Отбытие, мы лишь обозначили дату тому, что и так неизбежно произошло бы. Да вы и сами всё понимаете. Более ста лет назад мы дали себе возможность долгого существования, однако, разменяв вторую сотню лет в разуме и здоровье, поняли, что это бессмысленно. Возможно, мы бы не пришли к моральному отчаянию, оставь наши ученые порог присутствия в жизни у прежних границ в семьдесят лет, десять или двадцать из которых организм был откровенно слаб. Но такой скачок был просто необходим для перехода на другую ступень развития. Наука дала нам возможность жить и сто, и двести, и триста лет, прожить больше просто никто не успел. Выйдя на новую ступень, мы, безусловно, поняли многое. Пришла ясность: как бы мы ни развивались, наша жизнь всегда будет зациклена на примитивном обслуживании собственного тела: наружности, желудка и того, что ниже. Эти факторы исключают дальнейшее развитие. А какая сверхразумная цивилизация захочет топтаться на месте многие тысячи лет?
Каким трагичным ни казалось бы наше Отбытие, с сегодняшнего дня мы переходим на очередную ступень эволюции разума. Переходим в более высокую фазу его существования. Печально осознавать, что последний пункт из списка наших задач останется невыполненным; мы хотели оставить после себя пустую землю, чтобы через миллионы лет здесь вновь появилось нечто похожее на человека, чтобы новая цивилизация попыталась пройти путь заново, избегая наших ошибок. Ведь, как известно, пройти через тернистый лес одним и тем же маршрутом много раз невозможно. Каждый раз будешь прорубать новую тропинку. У нас найти смысл не получилось, но не факт, что не получилось бы у того, кто появится после.
Незадолго до Большого Отбытия мы обнаружили тайные поселения на самом краю света. Оказалось, в определенный исторический момент человечество разделось надвое и пошло по совершенно разным путям развития. Они, в отличие от нас, пока не пришли к тому, что всё вокруг – тщета. Возможно, никогда не придут. Теперь я понимаю, насколько мы были глупы, развязывая с ними войну, когда могли вступить в диалог и обо всем договориться. Как быстро мы скатились с нашей высокой горки нравственности и прогресса к подножью варварства бескультурья! Ведь мы могли прийти к взаимному пониманию, возможно, даже уступили бы место этим желающим жить людям. Но теперь в своих удаленных бункерах, куда не могут добраться наши военные, они тихо считают минуты до нашей смерти. Через несколько секунд они вздохнут спокойно. Давайте хотя бы в эти последние мгновения станем, наконец, людьми и пожелаем нашим собратьям пройти этот путь достойнее нас.
Это были последние слова. Менее секунды требуется, чтобы вшитые под кожу устройства самоуничтожения, в которых сработал таймер обратного отчета, активировались, и тела массово рухнули на пол.
Резервная территория антарктического рейха. 1 минута после Большого Отбытия.
– Это был напряженный час, – говорит Хорст. – Теперь всем можно передохнуть. Пусть останутся только дежурные.
В зале воцаряется удивительная тишина, как будто не только люди затаили дыхание, но и мощные компьютеры перешли на более щадящий режим. Словно лопнул гигантский пузырь, который долгое время вибрировал и своим резонансом никому не давал покоя. Теперь его нет. Всем присутствующим вдруг остро начинает казаться, что размеры этого помещения слишком малы, что где-то ждет целый мир, а они по какой-то глупой случайности как звери забились в эти пещеры.
Хорст вскидывает руку к плечу и направляется к выходу. По пути останавливается возле Иосифа.
– Хорошо, что вернулся! – Старческие морщины на его лице в этот момент играют совсем по-молодецки.
– Знать бы еще, зачем, – тихо отвечает Иосиф.
– Выходит, не знаешь?
Иосиф мотает головой:
– Один офицер по дороге рассказал о каком-то Воссоединении Четырех, правда, потом сослался на вымышленность легенды и перестал отвечать на вопросы.
– Коли к тебе пришло понимание одного, придет понимание и другого. Ждать доведется недолго: война, кажется, окончена и окончена в нашу пользу. Скоро все легенды пройдут проверку на прочность. Самые несостоятельные будут преданы забвению. А пока оставайся в штабе. Вот-вот начнется перемещение населения. Освободилось целая планета! Я распоряжусь, чтобы ты летел вместе со мной. Полагаю, освоение начнется с нашей исторической родины – Германии. Кстати, скоро тебя ждет приятный сюрприз.
– Какой?
Хорст смотрит на часы.
– Узнаешь буквально через двадцать минут. Журналисты уже разъезжаются во все уголки мира. По телевизору будут показывать кое-что, за что ты еще больше зауважаешь империю.
– По какому каналу?
– У нас вроде бы пока нет ни одного, но с сегодняшнего дня в эфир выходит первый международный телеканал «Рейх». Он пока будет единственным, и ты не ошибешься.
– Что же там покажут?
– Включишь, увидишь, узнаешь. Ну, и обрадуешься. Ладно, мне пора. Только не пропусти новости. А потом мы с тобой полетим в Европу. Ах, да, чуть не забыл, – останавливается Хорст, – с сегодняшнего дня мы возвращаем привычное летоисчисление. Теперь на всей Земле 2170 год, а не какой-то там 103-й… Ладно, до скорого!
В комнате, смежной со штабом, Иосиф раскидывается на большом диване. На стене плоскоэкранный телевизор, который уже долгое время показывает одну и ту же картинку – красочный снимок Антарктиды из космоса, в бьющих навстречу лучах Солнца. Бегущей строкой в сотый раз повторяется фраза на немецком: «Ожидайте, оптимизация цифрового сигнала».
Иосиф откровенно скучает. В третий раз наливает себе яблочный сок и без конца ерзает. Вдруг застывшая картинка оживает. Вид Антарктиды уплывает в сторону и под плавный поворот всей планеты на изображение накладывается логотип Имперского орла со свастикой. Когда планета на экране совершает один оборот, орел полностью закрывает её собой. Левое крыло его смотрит на запад, правое на восток. Голова на севере, а хвост, соответственно, на юге. И вся эта анимация идет под мастерски отредактированную, на порядок ускоренную мелодию немецкого гимна.
«В эфире главный телеканал планеты – «Рейх».
На широком зеленом поле, где, кроме сантиметровой травы, уходящей за горизонт, больше ничего нет, появляется человек в элегантном костюме без галстука. Камера летит к нему сверху, быстро приближаясь к лицу. Правильные черты, светло-русые волосы, плюс ко всему этот человек говорит очень приятным, хорошо поставленным голосом:
«Сегодня, 18 августа 2170 года, мы находимся близ Швейцарско-Германской границы у Боденского озера. – Камера совершает поворот, представляя вид водной глади. – Отсюда, из предгорий Альп, мы начинаем первую трансляцию первого Имперского телеканала. Для начала коротко расскажу о технике, – улыбается ведущий. – Ведь для всего прогрессивного населения планеты важно знать, какие технологии задействованы в сегодняшнем мире телевидения. Я нахожусь в объективе подвижной камеры, которая за счёт гравитационных модулей бесшумно зависает в воздухе. – Он поворачивается в сторону озера и размашистым шагом направляется к берегу. Одновременно с этим съемку начинает другая камера, показывая мизансцену ведущего и летящей за ним телекамеры с весьма значительной линзой. – Сигнал с нее поступает прямо на станцию, которая, в свою очередь, отправляет его на орбиту. Там за обработку берутся сразу несколько спутников, отсылая телесигнал обратно на землю. Всё сделано для того, чтобы телеканал «Рейх» могли смотреть из любой точки земного шара, причем независимо от исходной мощности приемника. Иначе говоря, картинку можно получать, имея при себе слабое портативное устройство без внешней антенны. Двадцать четыре часа вещания будут заполнены свежей, достоверной информацией. Однако главная фишка телеканала «Рейх» далеко не в том, что я перечислил. Уже сегодня зрителям будет доступен режим выбора информации. По всему миру в реальном времени работают сотни журналистов, создающих качественные сюжеты и передачи. Пользователю остается выбрать направленность. Допустим, вам надоели новости, связанные с текущими событиями. Переместите интерактивный бегунок в сектор «Спорт» и вы увидите жизнь спортивного мира. Узнав, что новенького в спорте, переходите к музыке или фильмам. А когда надоест, можете пустить бегунок в свободное плавание: тогда эфир начнет складываться, согласно вашим предпочтениям. После двух веков полного отсутствия телевидения, сразу наступает его новая эра. Теперь зритель сам волен выбирать, что смотреть. И все это в рамках одного телеканала, ну не прелесть ли?! – Журналист срывает тоненький стебелек и по-ковбойски засовывает между зубами. – Это далеко не все, что я хотел рассказать о технологиях, но я обещал коротко и обещание нарушать не буду».
Ракурс меняется, поворачиваясь относительно ведущего еще на несколько градусов, и теперь на заднем фоне видны скалистые вершины, заросшие густым лесом.
«Сегодняшний день войдет в историю и станет днем окончания величайшего противостояния, днем памяти и примирения всех народов. – Летающая телеаппаратура крупным планом показывает лицо ведущего. – Возможно, кто-то подумает, что я оговорился. Нет, я сказал – «всех Народов». Третий рейх, с сегодняшнего дня ставший мировым государством, отныне отходит от ведения расовой политики. Расовые доктрины отправляются в печь и предаются забвению…»
«После того, как эти доктрины в свое время отправили в печь столько народу. И после того, как из всего многообразия народов остался один» – с грустью подмечает Иосиф.
Он хочет выключить устройство массовой пропаганды, но в последний момент картинка на экране кардинально меняется. Что-то резко уносит камеру вверх, сглаживает переход, и зритель видит раскалённый песок пустыни. В верхнем углу появляется надпись: «Afrika». Иосифу кажется знакомым цвет этого песка: это тонко, но оттенки одной пустыни почти неуловимо отличаются от другой. Он понимает, что был здесь. Недавно, когда ему пришлось увидеть самую страшную картину в своей жизни…
Он подходит ближе к экрану и жадно вглядывается в каждый пиксель. Стеной тянется высокий забор. Иосиф замечает несчетное количество автоматических пулеметов и камер наблюдения, направленных внутрь периметра. На экране лагерный комплекс, в котором ожидали смерти миллионы людей. В момент Большого Отбытия всех их должны были массово убить.
– Вы что, хотите показать горы трупов?! – вскрикивает Иосиф. Его голос эхом разносится по пустой комнате. – Какой мерзкий пропагандистский прием – продолжать очернять врага сразу же после его поражения!
Но вместо этого на экране появляются счастливые лица людей. Камера летит вдоль бесконечных казарм, возле которых толпятся люди «исчезнувшей» цивилизации. Да, они ужасно измучены, истомлены заточением, неизвестностью, страхом, но, тем не менее, счастливы. Создается впечатление, словно они до сих пор не могут поверить, что им каким-то чудом удалось выжить.
Раздается щелчок – входит Хорст. На нем парадная форма. Он застает Иосифа уставившимся в телеэкран.
– Ну что, доволен? – громко произносит вошедший, заставляя его вздрогнуть.
– Выходит, они все живы?! – не оборачиваясь, восклицает Иосиф.
– Все, да не все. Дослушай новости до конца. А хотя лучше послушай-ка меня, потому что нам пора выдвигаться.
– Минутку. Я хочу сам всё увидеть.
Хорст разводит руками, подходит к столику и наливает себе яблочный сок.
– Здесь сказали, что ваши шпионы взломали систему защиты концентрационных лагерей и за минуту до массового убийства отключили микроволновые установки.
– Наши шпионы, Иосиф, наши! – поправляет Хорст. – Не забывай, что ты теперь один из нас.
– Всё никак не могу свыкнуться с этой мыслью.
– Это действительно так. Но спасти удалось не всех. Те, кто погиб, находились за пределами лагерей, жили на своих прежних местах, просто у них под кожу были вшиты специальные ампулы с ядовитым веществом, которые в определенный момент раскрылись и уничтожили своих носителей по всему свету. Таковых было около двадцати тысяч. Сам понимаешь, чтобы обезвредить этот механизм, нам понадобились бы колоссальные ресурсы, которых у нас попросту нет. Да и не все захотели бы лишаться этого смертоносного приборчика. Ведь многие пошли на его вживление добровольно. Кстати, именно так закончило свою жизнь и всё руководство этого печального мира.
Иосиф думает о Фиче и вдруг понимает, что ему совершенно безразлично, как сложилась его судьба.
– Всё, сворачивайся, – распоряжается Хорст, выключая телевизор. – Правительственный транспортник ждет только нас двоих.
И вот опять лабиринты, бесконечные мышиные тропки. Иосиф следует за Хорстом. С ними свита из четырех человек – личные помощники фельдмаршала. Каждый из них отвечает за отдельный вид войск: сухопутный, водный, космический и информационный. У каждого в руках по чемоданчику. Хорст, красивый и важный, в белом парадном кителе, бойко печатает шаг. На пути им встречается лифт, они заходят в его просторную кабину и мчатся на самый верх, где поджидает красивый остроносый корабль с черной свастикой на белоснежном борту.
Сентябрь 1945.
Чилийская республика. Секретная территория немецкой резервации.
Раннее утро. Поднимающееся солнце окрашивает природу насыщенными цветами, лишая её сумеречного портфолио. Слышится шум прибоя. Птицы приступают к своему неугомонному щебетанию. Мартин Борман в синем махровом халате стоит на пороге двухэтажного домика. По ступенькам крыльца навстречу идет Лабберт в неприметном гражданском костюме.
– Доброе утро, мой дорогой друг! – протягивает руку Борман. – Что-то сегодня ты рано.
– Всю ночь не мог уснуть. Когда впереди важный день, у меня это плохо получается.
– Только тебе это ничуть не вредит, – кивает Борман. – Что ни день, ты все моложе и моложе. Пять месяцев назад, увидев тебя на лестнице бункера, я думал, передо мной какой-то дед, но теперь… Ты что, нашел секретный эликсир молодости?
Лабберт не знает, как ответить на вопрос. Разумеется, никакого раствора он не находил. Просто после того, как он отправился на спасение Гитлера и как перестал возглавлять Антарктические поселения, подступающие признаки старости, беспощадно мучавшие его еще с 39-го, вдруг как-то быстро отступили. Приступы паники, головокружение и прочие неприятные симптомы словно смыло водой. Он стал расслабленным и временами блаженным. И это ему сильно нравилось, словно он принимал наркотики, не принимая их.
– Ну, проходи, – приглашает Борман слегка задумавшегося друга. – Твои приступы внезапного выпадения из реальности уже пугают меня. В такие минуты так и хочется дать тебе по башке.
– Молчал бы, старый пес, жующий овес! – отвечает Лабберт, входя в дом и скидывая ботинки.
– Ты тоже его жевал, – Борман хлопает Лабберта по плечу. – В Португалии, когда жрать нечего было. Но мы и овсу были рады.
– Зато теперь ты ешь за двоих, – Лабберт похлопывает Бормана по животу, и тот непроизвольно отскакивает.
– Проходи на кухню, помолодевший болван, я и тебя угощу, – хохочет Мартин, уклоняясь от повторного шлепка.
В окна кухни бьет свет нового дня. Дом невелик, и весь первый этаж преимущественно отдан этому универсальному помещению, где, помимо прочего, готовят пищу. Лишь по утрам в доме пахнет морем, в остальное время – сигаретным дымом и корицей. Лабберт замечает на столе печатную машинку и разбросанные листы.
– Что это, Мартин? Ты взялся писать мемуары?
– Да брось! Я что, по-твоему, настолько стар? Это мой политический труд, где я, как заместитель главного лица в государстве, рассматриваю и нахожу решение житейских проблем. Вот уже третий час пишу о том, как правительство должно реагировать на острые шуточки со стороны народа. Такие интересные мысли приходят! Ты, например, знал, что ординарные меры наказаний в таких случаях действуют только во вред? Нужно, напротив, подогревать этот тонкий сарказм в сердцах людей и раздувать его до абсурда, чтобы им самим становилось стыдно. Это большая работа. Когда мы доберемся до Антарктиды, мне будет что показать фюреру.
– Не хочется тебя огорчать, но показать готовую работу ты не успеешь. Это случится сегодня, друг мой! – торжественно возвещает Лабберт.
– Как?! – подпрыгивает Борман.
– Со мной связались. Сегодня вечером за нами прибудет транспорт.
– Наконец-то я смогу показать средний палец нашим мытарствам! – Борман открывает шкафчик и достает бутылку вина. – Забудем же о кофе, давай лучше выпьем местной дряни! Ведь такой повод.
– Да ну тебя, пьянь подзаборную! Ты же знаешь, я шесть лет не делал ни глотка. Всё, собака, споить меня пытаешься…
Борман наливает себе вина, а Лабберту кофе.
– А ведь какой путь мы проделали, старина! Бежать из разрушенного Берлина через всю Европу на запад, минуя Францию, Испанию, задержаться в Португалии, прятаться и в итоге оказаться здесь, на другой стороне этого гребаного мира, с бокалом вина в руке. Ну, не счастье ли?
– Удача. Простая маловероятностная удача. А если говорить серьезно, то связи и деньги. Без этого у нас ничего бы не вышло, и очень скоро мы оказались бы на скамье подсудимых.
Борман соглашается.
– Если сегодня мы попадем на Антарктиду, я задам кое-кому вопросы, – тоном, в котором слышится злость, говорит он. – Точнее, вопрос будет всего один: какого черта нас бросили?!
– Тоже бы хотел знать. Мы ведь почти вернулись, до корабля оставалась какая-то сотня метров. – Лабберт машинально тянется к своей ноге, в которую той ночью попала американская пуля. В том месте иногда появляются боли. Здешний врач говорит, что это последствия несвоевременно оказанной помощи, но уверяет, что при правильных упражнениях через год боли обязательно прекратятся.
– Что ж, – вздыхает Борман, осушив бокал, – собираемся в путь.
– Это хорошая идея, – смеется Лабберт, – потому что к вечеру тебе придется перетащить свою жирную задницу на двадцать километров к юго-востоку отсюда. Приблизительно пять километров из этого пути мы пройдем пешком.
– Разве можно так издеваться над секретарем самого фюрера, над рейхсляйтером и просто уважаемым человеком?!
– Ко всему, кроме последнего, ты должен прибавить приставку «экс», – поправляет Лабберт. – Ты не входишь в состав правительства, не являешься секретарем фюрера. Пока ты здесь, ты вообще никем не являешься. Как и я. Теперь поднимаемся и начинаем собираться. А то, похоже, второго шанса добраться до Антарктиды в этом году у нас не будет. Хоть здесь и здорово, но я еще хочу успеть поработать на благо общества. – Лабберт на миг закрывает глаза и видит перед собой заветную ампулку с эликсиром против старения. Заполучить её ему важнее всего. А если фюрер добрался до континента, «антаркты» должны выдавать омолаживающий состав каждому. И пусть в последние месяцы он выбыл из игры, заслуги его прошлого весьма значительны, и не дать ему порцию «вечной молодости» у «антарктов» нет никаких оснований.
Поздно вечером, ровно в назначенный час, они добираются до нужного места. Солнце за спиной катится к океану. Высоко в небе расходятся перистые облака. Впереди остывающим после жаркого дня ландшафтом пролегают зеленые холмы. В некоторых низменностях разлиты небольшие пруды. Воздух чист и видимость идеальная. Вдали можно насчитать несколько отдельных усадьб. Их хозяева, конечно, могут стать нежелательными свидетелями, но это не страшно. Во-первых, скорее всего, о том, что сейчас здесь произойдет, они предпочтут помалкивать. Во-вторых, открывать рот им просто не перед кем. Это не будущее с карманными видеокамерами и социальными сетями, где, цепляя огромную аудиторию, какая-нибудь новость расходится по миру за несколько минут. Лабберт бросает чемодан в траву и, нарочито громко вздохнув, объявляет:
– Кажется, пришли.
– Неужели? – снимая рюкзак и вытирая лоб, говорит Борман. – Когда их ждать?
– Это не поезд на Женевском вокзале, здесь точного расписания нет. Но, думаю, недолго.
Борман усаживается, приминая широким задом стебли травы.
– Мне не терпится полетать на этой круглой штуковине, – признается он.
– В который раз ты об этом говоришь? Ты как ребенок. Когда впервые окажешься внутри и услышишь шум двигателей, сразу потребуешь высадки. Точно тебе говорю! Девять из десяти так делают.
– Хочешь сказать, ты тоже?
– Нет, мне посчастливилось стать единицей, – подмигивает Лабберт.
– Вот смотрю на тебя и никак не могу понять. – Борман резко меняет выражение лица. – Откуда ты вообще взялся?
– В смысле?
– Еще в 1939-м, когда тебя отправили в Антарктиду и лично фюрер приказал мне назначить тебя первым лицом, я захотел ознакомиться с личным делом никому доселе неизвестного Лабберта Голдхабера, резко взлетевшего до штандартенфюрера и возглавляющего отдел «Наследия»…
– И что же ты про меня раскопал? – Лабберт тянет улыбку и лезет в чемодан, чтобы достать морс.
– Подозрительно. – Борман выдерживает паузу, поднимая градус важности дальнейших слов. – Дело оказалось у меня на столе в тот же день. Я читал его до тех пор, пока меня кое-что не насторожило…
– Всё, ты меня рассекретил! – усмехается Лабберт, отхлебывая из литровой банки сладкий ягодный сок.
– А знаешь, что именно? Отсутствие несостыковок и черных пятен! Твоя биография была слишком правильной и открытой. Это-то и встревожило. Если бы я отыскал хотя бы один пробел в твоем прошлом, то, вероятно, просто отложил личное дело. Но я не нашел ничего! Тогда и приказал своим людям разнюхивать…
Лабберт присаживается на свой чемодан и внимательно смотрит на Бормана.
– Знаешь, на каждого человека, сколько-то значимого для этого мира, как следует порывшись, можно найти листочек. На этом листочке может оказаться всё, что угодно: незначительные проказы подростка, ошибки молодости, осознанные преступления взрослости, а также порочащие связи с женщинами или мужчинами. Болезни, анатомические особенности, – Борман загибает седьмой по счету палец, – всё, что хочешь. Я и думал, что обязательно что-нибудь найду…
– Я хорошо заметаю следы, – гримасничает Лабберт.
– …и, наконец, нашел!
Гримаса спадает, Лабберт резко уносится в прошлое, начиная перебирать в памяти тридцатые годы.
– Нашел сведения, связанные с тобой, в деле другого человека. В связи с этим хочу спросить: знаешь ли ты некоего господина по имени Клосс?
Члены тайного Клуба ни при каких обстоятельствах не имеют права раскрывать ни себя, ни кого-либо из участников.
– Не твое дело, – резким тоном отвечает Лабберт.
– Вот и Адольф так же сказал, когда я пришел к нему с беспокойством по поводу странного прошлого его рейхскомиссара. «Не твоё это дело, мой дорогой Мартин», – сказал он и велел эту тему больше не поднимать.
– И спустя шесть лет, ты решил нарушить приказ. Зачем тебе это? Просто пойми, у меня действительно есть особые основания не рассказывать о своем прошлом. Всё, что нужно, ты и так хорошо знаешь, а что не нужно – не знает и не узнает никто! – Лабберт каким-то седьмым чувством улавливает вопрос, который только зреет у Бормана. – Нет, я не зарубежный шпион. Можешь даже не думать в этом направлении. Я предан рейху и фюреру, как целый полк СС. Чтобы тебе было легче, скажу одно: в высших кругах германского общества существовало некое сословие, которое, кстати говоря, помогло нашему фюреру в свое время прийти к власти. Оно также помогло и мне. Они в каком-то роде использовали меня как инструмент. До недавнего времени я жил по плану, составленному персонально для меня. Всё, больше я ничего никому не скажу. Не обижайся.
– Не буду я обижаться, – машет рукой Борман. – Я ведь тоже владею секретами, которые лягут в могилу вместе со мной.
Они сталкиваются взглядами, и между ними возникает канал передачи информации. Секундный, непрочный, но Лабберту и Борману вдруг становится ясно, что за действиями последних десяти лет их жизни стоят совершенно другие люди. Они смотрят друг на друга, как бы спрашивая: «а только ли нас двоих?.. Может, еще и фюрера и всех остальных?», но сила контакта ослабевает, и они отводят глаза, пытаясь осмыслить, правда ли они смогли понять друг друга, не открывая ртов.
Между тем, темнеет. На небе появляется чудо Солнечной системы – Юпитер. Затем, почти как на фотобумаге, проявляются звезды. Повсюду в траве начинается шумная жизнь ночных насекомых. В окнах усадеб зажигается свет. Людей в окрестностях мало, но те, которые есть, живут богато и могут позволить собственный генератор.
– А ты не ошибся? – ерзает Борман. Он устал сидеть на земле, встает и начинает расхаживать кругами. – Не хочется мне провести здесь ночь, а утром плестись обратно.
– Не зуди. Сказали, будут – значит, будут. Наши обещаниями не бросаются. А если не прилетят, значит, случилось что-то серьезное. Но вероятность этого низкая.
– А как они нас найдут? Уже почти стемнело, а через десять минут нас не будет видно даже с короткого расстояния.
– На крайний случай у меня в чемодане лежит керосиновая лампа. Если увидим что-то похожее на летательный объект, сразу зажжём.
– Это хорошо.
Проходит время. На юго-восточном горизонте появляется движущаяся точка. Проглядевший все глаза Лабберт сразу замечает это движение.
– Смотри, – обращается он к задремавшему Борману.
– Что… где? А-а-а, вижу. Оно?
– Надеюсь.
Точка становится ярче.
– К нам летит прожектор? – спрашивает Борман. Честно говоря, он немного волнуется.
– Да, Мартин, авиационный.
– Нет, ну а что он так ярко светит?
– Откуда я знаю? Заткнись.
По мере приближения объекта, чуть впереди него по земле бежит свет прожектора, выхватывая из глубоких сумерек пятно диаметром метров в тридцать. И лесок, и усадьба, и пруд – всё на короткий миг освещается этим лучом. В темно-синем небе вырисовываются контуры диска. Он пролетает низко, но на некотором удалении. Поисковый луч проходит в сотне метров от Мартина и Лабберта. Они стоят в оцепенении, разинув рты.
– Зажигай свою керосинку! – Борман толкает Лабберта в бок.
– Да-да, конечно! – Тот раскрывает чемодан, и все его вещи случайно вываливаются. Достает керосиновую лампу, не обращая внимания, что она слегка мокрая, и поджигает фитиль. Но как-то сразу вспыхивает и сам чемодан, и лампа, и вещи. Лабберт пинком отшвыривает загоревшийся светильник, но от удара из бачка проливается еще больше керосина, и теперь всё, вместе с вещами и травой в радиусе трех метров, вспыхивает ярким пламенем.
– Это какая-то чертовщина!!! – кричит Лабберт, затаптывая огонь. Но Борман оттаскивает его за рукав.
– Успокойся, пусть горит. Пожар не остановить, а так они нас хоть заметят.
Дисколет пролетел довольно далеко и сейчас шарит лучом по окрестностям. Но внезапно прожектор гаснет, и тарелка резко идет на разворот. Режущий звук турбин становится сильнее. Огромная махина зависает над разгорающимся пожаром, раздувая и делая его сильнее. Неожиданно гул и давление воздуха исчезают. Диск быстро опускается на землю, издавая короткий шум перед самым касанием. Из люка выбегают двое. Они бегут в сторону пожара, неся в руках компактные баллоны огнетушителей. Несколько секунд – и огня нет.
– Это были все мои вещи! – сокрушается Лабберт.
– Когда мы бежали из Европы, у тебя вообще ничего не было! – Борман толкает Лабберта вперед.
– Да чхать! Когда я первый раз отправлялся в Антарктиду, мой архив тоже сгорел. Его подожгли какие-то твари, напавшие на моего адъютанта. – Он оглядывает остатки вещей, покрытые пеной, и поворачивается к Борману. – У меня судьба такая: вступать в будущее неотягощенным прошлым. Пойдем на корабль.
Люди с огнетушителями догоняют их и пробегают вперед.
– Ни здравствуй тебе, ни пока, – ворчит Борман, наступая на металлическую ступень и подтягиваясь за поручни.
– А чего ты хотел? Чтобы тебя с оркестром принимали?
Они проходят внутрь. Перед ними широкий холл, от которого вглубь корабля расходятся три луча широких коридоров. Один из них идет в центр, в конце его видна железная дверь, а два других, скругляясь, уходят в стороны. Лабберт прежде не видел такого большого дисколета. Видимо, этот образец построен уже без меня, думает он. Хотя, может, это корабль «антарктов»? Но в ту же минуту в мелких деталях интерьера он узнает руку немецкого инженера. В летательных аппаратах пришельцев таблички с планом эвакуации при аварии не вывешиваются.
Дверь центрального коридора открывается. Лабберт с Борманом устремляют всё внимание на того, кто из нее выйдет. Бойкий шаг молодого офицера, появившегося из-за двери, действует почти гипнотически, и Лабберт не сразу узнает в этом человеке своего помощника и доброго друга – Хорста Гоппа.
– Как я рад вас видеть! – Хорст крепко и быстро пожимает Борману руку и спешит обнять Лабберта. – Простите за такую вольность, но я по вам сильно соскучился.
– Я тоже.
– Давайте я возьму вещи, – предлагает Хорст, переключаясь на Бормана и его увесистый рюкзак.
– Нет, спасибо, я сам.
– Тогда идемте за мной, нужно поскорее занять места.
– Значит, с болтанкой при взлете так и не справились? – интересуется Лабберт. Затем поворачивается к Борману и поясняет: – Пока не пристегнёшься, подниматься в воздух попросту травмоопасно.
– С ней справились. Занять места нужно потому, что потом я буду занят, ведь я сам сижу за штурвалом.
– Ты выучился на пилота?
– В прошлом месяце сдал практические экзамены, – самодовольно кивает Хорст. – Теперь я летчик третьего класса. Но как налетаю тысячу часов – стану лётчиком второго.
– А первого? – интересуется Борман.
– Для этого нужно сто боевых часов. Думаю, у нас не скоро появятся такие мастера.
– Это мы еще посмотрим, – говорит Борман. – Вторая Мировая Война закончена, мир празднует победу. Но никто не знает, что мы для них приготовили. Так что не надо надеяться на долгую передышку. Возможно, скоро ты и получишь свой первый летный класс.
Борман не знает, как заблуждается. Представители немецкой нации будут хранить тайну своего существования целых 225 лет. Это время будет отдано развитию, технологическому прогрессу и закалке духа. И только спустя годы, им суждено будет выйти на свет, чтобы отстоять свое право на жизнь.