Элен заметила:

– Хоть какой-то результат.

По пустынным и темным улицам той части квартала, где с наступлением темноты жизнь замирает, мы направлялись к дому Левиберга. Может, его и не было у себя, может, он больше никогда и не будет у себя, но попытаться следовало.

– Да, – ответил я. – Подведем итоги. Сообщник Перонне Паолици делает снимок, который компрометирует прежде всего Левиберга. Ведь для того, чтобы не оставалось сомнений о личности второго персонажа, Перонне нарочно подставляет под объектив свое ухо столь индивидуальных очертаний. Напрашивается вывод: снимок был сделан по поручению самого Перонне, чтобы потом шантажировать Левиберга.

– Итак, Левиберг и Перонне знали друг друга?

– Очевидно, но Левиберг не подозревал об истинном лице Перонне.

– Вы думаете?

– Продолжим. Когда Перонне захотел вернуть негатив, неудача. У Паолици, определенно решившего использовать снимок в собственных целях, его больше не было. Он доверил его Марселлену, которого немного знал и смог оценить одно несомненное его преимущество – он не был среди признанных дружков корсиканца. Паолици избивают до смерти, но он так и продолжает молчать. Если бы он проболтался, Марселлену не пришлось бы ждать сегодняшнего дня, чтобы попасть в переплет. Данте хочет отомстить за своего братца. В тот день, когда, как ему известно, Перонне должен посетить бистро на улице Сен-Дени, чтобы окунуться в атмосферу, к которой все эти отбросы так чувствительны, он организует карательную экспедицию. Результат: еще четыре трупа.

– Итого пять.

– Вы прекрасно считаете. Проходят недели. Ученик мастера-шантажиста, "негр" у Леменье, Марселлен решает пожать плоды трудов Паолици.

– Он или Леменье?

– Он один. Леменье не участвует в операции, что не помешает ему потерять в ней свое брюхо. Но к этому вернемся позднее. Марселлен предлагает сделку нашему другу господину Мэро, из "Фосфатов" и других грязных мест. Мэро его выпроваживает. Тогда тот напирает на самого Левиберга. Вероятно, он ему написал, потребовав в письме опубликовать объявление, если тот согласен, причем сам диктует тому его текст, в который заставляет включить слова "благие вести", надеясь, что тот благодаря этому поймет, насколько серьезно дело, ибо репутация издателя газеты "Благовещение" в этой области уже сложилась. Повторяю вам, этот Марселлен был жалким пройдохой, действующим с изяществом отбивного молота и всегда готовым изобретать ходы, которые потом щелкали его самого по кривому носу. Хорошо. Полный решимости растянуть свое торжество на несколько дней, он выжидает.

– Ну этого вы точно не знаете.

– Я пришел к этому умозаключению. Он не отвечает сразу же на объявление. На назначенное мною свидание подгребает выставленный со службы фараон, многоопытный Доливе, которому было бы лучше не слишком утруждать свои мозги.

– Очевидно, присланный Левибергом?

– Оставьте Левиберга в покое. Но на свидании нет очкарика, объявленного заранее. Доливе представляет отчет о провале своей миссии другому очкарику.

– Кому же?

– Перонне.

– Но это бессмысленно!

– Очень просто! Увидите. Вернемся к Доливе. Он приятель, даже сообщник Перонне. А упомянутый Перонне очень хотел бы шантажировать Левиберга, но не хочет допустить, чтобы этим занимался кто-то другой. И ему совсем не по душе таинственное свидание, на которое никто не приходит. И ему столь же не по душе, что я появляюсь в притоне. Мы еще к этому вернемся. Хорошо. Они должны были сообща обсудить обстановку, и тогда-то у отчисленного полицейского... Конечно, это лишь предположение, но, думаю, Элен, что все происходило именно так... отчисленного полицейского посещает гениальная мысль...

– А я-то считала, что это исключительно ваш удел.

– Где вы научились так разговаривать? Что за выражения! У этого остолопа возникла именно та мысль, что пришла мне в голову несколько позже. Вот почему я и называю ее гениальной. Он замечает связь между словами "благие вести" и Леменье. И они мчатся к Леменье. Драка...

– Шестой и седьмой покойники.

– Да. Леменье и Доливе, через малый промежуток времени. Перонне и его парни ничего не находят у Леменье, потому что шантажист к данному конкретному делу совершенно не причастен. И они даже не подозревают о существовании Марселлена. С другой стороны, Перонне обеспокоен моим появлением на улице Луны и настойчивостью, с которой я добивался у Марион встречи на стороне.

– Значит, вас он знает?

– Да, знает. На улице Монторгей он устраивает мне ловушку, в которую я попадаю, надо честно признаться отчасти по собственной вине. Восьмой покойник.

– Шеф, не желаю вам зла, но все-таки... мне это кажется слишком уж запутанным. Ведь было бы много легче вас просто уничтожить. И с концами.

– Легче, но слишком грубо. Моя смерть лишь навредила бы ему. Но выставить меня сексуальным маньяком, который принимает наркотики и отравляет ими других, изобразить убийцей, вот это здорово. И тем же ударом устранить временно из обращения, тоже здорово.

– А дальше что?

– Он оставляет меня в покое, вероятно потому? что у него нет времени заняться моей особой действительно художественным образом.

– А Виктор Марселлен?

– История Марселлена. Так звучало бы название иных глав готических романов. Настоящих, написанных в XVIII веке. Когда он обнаруживает внезапную кончину своего хозяина, то видит в этом руку Перонне. В ужасе скрывается. В своем убежище узнает о смерти Эстер. Немного придя в себя, заключает, что после подобного потрясения Левиберг будет более податлив, а поэтому не следует тянуть, а надо скорее запустить лапу в его кассу, Он возвращается на улицу Сент-Фуа, не находит там своих бесценных документов, мчится на улицу Реомюра, забирает ирис. Но ошибается с выбором. И кого же видит, находясь один на террасе? Двух костоломов, о которых знает, что они – подручные Перонне. От страха мысли его путаются. Он не соображает, что эти люди его не знают. Пытается спрятаться, бежать, перебраться по балюстраде террасы в другую часть здания. Соскальзывает и падает, к вящему изумлению тек двоих, которые ошеломлены и ничего не понимают, но торопятся ускользнуть, потому что не сомневаются в скором появлении полиции.

– Значит, несчастный случай?

– Да.

– Тем не менее, девятый покойник.

– Десятый.

– Как десятый? Ах да! Эстер!

– Нет. С Эстер будет одиннадцать. В этом страшном перечне девятое место занимает сутенер Марион. Убийство Марион, похоже, ему не понравилось. Он устроил шум. Все закончилось на пустыре у Шатийонских ворот.

– Относительно шума... Эстер?

– Видимо, она раскрыла преступную деятельность... гангстера.

– Значит, виноват не ее брат?

– Нет. Теперь нам известно, что у него не было никакой особой причины поступать таким образом. Предательство, совершенное Эстер из чистой мести, повлекшее за собой арест всех их близких гестаповцами, конечно, подтолкнуло бы его к насильственным мерам, но он не знает о ее измене.

– Значит, следует допустить, что Морено работает на Перонне?

– Морено мертв... Послушайте, еще один. Но его можно не учитывать. Он – часть другой истории.

– Однако... четыре пальца!

– Комедия.

– Разыгранная кем-то знавшим о давнем любовном романе Эстер и верящим в существование Морено. Итак, мы снова возвращаемся к Левибергу.

– Тихо!

В здании "Тканей Берглеви", от которого мы были уже недалеко, открылась дверь. Оттуда вышел человек и вороватым шагом поднялся по улице Постящихся к Сантье, направляясь в нашу сторону. Хотя он шел по другому тротуару, стоило принять меры предосторожности. Я втолкнул Элен в темный подъезд и, прижавшись к ней, начал горячо ее ласкать. Тип прошел мимо, не удостоив нас взглядом. После того, как он удалился на несколько метров, я разжал объятия.

– Послушайте, вы меня тискали, – упрекнула Элен.

– Только ради правдоподобия, – сказал я. – Готовьтесь к тому, что мы возобновим это милое занятие, потому что нам придется следить за малышом.

– Кто он? Левиберг?

– Право, вы что, антисемитка? Оставьте этого Левиберга в покое раз и навсегда.

На углу улицы Сент-Фуа я остановился:

– Дальше пойду за ним один. Это не занятие для маленьких девочек. Со мной пушка, этого достаточно. Но снимки, которые я собирался показать Левибергу, мне не нужны. У вас они будут в большей безопасности. Послушайте, спрячьте их к себе за чулок.

– У меня есть сумочка! – возразила она, помещая их туда.

– Хорошо. Так вот, до свидания и спокойной ночи, мой ангел. Отправляйтесь-ка похрапеть и желаю вам чудных сновидений.

Она пожала плечами. Я ее покинул.

Мой клиент свернул на Мюлузскую улицу и по улице Клери вышел на Каирскую площадь, не похожую, как и раньше, ни на что другое со своими лепными египтянами, фонарем общественного туалета, кафе, припаркованными вдоль Нильской улицы тачками. Трупов еще не было видно, но, возможно, они не за горами. Под составленным Элен списком не была подведена окончательная черта. Как и прошлой ночью, слышалось посапывание работающих печатных станков, к чему примешивался, ибо еще было не поздно, шум близлежащих больших улиц и какофония домашних радиоприемников. Когда мой малый вступил на Каирскую улицу, я упустил его из виду. Поэтому укрылся в темном углу, чтобы не стать жертвой тактической хитрости. Из своего укрытия я видел номерной знак крупного грузовика международных перевозок, стоявшего неподалеку, напротив складского помещения, где, судя по свету, еще работали. Перевозки Т. Б. Р. Л. Левиберг, сын. Париж. Франция. Постукивание печатных станков прекратилось. До меня донесся шепот приглушенного разговора. Открылась кабина грузовика, и оттуда спустились двое. Один из них был моим клиентом. Не торопясь, они прошли по тому же тротуару несколько метров и исчезли во мраке узкого прохода. Переждав минуту, я пустился по их следам. И едва успел укрыться за мусорным ящиком. На хорошо смазанных петлях бесшумно открылась низкая дверь с укрепленной на ней табличкой с неразборчивой надписью и пропустила двух мужчин.

Поистине, сегодняшний вечер был праздником дуэлянтов. Одетые с вызывающей крикливостью, они не были теми, кто меня интересовал. Оба вышли на улицу. Я не покидал своего скверно пахнущего убежища. Услышал, как завелся двигатель грузовика. Вот он отъехал. Затем воцарилась тишина. Оставив помойку, я приблизился к двери. На эмалированной дощечке можно было прочесть "Типография". Я напряг слух. Никакого шума. Я потрогал дверь. Металлическая. Гм... Несомненно, взломать ее трудно. А стоит ли? Было ли это...

В моей черепушке раздалось "бум!". Как старого знакомого приветствовал я это ощущение. Боже мой! Чуть было о нем не забыл. Добрый удар тупым предметом, добрый удар семейной дубинкой, ожидающий Нестора в поворотном пункте его расследования. Чуть было о нем не забыли. В самое время...

Я пришел в себя на груде изорванной бумаги. Запястья и щиколотки у меня были связаны. Смешанный запах дразнил мне ноздри. Пахло сырым подземельем, типографской краской, бумагой и свежей простыней. Я валялся в закутке, соединявшем подземный этаж склада с типографским цехом. За грязными стеклами открывался вид на весь освещенный цех.

Четверо мужиков под наблюдением пятого были заняты любопытной ночной работой. И хорошо оплачиваемой. По высшим ставкам за сверхурочные. Печатные станки почивали, но не эта четверка. На брошюровочном столе лежало множество пестрых прямоугольников, как две капли воды схожих с подлинными стодолларовыми купюрами. На другом столе, стоящем в стороне, чтобы на него не попала грязь, раскинут рулон новой ткани, которую снова ловко накручивали на деревянную основу, не забывая прятать в ее складках, при каждом новом обороте рулона, определенное количество банковских билетов. Готовый рулон, проверенный на соответствие нормам, уносили наверх и, по всей видимости, грузили в кузов автомобиля, помещая среди других – честных – рулонов. Операция была задумана совсем неглупо. И весьма изобретательно осуществлять ее под почтенным, внушающим доверие и почти столетним флагом фирмы Левиберга.

Вот что раскрыла Эстер. Вот почему она умерла. Добрый удар по черепу, а потом, чтобы всех ввести в заблуждение, отпечатки якобы пальцев Морено.

И в этих преступлениях был виновен малый, который красовался передо мной своей элегантностью, изысканностью, красноречием в жанре Арсена Люпена, только во плоти. Хорошо выглядя в прекрасно сшитом темном костюме, он расхаживал по цеху, подстегивая работяг, пошучивая, поигрывая перламутровым предметом, искрящимся в свете электрических ламп. Это совсем не мешало ему слышась то, что говорят остальные, и им отвечать. Он не был глухим. Но слуховой аппарат пригодился весьма кстати для того, чтобы скрывать неприятную особенность его уха, о которой было хорошо известно полиции. А поскольку контактные линзы не для собак изобретены, он обходился без очков несмотря на сильную близорукость.

Он удушил Эстер, заколол Марион. Ухлопал Леменье, как и многих других, до которых мне не было дела. Но Эстер, Марион... Ну и, конечно, вскоре сам Нестор...

Я проверил прочность своих пут. Вполне надежные, но в общем это была всего лишь веревка. И я заерзал по своей бумажной постели в поисках какого-нибудь острого предмета. Всегда попадаются железяки. Они есть повсюду. Возможно, но не так, где я находился. В конце концов подвернулся осколок кирпича. Я принялся тереть о него свои запястья. И был близок к результату, когда услышал, что ко мне приближаются. Один из бандитов остановился рядом.

– Эй! – крикнул он. – Парень, который намеревался заказать себе визитные карточки, приходит в сознание.

– Приволоки его? – приказал Перонне.

Тип подозван одного из своих дружков, и, пока держал меня под наведенным пистолетом, тот развязал мне ноги, чтобы я смог шагать. Потом меня грубо втолкнули в цех.

– Вот парень, который собирался заказать себе визитные карточки, – с глупым смешком повторил бандит, до дыр занашивающий свои шуточки.

– Визитные карточки? – произнес Перонне. – Жо, ты наверное ошибаешься. Зачем нужны визитные карточки господину Нестору Бурма? Он больше никому не нанесет визите". Напротив, миленькое извещение...

– Смешно! – воскликнул Жо.

– Заткнись! – произнес я.

– Похоже, вы не цените мой юмор, господин Нестор Бурма. Это освобождает меня от обязанности дальше дурачиться здесь с вами. К тому же я тороплюсь. Сегодня ночью уезжаю из Франции. Жо...

Тот на секунду отвернулся от меня. Резким движением я порвал уже почти перетертые о кусок кирпича путы. В то же мгновение прыгнул на Жо и вырвал у него пушку. Столь же стремительно я нырнул под окруженный кипами бумаги станок из прочного металла, способный послужить укреплением, который я успел заметить раньше. Едва оказавшись в укрытии, открыл огонь. Чтобы не отставать от меня и вереща словно дикари, они со всех сторон ответили мне тем же. Пули со зловещим хлопком расплющивались о металлические стойки или мягко проникали в толщу бумаги. Я чувствовал себя почти что как на улице Сен-Дени. Улица Сен-Дени! Какая глупость! Очевидно, в то время я ни о чем не подозревал, но, Боже мой, где были мои глаза! Мне следовало бы понять, что корсиканцу в воротах было не до меня и целился он не в мою скромную особу, но в другого беглеца, несшегося следом за мной и присоединившегося ко мне за автомобилем. Господин Бонфис, элегантный лже-глухой. Если бы я тогда заметил его особую примету, может, позже я бы внимательнее отнесся к этой особе. Ну, теперь поздно... Он же весьма мною интересовался. За двоих. И к чему теперь брюзжать? Я спекся. Еще один выстрел, и они набросятся на меня. Можно будет составить извещение, как тот говорил... Мне все-таки удалось себе обеспечить великолепный конец. В помещении грохот все нарастал. Под станком меня совершенно оглушило. Меня выворачивало от шума выстрелов, от смешанного запаха машинного масла, типографской краски и пороха, Выстрелив в последний раз, я вдруг услышал во внезапно наступившей тишине чей-то вопль:

– Без глупостей, Бурма. Вылезай оттуда.

Это был голос Флоримона Фару. На четвереньках выполз я из своего убежища. Поднимаясь, окинул взглядом открывшуюся картину. Подручные Фару выводили трех типов в наручниках. В углу валялся убитый только что не дважды Перонне. В последнем великом путешествии его сопровождали Жо и другой член шайки. "Сегодня ночью уезжаю из Франции". Как говорят, отправляясь в Овернь: я покидаю Францию и заграницу. Рядом с комиссаром изящный силуэт...

– Раз, два, три... Элен, – выговорил я.

Она бросилась в мои объятия.

– Вы можете ее расцеловать, – произнес Фару. – Ей вы жизнью обязаны. Почувствовав опасность и проявив больше здравого смысла, чем вы, она вместо того, чтобы лечь спать, проследовала за вами до типографии. И в тревоге позвонила мне. Она чудесная девушка, но скажу вам откровенно: на ее призыв я ответил лишь потому, что дело происходило в окрестностях Каирской площади. Будь это в другом месте, я бы не пошевелился, хоть вы тресни. И как бы ни была мила Элен. Но другое дело – Каирская площадь...

Нет, сообразительным я себя не показал. И все-таки мне хотелось заполучить очко.

– Да, – произнес я небрежным тоном. – Разве не здесь была обнаружена убитой Эстер Левиберг? Задушенная, но сначала оглушенная ударом тупого орудия, которое вы в конце концов определили как тяжелое типографское клише.