Проснувшись в это утро, я решил провести ревизию своих финансов. Мне известны многие мероприятия, требующие куда больше времени. Вывернув карманы, я убедился, что после завтрака у меня останется, дай Бог, достаточная сумма, чтобы купить себе пачку трубочного табака. Если дьявол сегодня же не пошлет мне клиента с хорошо набитым кошельком, мне трудно себе представить, как я выберусь из этой финансовой пропасти. Выставить Элен или другого сотрудника Агентства Фиат Люкс на любую сумму исключалось, поскольку я и так задолжал им слишком много. Сунуть кому-нибудь чек без обеспечения рискованно. Оставалось только ждать чуда. Это будет не в первый раз в течение моей, полной случайностей карьеры. Оно может произойти в самый что ни на есть подходящий момент. Ну а если чуда не будет, то Бог с ним! Пойду заложу пару золотых украшений, доставшихся мне в наследство от моей тетки Изабель. Это поможет продержаться какое-то время. Пребывая в довольно мрачном настроении, я не трогался из квартиры, а только время от времени звонил Элен, несущей вахту в Агентстве. Поскольку к трем часам пополудни клиент не появился и чудо не свершилось, я вышел из дома и двинулся по направлению к ломбарду. Но то ли вышел я слишком поздно, то ли был под колпаком у судьбы, но пришлось поцеловать замок у дверей Муниципального кредита по улице Франк-Буржуа, закрытого совсем недавно, зато крепко-накрепко. А я как раз предпочитал этот филиал всем остальным. И тут мне пришла в голову мысль, что папаша Кабироль, живущий напротив, занимается тем же бизнесом и обтяпает это дельце не хуже своих официальных конкурентов, а то, пожалуй, и лучше. Я прошел под аркой и, поскольку дождь лил как из ведра, бегом пересек двор. В низу узкой и темной лестницы, на эмалированной табличке, когда-то бело-голубой и украшенной изображением руки с указующим перстом, можно было прочитать: «САМЮЭЛЬ КАБИРОЛЬ. Продажа. Скупка. Обмен. Золото. Серебро. Различные вещи и т. д. Четвертый этаж». Рядом с первой ступенькой лестницы водосточная труба изрыгала каскад воды, который я с разбегу перемахнул…

…И случилось так, что, ничего не увидев и не услышав ранее, я чуть не сбил с ног молодую девушку, спускавшуюся вниз.

Выше среднего роста, закутанная в двусторонний плащ черного и желтого цветов, она казалась настолько взволнованной, что столкновение со мной ничего к этому не могло добавить. Прижимая развернутый носовой платок, она сморкалась в него как человек, который страдает насморком или плачет. Капюшон плаща съехал набекрень, из-под него выбивались растрепанные белокурые локоны. Та небольшая часть лица, которую я увидал, показалась мне красивой, но не из ряда вон. Но в конце концов мы находились на лестнице дома, где жили польский портной, плохо замаскированный ростовщик и семьи рабочих, а не в кинотеатре. Я извинился и по привычке выдал пошловатую хохму:

«…Чуть было я вас не поцеловал… и если ваша губная помада размазалась…» и т. д.

Да, Нестор, сегодня твой успех у женщин невелик. Очевидно, это зависит от состояния кошелька, пустота которого обнаруживается на расстоянии километра даже без счетчика Гейгера. Молодая девица, молча и продолжая сопеть носом, бросилась по направлению к улице, показав мне только каблуки туфель из змеиной кожи и черные швы нейлоновых чулок. И еще, правда, за ней остался аромат духов, приятный и тонкий – слишком тонкий, чтобы заглушить или хотя бы конкурировать с вонью кошачьей мочи, которая преобладала в этом подъезде. Очень быстро аромат пропал, а вонь восстановила все свои права.

Забыв об этом происшествии и не думая больше вообще ни о чем, кроме состояния своих финансов, я поднялся на четвертый этаж. Дверь конторы Кабироля была снабжена дубликатом той таблички, что я видел внизу, только меньшего формата, и запиской от руки, приглашавшей звонить и сразу заходить. Я позвонил и вошел…

Слово, которое я произнес сразу же, пройдя переднюю, никак не свидетельствовало о моем чрезмерном уважении к смерти.

* * *

Здесь не произошло борьбы. Или очень мало. Минимум этого вида спорта, плюс последние конвульсии убитого. Несколько бумаг и рекламный журнал розового цвета упали со стола и валялись на полу. Это все. Тишина лишь слегка нарушалась шумом дождя и ветра, а также тиканьем настенных часов. Если кавардак, обычно царящий в таких местах, можно назвать порядком, то комната была в порядке. Даже пыль, покрывавшая некоторые предметы и скопившаяся в углах камина, оказалась нетронутой. Нет, здесь не произошло борьбы. Ничего похожего на омерзительную, драку, после которой остается перевернутая мебель и лужи крови, что вызывает отвращение легавых, прибывших для констатации ущерба. Чистенькое, четкое и элегантное убийство, задуманное далеко загодя, хотя оружие преступления и предоставила в подходящий момент сама контора…

В ожидании похоронной команды папаша Самюэль лежал спокойненько на спине возле кресла, с которого он, очевидно, свалился, получив свою порцию. Я мог бы поспорить на любую сумму, что он умер, так сказать, в состоянии грехопадения. Его губа, искривленная гримасой, оказалась измазанной губной помадой. Помадой, которая хорошо пахла. Которая распространяла аромат, знакомый моим ноздрям, каким бы мимолетным ни было это знакомство.

Подробность позволяла сделать кучу заключений, хороших или плохих.

Пиджак на трупе расстегнули, левая пола была в нормальном положении, поскольку удерживалась лезвием ножа, вогнанным в грудь по самую рукоятку. Другая пола, откинутая рукой, показывала подкладку. Из внутреннего кармана торчал бумажник, потертый от долгого и активного употребления.

Отсюда также можно вывести заключения – как, например, что труп обыскивали, что у него взяли…

Но, может быть, не все!

«Ну вот тебе и твое чудо!» – произнес кто-то с хриплым смешком.

Говорил я сам, и это произвело на меня довольно странное впечатление. Но наконец после краткой дискуссии с самим собой, я пошел и закрыл наружную дверь, чтобы никто меня не потревожил во время моей неприглядной работы. Запорная система состояла из внутреннего замка и большого засова. Я повернул гофрированную головку замка, и он сработал с громким щелчком, от которого у меня мороз прошел по спине. Испугавшись, я хотел повернуть головку обратно. Дудки! Ригель не стронулся с места. Это была специальная, высокой надежности система, которая работает только со своим ключом. Вот так попался! Я подавил в себе начинающуюся панику, вернулся к жмурику и обыскал его. Найдя связку ключей, среди которых оказался и нужный мне, я немного успокоился, сунул связку в карман и со всеми предосторожностями вытащил на свет божий бумажник, который кричал мне: «Ку-ку!». У меня здорово дрожали руки, но то, что следует сделать, нужно сделать, и я не мог упустить такой случай. Если разобраться, то этот Кабироль при жизни был порядочным подонком: надо же взять в залог плюшевого медвежонка! Право, он не заслужил, чтобы с ним обращались приличнее, чем он вел себя сам.

Похоже, что воровство не являлось мотивом преступления. Бумажник содержал добрую сотню тысячных купюр, засаленных до предела. Я присвоил себе половину в качестве компенсации за мои передвижения, а также за волнение, пережитое в связи с обнаружением трупа. Как только я упрятал бабки в карман брюк, почувствовал себя другим человеком. Положив бумажник на место, отправился прогуляться по квартире из чисто профессионального интереса. Но лучше бы я пошел в кафе. Я зашел в помещение, служившее вспомогательной кладовой, затем побывал в крошечной столовой, кухне еще меньшего размера и спальне, где воняло кислятиной. Ничего интересного для меня. Ничего? Надо сказать, что… Нечего тратить время на шлянье, надо вовремя смываться. Надо держать эти истины постоянно в голове, это помогло бы избежать кучу глупостей. Когда я вернулся в комнату, где папаша Кабироль занимался своей коммерцией, на мой затылок обрушился удар, от которого разноцветные звезды посыпались из моих глаз, я рухнул на пол, а внутренний голос шептал мне, что краденое добро никогда пользы не приносит. А об этом я как раз и не подумал!

* * *

Иветта Шавире, Зизи Жанмэр или Людмила Черина. Я не был уверен. В общем, одна из этих барышень-балерин, неважно какая. Маленькая симпатичная женщина из литого золота танцевала на моей груди, как она это делала на груди Кабироля, и распространяла вокруг меня дважды знакомый запах духов, подходящий к губной помаде, вызвавшей гримасу на лице ростовщика. Казалось, кто-то щекочет левую сторону моей груди.

Я застонал, перекатился с боку на бок и с трудом открыл глаза.

Оказалось, что я лежу на животе, с головой, повернутой вбок до отказа, с ухом, прижатым к полу, как индеец на тропе войны, слушающий топот приближающихся врагов. Недалеко спокойненько лежал Кабироль.

Симпатичная пара, подходящий сюжет для украшения настенных часов, которые в изобилии производятся в этом районе Парижа.

Боже мой! Сколько же времени я нахожусь здесь? Несмотря на пелену, застилавшую мне глаза, предметы вокруг проступали более четко, чем раньше, как бы освещенные. Был ли это искусственный свет или свет уже другого дня?

Я опять закрыл глаза.

Маленькая женщина больше не давила на мою грудную клетку, но ее стойкий, настырный запах не исчезал.

Я открыл глаза.

Всего лишь в нескольких сантиметрах от моего лица маленькая ножка в туфельке из змеиной кожи давила каблуком окурок, видимо, упавший из пепельницы. Выше туфельки была красивая нога в нейлоновом чулке. Я застонал еще раз и попытался рукой схватить лодыжку. Нога исчезла из моего поля зрения, раздался щелчок выключателя, и все вокруг погасло.

Где-то вдали захлопнулась дверь, наступила тишина. Тишина, правда, населенная тысячей звуков: плачем ветра, стуком дождя, тиканьем часов, что-то где-то странно вибрировало и плюс ко всему – гул в моих ушах. Но больше никто не щекотал, аромат духов исчез. Только запах пыли и сырости, еще какая-то тошнотворная вонь, от которой можно было опять потерять сознание.

Но это оказался неподходящий момент. Опираясь на локти, я сумел встать на четвереньки. Оставаясь какое-то время в этом положении и покачивая головой, я прямо перед собой видел смутный силуэт Кабироля. Создавалось впечатление, что он качался. В конце концов, опираясь на мебель, мне удалось встать на шатающиеся ноги.

Вокруг меня сгущались сумерки, а мне хотелось ясности во всех смыслах этого слова. Может, немного света рассеет мое головокружение, усугубляющееся темнотой. Я нажал кнопку на цоколе настольной лампы.

Под резким светом ярко вспыхнула рукоятка ножа для разрезания бумаг. Что касается прогулок голой танцовщицы из литого золота, то они мне просто почудились. Она не покинула грудь Кабироля и не заплясала на моей. Она решительно оставалась на своем месте, неподвижно и с подпятой ногой. Для меня предпочтительней был этот вариант, чем какой-нибудь другой.

Итак, нож не тронули, но не оставили без внимания две другие вещи: губы мертвеца, с которых стерли следы губной помады, и бумажник, который я опять сунул в карман Кабироля после изъятия некоторой суммы денег на свои нужды – он отсутствовал. По ассоциации идей, я ощупал свои карманы – к счастью, пятьдесят конфискованных купюр оказались на месте. Не кончил я себя поздравлять, как раздался телефонный звонок.

Я еще полностью не пришел в себя и находился слишком близко от телефона, чтобы успеть проконтролировать свои рефлексы. Когда я понял всю неосторожность своего поведения, липкий эбонит телефонной трубки уже коснулся моего уха.

На музыкальном фоне «Вальса Гордецов» послышался молодой торопливый, с оттенком тревоги голос:

– Это вы, Кабироль?

Похоже, что абонент спешит сообщить нечто серьезное. По крайней мере у меня создалось такое впечатление, хотя, может, я и драматизировал ситуацию. Вся обстановка тому способствовала.

– Кому вы звоните? – спросил я.

Музыка замолкла. Голос ответил:

– Тампль 12-12.

Тампль 12-12. Точно, номер телефона старого пришитого скряги. Он валялся тут перед моими глазами, среди вполне подходящих декораций. Тем не менее я переспросил:

– Тампль сколько?

– 12-12.

После цифр последовало энергичное проклятие раздосадованного собеседника. Ему этот разговор явно надоел.

– Вы ошиблись.

На другом конце провода резко бросили трубку, забыв извиниться. Я положил свою и вытащил носовой платок, чтобы немного заняться хозяйством. Протер трубку и тут же решил сменить обстановку.

Слишком долго я здесь задержался, нагромождая одну глупость на другую, похоже, слишком много народу назначало себе здесь свидания в различных формах и с разными намерениями.

Бросив последний взгляд на папашу Кабироля и его хлам, я погасил свет и взял направление на выход.

Когда я переступал порог, у меня мелькнула какая-то странная мысль, тут же погасшая, смутное чувство чего-то виденного раньше, воспоминание, всплывшее из глубин сознания, но так и не оформившееся, исчезнувшее как блуждающий огонек в мозговых извилинах, оставив после себя чувство неудовлетворенности.

Я не стал выяснять природу этого странного мысленного эха. Оставаться в этих местах становилось все более опасным. Вышел на лестницу, думая, что удары по черепушке не проходят даром. Спустившись немного вниз, я опять услышал телефонные звонки, которые мне показались настойчивыми и яростными. Такие штуки часто воображаешь себе в подобных ситуациях, но это абсолютно ничего не значит.

На улице, погруженной в преждевременно наступившую ночь, свет фонарей отражался на мокром асфальте. Дождь перестал, но небо было черным, набитым облаками, как перина пухом. Это было просто короткое затишье, которое ничего хорошего не обещало. Единственное, что напоминало о весне, легкий, ласкающий ветерок. Над стоком в канализацию образовалось целое озеро – вода не успевала стекать по трубам. Автомобилисты, которые ничего не делали, чтобы объехать эту лужу, поднимали фонтаны грязной воды, обрушивающейся на тротуары. За исключением этого места, пешеходы передвигались спокойно, проходили мимо злополучного дома, не подозревая, что там только что произошло убийство, кража и удар дубинкой по голове – все это в течение очень короткого времени. Можно сказать, что был поставлен рекорд продуктивности, делающий честь исполнителям. Квартал Марэ хорошо известен умением своих ремесленников – лучших во все времена.

Я перешел скользкую улицу и стал прохаживаться по автобусной остановке, где несколько человек ждали 66-й. Я ждал иного, полагая, что тип, звонивший по телефону, проявил слишком много волнения, чтобы не приехать посмотреть, в чем дело, поскольку Кабироль не отвечал на телефонные звонки. Взгляд на физиономию этого типа мог бы пригодиться в будущем.

Автобус подошел и забрал всех пассажиров, но я не опасался привлечь чье-то внимание своим слишком продолжительным присутствием, поскольку туристы в этой части Парижа часто подолгу останавливаются, чтобы полюбоваться старыми и уважаемыми дворцами, пока они не пали под натиском отбойных молотков. А как раз передо мной, на углу улиц Франк-Буржуа и Вьей-дю-Тампль, высилось стройное каменное алиби, возведенное много веков тому назад. Башня Барбетты и, если не ошибаюсь,– это все, что осталось от дворца Изабеллы Баварской… Я недавно прочел статью на эту тему, уж не помню, в какой газете. В один из вечеров 1407 года, поспешно выходя отсюда, герцог Орлеанский, брат короля, был атакован и убит наемными убийцами Жана-Бесстрашного. Как видно, у меня талант не пропускать ни одной уголовной истории. Даже в далеком прошлом я попадаю в самую точку!

Вид молодого человека, идущего торопливой походкой по противоположному тротуару, вернул меня в XX столетие. Возможно, это был такой же гражданин, как все, избиратель и сделавший положенные прививки. Он ничем не отличался от других, с которыми разминался. На нем были серое демисезонное пальто, мягкая, тоже серая шляпа и предположительно наручные часы, как у всех и каждого. Но мой инстинкт подсказывал мне быть бдительным. А когда он, не колеблясь, завернул под арку здания, из которого я недавно вышел, все мои последние сомнения пропали. Сейчас оставалось узнать, сколько времени пройдет, прежде чем легавые заведут хоровод вокруг Кабироля, словно мухи над миской протухшего рагу.

Я оставил свой пост, перешел через улицу и остановился на подходящем расстоянии от арки – не слишком близко и не слишком далеко, чтобы ничего не пропустить из спектакля, если таковой произойдет. Что касается спектакля, то пришлось ограничиться видом того же самого типа, когда он вышел из дома. И поскольку, ступив на тротуар, он сразу повернулся ко мне спиной, я был лишен возможности посмотреть на его лицо. Он пустился в путь бодрой походкой, точно такой же, какой пришел сюда. Я колебался несколько секунд, глядя на удаляющуюся фигуру. Может быть, это он звонил по телефону, а может быть, и нет. Может быть, он приходил к Кабиролю, а может быть, и нет. Может быть, мне надо оставить его в покое, а может быть, надо следовать за ним. Ни одна статья закона не запрещала мне идти позади него. А потом все же… В общем, я пошел за ним.

Он взял направление на улицу Рамбюто и повернул на улицу Архивов. Прошел мимо фонтана Одриетт и двинулся по улице Пастурель с ее костоломными тротуарами, с которых без конца надо сходить на проезжую часть, настолько они узки и забиты прохожими. На углу улицы Тампль, как раз, когда он поравнялся с витриной магазина игрушек-ловушек, дождь обрушился с неба безо всякого предупреждения.

Для меня это была самая что ни на есть гнусная ловушка. Я надеялся использовать свет магазинных витрин, чтобы разглядеть физиономию этого типа, теперь я мог расстаться с этой мечтой. Чтобы защититься от ливня, он поднял воротник своей легкой куртки до самых ушей и надвинул до самого носа поля фетровой шляпы. Ни один волосок не торчал наружу. Горбатый клоун на вывеске магазина хохотал надо мной до упаду, подмигивая своими электрическими глазищами.

Мой приятель проскочил между двумя медленно двигающимися автомобилями на другую сторону и пошел по направлению к улице Вертю. Проходя мимо кафе на углу, он бросил беглый взгляд внутрь через решетку, украшенную металлическим золоченым львом, но не остановился.

Мне уже осточертела эта прогулка. Парень держал слишком быстрый темп для меня, поскольку я еще не совсем оправился от своего нокаута. На улице Вертю я решил сделать бросок, чтобы оказаться рядом с ним, но два придурка-араба помешали моему плану. Сыны дромадера, сцепившись в драке, выкатились на тротуар из плохо освещенной забегаловки и начали прямо на мокром асфальте награждать друг друга тумаками, вопя во всю глотку. Целый табор соотечественников пытался их растащить, ухватив за бурнусы, и, таким образом, заблокировал весь проход. Вся эта история привела к одному результату: мой тип исчез.

Я остался посреди улицы под проливным дождем, пытаясь принять какое-нибудь решение. Вся эпопея с преследованием стала походить на некую интеллектуальную игру. Было интересно действовать, руководствуясь исключительно чутьем, но все же надо знать меру. Лучше бы вернуться домой… В этот момент ветер донес такты залихватской мелодии вальса. И опять я пустился в путь, полагаясь на свой нюх.

Установить источник музыки было нетрудно. На улице Вольта, напротив самого старого дома в Париже, высился современный фасад с ромбовидными окнами нового музыкального кафе «Бубновый валет. У Амедея». Новый посетитель только что вошел внутрь, и дверь на пружине еще качалась, выпуская на улицу звуки музыки. Я не был идиотом, чтобы вообразить, что вошедший был именно моим типом, но все же вошел. Во всяком случае, подкрепиться никак не мешало.

Площадка для танцев была погружена в темноту. На эстраде для оркестра, украшенной цветами, стояло несколько музыкальных инструментов в чехлах, ожидая своих хозяев. Это было еще не время действия, но в зале для посетителей стоял большой электрофон для обслуживания меломанов в любое время.

Серьезный хозяин заведения с задумчивым видом наблюдал, как двое посетителей играют в кости. Когда я вошел, все трое обернулись, но тут же продолжили свое занятие. Мне надо было бы пройтись ногами по стене или выпить керосина, чтобы они действительно обратили на меня внимание. Я вернул им их равнодушие с процентами. Расфуфыренная служаночка потягивала аперитив, отбивая ногой такты музыки. За прилавком белокурая барменша полоскала стаканы с таким видом, будто думала о смерти Людовика Шестнадцатого.

Я заказал у нее грог, и, пока она его готовила, подошел к музыкальному аппарату. Казалось, он этого только и ждал, поскольку тут же прозвучал заключительный аккорд. Пластинка сразу заняла свое место под планкой с соответствующим номером. Я пробежал глазами список, обнаружил «Вальс Гордецов» из фильма Ива Аллегре, запустил эту пластинку для своего собственного удовольствия и вернулся к бару, где меня уже ожидал дымящийся грог.

Чокнутые на игре в кости не бросили бы своего занятия ни за какие блага на свете.

Служаночка, привалившись к прилавку, отбивала ногой такт, как и прежде. Только барменша глядела на меня с неодобрением.

– Разве это плохая музыка?– спросил я, показывая подбородком на музыкальный аппарат.

– Да гори он синим пламенем!– ответила барменша.– Это да еще оркестр! Если так будет продолжаться, я начну затыкать себе уши противошумными шариками. Эту самую мелодию приходится слушать по пятьдесят раз в день.

– Есть такие любители?

Она вздохнула:

– Один любитель.

– Полегче с клиентами, Жанна,– вмешался хозяин, оторвав на секунду глаза от игральных костей,– не надо болтать чепуху.

Он отреагировал с опозданием, но от всего сердца.

– Ничего страшного,– сказал я.

– Извините меня,– ответила барменша.

– Ничего страшного. Готов держать пари, что этого парня зовут Альфред. То есть Фредо!

– Фредо?

– Да, Фредо, любитель «Вальса Гордецов».

– Не знаю, как его зовут.

Жалко. Когда пластинка кончилась, я поставил ее опять, не пожалев барменшу. Затем, следуя указателю, направился в сторону туалета, который находился в начале коридора между кладовой и единственной телефонной кабиной. Вошел в кабину и закрыл дверь, отгородившись таким образом от музыкального фона. Но вдруг он взял реванш в виде фанфарного залпа. Дверь закрывалась плохо, и если кто-нибудь хотел спокойно разговаривать по телефону, должен был придерживать ее за ручку. Довольный результатом своего опыта, я вышел из кабины. Хозяин стоял в коридоре, закупоривая его своей массой.

– Чего-нибудь ищете, месье? – спросил он усталым, бесцветным голосом.

Ответить ему, что я нашел, что искал? Я пожал плечами:

– Ничего. Благодарю вас.

Я вернулся в зал, выпил свой напиток, расплатился, церемонно распрощался с почтенной публикой, небрежно коснувшись пальцем полей шляпы, и направился к выходу, сопровождаемый взглядом четырех пар глаз.

Я услышал, как кто-то произнес:

– Наверно, это он.

Снаружи все еще шел дождь, но уже не такой сильный. Не спеша, я снова пошел в сторону улицы Франк-Буржуа, где царили мир и покой. Возле дома, где скоро освободится одна квартира, не видно было никакого подозрительного сборища. Я купил вечернюю газету у охрипшего мальчишки и прочитал ее в одном бистро, полном симпатичных клиентов, среди которых я затерялся. Вокруг звучали разговоры на любую тему, кроме одной – убийства. Один или два раза мне послышались сирены полицейских автомобилей, но это оказались шумы в моей голове. Моя голова наполнилась шумами, а Префект полиции запретил звуковые сигналы на улицах. Правда, в какой-то момент не только я услышал рождающиеся вдали и нарастающие по мере приближения звуки сирены, состоящие из двух тонов. Пожарные. Они-то имели право пользоваться этим средством предупреждения.

– Где-то горит,– сказал один гаврош и засмеялся.

– Или наводнение,– добавил его приятель,– с этим ливнем, подвалы…

– Или кто-то надышался газа.

Пожарная машина пронеслась по соседней улице, не переставая издавать жалобный вой, и пропала в наступающей ночи. Я заплатил за выпивку и подошел к телефону. Два раза набрал номер: Тампль 12-12. Два раза звучали звонки там, в темной комнате, и мне казалось, что эта темнота давит мне на плечи. Никакой тип с пышными усами в фетровой шляпе не снял трубку.

Я вернулся к себе и, не поев, лег спать, больной как тридцать шесть собак.