Я переменил положение на стуле, и он жалобно скрипнул.

– Исчез? – повторил я.

– О!…

Женщина развела руками.

– …Его не украли, или, как принято говорить, не похитили, он не бросился в Сену – ничего такого не было. Он просто-напросто оставил меня.

Болезненная усмешка скривила ее лицо.

– Детишки – это мило, не правда ли, месье? Это распрекрасно, они приносят в дом свет и радость, верно? Во всяком случае, так говорят… К черту все. Уж не помню, в какой гнусной газетенке я читала на днях, что драма персидской шахини и Джейн Рассел, киноактрисы, в том, что у них нет детей. И вот эти дамочки убиваются. Все-то у них не так да не эдак. Жизнь, видите ли, идет прахом. Черт! Такая драма не про нашу честь, а? Как вы думаете? У нас-то ведь ни гроша. Тут уж не до…

Она погладила свой живот.

– Я на него не сержусь, на того, кто там, внутри, нет, нисколечко не сержусь, не дикарка же я…

Глаза ее наполнились слезами.

– Только если Поль бросил меня, то это наверняка из-за него. Нам и без того с трудом удавалось сводить концы с концами, понимаете? А тут еще один рот… Но что со мной-то теперь будет, теперь, когда я совсем одна? Что со мной станется?

Я понимал. Трое или четверо ребятишек, если взяться за дело с умом, могут обеспечить кучу всяких хозяйственных выгод – тут тебе и денежная надбавка, и семейное пособие, да мало ли что, но один-единственный младенец – это поистине катастрофа… Я искоса взглянул на живот несчастной женщины. Если она высиживает, скажем, пятерых, то проблема так или иначе будет решена. Я, конечно, не гинеколог, но мне показалось, что места там не больше чем на одного.

– То, что я узнал от вас, огорчило меня,– сказал я.– Никогда бы не подумал, что Демесси из числа тех подлецов, которые, справив свое удовольствие, бегут от ответственности. Когда я с ним познакомился, он был хорошим человеком.

– Когда же это было?– всхлипнув, спросила она.

– Больше десяти лет назад.

– Ну, знаете, за десять лет можно измениться,– отрезала она.

– Конечно, но мне случалось изредка встречаться с ним то тут, то там, хотя… В общем, измениться, разумеется, можно.

Наступило молчание. Ортанс Демесси достала откуда-то платок, вытерла глаза и шумно высморкалась.

– Хороший человек! – проворчала она, пожав плечами.– Может, и не такой уж хороший, в конце-то концов.

Я тоже пожал плечами. В самом деле! Ей-то лучше это знать, чем мне. Ведь это она с ним жила, не так ли? Она, а не я. Я ей об этом сказал.

– Жила,– согласилась она.– Да, жила. Я с ним жила. По-семейному. Но не зарегистрированной. Может, я и несправедлива, но мне не нравилось, что он отказывался узаконить наши отношения, жениться на мне. Я хотела выйти за него замуж! И говорила ему об этом. Что поделаешь? Такая уж я дура. И мысли у меня дурацкие. Я часто поднимала этот вопрос, но он всегда находил предлог, чтобы отложить решение на потом. И в конце концов я потеряла всякую надежду. Ладно, раз мы и так были счастливы, не все ли равно? Счастливы…– вздохнув, она бросила ожесточенный взгляд на вязаные занавески,– насколько можно быть счастливыми, сидя без гроша. Но теперь мне опять все вспомнилось. Боже мой! Чем это можно объяснить? Говорить о совместной жизни, жить, в общем-то, вместе и отказываться жениться. Нет, верно, он был не такой уж хороший человек.

Я не остался в долгу и ответил ей вздохом, добавив к нему немного дыма.

– Думается, вы и в самом деле несправедливы. Разве нельзя относиться к браку как к ненужной формальности и не быть при этом подлецом?… Давайте все-таки разберемся,– добавил я, не желая до бесконечности обсуждать этот деликатный вопрос.– Давайте разберемся. Он исчез или покинул вас. Во всяком случае, вы его больше не видели с какого… С каких пор?

– Вот уже три дня.

– И вы, конечно, хотите, чтобы я отыскал его и доставил к вам?

– Я на это надеялась, но теперь поняла, что я идиотка.

– То есть?

– Ведь вы меня, в общем-то, не знаете. Поль как-то познакомил меня с вами, да с тех пор уж сто лет прошло, и вы меня, по сути, не знаете. Я хочу сказать, что у вас нет причин помогать мне… в особенности во вред ему. Если он сбежал с другой женщиной или просто не хочет меня больше видеть из-за ребенка, который должен родиться, то, уж конечно, не вы, один из его приятелей…

Не закончив фразы, она снова тяжело вздохнула.

– Давайте разберемся,– снова сказал я.– Он ушел с другой или сбежал сам по себе? У вас есть какие-нибудь основания предполагать либо одно, либо другое?

– О, я уж и не знаю, да и потом… осточертело мне все, осточертело. Мужчины всегда поддерживают друг друга. Я просто не в своем уме и потому на что-то надеялась. Вы можете идти, месье. Извините, что побеспокоила вас.

Голос у нее сорвался. Она обхватила голову руками и разразилась нервными рыданиями. Я дал ей выплакаться всласть. Ей это пойдет на пользу. После того как она отведет душу, можно будет поговорить обо всем более обстоятельно.

Дождь разошелся, небо, видимо, не желало, чтобы Органс Демесси исходила слезами в одиночку. Ветер, набирая силу, дул теперь с другой стороны. Слышно было, как он завывает у дома и на железных лестницах, как швыряет потоки воды в двух зоологических чудищ в виде занавесок, которые, казалось, насмехались над ним, чувствуя себя в полной безопасности за стеклами. Оконные рамы потрескивали, словно пораженные артритом суставы.

Время шло. Женщина понемногу успокаивалась. И вот наконец она уронила руки на свое оплодотворенное чрево, подняла голову и взглянула на меня сквозь слезы.

– Вы все еще здесь,– проговорила она с удивлением в голосе.

– Я все еще здесь,– отвечал я,– и если уйду, то для того лишь, чтобы вернуться. А вернусь непременно в обществе вашего благоверного. Ну а если его со мной не будет, то вам в любом случае не придется тревожиться о своем ближайшем будущем и о будущем вашего малыша. Я сумею заставить его позаботиться о вас. Демесси многим мне обязан. Я спас его от бродяжничества. Если бы не я, он и сейчас еще спал бы под мостами. Я намерен напомнить ему об этом.

– Да,– сказала она, понемногу приходя в себя и вытирая лицо платком.– Да, он говорил мне, что был клошаром и что вы отвадили его от бродяжничества. Но… как раз поэтому…– она громко проглотила слюну,– вы, верно, крепко дружили, если…

Все страхи разом проснулись в ее душе. Я замахал руками.

– Успокойтесь. Мы вовсе не были приятелями. И даже никогда прежде не виделись. Я встретил его случайно среди других голодранцев на площади Мобер. Но он мне сразу понравился, внушил симпатию. Потому-то я и не могу понять теперешнего его поведения. Можно, конечно, как вы говорите, измениться. А появление ребенка всегда так или иначе меняет поведение людей. Как только появляется ребенок, какой-нибудь закоренелый хулитель семейных уз впадает, например, в восторженный маразм. Стоит появиться ребенку, и семейный круг… зачастую порочный круг…

–Мне всегда казалось, что выбраться оттуда нелегко, прошептала она, думая о чем-то своем.

– Откуда? Из порочного семейного круга?

– Я имела в виду бродяжничество.

– Это попросту невозможно,– твердо сказал я.– Совершенно невозможно, за исключением редких случаев. Демесси в его несчастье нашла удача, вот и все. Мне нужен был человек, обладающий определенными качествами. У Демесси эти качества были. У других клошаров – тоже, но он был самый симпатичный из них, его легче всего было спасти.

– Вы были тогда в Армии Спасения?

– Я был тогда частным сыщиком, как и теперь,– усмехнулся я,– но входил в некую организацию, занимавшуюся спасением заслуживающих внимания бездомных бродяг.

– Вы нашли ему работу?

– Да.

– И это была… гм…– Она на мгновение заколебалась.-…Это была честная работа?

– Это была честная работа,– сказал я, слегка покривив душой.– Почему вы об этом спрашиваете?

– Не знаю. Видите ли, он никогда по-настоящему не рассказывал мне, каким образом вы отвадили его от этой бродяжьей жизни. Разве могут быть секреты между людьми, которые… которые любят друг друга, вместе живут?

– Зря вы беспокоитесь,– заметил я.– Все это давнишняя история.

И так как она подозрительно глядела на меня, я решил дать ей разъяснения, которые на деле, правда, таковыми не являлись.

– Речь шла о работе, связанной с моей профессией. Организация по спасению бродяг, достойных лучшей участи, о которой я вам говорил,– это было своего рода развлечением. Так вот, речь шла о легкой и хорошо оплачиваемой работе, причем платили наличными. Это немаловажно, если хочешь поставить человека на ноги. Нечего и думать спасти кого-то от бродячей жизни с помощью милостыни. Только глупцы могут вообразить себе такое, те, кто никогда не видел истинной нужды, то есть нищеты самого настоящего дна. Я нашел ему работу, которая позволила ему снять комнату и купить кое-что из одежды, чтобы иметь достаточно приличный вид в любой конторе по найму, если он действительно хотел получить постоянную работу и окончательно встать на ноги. Что, кстати, он и сделал. Тут я тоже ему подсобил, потому что он этого заслуживал. Я направил его к кое-кому из моих знакомых. Но все это, повторяю вам, давнишняя история. Вернемся, однако, к сегодняшнему дню. Демесси бросил вас, и вы хотите, чтобы я вернул его вам? Так ведь?

– Да.

– Я вам его верну.

– Спасибо, месье,– сказала она, словно я уже собирался вытащить его из собственного кармана.

– Он ведь работает?

– Работал,– уточнила она.– К вам я обратилась, когда уже совсем отчаялась. Но прежде я провела маленькое… как бы это сказать…

– Расследование?

– Вот именно. Началось это, стало быть, во вторник…

Она принялась считать на пальцах:

– В понедельник он пошел на работу… Он работает чернорабочим на «Ситроене», в листопрокате, на набережной Жавель… Вернулся он после работы как обычно. А во вторник – ушел и не вернулся. Тогда в среду, так как он все не приходил, я пошла справиться на заводе. Там они тоже его больше не видели. Меня это не очень удивило. Если он намеревался бросить меня, не станет же он оставаться на той работе, о которой я знаю, верно?

– Он взял расчет?

– Нет.

– Вы ходили еще раз на завод?

– Вчера.

– И каков результат?

– Он так и не появлялся. Тогда я позвонила вам.

– А полиция?

– Полиция?

– Вы сообщили туда?

– Нет,– смущенно ответила она.

Я не стал настаивать.

– Вы расспрашивали его товарищей по цеху? – спросил я.

– Нет. Я решила поставить в известность вас. Я подумала, что вы с этим справитесь лучше меня.

– Безусловно.

– И потом, мне было немножко стыдно. И немножко страшно. Там полно арабов.

– Если бы вы могли назвать мне одно-два имени…

– Этих арабов?

– Людей, с которыми он общался.

– Ну, есть месье Фроман, тоже рабочий с «Ситроена». Это один из наших соседей. Он живет в соседнем доме на последнем этаже. Я спрашивала, не знает ли он чего. Мы соседи, немного знакомы; с ним мне говорить легче, чем с другими. Но он ничего не знает.

– А его товарищи по… по конвейеру?

– Я не знаю их имен.

– Неважно. Я разберусь.

– Мастера его зовут Рьессек, может, вам это пригодится…

Я записал скудные сведения: имя соседа, имя мастера, номер цеха листопроката и так далее, потом спросил:

– Могу я взглянуть на его вещи? Если он их не унес…

Если же он их унес, значит, хотел сбежать от Ортанс и ее чада. Это было бы не слишком красиво, но. в общем-то, гораздо лучше (разумеется, для его здоровья), чем если бы он их не взял. Ибо если он их не взял, стало быть, с ним что-то стряслось. Хотя, по правде говоря, я плохо себе представлял, что могло случиться с чернорабочим, который относится скорее к разряду малоимущего слоя, чем к числу богатых наследников. Правда, встречаются бродяги, готовые рискнуть своей шкурой меньше чем за тысячу монет.

– Проходите,– сказала женщина.– Все наши вещи в спальне – и его, и мои. Их не так много.

Мы прошли в спальню.

Я проверил карманы пиджака, штанов, годных на выброс, залатанной спецовки и так далее, и все без толку. Обследовал тумбочку у кровати – вещицу в пейзанском стиле с отделением для ночного горшка. В ящике обнаружил грязный носовой платок, тюбик аспирина, градусник в футляре, шариковую ручку, две потрепанные книжицы и школьную тетрадь. Обе книжки были по механике, а в тетрадке – записи и рисунки, имеющие к ней отношение.

– Он чернорабочий или механик? – спросил я.

– Чернорабочий,– ответила женщина.– Но около года назад он взялся за изучение механики. Ему надоело быть чернорабочим, хотелось подняться повыше. Не знаю, как получилось, только он провалился. Хотя по этой части он наверняка не так уж плох, потому что ему случалось помогать типу, который держит мастерскую по ремонту машин и мотоциклов в двух шагах отсюда, у заставы Ла Плен.

Я еще раз перелистал тетрадь.

Было бы преувеличением сказать, что я не способен отличить гайку от прищепки для белья или коробки скоростей, хотя что-то такое, конечно, есть, недаром я всегда путал распределитель зажигания с похожим по звучанию названием какой-то краски. Поэтому торопливая проверка этих записей и набросков ни в коей мере не просветила меня относительно талантов Демесси в области механики. Но чтобы отыскать парня, в этом, пожалуй, и не было необходимости. А если и была, то все нужные сведения о способностях своего временного служащего сообщит мне владелец ремонтной мастерской у заставы Ла Плен. Я спросил, как его зовут.

– Месье Жаннен,– сказала жена Демесси.

Я записал и положил обратно в ящик технические книжки и тетрадь.

– Это все?

Женщина показала на полку:

– Вон там, наверху, есть другие книги.

Там тоже стояли учебники, а рядом – роман о любви, два-три полицейских романа и еще несколько – про шпионов. По привычке я полистал их и даже потряс, чтобы выпала записка, если таковая была вложена в книгу, например записка со словами: «Я пошел туда-то, вернусь в такое-то время», или же: «Разогрей картофельную запеканку, мясо в холодильнике», как это обычно случается в кино или в книжках, как раз таких, какие я держал в руках. Но никакой записки не было. Одна только пыль. Пыль, научный анализ которой ни о чем бы мне не поведал. Я бросил свои поиски.

Я имел в виду в основном одежду.

– Все тут, месье.

– Ничего не пропало?

– Ну… недостает только того, что было на нем, когда он ушел. Серый пиджак, серый свитер, вельветовые брюки и старый плащ.

– А его исчезновение не совпадает, случаем, с получкой?

– Нет. Зарплату он получил неделей раньше.

Стало быть, на него не набросились и не швырнули, например, в воду те, кто воспылал желанием завладеть его бумажником. Однако случаев нарваться на неприятность могло подвернуться немало. Предположим, можно было весьма некстати ввязаться в пьяную драку.

– Он пил? Я имею в виду – допьяна?

– В последнее время, пожалуй, да.

– Дома или еще где-нибудь?

– Не дома.

– А в каких бистро?

– Не знаю…

Сложив руки на животе, она вздохнула:

– Это все ребенок… Все из-за ребенка… С тех пор как я влипла, он стал неузнаваем… Моя беременность его доконала.

– А вы не… гм… вы не пробовали сделать аборт?

– Я об этом как-то не подумала,– молвила она, и я не понял, что крылось в ее словах: сожаление или негодование.

– А он?

– Он ничего мне об этом не говорил.

Но он об этом думал. Я-то это знал.

Мы вернулись в столовую. Она снова села на стул. Я остался стоять.

– Ну что ж,– сказал я,– посмотрим, что я смогу сделать… Гм… Не поймите неправильно то, что я вам сейчас скажу. Положение у вас неважное, и вместо того, чтобы требовать с вас гонорар, я, напротив, хотел бы помочь вам. Если вы в чем-то нуждаетесь…

– Мне ничего не надо,– возразила она.– Он не оставил меня без гроша. И даже добавил несколько купюр к нашим скудным запасам в последний день, когда был здесь.

– Вот как!

– Да. Я только потом заметила, когда подсчитывала деньги.

– Вот видите, оказывается, он не так плох!

– Уж и не знаю. В голове у меня все перемешалось. А по поводу денег… Может, я потому и спрашивала вас, что за работу вы тогда ему нашли, честная ли она. Я уже говорила вам, моя беременность совсем его доконала, и если раньше ему случалось поступать нечестно, то он снова мог взяться за старое… Короче, уж не знаю, месяц или два, нет, пожалуй, месяц, а то и полтора назад он принес в получку немного больше денег, чем обычно,– тысяч на двадцать. Он мне ничего не сказал, но… в общем, я узнала.

– А он? Он знал, что вы знали?

– Да. Я спросила у него, откуда эти деньги.

– Ну и что?

– Он со смехом ответил, что ему следует подумать о будущем. Но это был не ответ, потому что деньги-то эти, по его словам, он занял.

– А вы ему не поверили. Вы решили, что он их стащил…

– С тех пор как я забеременела, он стал совсем другим. Все могло статься.

– И потому вы не сообщили о его исчезновении в полицию.

– Да. Я не желаю ему неприятностей. И не собираюсь отыгрываться. Я просто не хочу, чтобы он бросал меня, не хочу, чтобы он нас бросал, меня и ребенка, хочу, чтобы он вернулся.

– Не волнуйтесь. Если это зависит только от меня, он вернется. И не ломайте себе голову ни насчет денег, ни насчет способа, каким он их раздобыл. В конце концов, он и правда мог занять их. Не все люди плохие. Бывают и хорошие, которые умеют помогать другим.

Она затрясла головой.

– Если он их занял, чего мне, спрашивается, радоваться. Разве вы не понимаете, что тот, кто одолжил ему деньги, придет и будет требовать их с меня, не сегодня, так завтра? Только этого не хватало.

– Не ломайте себе голову,– повторил я.– Там видно будет.

– Ладно. А что касается вашего гонорара, хорошо, что вы заговорили об этом. Я…

Жестом я попытался остановить ее.

– В другой раз.

– Ни в коем случае,– возразила она.– Послушайте, месье, я себя знаю. Если вы не возьмете хотя бы самую малость, я буду думать, что вы не хотите всерьез помочь мне.

– Хорошо. В таком случае, раз уж вам непременно хочется потратить деньги, двух-трех тысяч вполне довольно. Как раз на первые расходы. А там посмотрим.

Она встала и пошла доставать из ящика буфета старую коробку из-под печенья, возведенную в ранг сейфа. Открыв ее, она вынула две бумажки по пять тысяч и одну – на десять. Потом протянула мне одну из тех, что были по пять. Я не стал спорить, чтобы не огорчать ее, и спрятал ассигнацию с твердым намерением возвратить ей ее при первой же возможности. Осушив до дна свою рюмку, я схватился за шляпу.

– Буду держать вас в курсе,– сказал я.

Верните его,– взмолилась она.– Это он в припадке отчаяния, с тоски.

– Безусловно.

– Не может быть, чтобы он совсем меня бросил. Что со мной будет, да еще с ребенком? А все эти неприятности, я так их и чую, словно они уже навалились на меня!

– Ну, будет, перестаньте расстраиваться. В вашем положении это не годится.

Она проводила меня до лестничной площадки, по которой гулял ветер. По-прежнему лил дождь, и где-то на заднем дворе из переполненного водосточного желоба вода с особой звучностью падала на крышки помоек.

– Скажите,– спросил я на прощанье,– кто эта юная особа, с которой я встретился на лестнице, поднимаясь к вам? Если не ошибаюсь, ее зовут Жанна.

На лице сожительницы Демесси появилась презрительная гримаса.

– Вы имеете в виду Жанну Мариньи?

– Возможно. Не знаю. Мне кажется, она живет этажом выше.

– Это Жанна, дочь вдовы Мариньи. Ничего особенного, пустышка.

– Кто, вдова?

– Дочь. Почему вы об этом спрашиваете?

Я мог бы ответить, что в мои функции входит проявлять интерес к судьбе вдов и сирот; но я ограничился следующими словами:

– Просто так.

Она нахмурила брови.

– Ну да… просто так! Вы предполагаете, что она с Полем…

– Предполагаю – что?

– Что они затевали или могли затевать что-то вместе?

– Вам это, пожалуй, лучше знать. Вы что-нибудь заметили?

– Я заметила,– проворчала она,– что все мужчины в доме – и молодые, и старые – только и делают, что косточки ей перемывают, а сами глаз с нее не сводят.

– Или с ее трусиков,– улыбнулся я.

– Ах, и вы тоже!

– Да это же сразу бросается в глаза.

– Эта потаскушка считает, что таким образом оживляет местный пейзаж.

– А вы полагаете, он в этом не нуждается?

– Боже мой! Кого вы об этом спрашиваете? Меня! Да ладно! Вам-то что за дело, а?

– Потом скажу. До свидания, мадам Демесси. Как только что-нибудь узнаю, сразу сообщу вам.

Я спустился по лестнице, преследуемый ветром, которому, видно, чем-то не понравилась моя шляпа, и получая прямо в лицо целые потоки воды, словом, ни дать, ни взять – отважный капитан. Но вот наконец я ступил на твердую землю, пересек пустынный двор и, выйдя за ворота, окинул взглядом фасад дома. На четвертом этаже вязаные зверушки по-прежнему невыносимо скучали. На пятом – нейлоновые трусики, промокнув до нитки, резвились, выделывая голубые прыжки.