«Сверчок» открывался недалеко от кабаре Жиля и в этот вечер составлял ему солидную конкуренцию. Почти все автомобили, припаркованные вдоль тротуара авеню Опера и на прилегающих улицах, принадлежали приглашенным в новое заведение. Я имел хороший вид жителя глубинки, явившись сюда пешедралом под холодным моросящим дождем… Мое единственное оправдание состояло в том, что я жил рядом. Под ненадежной защитой узкого навеса соседней лавчонки со спущенными железными шторами какой-то тип меланхолично курил сигарету. Когда я поравнялся с ним, он усмехнулся и отделился от стенки. Я узнал Шассара.

– Вы сожалеете? – спросил я.

– О чем?

– О пригласительном билете.

– Плевать мне на приглашение. Я просто смотрел на толпу. Это меня забавляет.

– И много там было старух?

– Идите вы…

– Дали бы мне адресок, что ли!

Он побледнел. Злость исказила его лицо. Потом он овладел собой, злая улыбка зазмеилась по губам, он пожал плечами, поднял воротник пальто и пошел прочь, пытаясь что-то насвистывать.

Я вошел в кабаре, снял верхнюю одежду и спустился в зал для спектаклей, где царила приятная изысканная атмосфера, пахнущая светлым табаком, алкогольными напитками, дорогими духами и, может быть, немного человеческой кожей. В глубине была крошечная сцена, публика толпилась вокруг небольшой танцевальной площадки, и только бокалы, из которых пили гости, не были крошечными. Все было отлично. Мне удалось найти место в уголочке, и я стал слушать в исполнении певицы «Осенние листья», а затем «Жалобу Жака Потрошителя», музыка Кристианы Верже.

Певица поклонилась на крик «браво!» и, казалось, никак не могла опять выпрямиться, поскольку весьма обширный бюст перетягивал ее вперед. Но все кончилось хорошо. Тип в смокинге занял место жертвы лондонского садиста и объявил, что сейчас, месье-дамы, мы потанцуем немного благодаря ор-кес-тру Пас-каль Пас-каля, задублированное имя – два слова, четыре слога. Музыканты захватили подмостки и начали производить шум.

Номера программы сменяли друг друга среди хитроумных световых комбинаций, во время которых я искал глазами Женевьеву Левассёр. Наконец, сквозь пелену табачного дыма, я обнаружил ее за довольно далеким от меня столом в компании друзей. Ее друзей, но не было похоже, что она там очень веселится. Спектакль в стиле «смейся, паяц» со всеми атрибутами. Я постарался пробить себе дорогу к ней и остановился перед столом, за которым сидела компания. Она подняла на меня свои зеленоватые миндалевидные глаза. Они блестели, но ее улыбка была печальной:

– О! Вы здесь? Какой случай привел вас сюда?

Я улыбнулся в ответ.

– Но я все же парижская знаменитость!

– Ах, да! Что правда, то правда…

Она извинилась перед своими соседями за столом и подошла ко мне:

– Бог мой! Какой вы ужасный человек,– сказала она жеманно.

Ее вечернее платье необыкновенно шло ей. Иначе не могло и быть. Манекенщица!

– Ужасный?– спросил я.– Почему?

– Потому… Вы пригласите меня потанцевать?

Она положила руку на мое предплечье. Запах ее духов забил все остальные и защекотал мне ноздри.

– Извините,– пробормотал я.– Я не умею.

– Правда?

– Правда.

– Надо будет научиться.

– Это идея. Когда у меня будет время…

– Да…

Ее взгляд затуманился, она зябко поежилась:

– Когда ваши трупы немножно оставят вас в покое.

– А! Вы узнали? Да, правда. Газеты. Именно поэтому вы назвали меня ужасным человеком? Но знаете, я в этом деле совсем ни при чем.

– Раз вы не танцуете, угостите меня бокалом шампанского в баре,– внезапно сказала она.

Бар был устроен в соседнем помещении с овальным отверстием в стене, через которое виден был зал и сцена. Мы заняли место в конце стойки.

– А я еще обратилась к вашей помощи, чтобы обеспечить себе покой,– вздохнула Женевьева.– Потому что считала вас человеком спокойным. А у вас в конторе находят покойников…

– Покоя в мире нет. Вот возьмите, например, ваш отель – знаменитый, порядочный, не правда ли? Ну и что?…

Она меня перебила:

– Да, знаю. Этьен жил там… и… и этот… Бирикос тоже…

– Директор, наверное, взбешен?

– Он не подает вида, но, безусловно, это так.

– Послушайте, Женевьева… я могу называть вас Женевьева? Если вам это не нравится, то не называйте меня в отместку Нестор, во всяком случае, не во все горло… Итак можно?

Она улыбкой разрешила мне эту вольность.

– Итак, Женевьева… вините только себя; вы сами завели разговор на эту тему… Я хотел бы с вами поговорить о Бирикосе.

– Не здесь, если вас это устраивает.

– Скажите мне только, знаете ли вы его.

Тут вмешался третий лишний, который помешал ей ответить. Он трахнул меня по плечу и голосом градусов этак в 45 выдал:

– Чертов Нестор!

Я повернулся и увидел веселую рожу и водянистые глаза Марка Кове, редактора «Крепюскюль».

– Вот так, скрываемся,– упрекнул он меня,– шляемся по горам и долам, не отвечаем по телефону и оставляем друзей сохнуть от безделья?

– Сохнуть? Странно звучит в ваших устах.

– Какой остряк!

– Извините меня,– сказала Женевьева.– Я вернусь.

Журналист с интересом поглядел ей вслед.

– Красивая курочка.

– Вы ее прогнали.

– Она обещала вернуться. Ладно. Я очень рад, что напал на вас. Что это за дело Бирикоса?

– Вы что, газет не читаете?

– Я их делаю, черт побери, а это не всегда легко. Это даже очень трудно, поскольку я вижу, что вы ничего не хотите мне сказать, а?

– У вас хороший нюх.

Он нахмурил брови и в то же время улыбнулся:

– Идет. Тогда я заткнусь тоже.

– Это лучшее, что вы можете сделать. Вы давите мне на психику.– Разговаривая, я одновременно шарил глазами по бару и, вопреки притушенному освещению, оставлявшему в темноте многие углы, увидел Женевьеву на другом конце, беседующую с красивым стариком серьезного вида. Вернее, в конце беседы, ибо они уже прощались. Женевьева исчезла в туалете, а красивого старика я потерял из виду.

– Я пошел,– сказал Кове,– попытаюсь найти информацию в другом месте.

Женевьева возвращалась. Я видел, как журналист ее перехватил и обменялся с ней несколькими словами. Потом он пропал в толпе.

– Я отсутствовала не слишком долго?– спросила Женевьева, забираясь на табурет рядом с моим.

Вид у нее был усталый и разочарованный. Если это весь результат, которого добился редактор «Крепю»… Я выдал ей галантный комплимент, затем:

– Этот тип хотел у вас что-то выпытать?

– Какой тип?

– Этот пьяница репортер, мой приятель.

– Э… э… может быть… во всяком случае, я ему ничего особенного не сказала.

Она опорожнила свой бокал:

– Вы остаетесь, месье Бюрма?

– Не знаю.

– Я ухожу. С меня хватит всего этого шума. Проводите меня. Ведь вы мой телохранитель в некотором роде.

– Это мне напомнило, что Шассар бродил в окрестностях.

– Вот видите! Вы мне нужны…

Она пожала плечами:

– Бедняга Шассар! Он больше достоин жалости, чем порицания.

– А вы хотели, чтобы я его вышвырнул из окна ваших апартаментов.

– Да, и это была не такая уж плохая идея.

Я, в свою очередь, пожал плечами.

– Подождите меня наверху, я попрощаюсь со своими друзьями.

Я расплатился, получил свою одежду и стал ждать возле гардероба. Она тоже вскоре появилась, чтобы забрать свою меховую накидку, и мы покинули «Сверчок». Ее машина была припаркована на улице Пирамид, в двух шагах от кабаре. Маленький кабриолет элегантной формы.

– Ведите, пожалуйста, машину, месье Бюрма.

Я сел за руль.

– Куда поедем?

– Но… а куда вы хотели бы?

– Не знаю.

– Может быть, к вам, хитрюга?

– Нет. Там слишком пыльно.

– Так я и думала. Отель Трансосеан, шофер. И быстро. У меня жажда.

– Можно остановиться у какого-нибудь бистро или вернуться в «Сверчок».

– Я хочу пить у меня.

– Хорошо, мадемуазель…

– Что делаем с машиной? – спросил я, затормозив у входа в отель.

– Здесь есть служащие, чтобы заниматься всем, чем надо,– сказала она, выходя из машины.– Но, может быть… вы далеко живете?

Я все еще оставался за рулем:

– Довольно далеко.

– Хотите ее взять?

– Вы имеете в виду…

– Вас дома ждут?

– Безусловно.

– Но вы не очень уверены?

– Точно. Я уверен. Она меня ждет.

– Как ее зовут?

– Повестка на уплату налогов.

Она нервно засмеялась:

– Ну и юморист! Вам цены нет.

– Увы!…

Я вышел из машины и захлопнул дверцу. Это был очень красивый кабриолет.

– …вам не надо было вызывать меня на такой разговор. Это тоже пробудило у меня жажду… я… я могу вас сопровождать?

Она посмотрела на меня, не отвечая, затем повернулась, пошла, а я последовал за ней в облаке ее аромата. Проходя мимо администратора, она потребовала, чтобы метрдотель принес в апартаменты все необходимое, чтобы освежиться-Войдя к себе, она на ходу швырнула свою накидку на первый попавшийся стул и плюхнулась на кушетку:

– Я дошла,– сказала она.– Извините меня, месье Бюрма, но… я попрошу вас оставаться здесь не слишком долго… Но все же снимите ваш плащ… здесь такая духота.

Я положил плащ и шляпу на меховую накидку.

– Сигарету?

Я взял папиросу с картонным мундштуком, потом дал прикурить ей и зажег свою:

– Так вы знали этого Бирикоса?– спросил я.

Мне не везло с этим вопросом. Не успел я его задать, как в дверь постучали. Это были напитки, принесенные заспанным гарсоном. Когда он убрался досыпать, я повторил:

– Так вы знали этого Бирикоса?

Она поглядела на меня поверх своего стакана:

– Ну вы настоящий детектив, не правда ли? Не даете вздохнуть. Сразу вопросы. Наверное, она страшно увлекательна, ваша профессия, поскольку вы так рьяно ею занимаетесь. Надо будет, чтобы вы мне рассказали парочку ваших расследований.

– Я не угожу вашим извращенным вкусам.

– Мои вкусы не извращенные.

– Тогда какая вам нужда узнавать другие драмы? Той, в которой вы замешаны, вам не достаточно?

– Очень хорошо,– сказала она обиженно.– Я заслужила этот урок.

– Вы на меня сердитесь?

– Нет. Я глупая девчонка.

– Вы восхитительны. И я вам расскажу истории про бандитов, но в другой день. Сегодня это займет слишком много времени, и вы не успеете ответить на мой вопрос: так вы знали этого Бирикоса?

– Вы ужасный человек.

– Ужасный и отвратительный.

– Давайте, подшучивайте надо мной. Нет, я его не знала. Я знаю, что он здесь жил, это все. Я, наверно, встречала его в коридорах, и он, наверно, со мной здоровался, как здороваются все остальные… Все меньше и меньше, правда… (она вздохнула)… Это все. А сейчас, месье Бюрма,– добавила она внезапно ставшим игривым тоном,– позволите ли вы мне, в свою очередь, задать вам вопрос? Вы мне задали вопрос, знаю ли я Бирикоса, потому что он поселился в том же отеле, что и я. Это примерно то же, как если бы вы спросили одного жителя Рамбуйе, знает ли он президента Республики, не так ли?

– Это и есть ваш вопрос?

– Нет. Мой вопрос таков: знали ли вы Бирикоса и что он делал в вашей конторе?… Потому что в конце концов ведь это не в моей комнате нашли его… ну, в общем, он умер не у меня, не правда ли?

– Я не знал Бирикоса, и мне неизвестно, почему он пришел меня грабить. Мне неизвестно также, почему он умер. Но у меня есть все основания думать, что он знал вашего любовника.

– В таком случае я никак не могу быть вам полезна,– ответила она сухо.– Я не занималась… делами Этьена, и мне не был известен их… их характер. В этом плане полиция знает, что к чему.

– Вот видите, какая вы,– запротестовал я.– Мы тут сидим себе по-дружески, а вы говорите о полиции. Это неприлично.

– Вы правы. Поговорим о другом.

Я взглянул на свои часы:

– Уже поздно.

– Полчаса больше, полчаса меньше. Возьмите мою машину. А пока допейте ваш стакан.

Я его выпил, и она налила опять.

Затем, воспользовавшись тем, что уже встала, Женевьева поставила на проигрыватель долгоиграющую пластинку. Томный танцевальный мотив, неопределенный, как алиби, поплыл по комнате.

Со своим стаканом в руке она примостилась на софе, одной ногой отбивая такт:

– Как это получилось, что такой человек, как вы, не умеет танцевать?– сказала она.– Для меня это невероятно.

Я взял и выпил мой стакан:

– Учатся танцевать в шестнадцать-семнадцать лет. В этом возрасте у меня были другие заботы.

Она сняла свою левую туфлю и стала гладить ступню, потом лодыжку:

– То есть?

– Скажем, я воровал с уличных витрин, чтобы было чем набить живот.

– Боже! Нестор Бюрма, защитник закона,– базарный воришка!

Она откинулась назад и засмеялась гортанным смехом.

– Я не защитник закона,– сказал я.– Законы, как правило,– дерьмо. Я просто пробиваюсь в этой жизни.

Она поднялась и приблизилась ко мне, прихрамывая, оставив одну туфельку валяться на полу:

– Вы стали желчным. Выпейте. Это вас смягчит.

Наши пальцы соприкоснулись, когда я взял из ее рук протянутый мне стакан. Музыка продолжала литься по комнате.

– А сейчас я буду учить вас танцевать,– воскликнула она радостно, как маленькая девочка, одевая опять свою туфельку на высоком каблуке.– Нельзя пренебрегать такой прекрасной мелодией.

– Оденьте сапоги,– посоветовал я,– а то раздавлю вам пальцы на ногах.

– Я иду на риск.

Она обхватила меня, и мы сделали несколько неуверенных шагов. У меня кружилась голова. Ее духи в добавление к тому всему, что я выпил, опьяняли меня. Своей грудью я чувствовал сильное и беспорядочное биение ее сердца. Я остановил ее, сжал за голые плечи так, что чуть не задушил.

– Месье Бюрма,– прошептала она с укоризной.

– Оставь «месье»,– сказал я хриплым голосом.

– Оставьте лучше женщину. Вы мне делаете больно!

Я не ответил. Я буквально слился с ней, впившись губами в ее рот, пахнущий малиной. Она не ответила на мой поцелуй. Я почувствовал, как она цепенеет как бы от отвращения.

Я отпустил ее.

– Извините меня,– сказал я.– Это ваша вина.

Пошатываясь, она подошла к кушетке и упала на нее, рыдая в согнутые руки. Я молча смотрел на нее какое-то время, затем схватил и надел свой плащ, взял шляпу.

– Спокойной ночи,– сказал я.– Спокойной ночи… Женевьева.

Она подняла свое лицо, залитое слезами, вытерла нос платком, взятым, не знаю откуда, посмотрела боязливым взглядом.

Догнала меня уже у двери. На сей раз она заключила меня в свои душистые объятия, и если раньше не отвечала на мои поцелуи, то сейчас подарила мне один, который стоил многих. А музыка все продолжала плыть, нежная, многозначительная, зовущая. Мне казалось, что я прижимаю к себе всех манекенщиц Парижа.

* * *

Я проснулся с легкой болью в корнях волос. Я лежал в постели, которая показалась мне чужой. Свою постель я знаю, у нее бугры там и сям. А у этой не было ни одного. В щель между неплотно задернутыми шторами проникал бледный день, слабо освещая полную ароматов комнату, которая не была моей. Я почувствовал теплое тело, вытянувшееся рядом со мной. Повернулся к нему… Женевьева… Она нежно прошептала что-то, немного поворочалась, продолжая спать. Ну, все! Свершилось! Они выиграли – Фару, Шассар – все эти пророки! Фару! Он все же ошибся в одном пункте, Флоримон. Тридцать лет, сказал он. Может быть. Но есть года, которые считаются за два, а то и больше. Она оставалась красивой, но без помощи косметики и не слишком яркого освещения лицо ее… становилось ее настоящим лицом. И грудь потеряла былую гордость. Я себя выругал. Что за критиканство в подобных обстоятельствах? Ах, да! Месье Нестор Бюрма, детектив. Будешь большим мерзавцем, продолжая в том же духе. Я выбрался из постели, натянул брюки и перешел в маленький салон. Зажег свет, и зеркало выдало мне мое отображение. Месье Нестор Бюрма, детектив. Ох! Без шума, со знанием дела, я начал шарить везде понемногу. Салон, боковая комната, ванная, шкаф, одежда – я просмотрел все. Я толком сам не знал, чего ищу, кстати, так ничего и не нашел, но я делал свою работу, работу сукиного сына. Если это могло служить мне утешением, я был не одинок. По некоторым крошечным деталям, заметным только натренированному глазу, я понял, что ищейки уже прошлись здесь в прошедшие дни. Возможно, легавые. А возможно, и другие типы. Я уже вернулся в салон, когда услышал, что Женевьева меня зовет. Я приблизился к ней:

– Может быть, мадемуазель желает, чтобы я раздвинул шторы и приблизил сад Тюильри для нее?– спросил я.

– Боже мой!– заворковала она.– Детектив, а столько поэзии! Нет, мой дорогой, ни в коем случае, не трогай шторы. Я ужасна при пробуждении.

Было непохоже, что она говорит это из жеманства. Видимо, это беспокоило ее всерьез.

Я прошел в салон, раздвинул шторы, открыл окна и рискнул выйти на балкон. Воздух был ледяной. Желтоватый туман стлался над Парижем. Но он скоро рассеется. Солнце всходило из-за Лувра.