Мы пообедали неподалеку и затем пошли вдоль набережной. У меня было намерение посетить с Элен яхту Корбиньи, но мне помешали обстоятельства. Увидев бродяг, которые при помощи ящиков сооружали себе нечто вроде халупы под Новым мостом, я вспомнил о тех, что подобрали меня в бессознательном и жалком состоянии неподалеку от лавки торговца птицами. И обрывки монолога опустившейся женщины, ее спор с Бебером пришли мне на ум. «Я знаю этого человека»,– повторила она несколько раз. Но речь шла о другом человеке, а не обо мне. Если я не бредил, то это был человек на фотографии, которую нашел Бебер, открыв мой бумажник. (Определенно, Бебер и Альберт любили рыться в чужих бумажниках.) Фотография Луи Лёрё, украденная Бирикосом и компанией, но которую сохранила сентиментальная бродяжка. И эта бродяжка, я уверен, была той самой нищенкой, которую Лёрё обругал в прошлом году, когда мы вместе с ним шатались по Центральному рынку. Что она сказала еще, Орельен д'Арнеталь, таков был ее псевдоним в галантных парижских кругах во времена ее взлета? Она сказала…
– Орельен д'Арнеталь, вам говорит что-нибудь? – спросил я у Элен, облокотившись на парапет моста, построенного при Генрихе IV, и глядя на серую воду реки. Ну вот, я уже стал подражать Фару.
– Нет. Животное, минерал или растение?
– Животное? В свое время она была одним из них, и породистым. Минерал? У нее, конечно, было немало бриллиантов. И она уже давно распродала их, без всякого сомнения. А сейчас прозябает. Бродяжка. В двадцатых годах она пришла на смену Лианы де Пужи, Эмильене д'Алансон…
– Вы неплохо осведомлены об этих дамах.
– Да, порядком. Эта Орельен д'Арнеталь заслуживает известности не меньше, чем Национальная библиотека.
– Да?
– Вчера на улице Ришелье я безуспешно искал документацию, которую эта бродяжка дала мне в пьяном бреду. Впрочем, я забыл ее рассуждения, так как слушал их вполуха.
– А это важно?
– Не будучи мне очень полезными, они подтверждают одну мою мысль и рассеивают некий туман. Кроме того, теперь я понимаю, почему Бирикос и К° были уверены, что я замешан в деле с картиной Рафаэля. Пошли. Я попытаюсь представить вам Орельен д'Арнеталь.
Мы спустились на берег, но я нигде не заметил павшую королеву послевоенного Парижа.
Вернувшись на верхнюю набережную, я купил у разносчика первый выпуск «Крепюскюль». И вздрогнул.
На первой странице, затмив сообщения о внешней и внутренней политике, красовался портрет Женевьевы, из всех пор которой струилась ее сексапильность.
Марк Кове немедленно принял меня в своем кабинете в редакции «Крепю». Насмешливая улыбка порхала на его устах.
– Что это еще такое?– спросил я, показывая на газету.
Едва я ознакомился с ней прямо на набережной, как тут же оставил Элен, так же, как и Корбиньи, своего спокойного клиента, которому мне нечего было сказать, поймал такси и поехал в газету моего пьяницы приятеля, с которым мне было о чем поговорить. Статья, посвященная Женевьеве, была украшена заголовком, набранным жирным шрифтом: «Авантюрный роман Жени, парижской манекенщицы, красота которой затмевает картины Лувра…» Дешевый заголовок, но броский. На обороте – текст, подписанный Марком Кове, также набранный жирным шрифтом, занимал полстраницы. Там Марк Кове рассказывал обо всем: о ее дебютах, о пробах в кино, о ее любовниках, одних он называл, других – нет, приводил анекдоты, подлинные или придуманные, но всегда пикантные. Из всех ее любовников Этьен Ларпан держал первенство. Автор напоминал о его трагическом конце и возможном участии в краже Рафаэля. Упоминая Рафаэля, он вспоминал Мадонну и выходил на Женевьеву, словно тут была какая-то связь. Стряпня по американскому образцу падкого на сенсацию журналиста. Фразы, как жемчуг, нанизанный на нитку.
– Что это еще такое?
– «Крепю»,– ответил Марк Кове,– самая большая га…
– Что это еще за писанина?
– Хорошая статья. Я ею доволен.
– А я – нет.
– Почему же, Бюрма? А! Я понимаю…– Он фыркнул: – Вы, как и все. Вы не желаете знать, что это прелестное создание было любовницей Ларпана, который спер картину. Однако, если все могут спокойно игнорировать эту деталь, то для вас дело обстоит иначе. Вы знаете женщину, о которой идет речь. Слушайте, старина, если бы вы вели себя со мной приличнее в ту ночь, когда я у вас спросил о деле Бирикоса, то сейчас я сказал бы вам, что к чему.
– Ладно. Вы рискуете влипнуть с этой вашей статейкой.
Кове махнул рукой:
– Ничего я не влипну. Исключая несколько анекдотов, в которых проводится параллель с Ларпаном, все правда. Я не боюсь…
Он внезапно прервал себя и выругался.
– Черт возьми, Бюрма. Вы, наверно, знаете ее лучше, чем я. Наверняка лучше. Это – шлюха?
– Нет.
– Ну тогда я могу вздохнуть свободно. Есть люди, которые рассказывают вам всякую всячину, подбивают вас напечатать все это, а потом затевают против вас процесс.
– Если я хорошо понимаю, вы написали это…
– …с разрешения заинтересованного лица, да.
– Она сама предложила вам этот материал?
– Я ее видел, но имел дело с одним парнем. С типом, которого я заподозрил в том, что он хочет заработать денег за ее спиной. Но в конце концов это нормально.
– Один тип…
Я описал Мориса Шассара.
– Это он,– подтвердил Кове.
Я назвал имя.
– Да вы знаете все семейство,– сказал Марк Кове.
– Он не прячется,– заметил я вслух, но обращаясь к себе самому.
– А зачем бы ему прятаться?
– Да, действительно… Бесполезно просить у вас более подробную информацию, не так ли?
– Бесполезно,– улыбнулся он.– Наконец-то настала моя очередь послать вас подальше…
– Ваша информация, мне на нее…
– Тем лучше.
– Можно мне воспользоваться телефоном? Таким образом я как-то оправдаю свой визит сюда.
– Валяйте. За телефон не я плачу.
Я снял трубку, набрал номер отеля Трансосеана и попросил соединить меня с Женевьевой. Вскоре на другом конце провода зазвучал женский голос.
– У телефона – Нестор Бюрма.
– Здравствуй, мой дорогой.
– Я хотел бы тебя увидеть.
– Ну, конечно, мой дорогой… (Она заворковала.)
…Я только что пришла сюда, так устала… (она томно засмеялась)…так устала.
– И я тоже устал. Я сейчас буду у тебя.
– До скорого, дорогой. Поцелуй меня!
– Я тебя целую, дорогая.
Я повесил трубку. Поперхнувшись, Марк Кове спросил:
– Как? Что…
– Да, месье,– сказал я.
Его водянистые глаза чуть не вылезли из орбит.
* * *
На ней был воздушный пеньюар, от которого у меня сначала захватило дух. Она обняла меня своими благоухающими руками и протянула красные губки:
– Дорогой мой,– прошептала она,– так не терпится меня опять увидеть?
– Очень не терпится,– сказал я, освобождаясь.– «Крепю»… Ты видела последний номер… сенсационный…
Я швырнул ей газету:
– Что это такое?
– Тебе надо было бы жениться,– сказала она,– ты ведешь себя совсем как женатик.
– Что это такое?
– Реклама,– сказала она, сразу посерьезнев.
– Чушь собачья.
– Не будь грубым.
– На кой черт эти разоблачения? Я знаю, что ты дала на них согласие. Ни в одной газете тебя не связали с этим скандалом, даже легавые не припутали тебя к этому делу…
– Конечно, они меня не припутали. Только этого мне не хватало. Я никакого отношения к этому делу не имею. Виновный тут Этьен. Впрочем, в чем он виновен? Даже это неизвестно. Но его нашли мертвым, и оказалось, что я была его любовницей. Тогда…
– Тогда что?
– Скандал снова всплывает.
– Что?
– Ты что, не понимаешь? Я чувствую, что…
Ее черты лица под искусным макияжем чуть изменились:
– …старею… меня забывают… пренебрегают… у меня нет больше прежнего успеха. Совсем недавнего. Да, да. И я подумала, что я могла бы воспользоваться этой историей, всем тем шумом, который возник вокруг Этьена. Первой моей реакцией было желание выйти сухой из воды, но потом я передумала. Слишком долго обо мне ничего не писали в газетах, и вдруг подворачивается неожиданный случай…
– А я думаю, что многие заплатили бы за молчание…
– Но мне ведь нечего бояться. Я невиновна. Скандал… Но это даже не скандал, так, курьезный случай, который может быть мне только на пользу.
Я пожал плечами:
– В конце концов мне начхать. От этого не может быть ни холодно, ни жарко.
– Что ты хочешь сказать, мой дорогой?
– Ничего.
Она с униженным видом посмотрела на меня:
– Может быть, я не права… О! Сейчас,– добавила она, вздохнув,– что сделано, то сделано, не правда ли?
– Это была идея Шассара или твоя? Не притворяйся удивленной. Я знаю, что Шассар общался с журналистом, автором этого шедевра.
– Я не притворяюсь удивленной. Идея была моей, а Шассар взял все на себя.
– К счастью, я не выбросил его в окно, как ты мне предлагала.
– Знаешь, любовь моя. Морис не злой. Я тогда испугалась при его попытке шантажировать меня, ну ты все знаешь. Я вчера тебе рассказывала об этом, когда ты пришел по моей просьбе… И больше я не видела никакой причины беспокоиться…
– Ты сама не знаешь, что ты хочешь! Словно птичка. Ты знаешь хотя бы, что прошлой ночью спала со мной?
Она сжалась и бросила на меня рассерженный и одновременно беспокойный взгляд:
– Ты меня в этом упрекаешь?
– Я думал, что ты об этом забыла. В статье Марка Кове нет ни одного намека на нашу брачную ночь.
– Это было написано раньше. Я…
Ее прервал телефонный звонок. Она сняла трубку:
– Это тебя,– сказала она, протягивая мне телефонную трубку.– Женщина.
– Алло,– сказал я.
– Здравствуйте, шеф,– произнес голос Элен.
– Настоящий детектив,– усмехнулся я.
– Стараемся. Я позвонила Марку Кове, и он направил меня по адресу мадемуазель Левассёр в отель Трансосеан. Я вынула вас из постели?
– У меня нет желания шутить.
– У Фару тоже. Вы должны тотчас же пойти к нему или позвонить. Он, кажется, в ярости.
– Ладно. Я позвоню ему из конторы. Иду сейчас же.
– Не спешите и оденьтесь как следует.
Я положил трубку.
– Нельзя допустить, чтобы семейные сцены заставили меня забыть о делах,– сказал я Женевьеве.– Бегу к себе в контору. Меня ждет работа.
Она поцеловала меня:
– До свидания, дорогой. Сердишься?
– Нет.
– До вечера… может быть.
– Наверняка.
Мы договорились о времени и месте свидания, и я ушел от нее.
На Вапдомской площади я заметил Шассара. Он переходил площадь перед припаркованными автомашинами, а я был на тротуаре. Собирался было его окликнуть, но передумал. Ограничился тем, что пошел за ним. Он следовал к Трансосеану. Встал под аркадами, следя за входом в отель. Я усмехнулся про себя. Может быть, он пришел раньше времени? Почувствовав скверный вкус во рту, я быстро направился в сторону агентства. Бедный старый Нестор! Не следует просить невозможное. Такой пеньюар, который был на ней – роскошный, дорогой и все прочее, должен же пригодиться на что-нибудь!
* * *
Я застал Элен разговаривающей по телефону:
– А! Вот и он,– сказала она в трубку.
И протянула ее мне.
– Фару…
– Алло,– сказал я.
– Вытрите губную помаду,– заметила Элен.
– У меня нет губной помады.
– К черту вашу губную помаду! – заорал комиссар.
– Извините меня, Флоримон. Это не вам.
– Ладно. Вы видели «Крепю»?
– Да.
– Что это значит?
– Что эта Женевьева Левассёр с приветом…
И я объяснил, почему она разрешила опубликовать эту статью.
– Ладно,– сказал Фару.– Я не знал, что и думать… вот баба, которую стараются оградить от неприятностей, и вдруг – хлоп… Публика задаст себе вопрос, почему мы ни разу о ней не упомянули.
– Публика не верит ни одному слову из того, что пишут газеты.
– Ну-у. Статья, подписанная Кове… я предположил, что вы решили затеять свою собственную игру.
– Это не в моем духе.
– Именно поэтому я и забеспокоился,– рассмеялся он.– Я сказал себе: не в духе Нестора Бюрмы затеять свою собственную игру. Нестор Бюрма не станет вести свою собственную игру. Тем более надо напомнить ему об этом. Ясно?
– Эта дама с приветом. Я тут ничего не могу поделать.
– А тем более воспитывать ее. Если она с таким приветом, вы должны составить прекрасную пару. Но ради всего святого! Не заведите ребенка. Все… Кончаем разговор. Однако примите совет: без глупостей, Бюрма.
– Это слово сегодня что-то часто употребляют.
– Может быть, потому что это добро валяется повсюду.
И он повесил трубку. Я позвонил в «Крепюскюль» знаменитому журналисту Марку Кове.
– Опять я,– сказал я ему.
– Это по поводу дела Бирикоса?– насмешливо спросил тот.
– Это по поводу дела Женевьевы Левассёр.
– Обратитесь тогда к нашему специальному выпуску.
– Заткнитесь. У вас этот текст лежит уже несколько дней?
– Может быть.
– Этой ночью в «Сверчке» вы разговаривали о нем с Женевьевой?
– Право…
– Убирайтесь к дьяволу.
– О! Злюка!
Я швырнул трубку.
– Любовные огорчения? – иронически спросила Элен.
– Все с приветом,– ответил я.
– Да, кстати, тут есть письмо от Роже Заваттера…
Она протянула мне его, и я начал читать. Та же роскошная бумага с водяным знаком хозяина, а наверху «Красный цветок Таити». Заваттер писал:
Отчет № (простите, шеф, я забыл). Ладно, какой бы ни был номер, отчет не меняет смысла. Ничего нового. Но надо написать отчет, поскольку это является составной частью моей работы. По-прежнему на горизонте нет никаких врагов. Клиент, все такой же тронутый, после нашего прибытия в Париж несколько возбужденный, но, кажется, несколько поспокойнее… то есть получше. Может быть, это благодаря купленной сегодня после полудня медали или ордена. Что-то вроде талисмана, не знаю уж, я проторчал перед лавкой довольно долго, ожидая его. Вот как разворачивались события: после полудня клиент говорит мне: «Пойдемте со мной». Можно было подумать, что он взял меня с собой, чтобы убить какого-то типа. Идем в Палс-Рояль, он заходит к антиквару – торговцу медалями и орденами. «Подождите меня на улице,– говорит он,– и наблюдайте за мной через стекло». Обычная паранойя. Мне никого не надо было убивать, никто не убил меня, и никто никого не убил. Клиент вышел оттуда очень веселый. Ладно. Итак, страница кончается. Мне кажется, этого довольно для отчета. Ваш Роже.
– Идиоты,– сказал я.– Суньте все это в досье Корбини, Элен.
– Хорошо, шеф. Все эти письма и отчеты не имеют значения, но я люблю порядок. У вас есть другое?
– Что другое?
– Другое письмо Заваттера, полученное несколько дней тому назад.
– Я бросил его в этот ящик.
– Его там нет,– сказала Элен.
– Да нет же, поищите получше. Это ведь не сокровища принцессы. Никому не придет в голову стащить его у нас, это… Черт побери!…
Я принялся шарить в ящике. В том самом, который был широко открыт, когда я обнаружил труп Ника Бирикоса. Письма Заваттера там не было. Мы с Элен обыскали все. Не нашли…
– Не нашли,– повторила Элен.
– Не нашли, потому что его унес один из грабителей. Они поспорили как раз из-за этого клочка бумаги, и Бирикос умер из-за этого малоинтересного письма. Оно содержало в себе начало следа. Элен, вбейте себе это в вашу хорошенькую головку: Бирикос и Икс воображают, что я замешан в деле с картиной. Оба уверены в этом. И приходят сюда в поисках какого-либо следа. Икс обнаруживает письмо, наводящее его на след. Он хочет оставить эту находку для себя одного, но Бирикос замечает, что тот что-то сунул в карман. Вынимает свою пушку и требует у того, другого, вернуть находку. Драка – и смерть Бирикоса.
– Но это бессмысленно.
– Не более, чем быть богачом с философскими претензиями и развлекаться в компании с поэтами.
При этих словах я взял свою шляпу и вышел. Таксист на полной скорости отвез меня к набережной, где покачивалась на причале красивая, чистая яхта «Подсолнух».
Тот же пресноводный моряк в мешковатом свитере, сдвинув набок нантскую фуражку, по-прежнему прохаживался по палубе, устремив взгляд на острова. Я вскарабкался на борт, оттолкнул маскарадного матроса и открыл дверь каюты. В ней находились папаша Корбини в состоянии легкой эйфории и Заваттер, который вскочил на ноги и сунул руку под мышку, приняв меня, без сомнения, за тех врагов, которые были предусмотрены контрактом. На столе рядом с газетами стояли бутылки и стаканы.
– Месье Нестор Бюрма,– воскликнул Корбини.– Какой приятный сюрприз! Добро пожаловать. Каким добрым ветром занесло вас в наши воды?
– Я захотел продемонстрировать вам свою сообразительность,– сказал я.– Если вам когда-либо потребуется разгадать сложную загадку, вы сможете без опаски обратиться ко мне.
– Очень хорошо, очень хорошо. Месье Заваттер, налейте нам, пожалуйста.
– Вот,– продолжал я.– Вы богаты, очень богаты. У вас есть две яхты. Одна называется «Красный цветок Таити», другая «Подсолнух»…
Время от времени кивком головы Корбини подтверждал мои слова:
– …Первая – в честь Гогена, который писал на Таити. Вторая – в честь Ван Гога. Я не буду говорить вам почему. Вы очень хорошо разбираетесь в истории искусства и знаете лучше меня значение «солнца» в творчестве этого художника. Вы богаты, имеете утонченный вкус, чуть циничны и, по всей вероятности, являетесь коллекционером. Одним из таких коллекционеров, у которого художественная страсть приглушила всякую щепетильность. Вы покинули свои нормандские замки и приехали в Париж кое-что забрать. Кое-что очень ценное, что вы не можете оплатить чеком. И что надо было оплатить людям, также не очень отягощенным угрызениями совести, но более опасным, чем коллекционер-маньяк. Вам понадобился поэтому телохранитель, чтобы охранять хорошенькую сумму в миллионы наличными, которую вы таскаете при себе, и чтобы охранять вас самого, когда отдадите эти миллионы за картину Рафаэля, украденную в Лувре. Правильно?