На моем лице, должно быть, изобразилось немое удивление. Такого приема я никак не ожидал. Вот уж, как говорится, не думал, не гадал. Хозяин кабинета схватил меня за руку и принялся дергать ее, словно я был насос подкачки топлива. Я сдался.

– Ну что? – продолжал Борено, владелец фирмы „Борено, торговля лесом, распиловка" и прочее и прочее. В пасти у него сверкали золотые фиксы.– Ну что? Не узнаешь старых друзей. Когда старина Кудера позвонил мне и сказал, что какой-то чокнутый по имени Нестор Бюрма хочет повидаться со мной и поговорить о моем знакомом старьевщике, я ответил, что с удовольствием приму тебя, но ведь не мог же я все сказать этому милому доктору, верно? И что за спешка? – Он наконец отпустил мою руку, но в голове у меня при этом не прояснилось.– Смотри ты! Детектив! Тут хоть кто опешит. Да, когда мы были знакомы, я звался не Борено.

– Боже! – вскричал я. – Берни! Камиль Берни!

Он приложил палец к губам.

– Тс-с, не так громко. Камиль Берни умер и погребен. Не будем его воскрешать. В сущности, его никогда и не было.

– От вас от всех рехнуться можно,– проворчал я, ударив кулаком в грудь.– Меняете имена как перчатки. С чего бы это?

– Минуту! – ухмыльнулся он.– Берни никогда не было моей настоящей фамилией. А настоящее свое имя я ношу сейчас, и звучит оно вполне достойно: Шарль Борено. У анархов, где никто не проявлял особого любопытства и не спрашивал документов, я назвался Берни. Отчасти из-за семьи, отчасти по другой причине. А когда остепенился, вернул себе подлинное имя.

Весьма хитро,– кивнул я одобрительно.

– Еще бы.

Он вздохнул и, подойдя к окну, выглянул во двор. Внизу его рабочие проводили что-то вроде митинга.

– Хитро,– повторил он.– А какой хитростью нужно обладать, чтобы успешно спорить с этими типами.– Он обернулся и скроил кислую мину.– Я заделался капиталистом, старина. Получил в наследство вот это хозяйство, усовершенствовал его, довел до процветания. Не разгрызешь орешка…

– Не съешь и ядрышка,– закончил я.

Он стиснул зубы и агрессивно выпятил челюсть.

– А взгляды меняются. Тебе, наверное, не по душе то, что я тебе рассказал?

– Да я, знаешь ли…

Непринужденным и пренебрежительным мановением руки я послал подальше всяческие условности.

Он улыбнулся.

– А ты? Ты стал сыщиком.

– Частным. Тут есть известный нюанс.

– Наверное. Господи, давай же сядем. В нашем возрасте уже не вырастешь.

Он сел за письменный стол. Я пододвинул себе кресло и устроился поудобнее. Он закурил «Житан» и принялся поигрывать ножом для разрезания бумаги. В соседней комнате надрывался телефон.

– Я не раз встречал твое имя в газетах,– сказал он. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул он.

Отвергающая забастовку машинистка сунула свою мордочку в приотворенную дверь.

– Я насчет новых машин, которые мы ждем и которые должны прийти морским путем. Компания порта Аустерлиц…

– Я занят. Сами разбирайтесь.

– Там еще представитель…

– Приму позже.

– Слушаюсь, сударь.

Машинистка исчезла. Борено что-то буркнул себе под нос, потом продолжал:

– Порой я себя спрашивал: это тот Бюрма, которого я когда-то знал, или другой?

– А с Ленантэ ты это не обсуждал? У него насчет меня никаких сомнений не было.

– Ну, более или менее… Короче, я ни разу не пытался с тобой связаться. Ты ведь знаешь, каким я был уже тогда… и в этом отношении я не изменился. Не люблю никого доставать. И когда меня достают, тоже не люблю.

Это могла быть угроза. Но, по-видимому, адресованная не мне. Продолжая говорить, он все время прислушивался к тому, что происходило во дворе. Вся эта история с забастовкой была для него достаточно серьезной. Я отозвался:

– Когда тебя достают, хуже всего, что не всегда удается помешать этому.

Он покосился в мою сторону.

– Что ты имеешь в виду?

– Что на днях один тип нанесет тебе визит и попытается тебя достать. Нет-нет, не думай, речь не обо мне.

Он покачал головой.

– Не понимаю.

– Я тоже, хотя пытаюсь.– Я достал трубку, набил ее и закурил. Черт, я совсем позабыл эту свою старую подругу. Наверное, слишком много думаю.– Ленантэ, поговорить о котором я и пришел, убили вовсе не арабы, как сообщили газеты и в чем убеждены все, включая полицию. Его дважды пырнул ножом какой-то «гад, который затеял подлость»,– так он сам выразился. И этот гад…

Я рассказал Борено о записке Ленантэ.

– Он хотел,– добавил я,– через доктора Кудера сообщить о случившемся тебе. Но Кудера в Сальпетриер уже не работал. Тогда он вспомнил обо мне, поскольку предполагал, что мне можно довериться, и считал, что я лучше, чем кто другой, смогу расстроить планы упомянутого гада. Он специально не стал посвящать во все эти сложности молоденькую цыганку, которую трогательно опекал. Только поручил ей доставить мне записку. Я откликнулся, хотя понятия не имел, кто меня вызывает, поскольку не знал никакого Абеля Бенуа. Кстати, почему он сменил имя?

– Во время оккупации он боялся, что у него будут неприятности из-за его революционного прошлого. Тогда он не был еще старьевщиком. Не знаю, чем он занимался в те годы. Подвернулась возможность взять фамилию Бенуа, и он за нее ухватился. А потом так и осталось… Значит, когда ты пришел в больницу, он был уже мертв?

– Да.

Мы замолчали. Борено размышлял. В глазах у него забегали мрачные огоньки, какие я видел когда-то в «Клубе бунтарей» и ночлежке вегеталианцев. Со двора доносился шум митинга. Там вовсю решались социальные проблемы.

– Итак, подытожим,– заговорил он тоном директора предприятия, беседующего с делегацией стачечного комитета. Эта морока у него на носу, и он явно решил порепетировать.– Подытожим. Какой-то негодяй убивает Ленантэ. Этот негодяй затевает что-то против дружков, которых Ленантэ просил тебя выручить. Так? Прекрасно. И ты сразу подумал обо мне и решил, что убийца Ленантэ угрожает мне, да?

– Тебе или другим, не знаю. Я добрался до тебя по логической цепочке, которая тянется от доктора Кудера. Но вполне возможно, что речь идет о еще каких-то его дружках.

– Вот именно, о каких-то дружках. У меня же имеются только друзья.– Он глянул в сторону окна и поморщился.– И я не знаю никого, кто мог бы желать мне зла.

– Что же, тем лучше. Значит, нужно найти этих самых дружков и предупредить их. Ребята они, должно быть, занятные. Ленантэ был отличный парень.

Вот-вот. Отличный парень, но немного наивный,– заметил Борено с презрительной улыбкой.– Время от времени я с ним виделся. Бывали и случайные встречи. Забавный он был человек. У него в голове сохранилась куча идей с тех времен. Я с удовольствием помог бы ему, но он ни за что не соглашался. Спокойная, свободная и независимая жизнь, которую он вел, его вполне устраивала. Когда однажды я узнал, что он болен, и послал к нему Кудера, старик настоял на том, чтобы заплатить за визит. Он не был похож на старых дружков, которые утром сматывались, прихватив будильник или простыни у того, кто их приютил.

– Да, он был не из таких. А он виделся с кем-нибудь из старых приятелей, кроме тебя? С кем-нибудь из тех времен?

– Точно нет.

– А ты?

– Ну, я давно уже сжег все мосты. А почему ты спрашиваешь?

Потому что ты мог знать, даже встречаться с теми, кому что-то, не знаю только что, угрожает со стороны убийцы Ленантэ. Ленантэ мог ведь использовать тебя как посредника. Сообщить тебе через врача, что он находится в Сальпетриер, и поручить предупредить дружков об опасности.

– Нет,– бросил Борено.– Никакая опасность мне не угрожает, и я не знаю никого, кому угрожала бы. И потом, понимаешь…– Он выпятил нижнюю губу сантиметра на четыре.– Этот Ленантэ… Знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, Ленантэ был немного с приветом. Черт возьми! Разве это нормально – жить так, как он? Он был точно с приветом, отсюда и записка, и все прочее.

– Нет! – отрезал я.

– Что-что?

– Он не был чокнутым, в этом я уверен.

– Ну что ж, тогда…– Он пожал плечами.– Что ты еще хотел бы от меня услышать?

– Почему вы продолжали встречаться, например. По-моему, вас так много разделяло…

Борено, казалось, сник. Он опустил голову, потом снова поднял. Посмотрел мне в глаза. Взгляд его потускнел, в нем отражалась какая-то боль.

– Не знаю…– Пальцы его сжались на рукоятке ножа для бумаг.– Может, потому, что в компании всегда должен быть кто-то с приветом, а раз Ленантэ был нормальный, значит, чокнутым был я. Хочешь откровенно? Порой я спрашиваю себя: а не завидую ли я ему? Знаю, знаю, все богатеи рассказывают подобные сказочки. Нет, тут другое. В нем было что-то чистое, от чего делалось хорошо на душе. Потому-то я и не прерывал с ним связи. Случалось, мы не виделись месяцами, но это не означало окончательного разрыва. И поэтому в тот вечер, когда я его встретил и он сказал, что чувствует себя ни к черту и, наверное, сляжет, я послал к нему Кудера – врача моих друзей, человека услужливого, взявшегося выполнить это не слишком приятное поручение. Мне было в высшей степени плевать на то, что может подумать Кудера о дружеских отношениях между Борено, владельцем фирмы, и старьевщиком. Этот болван-костоправ просто решил, что я потрясающе милосерден. Нет, это было не милосердие…

– Привязанность к прошлому,– подсказал я.– Это беда всего нашего поколения. Кем бы человек ни стал, он сохраняет связи с прошлым.

– Да, прошлое, молодость…– Борено встряхнулся, тон его сделался агрессивным.– Ладно, прошлое есть прошлое, и не надо заниматься ерундой, как когда-то, идет? Меня уже тошнит от прошлого, ясно?

Тут дверь распахнулась, и в кабинет, выругавшись, ввалился какой-то тип со словами:

– Теперь ты сам видишь!

Заметив меня, он встал как вкопанный. Это был человек с костистым лицом, элегантно и, что называется, хорошо одетый; его лихорадочно блестевшие карие глазки за стеклами очков в золотой оправе глядели несколько затравленно. Вид у него был больной, вернее, измученный. Борено раздраженно хохотнул.

– Колоссально! – воскликнул он.– Теперь нас вполне достаточно, чтобы организовать группу социальных исследований и объяснить этим балбесам,– он махнул рукой в сторону двора,– как нужно делать революцию. Ты не узнал Делана, Бюрма?

– Я знал только, что его зовут Жан,– отозвался я, встав с кресла,– но теперь, после столь основательного погружения в воспоминания, могу с ходу узнать любого завсегдатая «Приюта вегеталианцев» и окрестностей.

– Бюрма! – возопил дезертир. Точнее, бывший дезертир. Похоже, он тоже давно остепенился и прекрасно приспособился к обществу. Он уже прошел свой путь. Все прошли.– Бюрма, черт бы тебя подрал! В жизни бы тебя не узнал. Ведь тогда ты был еще пацан.

Мы обменялись рукопожатием. У него была потная ладонь.

– Да, мы старше его,– усмехнулся Борено.– Он должен нас уважать.

Жан Делан обернулся к нему:

– Еще немного, и привратник не впустил бы меня. Значит, они все же забастовали?

– Да, осень – пора забастовок… А что с тобой? Заболел?

– Кажется, съел не то,– ответил Делан, прижимая руку к животу.– Наверное, это устрицы.

Он придвинул себе стул и уселся. Во дворе продолжали галдеть. В дверь постучали. Борено что-то буркнул, и появилась секретарь-машинистка.

– Они раздражены, шеф, – объявила она.

– Хорошо, сейчас я к ним выйду, устало проговорил Борено.– Оставляю вас вдвоем, мои милые. Вам есть что порассказать друг другу.

Он вышел. На самом деле говорить нам было, в общем-то, не о чем. В комнате воцарилось молчание. В конце концов Делан прервал его:

– Смех, да и только. Ну кто мог подумать, что когда-нибудь против одного из нас будут бастовать? Разве это не забавно?

– Не слишком, отозвался я.

Меня охватили печаль и усталость. И какая-то неловкость.

– Вот так-то, друзья мои! – ликующе провозгласил Борено, входя в кабинет.– Слушайте, ребята.– Он приложил ладонь к уху и наклонил голову к окну.– Слушайте благородную и мужественную песнь труда.

Словно повинуясь его приказу, пила с веселым визгом вновь принялась вгрызаться в дерево.

– Договорились? – осведомился Делан.

– Договориться можно всегда. Никогда не следует отчаиваться. Я удовлетворил их требования. К тому же они были вполне законные, а я ведь, в сущности, вовсе не злодей.

– Словом, ладишь с Господом Богом,– горько сыронизировал Делан.

– С Господом Богом? Говорят, у пьянчуг есть какой-то бог. Сейчас проверим. Нужно обмыть оба эти события. Возобновление работы и нашего знакомства. Я мигом.

Он вышел и вернулся с тремя бокалами и бутылкой шампанского.

– За «Приют вегеталианцев»! – провозгласил он.

Мы выпили.

– Товарищ Бюрма пришел ко мне по поводу Ленантэ.

Я больше не стал вспоминать о Ленантэ из-за Делана, который все равно ничего путного сообщить мне не мог. Мы поговорили о том о сем. Но мне не казалось, что я напрасно теряю время. Мне нужно было задать один вопрос, и я дожидался благоприятного момента. Из разговора я понял, что оба мои собеседника женаты, что у Борено взрослая дочь и что они пользуются уважением привратников и соседей и слывут почтенными гражданами. Впрочем, так оно и было. Никто и не подозревал, что когда-то они исповедовали разрушительные идеи. У Делана тоже было собственное дело, и он неплохо крутился. Словом, верен нашим прежним взглядам остался лишь покойный Ленантэ.

– Все мы развиваемся, меняемся,– подытожил я.– Такова жизнь. Интересно, что стало с парнем, которого мы звали Поэтом? Я так и не знаю его настоящего имени.

– Должно быть, он в Академии,– предположил Борено.

– Вполне возможно. Однако хоть я человек не злой, но надеюсь, что этот псих Барбалу, который боролся с курением и ратовал за то, что нужно, стоя на карачках, жрать траву, теперь жрет ее снизу, начиная с корней. Он ведь и тогда был далеко не мальчик. Того же от всей души я желаю и Лакору. Ух, как этот сукин сын донимал меня!

– Лакору? – подскочил Делан, словно в задницу ему воткнули иголку.

– А что такое? – удивленно спросил я.

– У Жана предрассудки,– ухмыльнулся Борено.– Анархистские предрассудки. Он признает, что человек может развиваться или измениться, даже переметнуться в другой лагерь. Господи, не будем бояться слов! Тем не менее он считает, что Лакор зашел слишком далеко.

– Как это?

– Если он так донимал тебя, то с этим покончено. Насколько я знаю, умереть он не умер, но вроде того. Суд присяжных упек его на каторгу.

– Кроме шуток? Он что, так завел себя собственным бахвальством, что в конце концов ограбил инкассатора?

– Да нет. Все было куда смешней, а вернее, куда печальней. Мы узнали об этом из газет. С Лакором мы редко встречались. В конце тридцать шестого он прикончил свою подружку за то, что она ему изменяла.

– Во имя свободной любви, надо понимать? Я имею в виду не поведение этой женщины, а его действия.

– Вот именно.

– Меня это не удивляет.

Присяжные неожиданно продемонстрировали неплохое чувство юмора.

– Так они умеют шутить?

– Еще как. Ход их рассуждений был таков: вы говорите, что нужно бороться с ревностью, выступаете за сексуальную свободу, а когда женщина вам изменила, вы ее убили? Что ж, для нас это не обычное преступление на почве ревности. Извольте отправиться на каторгу на десять лет с хвостиком. Все! Следующий! Они заставили его заплатить не только за убийство женщины, но и за его убеждения и кое-какие мелкие грешки, которые за ним числились. Между прочим, полицейских, которые пришли его арестовывать, он встретил огнем из револьвера.

– Вот болван,– пробормотал Делан, промокая себе лоб.

Похоже, настало время бросить мою бомбу с криком: «Да здравствует анархия!»

Кстати, насчет тридцать шестого года и банковского инкассатора,– задушевно промурлыкал я.– Не расскажете ли вы мне что-нибудь о мосте Тольбиак? Это ведь вы пришили служащего Холодильной компании, да?