Я просыпаюсь все-таки достаточно рано и потягиваюсь. Вылезать из постели не хочется, но надо. Хорошо, что я живу теперь так недалеко от места работы! А уж какое счастье, что у меня вообще работа есть!

Я живу, по выражению моей мамы, «в чужом подвале», но мне он кажется дворцом. После других жилищ, в которых я провела первые несколько месяцев в Ирландии. У меня своя комната,и кухня и душ – с собственным входом и даже с собственным маленьким заасфальтированным двориком. Дворик выходит под окна хозяйской кухни. Хозяин – отставной английский морской волк – робко выразил надежду, что я захочу там когда-нибудь позагорать…Мечтать не вредно.

Делить с кем-то комнату, когда тебе уже стукнуло 30 лет – занятие не из приятных. Даже если эта комната была и в новом, красивом доме. Моя первая квартирная хозяйка понапихала нас в свои комнаты как сельдь в бочку: не от корысти, просто иначе ей бы не потянуть было ипотеку. Она работала стюардессой, дома бывала наездами и зарезервировала для себя самую большую комнату. А остальные три сдавала студенткам. Я тоже поначалу приехала сюда как студентка; наверно, потому что боялась начать жить реальной жизнью. В Нидерландах была жестокая безработица, и я долгое время попросту боялась заканчивать университет и оказаться на пособии. Но в Ирландии, слава богу, совсем другая жизнь. Все молодые европейцы тянутся в Дублин, потому что здесь столько рабочих мест – особенно для людей со знанием языков…

Сразу оставаться жить в Дублине я, честно говоря, побоялась – уж слишком сильной моей мечтой это было. Может быть, вы поймете меня лучше, если я скажу, что в Ирландию я приехала в таком душевном состоянии, что некоторое время даже не могла сама выбрать для себя продукты в супермаркете: не решалась. Сонни приучил меня к тому, что весь выбор всегда делал он. Началось с того времени, когда нам приходилось жить вдвоем на 50 гульденов в неделю: тут особо не повыбираешь, а мне все хотелось, по советской привычке, чем-нибудь полакомиться (в СССР еда не стоила таких бешеных денег!). А потом уже так и покатилось, и на мои вопросы о том, почему это всегда он все решает за нас обоих, он с латиноамериканской горячностью потрясал передо мной передом своих джинсов: «Потому что у меня вот это есть, вот почему!». Как советский человек, я не видела ни малейшей связи между наличием данных органов тела и правом единолично принимать все решения, так что брак наш был в какой-то степени обречен с самого начала…

Я поступила на годовой пост-университетский курс в деревне Майнут под Дублином, за который не надо было платить. Майнут – деревня маленькая, уютная, насквозь пропитанная вкусным дымком от торфа, которым здесь топили печки. Главная улица, как и во многих ирландских деревнях, так и именуется Главной. На Главной улице – 4 паба, в 3 из которых обычно пьют студенты, а в одном – местное старшее поколение. Студенты здесь начинают «праздновать» выходные еще с четверга и успокаиваются только к воскресенью ближе к вечеру. В Майнуте 2 главные достопримечательности – развалины замка Фитцджеральдов и Национальный Университет Ирландии – разбросанный по таинственным старинным зданиям, раскинувшимся посреди парка с огромными вековыми деревьями. Там же находится Колледж Святого Патрика – католическая семинария. Еще пара магазинчиков, отель, в который, по ирландскому обычаю, к моему удивлению, часто ходили обедать и выпивать и местные жители – и все.

Сначала я делила комнату с молодой голландкой из Гронингена по имени Анита, которая приехала в университет Майнута на несколько месяцев по обмену. Видимо, нас решили поселить вместе потому, что я приехала тоже из Нидерландов. Ирландцы захотели обрадовать мою соседку – они, очевидно не знали, что для голландцев существует такое понятие, как аллохтон.

Впрочем, к чести Аниты, она ко мне хорошо относилась. И вообще была приятная девушка. С большими влажными добрыми глазами. Сразу видно, что Рыба по гороскопу. Немного прямолинейная, как все голландцы, но такова уж их природа. Как-то пришла домой со слезами на глазах: решила начать с молодыми ирландцами, ее же возраста (она моложе меня лет на 10) дискуссию на весьма чувствительную здесь тему абортов… Есть вещи, о которых с ирландцами лучше не говорить (как есть такие вещи, впрочем, и для голландцев – только список предметов у разных народов разный!). Почему обязательно надо лезть в бутылку? Попробуйте-ка поговорить с голландцем о том, как они предали своих евреев в годы войны – кто там выдал фашистам Анну Франк? Или на тему паранджи и головных платков (хотя, казалось бы, уж это совершенно не их дело!). Мало не покажется!…

Неужели она не знала, как относятся к этому вопросу в Ирландии до того, как она сюда приехала? Но вот этого она как раз и никак понять не могла: почему же нельзя подискутировать? Да можно, голубушка, можно, только потом не плачься…

Дело в том, что согласно голландском менталитету дискуссии проводятся не для того, чтобы изменить мнение оппонента, переубедить его, а просто ради самого процесса дискутирования. Человек упражняется в подборе логических аргументов, своего рода мысленная гимнастика. Результата чаще всего никакого не бывает, но для голландцев он и не важен. Им, как поручику Ржевскому, приятен сам процесс. А ирландцы, как и мы, воспринимают саму попытку завязать обсуждение такой животрепещущей для них темы как попытку изменить их взгляды, их убеждения, как покушение на них. «Nos ta katoliko, no sigui insisti !” – как сказала бы Май.

Анита плакалась мне в жилетку, а я сделала для себя открытие. Оказывается, я понимаю и ее, и ирландцев! Больше того, у меня была еще и третья, своя точка зрения.

Я даже и не подозревала, что я успела настолько оголландиться за эти годы. Хотя моя школьная подруга в России, Наташа, заметила, что со мной что-то не в порядке – когда хотела по нашему давнему обычаю взять меня под руку, чтобы вместе пройтись по улице, а я чуть не подпрыгнула под потолок и отдернула руку. Это была какая-то непроизвольная, механическая реакция. Самое глупое, что я и сама не могу объяснить, почему я это сделала! (Условный рефлекс, как по академику Павлову?). Зато голландцы вам объяснят. С подробностями ! Так же подробно, как рассказывают вам ваши голландские коллеги, выходя в уборную, чем именно они там собираются заниматься.

Ну, до такой степени оголландиться я, слава богу, не успела, но мне понадобилось недели две, чтобы «переключиться на ирландскую волну» и настроиться на ирландское чувство юмора. Проиллюстрировать ментальную пропасть между голландцами и ирландцами, преодолеть которую мне удалось за такой сравнительно короткий отрезок времени, можно на примере. В Голландии я видела по телевидению сделанный голландскими журналистами репортаж о жизни на Изумрудном острове. Одним из героев репортажа был ирландский фермер, подрабатывавший на досуге изготовлением на продажу местной самогонки – poitin, которую он прятал от стражей закона в укромных уголках своей фермы. «И вы не боитесь, что за вами придут, арестуют вас?» – в ужасе спросили его законопослушные kaaskoppen. “Как же не боюсь? Еще как боюсь! Вот уже 20 лет боюсь! Уже в сторонку и деньги отложил на штраф, который мне нужно будет заплатить, когда меня поймают», – с совершенно серьезным лицом ответил он. И голландцы, естественно, приняли все это за чистую монету.

Так и я – когда только что приехала в Ирландию, некоторое время воспринимала все сказанное мне буквально и из-за этого нередко попадала впросак. (О, речь об этом у нас еще пойдет!) Пока не поняла: если не хочешь, чтобы ирландцы потеряли для тебя свое очарование, научись не воспринимать их фантазии всерьез. А еще лучше – отвечай им той же монетой – они это оценят!-, благо фантазировать тебя, в отличие от голландцев, учить не надо. «Slagging» согласно словарю на русский переводится как «оскорбить, оклеветать, опорочить», но в Ирландии это своего рода народный спорт, заключающийся в обмене незлобными насмешками друг над другом. Чем быстрее ты освоишь его, тем быстрее ирландцы примут тебя в свою компанию – мало что ценится здесь так, как хорошее чувство юмора. Но как, к примеру, ты сможешь его освоить, если привык воспринимать все как есть дословно?

Именно поэтому я так пожалела Аниту. Мне все-таки было немного легче, я лишь возвращалась в состояние, которое для меня по натуре было более естественным, чем нажитое в Голландии как геморрой прямолинейничание…

Потом я взяла и рассказала ей про то, что случилось с Лизой (а вот этого не надо было делать, если честно! Ну, кто меня тянул за язык?). Анита посочувствовала – вполне искренне, тем более, что у нее самой был аутичный братишка-инвалид. «Мама ухаживала за ним до 16 лет, а потом сдала его в приют. Наконец-то вышла замуж, и я рада за нее, она так заслуживает хоть немного счастья!».

Я попробовала представить себя «заслужившей счастье» с каким-нибудь обормотом, сдав Лизочку – каким бы ни были наши с ней трудности!- в приют, и мне стало почти физически дурно. Может быть, теперь вы поймете, почему дружбы между мной и Анитой не получилось. Не могу я дружить – по крайней мере, по-настоящему, по-нашему – с людьми, которые считают, что возможно и даже желаемо какое-то счастье после отказа от собственного ребенка.

Но Аните в Ирландии было явно одиноко (это было первое в ее жизни самостоятельное длительное пребывание за границей!), и она по-прежнему считала меня своей. И когда она, названивая кому-то из своих родных по телефону, представила им меня как «эту другую голландскую девушку» (dat andere Nederlandse meisje), я поняла, что удостоилась высшей похвалы! За все 8 лет жизни в Нидерландах я этого ни разу ни от кого не услышала. Я никогда не была «dat Nederlandsе meisje”, когда жила среди голландцев – для них я стала ею только за границей… Было смешно и странно. Вот только «признание» это было мне больше не нужно. Опоздало лет эдак на 7…

…Я приехала в Ирландию сразу после развода. Точнее, даже еще не до конца его оформив. Хорошо помню тот холодный январский день. Я вышла из маленького, уютного дублинского аэропорта, вдохнула свежего, с печным дымком от горящего торфа воздуха – и чуть не разрыдалась. Минут 10 я буквально не могла стронуться с места, у меня дрожали колени. Для того, чтобы это понять, надо понять, чем для меня была Ирландия.

Позади осталась идиотская мыльная опера, в которую какие-то неведомые мне высшие силы превратили мою жизнь в последние 5 лет. Я чувствовала себя как после удачного побега из тюрьмы самого строгого режима, все еще опасаясь при этом преследования (ни одна душа в Нидерландах, даже мои немногочисленные подруги, не знала, что я здесь). Из тюрьмы, в которой мне не полагалось не только работать, но и иметь какие-то свои увлечения, свой круг друзей, даже свои мысли. Где что бы я ни начинала говорить, мне тут же затыкали рот: «Заткнись, это меня не интересует!», «Не знаю и не хочу об этом знать!»

Но дело было не только в Сонни или скорее, не столько в Сонни. Сонни мне было жалко – даже несмотря на все, что произошло. Сонни, по сути своей, как и я, был человеком с традиционными ценностями – хотя и зачастую отличными от моих. Голландские же ценности были глубоко чужды нам обоим.

К тому моменту, когда моя нога впервые ступила на ирландский берег, я буквально задыхалась в голландском обществе, где нельзя было сделать замечание человеку, если он курил тебе в лицо там, где висел знак, что курить запрещается или клал ноги в грязных, со свисающим с подметок собачьим говном ботинки на сиденье в поезде (замечание же будет нарушением его свободы!). Где хозяева наряжали собачек в попонки и выбирали для них из 20 сортов корма в магазинах, а в это время на улицах побирались бездомные, которым те же хозяева собачек не дали бы и гульдена.. Где под словом «дружба» понималось совместное хождение по магазинам и питье кофе – исключительно по заблаговременной договоренности за 2 недели вперед, записанной, чтобы не забыть, в ежедневнике. Где календари с днями рождения близких людей висели на туалетных дверях, так, чтобы ты, справляя нужду, вспомнил, что надо отправить им открытку. Где обращение с женщиной как с вещью для удовлетворения мужской похоти было настолько устоявшейся нормой, что сами голландки этого даже не замечали, а, дымя сигаретами, всерьез считали себя свободными, думая, что несвобода женщин может выражаться только в ношении головного платка или чадры, а не в низких зарплатах, в практическом отсуствии в обществе женщин среди врачей, инженеров и профессоров. В ожидании от тебя твоими коллегами мужского пола, просто не воспринимающими тебя всерьез в профессиональном плане, даже если ты знаешь больше их, что ты непременно будешь подносить им всем кофе и ходишь на работу исключительно для этого (было широко распространено пренебрежительно-уничижительное «mevrouwtje ” в адрес женщин – с легкой усмешкой и взглядом сверху вниз).

Свобода здесь была весьма однобокая. Это было общество «прогрессивных до отвращения», в котором аятоллы от либерализма и социал-демократии запрещали иметь хоть немного менее «прогрессивные» взгляды.

«А теперь поговорим о сексе!»- непременно торжественно провозглашал каждый вечер кто-нибудь по телевидению с таким видом, словно речь шла о чем-то новом, хотя об этом уже «говорили» – и вчера, и позавчера, и месяц, и полгода назад. Зануднее, чем партийные сьезды и конференции! Господи, ну сколько можно, а? Ну о чем там говорить? Неужели еще не выговорились? Лучше бы молча занялись им, теоретики несчастные!

Больше всего меня убивали в голландцах их отсутствие воображения и умение мыслить только по прямой линии, выражающиеся на практике в том, что они совершенно не знали, как поступать в случаях, не предписанных законом (а ведь жизнь настолько разнообразна, что под все ситуации законы не напишешь!), а вещей, выходивших за рамки их понимания, для них просто-напросто не существовало – как для зашоренной лошади нет ничего за пределами рамок ее обзора. Если на дверях нет замков, то это не потому, что люди честные, а потому, что « у них нечего красть». Ходить на демонстрацию можно, конечно, только по принуждению, а как только люди становятся «свободными», то сразу все с удовольствием бросаются на пополнение рядов проституток или «открывают свои дела» (что «своего» в «деле», которое заключается просто в перепродаже по десятикратным ценам производимого другими, и какой такой для этого нужен особенный ум или талант? – такие вопросы приводят их в ступор).

Их цинизм. Казалось, они физически неспособны поверить ни во что хорошее в человеке. Зато увидеть во всем грязь – это пожалуйста! «Кто это тебя столько фотографировал?”- с ехидно-сальной улыбочкой говорит моя голландская подруга при виде кучи моих фотографий – совершенно пристойных-, которые сделал по моей просьбе мой дядя, когда мне исполнилось 13, и на день рождения я получила в подарок свой первый фотоаппарат.

«Твой дядя? Он тебя, наверно, хе-хе,очень любил…»

И никакое не «хе-хе», Петра, он меня и сейчас любит. И я его – тоже. Только совсем не в том смысле, который ты подразумеваешь. Впрочем, как известно, о других мы судим по себе… От такого видения мира, постоянно тебе навязываемого, просто руки опускались.

Их вопиющая предсказуемость, являющаяся логическим следствием вышеупомянутого, приводила к ситуациям, в которых ты порой просто не знала, смеяться тебе или плакать. Каждый раз, когда я знакомилась с новым голландцем или голландкой, я уже абсолютно точно знала, какой разговор за этим последует. Вплоть до отдельных реплик. Вот он:

– Mag ik iets vragen?

– Ja, dat mag.

– U bent zeker geen Nederlandse? Waar komt u vandaan?

– Rusland.

– Gaat u nog terug?

– Ik zou wel willen, maar er ie geen werk daar voor mij.

– Jullie hadden vroeger geen vrijheid, maar nu hebben jullie die vrijheid wel.

– Welke vrijheid hadden wij vroeger niet, meneer/mevrouw?

– Nou, bijvoorbeeld (и тут все они, клянусь мамой, все как один, говорили одну и ту же фразу!), ik kan hier op straat gaan en hardop zeggen dat onze Koningin een stomme koe is. Jullie mochten dat niet over jullie regering zeggen.

Nou en?

Als u dit echt kunt zeggen, waarom doet u het niet?

En waarom denkt u dat ik de behoefte had om dit over onze regering te zeggen?

Hierop hadden ze geen antwoord.

Поразительнее всего было, что люди, никогда в моей стране не бывавшие, начинали мне на полном серьезе рассказывать, как ужасно мы жили. Сейчас, научившись у ирландцев другому отношению к жизни, я бы просто высмеяла их. Но в то время мне было по-настоящему больно слушать их капиталистические бредни. Если ты пыталась обьяснить им, что женщины могут работать потому, что они сами этого хотят, а не потому, что «зарплаты мужа на семью не хватает» или что у нас были профсоюзы (без разрешения которых, кстати, работников запрещалось увольнять!), или что религия у нас не была запрещена, они впадали в такой гнев, что только что не начинали топать ногами. «Неправда! Неправда! Вы жили при военной диктатуре! При культе личности! Ваше КГБ…»

Сначала я пыталась им еще что-то объяснить. Года через два махнула на это занятие рукой. Есть вещи, которые им понять не дано. «Рожденный ползать…» – и далее по тексту. Рожденный потреблять – то же самое. Но горький осадок в душе не исчез. Когда вы оперируете совершенно на других волнах, чем окружающие, и у вас нет с ними ни малейшего взаимопонимания, даже по самым мелким вопросам, есть от чего прийти в отчаяние. Мое поведение стало неадекватным. Порой меня переполняла жгучая ненависть к ним, порой мне просто хотелось закрыться в четырех стенах и никого не видеть. Неудивительно, что наши отношения с Сонни стали ухудшаться. Он просто не понимал, что я переживаю процесс траура по собственной стране и по своему образу жизни.

После СССР я чувствовала себя в Голландии так, словно оказалась в мракобесных средних веках. То, что продавая порно-журналы и «толерируя» зону красных фонарей, общество унижает достоинство всех женщин, было слишком сложно для их прямолинейного и плоского мировосприятия, в котором форма и упаковка непременно были намного важнее, чем содержание. Голландские женщины считали это унижение делом нормальным, не представляли себе другой жизни и чуть ли не гордились, когда их оценивали по размеру их бюста и форме ягодиц, словно породистых лошадей на рынке. («Мои груди за 20 лет стали только на 4 сантиметра длиннее!» – вопит на всю страну образец «успешной голландской бизнес- женщины» телеведущая Линда де Мол. Остается только посочувствовать человеку, если ему больше нечем похвалиться). Они искренне считали, что выставить свои сиськи и зады на всеобщее обозрение на пляже есть признак женской освобожденности и их личный свободный выбор, отказывая почему-то в настолько же свободном выборе носить головной платок турецким и марокканским иммигранткам.

Даже в знаменитой голландской толерантности – а именно внешне толерантное отношение к многокультурному обществу и это многообразие культур и языков так поначалу привлекло меня в этой стране!- было что-то невероятно фальшивое. Иностранному туристу голландцы с гордостью показывали, как на равных пьют на кухне кофе с домработницей-марокканкой. Но будучи иммигрантом, ты буквально чувствовал, что люди относятся к тебе с неприязнью, смешанной со страхом – хотя вслух ничего такого говорить им не полагалось (так же, как тебе не полагалось вслух возмущаться проституцией). И то, и другое было «mauvais ton ”. Парадокс в том, что голландцы по своей натуре очень прямые люди, и как раз за прямоту я их уважаю, хотя первое время она шокировала меня и казалась мне, как и многим не привыкшим к голландскому образу мышления, просто грубостью. Их девиз – «doe gewoon, dan doe jij al gek genoeg ”. Можно только догадываться, каких нечеловеческих усилий стоило им заставлять себя не ляпать вслух свои негативные мысли в адрес мигрантов так долго.

Самое нелепое было в том, что Сонни ненавидел все это не меньше меня, и оно было ему настолько же чуждым, как и мне. Больше того, его голландцы недолюбливали и боялись больше, чем меня, потому что хотя он и был голландским гражданином от рождения, но темнокожим. Сонни был самбо – смесь африканцев с латиноамериканскими индейцами, родом с острова Кюрасао..

«Makamba kens !”- говорил он с презрением, когда они его уж чересчур донимали. Но стоило мне только чем-то возмутиться или начать спрашивать его, уедем ли мы отсюда хоть когда-нибудь (а мне просто необходимо было видеть свет в конце туннеля, даже хотя бы лишь вообразить его!), как он непременно начинал на меня нападать: «Никто тебя сюда не звал! Сама выбрала. Вот и живи теперь».

Разве не честнее было бы уехать из общества, которое никогда тебе не будет своим, и с чьими жизненными установками ты никогда не согласишься? Как будто бы человек не имеет права на ошибку… И я в очередной раз плакала украдкой злыми слезами – и клялась себе, что жить здесь, а уж тем более растить здесь детей я ни за что не буду и обязательно найду возможность отсюда уехать, c Сонни или без него.

Ирландия была для меня все это время как недосягаемая сказка, как земля обетованная, которая ждала меня как награда за все терновые заросли, через которые пришлось продираться на жизненном пути. Каждый раз, когда жить становилось невмоготу, я растирала виски руками и говорила себе: «Вот уеду в Ирландию – и настанет светлая жизнь !»

…В первый раз я попала в Ирландию, можно сказать, случайно. Сонни послали сюда на неделю в командировку, а мне захотелось на нее посмотреть потому, что во-первых, я много читала о ней в детстве, а во-вторых, из-за того, что антрополог, ехавший как-то в одном купе с моей мамой, на полном серьезе уверял ее, что она непременно должна быть кельтского происхождения, и рассказывал ей о том, как часть кельтов в свое время ушла из Центральной Европы на запад – в Ирландию, а другая часть – на восток, как раз в наши края. Захотелось увидеть, действительно ли ирландцы похожи на моих близких. В Голландии, хоть я и была белой, люди по лицу моему сразу чувствовали, что я была нездешней и часто задавали глупые вопросы, типа не турчанка ли я наполовину (русских там тогда еще практически не было).

Мне надоело это чувство – быть чужой. Никто, конечно,не думает, что иммигрант может стать в новом обществе на 100% своим. Но хотя бы чувствовать, что ты людям не мешаешь и что они видят в тебе человека, а не просто «выходца из…», было бы желательно! Меня теперь не удивляет, что именно потомки голландцев – изобретатели апартеида, т.к. сколько бы ты ни старался «ассимилироваться», как бы ты хорошо ни говорил на голландском языке, все равно, и ты сам, и даже твои дети и внуки останутся для них аллохтонами. И когда наконец понимаешь это, пропадает всякое желание становиться частью такого общества вообще. Да, можно отличаться от других людей (я и в родной стране по своим наклонностям и интересам всегда отличалась от большинства ровесников), но чувствовать, что тебя постоянно оценивают не по твоим личным качествам, а чисто на основе твоего этнического происхождения, причем подгоняют свои оценки под заранее аккуратно разложенные по полочкам стереотипы – это уже из совсем другой оперы.

…Голландец, который продавал билеты на европейские автобусы, не дал мне даже рта раскрыть, когда я вошла в его офис.

– Вы едете в Белград, – тоном, не допускающим возражения, заявил он мне.

– Нет, я…

– Тогда значит, в Варшаву, – не сдавался он.

– Helemaal niet ! – возмутилась я,- Ничего подобного, в Дублин!

… С первой же минуты, когда я оказалась среди ирландцев – пересев в Лондоне из голландского автобуса в ирландский, с бегущей собакой, нарисованной на борту – я почувствовала себя как дома. В отличие от голландского автобуса, где каждый сидит сам по себе, как мышь на крупе, и разговаривать с соседями не принято, в ирландском автобусе, загрузились мы в который в 6 часов утра, сразу начался шум и гам. А еще через час все люди в нем уже перезнакомились друг с другом, а к концу поездки – точно так же, как бывает у нас дома в поездах!- многие уже знали всю биографию своих попутчиков. Люди рассказывали друг другу анекдоты и делились личными драмами, ели и пели песни. Нет, они вовсе не были совершенно такими, как русские, эти маленькие, веснушчатые весельчаки и балагуры с невероятным даром речи – они просто умели дать тебе почувствовать, что ты дома! И за это я полюбила их раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.

Когда я вышла из автобуса на автовокзале «Бусарас» в незнакомом мне Дублине, было уже темно. Накрапывал дождик, а я, как назло не взяла с собой зонтик ( a big mistake !). Я еще не знала, что этот темный октябрьский вечер окажется для меня таким судьбоносным.

…Для начала меня до полусмерти перепугал со свистом проехавший прямо у меня над ухом двухэтажный зеленый (здесь очень многое было зеленым!) автобус – я-то и забыла, что здесь правостороннее движение!

У меня с собой был план города, и я пошла по нему искать отель в котором остановился Сонни – шикарный «Берлингтон». Говорят, там останавливалась Пугачева во время своего позорного выступления на «Евровидении.». До него было 2 мили – под дождем и без зонта. Когда я наконец ввалилась в роскошное лобби, вода с меня текла ручьями.

– Are you OK? – сочувственно, как мне показалось, спросил меня работник отеля. – С вами все в порядке?

«Неужели я так жутко выгляжу, что он думает, что мне плохо? Какие заботливые люди!»- подумала я. Я еще не знала тогда, что « are you OK?”-это ирландский эквивалент «may I help you? ”

Мои чувства были оглушены увиденным и услышанным по дороге. Тем, что школьники ходили по улице, держась за руки. Тем, что вокруг не было порнографии. Улицы не завалены собачьими экскрементами. Что люди щедро подают милостыню тем, кто ее просит. Что они сами говорят тебе «Извините!”, когда ты случайно наступаешь им на ногу! Что церкви полны народу (не скажу, хорошо это или нет, но какой контраст с Голландией, где они открывались только по выходным, да и то в основном для иностранцев). Темно-зелеными и коричневыми тонами города и его щемящей душу провинциальностью. Тем, что он оказался таким невысоким и уютным. Веселым хаосом на его улицах – вместо постно-кислого голландского «порядка». Когда я увидела, как дублинцы резво перебегают дорогу на красный свет около Тринити Колледж, я чуть не завопила в умилении. «Ура! Я снова среди живых людей, а не роботов!»

Правда, иногда хаос этот принимал крайние формы. По выходным дублинцы напивались до полусмерти, и подворотни вокруг О’Коннелл стрит были заполнены блюющей молодежью, напоминая наш старый анекдот «Смотри-ка, люди уже празднуют!». В прейскурантах дублинских такси была даже специальная такса – «за заблеванное сиденье». 20 фунтов.

Ирландия оказалась полной противоположностью Нидерландам. Непредсказуемая как ее погода, зеленая, полная свободного пространства, таинственная, живая. Бунтарская и артистичная. Я оживала на глазах.

Сонни не был от нее под впечатлением. Я сидела и ждала его после работы – под обделанным голубями памятником О’Коннеллу, а проходивший мимо народ с каким-то странным пониманием на меня поглядывал. (Минут через 10 я обнаружила, почему: на земле возле меня стояла огромная полупустая бутылка коньяка!) Сонни приходил злой и ругался – на дорожные дублинские пробки (на работу и с работы его возили на такси через весь город), на то, что никто не был готов к его приходу, на то, что людям на работе все приходилось обьяснять по нескольку раз, что ничто не начиналось вовремя. На то, что когда просишь чаю, тебе добавляют в него молока, не спрашивая!

– Они глупые фермеры и расисты, – заявил он мне.

– Ну, Сонни, тебе хоть что-нибудь в Ирландии нравится?

– Что-нибудь – да. Что здесь нет турок…

Пока он работал, я целый день бродила по городу и по капле вбирала его в себя.

Мне была по душе консервативность здешних нравов и то, что Ирландия не была космополитичной «страной мира» – у нее был резкий отличительный национальный колорит, окутывавший ее насквозь, как здешние туманы. Я была потрясена тем, что ирландская молодежь любит свою народную музыку и танцы. Я еще не видела ни одной европейской страны, где бы молодежь массово увлекалась своей народной музыкой! И где люди были бы такими музыкальными как здесь. Строители на стройках выводили такие трели народных песен во время работы, что у нас бы их давно уже пригласили бы в какой-нибудь профессиональный вокальный коллектив!

Еда была простой и аппетитной. Никаких тебе бутербродов с бананами и ананасов вперемешку с ветчиной. Картошка и мясо! Меня поразило, что наш дедушка, никогда в Ирландии не бывавший и даже не интересовавшийся ею, ел на завтрак все то же самое, что ирландцы, и даже чай любил с молоком. Может, у нас действительно были общие предки?

Дул продувной ветер. Такой, как у Блока – «ветер, ветер на всем белом свете…» Бледные, не знающие, что такое загар, дети играли на улицах Дублина – в прятки, в догонялки, во все то, во что мы играли в детстве. (Голландские дети не играют на улицах вообще.) На стенах были написаны только политические лозунги и невинно-детское «Падди + Фиона = ©. Никакого тебе мата или графической порнографии.

Видимо, правду говорят, когда говорят, что все мы родом из детства. Мне захотелось переехать сюда еще и потому, что Ирландия напоминала мне мое детство.

… Далеко за пределами Дублина зеленели таинственные горы. Не такие, конечно, как где-нибудь в Австрии, но для меня, прожившей столько времени в Нидерландах, и они были достаточно впечатляющими. Я решила увидеть хоть краешком глаза, какова Ирландия за пределами Дублина и купила себе билет на автобусный тур в горы Уиклоу.

Это был совсем другой мир. На дворе стоял конец октября. С неба то лил дождь, то светило солнышко, то – и то, и другое одновременно. И все эти перемены – за какие-нибудь полчаса. Особенно хороши были зеленые горы во время грибного дождя, который у нас бывал только летом, да и то очень редко. Они переливались всеми существующими в природе оттенками зелени. Особую прелесть им придавали легкие, быстрые тени от набегавших облаков. Кругом расстилались бескрайние просторы, полные дикости и естественности, которой по натуре своей не бывает и не может быть в зализанной и выстриженной насквозь Голландии. Вдоль дороги из земли торчали деревянные, как в моем детстве на нашей маленькой улице, электрические столбы (где еще в Европе увидишь такое?!). В лесу действительно росли грибы, которых я не видела уже лет 7! Дедушки и бабушки в деревнях были одеты почти как наши – в кепочки с телогрейками и в длинные в цветочек платья с платочками. А когда передо мной открылся величавый вид на Киллайни Бэй, мое воображение просто отказывалось поверить, что такая красота на самом деле бывает в природе.

Наш шофер, балагур и певец, всю дорогу, не переставая, пел, шутил и рассказывал разные прибаутки. «Видите вон тот мост? Три года назад в него врезалась головой английская туристка. The bridge has never been the same since ”. Или “Дождь в Ирландии идет только два раза в год: в первый раз – на полгода, а второй раз – на 6 месяцев». Он показывал нам «единственную в Ирландии церковь, где принимают пожертвования по кредиткам» – а мы, развесив уши, верили каждому его слову. Получалось это у него так естественно, что казалось, он импровизирует на ходу. И только когда спустя год, снова оказалась в Дублине, снова поехала тем же автобусом и услышала все те же самые шутки, я поняла, как «надувают» простофиль-туристов. «Не верь улыбкам королей – останешься без головы!»- говаривал герой Кира Булычева. Это про ирландцев! С голландской прямотой я тогда испортила ему настроение, улыбнувшись, сказав ему, что уже была раньше на этом туре. После этого шутки его поблекли и стали вымученными. Мне понадобилось прожить в Ирландии некоторое время прежде, чем я поняла, что здесь иногда лучше притвориться, что чего-то не видишь или не понимаешь. В этом – искусство межирландских человеческих отношений.

Сами ирландцы в основной своей массе внешне были далеко не красавцами, но от них веяло человечностью, лукавством и юмором в сочетании с душевным теплом. И это делало их невероятно привлекательными. Мне никогда не нравились белые мужчины (за исключением самого раннего детства!), но тут сердце мое дрогнуло. Я почувствовала, что к женщинам здесь совсем другое отношение, чем в Нидерландах. Ирландец без каких либо натяжек может относиться к женщине как к другу, видит в ней равную, не считает себя значительнее ее на основании полового признака. Его самолюбие не обижено, если его начальник на работе – женщина. Для него само по себе это просто несущественно, в то время как для голландца это было бы первое, на что он обратил бы внимание (так и вспомнишь немцев и Зою Космодемьянскую с их «Фрау партизан! Фрау партизан!»J). А еще я поняла, чем ирландцы покоряют женщин – не внешностью, не цветами, а… умением говорить. Таких красивых комплиментов и таких сказок о своих собственных жизнях мне еще нигде не доводилось слышать! В отличие от замороженных как хек на прилавке голландцев, для которых недавно даже начали открывать специальные курсы, где их учат выражению собственных эмоций, ирландцы своих эмоций не стесняются. Как не стесняются петь. Может быть, потому что они просто талантливы? Да откуда они вообще взялись такие на этой планете?!

Но совершенно сразили меня три вещи: запах дыма из печных труб, совсем такой как у нас дома зимой, печеная картошка – такая, как пекла ее мне дома бабушка, и отношение людей к жизни!

Даже за эти несколько дней я почувствовала, насколько люди в Ирландии счастливее голландцев, да и нас самих – просто потому, что они по-другому относятся к жизни. Дело не только в самой жизни, а и в твоем отношении к ней, поняла я. «Если хочешь быть счастливым, будь им». Ирландцы не приносят каждый вечер с собой с работы домой весь стресс. Они не переживают понапрасну по поводу того, что все равно не исправишь. Они относятся к жизни легче и проще, не принимают все плохое в ней так близко к сердцу и не воспринимают все так буквально, как голландцы. Они умеют смеяться над тем, над чем другие бы только плакали.

У нас многие даже назвали бы ирландцев пофигистами. Но это не так. Они просто не чешут жизнь против шерсти. И потому они душевно намного здоровее.

Мне вдруг ужасно захотелось научиться у них этому. В Нидерландах меня годами мучала жестокая депрессия, немного отступавшая летом и всякий раз с новой силой обрушивающаяся на меня с наступлением сентября (до эмиграции я не знала, что это такое!), и я поняла, что единственное доступное мне средство избавиться от нее – это перенять ирландское отношение к жизни. Если я ему не выучусь, то еще пару лет – и я просто погибну.

Но для того, чтобы это сделать, надо было в Ирландию переехать и поближе узнать ее людей. Судя по комментариям Сонни, рассчитывать на это мне не приходилось. Я предлагала ему поехать за город на выходные, чтобы он оценил Ирландию не только по дорожным пробкам, но его больше интересовали магазины, и он отказался.

…Когда мы вернулись в Амстердам, я была почти в трауре. Мы ждали в аэропорту Схипхол наши чемоданы. Рыжий молодой человек растерянно озирался, словно искал кого-то в толпе. Потом выбрал изо всей массы людей, меня, подошел ко мне и спросил:

– Простите, Вы ирландка ?

И это окончательно решило мою судьбу. В тот момент я решила, что свяжу с этой страной свою жизнь, во что бы то ни стало.

…Подобно Принцессе из «Обыкновенного чуда», читавшей только о медведях, я отныне читала только об ирландцах. Я повсюду искала аранский свитер. Я не знала еще, что в Ирландии по этим свитерам отличают туристов, ибо местные жители их носят редко. Когда я наконец нашла такой свитер – серо-бурый, противно воняющий овцой – я не снимала его с себя ни днем, ни ночью. Я записалась в голландский клуб любителей Ирландии, который выпускал ежеквартальный журнал. В нем члены клуба делились впечатлениями от своих поездок в Ирландию, считали дни до следующего отпуска, когда они снова смогут поехать туда и нудно жаловались на голландскую жизнь. Но ни один из них почему-то не встал с места и не сказал себе: «Позвольте, ребята, раз нам там так хорошо, а здесь все так плохо, то за чем же дело стало? «… Я слушала не отрываясь душераздирающие заунывные ирландские баллады – и это было так непохоже на меня, любительницу диско, рэггея и bubbling. Сонни только посмеивался моим «чудачествам». А когда я посмотрела фильм «Майкл Коллинз» в маленьком кинотеатре в Амстердаме (в больших его не показывали: по голландским понятиям, это был некассовый фильм!), он оказался до такой степени советским, что я, живущая там, где даже слово «революция» воспринималось как что-то очень неприличное, буквально вылетела из кинотеатра как на крыльях…

У меня есть тайна! Как в детстве,когда я была влюблена в делоновского Зорро.

У меня в жизни появилась цель, которой так долго не было! В конце туннеля показался свет. Бывают еще до сих пор люди, которые снимают – и смотрят! – такие фильмы. Бывает и другая жизнь, кроме shop-till-you-drop. Я воспрянула духом…

… В Майнуте я прожила недолго. Всего через месяц после начала своих курсов я устроилась в Дублине на работу. Меня поразила та легкость, с которой ее можно было найти. Агенства по найму чуть ли не дрались за кандидатов со знанием иностранных языков. Я первоначально намеревалась только подрабатывать – устроиться где-нибудь на полставки, но агенства сказали мне, что фирмам позарез нужны люди на полный рабочий день. Я на первых порах еще намеревалась как-то совмещать работу с учебой, но, как это со мной бывает, «перебрала сена на вилы». Анита морщилась, когда я невольно мешала ей спать по утрам, собираясь на работу в Дублин к 8 часам (с учетом всех транспортных пробок из дома надо было выходить чуть ли не в шесть!). «Зачем тебе это нужно?» -спросила брезгливо она, как будто работа была чем-то ниже ее достоинства (хотя сама она подрабатывала 2 вечера в неделю в местном пабе и соответственно мешала мне спать по вечерам).

А затем, что я хотела как можно скорее перевезти в Ирландию свою дочку! Найти ей хороших врачей, чтобы продолжить ее реабилитацию. Я верила, что Лиза еще восстановится – что это зависит только от меня. Медлить было нельзя. Я приехала в Ирландию с 2000 фунтов в кармане – всеми моими сбережениями, полученными от одного случайного крупного заказа на перевод в Голландии незадолго до моего отъезда. Эти деньги потихоньку «съедались» – счетами и транспортом. А жить на студенческие деньги, да еще деля жилье с другими людьми…

На работу я ездила на поезде. Маленький зеленый поезд с труднооткрывающимися дверями, вкусно пахнущий дымом, был забит по утрам так, что даже стоять в нем было непросто. Иногда я выбирала автобус, но на автобусе ехать было дольше. Я ужасно гордилась своей первой должностью – агента отдела услуг клиентам в крупной сети отелей, а проще говоря, телефонистки, через которую можно было забронировать в них место. Я даже не понимала еще тогда, что я просто телефонистка. Коллеги все были сплошь молодые, выпускники разных университетов – для них, как и для меня это была их первая должность, и все мы казались себе достигшими чего-то очень важного. Возможно, еще и потому, что во время тренинга нам с важными лицами постоянно говорили о том, как мы будем лицом этой фирмы и прочую обычную корпоративную чушь.

Я не понимала, почему при приеме на работу нас попросили обещать, что мы продержимся на ней по крайней мере 6 месяцев. Из-за зарплаты. Что 10.000 фунтов в год – это очень мало для жизни в Дублине. Мне эта сумма казалась огромной. Я была на седьмом небе от счастья. Коллеги мои были очень приятными и дружелюбными, офис – уютным и комфортабельным, в двух шагах от знаменитого парка Сэнт Стивенс Грин. Я ощущала себя в полном смысле слова «young professional ”. И когда я морозным утром выходила из поезда на Коннолли стейшн, я гордо шла до офиса пешком, любуясь Дублином и все еще не веря своему счастью: прошло всего полгода с самого ужасного кошмара в моей жизни, а я уже добилась осуществления своей заветной мечты: я – в Ирландии! Я работаю в Дублине, рядом с Сэнт Стивенс Грин, где когда-то Сонни ругался на ирландские порядки. Да знал бы он только…!

Но Сонни не знал, и слава богу. В конце января я наконец получила по почте извещение о том, что мой развод оформлен окончательно. И несмотря на все мои чувства к Сонни (а я вовсе не ненавидела его, к удивлению тех, кто нашу историю знал – мне было просто очень больно и очень жаль,что все так обернулось), это был один из самых счастливых дней в моей жизни!

Вскоре я нашла себе комнату в Дублине: cлишком надоело тратить столько сил, денег и времени на поездки на работу из Майнута. Найти ее оказалось непросто: более-менее доступное с моей зарплатой дублинское жилье по объявлениям разлеталось после выхода в свет очередного номера местной газеты как горячие булочки с прилавка.

Комнатка в старом георгианском доме в Ранеле была на первом этаже, с окном на улицу, задрипанная, обставленная обшарпанной мебелью и пахла плесенью. И даже за такую комнату пришлось чуть ли не драться: к назначенному времени на ее просмотр пришли человек 5. Трое не дождались хозяина, который как истинный ирландец опоздал почти на час, а четвертый, американец, который, вероятно, мог позволить себе что-нибудь более приличное, пожалел меня и сказал, что уступает ее мне.

В доме из 3 этажей и чердака жили еще по меньшей мере человек десять, которых я видела только краем глаза: у нас были общими входная дверь и телефон-автомат на лестнице. Каждую неделю по понедельникам к нам приходил хозяин – пожилой задрипанный мужичонка – и обходил все комнаты, собирая дань (квартплату). За неделю он получал с нас больше, чем была средняя месячная зарплата хорошего компьютерщика. При этом он мог выставить любого из нас на улицу в любой момент, дав месячный срок на то, чтобы убраться. По сравнению с Голландией, где права квартиросъемщика тогда были достаточно серьезно защищены, здесь был настоящий Клондайк. Дикий Запад. Но у нового жилья были три основные преимущества по сравнению с моей половиной комнаты в шикарном новом доме в Майнуте: то, что у меня был свой кухонный уголок, который ни с кем не надо было делить и свой душ; близость к месту работы – и сам приятный, старинный дублинский квартал, как раз в моем вкусе. До моей работы было минут 20 от силы – пешком!

Надо было говорить прежней хозяйке-стюардессе, что я от нее сьезжаю. И вот тут-то я обнаружила, что за время разводного процесса со всеми его перепитериями во мне что-то сломалось – я любой ценой хотела избежать любой, даже самой невинной конфронтации с кем бы то ни было. Мне было просто эмоционально не под силу в нее вступать. И я сделала то, что делала потом в Дублине несколько раз, меняя работу – просто «испарилась». Я вывезла свои вещи из Майнута под покровом ночи (точнее, вечером, когда Анита работала в пабе, а остальных девушек тоже дома не было) – чтобы избежать их расспросов. Хозяйке я оставила записку с извинениями (естественно, месячный залог за комнату тоже остался у нее). Мне было ужасно стыдно, я сама себе не могла объяснить, почему я так поступаю, но при одной только мысли о том, что придется с нею говорить с глазу на глаз у меня начиналась паническая атака…

Что же это все-таки со мной происходит, а?

На новом месте я тоже прожила недолго, около месяца. Через месяц мне позвонили в ответ на размещенное мною самой обьявление о том, что молодая женщина – professional ищет хорошую небольшую квартиру…

…При виде роскошного «дворца» в Ратмайнс за забором, с огромной зеленой лужайкой перед самим домом и автоматически включающимся при твоем приближении фонарем над входом я сначала подумала, что ошиблась адресом. Жить в таком месте мне явно будет не по карману! Но оказалось, все правильно. Хозяева- отставной английский капитан торгового флота, похожий на героя стихотворения Маршака («По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит шагает быстро мистер Смит в почтовой синей кепке, а сам он вроде щепки») и его полная, но симпатичная жена, содержащая в основном доме BB, были само радушие. Квартира (по здешним понятиям, это была именно квартира, а не «чей-то подвал») стоила всего на 70 фунтов в месяц больше моей халупы в Ранеле.

Вход в нее был отдельный, сбоку от хозяйского дома, защищенный решетчатой калиткой, запирающейся на ключ, за которой каменные ступени вели вниз к входной двери. На окнах везде были – элегантные, правда, но тем не менее – решетки. Комната была обставлена скромно и старомодно, но уютно. Здесь царила абсолютная тишина и покой, а единственное окно выходило в мой же закрытый с 4 сторон дворик, о котором я уже упоминала. Стоит ли говорить, что я недолго раздумывала! И что с прежним своим квартирным хозяином я поступила так же, как и с хозяйкой из Майнута. Только его мне вовсе не было жалко: старый Плюшкин моментально найдет мне замену.

Впервые за многие годы в моей жизни я была довольна собой. Я здесь только три месяца, никого здесь не знала, когда приехала, а уже нашла в Дублине нормальное жилье, которое мне по карману, работу, которая мне по душе и вообще, оказывается, могу кое-что и сама, без джинсов с их содержимым рядом!

Я очень боялась разочароваться в Ирландии, но она оказалась действительно такой, как я мечтала. Я ни разу еще не пожалела о том, что сюда приехала.

И ирландскому отношению к жизни я быстро выучилась, даже с лихвой. Так, что родная мама теперь, негодуя, называет меня пофигисткой – ее выводит из себя то, что я не завожусь с полуоборота по любому поводу. Я стала как товарищ Сухов, который в ответ на издевки врага: »Тебя как, сразу кончить, или желаешь помучиться?» невозмутимо отвечает: “Лучше, конечно, помучиться.». Вот истинно ирландское чувство юмора!

И действительно, я теперь стала счастливее. Была бы совсем счастливой, если бы не Лизина болезнь…

К апрелю я перешла на третье за три месяца место работы. Никогда в жизни не думала, что стану летуном, но существующие возможности легко поменять работу на более высокооплачиваемую были слишком соблазнительны. Не потому, что я была жадной – мне предстояло стать в семье кормильцем. Я каждые выходные звонила домой и справлялась, как там Лиза… Прогресс был, но недостаточный для того, чтобы радоваться. И я, чтобы выжить и выдержать, в будни старалась совершенно отключить мысли об этом, отдавала все силы работе и старалась чувствовать себя young, free and single professional, которой море по колено.

Так что я давно уже перестала быть здесь туристом. И свитер, пахнущий немытой ирландской овцой, теперь пылится в моем шкафу…