…Первая рабочая неделя пролетела незаметно. Я знакомилась с досье ППБ и некоторых других клиентов (американские вояки поручили пиарить их местной фирме потому, что это было дешевле, чем везти с собой постоянных армейских пиарщиков и потому, что местные специалисты «лучше знали антильский менталитет»), изучала, как их «делают популярными» -и про себя удивлялась: «Ой, дурят нашего брата! Ой, дурят!» Дурят не в том смысле, что на самом деле сделают кого угодно популярным – просто все эти попытки их таковыми сделать были настолько шиты белыми нитками, что это вызывало вопросы в отношении всего института пиарщиков и рекламеров. Вот уж кто поистине, как говорилось в анекдоте об армянском радио, «бесполезный животный»! Да они еще бесполезнее, чем были самые кондовые пропагандисты и агитаторы эпохи застоя!

С какой стороны ни смотри, как ни крути, для обычного человека – пользуясь капиталистической терминологией, потребителя – пользы от этих щелкоперов ну ни малейшей. Польза есть только тем, кто их нанимал – а значит, можно смело сказать, что для общества в целом они аналогичны клопам. От клопов, к слову, может, тоже есть польза – тому, кто захочет продать вам новый диван…

Не берусь, конечно, говорить за обывателей «развитых» стран: эти как загипнотизированные кролики и безо всяких пиарщиков привыкли безоговорочно верить любой вешаемой ими на уши лапше, веря во внушенный им с молоком матери (а чаще – с искусственной молочной смесью) миф о «свободе» их прессы. И точно так же словно заколдованные покупают то, что рекламировалось по телевидению. У нас же дела обстоят по-другому.

Поясню.

Над рекламой и над пиарщиками у нас смеются. «Какой «неповторимый вкус»? Зубной порошок!»- говаривал один мамин коллега об известной марке жевательной резинки. В нас с советских времен заложена уже на генетическом, наверно, уровне неистребимая способность читать между строчек. И на любой самый распиаристый пиар у меня тоже вполне стойкий, советский иммунитет.

На первый взгляд может показаться, что это не так. Ведь в советское время у большинства наших людей радио, телевидение и газеты пользовались безоговорочной репутациейю Помню, как Тамарочка наотрез отказывалась поверить в то, что сегодня пойдет дождь, хотя над головой уже были грозовые тучи: потому что по радио сказали, что дождя не будет! Это было так потому что в советское время непроверенную информацию в средства массовой информации не допускали – например, шарлатанов, обманывающих людей, не подпустили бы и близко. Негласно считалось, что государство несет своего рода ответственность за достоверность публикуемой информации – потому что газеты, телевидение и радио тогда были государственными. Именно на этом-то и погорели у нас столько людей, когда катастройка только еще началась: раз что-то предлагают по радио или в прессе, значит, этому можно верить. Печатное слово было для наших самых читающих в мире людей чем-то магическим. Но с тех пор много воды утекло, и в качестве механизма выживания в мире, где за деньги можно опубликовать любое вранье, в нас возобладало советское же наше умение читать между строк: умение за написанным видеть действительные мотивы авторов. Вот где неожиданно пригодился нам наш опыт общения с цензурой! Привыкшие же считать, что у них ее якобы нет западные обыватели оказываются беззащитными перед пиаром и адвертайзингом словно черепаха без панциря.

По своей сути маркетинг, реклама и пи-ар – -вне завимости от различий между этими одинаково бесполезными для жизни людей отраслями – рассчитаны на идиотов. Какими бы высокопрофессиональными качествами ни обладали работники данных отраслей, просто такая у них изначальная установка: считать людей дурачками, которых можно обманывать. Убежденность, что сами они неспособны разобраться в происходящем и в существующем. И это-то и есть самое в этих нахлебниках оскорбительное. Пи-ар даже по сути своей больше других отраслей словоплетства нацелен на обман: «Когда человек читает написанную третьим лицом статью о продукте или видит репортаж о вашем событии по телевизору, он видит что-то такое, за рекламу чего вы не платили напрямую, и потому он склонен оценивать это по-другому, чем платную рекламу. Когда существует какого-то рода «одобрение» третьим лицом, – в данном случае, независимым источником СМИ – мы можем создать большее доверие к продуктам или услугам наших клиентов»- трубит учебник для этих современных наперсточников.

Сколько я мысленно плевалась, пока читала эти файлы! У меня было такое ощущение, что я разгребаю агвиевы конюшни. Впрочем, похоже, такое же ощущение было и у Тырунеш, которая почти всю неделю, чертыхаясь, провела над пресс-релизом генерала Лебедя голландского разлива – пытаясь привести его в мало-мальски удобоваримое состояние.

– Потом ведь будет списывать на нас, когда люди будут над ними смеяться!

Так мы с Тырунеш оказались товарками по несчастью. Мне захотелось немного поднять ей настроение, и я начала ей рассказывать наши анекдоты о рекламе. Конечно, она сразу поймет по анекдотам, что я вовсе не из Южной Африки, но ведь Донал сказал мне, что тот, кто назовет мне пароль – «человек наш на 200%»…:

– Раз уж речь у нас зашла о смехе… – сказала я. – Вот, послушай. «Бритва Джилетт – Первое лезвие бреет чисто, Второе – еще чище, … Двадцать четвертое – полирует челюсть… « – Китайский карандаш от тараканов! Достаточно помазать им в нескольких местах, и тараканы мгновенно исчезают. А квартира быстро заполняется китайцами.»- «Для нашего пива мы отобрали самые лучшие зёрна. Мы всегда отбираем всё самое лучшее. Таможня Российской Федерации.», – «Раньше мои волосы были сухими и безжизненными. А теперь, благодаря моему новому шампуню, они вечно мокрые и шевелятся! « – «Девушки! Хватит беспокоиться из-за каких-то там пятен! Беспокоиться нужно, когда пятен нет!» – - "Делми", наши мальчики собрались на рыбалку, что мы им приготовим? – Папа, папа!!! Наша мама опять с маргарином разговаривает!»

Тырунеш слушала – сначала с интересом, потом начала тихонечко посмеиваться, потом не выдержала и захохотала в голос.

– Звонит генеральный директор «Пепси-Колы» Путину « Мы хотели бы разместить наш логотип в качестве рекламы на вашем государственном флаге. За это мы заплатим 50 000 000 долларов» Путин: «Минуточку». Ястржембскому: « Когда у нас истекает контракт с «Аквафреш»?

Она захохотала еще заливистей.

– Новый «Тайд» сделает ваше бельё безупречно белым, независимо от того, какого цвета оно было до стирки… Hовый «Олвейс» с крылышками – теперь в два раза уменьшена нагрузка на крыло и улучшена маневренность… Пришлите четыре крышечки от унитаза и вы получите бесплатный рулончик туалетной бумаги… «А вы поменяете пять пачек обычного порошка на один грамм необычного?»… «Рекламу «Ваша киска купила бы «Вискас» нам помогал проверять дрессировщик Куклачев. Но у него ничего не вышло. За бесплатно – жрет. А вот покупать не желает!» Реклама: "Я делала макияж пассажиркам "Титаника". Тушь остается на ресницах…" И наконец – «известно, что кожа вокруг глаз наиболее чувствительная. Лаборатория «Гарнье» решила эту проблему… – Мы пересадим ваши глаза туда, где кожа не такая чувствительная!»

Тырунеш согнулась пополам у монитора и начала издавать нечленообразные звуки.

Пресс-релиз полковника Ветерхолта, исчерканный красной ручкой, скатился на пол, но у нее не было сил даже его поднять.

– А… а… а про пиарщиков тоже есть? – еле выдохнула она.

– «Союз педиатров рекомендует »Памперс». «Памперс» – единственные подгузники, рекомендованные Союзом педиатров. Союз педиатров – единственный союз, созданный специально для рекомендации подгузников «Памперс»… Или нет, вот этот лучше: приходит пиарщик к директору и говорит: «- Скажите мне, пожалуйста, что происходит? « «- Ну, сейчас попробую объяснить…»- «Да нет, объяснять мне не надо, я пиарщик, объяснить и сам могу. Вы мне скажите, что реально происходит?»

В дверь постучали, но обе мы все еще никак не могли справиться со смехом. Дверь отворилась. На пороге стоял Ойшин. Как он проскочил через секретаршу Марилену?

– Вы забыли еще один анекдот, – серьезно сказал он, – «Я – террорист, и постоянно работаю с людьми. Вот почему «Тик-так» всегда со мной!»… Саския, рабочий день кончается…

Он повернулся к Тырунеш.

– Вы позволите мне забрать ее сегодня чуть пораньше? Я, кажется, нашел помещение для своего мебельного салона. Хотел ей показать…

Тырунеш махнула рукой, вытирая выступившие на глазах слезы:

– Иди домой, Саския! Иначе я никогда не доделаю этот чертов пресс-релиз…

…Впрочем, бывают в нашей стране и грустные анекдоты…Даже о рекламе.

« Эх ты, Чаппи! Что же ты забор-то перепрыгнуть не смог?! – Да хозяин… Кормит едой со своего стола: колбасой, котлетами, ветчиной… – Хочешь попробовать настоящую собачью еду? Беги к пенсионерам и попроси то, что едят они.»

Помещение, которое нашел Ойшин, оказалось в двух шагах от нашего дома: в том самом здании, где я когда-то работала у дяди Патрика секретаршей. И, конечно же, принадлежало тоже ему! Только я работала наверху – туда был отдельный вход снаружи, по винтовой лестнице, а мастерская Ойшина находилась на первом этаже.

– Подведешь ты меня под монастырь… – вздохнула я. Но он даже не слушал, что я говорю – так он был захвачен своими планами.

– Это я работать буду на первом этаже, – поправил он,- А мебельный салон будет на втором.

– А ты подумал, как ты туда свою мебель будешь затаскивать?- осторожно спросила я, – Не лучше ли было бы найти помещение где-нибудь поближе к городу, например, в Отрабанде?

– Это слишком далеко,- воскликнул Ойшин, – Я не хочу каждый день таскаться через пол-острова. И потом, Отрабанда, насколько я понял, это место для туристов, а какие туристы будут покупать себе мебель? Нет, это для местных жителей… Дам пару объявлений в газете…

– «Думаю, что наши работники не представляют себе глубоко, что такое революция в производстве мебели »-насмешливо сказала я. Мне было обидно, что он так рискует, не думая обо мне – и все только из-за того, что ему лень немного подальше отъехать из дома. Ведь чем чаще он будет видеть дядю Патрика, тем больше шансов, что и дядя Патрик увидит рано или поздно меня. Но Ойшин не понял. А у меня не было желания затевать с ним ссору.

– В выходные Тырунеш с мужем приглашают нас на пикник в Кристофель-парк,- сказала я ему вместо этого.

Кристофель-парк называется так в честь расположенной в нем самой высокой на Кюрасао горы. Гора- это, наверно, слишком громко, в ней всего 375 метров, но все-таки… В состав пака входят территории 3 бывших плантаций. Знаменит он орхидеями, кактусами и летучими мышами.

Услышав про гору, Ойшин неожиданно загорелся энтузиазмом.

– В Дублине я был членом группы любителей прогулок по горам,- с гордостью сообщил он мне, – У меня и обувь с собой соответствующая есть. Обязательно взойду на вершину! А пикниковать буду с вами потом, когда спущусь…

Ойшин размечтался не на шутку. Видя, что его не отговорить, я пообещала ему, что узнаю, не составит ли муж Тырунеш, Арлон ему компанию, Для меня самой, знакомой со здешним климатом, это было чересчур…

Оказалось, что составит.

– Вот и хорошо, – обрадовалась на следующий день Тырунеш, – Только подниматься туда надо рано – часов в 7. Идти целых 3 часа-надо успеть до самой сильной жары. Пусть мужчины поупражняются, а мы посетим пока старую плантацию Савонет. И я расскажу тебе немного больше о том, что здесь у нас происходит…

… Увы, Ойшин позорно проспал утреннюю зорьку… И еще более увы, все равно решил во что бы то ни стало покорить в тот день Кристофель-берг, как я его ни отговаривала…

Утро выдалось солнечное – как и почти каждое утро здесь. Ойшин отказывался поверить мне, что на Кюрасао вообще когда-нибудь бывает дождь. И действительно, полупустынный пейзаж, украшенный лишь колючим кустарником да высокими кактусами, склонял к такой мысли.

Пока мы добрались до Кристофель-парка, солнце взошло уже высоко и стало сильно припекать.

– Может, не надо тебе ходить туда? – махнула я рукой в сторону Кристофель-берга. – В другой раз, а? Смотри, как уже жарко…

– Мы же с собой воду возьмем. И головной убор у меня есть, – Ойшин похлопал по своей бейсбольной кепочке, – А наверху наверняка прохладно…ветерок… Тебе с нами не хочется?

– Нет, спасибо.

Может, он и прав насчет ветерка – недаром плантаторы всегда ставили свои дома на возвышенностях, чтобы со всех сторон освежало ветром, – но под такое солнце и с его бледной кожей?…

– Ты хотя бы кремом солнцезащитным намажься, – от души посоветовала я Ойшину. – Ты ведь даже ни разу не загорал еще тут…

– Каким-то еще кремом…Может, еще помаду губную предложишь? – буркнул он недовольно, – Что я, какой-нибудь ***?

Он недоговорил, но я поняла, что он имел в виду. Опять это европейское пристрастие к форме вместо содежания. Мне стало смешно. Как будто крем – это не для его же собственной пользы! Это было из той же серии, почему мальчики не должны дарить на 1 сентября цветы учительнице. А вот корейские мальчики почему-то спокойно дарят. И даже не стесняются плакать, если их переполняют чувства. И тем не менее, они помужественнее большинства ирландцев!

Тырунеш и Арлон уже ждали нас – в тенечке, под навесом около дома плантатора на превращенной в музей плантации Савонет. Плантация эта была основана в начале 1660-х годов, на ней проживало более 1500 человек. Разводили здесь в основном скот, получали молоко и шерсть, но в сильную засуху скот погибал. Растения здесь был смысл выращивать только засухоустойчивые – например, арахис. На экспорт выращивали сизаль. Но, честно говоря, меня не интересовал экономический аспект истории плантаций. Меня гораздо больше волновал их челоивеческий – точнее говоря, бесчеловечный! – аспект…

Арлон оказался высоким как баскетболист, симпатичным белозубым парнем -цветом кожи чуть темнее, чем Тырунеш. Я быстро поняла из разговора, что политика его не интересует. В общем-то он жил как у Христа за пазухой – благодаря родителям, и интересовало его только как героя Жванецкого: «- Что вас интересует? – Меня интересует, ну, поесть что-нибудь.» Плюс – как и в обычном потребительском наборе – fast toys for fast boys. Я смотрела на него, слушала его и думала: как же хорошо, что я вовремя перевезла своего Че в непотребительское общество!.. Когда человеку под 30, а у него в голове все еще такая детская дребедень, это уже даже не смешно…

Я посмотрела на Тырунеш, пытаясь понять, что же привлекло ее в нем, кроме внешности (она вряд ли была из тех, кого можно завлечь статусом родителей!). Но ответа на этот вопрос так и не находила – кроме того, что видела перед собой человека, повторяющего мои ошибки. Который когда-нибудь – возможно, очень скоро – сам все это поймет…

Впрочем, к чести Арлона, парень он был компанейский, веселый, чувствовалось, что с легким характером. Это уже и само по себе не так мало…

И достаточно безрассудный, поняла я, когда он поддержал Ойшина в его стремлении покорить местные вершины.

– Ничего такого страшного, девочки. Я пойду с ним, я много раз бывал там, заблудиться там невозможно. И не так уж сегодня и жарко…

Может, для уроженца Кюрасао это и не было жарко, но для выходца из Белфаста, где люди падают в обморок при плюс 23…

– Пожалуйста, возьми с собой хотя бы мобильник! – попросила я Ойшина, – В случае чего сразу звони мне…

– Ты со мной как с маленьким обращаешься!- не выдержал Ойшин.

«Что же делать, если ты ведешь себя как маленький…» – подумала я, но вслух говорить не стала.

– Оставь их, Саския, пусть себе идут!- сказала вдруг Тырунеш, и я по тону ее поняла, что она о чем-то хочет со мной поговорить.

Арлон с Ойшином взяли с собой запасы воды и еды, надели рюкзаки, нахлобучили пониже кепки и двинулись в путь, а мы с Тырунеш прогулочным шагом отправились по дорожке вокруг плантаций.

Она долгое время молчала -видимо, не знала с чего начать. Я не стала ее ни о чем спрашивать -ждала, когда она сама соберется с мыслями.

Мы шли по тропинке, проложенной через колючие заросли того, что когда-то было плантацией. Вокруг уже все звенело от жары. Дорогу нам перебегали мелкие лагадиши. Иногда в зарослях мелькали головы любопытных игуан. Некоторые из кактусов все еще цвели, и над цветами порхали какие-то мелкие птички.

– Эта дорога тянется километров на 10, – сказала Тырунеш, – Как раз вернемся к тому времени, когда наши парни будут спускаться.

– Я уже говорила тебе, что мне не забыть моих отца и сестру.- продолжала она – Не забыть того, что мне нельзя жить у себя на родине. Но не только в этом дело. Когда я была совсем маленькая, отец мой работал на Кубе, я ходила в кубинский детсад. Мне никогда не забыть, какая там была атмосфера- братская, дружеская. Я никогда и нигде в жизни себя так не чувствовала – ни до и ни после этого.

Все эти годы я продолжала следить за событиями в разных странах мира. Моя собственная страна раскололась надвое, потеряла выход к морю. К власти в ней пришли американские марионетки, которым наплевать на народ. Зато на Западе они слывут «демократами»… Чем дольше я жила в Нидерландах, тем сильнее становилось мое желание, чтобы мои собственные дети, если они у меня когда-нибудь будут, не жили такой жизнью, как люди там. Я хорошо училась, могла бы многого там достичь, могла бы стать эдакой эфиопской Хирси Али, если бы пошла на сделку со своей совестью. Но я предпочла уехать… Очень хотелось найти единомышленников, но в Нидерландах это мне так и не удалось, хотя я пыталась. К сожалению, левые, которых я встретила там, все были какие-то витающие в облаках. Может быть, мне просто не повезло… Они не представляли себе реального социализма – со всеми трудностями, со всеми его несовершенствами, но все-таки неизмеримо лучше того, что мы видим сегодня. Вместо этого они мечтали о какой-то манне небесной. Я о манне небесной не мечтаю… Пару лет назад я была по делам в Каракасе- и меня потрясло, тронуло до глубины души то, что я там увидела. То, как меняется к лучшему жизнь людей. То, как борются они за свои права. Знаешь, одно дело, когда симпатизируешь тем или иным силам абстрактно – и совсем другое после того, как увидишь этих людей своими глазами… После того, как тебе доведется вместе с ними смеяться и плакать и даже делить кусок хлеба. Теперь они как родные мне. Я буду драться за них, если надо!- глаза ее засверкали.

Я кивнула. Я очень хорошо понимала все эти ее чувства.

– Когда на Кюрасао, который стал для меня вторым домом, прибыли американские солдаты, сначала я была вне себя от гнева. Но у меня хватило ума никому этого не показывать. Арлон все равно не понял бы таких вещей. Хорошо, что Орландо (ты с ним еще встретишься) дал мне почитать книжку о Феликсе Дзержинском. О том, как он говорил про горячее сердце, чистые руки и холодную голову. Вместо того, чтобы крушить все вокруг от бессильной ярости, я приехала сюда, села здесь и задумалась. Было ясно, что американцы выбрали Кюрасао неспроста. Что борьба с наркотрафиком – это для них дело второстепенное и во многом только предлог для того, чтобы зацепиться за Антилы. Экономически они уже давно вытесняют отсюда голландцев. Теперь, видимо, решили, что одной экономики мало. Мне с самого начала было ясно, что в их прицеле – Венесуэла и Колумбия.. Что я смогу сделать, чтобы им помешать? Вот лично я, без ссылок на кого-то другого? Пусть даже это и будет немного…И когда мне достался этот контракт с ППБ (спасибо Арлоновым родственникам!), я чуть не запрыгала от радости, – хотя за пару месяцев до этого я задушила бы любого, кто мне на такое даже бы только намекнул. Пока дело ограничивается нагнетанием напряженности – все эти постоянные визиты их военных кораблей, чем дальше тем больше; все эти «случайные» их залетания в венесуэльское воздушное пространство и прочие прелести… Но это еще цветочки. Чем больше я с ними общаюсь, тем больше я чувствую, что готовится что-то крупное – очень надеюсь, что не прямая агрессия, но с янками ни в чем до конца уверенными быть нельзя. Здесь очень много чего происходит. Например, знаешь ли ты, что ППБ представляет собой нечто совершенно новое в военном деле, потому что в ней учтены уроки космической войны в реальном времени, которые были приобретены во время войны в Персидском заливе. ППБ основывается на компактных разведывательных площадках – маленьких аэродромах для разведывательных летательных аппаратов и системе их связи в реальном времени с Космическим Центром Ведения Военных Действий, расположенным на военно-воздушной базе США в Колорадо-Спрингсе, что обеспечивает функционирование «виртуальной» военной базы. Обычное представление о Космическом Центре Ведения Военных Действий – это место, где проигрываются сражения в космосе, с использованием оружия, размещённого в космосе. Но еще с середины 90-х гг. этот центр переориентировался на региональную контрповстанческую борьбу. Центр провёл несколько секретных испытаний в середине 90-х гг., собирая в масштабе реального времени развединформацию с нескольких расположенных на земле и в космосе источников, анализируя её, и сразу же переправляя боевым самолётам, морским вспомогательным группировкам и армейским транспортным средствам поддержки. Дополнительные засекреченные информационные сети были созданы после 11 сентября. В ходе конфликтов в Боснии и в Косово Космическое Командование провело серию экспериментов с использованием данных космической разведки, полученных с помощью ППБ и беспилотных летательных аппаратов, базировавшихся на островах около побережья Далмации для того, чтобы обеспечивать оперативными разведданными для бомбардировок в Косово. Но только в ходе претворения в жизнь «Плана Колумбия» впервые оказалось, что базы на полную запланированы для использования «разведданных, полученных в режиме реального времени для ведения войны». Помнишь, что случилось недавно с товарищем Рейесом в Эквадоре?… Хотя несколько радаров уже были ранее размещены в департаменте Путумайо, а также в Перу и Боливии, США создали 4 специальных ППБ для ведения контрповстанческой деятельности в Колумбии – и одна из них находится здесь у нас… Здесь есть все для этого необходимое – и маленький аэродром, и портативное сигнальное разведывательное оборудование, и спутниковые антенны, и контактны с некоторыми контрактными компаниями по получению дополнительной информации.

Кто-то может сказать, что высокоточная война в реальном времени, ставшая возможной с помощью ППБ, представляет собой идеальный способ «достать Бен-Ладена» с минимальными потерями среди гражданского населения. Это явно более тонкое орудие, чем массированные бомбардировки. Но Бин Ладен до сих пор жив-здоров, а товарища Рейеса нет! ППБ испытывается на другом конце планеты – в Колумбии, и это доказывает, что Пентагон хочет использовать эту модель на разных контрповстанческих театрах боевых действий. Тот факт, что Буш заявил, что эта война ведётся не только с Аль-Кайедой, и что она «бесконечна» – прямая угроза того, что ППБ будут использованы снова и снова в разных региональных конфликтах. Увы, мало кто из антильцев даже догадывается об этих вещах. И одна из наших задач(наших – это моих и товарищей из боливарийского кружка, большинство из которых – антильцы) – в том, чтобы просвещать людей насчет этого. Но главное – нам нужна информация об американских планах в регионе.

Я молчала, пытаясь переварить все, что услышала. Многое из этого было для меня действительно новым. Дело было гораздо серьезнее, чем представлялось со стороны. Серьезнее – и неотложнее…Тут уже будет не до анекдотов.

– Я работаю с янками вот уже год. Кое-что удалось узнать, кое-какую информацию удалось переправить. Например, в мае этого года, когда американский самолет с Кюрасао вторгся в венесуэльское воздушное пространство…

Тем временем мы дошли до развалин соседней плантации – Зоргфлид.

– Вот, посмотри, – и Тырунеш кивнула мне на заросшие колючками останки места для наказания рабов и развалины дома тамошнего бомбы- надсмотрщика, – Мой народ, к счастью, избежал этой гнусной участи в своей истории. А сегодня из него пытаются сделать надсмотрщика над другими народами… Так же, как и из антильцев.

– Здесь, на этих развалинах поклялась я себе, что мои дети и внуки никогда не станут надсмотрщиками для «золотого миллиарда»,-тихо добавила она.

На обратном пути пришел мой черед рассказывать ей о себе. Не сказала я только о детях и о Корее. Не надо ее сюда впутывать. Я приехала на Антилы по своей доброй воле. Мне никто не платил и никто не посылал меня сюда. Жанна Д'Арк была права тысячу раз, говоря: «Если не я, то кто же?». И тем не менее один вопрос не переставал меня интересовать:

– Но почему все-таки именно мы? Что мы можем сделать такого, чего не можешь сделать ты?

– Вам они больше поверят, вы европейцы, – просто сказала Тырунеш. – Ты можешь даже случайно выведать у них что-то такое, о чем мне они никогда не проговорятся.

За разговором мы и не заметили, как вернулись на Савонет.

– Тырунеш! Саския! – услышали мы издалека голос Арлона, – Вашему мужу плохо! Вызывайте «скорую»…

…«Скорую» вызывать не понадобилось, Ойшин быстро пришел в себя, но по-прежнему не мог как следует передвигаться. Когда он вставал на ноги, его шатало. У Ойшина был тепловой удар.

– Дайте мне мокрое полотенце!- воскликнула я, – Скорее, хоть какое-нибудь…

****

…Он лежал на постели без движения – на животе и тихо, почти неслышно постанывал в подушку как раненый. Спина его была такого оттенка, что казалось, погаси свет – и она будет освещать комнату вместо лампы накаливания. «Красный фонарик при самом входе, тут ошибиться трудно, сеньор!»- вспомнилось мне. Бедняга! По себе помню, каково это.

– Кефир у нас есть? – спросила я Ойшина.

– Что?

– Ну, йогурт, только несладкий. Безо всяких фруктовых добавок. А то еще и пчелы налетят.

– Должен быть…- непонимающе почти простонал он.

– Лежи тихо, не двигайся.

И я побежала к холодильнику…

Когда я начала натирать ему плечи йогуртом, Ойшин чуть не вскочил с постели – и от боли, и, наверно, оттого, что опять вспомнил тот злополучный весенний день в ирландской бухте Киллайни.

– Не шевелись!- предупредила я его, – Для тебя же стараюсь. Это старинное наше народное средство от солнечных ожогов. Правда, у нас для этого пользуются кефиром, а йогурт хоть и похож по вкусу, но не знаю, поможет ли так же…

Поражает меня эта удивительная беспомощность «цивилизованных» граждан в медицинских вопросах. Нет, никто не призывает их накачиваться до полусмерти таблетками без рецепта, но они же не знают совершенно элементарных вещей: того, что привязанным к нарыву кусочком алоэ можно вытянуть из него гной; того, что на порез можно привязать чистый лист подорожника, чтобы быстрее остановить кровь; того, что горло можно вылечить горячим молоком с медом и маслом или, наконец, того, что от тошноты вовсе не обязательно покупать таблетки «Rennie», а достаточно проглотить чайную ложку питьевой соды (а с похмелья – выпить рассольчику.) И самое главное – что это вовсе не знахаркины басни и суеверие – кстати, в боженьку-то многие из них верят как в старые добрые средние века!-, а самые что ни на есть проверенные веками, действенные народные средства. Принца Чарльза чуть не съели за «предрассудки», когда он начал рекламировать гомеопатию. Если б не был принцем, наверно, сожгли бы его на костре.

Ни один врач здесь не знает лечения народными средствами, которое у нас так гармонично дополняет фармацевтику: западные врачи верно стоят на страже интересов международной фаркомафии. Чем больше дорогих таблеток и мазей, тем лучше. Может, им за это еще и премиальные дают?…

– Интересно, а чем лечились в прошлом ваши собственные прабабушки и прадедушки – особенно, когда не было NHS? И главное – почему это они не передали свои знания внукам и правнукам?…- приговаривала я, натирая Ойшина йогуртом. – У нас вообще медицинская образованность населения намного выше – если отбросить веру во всяких Кашпировских, являющуюся нашей национальной традиционной реакцией на трудные кризисные времена. У нас больной советуется с врачом о применении тех или иных средств почти что на равных – и никого это не удивляет. А у ваших врачей глаза лезут на лоб – от такого бессовестного посягательства на их непререкаемый авторитет. А сами только недавно наконец-то выяснили, что такое банки и что рыбий жир полезен для здоровья… »Эксперты»!

Я ворчала, а он помалкивал.

Я уже не испытывала к Ойшину того трепетного благоговения, которое так долго еще не давало мне покоя после апрельского фиаско 5-летней давности. Наверно, для этого достаточно было пару раз услышать, как предмет твоих прежних воздыханий храпит, говорила я себе в шутку. Но не в храпе было дело. Просто, говоря словами поэта, “я пережил свои желанья, я разлюбил свои мечты…» Наконец-то. Благодаря Корее…

Прежние чувства всколыхнулись в моей душе только в первый момент, когда я увидела его после 5-летней разлуки. Но уже через пару дней, в Португалии, они улеглись на дно подобно осадку в пробирке с химическими реактивами. «Поезд давно ушел», -любил говаривать ядовитый Володя Зелинский…И когда я закрывала глаза, то перед моим мысленным взором вставал теперь не Ойшин, а далекий мой корейский сердечный друг. Без него мне, наверно, тяжелее далось бы пережить такое неожиданное для меня деловое сотрудничество…

И все же какое-то смутное, досадное смущение в глубине моей души оставалось. Время от времени оно отравляло нормальную, дружескую атмосферу между нами – как, например, теперь. И в такие моменты мне изо всех сил хотелось поскорее эту неловкость развеять.

– Не дергайся, а то еще больнее будет!- в сердцах сказала я Ойшину, забившемуся было в моих руках как пойманная рыбка, покрывая его спину сплошной белой массой.

Ойшин перестал вырываться и закусил угол подушки зубами.

– Ты знаешь, а и правда легче!- радостно поделился он со мной минут через двадцать.

– Лежи, отдыхай. Поспи, что ли, если сможешь. Я кондиционер на полную включу. Как спина подсохнет, я тебе еще живот намажу.

– Ой, не надо живот!- испугался Ойшин.

– Ну хорошо, намажешь сам. А я пойду в «Эсперамос » – а то так мы никакого йогурта не напасемся. И так уже наши стратегические запасы подходят к концу…

…Ойшин страдал от своих ожогов недели две. Кожа сходила с него полосками.

– У нас в 30-е годы был такой роман. Назывался «Человек меняет кожу». Уж не про тебя ли это? – подтрунивала над ним я. Днем он панически прятался от беспощадного карибского солнца – и выходил на улицу только когда начинало темнеть.

– Ты словно какой злой дух. Или вампир, – смеялась я, но ему было не до смеха.

Мебель Ойшин реставрировал по ночам, а днем отсыпался – в единственной в нашем доме спальне с кондиционером, на кровати с водяным матрацем. Я великодушно уступила ее ему, потому что было жалко смотреть, как человек мучается. Я решила рассказать ему то, о чем мне поведала Тырунеш, когда ему станет чуточку полегче.

Теперь Ойшин стал для меня тем, кем всегда и должен был быть с самого начала. Моим боевым товарищем. А товарищей надо беречь.

****

…Время шло, и через месяц я впервые отправилась – вместе с Тырунеш – на американскую ППБ. С презентацией нашего проекта (точнее, проекта Тырунеш, который она решила приписать мне) – как сделать американских вояк популярными среди местного населения.

– Нервничаешь? – спросила у меня Тырунеш, когда мы сели в ее машину.

– Да нет, – сказала я, мысленно сама удивляясь тому, что это была правда. – Только вот опасаюсь: а ну как мы с тобой действительно сделаем их здесь популярными?

Тырунеш улыбнулась:

– Если даже и так, не переживай. Это нужно для пользы дела: для того, чтобы они начали нам доверять. И популярность их не будет долговечной: как только они попробуют сделать что-нибудь враждебное по отношению к Венесуэле, то…

Она не договорила, но по ее тону было ясно, что в таком случае им несдобровать.

Я действительно говорила ей правду: я не волновалась. То, что я испытывала перед встречей с американскими военными, называется по-другому. Очень похоже на то ощущение, которое я испытывала, когда мне приходилось менять детям памперсы: знаешь, что надо, что никуда от этого не деться – и хочется заткнуть нос и закрыть глаза, чтобы не тошнило. И сделать это как можно быстрее.

Именно по этой причине у меня никогда и не возникало желания посетить Соединенные Штаты: для меня это была бы просто тошниловка. Плюс слишком утомительно все время мысленно затыкать себе рот, боясь сказать, что ты на самом деле думаешь…

Когда мы проходили через КПП, я мысленно вызвала образ своей бабули. Она предстала перед моим мысленным взором: как обычно, добрая, хотя и требовательная, спокойная, невозмутимая, – такая же, какой она была, наверно, и тогда, когда фашисты подступали к нашему городу, а она, вместо того, чтобы эвакуироваться, отправилась копать противотанковые рвы.. И я будто бы услышала ее голос: «Глаза боятся, а руки делают… На бога надейся, а сам не плошай!»

После этого в душе у меня разлилось трудно объяснимое ликование: наверно, потому, что мы, мой советский народ, в своей истории побеждали и не таких! И я вошла на территорию ППБ, широко и радостно улыбаясь. Так радостно, что это бросилось в глаза даже Тырунеш.

Меня ничего не удивляло – даже схожесть процесса вхождения на базу с процессом посещения североирландских тюрем (только что собаками не обнюхали, но думаю, что это дело наживное). И я смотрела тюремщикам… пардон, защитникам свободы и демократии!- прямо в глаза. Вспоминая, какими трусами оказались их моряки с «Пуэбло», которых – 80 с лишним вооруженных длинноносиков !- задержали в корейских водах всего-навсего 7 отважных земляков моего любимого. Когда мне было чуть меньше годика…

Тырунеш представила меня майору с ирландской фамилией О'Лири. «Тоже, небось, поддерживает ирландскую независимость!»,- мелькнуло у меня в голове, но я постаралась отогнать эти мысли. В данной ситуации они были контрпродуктивны: я бы начала опять вспоминать происходящее в Ирландии, разозлилась бы…

Ирландского в нем, кроме фамилии, не было ничего. Он был относительно молод, очень вежлив – и очень нетерпелив: так ему хотелось узнать поскорее о том, какой план мы ему принесли.

– С презентацией перед Вами выступит моя новая коллега Саския, – сказала ему Тырунеш. – Эта акция была предложена ею, ей ее и излагать.

И я раскрыла свой лаптоп…

– Майор О'Лири, мы считаем, что в данный довольно чувствительный момент самое главное – показать местному населению, как вы близко принимаете к сердцу их повседнедные заботы. Что вы неравнодушны к их проблемам. Пусть ваши подручные займутся добровольной работой в здешних кварталах в свое свободное время. Мы с госпожой Франсиска провели несколько опросов населения и выяснили, какие проблемы в настоящий момент занимают больше всего здешние умы. Вот данные опроса, – и я указала ему на экран проектора, – На основании этих данных мы выделили несколько предполагаемых направлений и акций, которые смогут, по нашему убеждению, положительно повлиять на антильское общественное мнение. Например, покраска школьных зданий вашими ребятами – в свободное время и на выделенные вами для этого средства. Это не будет стоить слишком много, не волнуйтесь, Зато положительное отношение к вам населения окупит эти расходы сторицей. Или как насчет того, чтобы ваши ныряльщики очистили в свободное время бухты и пляжи от мусора? За это вам и туристы будут благодарны. Приедут в свои страны – всем будут рассказывать, какие замечательные охранники природы эти американские парни… Например, как вам – «Операция «Очистим рифы к Рождеству!» – правда, неплохо звучит?

Найдем и местных спонсоров… За этим дело не станет. Напишем в средствах массовой информации о том, что это была инициатива кого-то из американских военных. Распишем в красках, как они страдали, видя засоренные воды. Заранее оповестим местное телевидение – пусть ведет прямой репортаж с этой акции. А в конце пресс-релиза не забудем упомянуть еще раз о том, с какими целями пребывают на острове ваши войска. Чтобы напомнить тем, кто может быть, подзабыл, насколько это важное и благородное дело- борьба с наркотрафиком!- вдохновенно закончила я.

– Но начинать надо все-таки со школ, – добавила Тырунеш, – Мы уже говорили о покраске стен как одной из возможных акций. Можно пригласить к вам на базу скаутов – на экскурсию. Показать им, какую полезную работу вы тут ведете. Позволить в самолетах посидеть (это даже взрослые любят, а не то, что дети- дети будут на седьмом небе от счастья!)

Это она верно подметила. Я вспомнила, с каким восторгом реагировал Сонни на день открытых дверей на базе ВВС у нас под городом, когда ему удалось посидеть в «настоящем русском военном вертолете». Он потом затер свою фотографию в этом вертолете чуть не до дыр, показывая ее всем знакомым без разбора…

– После этого, мы считаем, инциденты с местными детьми должны будут прекратиться.

– Ну, а уж вовремя оповестить СМИ, подготовить пресс-релизы, подобрать спонсоров и все такое – поручите это нам! – добавила я…

Когда мы закончили излагать свой план майору О'Лири, он просиял – как сказал бы Василий Шукшин, «точно голый зад в лунную ночь».

– Дамы, это гениально! Мы и сами подумывали над чем-нибудь подобным, но у нас не было точных данных, что именно является приоритетным направлением в местных головах. Мы сейчас же займемся детальными разработками вашего плана…

В этот момент в дверь постучали, и вошел голландский полковник Ветерхолт. Я не без удивления заметила, что на американской базе он чувствует и ведет себя как дома.

– А, Геррит! – приветствовал его майор О'Лири,- Ты слышал, какой замечательный план предлагают наши дамы? Да, кстати, это миссис Саския Дюплесси, познакомься…

– Мы уже знакомы, – сказал ему полковник, протягивая мне руку,- Увидев такую женщину один раз, уже больше ее не забудешь.

«Вот это уже плохо», -подумала я – «Что не забудешь. Лучше бы увидел – и забыл. Именно поэтому у нас все работники КГБ обычно такой невзрачной внешности. Чтоб не запоминались». Но я сделала вид, что не расслышала его неуклюжего комплимента.

– Как Ваши дела, полковник? Вы очень энергично сегодня выглядите.

– Как же мне не выглядеть энергично, когда вы, наконец, почтили нас своим визитом?

Вообще-то это мы не его почтили, а американцев. Но раз он так настаивает, я не буду спорить…

– Пойдемте, я покажу Вам базу – с твоего позволения, Джозеф! Вы ведь здесь в первый раз? Познакомитесь со здешними ребятами…

При этих словах мне почему-то вспомнился голландец Виллем, так хотевший познакомить меня когда-то с младшим Пейсли.

База действительно по размерам была небольшая и показалась мне ужасно знакомой- это потому, что я уже видела ее в видеороликах, размещенных на сайте Youtube.

Когда меня знакомили со «здешними ребятами» – за обеденным столом, потому что наступило время обеденного перерыва, – я внутренне мысленно поеживалась. Киран говорил мне когда-то, что когда ты так поеживаешься, это значит, что кто-то наступил в это время на твою будущую могилу: у ирландцев свои суеверия и предрассудки. На кладбище, на котором сейчас похоронен Киран, часто что-нибудь устраивали республиканские диссиденты: прятали свои бомбы и тому подобное. И когда Киран был еще жив, я часто посмеивалась, если он поеживался: «Что, опять диссиденты по могилам прыгают?» А теперь он умер, теперь о таких вещах шутить не хочется… А интересно, где будет моя будущая могила? В какой стране? И я вдруг ощутила сильное желание умереть и быть похороненной именно в советской земле.(Без нее и жизнь-то моя, по большому счету, оказалась лишенной смысла.) Умереть в такой момент, когда вокруг все хорошо и спокойно. Когда можно умирать с чистым сердцем и с легкой душой, потому что не страшно за то, что будет после тебя с твоими близкими…И со всем твоим народом и страной.

Я тряхнула головой, пытаясь отогнать от себя похоронные мысли. Если так, если это действительно мое желание, то мне предстоит еще очень долгая жизнь!- сказала я себе. Я просто не имею права умирать, пока снова не будет на моей земле Советского Союза! И эта мысль -какой бы фантастической она сейчас ни казалась – здорово взбодрила меня.

«Ребята» были всякими. Кто-то- типичным американским воякой, заносчивым, недалеким и наглым, словно с карикатуры, а кто-то – обыкновенным мальчишкой, почти школьником, без гонора и выкрутасов, и этих попавших во щи (или в ощип? Этого я так никогда в родном языке и не выяснила), мне становилось жалко.

Особенно когда один из них – по имени, кажется, Арон – передал мне тарелку с гамбургером. У него было такое открытое лицо, и смотрел он на меня почему-то доверчиво, почти как ребенок на маму, – что мне просто захотелось спросить его, как его угораздило вляпаться во всю эту дрянь. Но, естественно, я не стала этого делать.

Да и что бы он мне рассказал? Наверно, жалобную историю о том, как у него в городе нет работы или о том, как ему нужны деньги на поступление в университет. Сейчас модно стало жалеть таких на основе «общечеловеческих ценностей» и даже оправдывать. Новые вьетнамские фильмы – и те провозглашают, что, оказывается, в войне во Вьетнаме «никто не победил» (ага, может, еще и во Второй мировой тоже?!), и что «американцы-тоже люди».

Конечно, люди. Но не в том дело. Фашистские солдаты ведь тоже были людьми, и среди них тоже были такие вот жалкие пацаны, от взгляда на которых хотелось, наверное, погладить их по голове, как младенцев, и сказать, что ничего, ребята, все будет хорошо. Тем более, что они – в отличие от сегодняшних американцев!- шли в армию не добровольно.

Но дело не в этом, а в словах Льва Толстого – о том, что для того, чтобы на Земле не было зла, каждый из нас должен прежде всего во зле сам не участвовать. Некоторые вещи нельзя оправдать ничем – никаким желанием поступить в университет. Такой человек сделал свой выбор – и не на основе «общечеловеческих ценностей», а думая только об одном себе. И соответственно утратил право на то, чтобы и с ним считались другие люди…

Вот о чем я думала, когда мы с Тырунеш возвращались к себе в офис.

– Саския, ты спишь, что ли?- окликнула она меня вдруг.

– Ой, извини, я задумалась…

– Завтра вечером у нас будет собрание. У нас – у боливарийского кружка. Алана пока с собой не бери, приходи одна. Его приведешь в следующий раз. Надень какое-нибудь платье покрасивее: кружок у нас собирается под вывеской школы латиноамериканских танцев…

… Назавтра, в назначенный час, Ойшин как обычно отправился чинить свою мебель, а я постучала в дверь небольшого домика в Домингиту. Тырунеш сказала, что будет меня уже ждать внутри.

Дверь отворилась – и я невольно отпрянула: на пороге стояла немного постаревшая, но хорошо узнаваемая Кармела. Колумбийская бывшая домработница Сонниной бабушки, которой удалось когда-то прибрать к рукам его красивого,но такого занудливого дядю Томаса…

– Сеньора! – воскликнула она с удивлением.

Моей первой реакцией было замешательство. Бежать куда-то было глупо, глупо было и отпираться, что это не я (получилось бы как в «Трембите»: «А может, это не он, Богдан, помер, а я, Василий, царство мне небесное?») – раз она узнала меня вот так, сразу, не задавая даже вопросов, не говоря, что я похожа на кого-то из ее знакомых. Но и признаться в том, что я – это я означало по меньшей мере поставить нашу миссию под сомнение, а по большей мере… Мне не хотелось даже думать, что могло это означать по большей мере!

И вот так мы с Кармелой стояли, смотрели друг на друга, улыбались (она ведь не сделала мне ничего плохого, она не виновата в том, что узнала меня) и не знали, что делать дальше. И я понятия не имею, чем бы все это кончилось, если бы не Тырунеш.

Как она и обещала, она уже ждала меня внутри. Услышав восклицание Кармелы и наступившеее после этого длительное молчание, она вышла мне навстречу. И с полувзгляда поняла, в чем дело…

… Через полчаса мы с Кармелой уже сидели в небольшом, уютном зале, который она снимала для своей школы латиноамериканских танцев, и разговаривали. Это было удивительное чувство – разговаривать с ней, если вспомнить, что в прошлый раз, 16 лет назад, мы объяснялись только отдельными словами и жестами! За прошедшее с тех пор время Кармела, вышедшая замуж за занудливого дядю Томаса, выучила не только папиаменто, но и в достаточной степени голландский. А я научилась неплохо понимать по-испански. И сейчас мы разговаривали с ней, употребляя все эти 3 языка одновременно – перемешивая испанские, голландские и папиаментские слова, в зависимости от того, слово на каком языке вспомнится быстрее.

Я узнала о ней то, чего не знает и по сей день даже дядя Томас. Оказывается, все эти годы – даже еще будучи домработницей бабушки Май, – Кармела была представителем Революционных Вооруженных Сил Колумбии на Кюрасао…

Собственно говоря, она приехала сюда уже достаточно зрелым человеком. Я вспомнила, как заметила тогда первую седину в ее волосах – во время ее такого чувственного медленного танца с дядей Томасом в «Форте Нассау» с его дорогими коктейлями. Но никто не задавал Кармеле вопросов о том, кем она была в молодости. На нее вообще не обращали внимания (кроме дяди Томаса, но его внимание было совсем иного характера) – как не обращают его на прислугу. А Кармела всю свою юность провела в джунглях, в рядах партизан…

– Тогда, 16 лет назад, еще не было такой острой нужды в моем здесь пребывании, как сейчас, – рассказывала она мне спокойным, будничным тоном – как будто бы мы вели речь о приключениях героев какой-нибудь теленовелы, а не о самой что ни на есть реальности.

– Но товарищ Рейес предвидел, какое значение приобретут в будущем эти острова. И он как в воду глядел, царствие ему небесное! – при этих словах Кармела перекрестилась.- Это он решил еще тогда, что надо направить сюда нашего человека… Выбор пал на меня. Но в то время работы у меня здесь было мало, а сейчас- невпроворот. Ни за что бы мне одной не справиться. Спасибо, что есть Тырунеш и наши антильские товарищи. И кроме меня здесь теперь есть еще один наш человек – я тебя с ним познакомлю позднее… Ну, а ты-то здесь какими судьбами? Я слышала, что вы с Сонни развелись, но не знаю подробностей…

И я начала вкратце рассказывать ей о том, что произошло в моей жизни за эти долгие годы…

Зал начал заполняться людьми. Среди них были и наши товарищи по боливарийскому кружку, только я пока не знала, кто именно. Потому что Кармела на самом деле держала школу латиноамериканского танца, и нам предстоял на самом деле настощий урок… Урок сальсы, которая мне всегда так плохо удавалась.

Я с трудом дождалась его конца. Я танцевала поочередно с разными партнерами – и вглядывалась в лицо каждого из них, и точно так же разглядывала потихоньку присуствующих женщин, пытаясь понять, кто из них входит в кружок, а кто нет.

Я до такой степени увлеклась этим, что не заметила, как наступила на ногу своему очередному партнеру – антильцу, который представился мне как сержант Марчена. Он был местным полицейским или таможенником – я точно не поняла. На вид ему было лет 30. «Ну, уж этот-то точно не имеет никакого отношения к кружку!»- подумала я, когда он пригласил меня на очередной тур сальсы, и поэтому не особенно его даже рассматривала.

– Осторожней, сеньора!- обиженно сказал он.

– Извините, – сказала я механически, продолжая рассматривать других танцоров.

– Вы кого-нибудь ищете?- спросил сержант Марчена. – Или Вам просто сегодня медведь на ухо наступил?

На самом деле он сказал, конечно, другое, антильское выражение, но смысл у него был именно такой. Я немного подумала, обижаться мне или нет, и решила, что не стоит лезть на рожон. Я сделала вид, что не поняла того, что он мне сказал.

Но вот наконец-то музыка затихла, и ученики-танцоры начали постепенно расходиться по домам. Те, кто оставался, делали вид, что остаются потому, что у них что-то не получается, и они хотят спросить дополнительного совета. Интересно, что станет делать Кармела, если кто-нибудь, ничего не подозревая, действительно решит просто задержаться ради ее совета?…

Словно прочитав мои мысли, Кармела заговорила с одной из танцорок:

– Марсия, у тебя сегодня так здорово получалось! Ты просто парила в воздухе! Может, ты влюбилась, а, сhica? Да, а как там твои ребятишки? Младшему завтра в школу? Рано вставать? Ой, а уже так поздно… Ну очень хотела с тобой поговорить, но мне тут еще надо разбираться с теми, кому до тебя – как козе до неба! Ну, до свиданья, Марсия! Отдыхай – ты сегодня это больше чем заслужила… – и таким вот манером выпроводила на улицу одну из гостей, которая чуть было не задержалась.

Велико же было мое удивление, когда я увидела, что она даже и не пытается выпроводить сержанта Марчену! И еще сильнее оно стало, когда мне представили его:

– Это Зигфрид. Один из первых наших кружковцев. И поистине незаменимый – Зигфриду часто доверяют наружное патрулирование важных объектов, и он многое первым узнает. Именно благодаря ему узнаем мы, например, когда и сколько американских военных прибывает на остров на военных кораблях.

Сержант Марчена важно кивнул головой. Представились мне и другие кружковцы. В общей сложности их было 15 человек. Среди них было 6 женщин, включая Кармелу и Тырунеш, и только два иностранца, не считая их же – один венесуэлец, который жил на острове уже больше 20 лет и одна доминикана, которая, как я поняла, имела какое-то отношение к Кампо Алегре (что ж, уж туда-то наверняка частенько наведываются американские вояки!) Все остальные – целых 11 человек – были самые что ни на есть потомственные yunan di Korsou. Так что никто никого не смог бы даже при всем желании обвинить в «экспорте революции»!

К слову, откуда в нас это? Откуда эта неведомая нелепейшая болезнь- боязни того, что скажут о нас враги большинства человечества? Или что скажут мещане? Причем частенько – у умнейших и честнейших людей, у подлинных коммунистов. «Не говори этого, а то они скажут, что…», «Не пиши этого, а то они подумают, что…»…Да пусть себе говорят и думают что им вздумается!

Бояться надо не этого – бояться надо того, если они вдруг начнут тебя хвалить. Как хвалит теперь ирландских республиканцев, к примеру, британский армейский командир Крис Браун – за их мирное пускание шариков в знак протеста, за их извиняющееся «мы протестуем против парада британской армии только лишь потому, что она когда-то убивала кого-то у нас здесь». Как будто то, что она продолжает заниматься все тем же самым, но только в других уголках планеты – это о'кэй!

Вспомните юродивого Горби, которого и по сей день не интересует ничего, кроме того, как бы не отняли у него копеечку. Ведь это – как лакмусовая бумажка: если империалисты начинают хвалить тебя, значит, ты переродился. А потому – пусть ругают себе сколько влезет! Во все лопатки. И чем больше, тем лучше!

В начале собрания каждый из нас рассказал о новостях: о том, какая воспитательная работа ведется среди мальчишек-поклонников Чуранди, о том, что говорят в народе об американцах, о том, какие именно полеты, сколько раз в день и по каким дням они совершают. Следить за этим было по очереди положено нескольким членам кружка, жившим неподалеку от аэропорта. И любые изменения в частоте или во времени полетов необходимо было отмечать и анализировать. Тырунеш представила меня всем собравшимся, рассказала о том, чем занимаемся мы с нею, и о том, что вскоре американцы будут собирать по всему Кюрасао мусор- причем бесплатно и по выходным- и заниматься ремонтом школ. Ее слова покрыл дружныи, веселый хохот, с комментариями, похожими на советский анекдот – «так им и надо, лохматым!!

А потом члены кружка начали обсуждать произведения Хосе Марти – а я слушала их и понимала, что мне во многом еще надо будет до них подтянуться: ведь в Советском Союзе мы, со свойственным нам тогда высокомерием, так недостаточно изучали работы прогрессивных деятелей других стран! И это прекрасно – что в боливарийском кружке на далеком Кюрасао изучают не только Хосе Марти, Че Гевару, Фиделя и Симона Боливара, но и Хо Ши Мина, и Мао, и Маркса,и Ленина, и Сталина, и Ким Ир Сена… А меня снова попросили здесь рассказать о Советском Союзе… Совсем как когда-то Финтан – в далекой Ирландии.

Среди кружковцев были учитель и журналист, полицейский и рыбак, разнорабочий со стройки и таксист, торговец мороженым и банковский служащий, официантка и компьютерщица… Они были разного происхождения, кожа их была самых разных оттенков – но они были едины. Будто рой трудолюбивых пчел, как муравьи, по кирпичику возводящие свой муравейник. И я снова почувствовала себя как дома.

… Когда я вернулась к себе, Ойшин еще не спал. Он строгал на лужайке перед домом какую-то ножку для стола. Над его головой негромко шелестели от ветра пальмовые ветви.

– Ну, как твои танцы?- встретил он меня ироничной репликой.

– Прекрасно. В следующий раз пойдешь со мной.

– Я? Но я никогда в жизни не танцевал, даже в молодости!

– А теперь затанцуешь. Раз того требует солидарность с братским народом…

****

…Между Рождеством и Новым годом в порт Виллемстада вошел очередной круизный корабль. На его борту была обычная праздная публика – на этот раз праздная вдвойне, потому что круиз в это время года стоил дороже обычного, и оттого пассажиры стремились, пользуясь терминологией «новых русских», «оттянуться по полной» – чтобы оправдать свои затраты.

Но был на его борту один совершенно непраздный и трезвый человек. Массовик-затейник с красивым ирландским именем Сирше. Родом из Дерри. Моя связная.

Мы встретились в кафе «De Heeren» – в квартале острова под названием «Suikertuintje» ( в переводе с голландского «Сахарный садик»). Это довольно далеко от порта, и в свое время я бывала там только один раз – потому что это было «место для белых»: для туристов и для зажиточных местных жителей. Когда я жила на Кюрасао, меня такие места не интересовали. Но Сонни как-то один раз привозил меня сюда – видно, чтобы «людям показать»…

Я узнала ее по конопушкам, кирпично-красному лицу и рыжим кудрям. А кроме того, она назвала мне пароль:

– Скажите, а на Кюрасао акулы бывают?

– У северного берега встречаются, но скоро мы их всех повыведем.

Не знаю, кто их там придумывал, эти пароли, но этот звучал не просто почти анекдотически, а еще и имел двойной смысл. Если бы нас слышал кореец (а корейцы -непревзойденные в мире специалисты по поиску скрытого смысла!), он сразу бы заподозрил, что здесь речь идет о чем-то еще. Американская база на Кюрасао располагалась именно недалеко от северного его побережья…

Сирше присела за мой столик, и мы заказали себе по салату из холодных макарон.

– Посмотрите, какая интересная статья в последнем «Космополитене» о модных в этом сезоне туфлях, – и я протянула ей журнал.

Этот злосчастный «Космополитен» напоминает мне колхозное сельпо, где все на одном прилавке – от селедки до тетрадок и конфет. Так и там – диапазончик от гороскопов до заразных венерических болезней и от ботинок до любви (точнее, до того, что подразумевается под этим словом у «свободных» одноклеточных.). Но в него у меня была вложена шифрованная сводка о полетах американских самолетов с Кюрасао за последний квартал. Остальное я должна была рассказать ей словами.

Мы еще минут двадцать болтали о «Космополитене» и о том, как находить у себя разные точки, причем Сирше проявила удивительную в этой сфере осведомленность. Наверно, бедняжка и вправду читает всю эту белиберду. Я с отвращением ковыряла вилкой у себя в тарелке, ожидая, когда она предложит нам пройтись погулять. Наконец Сирше исчерпала тему и действительно предложила пройтись – подышать свежим воздухом.

– Ну здравствуйте, товарищ Совьетика! – прошептала она мне, когда мы вышли из ресторана. Я и понятия не имела, что Хильда с Доналом запомнили тот наш разговор и всерьез решили дать мне такое боевое прозвище.

– Здравствуйте, Сирше! Письма какие-нибудь мне есть? – с замиранием сердца спросила я. Она покачала головой:

– Не успели передать в этот раз. Но Вы не расстраивайтесь, скоро Вы увидите своих. В начале марта Вам полагается отпуск. Поедете в Португалию, к старым знакомым. Там вам дадут инструкции, что и как. Адрес помните?

Адрес я помнила. Но расстроилась все равно… До марта оставалось еще два с лишним месяца. Я отдала Сирше написанные мною для мамы и для Ри Рана письма.

Иногда у меня было такое чувство, что еще немного – и я совсем растворюсь в Саскии и ее жизни и перестану быть сама собой. Наверно, для разведчика это хорошо. Но я не хотела становиться Саскией. Я хотела оставаться самой собой – тем более что я только сравнительно недавно наконец твердо осознала, кто же я. Хорошо, что Сирше произнесла это слово еще раз вслух – Совьетика. Даже просто услышать его придавало мне сил.

****

Мы с Ойшином практически не отмечали ни Рождество, ни Новый год – хотя дом был украшен елкой: на случай, если к нам кто зайдет. Под праздники я совсем забегалась по американским пиаровским делам: именно к ним было приурочено ныряние за мусором в местную бухту. Имевшее, к слову, благодаря нашим с Тырунеш стараниям такой успех, что об этом эпохальном событии сообщили даже американские телеканалы. Я говорю «даже» вовсе не из какого-то глупого благоговения перед американцами, как у Сонни, а потому, что у этих каналов гораздо больше зрителей, чем у маленького ТелеКюрасао.

Вздохнула немного я только ближе к сезону, когда на Кюрасао идет карнавал.

На свой день рождения – именно свой, а не Саскии Дюплесси! – я вдруг получила по почте открытку. Правда, когда я вскрыла конверт, оказалось, что она не с днем рождения и не с карнавалом даже, а просто из серии «Спасибо за то, что ты есть», но такое совпадение здорово меня напугало. Недоумевая, от кого бы это могло быть, я развернула ее и прочла:

«Вся жизнь миновала,а я не добрался до улочки Друга.

Конец карнавала, а где же лицо столь желанного Друга ?

Рай запахов, ибо все розы цветут, извещая о Друге,

Но сердце устало ждать Друга в цветущей весенней округе.

Да, Друга лицо -словно вечное утро для мыши летучей

Всегда так бывало : ослепшая мышь не увидела Друга».

– Ого! Это чьи же такие красивые стихи? -сказала я вслух, обращаясь к зеркалу.

– Имама Хомейни, – ответил Ойшин у меня за спиной. И вышел, прежде чем я успела опомниться.

– Что-о?

Я выбежала вслед за ним на веранду, чтобы потребовать объяснений. И увидела, как он пытается улизнуть от меня в гараж.

– Постой-ка, Чаки Армани ! Что все это значит? При чем здесь аятолла Хомейни? И зачем ты послал мне это?

Он ответил нехотя, отводя глаза в сторону.

– Просто очень красивые стихи. Они мне случайно попались. Когда мой старший брат готовил подборку для книги с революционными цитатами…Я там прочитал еще, что в Тегеране есть улица имени Бобби Сэндса… Я знаю, что у тебя сегодня день рождения. Ну вот, и мне захотелось сказать тебе что-нибудь приятное… потому что я был таким ослом в свое время, и…

Мне почудилось, что я брежу. Я даже потрясла головой, чтобы очнуться.

– А откуда ты знаешь, когда у меня день рождения? – спросила я с подозрением.

– Спросил у Дермота.

– Дермот? И он это помнит? И не спросил тебя, для чего тебе это нужно? – поразилась я. Я привыкла считать, что мужчины вообще плохо помнят годовщины любых событий. Многие даже не знают точно, сколько лет их маме – хотя и поздравляют ее с днем рождения ежегодно.

– Спросил, но я ему наплел чего-то… сейчас даже сам не помню. Что, он мне наврал?

– Нет, не наврал…- я все еще приходила в себя от услышанного.- А ослепшая мышь- это кто, ты?

И тут же пожалела, что это сказала. Ведь я хотела-таки узнать, что все это значит. А от моей реплики Ойшин захлопнулся- как створки раковины у моллюска, чувствующего опасность.

– Ну, в общем, извини, если я это не к месту… – пробормотал он и убежал.

– Иди чай пить с тортом… я вообще-то не отмечаю этот день уже давно, но уж раз ты о нем знаешь… – сказала я ему, когда он вернулся – часов через шесть.

– Давай!- обрадовался он. У Ойшина была маленькая слабость- к сладкому.

И больше мы о стихотворении Хомейни не говорили.

… Через некоторое время я заметила, что каждую ночь, возвращаясь из своей мастерской, Ойшин подходит к моей двери и подолгу смотрит на меня с порога, думая, что я сплю. Лицо у него было при этом задумчивым и почти мечтательным. Что я могла на это сказать? То, что странный он человек. Или это весна на него так влияет? Но ведь здесь круглый год – лето!

****

Прошло полгода с нашего приезда на Кюрасао, и наконец-то настал тот день, когда мне можно было поехать в отпуск и увидеться с ребятами и с мамой. Мне не сказали, где – втайне я надеялась, что это будет в Корее и мечтала о том, как увижу и Ри Рана : чем дальше, тем больше мне не хватало его. Но когда я прилетела в Лиссабон, а оттуда доехала в другой европейский город, там мне сказали, что наша встреча состоится… на Мальдивах: российским гражданам не нужна виза для поезки туда, и кому-то показалось, что так будет проще для мамы и приятнее для нас всех. Увидев мое кислое лицо, сообщивший мне эту новость очень удивился:

– А мы-то хотели сделать тебе приятное!

Но мне не нужны были Мальдивы. Дайте мне мой прекрасный Пхеньян!

…В самолете было невыносимо холодно. И некуда девать ноги. Я пыталась то поджать их под себя, то вытянуть, но ничего не получалось. Как не получалось и согреться, даже под шерстяным пледом. И заснуть поэтому было невозможно.

Я постаралась заняться чем-нибудь, чтобы не думать о том, где именно мы летим. Попробовала читать модную российскую книгу о «ночном дозоре». На английском – чтобы не бросаться в глаза. Книга читалась легко и затягивала, но – как затягивает жевание жевательной резинки, ибо все приключения в ней были пустые, как пустыми были и ее положительные герои, у которых, как у настоящих современных «цивилизованных» людей, не было никаких идеалов. Ни хороших, ни плохих, просто никаких. Они, наверно, были отдаленными родственниками знаменитого щедринского «премудрого пескаря»: главное – не вмешиваться и не высовываться. А то хуже будет. Причем – обязательно всему человечеству. Примитивненькое кредо героев ХХI столетия: не делать добра, а то в мире только будет больше зла…

Подобно современным политикам, герои эти громогласно заявляли, что главное для них – это забота о людях, хотя если вникнуть в то, чем они занимались на практике, становилось очевидно, что волновала их только своя собственная жизнь. Жизнь своих собственных жен, мужей, любовниц, детей и внуков. И именно из-за этого и занимались они исключительно разборками друг с другом, по-прежнему искренне веря, что живут на благо человечества. Подлинное вдохновение осеняет их только когда дело доходило до описаний вкусов различного пива (Основоположником и корифеем подобной литературы у нас был Михаил Жванецкий: помните? «Достал из холодильника помидоры, лук, салат, яйца, колбасу, сметану. Снял с гвоздя толстую доску. Вымыл все чисто и начал готовить себе завтрак. Помидоры резал частей на шесть и складывал горкой в хрустальную вазу. Нарезал перцу красного мясистого, нашинковал луку репчатого, нашинковал салату, нашинковал капусту, нашинковал моркови, нарезал огурчиков мелко, сложил все в вазу поверх помидор. Густо посолил. Залил все это постным маслом. Окропил уксусом. Чуть добавил майонезу и начал перемешивать деревянной ложкой. И еще. Снизу поддевал и вверх. Поливал соком образовавшимся и – еще снизу и вверх…»). Вот в чем, собственно, и весь смысл их жизни.

Я захлопнула книгу. Рядом со мной сидела совершенно очаровательная восточная молодая мать с мальчиком лет 3. Мальчик разыгрался и никак не хотел засыпать. Она долго его уговаривала на незнакомом мне языке, называя его почему-то «папа». В какой-то момент он доверчиво прижался к моему плечу, посмотрел мне прямо в глаза своими темными, как две бусинки, блестящими глазенками, дернул меня за рукав и что-то сказал на этом неизвестном мне языке. Я улыбнулась ему, почувствовав его теплую ручонку, – только что начинавшего жить человечка, для которого нет ни чужих, ни страха, – посмотрела на экран, на котором изображалось, где пролетает сейчас наш самолет… И холодно защемило сердце.

Мы летели вдоль самой иракской границы.

В другое время рейс этот проходил бы над самим Ираком, но сейчас это, видимо, было не безопасно, и курс слегка отклонили в сторону.

Где-то далеко под нами накачанные стероидами коммандос с пепсодентовыми улыбками, не моргнув глазом, убивают каждый день таких вот мальчиков…

Так, говорите, не надо вмешиваться, господин Лукьяненко? А то зла только больше будет? И даже утверждаете, что в наше время соблюдается договор о балансе между силами зла и добра? А по-моему, Авулон со своей бригадой захватили Москву еще лет 15 назад. И никто из ваших «светлых» даже и не пытался сохранить паритет. Слишком были заняты: пивом, женитьбами, разводами, влюблением в ведьм; тем, чтобы не возникла такая добрая сила, которой будет по зубам победить тьму… Паритет между добром и злом был обьявлен «пережитком застоя» – возможно, одновременно с саммитом в Рейкьявике… А про «цивилизованные страны» и говорить нечего. Там всех «светлых», очевидно, давно повывели, как вшей – в советских школах.

«Договор между светом и тьмой» – это ведь и есть «новое мышление» в действии. Когда по улицам разрешается шастать вампирам – если они зарегистрированы… Интересно, какой именно «светлый иной» выдал лицензии на убийства вурдалакам Блэру и Бушу? …

Рядом со мной, посапывая мне в рукав маленьким точеным носиком, мирно спал будущий «потенциальный террорист»… И я почувствовала, что он гораздо ближе и роднее мне, чем всевозможные «икорные социалисты», пожиратели гамбургеров и посетители совместных однополых туалетов. Рядом со мной сидел маленький настоящий живой, нормальный человек. Мне не хотелось «спасать» от него Европу. Гораздо сильнее мне хотелось спасти весь остальной мир от пластиковой «Европы» Риты Фердонк, Филипа Де Винтера и Жана-Мари Ле Пена, с ее непахнущими цветами и двуногими существами, весь смысл жизни которых заключается в «больше, больше и больше» (вы лицезрели когда-нибудь животные крики «цивилизованного обывателя», выигравшего в телешоу какую-нибудь скоростную лодку или плеер, умеющий сменять 5 дисков?…)…

…К утру мы приземлились в Дохе- столице Катара. В половине восьмого утра температура воздуха на улице была +37 градусов. Новое здание аэропорта отстраивалось на глазах у пассажиров – огромное, стеклянное, манящее прохладой. Строители работали под палящим утренним еще солнцем (к полудню здесь вообще все закрывается, и уже до конца дня) закутавшись наглухо платками – только глаза торчат. Интересно, бывали ли здесь все эти европейские критики «варварской мусульманской привычки закрывать лицо»? …

Я никогда еще до этого не бывала в настоящей арабской стране, и она ослепила меня своей непохожестью на все, что я видела до нее. Совершенно другие цвета, краски, запахи. Другие люди. Это чувствовалось. Это была разница другого порядка, нежели между соснами Швеции и пальмами Испании. Но меня это не напугало, потому что я приехала сюда не для того, чтобы что-либо у здешних людей отнять, уверяя их, что это делается для их же блага, и не для того, чтобы учить их «как надо жить», и какие именно ценности являются «общечеловеческими». Я приехала сюда впитывать это другое. Удивляться и радоваться тому, что еще не весь мир превращен в стандартную полку супермаркета.

… Мальдивы ассоциировались у меня вовсе не с тем, что это «престижный, элитный отдых». Я еще в детстве читала о них: в советской детской книге, написанной задолго до того, как там появился массовый турист, было рассказано удивительно много об истории, традициях, проблемах и надеждах этих островов. Поэтому когда ослепительно красивый молодой араб, регистрировавший мой билет до Мале, не удивился, что у меня с собой была только ручная кладь: «Мальдивы? Конечно, там, кроме купального костюма, ничего не нужно! Что там еще делать?», удивилась, в свою очередь, я. Как может быть «нечего делать» в такой интересной, такой непохожей на другие стране?

И когда самолет пошел на посадку, я рассматривала через стекло столицу Мале – похожий на игрушечный, компактный городок на маленьком острове, битком набитом серовато-желтыми зданиями, с ослепительно-белым минаретом мечети посреди них, – и вспоминала эту книгу…

Как это ни странно звучит, у Мальдивских островов есть нечто общее с… Советским Союзом. А именно – туристы, приезжающие сюда, живут своей собственной жизнью, практически не видя, как живет местное население. За исключением вылазок в специально подготовленные для этого рыбацкие деревушки на пару часов (без приглашения, самостоятельно посещать населенные острова, кроме столицы Мале, иностранцам запрещено, как запрещено и «туристам на день» оставаться на посещаемых ими островах после захода солнца.) К каждому иностранцу, поселившемуся в этой стране (таких немного), приставлен, как сообщает путеводитель, «мальдивский наблюдатель».

И знаете, что интересно? Что это совершенно не возмущает «весь цивилизованный мир». Как не возмущает западные «демократии» и такие проявления «тоталитаризма», как запрет на все другие религии, кроме государственной (даже туристам запрещается ввозить в страну религиозные символы других вероисповеданий- сравните-ка с тем, как сектанты всех сортов и мастей свободно шляются по нашей «недемократичной» России!) и то, что президент в стране не менялся до этого года с года 1978 и регулярно переизбирался (о где вы, наблюдатели за Лукашенко?), – в последний (шестой!) раз в 2003 году, с 90,28% голосов. Причем он был тогда единственным кандидатом…

Но нет, не смущают все эти ограничения «свободы передвижения», «свободы вероисповедания» и прочих «свобод» наших демократических цивилизаторов, и никто не собирается закрывать зарубежные банковские счета теперь уже бывшего мальдивского президента и запрещать ему вьезд в Евросоюз… Может, потому что здесь нет военных обьектов, которые так хотели бы сфотографировать «туристы», а может быть, потому, что президент Момум Абдул Гаюм «не мешал жить» западным монополиям (например, на острове Ган, где в старых британских военных бараках иностранные фирмы открыли швейные фабрики. На них работают в основном иностранные контрактницы со Шри Ланки (и лишь немного местных жительниц). У них длинные рабочие дни, почти без выходных. Почему эти фирмы решили обосноваться не на самой Шри Ланке или не в Бангладеш? Потому, что эти страны уже производят больше текстильных изделий, чем позволяют ввозить в Америку введенные там квоты…)

К слову сказать, мальдивский президент действительно много сделал для своей страны. В рамках капитализма, естественно. Развивая туризм, его правительство одновременно выдвигало строгие нормы к сетям отелей, которые пожелают взять лизинг на тот или иной остров. Нормы, выдвинутые правительством, были узаконены в Законе о туризме, в рамках Стратегии Качественного Туризма, согласно которой: курорты создаются только на необитаемых островах, которые правительство предоставляет для коммерческого лизинга; корпорации подают заявки на участие в конкурсе на право получения контракта, причем их проекты должны отвечать строгим стандартам: здания курорта не могут покрывать более 20% площади острова или быть выше окружающей их растительности; максимальное количество комнат ограничено в соответствии с размером острова; в обязанности застройщика входит и создание всей инфраструктуры, от проведения электрических сетей и водопровода до канализации и вывоза мусора; когда кончается срок лизинга, правительство вправе потребовать капитального ремонта зданий курорта в качестве условия продления лизинга, либо предоставить остров на рынок для новых предложений лизинга от других компаний; требуются и соблюдение экологических норм, и определенных норм условий труда и заработной платы работников.

Да и защита местной культуры (а население страны составляет всего 270.000 человек – меньше, чем в моем родном небольшом городе в центральной России!) от «культурного загрязнения» ордами иностранных туристов – дело в общем-то благое; не прихоть и не ксенофобия, а вопрос о выживании самой этой культуры.

Только когда старающиеся делать позитивное для своей страны президенты из незападного мира (даже капиталистические) начинают по-настоящему мешать произволу западного бизнеса, то их сразу с истеричными воплями обвиняют в «диктаторстве», нарушениях «прав человека» и требуют их «демократического переизбрания». А ловкому Гаюму, видно, удавалось этой грани не переступить… Чего никак не могли понять местные Новодворские и Солженицыны, осевшие в основном в Британии: как же это так, лидеров оппозиции арестовывают, независимые СМИ запрещают, а демократический «старший брат» Запад, к которому они взывают за помощью, и ухом не ведет? Путину от него уже давно бы досталось…

Ну вот, а сейчас на Мальдивах выбрали президентом бывшего политзаключенного. Но будет ли мальдивцам от этого лучше? Между прочим, этот борец за права человека уже объявил о необходимости приватизаций… Интересно, а что он сделает с законом о туризме? У меня теперь – после нашего отечественного опыта – идиосинкразия на тех, в поддержку кого выступала «Амнести Интернешнл»: это «не создавать – разрушать мастера», говоря словами Некрасова. Бульдозеры, способные только все сносить – и не способные ничего создавать…

Я попробовала поудобнее развернуться в кресле: ноги все равно было больно.

…Вы замечали, что западные туристы ездят в страны Третьего Мира преимущественно для того, чтобы поглазеть на тамошних животных? Сафари в Кении, обезьянки в Уганде, слоники на Шри Ланке, рыбки на Мальдивах… Люди, местные люди с такими интересными и такими совершенно отличными от их культурами их совершенно не интересуют. Люди – это для них обслуга, часть пейзажа.

Пока я не была хорошо знакома с западным менталитетом, я долго не могла этого понять. На обезьянок можно поглазеть и в зоопарке, для рыбок – завести аквариум. Почему западных людей больше привлекает животный мир, чем люди? Может быть потому что при слове «люди» они на уровне рефлексов вспоминают о себе подобных? Меня такие тоже оттолкнули бы…

. Жара в Мале была совсем другой, чем в Катаре: влажной, липкой, но с освежающим ветерком. У причала меня ждал маленький, задиристого вида гидросамолет. Начиналась неделя «в тропическом раю».

Мальдивцы оказались скромными людьми небольшого роста, очень вежливыми, но без пепсодентовой наклеенной западной улыбки. Чувствовалось, что, как и у нас в России, смех без причины на Мальдивах – это признак сами помните чего…

Среди ожидавших гидросамолеты в разные концы Мальдивского архипелага преобладали наши соотечественники. Их выдавала бледная кожа (видно, в Москве еще не вошли в такую моду, как на Западе, солярии) и огонь в глазах. Они бегали по деревянному настилу, непрестанно щелкая камерами. Почти как японцы, только даже японцы не запечатлевают самих себя в таких количествах. Да и позы у них перед камерой далеко не такие эффектные, как наших. Россияне, позировавшие перед камерой, всем своим телом и выражением лица, казалось, говорили «Посмотрите-как на меня! А знаете, сколько я заплатил за эту поездку?» И фото делались явно не для семейного альбома, а чтобы «людям показать»…

В гидросамолете со мной осталась только одна русская пара. Нам выдали по паре пробок для ушей – для защиты от шума мотора. Честно говоря, я еще плохо себе представляла, как эта маленькая «птичка», качающаяся на волнах, полетит над океаном (лететь надо было почти час), но это оказалось совсем не страшно. Из маленького иллюминатора открывался такой захватывающий дух вид, что бояться было просто некогда: хотелось успеть все рассмотреть – и пролетавшего под нами над аквамаринового цвета прозрачной водой гигантского пеликана, и оставшуюся за правым бортом столицу- Мале, сверху казавшуюся до краев напиханной похожими на бетонные коробки зданиями, как консервная банка – шпротами, и почти непрерывную вереницу маленьких островков, потянувшихся вдоль океана следом за ней: каждый из них был окружен кольцом аквамариновой лагуны внутри кораллового рифа, а за пределами рифа резко начиналась темно-голубая глубь…

…Остров, на который мы летели, был в точности таким, каким изображали его туристические проспекты: маленьким, зеленым, с вереницей выступающих прямо в лагуну «вилл», и с длинным, почти в километр, деревянным причалом. Самолет сел у плавающего в лагуне понтона и причалил к нему. От острова оторвалась и направилась к нам традиционная дони – маленькая деревянная резная лодка голубого цвета, и смуглые худые лодочники вежливо подали нам руки, чтобы мы с понтона запрыгнули в нее…

Московская миледи рядом со мной брезгливо протянула им свои розовые пальчики – и зябко куталась всю 5-минутную дорогу в розовый саронг, которым она обернула свои плечи, хотя было жарко словно в парнике. На причале нас уже ждал менеджер – шри ланкиец (почти все менеджеры здесь – не местные)с подобострастным выражением лица, которому не хватало только хлеба-соли в руках. Он приветствовал нас и пригласил следовать за ним. Зацокали по деревянному настилу высокие каблучки моей попутчицы, за которой двое местных парнишек хрупкого телосложения с трудом волокли на тележке ее 3 чемодана…

На открытой террасе административного здания менеджер предложил нам по коктейлю и дал заполнить анкету, пока он расписывал нам местные порядки. Зажав в зубах вишенку из коктейля, миледи нахмурила лобик.

– Вить, тут спрашивают профессию…Че писать?

– Пиши – менеджер по рекламе, – отозвался ее могучий спутник в закрывавших пол-лица темных очках и веселой расцветки шортах.

– А адрес какой писать?

– Пиши московский.

– Ой, Вить, смотри, какой тут пол песчаный! Вот бы нам у себя в квартире такое сделать…

– Ага, Люсь, Наталья с ума сойдет…, – по его тону трудно было понять, была ли неведомая Наталья для Люси тем, чем. была миллионерша Вандербильд для людоедки Эллочки, или же речь шла просто о домработнице, которой придется этот песчаный пол разгребать.

И пара, имеющая, видимо, несколько адресов на выбор и не совсем уверенная в том, чем. же они все-таки зарабатывают на жизнь, удалилась, даже не поблагодарив за коктейль…

Мама с ребятами должна была приехать только завтра. В «вилле» было красиво и холодно. 18 градусов. На полную катушку работал кондиционер. Под стеклянным полом плавали рыбки, а купол потолка, который был в форме шатра, казалось, уходил под самые небеса.

– А где ваш багаж, мадам?- услышала я за спиной и обернулась. Мне застенчиво улыбался смуглый молодой человек со слегка выступающими двумя передними зубами, в пестрой рубашке навыпуск поверх длинных шортов, в резиновых тапочках, которые у нас называют «вьетнамками». Вокруг пояса у него висело несколько разной длины тряпок – передо мной был уборщик, а лучше сказать, персональный «слуга», которыи прикреплялся к каждой вилле на все твое времяпребывание в ней.

Я читала в путеводителе о том, что работают на курортах исключительно мужчины, в том числе – и уборщиками, и официантами, так как это мусульманская страна, и местных женщин оберегают от общения с иностранными туристами, от которых мало ли чего можно ожидать (на курортах туристам разрешается неограниченно пьянствовать, а местным жителям употребление алкоголя строго запрещено).

– Меня зовут Хуссни, – представился уборщик. – Это нетрудно выговорить. Х-у-с-с-н-и…

Я подумала, что ему, наверно, приходилось часто иметь дело с британскими туристами, которые, кажется, ни одного иностранного имени не могут выговорить правильно, даже такого простого, как мое. И представилась.

– А багажа у меня нет. Вот, – указала я на свой рюкзачок, – это все.

Он удивился, но постарался не показать виду.

– Если вам что-нибудь нужно будет, вы скажите, и я принесу.

– Можно немножко больше сахара для кофе?

– Конечно! – и он отсыпал на стол белых пакетиков с сахаром. – Еще что-нибудь, мадам?

– Спасибо, больше ничего…

– Ну, если что понадобится, то я к вашим услугам…

Мне показалось, что Хуссни опять чему-то удивлен, но я не поняла, в чем дело. И только потом я поняля, что многие туристы используют уборщиков в буквальном смысле слова как мальчиков на побегушках: неохота добираться до бара под проливным тропическим дождем? Пошли за пивом своего «личного» Хуссни или Исмаила… В любое время дня и ночи. «А что? Мы же им платим чаевые!»…

Я не привыкла, чтобы мне прислуживали. Не люблю этого. Для меня горничная или уборщик – такой же человек, как и я. И если я дам ему чаевые, то тоже по-человечески, а не как кусочек мяса собачке – за то, что она встала на задние лапки.

…Еще до поездки, читая в интернете отзывы разных гостей об этом курорте, я запомнила три вещи: то, что его менеджер погиб во время цунами, что отдыхающая публика, как правило, довольна «своими» Али, Хуссни или Ахмедами, которые «заботились о нас» – и то, что буквально все поголовно вспоминают некоего Фернандо как душу компании, без которого и отдых был бы не в отдых. Это разожгло мое любопытство, и я решила обязательно узнать, кто же такой этот таинственный Фернандо и чем. он занимется. Массовик-затейник? Учитель по глубоководному нырянию?

Все оказалось намного прозаичнее. Шриланкиец Фернандо оказался островным барменом… В баре, где можно было пить без остановки и почти без ограничений, потому что напитки, включая крепкие, включались в стоимость путевки…

Бар стоял на воде, около причала, продуваемый со всех сторон теплым ветром. Под соломенной его крышей было шумно. Я попробовала зеленый коктейль «Поцелуй слона», посмотрела, как пожилая английская туристка в нетрезвом состоянии пыталась зажать у углу «своего» (обслуживавшего ее во время всего ее пребывания) официанта, восклицая, что утром она уедет, и что она знает, – он, конечно же, будет по ней скучать… «Тебе будет грустно, когда мы уедем?»- вопила она. Но это ей все-таки была не Ямайка, где официанты не только готовы к подобному натиску, но и имеют специально выработанный код поведения, рассчитанный на него. («Вам нравится ваш ужин, мэм? Вы не хотели бы, чтобы я показал вам ночные достопримечательности Ямайки?»…) И официант мягко, но успешно отбился от нее. В другом углу напившийся англичанин громко пытался выяснить национальности проходивших мимо него гостей по их лицам- с таким видом, словно никто из них все равно не понимает английского языка, а значит, говорить о них можно что угодно. Проглотив очередную выпивку, он забормотал что-то о том, что «это наши острова» (Мальдивы стали независимыми за 2 года до моего рождения), и что «нечего здесь делать всяким итальяшкам», когда его, наконец, сморило, и он согнулся пополам через перила прямо над Индийским океаном…

Одного коктейля мне вполне хватило, и я ушла на остаток вечера на другой конец причала, где под светом синей лампы плавали кругами привлеченные им рыбы. Звуки плеска воды не прекращались всю ночь – так хорошо было слышно море в «водной вилле». А под утро начался сильный дождь, с таким грохотом по шатровой ее крыше, с такими завываниями ветра, что казалось, «виллу» сейчас сорвет с места и унесет прямо в океан… Я пыталась заставить себя заснуть, но в голову лезли мысли о цунами. Я зареклась ничего не спрашивать о нем местных жителей, чтобы не сыпать соль на рану своим пустым любопытством, но воображение не так-то просто отключить, и я пыталась представить себе, с какой стороны подкатили волны, как это выглядело, что было с островом после этого… Из интернетных блогов я знала, что кроме менеджера никто с острова не погиб (да и менеджер вроде бы находился в тот день не здесь, а у себя дома на Шри Ланке), что многих туристов поцарапало о рифы, что с нескольких зданий снесло крыши, а лодки забросило на вершины пальм… Но все остались, в общем-то, живы -здоровы, а через пару дней их забрал с острова проходивший мимо пакистанский военный корабль… Герой фильма «Не бойся, я с тобой!» сказал бы о таком: «Какая интересная у людей жизнь!» Но не такой «интересной» она оказалась для оставшихся без работы на целых полгода местных жителей…

…С утра я обошла весь остров, пока не стало еще невыносимо жарко. В 6 утра начинался отлив, и вода уходила из лагуны с такой скоростью, что к половине седьмого ее оставалось уже только по колено. Выступающие в лагуну на деревянном помосте «водные виллы» выходили окнами на запад, а с востока, где находился пляж с прозрачно-белым песком с обломками кораллов, остров прикрывали всего лишь несколько старомодных (и более дешевых) «пляжных вилл», а в гуще пальм в центре островка прятались электрический генератор на дизеле, всякие подсобки и двухэтажное, похожее на коробку здание, в котором жил обслуживающий персонал. Кажется, у них не было даже кондиционеров.

Вокруг здания на веревках были развешаны для сушки выстиранные вещи, преимущественно мужские. Но, к своему удивлению, я заметила и местных женщин: в этот ранний час они подметали песчаные дорожки острова и убирали упавшие листья. Скромно одетые, в наглухо застегнутых (и очень красивых!) традиционных платьях до пят, некоторые – в головных платках, они занимались подметанием удивительно грациозно и явно стеснялись здороваться, но, видимо, их научили, что этого от них ожидают западные туристы. Итак, путеводитель устарел: хотя убирать комнаты туристов на Мальдивах по-прежнему остается мужским занятием, здешние женшины, оказывается, тоже вынуждены теперь работать на курортах, – чтобы прокормить семью. «Прогресс» глобализации…

Я заметила Хуссни, которыи резво бежал с нагруженной моющими растворами, шваброй и чистым постельным бельем тачкой по деревянному настилу в сторону «вилл», и поздоровалась.

– У вас так рано начинается рабочий день?

– Каждое утро на ногах с 4 часов, – бодро отозвался он. – И работаю до 10 часов вечера.

– А выходные у вас когда?

– 4 дня в месяц, а в разгар сезона, бывает, и вообще без выходных. Эта работа для меня очень важна. На моем родном острове ничего не заработаешь – там можно прожить только рыболовством.

– А далеко отсюда ваш остров?

– 20 минут на скоростной лодке или два часа на нашей местной. У нас на острове во время цунами погибло 17 человек. У нас обычный остров, не курорт. Туристы к нам не ездят. Почти все дома у нас разрушило, люди сейчас живут в 2 лагерях. Уже прошло столько времени, а ничего так и не отстроено. У меня там жена и дочка. Когда у меня выходные, я сразу еду к ним.

Рассказывал он все это без тени рисовки и не пытаясь вызвать к себе жалость – просто и естественно. Я вспомнила кубинцев, работающих в туристском секторе. Снился ли им хотя бы в кошмарных снах 18-часовой рабочий день при семидневной рабочей неделе с 4 выходными днями из 30? К тому же – негарантированными?…

Как я узнала уже потом (и не от него), до цунами Хуссни работал на этом же курорте, как у нас теперь говорят, «на ресепшн». Он закончил колледж, курс для туристического работника. А после того, как отель был закрыт больше чем на полгода, сам попросился в уборщики: на «ресепшне» не дают чаевых, а кормить семью и собирать на новый дом надо…

Что ж, империализм это любит – когда образованные люди идут в уборщики и в уличные торговцы. В Дублине сейчас, например, в моде уборщицы из Монголии, только-только закончившие там… университет. Их принимают на работу, увольняя местных «необразованных» женщин, выполнявших эту работу годами. И дело, по-моему, не только в том, что монголкам можно меньше платить: западные нувориши предпочитают быть обслуживаемыми образованными людьми,- более образованными, чем. они сами. Это им «льстить». Как нашим новорусским бандитам – няня для их чад, закончившая балетное училище или консерваторию.

…Теперь, обойдя остров, я хорошо представляла себе, откуда нахлынула волна тем роковым утром. Со стороны безмятежно-спокойного пляжа, окатив «в лицо» старенькие «пляжные виллы», она перевалила через ресторан и высокие пальмы и ударила «в спину» ничего не подозревавшим «водным виллам»… Далеко в лагуне, у самого барьера ее, отделяющего ее от глубоководного океана, о который разбивались все время сносимые ветром волны высотой почти в человеческий рост, еще лежала снесеннная туда цунами пальма.

Ближе к полудню над островом застрекотал, будто огромная стрекоза, уже знакомый мне водный самолет. Прилетела мама с ребятами.

Их восторгу не было конца: и от того, что они еще никогда не летали на таких самолетах, и из-за моря, и из-за рыбок. Ну, и само собой разумеется, из-за встречи со мной. Фидельчик сначала меня стеснялся, а вот Че с самой первой минуты повис у меня на шее и никак не хотел меня больше отпускать, даже на секунду. Остановились они в другой вилле, но естественно, все время – и днем, и ночью- мы проводили вместе, стремясь не терять ни одной такой драгоценной минуты из этих двух недель. Лиза выросла, стала почти выше меня. Стала заметно спокойнее, застенчиво улыбалась, а иногда даже говорила отдельные короткие выражения на русском – зачастую весьма к месту. В Корее ее ведь тоже лечили- тамошними травами.

Естественно, я и не ожидала, что Ри Ран приедет вместе с ними, но, видимо, где-то в самой глубине души все-таки на это надеялась. И поэтому сквозь мою радость пробивалось все-таки и разочарование, как я ни пыталась его скрыть. Может быть, он уже и забыл меня? В жизни, в конце концов, бывает всякое… И я решила ни о чем у мамы не спрашивать. Но она сама поняла мое состояние и не стала меня больше мучать:

– На, держи! – и протянула мне конверт, в котором лежал листочек, мелко исписанный аккуратным почерком Ри Рана.

«Женя, моя родная!

Милая моя Женя!

Люблю тебя очень. Много работаю и много думаю о тебе. Даже начал сочинять стихи по-русски (конечно, очень простые). Например, «Есть кое-что, что так приятно делать мне, – закрыть глаза и думать о тебе.»

Или:

«Пусть холод за окном,

Но если рядом ты,

Любой теплее дом,

В снегу цветут цветы.»

Я всегда знал – что один день это 24 часа, один час – 60 минут, но я не знал что даже один день без тебя – это вечность.

Мне сказали, что скоро решат наш вопрос.

Человек без мечты, как птица без крыльев: гадить может, а летать нет.

Верю, что ты с честью служишь нашему общему делу.

Я не сомневаюсь, что когда за дело берется самая чувствительная и самая полная энтузиазма женщина в мире, то у нее непременно получится все задуманное.

Пиши мне, Женя. Я буду читать и перечитывать твои письма, вдыхая их аромат и погружаясь с головой в их атмосферу. Когда я получаю весточку от тебя, я чувствую, что никогда не буду одинок в этом мире. Ты- мое вдохновение.

Тот дождливый день, когда мы впервые встретились, был действительно счастливым днем для меня и, я надеюсь, и для тебя тоже.

Крепко обнимаю тебя, моя подруга.

Твой Ри Ран.»

По сути, мне теперь полагалось эту записку съесть. Но я не могла заставить себя это сделать. У меня вопреки правилам было с собой даже фото Ри Рана – я прятала его среди старых открыток с киноактерами… И я спрятала ее и тайком перечитывала каждую ночь перед сном. Это стало у меня своего рода ритуалом.

…Почти все две недели нашего пребывания на острове шли дожди. Меня это не раздражало: обидно было только то, что из-за них сорвалась экскурсия на нормальный, обитаемый остров. А поездки за дельфинами и акулами, выбор которых здесдь был намного более широк, меня не интересовали.

Каждое утро, в любую погоду, подметали дорожки красивые и скромные местные женщины, державшиеся с таким достоинством. Каждое утро неизменно в 4 вставали уборщики и официанты. Хуссни убирал все виллы по два раза в день – добираясь до них под этим самым проливным дождем.

А гости жаловались на погоду, накладывали себе по три тарелки всякой-разной жратвы 3 раза в день, напивались до карачек по вечерам и развлекались организованными для них гонками крабов на пляже. (На Ямайке для них бывает еще такой замечательно -интеллектуальный contest, как «кто больше выпьет пива» – вот куда надо ехать отдыхать писателю Лукьяненко!)

Они все больше и больше раздражали меня – эти люди без малейшей таинственности в их жизни, для которых форма всегда важнее содержания. Всерьез верящие рекламе, утверждающей, что «в каждой женщине прячется богиня, которая откроется, если она побреет ноги бритвой нашей фирмы». Коротавшие время на этом божественно красивом острове смотрением по телевизору «комедии» «В Мэри что-то есть», с гомерическим хохотом наблюдая, как главный ее герой мастурбирует над какими-то картинками, а потом мажет себе данной жидкостью чуб вместо геля…

С каждым днем все глубже и глубже я убеждалась в том, что давно уже знала: капиталистическая культура примитивна, она эффетивна только в одном – в эксплуатации других людей. Как паразит-плющ на дереве, эффективно высасывающий из него соки – он зелен и пышен, но мы же не говорим на этом основании, что он «более высоко развит», чем задушиваемое им дерево? И не призываем тех, кто по природе своей не паразит, на него равняться?…

Мне тоже теперь симпатичнее стали животные: смелая ворона, каркающая на краю столиков в ресторане, с которой ни одна прожорливая жадная западная «кю» не поделилась даже коркой, – что не мешало им вовсю щелкать на нее затворами своих камер. Большие серебристые рыбы, стайками приплывавшие к моим ногам всякий раз, как только я спускалась в воду по лесенке из своей «виллы», совсем меня не боявшиеся, когда я кормила их хлебом. Пересекающая лагуну вплавь, отфыркиваясь, молодая черепаха. Ворона заботилась о семье – она выпрашивала у людей хлеб, чтобы унести его на соседний необитаемый островок и накормить своих воронят. Рыбки держались группой, где двое из них были «разведчиками», которые не сьедали всю найденную ими еду сами, а уплывали, чтобы привести за собой всех остальных… Во всех них было гораздо больше человеческого, чем в героях американских комедий, зацикленных на своих престациях ниже пояса. И мне гораздо приятнее было проводить время со своими близкими – за кормлением рыбок и небольшими беседами о местной жизни с Хуссни, который уже привык к тому, что я не пошлю его за пивом, чем среди «богинь» с бритыми ногами.

… Хуссни как-то не удержался и дал интервью западным журналистам (что вообще-то на Мальдивах не поощряется): «Туристы рассказывали мне, что у себя дома они собирали деньги ведрами, чтобы помочь Мальдивам после цунами. Так где же эти деньги?»

Бедняга, он, наверно, не знает, что ведрами на Западе собирают только медяки…

Всего за 6 дней до зловещего цунами ООН обьявила, что намеревается повысить статус Мальдивских островов с экомоники с низкими доходами до экономики со средним уровнем дохода… Но цунами отложило принятие этого решения. По подсчетам той же ООН, для возмещения всего физического ущерба, нанесенного им островам, необходимо 470 милллионов долларов. На войну в Ираке Америка тратит по тысяче долларов в секунду. То есть, за 5 с небольшим дней там тратится – на убийства и разрушения – вышеупомянутая необходимая Мальдивам для восстановления нормальной жизни сумма…

Если другие пострадавшие от цунами страны понесли от него ущерб, равный 3-5 % их ВВП, то на Мальдивах этот процент составил целых 70% ВВП! Однако Мальдивы долго не получали обещанной помощи. Причина? Здесь погибло не столько людей, как в Таиланде или в Индонезии, и «благотворители» забыли о жертвах, оставшихся в живых…

…Говорят, что как-то;прощаясь с Хуссни, один безработный турист-ирландец дал ему почти 100 долларов на чай. Хотя путеводитель советовал давать всего 10. Западные безработные более щедры на чаевые, чем менеджеры по рекламе, – хотя по сути, в чем, собственно, разница между первыми и вторыми? Видимо, разница только и есть в размере даваемых ими чаевых (безработные отзывчивее). Ведь от менеджеров по рекламе тоже никому нет никакой пользы… А живут и странствуют по миру и те, и другие – за счет таких, как Хуссни.

В последний вечер перед моим отьездом мы с мамой снова говорили об СССР – когда заснули уже ребята.

– Как я поняла, наш народ фактически отказался от социализма, будучи совершенно уверенным в том, что “совок” никуда не денется, а от капитализма еще ой-ой как много чего в жизни прибавится,- сказала мама мне с горечью- Все помнят очереди за колбасой, но про бесплатные квартиры не помнят, как будто сами собой они, будто от Бога… У социализма не был еще выработан механизма защиты, не успели, больно много было других, как казалось тогда, более важных дел. А механизм защиты социализма – это борьба с алчностью в каждом отдельном человеке. Коллективизм алчности, девятый вал алчности, взметнувшийся в мире до небес, и погубил очень даже хорошее дело на земле – возможность жить нормально на этой планете каждому человеку.

И я еще раз подумала о том, что нельзя – никогда, ни при каких условиях, ни под каким прикрытием «прав человека», ни из какой боязни, а что о тебе скажет «цивилизованный мир» – позволять меньшинству навязывать большинству то, что на самом деле противоречит его интересам. Для меня «владелец заводов, газет, пароходов» – не уважаемая личность, не элита и не что-то такое, достойное зависти. Для меня это просто-напросто пережиток дикого прошлого. Это попросту гнусно – когда один человек от какого-то фонаря владеет тем, что должно принадлежать и служить людям.

…В день моего отьезда, как это обычно бывает, распогодилось. Я стояла у причала в ожидании гидросамолета, пытаясь запомнить навсегда этот сказочный маленький остров. Кто знает, доведется ли мне еще когда-либо здесь побывать? Ведь так упoрно ходят слухи о том, что лет через 20 от Мальдивов может и вообще ничего не остаться – они погрузятся под воду из-за повышения уровня мирового океана, вызванного глобальным потеплением… Процессом, которые не мальдивцы вызвали, и на который они не в силах как-либо повлиять.

Очень не хотелось прощаться со своими близкими и еще раз. Я попросила маму вместо этого отвести ребят на пляж. Сами они уезжали завтра.

Господи, ну когда же наступит – ну должен же наступить!- такой день, когда мне не надо будет никуда больше уезжать?! Когда я наконец буду дома – со всеми ними, и когда рядом со мной будет Ри Ран?…

…На обратной дороге в самолете показывали ямайскую комедию «Смайл Оранж». Это была такая, знаете ли, специфическая комедия – «очень смешная комедия», в стиле комедий из-под пера Карабаса-Барабаса. Ее герои и героини – работники ямайского турбизнеса – спали с одноногими ветеранами американской войны во Вьетнаме в надежде, что те женятся на них и увезут их в Америку, помогали своим не умеющим плавать родственникам наняться в отель спасателями в бассейн, просаживали целое состояние на крабьих бегах, издевались над неопытными, только что приехавшими из деревни, где они «рубили шахарный троштник», молодыми официантами, уча их, как надо соблазняли жирных, похожих на выброшенного на сушу кита, носатых пожилых американок своим «Вам нравится ваш ужин, мэм? Вы не хотели бы, чтобы я показал вам ночные достопримечательности Ямайки?»…

Это была комедия, от которой хотелось не смеяться, а плакать.

Я летела обратно на Кюрасао – и мечтала о том, как мы в следующий раз увидимся с Ри Раном. Мне представлялись совершенно фантастические сцены вроде свидания Штирлица с женой – что мы увидимся с ним где-нибудь около ночного костра в африканской деревне или что он будет стоять на сцене в составе хора КНА в какой-нибудь «развитой» стране, где сейчас входит мода на «северокорейскую экзотику», а я буду в зрительских рядах, и мы будем неотрывно смотреть друг на друга целый концерт… Мне вполне хватило бы этого для счастья! Я знала, конечно, что все это только несбыточные фантазии ( кто стал бы ради меня организовывать что-нибудь подобное?), но тем не менее, они хоть немного глушили в моем сердце тоску по нему – такую сильную, словно это выбравшийся из берлоги зимою рассерженный голодный медведь навалился на мои плечи…

Я не выдержала и достала из кармана маленькую фотографию Ри Рана. Он смотрел на меня с нее со своей обычной задумчивой и чуть таинственной улыбкой, от которой у меня сейчас щемило на сердце. Потом достала фотографии ребят – моих будущих революционеров и Лизы – Дружбы Народов.

Да, мне не полагалось иметь их при себе. Но они были нужны мне словно фляга с живой водой – богатырю, возвращающемуся в самое пекло боя.