А напоследок я ещё раз пройду по улицам Заволжья. Они мне напоминают о многих событиях, рассказать о которых выше не нашлось повода.

Вот, например, площадь перед Домом кльтуры (полагалось писать с прописной буквы). Здесь в середине 50‑х была массовая драка между парнями из Заволжья и молодыми монтажниками Горьковской железной дороги, которые вели работы по электрификации железнодорожного пути, начинавшегося от Палкино, а жили здесь же, в вагончиках. После того, как они избили «наших» после танцев, заволжане ответили тем же, а потом пришли в Палкино и поставили их вагончики вверх колёсами. Дрались жестоко: арматурными прутьями, бляхами на ремнях, железнодорожными «костылями», привязанными к верёвкам. Кого–то убили… Тогда посадили двоих заволжан и троих монтажников.

Вот улица Кирова, мы её ласково называли Кировкой (ныне улица Пирогова). Это была самая любимая у молодёжи, самая тихая улица. Сюда в наше время уходили обниматься все влюблённые.

А вот на этом месте, сбоку от Дома культуры, был «зверинец» — летняя танцевальная площадка, огороженная по периметру металлической решёткой. Когда мы здесь по вечерам танцевали под оркестр (а в перерывах — под радиолу), то ещё больше людей стояло снаружи и смотрело на танцующих. Отсюда название — «зверинец». Бывало, что хулиганы сыпали во время танцев на пол нюхательную, в порошке, махорку, отчего едучая пыль поднималась под одежду, девушки быстро разбегались, и танцы срывались.

Потом на бетонном основании танцплощадки поставили кафе — «стекляшку». А в настоящее время на этой обширной бетонной плите стоит игорное заведение «Сова».

Мне жаль также, что всё лесное, примыкающее к городу, хиреет, замусоривается и вытесняется дачниками, для чего в 1972 году, когда в России гуляли небывалые лесные пожары, была выжжена, как говорили — специально под дачи, и берёзовая чаща, примыкавшая к Заволжью.

И в то же время несчитанные десятки дачных домиков хиреют и догнивают. Молодых наших потомков нынешнее буржуазное общество целенаправленно пропитывает духом потребительства, и они уже не хотят работать на дачных сотках уходящих из их жизни родственников.

И ещё один признак сегодняшней жизни в Заволжье: куда ни глянь — увы! — как и везде в СНГ, в каждой щели копошатся жирные империалистические клопы с кровососущим эффектом.

+++

Но я не хочу прощаться с любимым моим городом на минорной ноте. Тем более, что перед моим отъездом с очередной побывки в Заволжье(нынче Украина — гиблое место, где невозможно свести концы с концами, и редко удаётся скопить сумму на поездку!) со мной и моим другом, известным в Нижегородской области художником Валентином Софоновым, произошёл довольно символичный, как я думаю, случай. Может быть, даже симптоматичный.

В какой–то из последних дней июля мы с ним пошли через луга — искупаться на Волге, да и просто так посидеть на песке в ласковых листьях мать–мачехи напротив древнего Городца за Волгой.

В Волге тихо текла вода. Воздух звенел пронзительной тишиной, даже чаек не было слышно. Радиорубки сухогрузов, стоящих на якорях близ левого берега, у Городца, громко переговаривались с пропускными шлюзами электростанции. Мало–помалу самоходные баржи снимались с якорей, — пробка на шлюзах рассасывалась.

Переговаривались пацаны, которые купались на противоположном от нас берегу. Выше них поднимался крутой откос, доходящий до подножия церкви.

Отсюда, с правого берега, казалось, что всё это рядом: прыгни в воду, махни саженками — и через пять минут будешь там, под Слободой в Городце. Но обманчиво зрение. Из–за этого за многие годы немало храбрецов тут потонуло. Когда из Заволжья ходили по льду через Волгу зимой с бидончиками покупать патоку на кондитерской фабрике, полтора–два километра до левого берега выходило!

Валентин искупался. Я не стал. Потом неожиданно и как–то по особенному зажгло солнцем лопатки. Облака на глазах уплотнялись и наливались тяжестью. Исчезли чайки. И вот уж небо и река контрастно отделились друг от друга.

Первый грозовой раскол потряс и небо, и воду, и землю и душу. Дальше глухо рокотало и ворчало. Ливень начался не постепенно, а сразу — будто небо–лейка разом наклонилось над землёй.

Мы сидели в десяти метрах от уреза воды под полиэтиленовой плёнкой и постепенно остывали под потоком холодеющего ливня, отгоняя от себя больших рыжих комаров.

Минут через сорок ливень перешёл в мелкий дождь. Тучи разделились пополам — в разрыве показалось солнце. И тут же возникла радуга, но не обычная, а, скорее всего, единственный раз возникшая нашем мире в данном образе: как крутой арочный мост, перекинутый поперёк Волги. И не под углом, как обычно бывает, а напротив нас: один её конец был на левом берегу, под церковью, а другой конец радуги, разложенный на известные цвета, лёг прямо к нашим ногам!

Я только потом сообразил, что если бы тогда сразу, без колебаний, поверили в реальность как поверили библейские апостолы, то могли бы ступить на этот цветной мост. Ведь и знак был: мост на той стороне шёл от церкви!

Но в тот миг у меня появился в сознании такой образ: на радугу ступает седой Старец в белых одеждах и держит за руку беловолосого Мальчика. Ведь это так просто: радуга–мост соединяет два берега, два города; Старец — это, конечно, Городец, который старше Москвы и в котором в Рождественском монастыре скончался Александр Невский; Мальчик — это Заволжье, которому исполнилось только 55 лет (и которому из–за названного исторического факта и близости к Городцу хотели когда–то присвоить имя Александра Невского). Под сенью древней городецкой истории, за которой приезжают сюда со всего света, растёт молодой город и своими молодыми силами питает патриархальное течение жизни Городецкого района. А в результате выигрывают оба.

Пусть же Старец и Мальчик идут и дальше по радуге бытия рука об руку!

(Заволжье — Крым)

Крымский Афон, 2005