Моих ровесников на «ГорьковГЭСстрое» оказалось много. Девочек сейчас почти не помню, а вот друзей, мальчишек, вспоминаю до сих пор.
По именам мы друг друга не звали. Побегали к окну и кричали:
— Белка, выходи гулять!
Белкой был Юрка.
— Сейчас доделаю уроки и выйду! Зови пока Мартышку!
Мартышкой мы звали Шурку. Шурка тоже кричал в ответ:
— Сейчас, Щурёнок, выйду.
Щурёнок — это значит я.
Помню и фамилии, но называть не буду, поскольку когда один из троих, спустя много лет, стал небольшим начальником в цехе Заволжского Моторного завода, где я работал наладчиком агрегатных станков, то он меня «не узнавал».
У Мартышки среди барачных жильцов были самые «богатые» родители. У них всегда был хлеб и сахар. Когда мы звали его гулять, он выходил на улицу, нарочно медленно дожёвывая настоящее по тем временам лакомство: кусок чёрного хлеба, чуть присыпанного сахарным песком и политого водой, чтобы песок не ссыпался. Мартышка выходил из барака и тут же кричал:
— Сорок один — ем один!
Тот, кто раньше произносил тогда это популярное среди моих сверстников заклинание, имел право не делиться едой с товарищами. Но нас не проведёшь: мы с Белкой спрятались за дверью, и, едва нос Мартышки показался из–за двери, мы дуэтом произнесли раньше, чем он открыл рот:
— Сорок восемь — половину просим!
Мартышка без жадности отломил нам половину оставшегося у него куска — такое было у нас железное правило.