20. Откуда мы знаем о Константине

Как о любом историческом деятеле масштаба Константина Великого, об этом римском императоре написано очень много более или менее серьезных и интересных исследований. И так же как об очень многих исторических деятелях далекого прошлого, непосредственных источников о жизни Константина Великого очень мало. Авторы этих источников вспоминали только те события, которые имели историческое значение для Церкви и для Римской империи, что уже немало, но если мы попытаемся изложить всю оставшуюся информацию о нем без лишних рассуждений и интерпретаций на бумаге, то она займет несколько страниц, и часть этой информации мы уже прочли. Но вот только без рассуждений и интерпретаций понять эти страницы не получится. Абсолютное большинство непосредственной информации о жизни и деяниях императора Константина мы знаем из трех основных источников, за отсутствием которых он остался бы в истории полумифической фигурой наподобие легендарных основателей Рима. Эти три источника — «Жизнеописание блаженного василевса Константина» епископа Кесарийского Евсевия, «Церковная история» Сократа Схоластика и «О смертях преследователей» Лактанция. Все три текста написаны христианскими писателями, и все они являются крупнейшими классическими источниками не только по церковной истории IV века, но по истории поздней Античности вообще.

Самым подробным источником по истории жизни императора Константина остается его биография, написанная епископом Евсевием Кесарийским (260–240). Евсевий родился в Палестине и учился в христианских школах Иерусалима и Антиохии, столицы Сирии. Иногда Евсевия Кесарийского называют Евсевием Памфилом, якобы по имени его отца-священника, но на самом деле пресвитер Памфил — это его учитель, повлиявший на него, в частности, как большой поклонник Оригена. Впрочем, в III — начале IV века трудно было быть христианским интеллектуалом и не преклоняться перед беспрецедентным на тот момент философским гением этого автора в контексте развития христианского богословия. Служа в Кесарии Палестинской, Евсевий смог сохранить в период гонений Диоклетиана весь фонд местной церковной библиотеки, а также приобрел очень много документов по церковной истории во время вынужденного путешествия по Сирии, Египту и Фиваиде. В 313 году, то есть в год издания Медиоланского эдикта, о котором мы еще вспомним, Евсевий стал епископом Кесарии. Самой известной работой всей его жизни является «Церковная история» в десяти книгах, повествующая об истории христианства с момента его возникновения и до 324 года. С этой большой работы начинается вся христианская историография, и она обеспечила Евсевию справедливое звание основателя жанра церковной истории. В качестве дополнения к этой работе можно считать и «Жизнеописание блаженного василевса Константина», к которому, в свою очередь, прилагаются два панегрика Константину — по случаю двадцатилетия его правления в 326 году и по случаю тридцатилетия его правления в 336 году. При этом в самом «Жизнеописании» Евсевий приводит другие свои речи, а также несколько речей самого императора Константина.

Отдельную проблему для исследователей, относящихся к Константину с предубеждением, составляет «Слово василевса Константина, написанное к сообществу святых», которое является самым крупным и на редкость подробным текстом, написанным от имени императора, обстоятельно излагающим его мировоззренческие позиции. С их точки зрения, этот важнейший текст был написан либо кем-то другим, например самим Евсевием, либо под определяющим влиянием кого-то другого, в первую очередь самого Евсевия. На самом деле в отношении самого Константина этот вопрос вообще ничего не меняет, потому что даже если представить себе, что это обращение от начала и до конца написано другим человеком, то император в любом случае ознакомился с ним и одобрил его, а поэтому цитировать «Слово к сообществу святых» в качестве изложения идей Константина абсолютно оправданно. В конце концов, функция спичрайтера в большой политике была всегда и поэтому вопрос надо ставить не столько о том, кто написал это обращение, сколько о том, в какой степени сам Константин придерживался изложенных в нем взглядов. Подозревать Константина в несогласии с этим обращением нет никаких оснований, ибо оно вполне отвечает умонастроению образованного политика Римской империи поздней Античности, принимающего христианство в зрелом возрасте. С нашей точки зрения, также нет никаких оснований считать, что эту речь написал не сам Константин.

Между тем, обращаясь к работе Евсевия, необходимо иметь в виду два крайне важных обстоятельства, характеризующие позиции этого автора.

Во-первых, Евсевию были свойственны чрезвычайный религиозный пафос и весьма напыщенная манера изложения, бросающиеся в глаза не только любому современному читателю, но даже его современникам. Можно сказать, что Евсевий был одним из зачинателей стиля, специфического для восточнохристианской (византийской) словесности и во многом обусловленного встречей двух стихий — церковной проповеди и позднеантичной поэзии. Поэтому для вычленения чистой биографической информации в работе Евсевия читателю периодически приходится различать фактический материал и его гиперболизацию. Справедливости ради нужно сказать, что эта вычурная манера в большей степени свойственна именно «Жизнеописанию Константина», чем другим работам Евсевия, потому что сам предмет описания — император Римской империи и сам повод описания — подаренная им победа Церкви над язычеством — заставляют автора прибегать к жанру торжественной речи. В принципе, само «Жизнеописание Константина» уже представляет собой апологию Константина, после которого пространные панегрики в честь двадцатилетия и тридцатилетия правления императора читаются уже как продолжение того же самого текста.

Во-вторых, главная проблема в восприятии Евсевия как христианского автора состоит в том, что хотя он был основателем самого жанра церковной истории и подробнее других описал победу Церкви мучеников над вчерашними гонителями, его личная богословская позиция остается загадкой. В «Жизнеописание Константина» Евсевий с торжествующим пафосом описывает события Никейского Собора и победу православия над ересью арианства, но мы знаем, что сам автор на всех этапах борьбы никейцев и ариан в большей степени выступал на стороне последних, хотя радикальным арианином он не стал, но его вполне можно назвать полуарианином. Для православного сознания это довольно неутешительный факт, и получается, что в своей апологии Никейского Собора Евсевий то ли лукавит как придворный историк, вынужденный описывать поражение собственной «партии», то ли вообще не видит в этом конфликте серьезной богословской проблемы. Попытаемся несколько сгладить разочарования по этому поводу. Если Евсевий был арианином, то его биография Константина становится более объективным историческим источником, чем кажется на первый взгляд, потому что автору тогда не нужно добавлять «никейской партии» больше достоинств, чем у нее было, а также нет смысла придумывать лишние обвинения против ариан, — приходится лишь описывать то, что было на самом деле. Тем более это касается подробностей жизни и характера самого Константина, который и de facto, и de jure нанес арианству основное поражение, и ни один арианский и полуарианский автор не может к нему хорошо относиться после этого поражения. Из этого следует, что, скорее всего, Евсевий относился к тем участникам православно-арианских споров IV века, которых они действительно не очень интересовали. Евсевий был в первую очередь историк, а не богослов и действительно мог не осознавать всей метафизической глубины, а вслед за ней и всей правоты антиарианской Позиции. Поэтому, каких бы арианских и полуарианских взглядов ни придерживался Евсевий, на его «Жизнеописании Константина» они никак не отразились. Заметим, что по вопросам биографии Константина нет более объемного исторического источника, чем «Жизнеописание блаженного василевса Константина», составленное Евсевием Кесарийским.

В начале «Церковной истории» Сократа Схоластика (380–439) сразу оговаривается, что эта работа представляет собой продолжение «Церковной истории» Евсевия, то есть начинается с 324 года, а заканчивается в 439 году. Также автор прямо высказывает недовольство манерой изложения Евсевия, который «больше заботился о торжественности речи, чем о точном раскрытии событий», в то время как Сократ «не будет заботиться о высокопарности языка». Свои принципы изложения исторического материала Сократ возводит к беспристрастному греческому историку Фукидиду, и, действительно, его текст выгодно отличатся от Евсвиева практически полным отсутствием лишних слов, но в то же время в плане вычленения чистой фактологии работа Сократа сильно уступает работе Евсевия. Учителями Сократа были неоплатоники-александрийцы Элладий и Аммоний, оказавшиеся в Константинополе, где все время жил сам Сократ. Есть версия, что в дальнейшем Сократ учился у софиста Троила. В любом случае о нем можно сказать, что он хорошо знал и уважал греческую философию и плохо знал догматическое церковное богословие, которое ему, по всей видимости, казалось слишком умозрительной. Подобное отношение к догматическому богословию роднит его с Евсевием, хотя именно они оставили нам подробное описание Никейского Собора. Его прозвище Схоластик в буквальным смысле означает представитель «схолы», то есть школы, что в эпоху поздней Античности могло подразумевать разные смыслы то ли философской школу, то ли юридическую контору. Обращают на себя внимание редкая для того времени независимость этого автора и относительная сухость его текста, что его резко отличает от абсолютно ангажированного текста Евсевия. Правда, выдвигается гипотеза о его приверженности к исчезающей в V веке группе новациан, поскольку он слишком вольно описывает деятельность епископов, но это только гипотеза. В своей работе Сократ Схоластик высказывает много объясняющую мысль в церковной историографии: «Когда Церковь в мире, церковному историку описывать нечего».

В отличие от Евсевия и Сократа, Луций Целий Фирмиан Лактанций (250, Африка — 325, Галлия) был не только историком, но и богословом, стремившимся не только к тому, чтобы изложить официальную церковно-имперскую историософию, как Евсевий Кесарийский, или, наоборот, беспристрастно представить объективный ряд фактов, как Сократ Схоластик, а еще тому, чтобы повлиять на умы современных ему интеллектуалов римской культуры. Лактанций был ритором и большим ценителем латинской литературы. Когда в 303 году Лактанций принял крещение и начал писать апологетические тексты в защиту христианского вероучения, то он внес огромный вклад в развитие латиноязычной церковной литературы, которая до сих пор существенно уступала греческой. Фактически Лактанций сделал то, что не смог и не захотел сделать основатель латиноязычного богословия Тертуллиан — найти общий язык между христианством и античной интеллектуальной культурой на латинской почве. Поставленных целей Лактанций добился настолько, что уже Отец Церкви Иероним Стридонский, переводчик Библии на латинский язык, называет его «христианским Цицероном» за изящество слога и следование классической «цицероновской» латыни. Так же как и Евсевий, Лактанций был приближен к Константину, когда в 317 году был приглашен в ставку императора в Трире, чтобы стать воспитателем сына Константина Криспа. Свое главное богословское произведение «Божественные установления» Лактанций посвящает именно Константину. Интересующее нас в этом контексте произведение «О смертях преследователей» (De mortibus persecutorum) — это история ухода из жизни таких гонителей Церкви, как Нерон, Домициан, Валериан, Диоклетиан, Галерий, Максенций и Максимин. В этом списке не случайно забыты Адриан и Марк Аврелий, что объясняется желанием Аактанция быть услышанным римскими интеллектуалами, для которых память этих императоров из династии Антонинов была неприкосновенна. Если работы Евсевия Кесарийского и Сократа Схоластика описывают жизнь Константина вплоть до его смерти и погребения, то книга Сократа Схоластика заканчивается на 313 годе, когда Константин издал Медиоланский эдикт.

Лактанций удачно обращается к сюжетам и цитатам из латинской литературы для выражения христианских смыслов и обнаружения культурной связи христианской и римской историософии, что с момента христианизации Империи станет постоянной темой средневековой политической мысли. Например, Лактанций тонко намекает на то, что сумасбродные императоры-варвары III века, почти разрушившие Империю, являются наследниками Карфагена. Правда, он неосторожно забывает, что сам Константин по своему происхождению тоже «варвар», иллириец. Основная идея этого произведения — показать неизбежность прижизненного наказания любому правителю, который поднимет руку на Церковь. В христианской традиции эта идея хорошо известна еще по поучительным рассказам Ветхого Завета, ставшим универсальным образцом для всех последующих событий мировой истории. Из 52 глав книги 46 посвящены гонениям периода тетрархии и первым годам правления Константина, благодаря чему эта книга становится важным источником в изучении биографии Константина.

Среди других исторических источников, которые могут содержать оригинальную информацию о жизнедеятельности Константина Великого, можно вспомнить такие памятники христианской письменности, как «Церковная история» епископа Феодорита Кирского (393–457), «Церковная история» Эрмия Созомена Саламанского (400–450) и «История» Геласия Кизикского (V в.). Для полноты информации также имеет смысл обратиться к текстам языческих авторов, а именно — «О цезарях» и «Извлечения о жизни и нравах римских императоров» Аврелия Виктора (IV в.), «Деяния» Аммиана Марцеллина (IV в.), «Новая история» Зосимы (V в.), «Аноним Валезия» (VIII–IX вв.), а также «Церковной истории» арианина Филосторгия (IV–V вв.), сохраненной самим патриархом Константинопольским Фотием в IX веке.

Однако все эти тексты по объему информации о жизни Константина Великого не могут сравниться с работами Евсевия Кесарийского, Сократа Схоластика и Фирмиана Лактанция. Поскольку все эти источники о жизни императора Константина написаны христианскими авторами, то в них отражены преимущественно такие события, которые имели значение в контексте взаимоотношения Церкви и Империи. Евсевий в своем «Жизнеописании Константина» прямо признается в том, что умалчивает о многих его государственных распоряжениях, войнах, победах и трофеях, но повествует только о религиозной составляющей его жизни. Поэтому не стоит удивляться, что о религиозном аспекте жизнедеятельности Константина мы знаем больше, чем обо всем остальном.

 

21. Констанций I Хлор — отец Константина

1 мая 305 года Диоклетиан и Максимиан выполнили свое обещание двадцатилетней давности и сложили с себя власть, передав ее Галерию и Констанцию Хлору. Новые августы, в свою очередь, должны были назначить себе в помощники и преемники новых цезарей. Таким образом Констанций Хлор стал одним из двух императоров Римской империи. С Констанция начинается так называемая вторая династия Флавиев, или Констанциев. Флавии — это изначально плебейское родовое имя, известное еще в эпоху Республики. К первой династия Флавиев принадлежали императоры Веспасиан, Тит и Домициан (69–96). Вторая династия Флавиев начинается с Константина и заканчивается императором Юлианом II Отступником (305–363). Еще будет третья династия Флавиев от императора Валентиниана I до Валентиниана III (364–455).

Будущий император Цезарь Марк Флавий Валерий Констанций Август родился 31 марта 250 года в романизированной иллирийской семье в Верхней Мёзии, и в этом смысле продолжал «иллирийскую династию», как его сын. Существовало предание, что по материнской линии он был родственником доброй памяти Клавдия II Готского, хотя иные говорили, что эту легенду придумал Константин, в чем на самом деле не было никакой необходимости — легитимность власти держалась не на родственных связях, а на официальном преемстве, с чем и у Констанция, и у Константна было все в порядке. Со времен Цезаря власть могла быть передана через усыновление, а Констанций в 293 году стал не только зятем, но и «сыном» августа Максимиана.

Со своей первой женой Еленой Констанций познакомился в городе Дрепана в Вифинии (Малая Азия), во время перекладки лошадей в трактире, хозяином которого был ее отец. 27 февраля 272 года в иллирийском городе Наисс (ныне город Ниш на юго-востоке Сербии) Елена родила от Констанция сына — впоследствии Константина I Великого. Нетрудно догадаться, что он был назван именем Constantinus в честь своего отца. На латинском языке имя Constantinus означает «постоянный, твердый». Например, глагол consto означает «стою». Отсюда такие слова, как «константа», «констатация», «конституция». Будущий император оправдал это имя.

Констанций и Елена вместе прожили двадцать один год… В отличие от многих других военачальников «варварского» происхождения, Констанций отличался редкой скромностью и обходительностью, и мы не знаем ни одного скандала, связанного с его именем. Прозвище Хлор он получил уже от византийских историков за бледный цвет лица. Как опытный полководец и удачный правитель Констанций проявил себя, будучи наместником в Далмации, балканской страны к северу от Иллирии. Став цезарем в Галлии и Британии, ему пришлось заниматься всем тем, чем триста лет назад отличился в таком же положении Юлий Цезарь, — подавлять мятежи и вторжения местных варваров.

Напомним, что коренное население современной Франции и Великобритании на этапе III–IV веков представляли собой кельты — одна из западных ветвей индоевропейского («арийского») происхожденя, среди которых на континенте выделялись галлы, а на острове — бритты. С самого начала своего соприкосновения с римлянами галлы наводили на них ужас — в 387 году до н. э. они захватили и разграбили Рим и в национальной памяти римлян это событие запомнилось надолго. Еще нужно представить себе манеру галлов наступать на врага в полуголом виде, раскрасив свое тело в синий цвет, а волосы в рыжий, — дикари они и есть дикари. Однако к концу III века галлы порядком отличались от своих предков, потому что уже подверглись определенной романизации и в их сознании кельтские боги прочно ассоциировались с грекоримскими. Основная беда галлов, как и многих других варваров, состояла в разобщенности их племен, чем их противники удачно пользовались, а именно Рим и германцы. Последние были представителями другой западной ветви того же индоевропейского происхождения, периодически вторгающимися на территорию Галлии с востока.

Германцы были менее романизированы и более воинственны, чем галлы, почему для самих римлян они представляли значительно большую опасность. Впоследствии германское племя франков оккупирует Галлию, откуда произойдет само название «Франция», а германские племена англов оккупируют Британию, откуда, соответственно, произойдет название «Англия».

В этот период некоторые галльские повстанцы хотели уже не столько отстоять национальную идентичность и избавиться от римского влияния, сколько создать собственное государство, во многом заимствовав опыт римлян, и если бы Констанций возглавил такое сопротивление, то у него бы это вполне получилось.

Сложнее было с Британией, которая в силу своей морской изолированности создавала гораздо больше проблем. Уже в 293 году Констанций разгромил при Булоне войска узурпатора Карузия, бывшего морского офицера, захватившего в 286 году власть в Британии и на севере Франции и объявившего себя императором — рецидив Галльской империи эпохи «тридцати тиранов». Сам Карузий после этого поражения был убит своим казначеем Гаем Аллектом, захватившим его власть и организовавшим на юге Британии новое сепаратистское государство. В 296 году Констанций вместе со своим префектом Асклепидотом на двух флотилиях приплыли в Британию и победили армию Аллекта, после чего все римские территории на северо-западе были восстановлены. После этого Констанцию пришлось столкнуться с агрессивным германским племенем алеманов в галльском городе Лингон, где варвары устроили ему шестичасовую блокаду, пока не подоспели его легионеры. Но для полного изгнания алеманов в свои леса он сражался с ними у города Виндоннисы (ныне Виндиш в Швейцарии), после чего построил несколько пограничных крепостей между городом Майнцем и Боденским озером, получившим еще название Констанского.

О скромности и проницательности Констанция ходили поучительные легенды. Языческий историк Европий писал о нем: «Он был не только любим, но в Галлии даже почитался наравне с богами и особенно за то, что в его правление избавились, наконец, от Диоклетианова опасного безумия и от Максимиановой кровожадной безрассудности» («Краткая история от основания города», 364 г.).

Интересный метод кадровой политики один раз применил Констанций. Однажды он собрал всех чиновников своего двора и потребовал принести жертву языческим богам, а за отказ это сделать угрожал отставкой. Не особенно удивились подчиненные Констанция, потому что такие проверки нередко устраивали правители языческих времен. Конечно, цезарь Галлии знал, кто в его подчинении исповедует христианство, а кто язычество, хотя бы потому, что обе группы часто боролись друг с другом за влияние при дворе, а религиозные убеждения самого Констанция были не очень внятны. У нас нет свидетельств о том, что он был христианином, но он совершенно точно не был и антихристианином и, скорее всего, исповедовал солярный монотеизм, как это было очень модно среди образованных воинов того времени. Для многих язычников солярный монотеизм, непосредственно связанный с модными культами Митры и Гелиогабала, был слишком отвлеченной религией, подобно элитарному неоплатонизму и даже самому христианству, которое любому поклоннику десятка антропоморфных и зооморфных богов представлялось чем-то весьма умозрительным. Кроме того, остается открытым вопрос о периоде воцерковления Елены, прожившей с ним целых двадцать лет и так или иначе пытавшейся влиять на мировоззрение мужа. В любом случае можно сказать, что типичным язычником Констанций не был — слишком хорошо он относился к христианству, даже когда самому это могло стоить власти и жизни после эдиктов 303–304 годов… Итак, многие чиновники принесли жертвы богам по его настоянию, и как выяснилось, среди них были те, которые до сих пор изображали из себя противников многобожия. Именно это и требовалось Констанцию: всех тех, кто пошел против своей совести, он отправил в отставку, а отказавшихся участвовать в жертвоприношениях христиан вернул и приблизил к себе. Так он обеспечил своему двору весьма благонадежных чиновников.

Диоклетиан упрекал Констанция в том, что он недостаточно копит государственные богатства, что его казна пуста, и однажды послал к нему по этому поводу целую инспекцию. Констанций славился тем, что не обирал население и даже богачей, справедливо считая, что если люди не будут видеть во власти грабителя, то они больше будут ее поддерживать. Но инспекция Диоклетиана грозила большими неприятностями. Тогда Констанций созвал всех известных ему людей с состоянием и сказал, что только теперь наступил тот момент, когда ему очень нужны деньги. За несколько часов его казна наполнилась золотом, серебром и разными драгоценностями, поэтому цезарю было что показать инспекторам Диоклетиана. Когда они вернулись в Никомедию, Констанций возвратил все богатство их прежним владельцам, что приятно шокировало их всех, а его авторитет еще больше укрепился.

Когда в 305 году Констанций стал августом, ему досталась вся западная часть Империи, включая не только Галлию, но также Италию и Африку, а Галерий получил, соответственно, все восточные территории. Однако к всеобщему удивлению, но вполне подтверждая свою репутацию скромного человека, Констанций отказался от Италии и Африки, оставшись в прежних границах своего кесарства. С одной стороны, этот поступок вызывает к нему симпатию, потому что иные на его месте сразу начинали бороться за еще большую власть и буквально сходили с ума. Но с другой стороны, сколько жизней христианских мучеников было бы сохранено, если бы он не отдавал эти территории ненавистнику Церкви Галерию? И насколько легче бы было его сыну Константину взять власть в Империи, если бы город Рим, всю Италию и Африку он получил по закону преемства, а не в результате грядущих сражений?

При этом нельзя сказать, что Констанций совсем не думал о наследнике. Когда Констанций и Галерий были провозглашены августами, то они с самого начала оказались в несколько неравном положении. Констанций все время проводил на обоих берегах Mare Britanicum (пролива Ла-Манш), а Галерий уже несколько лет все время терся вокруг Диоклетиана и участвовал во всех его мероприятиях. Оба августа находились на разных концах Европы, только Галерий был в эпицентре власти, а Констанций на периферии. Поэтому именно Галерий предложил заболевающему Диоклетиану свои кандидатуры на должности цезарей — это были не самые авторитетные полководцы Флавий Валерий Север и Максимин Даза.

В 306 году в Британии началось волнение пиктов и скотов, и Констанций отправился в поход против них, но в июле заболел и слег в своей резиденции Эборакуме (Йорке). В этот момент он решил увидеть своего сына, который много лет провел при дворах Диоклетиана и Галерия, и которому все равно уже не было никакого смысла там оставаться, и поэтому он послал коллеге-августу письмо с просьбой отправить к нему Константина. Как нетрудно было догадаться, просьба Констанция не очень понравилась Галерию, решившему отныне начать свою большую игру, хотя что может быть плохо в том, что отец зовет к себе своего сына? Возвращение к отцу для Константина стало первым большим приключением в его политической жизни, о котором мы еще вспомним. Когда Константин прибыл к отцу, он был уже при смерти. Интересно, что еще в 211 году в этом же британском городе умер Септимий Север.

Войска Констанция тут же провозгласили его сына августом, и так началось восхождение Константина на небосклон всемирной истории.

 

22. Константин против Галерия

Константину было около двадцати лет, когда он, как сын цезаря Констанция, оказался при дворе императора Диоклетиана в Никомедии. Для будущего политика Римской империи ничего более перспективного нельзя себе представить: к тридцати годам он знал жизнь императорского двора, был знаком со всеми веяниями большой политики, имел опыт войны с разными врагами Рима, мог сравнить образ жизни греков, европейских варваров и азиатов и, конечно же, мог оценить реальное влияние каждой религии во всем государстве. На момент смерти Констанция он уже был первым трибуном. В 302 году Константин участвовал в походе Диоклетиана на Восток и был назначен первым порядковым трибуном (tribunus primi ordinus), после чего участвовал в походах цезаря Галерия по Дунаю. В 303 году Константин женился на девушке Минервине, которая в 305 году родила ему сына по имени Крисп. Мы практически ничего не знаем об этой жене Константина, зато знаем историю ее сына.

Положение Константина при дворе Диоклетиана и Галерия, как и любого потенциального конкурента за власть, было достаточно опасным. В первую очередь Константин имел все основания опасаться самого Галерия как наиболее активного и весьма агрессивного политика, очевидно готовящего себя в будущие августы. Из всех же соперников цезаря Галерия наиболее вероятным был именно Константин, поскольку он был сыном цезаря Констанция, и всем было ясно, что характер молодого полководца порядком отличается от характера своего отца. Если попытаться определить разницу между ними, то можно сказать, что там, где Констанций готов сделать несколько шагов назад и остановиться, Константин совершит несколько шагов вперед, чтобы пойти еще дальше, а если он и отступит на несколько шагов назад, то только для того, чтобы совершить еще больше шагов вперед, чем любой его соперник. По Констанцию было видно, что он несколько тяготится своей властью и что он вряд ли вообще мечтал о таком высоком положении; по Константину же этого никак нельзя было сказать. При этом Константин ни в коем случае не был ни алармистом, ни маниакальным властолюбцем, подобно всем своим будущим соперникам. Гений Константина заключался в уникальном сочетании дерзновенной силы, с одной стороны, и трезвой, рассудительной дальновидности — с другой, что и обеспечило ему, с его собственной стороны, если исключить прочие факторы, победу над всеми противниками.

Галерий осознавал эти достоинства Константина и не знал, как устранить его, — однажды он как бы понарошку толкнул его в клетку со зверями, но сильный и проворный сын галльского цезаря освободился из нее живым. Про него также рассказывали, что однажды он в одиночку победил напавшего на него варвара. Иными словами, убить Константина Галерию было нелегко. Когда же в 305 году Галерий стал августом и получил просьбу Констанция вернуть к нему сына, он был вне себя от ярости. Вернуть Константина отцу, ставшему теперь августом Запада, означало для Галерия предоставить Константину все шансы стать его официальным конкурентом в борьбе за римскую власть. Ведь дело не только в способностях Константина, но и в его политической осведомленности о реальном раскладе сил и настроениях в Никомедии.

Хочется спросить: а почему бы Галерию не сделать из Константина своего союзника и не править державой вместе после смерти Констанция? На этот вопрос может быть три ответа, и каждый дополняет другой. Во-первых, Галерий, скорее всего, сам хотел править всей Империей единолично или, по крайней мере, соблюдая видимость тетрархии со своими марионетками в других префектурах. Именно для этого он предложил Диоклетиану своих кандидатов Флавия Севера и Максимина Дазу. Во-вторых, он мог приписывать Константину те же желания абсолютной власти, какие были у него, что весьма свойственно подобным натурам. Поэтому он унижал Константина, чем действительно превращал его в своего врага, а теперь еще боялся, что созданный им самим враг будет мстить ему при первой же возможности. Наконец, в-третьих, Галерий прекрасно знал, что его религиозная политика диаметрально противоположна политике Констанция, а следовательно, и его сына, не замеченного в особом неприятии христианства, и поэтому их конфликт получал идеологическое обоснование.

Цезарь Гай Галерий Валерий Максимиан Август (250–311) родился в Дакии, около Сердики (ныне столица Болгарии город София), в очень простой сельской семье, причем задунайского происхождения, потому что его мать, ярая язычница, бежала оттуда на юг, спасаясь от нашествия племени карпов, еще более диких, чем были сами дакийцы. Поскольку его мать звали Ромулой, то в будущем он назовет свою родину в Дакии Ромуальской страной. Все свое детство Галерий пас скот, за что получил прозвище Арментарий (Скотовод). Оказавшись в римской армии, которая любому варвару во все времена давала возможность кардинально изменить свой социальный статус, разбогатеть и увидеть мир, Галерий прославился, с одной стороны, своей выносливостью и исполнительностью, а с другой — чрезвычайной дикостью нравов. Поэтому про него ходил миф, что его пресловутая мать родила его от дракона. Сам он поддерживал другой миф, а именно что он родился от бога войны Марса. Управляя Балканами с 293 года в качестве цезаря, он чувствовал себя как дома, где он мог найти общий язык и с римскими солдатами, и с местными варварами. В его подчинение также входили рафинированная Эллада и Крит, но к ним он был холоден, да и что было делать там воинственному сатрапу, поставленному на подавление мятежей и охрану границ. Когда в 296 году Персия напала на Армению, бывшую с 287 года сателлитом Римской империи, Диоклетиан послал в Месопотамию против персов легионы Галерия, потерпевшие там неожиданное поражение, после чего Галерий бежал навстречу войскам Диоклетиана, наступающему на персов из Антиохии. В наказание за поражение Диоклетиан заставил Галерия идти пешком за его каретой целую милю, что последний вряд ли мог забыть, учитывая его характер. Через год легионы Галерия не только победили персов, но и вернули пять утраченных при Валериане провинций по ту сторону Тигра. Это событие заставило Персию надолго перестать тревожить римские границы, а самого Галерия окончательно сделало первым фаворитом Диоклетиана. По Аактанцию, более бесчеловечного варвара на римском престоле не существовало: Галерий держал медведей для травли своих пленников и бросал связанных христиан на горящие угли, а сам смотрел на мучения этих людей, наслаждаясь трапезой. В довершение всего он не скрывал симпатии к персидским порядкам, где каждый человек признавался рабом царя, и хотел ввести аналогичные порядки в Риме. Следует заметить, что если Диоклетиан действительно хотел возродить дух римской национальной традиции, то Галерий мешал ему в этом несравнимо больше, чем все мировое христианство.

В 305 году исполнилось двадцать лет правлению Диоклетиана, и, по старому имперскому обычаю широко отмечать десятилетие каждого правления, ему пришлось отправиться в Рим устраивать там широкие народные гулянья. «Пришлось», потому что, вопреки гипотезе о влюбленности Диоклетиана в римские традиции, в самом Риме он практически не бывал и не собирался туда, но вот эти самые традиции заставили его потратить казну и самому уехать в «далекую» Италию. Подарком городу, конечно, были его роскошные термы, ставшие предметом всеобщего обсуждения, но вот сами празднества показались пресыщенным римлянам скромными до неприличия и авторитет его власти в этом городе резко упал.

В итоге его правление, относительно славное до некоторых пор, запомнилось консервативным римлянам презрением к их национальным традициям, а христианам — самыми страшными гонениями в трехсотлетней истории Церкви. На этом психологическом фоне Диоклетиан и Максимиан в обещанный срок подали в отставку и провозгласили августами Констанция и Галерия, последний, как уже было сказано, выдвинул в цезари своих приятелей Севера и Максимина Дазу.

По Лактанцию, Галерий получил от Диоклетиана формальное одобрение этих кандидатур, но не получил морального — бывший император признал их совсем не годными, а первого назвал пропойцей и танцором, обратившим день в ночь, а ночь в день. При этом Галерий поставил Диоклетиана перед фактом, что уже отправил Севера в Медиолан к Максимиану получить от него пурпурный плащ — атрибут любого императора. По Галерию, цезарь Север должен был управлять теми частями Запада, от которых недальновидно отказался август Констанций, то есть Италией и Африкой. Для этого Север был официально усыновлен Констанцием, почему и получил имя Флавий, а также имя Валерий как приемный член рода Диоклетиана. Таким образом появился новый цезарь Флавий Валерий Север И, управляющий Италией и Африкой.

Так же как и Север, другой новоявленный цезарь Максимин Даза был известен армии не более как приятель Галерия, хотя мы знаем о нем больше: он был сыном сестры Галерия, родившимся в 270 году, все детство также был пастухом, а впоследствии был усыновлен своим дядей, благодаря которому быстро дослужился до должности военного трибуна. Когда его, к всеобщей неожиданности, объявили цезарем, то он взял имя Гай Валерий Галерий Максимин II Даза, или Дайа (Daia), и еще больше скрепил союз с Галерием, выдав свою дочь за его сына. В качестве управляемой территории он получил Египет и Сирию.

Для Константина, оказавшегося в положении заложника при дворе Галерия, сложившаяся ситуация была катастрофической, у него не было возможности влиять на какие-либо решения, а поднимать мятеж, пользуясь популярностью среди легионеров, подобно очень многим правителям из римской истории, он не хотел, и правильно делал: если начать свое правление с переворота, то где гарантий, что оно не закончится переворотом? При этом оставаться при Галерии было смерти подобно, потому что как политику — а он решил быть политиком — ему здесь ничего не светило, а как человеку угрожала опасность убийства со стороны нового августа.

Галерий поставил в известность Константина, что не собирается отпускать его в Рим, но после длительных препираний дал государственную печать и сказал, что к утру издаст приказ о его отправке к коллеге-августу. Но Константин достаточно хорошо знал Галерия, чтобы поверить ему, и поэтому после совместной вечерней трапезы, когда август отошел ко сну, он тайно удалился из дворца и направился в Британию.

Теперь уже, post factum, можем отдать себе отчет в том, как много зависело от быстроты его ног. Кратчайший путь в Британию лежал через Центральную Европу и Галлию. По пути неизбежно придется пройти провинцию Реций к северу от Альп, которая принадлежала новоиспеченному цезарю Северу: если Галерий пошлет ему письма с приказом арестовать или просто убить по дороге Константина, то его провал неминуем. Почтовая система Римской империи, созданная Августом и усовершенствованная Адрианом, была одним из самых основательных достижений римской цивилизации и отменно работала. Как обладатель государственной печати, Константин имел право брать себе лучших лошадей и на самые дальние расстояния, то есть на двести километров. Это означало, что максимум каждые двести километров ему нужно отдавать лошадей на почтовые станции, чтобы брать новых. Однако он знал, что, как только во дворце Галерия заметят его исчезновение, благодаря имперской почтовой системе Север, да и не только он, очень быстро получит смертоносный приказ. Поэтому он решил перебить ноги всем лошадям на всех почтовых станциях, чем парализовал на длительное время почтовую систему, но смог добраться до Британии и в последний момент увидеть своего умирающего отца. Констанций всем дал понять, что хочет видеть Константина своим преемником.

Легионеры Констанция с радостью не только признали власть Константина в качестве цезаря, но даже провозгласили его августом. Сам Константин прекрасно понимал, что это не совсем тот путь прихода к власти, на который он рассчитывал, но пойти против доброй воли оказавшихся в его подчинении войск было бы совсем неразумно. Если бы Константин был равнодушен к Риму, то он мог бы организовать очередную «Галльскую империю», и нет никаких гарантий, что в возникающей на глазах системе многовластия он бы не оказал достойное сопротивления войскам какого-нибудь Севера. Но Константин осознавал себя политиком Римской империи и уже имел свое собственное видение того, как она должна развиваться в будущем. В то же время на данный момент у него ничего не было, кроме галльских войск, и фактически он оказался перед тем страшным выбором, перед которым нередко оказываются большие политики: или взять власть в свои руки, или быть убитым. Но тут его репутация разумного и милостивого военачальника, удвоенная аналогичной славой его отца, стала работать на него — легионы самого Галерия начали волноваться по поводу сомнительных Севера и Дазы и тоже признали августом Константина! Назревающая ситуация напоминала классические сюжеты очередной римской смуты. Двадцать лет Диоклетиановой стабильности показались наивным сном.

Однако Галерий понял, что начинать свое августовство с гражданской войны не стоит, и принял половинчатое решение, признав Константина цезарем Запада, то есть Галлии и Британии, который отныне должен подчиняться августу Запада Флавию Северу. Казалось, это было начало нового стабильного двадцатилетия, когда август Галерий с цезарем Дазой будут править Востоком, а август Север с цезарем Константином Западом. Возможно, так бы оно и было, если бы не роковая страсть к власти над другими людьми…

Провозглашение Константина цезарем Запада было восстановлением справедливого порядка, потому что он был наследником августа Констанция, чье мнение в вопросе о новых цезарях было полностью проигнорировано. Ведь по системе тетрархии через каждые двадцать лет новые августы должны назначать новых цезарей, а это возможно только в том случае, если сами августы находятся друг с другом в хороших отношениях и согласовывают свои кандидатуры. Во всяком случае, каждый из них имеет моральное право настаивать на кандидатуре одного цезаря, но никак не двух. Галерий нарушил эти очевидные неписаные правила, не спросив мнения Констанция, и это говорит о том, что либо он ожидал его скорой смерти, либо вообще решил отнестись к нему как к смиренному чудаку, довольствующемуся своими далекими от Рима и от Никомедии провинциями. И ведь нельзя сказать, что Констанций Хлор не давал повода так его воспринимать. Но одно дело — отец, а другое — сын. Константин своими действиями напомнил Галерию, что он живет в государстве, где все-таки есть определенные моральные принципы, без которых говорить о каком-то культурном превосходстве Рима над варварами просто невозможно.

Как только Константин занял трон своего отца, он очень быстро освоился в галльских и британских делах, поскольку в усмирении местных варваров и их романизации заключалась главная миссия любого цезаря Запада. В течение нескольких дней он остановил очередное вторжение франков и алеманов, но при этом интересно, что, по историку Аврелию Виктору, вождь алеманнов Эрок сопровождал Константина для его защиты и участвовал в его провозглашении цезарем («О цезарях», 41 г.). Отсюда можно заключить, что некоторые вожди германских и галльских племен не только смирялись с господством римлян, но даже сотрудничали с ними, в частности, в целях сопротивления другим племенам.

 

23. Максенций против Флавия Севера

Между тем среди имперской политической элиты еще нашлись люди, решившие, что их обделили вниманием при назначении новых цезарей, — это была семья бывшего августа Запада Максимиана Геркулия и его сына Максенция, женатого на дочери Галерия Максимилле, все последние годы живущего в Риме на правах частного лица. Если Галерий был обязан посоветоваться с коллегой-августом Констанцием о назначении новых цезарей, то советоваться с Максимианом не было никакой необходимости. Новые августы совсем не обязаны были согласовывать с предыдущими своих цезарей, но только друг с другом. Поскольку систему тетрархии создал Диоклетиан и привел Галерия к власти, то из чувства благодарности и политеса Галерий должен был обсудить своих цезарей с Диоклетианом, что, как мы помним, он и сделал, о чем у Лактанция сохранился известный рассказ. Также имело бы смысл доверительно поговорить на эту тему с Максимианом, хотя уже и не обязательно. Но если Галерий игнорировал позицию коллеги-августа, то мнение Максимиана ему было тем более не так интересно.

Всем было хорошо известно, что Максимиан Геркулий сопротивлялся идее сменить правителей тетрархии и не раз горячо спорил с ее основателем по этому поводу. Оказаться в один день обычным гражданином после того, как ты двадцать лет правил почти всем Западным Средиземноморьем, согласится далеко не каждый, а Максимиан в своем понимании ценностей римского права не далеко ушел от Галерия. В итоге семья Максимиана решила вспомнить «старые добрые времена» солдатских переворотов, и 28 октября 306 года Максенций был провозглашен в Риме императором с титулом цезаря. Таким образом Максенций стал править Италией, Испанией и частью Африки, которыми до него правил его отец.

Схема захвата власти у Максенция была довольно узнаваемая. Август Галерий с первых шагов своего правления начал заниматься фискальной политикой и, в частности, решил основательно обложить чопорных римлян большим налогом за только что построенные Диоклетианом термы. Во всяком случае, по Риму пополз такой неприятный слух, и нужно только представить себе, какие это были обложения и какова была психология римлян, если в городе начались настоящие беспорядки и преторианская гвардия вновь почувствовала себя субъектом мировой истории. Однако на этом узнаваемость заканчивается, потому что у преторианцев была еще одна, беспрецедентная до сих пор причина, заставившая их поднять мятеж. Дело в том, что еще Диоклетиан низвел римскую преторианскую гвардию до уровня обычного городского гарнизона в силу ее ненужности, а также и потенциальной опасности, хорошо известной ему по всей истории III века. Новый август Север пошел еще дальше и приказал распустить этот гарнизон вообще, но только он не подумал, как бы деликатнее и безопаснее для общества и себя самого оформить этот роспуск. Поэтому у преторианцев появилась самая веская причина за всю историю своих политических игр вспомнить ратное дело, а заявление «наследного принца» Максенция о готовности сохранить преторианскую гвардию в случае своей победы спровоцировало необратимые события.

Так город Рим впервые за двадцать два года напомнил о своем политическом значении.

Реакция Галерия и Севера на переворот в Риме была самой естественной — на историческую столицу Империи из Медиолана отправились войска, поддержанные всей Северной Италией. Но вдруг выяснилось, что многие легионеры Севера симпатизируют Максенцию, а его агенты буквально разлагают армию своей пропагандой. Если не считать фискальных мер, интересующих в большей степени римских обывателей, легионеры поддерживали Максенция, во-первых, потому что они воспринимали его как законного наследника своего отца, сохранившего к себе достаточное уважение среди италийских солдат, а во-вторых, потому, что прецедент с запретом преторианской гвардии по определению не мог добавить популярности новому правителю в военной среде. Поэтому, когда легионеры Севера дошли до ворот Рима, они подняли бунт, обратили свое оружие против самого августа. Значительную подрывную роль сыграл префект претория Севера Ануллин, тайно подкупающий солдат ради того, чтобы они дезертировали из похода. Оставшись с немногочисленным войском, Северу пришлось ретироваться обратно, и он заперся в городе Равенне, известном своими крепкими стенами. Не прошло и нескольких дней, как на авансцену римской политики вернулся сам Максимиан, с полным знанием дела решивший помочь сыну и осадить Равенну. Взять этот город приступом было совершенно невозможно, и Максимиан решил заслать в этот город своих шпионов, которые должны были добраться до самого Севера и убедить его в том, что Равенна недовольна им и его скоро убьют заговорщики, хорошо скрывающиеся в его ближайшем окружении, и поэтому ему лучше сдаться Максимиану.

Насколько же комична ситуация, когда прибывшие из-за могучей крепостной стены осажденного города настоящие шпионы, настойчиво объясняют кесарю, что его подлинные недоброжелатели находятся за соседней стенкой. Но еще более комичной выглядит эта ситуация, когда кесарь им верит и бежит в объятия подлинного противника, до сих пор не скрывавшего своей враждебности. Именно так и поступил август Запада Флавий Валерий Север II, после чего его арестовали, привезли в заточение в Рим, где Максенций держал его в качестве заложника.

Когда Галерий в апреле 307 года привел свои войска под стены Рима, его зять Максенций казнил Севера, а по другой версии, вынудил его покончить собой. Место августа Запада оказалось вакантным. В отрядах Галерия у стен Рима начался тот же ропот, что и в рядах Севера, — Максенций становился слишком популярным в армии, фактически отказавшейся брать Вечный город. Галерий еле упросил нескольких воинов сопроводить его назад, чтобы не быть убитым по дороге. Такого унизительного, а главное — абсурдного поражения он еще не знал, оно затмило в его сознании и память о том, как ему пришлось бежать за каретой Диоклетиана, и о том, как сын Констанция смог ускользнуть из его дворца, нарушив все его планы на будущее. Максенций крепко обосновался в Риме, дав жесткий отпор уже двум тетрархам.

Констанций I Хлор — отец Константина. Музей изобразительных искусств им. A.C. Пушкина. Москва

Император Константин I. Музей Метрополитен. Нью-Йорк

Флавия Юлия Елена — мать Константина. Капитолийский музей. Рим

Константин Великий приносит Город в дар Богородице. Фрагмент мозаики храма Святой Софии в Константинополе

Монета Константина Великого, посвященная основанию Константинополя

Монета Константина Великого, отчеканенная для оплаты работ по строительству Константинополя

Арка Галериуса в Фессалониках. Гравюра XIX в.

Монета Максимиана

Видение Креста Константину. Фрагмент. Школа Рафаэля

Максентиус. Дрезденский музей

Битва у Мульвиева моста. Неизвестный художник

Битва на Мульвиевом мосту. Школа Рафаэля

Максимин Даза. Музей изобразительных искусств им. A.C. Пушкина. Москва

Константин Великий. Гравюра XVI в.

Монета Лициния

Арка Константина. Художник Каналетто

Первый Вселенский Никейский собор. Художник В.И. Суриков

Константин Великий на Никейском соборе. Сожжение арианских книг

Колосс Константина. Фрагменты. Палаццо Консерваторов. Рим

Флавия Максима Фауста. Лувр. Париж

Константин Великий. Капитолийский музей. Рим

Святые Константин и Елена вокруг Животворящего Креста Господня. Художник В.К. Сазонов

Крещение Константина. Фрагмент. Школа Рафаэля

Святая Елена. Художник Чима да Конельяно

Обретение Креста Господня. Художник А. Гадди

Статуя Константина I в Йорке

Святая Елена и святой Константин. Северный фасад храма Христа Спасителя. Москва

С этого момента Римская империя впервые со времен «тридцати тиранов» оказалась в ситуации настоящей гражданской войны, и ее источником была не какая-нибудь периферия, а сам Рим, оккупированный семьей бывшего правителя. Мир между кланами Максимиана и Галерия был невозможен, потому что они преследовали прямо противоположные цели и никто бы из них не признал власти друг друга. Теоретически у клана Максимиана были шансы перекроить тетрахию по-своему, но для этого им нужно было разбить Галерия, заручившись поддержкой всех его потенциальных и актуальных врагов. Поэтому Максимиан начал делать недвусмысленные пассы в сторону Константина, коего он до сих пор в упор не замечал. Но он ошибся — ошибся не столько с Константином, сколько с самого начала своей кампании, потому что вся она от начала и до конца была построена на одной только маниакальной жажде власти, а не на какой-либо обсуждаемой политической программе. В этом отношении он был антиподом своего бывшего коллеги и благодетеля Диоклетиана — даже странно, что основатель тетрархии именно его в свое время сделал августом Запада на двадцать лет. Теперь они оба носили символические титулы «старших августов», но если Диоклетиан ушел на покой в родной город Солону на Адриатическом побережье Балкан (ныне город Сплит в Хорватии), где его самым любимым занятием было выращивание капусты и других овощей, то Максимиан вернулся в большую политику с мечом и на коне.

 

24. Максимиан Геркулий против всех

Главной ошибкой Максимиана была ставка на своего сына: сначала они торжественно признали друг друга августами, но потом выяснилось, что Максенций совершенно не собирался делиться властью с отцом и после нескольких скандалов выгнал его из Рима. Конечно, Максимиан сам жаждал власти и явно хотел показать сыну свое место, а по другой версии, даже составил заговор против него, но он придавал власти сына хотя бы видимость легитимности, без которой новый хозяин Рима становился абсолютным узурпатором. Трудно вообразить, какова была моральная атмосфера в этой семье, если отец с сыном на глазах всего мира готовы были буквально растерзать друг друга в борьбе за власть! Впрочем, если они верили в языческих богов греко-римского Олимпа, то у них было с кого брать пример родственных отношений.

Можно представить себе состояние стареющего Максимиана, который после этого сверхъестественного провала отправился в Иллирию, но Галерий выгнал его оттуда. За последним шансом он поехал к самому Константину в Южную Галлию, в город Арелат (ныне Арль), где наследник Констанция принял его крайне учтиво, как его давно уже никто не принимал. Растроганный и воспрянувший духом Максимиан предложил Константину взять в жены свою дочь по имени Фауста и провозгласил его августом на правах «старшего августа» и отца самопровозглашенного цезаря Максенция. Эти подарки Максимиана ставили перед Константином сложную дилемму — чью сторону выбрать, законного Галерия или нарушивших все законы Максимиана и Максенция? В нравственном плане, тем более в отношении к христианам, оба были чудовищами, если такие метафоры позволительны, и никаких иллюзий на этот счет Константин, конечно, не питал. Но при всех очевидных пороках клана Максимиана, которым и кланом-то давно перестал быть, Константин вполне мог осознавать следующие обстоятельства. Во-первых, клан Галерия не только не собирается делиться с ним властью, а угрюмо терпит его существование на белом свете, и при первой же возможности между ними неизбежно разразится война, в которой за Константином будет Галлия, а за Галерием весь средиземноморский Восток. Во-вторых, тетрархия уже подорвана, и восстанавливать ее вместе с Галерием можно только себе во вред, а новые игроки на этом поле, не связанные с Галерием, могут стать его союзниками. В-третьих, сила Максенция держится на национально-консервативных настроениях италийцев, то есть солдат и обывателей соседней с Галлией страны, и все вместе они могли бы составить хороший фронт против галериевского Востока. Поэтому предложения Максимиана были тем самым политическим шансом, каким совсем недавно было само решение бежать от Галерия к отцу. Поэтому Константин, как некогда его отец, принимает сугубо политическое решение расстаться с Минервиной и жениться на Фаусте, чем еще больше укрепить свой статус августа, которым его величали войска Галлии, а теперь еще должны будут величать войска всего Запада. Так Константин женился на сестре свой мачехи, а Максимиан обрел перспективного зятя. Теперь Геркулий живет в одном дворце с Константином на правах члена семьи, но трудно поверить, что он довольствовался этой мирной и незаметной жизнью…

В сложившейся ситуации Галерий, в свою очередь, тоже понимал, что Империя фактически раскололась на две части и что если бойкот между ними будет продолжаться еще несколько лет, а может быть, и несколько дней, то разразится война, победителем в которой может оказаться кто угодно. В 307 году Галерий назначает себе нового цезаря — полководца Лициния, своего самого большого приятеля, с которым они сблизились во время похода против персов. Для Галерия назначение Лициния цезарем было весьма вынужденным шагом, поскольку он настолько ценил своего друга, что готовил его в августы Запада. Именно поэтому он не предложил Лициния в 305 году Диоклетиану в качестве нового цезаря, так как держал его для более важного дела. Север и Даза в восприятии Галерия были ограниченными посредственностями, которых можно использовать как марионеток. Лициния же он считал равным себе другом, достойным самого высокого титула в имперской иерархии. Вот кто должен был, с точки зрения Галерия, быть на месте Константина — Лициний, и несложно догадаться, как последний в связи с этим относился к сыну Констанция. Назначение Лициния августом Запада решило бы для него все вопросы, и его люди управляли бы всеми частями Империи. Поэтому он предпринимает совершенно экстраординарное решение для такого алармиста, каким он был до сих пор, и в 308 году посылает всем цезарям и августам предложение собраться в городе Карнунтуме на Дунае (центр Верхней Паннонии, ныне под Веной), чтобы обсудить дальнейшую судьбу каждого из них.

Съезд тетрархов был исключительным событием в истории Империи. Галерий привез с собой самого Диоклетиана как старого авторитета для придания всему собранию большей моральной легитимности. В результате столь судьбоносной встречи было принято общее решение, что августом Востока остается Галерий, а при нем цезарь Максимин Даза; августом Запада Лициний, а при нем цезарь Константин. Максимиану официально предложили уйти на покой, а Максенция все участники съезда безоговорочно признали узурпатором. Когда же все осторожно спросили у Диоклетиана, нет ли у него желания вернуться в большую политику, основатель тетрархии ответил, что если бы они все увидели, какая у него на огороде растет капуста, то не стали бы задавать этот вопрос.

Съезд в Карнунтуме 308 года обернулся для Константина поражением его интересов, но это высокое собрание было воплощением максимальной легитимности, которую только можно было себе представить на тот момент. Он не мог не признать, что его величание августом не имеет формальноправовых оснований. И он тем более не мог не признать, что Максенций был очевидным узурпатором. Правда, для него самого не было никакого толку от Максенция, который с первых дней своего пребывания в Риме воспроизвел все самые худшие черты любого тирана-временщика и даже поссорился с собственным отцом, проживающим в доме Константина. Однако несравнимо больше, чем фактический запрет на союз с эфемерным кланом Максимиана, Константина волновало то, что теперь он должен соблюдать субординацию по отношению к этому ставленнику Галерия Лицинию, во всем похожему на своего друга. На собрании в Карнунтуме Константин и Максимин Даза выразили свое недовольство назначением Лициния августом, и Галерий предложил каждому из них звание «сына августа», что не имело никакого смысла. Константин вернулся в Галлию с пониманием того, что быть зачинателем очередной смуты он не будет, и сосредоточился на борьбе с варварами, которые все время тревожили рейнскую границу.

В 308 году была предпринята огромная вылазка германских племен — франков, алеманнов и бруктеров, — и он продолжал дело своего отца в этом направлении. Казалось бы, если не считать неизбежной стычки с Максенцием, Империя вновь должна была бы погрузиться в мир и порядок, но разве такое возможно, если хоть кто-то из тетрархов, нынешних или бывших, чувствует себя обделенным? Именно это и произошло. Обделенными почувствовали себя, во-первых, Максимиан, что совсем неудивительно, а во-вторых, Максимин Даза, до сих пор никак себя не проявлявший.

В 310 году Максимин Даза собрал свои войска и сам себя провозгласил августом, поставив тем самым всю Империю перед фактом. Галерий к этому времени уже ни о чем так не думал, как о порядке и тишине, и поэтому смирился с этим, подтвердив самопровозглашение Максимина.

Тогда же на другом конце Средиземноморья произошло другое знаменательное событие. Константин долго не появлялся у себя в Арелате, потому что все время проводил на Рейне в боях с германцами, и заскучавший Максимиан объявил всем о том, что Константин погиб. Он захватил власть на правах его тестя.

Управлять у Максимиана получалось очень плохо, потому что большинство легионеров не верили ему и ждали своего августа, как они его сами называли с 306 года. Когда же Константин вернулся, Максимиан в ужасе бежал в Массилию (ныне Марсель), где пытался установить свой режим, но, когда войска Константина подошли к стенам города, его жители сами открыли ворота, и Максимиан оказался в плену у зятя.

Константин не отомстил Максимиану, а только лишил императорских регалий и оставил его в своем дворце, понимая, что сама жизнь Геркулия после этого будет ему наказанием.

Но он слишком хорошо думал о Максимиане. Придя в себя после этого позора, Геркулий вновь решил убить Константина и сам был настолько наивен, что решил вовлечь в свои планы дочь Фаусту. Но жена Константина не стала его предавать. Самое смешное, что Максимиан обещал Фаусте новых женихов, как будто на тот момент во всей Империи циничной карьеристке можно было найти более завидного мужа, чем Константин. Поэтому Фауста рассказывает об этих планах отца Константину, и они инсценируют следующую сцену: Геркулий получает гарантии от дочери, что сможет убить зятя, и ночью пробирается в его спальню, где все двери открыты — заходи кто хочет. Максимиан подходит к кровати Константина и вонзает нож в лежащее под одеялом тело, после чего с победным криком выбегает во двор и сообщает всем, что убил императора! Не знал столь опытный в коварстве Максимиан, что вместо Константина он убил специально подложенного в кровать, приговоренного к смертной казни евнуха. Каково же было его оцепенение, когда он увидел, как из дворца вынесли чье-то окровавленное тело, а к нему навстречу идет Константин, окруженный многочисленной стражей… На сей раз помиловать тестя было уже невозможно — это было публичное покушение на жизнь императора, но даже в этом случае Константин предложил ему самому выбрать способ казни. Максимиан Геркулий покончил жизнь самоубийством, — так оборвалась жизнь августа, двадцать лет правившего Западом Империи и страстно желавшего продолжить это правление до конца своих дней.

Максимиан Геркулий был одним из самых жестоких гонителей Церкви, ведь он правил половиной Империи во время массового антицерковного террора 303–304 годов, и его смерть для всех христиан была знаковой. Вообще, может возникнуть впечатление, что среди всех этих «балканских» варваров-правителей начала IV века, не считая Констанция и Константина, шло настоящее соревнование в жестокости по отношению к христианам. Если подробно описывать те зверства, которые творили против Церкви Диоклетиан, Максимиан Геркулий, Галерий, Максенций, Максимин Даза и Лициний, то потребуется отдельная большая глава, содержание которой больше будет похоже на хронику садистских преступлений. При этом если для самого Диоклетиана антицерковные гонения были чисто политическим мероприятием, то все остальные в этой плеяде буквально наслаждались своей жестокостью… Однако развязал им руки именно Диоклетиан.

 

25. Эдикт Галерия

Зимой 310–311 годов Галерий очень сильно заболел неизвестной болезнью и сначала обратился за помощью к богам врачевания Аполлону и Асклепию, но они не помогли ему. У него возник страшный нарыв внизу детородного органа, откуда распространилась гниль по всему телу, и хотя лучшие врачи Империи делали все, чтобы его спасти, он умирал, изъедаемый червями, поселившимися в его организме.

Перед смертью неожиданно для всех Галерий издал в Никомедии эдикт, останавливающий репрессии против христиан и признающий их легитимность, почему он еще называется Никомедийским эдиктом. Эдикт Галерия 311 года ни в коем случае нельзя считать свидетельством его обращения к христианству — вполне возможно, он почувствовал какую-то правду христианства, но, скорее всего, он просто в своих страданиях и страхе перед смертью решил молить всех богов, в том числе и христианского.

В этом эдикте, полностью опубликованном у Лактанция («О смертях преследователей», 34), Галерий демонстрирует вопиющее непонимание христианства: во-первых, он представляет христианство чуть ли не как этническую религию, сохраняющую традиции каких-то «предков»; во-вторых, он прямо призывает христиан вернуться к каким-то древним обычаям, которые ими нарушены, и фактически осуждает их за исключительную приверженность собственной религии. Следовательно, для Галерия христианство оставалось некоей версией язычества, которое почему-то ставит себя в исключительное положение, но поскольку, как это следует из его эдикта, он желает установить порядок в государстве, то он готов снизойти до христиан, разрешить им открыто исповедовать свою религию и проводить свои собрания, за что они должны молить своего Бога о благополучии государства и не нарушать порядок, как будто христиане до сих пор были известны как какие-то несмышленые преступники.

Историческое значение Никомедийского эдикта состоит в официальном признании Империей христианства как легальной религии, а также в том, что к 311 году эта религия настолько укрепила свои позиции в обществе, что продолжать ее притеснения было уже небезопасно для общества в целом. Одновременно с этим все тетрархи не могли не видеть, что одним из преимуществ власти Константина, которого все больше уважают в разных регионах государства, является его расположение к христианству, и в этом отношении каждый тетрарх тоже должен как-то определяться.

Итак, к концу 311 года число потенциальных претендентов на власть в Империи сократилась — ушли из жизни Максимиан и Галерий, и все в страшных муках, о чем узнали многие христиане и язычники по всему Средиземноморью. Отныне государством управляли четыре августа, двое из которых были самозванцами — Максимин Даза и в еще большей степени Максенций. Заметим, что эдикт Галерия о легализации христианства фактически теперь распространялся только на Иллирию, потому что правящий Египтом и Сирией Максимин Даза ему не подчинился и продолжил свои репрессии, а Лициний, как август Запада, вообще не обязан был ему подчиняться. Что же касается положения христиан в Галлии и Британии, то, как мы понимаем, они там не знали гонений вот уже тридцать лет.