Небольшой кортеж, состоящий из повозки Феофано, военного фургона Цимисхия, двух фур с продовольствием и амуницией и эскорта из двадцати верховых связных, с восходом солнца отбыл с берегов Дуная в далекий Константинополь. Чтобы не ехать по неприветливой гористой Северной Фракии, военный проводник предложил Цимисхию более длинную, но и более удобную дорогу, которая вела через земли болгар, по долине реки Вардар, во вторую столицу империи Фессалонику — богатый торговый порт, связанный с западными странами. Оттуда уже можно было выехать прямо на константинопольскую дорогу, пролегавшую по зеленым низинам Македонии и Южной Фракии.

Чуть ли не в первый день пути под тем сомнительным предлогом, что ей надо ухаживать за раненым Цимисхием, Феофано перебралась в его фургон. С этого момента большой и тяжелый фургон, в котором ехал стратиг, превратился в их общую спальню, где Феофано было уже нетрудно совратить молодого человека, близости с которым она так добивалась. Под служившим им крышей просмоленным полотнищем, вдали от ужасов войны, отбросив все условности дворцового этикета, Феофано и Цимисхий соединили свои тела и души и тешили внезапно вспыхнувшую страсть, не заботясь о том, что сквозь грохот колес до солдат доносятся их любовные диалоги, их клятвы и бесстыдные стоны.

Экипаж Феофано пустовал на протяжении всего пути. Иногда во время остановки у почтовых башен, где устраивали привал для солдат и кормили лошадей, Феофано спускалась из фургона Цимисхия на землю; под распахивающейся длинной накидкой виднелось ее нагое тело, волосы императрицы были распущены по плечам, как у константинопольских портовых шлюх, порочное лицо говорило о пожиравшей ее страсти. Солдатам эскорта не верилось, что перед ними сама владычица Византии.

Когда кортеж вновь пускался в путь, фургон Цимисхия начинал подрагивать — то ли от выбоин на дороге, то ли от бурных ласк укрывшихся в нем любовников. Встревоженные возницы, до слуха которых доносились, словно из камеры пыток, приглушенные крики, обращали на них внимание следовавшего с кортежем лекаря, но тот предусмотрительно старался держаться в стороне.

По прибытии в Фессалонику, солдат, снабжавший путников провиантом, пополнил запасы свежих продуктов — мяса и овощей, велел наполнить мехи вином и водой, позаботился о смене белья. Кроме того, ему удалось раздобыть болгарского меда и фисташек, до которых была так охоча Феофано, считавшая, что они обладают возбуждающими свойствами. Во время этой стоянки, занявшей целый день, стратиг Фессалоникской фемы, не подозревавший о присутствии императрицы, явился с визитом к Цимисхию, но Цимисхий не пустил его в свой фургон, где спряталась Феофано, а сам спустился к местному военачальнику, что было истолковано последним, как проявление необычайной вежливости. Польщенный стратиг Фессалоники потом раструбил об этом по всему городу.

Когда кортеж пересекал полуостров Халкидики и путь его пролегал среди зеленых холмов Нижней Македонии, Феофано и Цимисхий, обессиленные своими бесконечными любовными ристалищами, решили несколько дней отдохнуть. Но их связь была настолько очевидной, что продолжала возбуждать любопытство солдат, старавшихся разнообразить сплетнями утомительный и долгий свой путь.

По прибытии в столицу Феофано захотела, чтобы Цимисхий, как то подобало ему по чину, переехал во Дворец. Но молодой стратиг проявил большую осмотрительность, чем его любовница.

— Мне лучше жить у себя в Халкидоне, на противоположном берегу Босфора. Нельзя доводить дело до скандала, — сказал он. -Придворных я боюсь больше, чем скифов, и предпочитаю иметь дело с саблями врага, чем с языком какого-нибудь евнуха.

— У прислуживающих мне евнухов языки отрезаны именно для того, чтобы они не могли болтать, — ответила Феофано.

— Вот если бы они были не только немыми, но еще слепыми и глухими, тогда я действительно мог бы не беспокоиться.

Феофано бросилась стратигу на грудь, стала осыпать его поцелуями и, наверное, залила бы слезами, если бы Небо наградило ее способностью плакать. Она заявила, что желает видеть его постоянно, днем и ночью, ибо без Цимисхия жизнь для нее потеряет всякий смысл.

— Мы должны быть осторожными, — снова сказал Цимисхий, — ведь двор — это змеиное гнездо, да и Никифор вот-вот вернется в Константинополь. Надеюсь, что солдаты эскорта, получившие от меня щедрые дары, будут держать язык за зубами. Я по опыту знаю, что лучше наградить людей, которые к тому же ни в чем не виноваты, чем наказать их, даже если они в чем-то провинились. Как поступать со своими солдатами, меня учить не надо, а вот с придворными, особенно с евнухами, я могу попасть впросак.

— Мне не привыкать к их интригам и злословию, но я знаю также, как нам себя от них обезопасить.

— Я найду место, где мы сможем встречаться вдали от нескромных взглядов, — сказал Цимисхий. — Фортуна всегда была ко мне благосклонна, правда, я ей в этом помогал. Несчастные люди в своих несчастьях повинны сами — я так считаю.

— Где же и как мы будем встречаться, если ты уедешь в Халкидон? Приближаются холода… — возразила Феофано, но не стала развивать свою мысль о том, что им, как птицам, нужно теплое и удобное гнездышко. Феофано знала, что есть слова, не вяжущиеся с ее обликом, и что в ее устах они могут прозвучать фальшиво. Цимисхий постарался ее успокоить:

— Я укрывал от холода тысячи солдат в самых тяжелых условиях, так неужели я не сумею позаботиться о нас двоих?

Константин Сириатос с огромным волнением ждал, когда вернется Феофано. Он мог бы облегчить душу, поделившись своими переживаниями с кем-нибудь из друзей-сирийцев, ему так нужно было говорить о ней, просто говорить, чтобы разобраться в своих чувствах, желаниях, страхах, неуверенности, но молчание было первой заповедью, преподанной ему евнухом, который устраивал их свидания с Феофано, и он знал, что совет евнуха— это приказ. Но вот стало известно, что императрица вернулась с берегов Дуная, а сам Никифор, отправив на родину Иоанна Цимисхия, остался на месте боевых действий. Среди солдат ходили всякие слухи о путешествии Цимисхия и Феофано в одном фургоне, но до Константина доходили лишь полунамеки и случайно оброненные фразы. Товарищи не передавали ему всех сплетен, но тревога и подозрения его все усиливались.

После целого дня муштры в палестре или на плацу, когда усталые солдаты, сморенные сном, затихали, Константин долго еще лежал на своей койке с открытыми глазами. Сон не шел к нему. Евнух же не торопился звать его на новое любовное свидание.

Прошла неделя после возвращения Феофано, и наконец евнух с еще большими, чем обычно, предосторожностями явился за ним, чтобы отвести в Зал Лебедей, где любовники встречались и раньше.

Константина насторожило поведение евнуха, который был не только более осторожен, чем обычно, но и как-то странно суетлив. К тому же Константин не чувствовал в нем больше сообщника, вкрадчивое и искательное поведение которого обнадеживало юношу, а после убийства оружейного мастера даже способствовало их сближению. Евнух держался с большей холодностью, и это особенно обеспокоило Константина, когда он оставил его одного дожидаться Феофано в маленьком зальце без окон. Юноша принялся мерить его шагами, время от времени останавливаясь и разглядывая лебедей, изображенных на стенах и на потолке. Впервые он разглядывал их так пристально и вдруг заметил, что лебединые головы по злой воле художника удивительно напоминают змеиные. Константин прогнал нехорошие мысли, посмотрелся в висевшее на стене зеркало и расчесал пятерней свои длинные белокурые волосы, которые Феофано так любила ерошить во время их любовных игр.

Наконец до слуха Константина донеслись звуки шагов по коридору — шагов тяжелых, явно принадлежавших не Феофано и не евнуху: те всегда передвигались легко и быстро. Кто-то остановился у двери, и Константин замер, прислушиваясь к поворотам ключа в замочной скважине. А когда дверь распахнулась, перед ним стояли два гиганта-печенега. Не успел он опомниться, как они скрутили ему руки, сунули в рот тряпку, пропитанную какой-то жидкостью, и, оторвав от пола, затолкали в холщовый мешок.

С того дня никто больше не слышал о Константине Сириатосе. Спустя месяц после его исчезновения новый командир, поставленный на место этериарха Нимия Никета, вычеркнул его имя из списков дворцовой гвардии.