Музыканты не вышли из Дворца навстречу войску Никифора Фоки, входившему в город на рассвете через Золотые Порота. Не было музыкантов, не было придворных сановников и вельмож, не было императорских посланцев, никаких украшений и праздничных убранств на всем пути следования поиска. Зато была многочисленная и шумная толпа, сбежавшаяся со всего города, чтобы приветствовать доблестных солдат и их прославленного военачальника. А кроме того, предусмотрительный стратег собрал небольшой импровизированный оркестрик, который сопровождал войска приветственными звуками труб и цимбал на всем пути их движения от Золотых Ворот до Вала Константина и Форума Быков, а затем до Форума Волов, где на встречу с победителями уже сбежалась другая толпа.

Но несмотря на атмосферу праздника, это был не столько торжественный смотр парадной формы и выездки, сколько самый настоящий военный марш. Войско было приведено в состояние боевой готовности, хотя военные повозки украшали мирные веточки акаций и лавра. За пешими и конными отрядами следовали повозки с военными трофеями, которые были специально выставлены напоказ вместе с захваченными в плен военачальниками врага, покрытыми дорожной пылью и грязью, закованными в тяжелые цепи. Люди подходили, чтобы потрогать позолоченную упряжь арабских скакунов, вражеские шлемы с султанами, доспехи, сабли, пики новых и непривычных форм.

Никифор сам руководил постановкой этого зрелища и специально ввел в парадный кортеж одну деталь, способную повергнуть столицу в ужас и даже вызвать панику. Вслед за музыкантами и сразу после боевых колесниц, на специально изготовленной для этого случая тридцатиколесной повозке, влекомой тридцатью лошадьми, медленно плыл над толпой огромный дромон , участвовавший в морском сражении у острова Крит. Корабль казался снаряженным для боя и продвигался вперед по мощенной булыжником мостовой, покачиваясь и поскрипывая деревянными боками. Змея из позолоченной бронзы, украшавшая нос корабля, возвышалась над крышами домов. Киль и мощные деревянные борта просмолились до черноты.

Дромон был главным украшением военного парада, а Никифор Фока, как истинный герой этого триумфального шествия, стоя на верхней палубе корабля, приветствовал толпу, которая осыпала его цветами, кричала и аплодировала. Но жителей города и окрестностей, сбежавшихся поглазеть на это чудо, ожидала еще одна новость. На корабле, на железном постаменте возвышалось устройство для запуска снарядов греческого огня, секретного оружия византийцев, выставленного сегодня на всеобщее обозрение. Огромная бронзовая труба была прикреплена к подвижной платформе, установленной на носу корабля так, что она могла быть направлена в любую сторону для стрельбы огненными ядрами, которые, как говорили, не гасли от соприкосновения с водой и обращали в пепел вражеские суда. Бронзовая труба соединялась с горящим котлом, который для большего эффекта поддерживался в рабочем состоянии. В Константинополе никогда не видели ничего подобного.

Несмотря на настойчивые предложения сената, в Византии так и не был принят закон, подобный римскому, который предписывал войскам, возвращающимся из военных кампаний, располагаться на постой за городскими воротами. Поэтому военный парад, организованный Никифором Фокой, не мог считаться противозаконным, даже несмотря на то, что в подобных случаях предусматривалось обязательное участие в параде высших сановников двора, а иногда и самого императора, как бы официально подтверждающего своим присутствием данное войскам разрешение войти в город.

Военный кортеж пересек Вал Константина и сделал первую остановку на Форуме Быков, где представители корпорации городских ремесленников преподнесли победоносному стратигу памятные дары: расшитую золотом шелковую тунику, серебряную медаль с его изображением, золотое кольцо с выложенным на нем финифтью рисунком скрещенных мечей, кожаный щит и наконец шлем, сработанный общими усилиями золотых дел мастеров, кожевенников и ювелиров, украшенный золотым обручем с рельефным орнаментом и напоминающий императорскую корону.

Неизвестно, понял ли Никифор намек, только представители корпорации горожан заметили, что за шлем он благодарил их более горячо, чем за другие дары. Военный кортеж вновь возобновил свое шествие к Форуму Волов и дальше на Ипподром, где обычно завершались торжественные парады, после чего победителя принимали во Дворце.

Чтобы не вызывать подозрений, Бринга намеревался выйти навстречу Никифору в золотом плаще магистра во главе небольшого отряда своей личной охраны, тоже в парадной форме. Верные и беззаветно преданные ему сирийцы должны были броситься на Никифора и арестовать его до появления дворцовой гвардии под предводительством Нимия Никета. 11икому не доверяя, Бринга решил, что обойдется силами своих сирийцев. Несмотря на договоренность с этериархом об участии дворцовой гвардий в аресте Никифора, он считал, что достаточно и того, чтобы они не перешли на сторону противника, а об остальном он собирался позаботиться сам со своими людьми.

Бринга продумал все до мельчайших деталей. Первым делом надо было затащить Никифора в подвал под императорскими трибунами и ослепить, с тем чтобы войска, даже если бы им удалось освободить своего полководца, не смогли провозгласить его императором. После ослепления его должны были завернуть в мешковину и незаметно перенести в одну из тайных тюрем Дворца. Но действовать надо было быстро, чтобы успеть осуществить захват Никифора до провозглашения его императором на Ипподроме.

Бринга вообще предпочитал ослепление всем прочим видам наказания и частенько к нему прибегал. Обычно это наказание применялось к заговорщикам, к тем, кто покушался на честь и достоинство императора, членов его семьи и людей, приближенных к особе государя. Многие еще помнили, как евнух приказал ослепить повара только за то, что тот пересолил жаркое из кролика и тем самым будто бы покушался на его, Бринги, здоровье, а следовательно, и на его жизнь. Потом портного, который сшил ему слишком узкую и короткую тунику, оскорбив его честь и достоинство, и наконец придворного врача, видевшего магистра обнаженным, когда лечил от таинственной кожной болезни. Бринга был сторонником ослепления не только из-за эффективности этого средства, которое раз и навсегда обезвреживало преступника, но и из-за его символического значения, провозглашавшегося в приговорах императорского суда. На эти высказывания он мог бы сослаться, если бы ему вдруг вменили в вину наказание, которому он собирался подвергнуть Никифора Фоку.

Когда корабль, влекомый лошадьми, остановился в центре Ипподрома, из-под портика Дворца Дафни появился отряд гвардейцев, возглавляемый Иоанном Брингой, облаченным в золотой плащ высшего сановника империи. Медленным шагом, как и подобало в данном торжественном случае, евнух вместе со своим эскортом направился к кораблю, с которого Никифор, прежде чем сойти на землю, все еще приветствовал толпу. Тем временем метальщики поддерживали постоянный огонь под котлом сифона, а другие не спускали глаз с Бринги и его гвардейцев, идущих по центру Ипподрома.

И вот, когда Бринга и его отряд оказались на расстоянии двухсот шагов от корабля, Никифор скрестил руки и поднял их над головой: это был сигнал. В то же мгновение ствол сифона был наведен на центр Ипподрома, по которому шел евнух. Один из метальщиков поджег фитиль, и в сторону евнуха с гулом полетел огненный шар. Бринга и его гвардейцы слишком поздно поняли, что произошло, — спастись они бы уже не успели. Отряд был полностью уничтожен огнем первого снаряда, но сразу же вслед за ним был пущен второй, который уже просто ударился в землю, рассыпавшись множеством искр и огненных змеек. На мгновение наступила полная тишина, а затем над толпой взметнулся крик ужаса: началась паника, многие в смятении бросились бежать.

На песке Ипподрома лежали обугленные трупы, вернее, части разорванных на куски и разбросанных по всему полю тел.

Несколько солдат корчились на земле, пытаясь содрать с себя кипящую смолу, которая уже сожгла их одежду и теперь пожирала плоть. Тело Бринги, еще узнаваемое по лохмотьям золотого плаща, вздрагивало в предсмертных судорогах. Дым, чад и запах горелого мяса, казалось, возбуждали толпу, над которой стоял смешанный гул голосов и пронзительных криков. Теперь, когда Никифор Фока уничтожил своего самого опасного противника, народ и солдаты победоносной армии были готовы незамедлительно провозгласить его императором, но командиры получили строжайший приказ не допускать провозглашения на щите, как это не раз происходило в подобных обстоятельствах. И вот, вместо того чтобы поднять своего стратига на щит и внести в Тронный Зал, они подчинились приказу сопровождать его до входа в Храм Святой Софии, предоставив привилегию коронации патриарху Полиевкту.

Обратив в буквальном смысле слова в прах своего главного врага при дворе, Никифор Фока направился к Храму Святой Софии с зажженной свечой в руках, дабы вознести благодарение всемогущему Господу, даровавшему ему победу над врагами империи в далеких азиатских регионах, и особенно над теми, которые ожидали его в Константинополе. В Храме его встретил патриарх Полиевкт, который, будучи уверен, что исполняет волю народа и армии, возложил ему на голову корону василевсов и возвел на престол вместе с двумя малолетними сыновьями Феофано — Василием и Константином.

Командиры и простые воины, столпившиеся под священными сводами Храма, с недоумением спрашивали себя, каким образом у патриарха оказалась под рукой эта золотая корона, украшенная рубинами, наверняка не случайно и не в одночасье сработанная константинопольскими ювелирами. Но вопросу этому так и суждено было остаться без ответа, тем более что и сама церемония оставляла впечатление хорошо и заранее организованной. И вот Никифор Фока, уже император, с короной на голове и в простом солдатском плаще, произнес твердым и мужественным голосом свою короткую ответную речь на торжественное приветствие патриарха.

— Я пришел в Храм Божий, чтобы возблагодарить Господа, а не для того, чтобы короноваться на трон василевсов. Но коль скоро корона была возложена на меня самим патриархом, с Божьего соизволенья, от имени народа и армии, я проявил бы черную неблагодарность, если бы не принял ее. Небо устало от тщеславия, спеси, праздности, алчности и роскоши, в которых погрязли придворные. Я — солдат, человек верующий и хочу остаться таким на все то время, что Господь Бог сподобит меня пребывать на троне Священной Византийской империи. Я отдам все свои силы служению делам государства, но это не помешает мне взяться за меч, если понадобится для защиты империи, и не пощажу своей жизни ради веры. По примеру мудрецов древности я буду жить по законам умеренности и чести, и это касается не только меня, но и придворных, которых я должен буду утвердить в их прежних должностях или назначить на новые, чтобы они помогали мне в трудном искусстве управления государством. Многие годы я жил в военной палатке, шагал по пустыням, обдуваемым знойными ветрами, и плавал в штормовом море, но понимаю, что пускаюсь сегодня в гораздо более трудное и рискованное предприятие, чем защита империи на полях сражений. Надеюсь, что Господь в своем безмерном великодушии даст мне силы, твердость, скромность и другие добродетели, которые сделают меня достойным короны, возложенной на мою голову патриархом в этом священном месте.

Закончив свою речь, Никифор Фока преклонил колени перед патриархром Полиевктом и предавался молитве до тех пор, пока святой отец собственноручно не поднял его.