По подсчетам Мэлори, она гребет уже три часа. Мышцы рук горят. На дне лодки плещется холодная вода – набралась постепенно, с каждым гребком, с каждым движением весел. Несколько минут назад Девочка сказала, что хочет пи´сать. Мэлори велела ей попи´сать. Теплая моча смешивается с речной водой. Мэлори чувствует тепло сквозь туфли, думает о мужчине в лодке, с которым они столкнулись.

«Дети не сняли повязки, – думает Мэлори. – В жизни ведь чужих голосов не слышали, но обмануть себя не дали».

Она вымуштровала их на славу. Только думать об этом не хочется. Вымуштровала, значит, запугала настолько, что им страшно ослушаться. Сама она в детстве постоянно бунтовала против родителей. Не разрешали сладкое – она приносила его домой тайком. Не разрешали фильмы ужасов – Мэлори ночами прокрадывалась в гостиную и включала телевизор. Когда родители запретили ей спать в гостиной на диване, она передвинула туда свою кровать. Такие выкрутасы наполняли детство яркими красками, а Мальчик и Девочка их лишены.

Мэлори учила младенцев просыпаться с закрытыми глазами: стояла у кроваток, завешенных мелкой сеткой, сжимала в руках мухобойку и ждала. Ребенок просыпался, открывал глаза – и Мэлори тут же била нарушителя по ручке. Малыши плакали, а Мэлори наклонялась и смыкала им веки. Если дети слушались и не открывали глаза, она расстегивала рубашку и кормила их. Награда!

– Мама, это был тот дядя, который поет по радио? – спрашивает Девочка, имея в виду любимую кассету Феликса.

– Нет, – говорит Мальчик.

– Тогда кто он? – допытывается Девочка.

Мэлори поворачивается к Девочке лицом, чтобы лучше слышала.

– По-моему, мы договорились не задавать вопросы, которые не связаны с рекой. Уговор больше не действует?

– Действует, – тихо отвечает Девочка.

Когда детям исполнилось три, Мэлори научила их носить воду из колодца. Обвязывала себе пояс веревкой, а другим концом обвязывала Мальчика. Потом ему следовало вслепую разыскать тропку – а пальцы ног на что? – и идти к колодцу. Мэлори слышала грохот ведра, которое Мальчик неловко поднимал. Потом слышала, как он пыхтит, ковыляя к ней с ведром. Много раз она слышала, как он роняет ведро. Когда такое случалось, она неизменно посылала Мальчика обратно.

Девочка ненавидела ходить к колодцу. Мол, вокруг него «ямные ямы». Мол, ей кажется, что под травой живут люди. Пока Девочка не перестала упрямиться, Мэлори не давала ей есть.

Малышами она рассаживала детей по разным углам гостиной, ходила по ковру и спрашивала: «Где я сейчас?» Мальчик и Девочка показывали. Потом Мэлори поднималась на второй этаж и, спустившись в гостиную, спрашивала: «Где я была?» Дети показывали. Если ошибались, Мэлори на них орала.

Впрочем, ошибались дети нечасто. Вскоре вообще перестали.

«Что бы об этом сказал Том? – гадает Мэлори. – Сказал бы, что ты лучшая мать на свете. И ты поверила бы».

Без Тома полагаться оставалось только на себя. Когда дети спали, Мэлори много раз усаживалась за кухонный стол и в полном одиночестве задавала себе неизбежный вопрос: «Ты хорошая мать? Такое понятие еще существует?»

Колена что-то касается, и Мэлори охает. Но это только Мальчик. Он просит есть. Не отпуская весел, Мэлори вынимает мешочек из кармана куртки и передает Мальчику. Слышит, как маленькие зубки разгрызают орехи из банки, что простояла на подвальной полке четыре с половиной года. Сегодня утром Мэлори решила взять орехи с собой.

Она перестает грести. Ей жарко. Слишком жарко. Она вспотела, словно на дворе июнь. Мэлори снимает куртку и кладет на скамью. Кто-то робко трогает ее за спину. Девочка. Она тоже проголодалась.

«Ты хорошая мать?» – опять спрашивает себя Мэлори, вручая второй мешочек с едой.

Разве можно надеяться, что дети дотянутся до неба, если им нельзя на него взглянуть?

Ответа Мэлори не знает.