Птицы на вершинах деревьев потеряли покой. Звуки такие, словно одновременно трясется тысяча ветвей. Словно дует сильный ветер. Только Мэлори ветра не чувствует. Ветра нет, но птиц что-то тревожит.

Боли, какая сейчас терзает плечо, Мэлори прежде не испытывала. Она клянет себя за то, что последние четыре года так мало занималась своим телом. Вместо этого она занималась детьми. Мэлори занималась с детьми до тех пор, пока их способности не вышли за границы упражнений, которые она придумывала.

«Мама, лист упал в колодец!»

«Мама, на улице дождик. Он идет в нашу сторону!»

«Мама, птичка села на ветку за нашим окном!»

Дети услышат записанное обращение раньше ее? Наверняка. Когда это случится, настанет пора снять повязку. Снять и посмотреть, где река делится на четыре рукава. Мэлори нужен второй справа. Именно так ей велели сделать.

Скоро ей придется так сделать.

На деревьях галдят птицы. По берегам рыщут не то люди, не то звери, не то чудища. Мэлори понятия не имеет.

Страх заполонил ей душу.

Птицы галдят прямо над головами.

Мэлори вспоминает дом. Вспоминает последнюю ночь в компании соседей. Тогда все собрались вместе. За окнами шумел ветер. Приближалась гроза. Сильная гроза. Сейчас птицы чуют грозу? Или что-то другое?

– Я ничего не слышу, – вдруг жалуется Девочка. – Мама, птицы так кричат. Слишком громко!

Мэлори гребет и вспоминает Виктора.

– Какой у птиц голос? – спрашивает Мэлори обоих детей.

– Испуганный! – отвечает Девочка.

– Безумный! – отвечает Мальчик.

Чем больше Мэлори прислушивается к крику, тем больше он ее пугает.

«Сколько там птиц? По звукам – бесчисленное множество».

Расслышат ли дети записанное обращение среди такого галдежа?

Виктор сошел с ума. Звери сходят с ума.

Этот птичий крик нормальным не назовешь.

Медленно, не снимая повязки, Мэлори поворачивает голову в сторону неведомого преследователя.

«Глаза твои закрыты, – думает она. – Как и тогда, когда ты носила воду из колодца. Как и тогда, когда ты выезжала за усилителями. В отличие от Виктора ты глаза закрывала. Чего ты боишься? Разве ты не оказывалась в непосредственной близости от тварей? Разве не подходила вплотную, так, что, как самой казалось, чуяла их запах?»

Приближалась. Подходила.

«Подробности ты додумываешь сама, – уверяет себя Мэлори. – Внешность тварей ты сочинила сама и дорисовываешь то, о чем не имеешь понятия. Ты добавляешь черты лицу, которого, возможно, не существует».

В ее воображении твари имеют полную свободу. Они стоят за окнами брошенных домов. Следят. Наблюдают. Изучают. Делают то, что Мэлори не дозволено.

Смотрят.

Они считают садовые цветы красивыми? Понимают, в каком направлении течет река?

– Мама! – зовет Мальчик.

– В чем дело?

– Мама, этот звук… Кажется, там кто-то разговаривает.

Мэлори думает о мужчине в лодке. О Гари. Даже сейчас, вдали от дома, она думает о Гари.

Она пытается расспросить Мальчика, но птичьи голоса вздымаются причудливой волной. Крик становится почти мелодичным.

Судя по звукам, птиц столько, что ветки не выдерживают. Столько, что они занимают целое небо.

«Голоса у них безумные. Голоса у них безумные. Господи, голоса у них безумные!»

Видеть Мэлори ничего не видит, но снова поворачивается на звук. Мальчик слышал голос. Птицы обезумели. Кто же их преследует?

Сейчас уже не похоже, что их преследуют. Похоже, что их нагнали.

– Это человеческий голос! – кричит Мальчик.

Мэлори кажется, что ей снится его крик, перекрывающий невероятный галдеж птиц.

Сомнений нет: птицы увидели что-то внизу.

Птичья какофония набирает, набирает силу, потом сжимается, изворачивается, разрывая границы. Теперь гомон не над Мэлори, а вокруг нее, будто она попала в вольер к тысяче безумных птиц. Будто на них опустили большую клетку. Или картонную коробку. Коробка с птицами навсегда закрыла солнце.

«Что это? Что это? Что это?»

«Бесконечность».

«Откуда это? Откуда это? Откуда это?»

«Из бесконечности».

Птицы галдят. Пением такое не назовешь.

– Мама, меня что-то ударило! – вскрикивает Девочка. – Что-то упало!

Мэлори тоже это чувствует. Неужели дождь?

Как ни удивительно, птицы поют еще громче. Их галдеж оглушает. Мэлори зажимает уши, зовет детей, просит их сделать то же самое.

Что-то больно ударяет растерзанное плечо, и Мэлори взвизгивает, морщась от боли.

– Мама! – снова вскрикивает Девочка.

Между пальцами Мэлори не дождинка, а искореженное, крошечное птичье тельце. Мэлори нащупывает тонкое крыло.

Теперь понятно.

Высоко в небе, куда ей запрещено смотреть, началась птичья бойня. Птицы уничтожают друг друга.

– Закройте головы руками! Крепче держите повязки!

Потом, как по команде, начинается птичий град. С небес падают пернатые тела. Река вздымается от тысяч мертвых птиц, летящих в воду. Они и в лодку валятся, бьют по голове, по рукам, снова и снова.

По щекам струится птичья кровь, хоть на вкус ее пробуй.

«Ты и запах чувствуешь. Запах гибели. Запах смерти. Запах разложения. Небо рушится. Небо падает. Небо мертво».

Мэлори зовет детей, но Мальчик сам пытается что-то ей сказать.

– Ривербридж, – говорит он. – Шиллингем, двести семьдесят три… Меня зовут…

– Что?!

Мэлори подается вперед и припадает ухом к губам Мальчика.

– Ривербридж, – повторяет он. – Шиллингем, двести семьдесят три. Меня зовут Том.

Раненая, сжимающая повязку, Мэлори выпрямляет спину.

«Меня зовут Том».

Птичьи трупы колотят ее тело, с глухим стуком падают в лодку.

Мэлори не до них. Она думает о Томе.

«Привет! Я звоню из Ривербриджа, Шиллингем, дом двести семьдесят три. Меня зовут Том. Вы ведь понимаете, как я рад дозвониться до вашего автоответчика. Это значит, у вас есть электричество. У нас тоже есть…»

Мэлори качает головой.

нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет

– Нет!

Мальчик услышал его первым. Голос Тома. Его сообщение проигрывалось снова и снова. Как сигнализация, активированная движением. Для нее, для Мэлори, на случай если она решит сплавиться по реке. Когда бы ни настал этот день. Том, милый Том говорил здесь все эти годы. Том пытался установить контакт, пытался наладить связь. Пытался построить мост между жизнью у них в доме и лучшей жизнью в другом месте.

«Его голос использовали, потому что он тебе знаком. Вот в чем дело, Мэлори».

«Тогда и открывай глаза».

Зелена ли сейчас трава? Ярки ли листья? Красна ли птичья кровь, растекающаяся по реке?

– Мама! – зовет Мальчик.

«Маме нужно открыть глаза, – хочет сказать Мэлори. – Маме нужно посмотреть».

Птицы обезумели.

– Мама! – снова зовет Мальчик.

– В чем дело, Мальчик? – отзывается Мэлори, едва узнавая свой голос.

– Здесь кто-то есть! Прямо здесь, с нами!

Лодка останавливается.

Кто-то ее остановил.

Мэлори слышит, как в воде рядом с ними кто-то движется.

«Это не зверь, – думает Мэлори. – И не Гари. Это то, от чего ты пряталась четыре с половиной года. Это существо, которое не позволяет тебе снять повязку».

Мэлори готовится.

Слева по борту в воде что-то есть. Оно в считаных дюймах от ее руки. Птичий крик отдаляется. Ощущение такое, что в безумном порыве птицы улетают все выше, к самому концу небес.

Мэлори чувствует рядом с собой чье-то присутствие.

Птицы все тише, все выше. Улетают. Исчезают.

Послание Тома звучит снова и снова. Вокруг лодки плещет река.

Мэлори кричит: с нее стягивают повязку.

Она не шелохнется.

В дюйме от ее закрытых глаз повязку отпускают.

Она слышит дыхание твари? Это она? Она?

«Том, – думает она, – Том дает мне сигнал».

Эхо разносит его голос по реке. В нем надежда. В нем жизнь.

«Том, сейчас мне придется открыть глаза. Пожалуйста, поговори со мной. Скажи, что мне делать. Том, мне нужно открыть глаза».

Его голос доносится с небес. Он как солнце, как единственный светоч во мраке.

Повязку тянут прочь от лица Мэлори. Узел давит на затылок.

«Том, мне нужно открыть глаза».

И вот…