…Глаза открыты.
Мэлори садится в кровати, стискивает живот и лишь тогда понимает, что громко стонет. Постель насквозь промокла. В комнату врываются двое мужчин. Для Мэлори происходящее столь нереально (У меня будет ребенок? Ребенок? Я была беременна?), столь пугающе (Где Шеннон? Где мама?), что она не сразу узнает Феликса и Джулса.
– Мать твою! – вырывается у Феликса. – Олимпия уже наверху. У нее началось пару часов назад.
«Где наверху? – недоумевает Мэлори. – Где наверху?»
Мужчины осторожно помогают ей пересесть на край кровати.
– Ты готова? – с тревогой спрашивает Джулс.
Мэлори молча смотрит на него. Брови нахмурены, лицо порозовело.
– Я спала, – отвечает она. – Я просто… Феликс, наверху – это где?
– Она готова, – говорит Джулс и улыбается, стараясь успокоить Мэлори. – Вижу, что ты готова, Мэлори. Выглядишь прекрасно.
– Наверху… – начинает Мэлори, но Феликс не дает закончить.
– Мы поднимемся на чердак. Том говорит, это самое безопасное место в доме. Ну, если что-то случится. Только ничего плохого не случится. Олимпия уже там. У нее началось пару часов назад. С ней Том и Шерил. Не беспокойся, Мэлори, мы сделаем все, что можем.
Мэлори не отвечает. Чувство, что кто-то рвется из тебя наружу, самое невероятное и ужасное на свете. Джулс и Феликс берут ее под руки, ведут сначала в коридор, потом в глубину дома. С чердака уже спустили стремянку. Джулс и Феликс не дают упасть, а Мэлори смотрит на одеяла, которыми завесили окна в конце коридора. Интересно, какое сейчас время суток? Вечер следующего дня или прошла неделя?
«Я рожаю? Сейчас?»
Феликс и Джулс помогают взобраться по старой лестнице. Она слышит голос Олимпии, слышит мягкий голос Тома, который ее успокаивает: «Дыши! Не волнуйся! Ты справишься».
– Может, все пройдет более-менее нормально, – говорит Мэлори (слава богу, ей помогают взбираться по скрипучим ступенькам). – Может, все пройдет, как я ожидала.
Просторный чердак освещает одна-единственная свеча. Олимпия лежит на полотенце, расстеленном на полу. Рядом с ней Шерил. Колени у Олимпии подняты, ниже пояса тело покрыто простыней. Джулс помогает Мэлори опуститься на другое полотенце, лицом к Олимпии. К Мэлори подходит Том.
– Ах, Мэлори! – сбивчиво лепечет Олимпия, корчится и бьется. – Я так рада, что ты здесь!
Мэлори почти без сознания. Кажется, это сон: за коленями, обернутыми простыней, она видит Олимпию точно в такой же позе, как у нее самой.
– Олимпия, ты давно здесь?
– Не знаю. По-моему, целую вечность.
Феликс разговаривает с Олимпией, осторожно спрашивает, что ей нужно, потом бежит вниз по лестнице выполнять просьбу. Том напоминает Шерил, что главное – чистота. Мол, для рожениц ничего важнее нет. У них есть свежие простыни и полотенца, антисептик для рук, который Том принес из своего прежнего жилища, и два ведра колодезной воды.
Том кажется спокойным, но Мэлори понимает: это обманчивое впечатление.
– Мэлори! – зовет он.
– Что?
– Тебе что-нибудь нужно?
– Воды, Том. А еще… Музыка не помешает.
– Музыка?
– Да. Какая-нибудь спокойная, мелодичная, чтобы…
Чтобы заглушить звуки, которые мое тело издаст на деревянном полу чердака.
– Концерт для флейты подойдет.
– Ясно, – отзывается Том. – Я принесу.
Лестница у Мэлори за спиной. Том спускается на первый этаж, и Мэлори сосредоточивает внимание на Олимпии. Сонливость не проходит. Рядом, буквально в шаге от Мэлори, на бумажном полотенце лежит нож с острыми зубчиками. Шерил только что макнула его в воду.
– Боже! – вдруг кричит Олимпия.
Феликс опускается на колени и берет ее за руку.
Мэлори наблюдает за ними.
«Такие люди отвечают на объявления в газетах, – думает Мэлори. – Такие люди выживают вопреки всему».
В душе воцаряется умиротворение, но только на миг. Мэлори понимает: долго оно не продлится. Лица соседей одно за другим мелькают перед ее мысленным взором. Каждого из них она почти любит.
«В чем, в чем, а в храбрости нам не откажешь».
– Боже! – кричит Олимпия.
Шерил тут же подбегает к ней.
Однажды, когда Том искал рулетку, Мэлори смотрела на чердак, стоя у основания лестницы. Наверх она прежде не поднималась. Сейчас, тяжело дыша, она разглядывает занавес на единственном окне и содрогается. Даже чердак защитили. Его почти не используют, а одеяло понадобилось. Взгляд скользит по деревянной раме, по обшивке стен, по скошенному потолку, по коробкам с вещами Джорджа. Вот высокая стопка одеял. Вот еще один пластиковый контейнер. Вот старые книги. Вот старая одежда. Возле одежды кто-то стоит.
Это Дон.
У Мэлори первая схватка.
Том приносит стакан воды и маленький кассетник.
– Вот, Мэлори, нашел.
Из маленьких колонок звучат скрипки. Мэлори очень довольна.
– Спасибо, – говорит она.
Вид у Тома усталый. Глаза опухли, толком не открываются. Похоже, он спал не больше часа.
Мэлори чувствует спазм невероятной силы. Кажется, талию стиснули медвежьим капканом.
Голоса доносятся из-за спины или с первого этажа? Голос Шерил. Голос Джулса. Кто на чердаке, кто внизу, Мэлори не разобрать.
– Господи! – кричит Олимпия.
Рядом с ней Том. Рядом с Мэлори Феликс.
– Ты справишься! – уверяет Мэлори Олимпию.
Гремит гром. Дождь барабанит по крыше. Именно таких звуков хотелось Мэлори. Внешний мир созвучен ее внутренним ощущениям. Он угрожающий, зловещий, недобрый. Соседи выныривают из теней, потом снова исчезают. Ступени скрипят. Появляется кто-то новый. Это Джулс. Том говорит ему, что у Олимпии дело идет быстрее, чем у Мэлори. Гром грохочет, а когда сверкают молнии, Мэлори видит Дона. Лицо у него угрюмое, глаза запали, веки набрякли.
Живот распирает просто нестерпимо. Тело словно подчиняется собственной воле, отвергает призывы разума успокоиться.
Мэлори вскрикивает. Шерил бросается от Олимпии к ней. Мэлори даже не знала, что Шерил здесь, на чердаке.
– Ужас какой! – шепчет Олимпия.
Мэлори представляет себе женщин на велосипедах-тандемах, женщин, настроенных на ритм друг друга. Сколько они с Олимпией говорили о том, кто родит первой, однако ни та, ни другая даже в шутку не предполагали, что будут вместе корчиться в схватках.
Что бы Мэлори ни отдала за роды в нормальных условиях!
Снова гремит гром.
На чердаке потемнело. Том приносит вторую свечу, зажигает и ставит на пол слева от Мэлори. В мерцающем пламени Мэлори видит Феликса и Шерил, а вот Олимпию не разглядеть. Ее голова и грудь скрыты дрожащими тенями.
За спиной у Мэлори кто-то спускается по лестнице. Это Дон? Вытягивать шею не хочется. Через освещенную зону проходит Том, за ним Феликс (вроде он), за ним Шерил. Соседи, как призраки, мечутся между Олимпией и Мэлори.
Дождь еще сильнее стучит по крыше.
С первого этажа вдруг доносится шум. Мэлори кажется, что она слышит крик. У нее слуховые галлюцинации?
Кто там ругается?
Да, судя по звукам, там ссора.
Сейчас Мэлори об этом думать не хочет. И не будет.
Она кричит. Перед ней неожиданно возникает Шерил.
– Мэлори, сожми мою руку. Сильно жми, ломай!
«Зажгите нормальный свет! – хочет закричать Мэлори. – Вызовете доктора! Примите у меня роды!»
Вместо этого она лишь кряхтит в ответ.
Роды начались. Вопрос «когда?» отпал.
«Теперь я стану видеть иначе? Я же видела все через призму беременности. И дом, и соседей, и мир вообще. Через призму беременности я воспринимала первый выпуск новостей о тварях, через призму беременности я воспринимала последний выпуск новостей. Были шок, злость, навязчивые идеи. Когда тело вернет себе форму, я и видеть начну иначе?»
Каким покажется Том? А его мысли?
– Мэлори! – кричит из мрака Олимпия. – Я не справлюсь!
Шерил убеждает, что она справится, мол, осталось совсем немного.
– Что творится внизу? – вдруг спрашивает Мэлори.
Дон на первом этаже. Мэлори слышит его крики. Джулса она тоже слышит. Да, Джулс и Дон ругаются в зале под чердаком. Том с ними? А Феликс? Нет. Феликс выступает из мрака и берет ее за руку.
– Мэлори, у тебя все хорошо?
– Нет, – отвечает она. – Что творится внизу?
– Не знаю, – после небольшой паузы отвечает Феликс. – У тебя есть дела поважнее, чем беспокоиться о тех, кому поцапаться приспичило.
– Дон скандалит?
– Мэлори, не думай об этом.
Дождь льет сильнее. Слышно, как о крышу ударяется каждая капля. Мэлори поднимает голову и перехватывает взгляд Олимпии.
Тут Мэлори улавливает другой звук. Не шелест дождя, не ругань, не суету на первом этаже, а другое. Что-то мелодичнее скрипок.
Что это?
– Мать вашу! – орет Олимпия. – Ну сколько можно! Хватит!
Мэлори все труднее дышать. Ребенок словно перекрывает ей воздух, пытается заползти в горло.
Том здесь, рядом с ней.
– Мэлори, прости меня.
Она поворачивается к нему. Выражение лица Тома, его взгляд она запомнит на долгие годы.
– За что мне тебя прощать? За то, как я рожаю?
Том кивает. Глаза у него грустные. Оба понимают: извиняться ему не за что. Оба понимают: ни одна женщина не должна рожать на душном чердаке жилища, которое зовет домом лишь потому, что не может уйти.
– Знаешь, в чем я уверен? – тихо спрашивает Том, сжав Мэлори руку. – Ты станешь прекрасной матерью. Вырастишь ребенка, способного жить в любом мире.
Мэлори кажется, будто ребенка тянут из нее ржавым зажимом. Или буксиром волокут на цепи прочь от теней.
– Том, что творится на первом этаже? – лепечет она.
– Дон нервничает.
Мэлори хочет поговорить об этом. Она уже не злится на Дона. Она о нем беспокоится. Из всех соседей он наиболее уязвим перед новым миром. Он совершенно потерян. В глазах Дона что-то страшнее безнадежности. Мэлори хочет сказать Тому, что она любит Дона, что они все его любят, что Дону нужна помощь, но боль занимает ее целиком. На слова Мэлори пока не способна, ругань внизу воспринимается как шутка. Кто-то словно издевается над ней. Дом словно говорит: «Ну же, где твое чувство юмора?»
Мэлори терпела голод, усталость, физическую боль и нервное истощение. А вот нынешнее состояние ей впервой. Она имеет право не только отгородиться от ссор соседей по дому. Выставить бы смутьянов из дому, пусть стоят во дворе с закрытыми глазами, пока они с Олимпией не разродятся. Мэлори вполне такого заслуживает.
Том поднимается.
– Я на минуту, – говорит он. – Принести тебе еще воды?
Мэлори качает головой и снова смотрит на простыню и тени. Перед ней корчится Олимпия.
– Мы рожаем! – с диким пылом твердит та. – Дело идет!
Столько звуков! Голоса внизу, голоса на чердаке (голоса теней и тех, кто появляется из теней), скрип ступеней, когда соседи поднимаются и спускаются, чтобы оценить ситуацию наверху и внизу (Мэлори знает, что там проблема, но пока о ней не думает). Шорох дождя. Что-то еще. Что-то музыкальное. Самая высокая нота, на какую способно пианино в столовой.
Внезапно Мэлори накрывает новая волна умиротворения. Легкие, грудь, шею пронзают тысячи ножей, но Мэлори понимает: вопреки всему ребенок покидает ее чрево. Есть ли разница, в каком мире он окажется? Олимпия права: главное – дело идет. Ребенок покидает ее чрево, ребенок почти родился. Он давно стал частью нового мира.
«Мой ребенок знает тревогу, страх, паранойю. Он беспокоился, когда Том с Джулсом уходили за собаками. Он чуть не задохнулся от облегчения, когда они вернулись. Он испугался перемен в Доне, в других соседях, в новом жилище, из островка надежды превратившемся в тюрьму. На душе у него было тяжело, и когда я прочла объявление в газете, которое привело меня сюда, и потом, когда я листала блокнот в подвале».
Стоит подумать о подвале, снизу раздается голос Дона.
Он кричит.
Только Мэлори беспокоят не вопли Дона.
– Олимпия, слышишь этот звук?
– Что? – хрипит Олимпия, словно в горле у нее скобки.
– Странный звук, похоже на…
– Это дождь, – перебивает Олимпия.
– Нет, не дождь. Тут другое. Словно дети у нас уже родились.
Странный звук напоминает Мэлори детский плач. Плачут не на лестнице, а дальше, не то на первом этаже, не то в гостиной, не то даже…
Не то даже на улице.
В чем же дело? Что происходит? Кто-то плачет на крыльце?
Нет, дело наверняка в другом.
Но ведь звук издает живое существо.
Молния сверкает и на один кошмарный миг освещает чердак полностью. Одеяло на окне стоит перед глазами Мэлори еще долго после того, как гром и молния уходят. При раскатах грома Олимпия кричит. Мэлори зажмурилась, но перед ее мысленным взором застыло перекошенное от страха лицо подруги.
Впрочем, скоро в мыслях остается лишь невыносимое давление на живот. Неужели Олимпия стонет за нее? Каждый раз, когда в Мэлори вонзаются жуткие ножи, Олимпия рыдает.
«Мне тоже рыдать за нее?»
Кассетник замолкает. Стихает и шум внизу, и даже дождь.
Теперь лучше слышны негромкие звуки чердака. Мэлори улавливает шелест собственного дыхания, четче стали шаги соседей, которые помогают им с Олимпией.
Силуэты появляются, силуэты исчезают.
Вот Том (Мэлори точно знает).
Вот Феликс (Мэлори так думает).
Теперь рядом с Олимпией Джулс.
«Мир отдаляется или я погружаюсь в свою боль?»
Опять этот странный звук! Словно младенец плачет на лестнице. Там, внизу, кто-то живой и маленький. Сейчас его крик отчетливее. Сейчас он не пробивается через ругань, музыку и дождь.
Да, теперь звук стал четче и яснее. Том идет по чердаку, а в паузах меж его шагами Мэлори улавливает странный звук. Едва ноги Тома отрываются от деревянного пола, снизу доносится детский плач.
Звуки такие четкие, что Мэлори наконец их узнает.
«Птицы! Господи, это птицы!!!»
Картонная коробка бьется снаружи о стену дома. Птицы воркуют.
– У дома кто-то есть, – негромко говорит Мэлори.
Шерил в паре шагов от нее.
– У дома кто-то есть! – кричит Мэлори.
Джулс отрывает взгляд от Олимпии.
Снизу доносится грохот. Феликс кричит. Джулс несется мимо Мэлори. Его ботинки стучат по деревянной лестнице у нее за спиной.
Мэлори в панике оглядывает чердак. Тома нет. Он внизу.
– Олимпия, мы тут одни, – говорит Мэлори, обращаясь, скорее, к самой себе.
Олимпия не отвечает.
Мэлори старается не слушать, только как удержаться? Ощущение такое, словно они все в гостиной. По крайней мере, на первом этаже. Все орут. Это Джулс только что сказал «Не надо»?
Шум нарастает вместе с болью в животе у Мэлори.
Лежа спиной к лестнице, Мэлори вытягивает шею, хочет узнать, что там творится. Она хочет, чтобы ор прекратился. На чердаке две беременные, которым нужна помощь. Пусть соседи замолчат!
Обессилев от боли, Мэлори опускает голову на грудь. Веки слипаются. Если даст слабину, может потерять сознание. Как минимум.
Снова начинается дождь. Мэлори открывает глаза и смотрит на Олимпию. Та лежит, запрокинув голову. На шее проступили вены. Мэлори медленно оглядывает чердак. Рядом с Олимпией коробки. Чуть дальше окно. Дальше еще коробки. Старые книги. Старые вещи.
Вспышка молнии озаряет подвал. Мэлори закрывает глаза. Мысленный взор выхватывает из мрака «фотографию» стен чердака.
Потом окно. Потом коробки.
Силуэт мужчины, стоящего там, где стоял Дон, когда Мэлори сюда поднялась.
«Не может быть», – думает она.
Но мужчина там.
Еще не открыв глаза полностью, Мэлори понимает, кто таился во мраке, кто проскользнул к ним на чердак.
– Гари! – зовет Мэлори. В голове теснится тысяча мыслей. – Ты прятался в подвале.
Она вспоминает, как Виктор рычал на дверь подвала.
Вспоминает, как Дон там спал.
Пока Мэлори буравит Гари взглядом, на первом этаже разгорается ссора.
Джулс охрип, Дон задыхается от ярости. Судя по воплям, вот-вот начнется драка.
Гари выходит из укрытия и приближается к Мэлори.
«Когда мы закрыли глаза, и Том отпер дверь, Дон утащил Гари в глубь дома», – думает Мэлори, понимая, что так и получилось.
– Что ты здесь делаешь? – неожиданно кричит Олимпия.
Гари на нее не смотрит. Он подходит к Мэлори.
– Не приближайся ко мне! – верещит та.
Гари опускается на пол рядом с ней.
– Ты. В нынешнем состоянии такая уязвимая, – начинает он. – Я-то думал, в тебе больше милосердия и ты не посмеешь выкинуть человека на улицу.
Снова сверкает молния.
– Том! Джулс!
Ребенок пока не родился. Ему нужно еще немного времени.
– Не ори, – велит Гари. – Я на тебя не злюсь.
– Пожалуйста, оставь меня в покое. Пожалуйста, не трогай нас.
Гари хохочет.
– Ну вот, опять ты за свое. Опять меня гонишь.
На улице грохочет гром. На первом этаже кричат все отчаяннее.
– Ты никуда не уходил, – говорит Мэлори, от каждого слова на душе чуть легче.
– Верно, не уходил.
На глаза Мэлори наворачиваются слезы.
– Дон оказался на диво прозорлив и милосерден: предвидел, что вы проголосуете за выдворение, и помог мне.
«Дон, что ты наделал!» – думает Мэлори.
Гари склоняется над Мэлори.
– Хочешь, историю тебе расскажу, пока ты корячишься?
– Что?
– Расскажу тебе историю. Ну, чтобы отвлечь от страданий. Знаешь, дело у тебя идет отлично. Куда лучше, чем у моей жены.
Олимпия дышит тяжело. Неужели она не выживет?
– Здесь возможны два варианта, – начинает Гари. – Либо моя…
– Прошу тебя! – кричит Мэлори. – Умоляю, оставь меня в покое!
– Либо моя теория верна, либо – ненавижу это слово! – я неуязвим.
По ощущениям, ребенок уже на выходе, но выбраться не может: слишком крупный. Мэлори охает и закрывает глаза. Но боль везде, даже в ее внутреннем мраке.
«Они не знают, что он здесь. Господи, они не знают, что он здесь!»
– Я долго наблюдал за этой улицей, – сообщает Гари. – Я наблюдал за ней, когда Том с Джулсом бродили по округе. Я стоял в считаных дюймах от Тома, когда он ощупывал палатку, в которой я укрывался.
– Хватит. Хватит!
От крика только больнее. Мэлори сосредоточивается. Тужится, дышит. Не слушать, увы, не получается.
– Я удивлялся, на какие ухищрения идут люди, а сам спокойно наблюдал, как твари мигрируют днем, ночью, порой целыми дюжинами. Поэтому я и укрылся на этой улице. Не представляешь, Мэлори, сколько движения тут бывает.
«пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста ПОЖАЛУЙСТА»
С первого этажа доносится голос Тома:
«Джулс! Нужна твоя помощь!»
На лестнице гремят шаги: по ступенькам кто-то сбегает.
– ТОМ, ПОМОГИ НАМ! ЗДЕСЬ ГАРИ! ТОМ!
– Он занят, – объясняет Гари. – Там, внизу, произошел серьезный инцидент. – Он встает, подходит к двери, осторожно закрывает ее. Потом запирает и спрашивает: – Так лучше?
– Что ты наделал? – шипит Мэлори.
Внизу кричат еще громче. Кажется, движутся все, кто там находится. «Я сошла с ума?» – думает Мэлори. Ей было так спокойно, а теперь не скрыться от безумия нового мира.
Кто кричит в коридоре за запертой дверью? Мэлори думает, что это Феликс.
– Моя жена оказалась не готова, – рассказывает Гари, вернувшись к Мэлори. – Я был рядом, когда она увидела тварь. Я не предупредил жену, не объяснил, кто к ней приближается, я…
– Почему ты не сказал нам? – спрашивает Мэлори, тужась и плача.
– Потому что вы не лучше других, – отвечает Гари. – Вы не поверили бы мне. Никто, кроме Дона.
– Ты сумасшедший.
Гари хохочет.
– Что творится внизу? – кричит Олимпия. – Мэлори, что творится внизу?
– Не знаю!
– Это Дон, – отвечает Гари. – Он убеждает других в том, чему я его научил.
«Это Дон!»
Возглас с первого этажа слышен так хорошо, словно кричат на чердаке.
«Дон содрал одеяла! Дон содрал одеяла с окон!»
– Они нас не тронут! – шепчет Гари. Его влажная борода касается уха Мэлори.
Но она его больше не слушает.
– Мэлори! – шепчет Олимпия.
«ДОН СОДРАЛ ОДЕЯЛА С ОКОН И ОТПЕР ДВЕРЬ! ОНИ В ДОМЕ! СЛЫШИТЕ? ОНИ В ДОМЕ!»
«ребенок вот-вот родится ребенок вот-вот родится ребенок вот-вот родится»
– Мэлори!
– Олимпия, – отвечает Мэлори. В ее голосе полная безнадежность. (Неужели? Неужели у нее такой голос?) – Да, они к нам прорвались.
Гроза хлещет дом.
Шум на первом этаже просто невыносим.
– У них волчьи голоса! Волчьи! Волчьи! – кричит Олимпия.
Дон Дон Дон Дон Дон Дон Дон Дон Дон Дон
содрал одеяла
впустил тварей
их уже видели
их видели в доме
кто-то сошел с ума
кто именно?
Дон впустил тварей
Дон содрал одеяла
Дон считает тварей безобидными
Дон считает, опасность в нас самих
Гари прятался за него в столовой
Гари шептал ему из-за тонкого занавеса в погребе
Дон стянул одеяла с окон
Гари убедил его, что одеяла не нужны, убедил его, что твари безопасны
кто-то мог сойти с ума, кто именно мог?
(тужься, Мэлори, тужься, ты вот-вот родишь ребенка, о котором нужно заботиться, если нужно, закрой глаза и тужься, тужься, тужься)
твари уже в доме
у всех соседей
волчьи голоса.
У Мэлори истерика, в голове сумбур.
«Птицы – хорошая мысль, Том, – думает она. – Отличная мысль».
Олимпия забрасывает Мэлори вопросами, на которые у той нет ответа. В голове полная каша.
– Это правда? Твари в доме? Не верю! Ребята не позволили бы! Неужели твари в доме? Прямо сейчас?
Внизу что-то ударяется о стену. Похоже на тело. Псы заливаются.
«Пса швырнули об стену».
«ДОН СОДРАЛ ОДЕЯЛА С ОКОН!»
Кто из соседей закрыл глаза? Кому хватило хладнокровия? Мэлори хватило бы? Смогла бы она зажмуриться, если бы рядом теряли разум соседи?
«Господи, – думает Мэлори, – они там погибнут».
Ребенок убивает ее.
Гари все шепчет ей на ухо.
– Там, внизу, подтверждаются мои теории. Твои соседи думают, что сойдут с ума. Ничего подобного. Я месяцами жил на улице. Я неделями смотрел на тварей.
– Не может быть! – заявляет Мэлори не то Гари, не то шуму внизу, не то неумолимой боли.
– Когда я впервые увидел тварь, то решил, что теряю рассудок. – Гари нервно усмехается. – Но я не сошел с ума, а мало-помалу разобрался в том, что происходит. С моими друзьями. С моей семьей. Со всеми.
– Не хочу это больше слышать! – кричит Мэлори. Кажется, ее тело вот-вот расколется пополам. Тут какая-то нестыковка: ребенок, покидающий ее чрево, слишком крупный, он раздирает ее.
«Мальчик», – думает она.
– Знаешь…
– Хватит!
– Знаешь…
– Нет! Нет! Нет!
Воет Олимпия, воет ветер, на первом этаже воют собаки. Мэлори кажется, на фоне страшной какофонии она слышит Джулса. Он бежит по коридору в ванную. Он что-то раздирает.
– Может, я неуязвим, Мэлори. Может, просто осведомлен.
«Представляешь, сколько пользы ты мог нам принести? – хочет крикнуть Мэлори. – Представляешь, как мы могли себя обезопасить твоими стараниями?»
Но Гари безумен.
Вероятно, он всегда таким был.
Дон содрал одеяла с окон.
Гари прятался за него в столовой.
Гари шептал ему из-за тонкого занавеса в погребе.
Гари искушал его.
В дверь чердака кто-то барабанит и орет:
– ВПУСТИТЕ МЕНЯ!
«Это Феликс, – думает Мэлори. – Или Дон».
– БОЖЕ, ДА ВПУСТИТЕ ЖЕ МЕНЯ!
Это не Феликс и не Дон.
Это Том.
– Гари, открой ему дверь! – кричит Мэлори.
– Ты точно этого хочешь? По-моему, не самая здравая мысль.
– Впусти его! Прошу тебя!
«Это Том, господи, это Том, это Том, господи, это Том».
Мэлори тужится. Господи, как сильно она тужится!
– Дыши! – велит Гари. – Дыши, дело почти сделано.
– Пожалуйста! – рыдает Мэлори. – Пожалуйста!
– ВПУСТИТЕ МЕНЯ! ВПУСТИТЕ МЕНЯ! ВПУСТИТЕ МЕНЯ!
Теперь кричит и Олимпия:
– Открой дверь! Это Том.
В дверь колотит безумие с первого этажа.
Том.
Том безумен. Том видел тварь.
Том безумен.
«Ты слышишь? Слышишь его голос? Такие звуки он издает. Точнее, такие звуки он издает, когда молчит его разум, его прекрасный разум».
Гари поднимается и идет к двери. Дождь стучит по крыше. Стук в дверь обрывается.
Мэлори смотрит на Олимпию. У той волосы сливаются с тенями. Глаза горят.
– Мы… почти… справились, – лепечет Олимпия.
В зареве свечи Мэлори видит: ребенок Олимпии наполовину выбрался из чрева. Мэлори инстинктивно тянется к нему, хотя он на другом конце чердака.
– Олимпия, не забудь закрыть малышу глазки. Не забудь…
Дверь чердака распахивается. Замок сломан. Мэлори кричит, но слышит лишь собственное сердце – его стук заглушает остальные звуки нового мира.
Воцаряется тишина. Гари отступает к окну.
За спиной у Мэлори звучат тяжелые шаги.
Ребенок покидает тело Мэлори.
Ступени стонут.
– Кто это? – кричит Мэлори. – Кто это? Внизу все целы? Том, ты? Кто к нам поднялся?
Того, кто к ним поднялся, Мэлори не видит, но чувствует его присутствие.
Она лежит спиной к лестнице и наблюдает за выражением лица Олимпии: страх в глазах той сменяется благоговением.
«Олимпия, не смотри! – беззвучно просит Мэлори. – Мы с тобой такие смелые. Мы такие умницы. Потянись к своему ребенку. Когда он совсем выйдет, закрой ему глазки. И сама зажмурься. Не смотри, Олимпия! Не смотри!»
Слишком поздно. Подруге уже не помочь.
Олимпия подается вперед. Глаза вылезают из орбит, рот открывается – на лице три идеальных круга. Олимпия кривится, потом сияет от счастья.
– Ты красивый, – с улыбкой говорит Олимпия. Улыбка у нее кривая, дрожащая. – Ни капли не страшный. Хочешь взглянуть на моего ребенка?
«Ребенок, ребенок, – думает Мэлори. – Ребенок в чреве Олимпии, а она сошла с ума. Господи, Олимпия сошла с ума. Господи, тварь за мной, тварь за моим ребенком».
Мэлори закрывает глаза.
Закрывает, но успевает заметить Гари, стоящего на границе пространства, освещенного свечами. Только где уверенность, которой он так бахвалился? Гари сейчас похож на испуганного ребенка.
– Олимпия, закрой малышу глазки, – говорит Мэлори. – Потянись к нему, постарайся ради своего ребенка.
Лицо подруги Мэлори не видит, но изменения в голосе очевидны.
– Что? Ты будешь мне указывать, как растить моего ребенка? Ну и сучка ты! Ну и… – Голос Олимпии превращается в рык.
Бред сумасшедшего.
Безумные, опасные речи Гари.
Олимпия лает.
Показывается головка малыша Мэлори.
Мэлори тужится. Невесть откуда взявшаяся сила помогает ползти вперед. Мэлори тянется к малышу Олимпии. Она его защитит.
Тут среди боли и безумия раздается первый крик малыша Олимпии.
«Закрой ему глаза».
Ребенок полностью выходит из чрева Мэлори, и она тут же закрывает ему глаза. Головка такая мягкая! Мэлори надеется, что дотянулась до него вовремя.
– Иди сюда, – говорит она и подносит ребенка к груди. – Иди сюда и закрой глазки.
В другом конце чердака нервно смеется Гари.
– Потрясающе! – говорит он.
Мэлори нащупывает нож и перерезает себе пуповину.
Потом отрезает два лоскута от окровавленного полотенца, на котором лежит. Ощупывает промежность ребенка. Это мальчик. Рассказать об этом некому. Рядом ни сестры, ни отца, ни матери. Ни акушерки. Ни Тома. Мэлори крепко прижимает сына к груди и завязывает ему глаза полотенечным лоскутом.
«Важно ли для ребенка увидеть лицо матери сразу после рождения?»
За спиной у нее шевелится тварь.
– Дитя, – дребезжащим голосом говорит Олимпия, – мое дитя, – гордо повторяет она.
Мэлори ползет вперед. Тело отчаянно протестует. Она тянется к малышу Олимпии.
– Олимпия! – зовет она, слепо цепляясь за воздух. – Я здесь, Олимпия. Дай мне малыша. Посмотреть дай.
– С какой радости мне отдавать его тебе? – хрипит Олимпия. – Зачем тебе мое дитя? Ты рассудок потеряла?
– Нет. Просто посмотреть хочу.
Глаза у Мэлори закрыты. На чердаке тишина. Дождь негромко стучит по крыше. Мэлори скользит вперед на собственной крови.
– Олимпия, я только посмотрю! Это ведь девочка? Предчувствие тебя не обмануло?
Вдруг Мэлори замирает посреди чердака. Слышит, как Олимпия что-то жует. Неужели… Да, она перегрызает пуповину.
Мэлори зажмуривается крепче. К горлу подкатывает тошнота.
– Прошу тебя, дай посмотреть, – выдавливает из себя Мэлори.
– На, возьми, – говорит Олимпия. – Посмотри, посмотри на нее!
Наконец ребенок Олимпии на руках у Мэлори. Девочка!
Олимпия поднимается. Звук такой, словно она угодила в лужу. Мэлори знает, что это послед вместе с кровью и путом.
– Спасибо! – шепчет Мэлори. – Спасибо, Олимпия!
Этот поступок останется для Мэлори самым светлым воспоминанием о подруге. Олимпия, потеряв рассудок, все же отдала ребенка, позаботилась о нем.
Мэлори завязывает малышке глаза вторым лоскутом.
Олимпия бредет к завешенному окну. Туда, где стоит Гари. Тварь затаилась за спиной у Мэлори, которая влажными от крови пальцами еще крепче зажимает младенцам глаза. Малыши плачут.
Судя по звукам, Олимпия куда-то пробирается, на чем-то скользит.
Похоже, она куда-то лезет.
– Олимпия?
Она что-то устанавливает, к чему-то готовится.
– Олимпия? Что ты делаешь, Олимпия? Гари, останови ее! Прошу тебя!
Бесполезно. Гари безумнее всех.
– Я иду на улицу, сэр, – заявляет Олимпия Гари, который наверняка рядом с ней. – Засиделась я дома.
– Стой, Олимпия!
– Я выйду на улицу! – твердит та голосом, не то детским, не то столетней старухи на смертном одре.
– Олимпия!
Слишком поздно. Стекло чердачного окна бьется, что-то ударяет о стену снаружи.
Тишина. На первом этаже и на чердаке тишина. Нарушает ее Гари:
– Олимпия повесилась! Повесилась на пуповине!
«Нет! Господи, не позволяй Гари описывать мне этот ужас».
Гари радостно смеется.
Тварь движется у Мэлори за спиной. Мэлори в эпицентре безумия. Классического безумия. Такое поражает людей после войны, развода, разорения, или когда твоя подруга…
– Повесилась на пуповине! На собственной пуповине!
– Замолчи! – кричит Мэлори, не открывая глаз. – Замолчи!
Крик захлебывается, потому что тварь наклоняется к Мэлори. Теперь тварь (ее лицо?) у самых губ Мэлори.
Мэлори не шелохнется. Она едва дышит. На чердаке тишина.
Мэлори чувствует тепло твари, ее жар.
«Шеннон, посмотри на облака, – думает она. – Они похожи на нас с тобой».
Она еще плотнее зажимает малышам глаза. Тварь отстраняется и, судя по звукам, отступает. Потом еще дальше.
Тварь замирает. Останавливается.
Деревянные ступени скрипят под шагами, уходящими вниз. Мэлори стонет, как не стонала никогда в жизни.
Шаги все тише и тише. Наконец их совсем не слышно.
– Тварь ушла, – говорит малышам Мэлори.
Теперь она слышит Гари.
– Не приближайся к нам! – с закрытыми глазами кричит Мэлори. – Не трогай нас!
Гари их не трогает. Он проходит мимо, опять скрипят ступени.
«Он спустился на первый этаж. Он хочет проверить, кто выжил, кто нет».
Мэлори трясет и шатает от усталости, от кровопотери. «Спать! Спать!» – велит тело. На чердаке теперь только она с малышами.
Мэлори собирается прилечь. Ей нужно прилечь. Но она ждет. Слушает. Отдыхает.
«Сколько времени прошло? Давно я держу младенцев?»
Отдых Мэлори нарушает новый звук. Доносится он снизу. В старом мире Мэлори частенько его слышала.
Олимпия висит (он так и сказал он так и сказал) за чердачным окном.
Ее тело раскачивается на ветру и стучит о стену дома.
Внизу что-то звенит.
Это телефон, телефон звонит!
Звон буквально гипнотизирует Мэлори. Когда она в последний раз слышала трель телефонного звонка?
Кто-то звонит им.
Кто-то им перезванивает.
Мэлори поворачивается, скользит по последу. Кладет девочку на колени и осторожно накрывает своей рубашкой. Свободной рукой ощупывает ступеньки. Они крутые, старые. Сразу после родов по таким не спускаются.
Но ведь телефон звонит. Им кто-то перезванивает. Мэлори намерена ответить.
Дзззззынь!
Полотенечные повязки на месте, но Мэлори велит малышам не открывать глаза.
В следующие четыре года этот наказ будет самым частым. Понимают его дети или пока нет, но Мэлори будет его повторять.
Дзззззынь!
Мэлори подтаскивает непослушное тело к лестнице, нащупывает ногой верхнюю ступеньку. Тело умоляет прекратить, но Мэлори полна решимости.
Так, теперь вниз. Мальчика она держит в правой руке, ладонью закрывая ему личико, девочку прячет под рубашкой. Глаза у Мэлори зажмурены, ее мир погружен во мрак, спать хочется так, что она может упасть со ступеней в объятия сна. Но она спускается, ступенька за ступенькой, ориентируясь на звон телефона.
Дзззззынь!
Она спускается на голубоватую дорожку в белом холле второго этажа. Глаза у Мэлори закрыты, цвета она видеть не может, так же как и Джулса, лежащего ничком у правой стены. Его ладонь прижата к полу, от нее к Мэлори тянутся пять кровавых подтеков.
В холле Мэлори останавливается и делает глубокий вдох. «У тебя получится!» – думает она и решительно бредет дальше.
Проходит мимо Шерил, но не знает этого. Пока не знает. Шерил лежит головой к первому этажу, ногами ко второму. Поза невероятная: человек так изогнуться не может.
Мэлори проходит в дюймах от подруги, сама не зная этого.
Феликс в самом низу лестницы. Мэлори едва-едва не касается его. Потом она охнет, увидев дыры у него на лице.
Дзззззынь!
Мэлори не подозревает, что идет мимо лайки. Собака у стены, на которой теперь темнеет багровое пятно.
«Есть тут кто-нибудь?» – хочет спросить Мэлори, даже не спросить, а крикнуть. Но телефон звонит и, наверное, не перестанет звонить, пока она не ответит.
Мэлори идет на звон, держась за стену.
Ветер швыряет дождевые капли в разбитые окна.
«Я должна ответить на звонок».
Не закрой Мэлори глаза, она не вынесла бы вида всей этой крови.
Дзззззынь!
Кровавые следы она увидит позже. Сейчас телефон так близко! Он звонит так громко…
Мэлори поворачивается спиной к стене и тяжело оседает на ковер. Телефон на приставном столике. От боли изнемогает каждая клеточка тела. Мэлори кладет мальчика и девочку на колени, тянется к столику и нащупывает телефон, который так и звонит без умолку.
– Алло?
– Алло.
Говорит мужчина. Голос у него спокойный, неуместно спокойный.
– Кто это? – спрашивает Мэлори, почти не сознавая, что пользуется телефоном.
– Меня зовут Рик. Ваше сообщение мы получили пару дней назад, но раньше ответить не смогли… Как вас зовут?
– Кто вы?
– Еще раз, меня зовут Рик. Сообщение нам оставил некий Том.
– Том…
– Да, он ведь живет здесь?
– Меня зовут Мэлори.
– Мэлори, с тобой все нормально? Голос у тебя расстроенный.
Она делает глубокий вдох. Вряд ли у нее когда-то будет все нормально.
– У меня все хорошо, – отвечает она.
– Я не могу долго разговаривать. Хочешь перебраться в другое место? Туда, где поспокойнее? Полагаю, что да.
– Да, – отвечает Мэлори.
– Тогда послушай меня. Если можешь, запиши. Ручка есть?
Мэлори говорит, что есть, и тянется за ручкой, которая лежит у телефонного справочника Тома.
Младенцы плачут.
– У тебя ребенок?
– Да.
– Ради него тебе нужно спокойное место. Слушай меня, Мэлори: сплавляйся по реке.
– Что?
– Сплавляйся по реке. Знаешь, где река?
– Д-да, знаю. За домом. Мне говорили, что в восьмидесяти ярдах от колодца.
– Отлично. Сплавляйся по реке. Затея опасная, но если вы с Томом продержались так долго, то справитесь. Я нашел вас на карте. Добираться вам миль двадцать. Река разделится на рукава…
– На что она разделится?
– Прости, я забегаю вперед. Но здесь тебе будет лучше.
– Почему?
– Во-первых, здесь нет окон. Есть водопровод. Еду мы выращиваем сами. В общем, настоящее натуральное хозяйство. Комнаты у нас хорошие, места много. Большинство считает, сейчас мы живем лучше, чем прежде.
– Сколько вас?
– Сто восемь человек.
Для Мэлори число может быть любым. И бесконечностью тоже.
– Давай сначала расскажу, как сюда добраться. Не дай бог связь оборвется, и я не успею объяснить.
– Объясняйте.
– Река разделится на четыре рукава. Тебе нужен второй справа. Держаться правого берега не получится. Задача нелегкая. Придется открыть глаза.
Мэлори качает головой. Нет.
Рик продолжает:
– Как узнать, что ты на месте? Услышишь звукозапись. Человеческий голос, – обещает Рик. – Мы не можем сидеть у реки целый день. Это слишком опасно. Поэтому поставили громкоговоритель. Он реагирует на движение. Благодаря подобным устройствам мы хорошо знаем, что творится в лесу и на реке рядом с нашим убежищем. Громкоговоритель срабатывает, и запись проигрывается каждые тридцать минут. Снова и снова. Четко и ясно. Одно и то же сорокасекундное обращение, ты обязательно его услышишь. Тогда и открывай глаза.
– Спасибо, Рик, но я не смогу.
Голос у Мэлори апатичный, надломленный.
– Понимаю, тебе страшно. Конечно, страшно. Только в этом и заковырка. Других вариантов нет.
Мэлори подумывает повесить трубку, но Рик продолжает:
– У нас происходит столько хорошего. На месте мы не стоим. До желаемого результата пока далеко, но мы стараемся.
Мэлори начинает плакать. Рик дает ей надежду? Или это извращенный вариант безысходности?
– Если последую вашим советам, как искать вас дальше? – спрашивает Мэлори.
– От стрелки?
– Да.
– У нас есть сигнализация. Принцип действия тот же, что у громкоговорителя. Ты выбираешь нужный рукав и плывешь еще сто ярдов. Там сработает сигнализация, опустится шлюз. Лодка заблокируется. Тогда мы выйдем проверить, кто к нам пожаловал.
Мэлори дрожит.
– Правда? – спрашивает она.
– Да. Ты не веришь?
Перед мысленным взором мелькают картинки, образы старого мира. Каждая картинка так или иначе связана с путами и цепями, с грузом обязательств, с предчувствием, что там, куда зовет Рик, может быть хорошо или плохо, хуже или лучше, чем здесь, но свободы точно не будет.
– Сколько вас там? – спрашивает Рик.
Мэлори прислушивается к тишине, царящей в доме. Окна разбиты. Дверь, вероятно, распахнута. Нужно встать. Запереть дверь. Завесить окна одеялами. Мэлори кажется, все это происходит не с ней.
– Трое, – отвечает она. – Если число изменится…
– Об этом не волнуйся. Мы примет любое число гостей. Сейчас места хватит для ста, и мы готовим новые комнаты. Главное, приезжайте скорее.
– Рик, а вы не можете приехать ко мне и помочь?
В трубке слышится тяжелый вздох.
– Прости, Мэлори, это чересчур рискованно. Я нужен здесь. Понимаю, звучит эгоистично. Увы, тебе нужно плыть к нам самой.
Мэлори молча кивает. Вопреки боли, горю, физической слабости, она уважает стремление Рика обезопасить себя.
«Я даже глаза открыть не могу, а на коленях у меня два младенца, которые не видели окружающий мир. В комнате пахнет кровью, мочой и смертью. В доме сквозняки. Раз сквозит, значит, окна выбиты, дверь открыта. Настежь распахнута. Ваше предложение звучит здорово, очень здорово, но я не уверена, что доберусь до ванной, не то что до неведомого убежища в сорока милях вниз по реке, или где там вы находитесь».
– Мэлори, я перезвоню тебе. Узнаю, как дела. Или ты прямо сейчас к нам отправишься?
– Не знаю. Не знаю, когда смогу отправиться в путь.
– Ладно.
– Спасибо вам, Рик.
Мэлори в жизни не благодарила никого так искренне.
– Я перезвоню через неделю.
– Хорошо.
– Мэлори?
– Что?
– Если я не перезвоню, значит, у нас отключился телефон. Или он отключился у тебя. Но, уверяю, мы будем на месте. Приезжай в любое время. Мы тебя ждем.
– Хорошо, – отвечает Мэлори.
Рик диктует ей свой номер. Мэлори вслепую царапает его в раскрытом справочнике.
– До свидания, Мэлори.
– До свидания.
Вот тебе обычный, заурядный разговор по телефону…
Мэлори вешает трубку, опускает голову и плачет. Младенцы ерзают у нее на коленях. Мэлори плачет еще минут двадцать, потом вскрикивает: в подвальную дверь скребутся. Виктор! Он лает, просит, чтобы его выпустили. К счастью, его вовремя заперли в подвале. Может, это сделал Джулс, сообразив, что вот-вот произойдет.
Мэлори завесит окна одеялами, запрет двери и метлой обыщет каждый закоулок дома: не затаились ли где твари? Лишь через шесть часов она решится открыть глаза и увидит, что случилось в доме, где она родила ребенка.
Чуть раньше, с плотно закрытыми глазами, Мэлори через гостиную пройдет к подвальной лестнице. Она вплотную приблизится к трупу Тома.
Мэлори убедит себя, что пинает не Тома, а мешок сахара, когда склонится над ведром колодезной воды, чтобы выкупать младенцев и вымыться самой.
В следующие месяцы она много раз поговорит с Риком по телефону, но потом связь отключится.
Целых шесть месяцев уйдет на очистку дома от следов крови и смерти.
Дона Мэлори найдет на полу кухни, головой к подвалу. Безумный, он словно спешил туда, чтобы Гари вернул ему разум. Мэлори станет искать Гари. Везде. Не найдет и следа. Мэлори всегда будет помнить о нем, всего будет его опасаться. Во внешнем мире она всегда будет ждать встречи с ним.
Соседей Мэлори похоронит вокруг колодца и всякий раз, отправляясь за водой для себя и детей, будет чувствовать под ногами неровные холмики могил, вырытых и засыпанных вслепую.
Тома она похоронит ближе всех к дому, на травянистом бугорке. Туда она станет выводить детей в повязках, чтобы подышали свежим воздухом. Там, как она надеется, у маленьких душ больше свободы.
Пройдет четыре года, прежде чем она решит принять приглашение Рика и отправиться в место, которое он описывал по телефону.
Сейчас Мэлори просто моется сама и купает малышей. Малыши плачут.