В начале нулевых я отправился в Киев на концерты, организованные моим другом Дмитрием Гордоном, который в тот момент стал не только основным движком популярнейшей в Украине газеты «Бульвар», но и сумел заявить о себе как о певце, умело построившем свою рекламную кампанию. Концерт был в Центральном зале Украины с одноименным названием и вызвал повышенный интерес у публики. Ко мне за кулисы явилась целая делегация моих родственников из села Белоусовка, где когда-то родились мой отец и большинство родни по его линии. Колоритную группу возглавляла моя двоюродная сестра Люба, и она-то и озвучила приглашение посетить деревню:
– Славик, – сказала Люба, – приезжай к нам, тетка твоя болеет часто, и если отложишь приезд, то можешь ее и не застать.
– А что с ней? – спросил я сестрицу.
– Да суставы замучили, порой не может с кровати встать.
– А вы когда домой?
– Знаешь, Дима Гордон сказал, что мы можем переночевать в вашей гостинице и завтра рванем до дома.
– Люб, жена со мной, в Москве особых дел нет, я попробую договориться насчет транспорта, и к вам на денек. Сейчас решу проблему с вашими местами в зале, а то уже пора начинать.
Администратор устроил моих родственников в партере, и концерт пошел своим чередом. Много пел Дмитрий, он же был и ведущим этого представления. Помимо меня в Киев приехали еще масса знаковых артистов с постсоветского пространства. А после концерта был банкет, на который Люба, ее муж Василий и их дочка Лена получили приглашение. Оказавшись на великосветской тусовке, мои родственники смущались, не знали, какой вилкой брать яства, от которых ломился стол. Соседство популярных людей отнимало последнюю уверенность в себе. Мое плечо не очень-то помогало, и, по-моему, Люба и ее семья (а там однозначно ощущался матриархат) остались голодными.
Не дождавшись окончания банкета, мы уехали в гостиницу, где что-то заказали в номер и накормили ребят, исправив их настроение. Чаепитие удалось, смущение Любы перед московским гостем растаяло, и беседа приняла душевный характер, чему в значительной степени поспособствовала моя жена, приехавшая в Киев, который весной особенно хорош. И захотелось поехать в Белоусовку не потому, что надо, а потому что именно захотелось.
Утром мы проводили Любу и ее семейство на вокзал, договорившись связаться в тот же вечер. Мы решили транспортные проблемы и, позвонив, сказали, что в понедельник приедем в Белоусовку. В качестве проводника с нами вызвалась поехать еще одна моя украинская сестра – Александра, которая родилась в соседней с Белоусовкой деревне, но уже больше десяти лет жила в Киеве.
Дима Гордон откликнулся на мою просьбу и обеспечил нашу делегацию автомобилем. Он даже чуток переусердствовал: в понедельник у дверей отеля нас ожидал белоснежный «Кадиллак», который был бы хорош для подъезда к ковровой дорожке где-нибудь на кинофестивале в Каннах, ну, в крайнем случае, для молодоженов во время торжества. А тут на тебе – лимузин для поездки в деревню Белоусовка, где еще неизвестно, есть ли асфальт.
– Слава, – прокомментировала моя жена этот суперкар, – ты для жителей деревни пришелец из параллельной реальности, и дай им поверить в сказку. Ты же выходец из Белоусовки, и чем круче ты будешь, тем круче они сами будут себя чувствовать. Будь героем их сказки.
– Может, ты и права…
– Права, права… Поехали!
– Саш, мы проедем на нашей карете до Любы? – спросил я Александру.
– Не бойся, братец, если что, вызовем трактор.
– По коням? – разнеслось по цепи делегации.
Мы закинули гитару и какие-то подарки в багажник и торжественно, ну разве что без праздничных фанфар, отчалили от отеля.
Дорога пролетела незаметно. Женщины, как умеют делать только они, быстро нашли тему для разговора, обсудив до мельчайших подробностей проблемы детей, родителей, погоды, политической обстановки и еще много чего разного. Я же глазел в окно и до Борисполя узнавал дорогу, а от Пирятина пытался ее узнать. Когда-то, когда я в первый раз ехал на родину моего отца, мы со станции Пирятин добирались до райцентра Чернухи на автобусе, а там нас подобрали на лошади, и в Белоусовку мы въехали на телеге. Сейчас же мы торжественно мчались на большом белом американском автомобиле, и встречные, да и попутные авто при виде нас пугливо прижимались к обочине. Но ни дорога нас, ни мы дорогу не узнавали.
Я, конечно, говорю о себе и о жене, Александра комментировала пролетающие мимо нас поселки и деревни. Наконец, мы съехали с магистрали на проселок. «Кадиллак» маневрировал на несильно накатанной дороге, избегая луж с непонятной глубиной. Мы вместе с шофером взгрустнули о том, что наш экипаж не внедорожник. Затем, заскочив буквально на полчаса в дом сестры Александры Гали, вручили подарки и поехали дальше к Белоусовке.
Там нас уже ожидала Люба. Мы отправились на место, где когда-то стоял дом деда – Ивана Семеновича Малежика. От дома кое-где остался фундамент, заросший бурьяном; сад превратился в заросли, в которых узнавались яблоневые, грушевые и сливовые деревья. Мы постояли около «дома» деда; я пытался вызвать в памяти картины прошлого, но получалось не очень – пруда, или, как его называли, ставок, не было (плотину когда-то прорвало, а запрудить заново ручей, никто не удосужился)… Погрустили.
– Люба, а жив ли клуб, где я когда-то песни пел? – спросил я свою сестру.
– Жив-то жив, но стоит заколоченным на своем старом месте.
Мы пошли к клубу.
– Люб, а ты помнишь, как мы приезжали к вам в Сухолохвицу в гости с отцом и матерью? – спросил я.
– Мне кажется… Да нет, не помню. Наверное, потом отец с матерью об этом часто вспоминали, что я это вижу так отчетливо, хотя это все моя фантазия.
Мы подошли к деревянному зданию, где крест-накрест были заколочены окна.
– Как будто война, – сказал я, глядя на клуб, в котором много лет назад получил первые настоящие аплодисменты после своих песнопений под гитару. Место, где жизнь сделала мне инъекцию наркотиком под названием «сцена», и до сих пор я, стареющий наркоша, испытываю ломки, если долго нет возможности спеть для моих зрителей.
– Люба, – обратился я к своей двоюродной сестре, – у меня в багажнике машины лежит гитара, я взял ее, чтобы спеть тетке Параске. Как ты думаешь, если кинуть клич, через какое время можно собрать людей на концерт?
– Да, думаю, что часиков через пять можно будет устроить представление. А где ты хочешь спеть?
– Если петь, то хотелось бы это сделать в вашем старом клубе. Опять же пусть люди вспомнят, для какой цели его строили, – сказал я этак назидательно.
– Все, я пошла.
– Куда?
– К главе администрации, надо же народ собрать, клуб привести в божеский вид.
– А соберем людей?
– Да все уже знают, что ты приедешь, и ты приехал. Не знали, как к тебе обратиться с просьбой попеть, а ты сам вдруг предложил… Ну я пошла.
– А мы чего делать будем одни?
– Так вон Микола и Андрей едут на «жигуленке». Коля тебя так развлечет, мало не покажется.
Люба ушла, и тут же нарисовался Микола – мой второй двоюродный брат, сын Марии Ивановны, старшей сестры отца. Коля был этаким гарным парубком, носившим в свое время лихой чуб и картуз на затылке. Он мне запомнился рубахой-парнем в сапогах, брюках, заправленных в эти самые сапоги, и пиджаке, из-под которого выглядывала развеселая косоворотка. Чуб Николая Алексеевича заметно поредел, но радостный островок волос практически на лбу напоминал его обладателю времена, когда он разбивал сердца гарных дивчин из Белоусовки.
– Здоровеньки булы, братец, а это жинка твоя? – начал он задирать меня.
– А то ты не знаешь… Если не уведешь, останется моей, – настраиваясь на его волну, ответил я.
– Не-е-е, мне такая не нужна. Мне надо, чтоб в огороде працювала, а за скотиной ходить у меня своя дружина есть. Братец, а ты доллари привез? Спонсиром моим будешь?
– Конечно, буду. Мой министр финансов, кстати, со мной, и думаю, нет причин, чтобы не сесть за стол переговоров, – ответил я.
– Ласково просимо, – пригласил Николай в свой дом.
Мы вошли в хату, сделанную в лучших традициях старины – с земляным полом, печкой, соломенной крышей.
– Заходите, гости дорогие. Это моя дружина, – представил брат свою статную и нарядную жену, – а это, дивись, дочкá. Можешь ее забирать в Москву, она будет работать у тебя на подтанцовках.
– Коль, молода она еще, – возразил я.
– Молода-то молода, но хороша…
– Да уж, – ответил я, разглядывая фигуристую пятнадцатилетнюю дивчину, которая явно смущалась московских гостей и напористых речей батьки.
– Коль! – продолжил я. – Не советую твоей дочери и моей племяннице такой жизни, которую ты ей желаешь.
– Шучу, шучу я, – ответил Микола, – а ты чего, хохол, приехал, как инопланетянин, на большой белой машине?
– Просто не сумел зафрахтовать яхту с алыми парусами, чтобы твою Наташку в Москву увезти, – ответил я.
– Хотя ты для нас и так инопланетянин, так что держи фасон. Так, вот и Андрей пришел, – сказал Николай, указывая на своего младшего брата, вошедшего в хату.
Андрей был моложе Миколы и был одинок. Он тоже жил в Белоусовке, но, вернувшись из армии, так и не создал семьи. Он служил на атомной подводной лодке, и, возможно, это было причиной его проблем в жизни.
– Татьяна, – обратился Николай к моей жене, – помоги что-нибудь накрыть на стол. Мою дружину тоже зовут Таней, надо что-то выпить за встречу.
Татьяны вышли в сенцы (так сказали бы в России), и я спросил Николая:
– Хохол, а ты звонил в Москву и рассказывал, что вы построили себе новый дом.
– Да, построили, но живу я здесь.
– Что, плохой дом? – спросил я.
– Да нет, в три раза больше этой хатки, но что-то душа не лежит там жить.
– Ну ты лентяй…
– Не, это я доллари вкладываю в недвижимость, – улыбаясь во весь рот, заявил Николай Литвиненко.
Вернулась Люба, несколько озабоченная:
– Славик, там нет ни микрофонов, ни усилителей, что делать?
– Подмести пол, проветрить, снять паутину и ждать зрителей. Придет народ?
– Конечно, придет, а ты как без микрофона? – спросила деловым голосом Люба.
– Люба, я же в этом клубе уже пел без микрофонов, так что не трусь… Коля, давай махнем за встречу, и я махну в клуб.
– А можно я с тобой? – спросил Андрей.
– Сейчас, вот старший брат молвит речь, и тогда…
Мы подняли стаканы за встречу, я быстро закусил и вместе с Андреем и Любой пошел к зданию клуба. Кто-то из деревенских отдирал гвозди из досок, которыми были забиты окна клуба. В помещении еще летала пыль, и солнечные лучи, как на шикарном шоу, через окна прорезали пространство зрительного зала, путаясь в паутине.
– Ну что, Люб, можем ехать в Сухолохвицу к тетке, здесь все вроде в порядке.
– Поехали, поехали, стол и мама ждут вас, – начала торопить Люба.
– Слава, а давай заскочим ко мне, я тут рядом живу, – сказал Андрей.
– Люб, мы ненадолго. А? Ты с нами?
– Нет, ребята, вы давайте по-быстрому к Андрюхе, а я сделаю еще несколько звонков. Потом заберу Татьяну, и мы вас подхватим у дома братухи.
Мы шли с Андреем по Белоусовке… Встречавшие нас деревенские степенно нам кланялись, исподтишка разглядывая меня. Дом младшего двоюродного брата был явно не из богатых. Он пригласил меня в хату. И я был удивлен. С одной стороны, бедностью жилища, которая считывалась со старомодного покрывала на кровати и с видавших виды стола и стульев. Но еще больше меня поразила почти стерильная чистота жилища. Земляной пол, на котором невозможно было найти даже пылинки: на столе, на плите, на печке все блестело чистотой и порядком.
– Андрей, к тебе приходит какая-то женщина помогать по хозяйству? – спросил я.
– Нет, это все я сам, я не зарабатываю столько, чтобы содержать женщину.
– Андрюха, а где ты работаешь?
– Да в деревне. Трактор, автомобиль, МТС.
– Машинно-тракторная станция?
– Ну да… Как в старые времена, когда мы были еще вместе.
– Наверное, зарабатываешь прилично? – спросил я.
– Шутишь? Двадцать пять гривен.
– Двадцать пять гривен? Что, в месяц?
– Да, в месяц. Чтоб тебе было понятно, скажу: это сто пятьдесят рублей.
– Ты меня ошеломил, Андрей. Как же ты выживаешь?
– Да вот, выращиваю двух боровов… Один на продажу, а второй себе на прокорм. Еще огород, куры. Да много ли мужику одному надо?
– По-моему, я оторвался от жизни, – промямлил я.
– Ты, наверное, думаешь, что это я такой нескладеха? – спросил Андрей.
– Подожди, я еще это не успел переварить.
– У нас практически все так живут, и у меня нет тревог по этому поводу.
– Андрюх, а праздники ты себе устраиваешь?
– Вот сейчас ты мне устроил «красный день календаря», а так…
Мы помолчали, но тут к дому подъехал «Кадиллак», и мы засобирались на выход.
– Мужики, поехали… Андрей, давай, давай… – почти прокричала Люба, ворвавшаяся в хату.
– Если есть место, то я с радостью.
– Поехали, поехали, – позвал я брата, обняв его за плечо.
Мы уселись в автомобиль и тронулись в сторону Сухолохвицы, где жили моя родная тетка Прасковья Ивановна, по мужу Пшикало, ее дочка с мужем и внучка Лена.
– Я тут без тебя, – зашептала мне на ухо жена, – была Дедом Морозом. Дарила направо и налево сто– и пятидесятидолларовые купюры, и получила столько слов и слез благодарности, что очень пожалела, что деньги быстро кончились.
– Ты не представляешь, как они в деревне бедно живут, – ответил я.
– Наверное, в нашей глубинке тоже несладко живется… – спросила-ответила Татьяна.
– Да, мать, оторвались мы от жизни…
Наша делегация въехала в Сухолохвицу, и вскоре мы причалили к дому, около которого стояла, опираясь на палку, очень благообразная женщина в белом платке, новой кофте и цветастой юбке. На ногах у нее были надеты мягкие тапочки. Я выскочил из автомобиля и подбежал к своей тетке.
– Ай, Славик, вот я и дождалась тебя, – сказала тетка и заплакала. Но плакала она недолго, и слезы сменились улыбкой. Когда были жив мой отец и тетка Мария, младшая сестра Параска терялась в тени их личностей. Сейчас она была одна, и я увидел, как она похожа на отца и как она красива, но при этом у нее был удивительно светлый лик. Да-да, – лик. Я не спутал слово, описывая выражение ее лица и весь облик – такой ясный и почти безгрешный.
– Что ж, гости дорогие, проходите в дом, – пригласила нас моя тетя.
Мы вошли в хату и увидели стол, который мог бы украсить свадьбу районного масштаба.
– Люба, я чувствую себя важным гостем, прибывшим на Украину установить двухсторонние отношения между нашими странами, – начал я гнать пургу.
– А что, – ответила Люба, – мы не можем, что ли, устроить праздник по поводу приезда брата на родину его предков?
– Небось, хрюшку замочили? – спросил я.
– Не только замочили, но и сделали эти ковбаси, кентюх…
– И все остальное великолепие, – перебила Любу моя жена.
– Гости дорогие, давайте за стол, – пригласила усаживаться тетка.
После долгого путешествия и всех перипетий дня это было как нельзя кстати. Все быстро разместились вокруг стола.
– Ну что, тетка, выпьешь с нами рюмочку?
– А что, Славику, и выпью.
И мы выпили за встречу, а потом за Юхима и всех родных, живых и ушедших. После третьей рюмки я сказал, что у меня сегодня концерт, и я объявляю мораторий на алкоголь. Гостей мои профессиональные проблемы мало интересовали, и веселье, разгоняемое Николой, поднималось в полный рост. Я уже расчехлил гитару и после пары песен, голосом провокатора произнес:
– Тетка, может, станцуешь? Утрешь нос молодым?
И Прасковья Ивановна, отодвинув стул, вышла в центр комнаты. Сказать, что она танцевала, было бы неверно. Двигались, словно крылья птицы, ее руки, глаза моей восьмидесятилетней тетки сияли, а ноги, обутые в тапочки, крепко стояли на полу, обозначая область ее танца. Все и всё замкнулось на нашей танцовщице, и она сорвала бурные аплодисменты.
– А если еще по рюмочке? – спросил я.
– А что? Можно и еще…
– Хватит провокаций, Малежик. Ща уволю, – прошипела моя жена.
И что вы думаете, я задушил этот прекрасный полет, этот восхитительный и упоительный танец. Не пришлось нам увидеть неограниченные возможности человеческого духа и тела.
Любовь, которая стимулировалась еще и алкоголем, создала какую-то удивительную атмосферу взаимопонимания, когда все начали чувствовать друг друга без слов. А время текло, и концерт, разрекламированный в округе Белоусовки сарафанным радио, неумолимо приближался. Наконец, дорогие гости встали из-за стола и направились к автомобилям, чтобы ехать в клуб. Николай вызвался подвезти Прасковью Ивановну.
А у клуба собралась уже приличная толпа, и все ждали, когда начнут запускать в зал. Люди были нарядными и праздничными. Почему-то вспомнилась старая притча, как король обкладывал плачущий народ все новыми и новыми налогами. Это продолжалось до тех пор, пока люди не перестали плакать и не начали петь и танцевать. И тогда король сказал: «У людей больше ничего нет, им нечего терять, поэтому они веселятся. Отмените мои новые указы». Я вспомнил свой разговор с Андреем, глядя на празднично-одетую публику. Мы вышли из своего лимузина, и публика зааплодировала.
– Подождите, я еще не заслужил, – крикнул я.
– Спасибо тебе, Малежик, что приехал к нам, уже это праздник, а петь мы и сами умеем.
