Когда я говорю о том, что никогда не был диссидентом, это не значит, что мне в той, да и в нынешней жизни все нравилось и нравится. Просто я считаю, что для артиста, да и для автора, не обязательно с красным (или другого какого цвета) флагом вести на баррикаду революционные массы. Оружие артиста бывает значительно более эффективным, если он в художественных образах отразил ситуацию. Хотя если совсем откровенно, то, наверное, система идеологической обработки функционировала настолько четко, что какие-то сомнения о правильности курса партии стали появляться довольно поздно.

Может быть, ареал моего проживания был не тот. Ну не тот, и все… Не обсуждали ни дома, ни у соседей политическое устройство в стране. Боялись? Думаю, что и боялись… Во всяком случае, моя мать, которая проводила моего деда Ивана Матвеевича в тюрьму, была напугана на всю жизнь. И даже когда во времена перестройки я позволял со сцены «политические вольности», а матушка, находясь в зале, слышала это, у нее надолго портилось настроение. Наверное, я не там родился и жил… Когда эта жизнь протекала у Белорусского вокзала, то все помыслы наши и соседей были, как дожить до следующей зарплаты. Переехали на Юго-Запад – и опять поначалу все как прежде. А потом отец купил «Ригонду» – проигрыватель и приемник. Для меня это была новая игрушка, и я начал путешествия по радиоволнам. Нашел «Радио Люксембург» – пиратскую радиостанцию, которая вещала с борта какого-то судна и была вне цензуры и прочего. Увлекся бит-музыкой и, пытаясь расширить свой кругозор, начал искать музыкальные передачи на русском языке. Через некоторое время я уже знал, во сколько и на каких волнах «Би-Би-Си» и «Голос Америки», не говоря уж о всяких там «Свободах», вещали свои музыкальные хит-парады.

Естественно, слушая музыкальные передачи, я захватывал и политические комментарии. Ну, они-то и «отравили» мое сознание. Я умничал в школе, а затем в институте задавал каверзные вопросы, рисуясь перед мальчишками и девочками. Чувствовал себя героем…

Должен заметить, что за все это свободомыслие меня ни разу не водили к директору школы и не вызывали родителей. Это в школе… А в институте мне терпеливо, в который раз, растолковывали основы марксизма-ленинизма. Идеологические взбучки я получал за длинные волосы – меня вызывали к руководству спецкафедры, и полковник пытался мне втолковать, что с моими локонами нельзя успешно строить коммунизм. Я нагло ссылался на образы Карла Маркса и Фридриха Энгельса, напоминая, что им длинные волосы и бороды не помешали заложить основы…

В бешенстве меня выгоняли в коридор, и я, чувствуя себя героем, шел на «плешку» МИИТа – место, где собиралась продвинутая часть студентов нашего института.

А в школе Марья Ивановна, наверное, боялась получить от директора нагоняй за то, что не может справиться с учеником, терпеливо пыталась меня вернуть в учение Маркса-Ленина, которое «всесильно, потому что верно». В конце концов историчка поставила мне «четверки» по общественно-политическим наукам, и я в итоге не получил медали за учебу в школе. А не получив медаль, вынужден был сдавать вступительные экзамены в институт на общих основаниях. Вот так-то…

И все-таки никому из нашего окружения не приходило в голову подвергнуть сомнению существующий строй. И если фигура Сталина была подвергнута «справедливой критике», то Ленин был неприкасаем, и часто мы рассуждали, что было бы, если бы он не ушел из жизни в двадцать четвертом.

Но семена иронии по отношению к власти, к построению коммунизма дали всходы, и когда наступил 1970 год, год столетия со дня рождения В. И. Ленина, мне уже многое «остоюбилеело». Масса анекдотов на эту тему успешно высмеивала «всенародный подъем, который охватил прогрессивную часть человечества». Думаю, что и сейчас смог бы вспомнить кучу анекдотов на эту тему – от водки «Ленин в разливе» до трех спальной кровати «Ленин с нами». Самое интересное, что передовой авангард нашего комсомола – секретари горкомов и обкомов, с которыми нас, музыкантов, популярных в Москве и области, постоянно сталкивала жизнь, были первыми и главными потребителями как анекдотов, так и «чуждой советской молодежи музыки». Мы вместе с ними пили и пели, травили анекдоты и – «о, ужас!», – даже иногда критиковали партию и правительство во главе…

Нас никто, я имею в виду группы «Ребята» и «Мозаика», никуда не вызывал и не «ставил на вид». Более того, мы были передовым классом советской молодежи. Нас отправляли в ЧССР и Болгарию, где мы играли песни из репертуара «The Beatles» и «Deep Purple». Коллеги из стран социализма нам страшно завидовали и с тоской вспоминали, что «болгарский слон» – «младший брат советского слона, а СССР – родина слонов». Ребятам из Софии и Праги не разрешали петь по-английски. Налицо была политика двойных стандартов, но мы об этом не думали – нам было в кайф играть на хорошем аппарате и в кайф просто жить.

А затем был 1973-й, я пришел в «Веселые ребята», чтобы на «бескрайних рубежах нашей необъятной Родины нести знамя вокально-инструментального искусства». Я повзрослел, многое понял, а что не понял, то мне объяснили. Но времени диссиденствовать, а тем более протестовать, не было. Была интенсивная пахота под названием «гастроли». Успех, девчонки, новые города занимали свободное время, и эмоции выплескивались чаще в сторону «аморалки», чем сублимировались в прозрение и понимание «политической ситуации».

Хотя…

Однажды в городе Тернополе, куда мы прибыли спеть песни из нашего репертуара, в коллективе появилась «запрещенная литература». Это был роман А. Солженицына «В круге первом». Причем книжку нам дали (кому конкретно, я сейчас и не вспомню) на одни сутки. 1973 год, Солженицын…

Если застукают – статья… В лучшем случае выгонят из Москонцерта и из комсомола. Все это понимают, и тем не менее всем страшно интересно, и всем хочется узнать, про что это… Решили – чтобы всем познакомиться с романом, надо устроить чтение романа вслух по очереди. «Конспиративная квартира» была выбрана – номер кого-то из музыкантов, затоварились кофе и сигаретами и начались «литературные чтения»… Наверное, мы даже не думали, что совместное чтение потянет на больший срок, чем индивидуальное с фонариком под одеялом. Мы просто хотели узнать, про что это… А вообще-то все это было похоже на революционный кружок, где осталось бы произнести, что «промедление смерти подобно…» Но никто не настучал… Как мы после такой бессонной ночи отработали три концерта, история умалчивает. Потом был «Доктор Живаго». Я был потрясен Пастернаком, буквально очарован поэзией его прозы. Интересно, что потом, когда я читал этот роман, купив его в свободной продаже, испытать те прежние чувства мне не удалось. Запретный плод?..

Мы колесили по стране, развлекая зрителей на концертах и самих себя после концертов. Что-то вроде устной газеты затеял в «Веселых» Гена Макеев. Вернее, это была даже не целая газета, а аналог 16-й полосы «Литературки». Мы придумывали разные анекдоты и фразы, соревнуясь друг с другом. Запомнилось заметка Макеева следующего содержания:

«На 105% выполнил план Новотрубинский завод ядохимикатов. „Больше яда Родине“ – под таким лозунгом трудятся новотрубинцы».

Однажды Гена предложил провести конкурс на лучшее название советского города и деревни. В числе соискателей были города Встречноплановск, Соцсоревнованиеград, в честь завершающего года пятилетки – Завершаловск. В итоге Макеев победил в номинации города – ПятьдесятлетбезЛенинаполенинскомупутивск. Моя деревня Пролетариивсехстрансоединяловка была первой в этой номинации, а еще (я чуть-чуть похвалюсь) я придумал название города-курорта – Ленинские Грязи.