Прожив изрядную часть жизни, я выяснил для себя, что мне не нравится, когда кто-то мной командует, а еще больше не нравится командовать самому. Поэтому когда сейчас я анализирую свой социальный статус, то с гордостью замечаю, что решил практически нерешаемую задачу – сумел найти возможность не быть для кого-то подчиненным, но при этом избавлен от проблемы кем-то руководить. И решения, которые принято называть судьбоносными, мне не приходится принимать. И хотя на меня порой пытались взвалить ответственность за судьбу тех или иных граждан, мне как-то тактично удавалось объяснить, что моя сила в чем-то другом. Вот так… В общем, сейчас если я и создаю рабочие места, то делаю это отнюдь не часто. Как при этом поживает мое эго? Да регулярно (цитирую пошлый анекдот). Эго кормится какими-то другими отдельно взятыми победами, на ниве творчества к примеру. Да мало ли способов накормить свое тщеславие. А вот в мазохизме замечен не был и поэтому умудрился ни к кому не пойти в услужение. Наверное, моя известность и социальный статус позволили мне держать дистанцию и сберечь лицо, в том числе и творческое.

Но, как и любое правило, это тоже имеет исключение. Встречались на моем пути персонажи, которые меня порабощали. Нечасто, но встречались, и приходилось порой прилагать определенные усилия, чтобы вырваться из клетки, в которую меня засаживал более сильный «эгоист». Одну из таких историй я и хочу вам рассказать.

Он был единственным сыном какого-то супер-пупер-засекреченного разведчика, который резиденствовал вместе с женой в Америках, в самых что ни на есть Штатах. А сын ихний, Слава Порфирьев, взрослел, мужал и знакомился с жизнью как таковой в шикарной папенько-маменькиной квартире на Садовом кольце, рядом с посольством пресловутой Америки. Я думаю, никому не надо объяснять, что такое была квартира в советские времена для молодого парня. Это статус, это возможности, это последнее твое слово при решении вопроса – где и во сколько на праздники, это – возможность привести девчонку, хотя в этом деле Славик был, пожалуй, скорее робок, чем успешен. Но все равно – великосветский салон «За полночь» работал регулярно. А порою там зависали и не на одни сутки. Наверное, от резидента шли суровые депеши домой в Москву, наверное, были звонки с просьбами учиться. Но никакая виртуальная беседа не заменит общения отца с сыном, когда она продолжается изо дня в день.

Короче, Слава научился выпивать, и особенно это хорошо у него получалось, когда угощали. Буду справедливым и скажу, что он закончил ВГИК и был подающим надежды. Не знаю, участвовал ли папенька в трудоустройстве нашего героя на телевидение или нет. Это и не важно… С его фамилией не нужно было и рекомендаций – все бы сделали, чтобы не связываться. Но повторюсь, Слава был небесталанным парнем. На телевидении ходили легенды о том, как классно снимает он музыкальные программы, и о том, как папа в очередной раз спас его от тюрьмы.

Однажды после окончания очередной съемки в Кишиневе, он вылетел в Тбилиси делать для ТВ новый фильм о музыкальном народном творчестве Грузии. Что такое Молдавия в советское время, объяснять, я думаю, не стоит. Республика, где вина было больше, чем воды. Естественно, Слава был упакован вином под завязку. Две канистры, одна с «Рошу де Пуркарь», вторая – с «Негру де Пуркарь» позволили начать праздник еще в аэропорту Кишинева. Угощались все, до кого можно было дойти в салоне самолета. Сначала стюардессы «с пониманием» относились к съемочной группе из Москвы, но потом… Примерно через час после взлета Славины познания в географии и в ходовых качествах ТУ-154 привели его к мысли, что лайнер находится в зоне сочинского аэропорта. Слава решил, что это судьба, – надо приземлиться и искупаться в Черном море. Он решительно двинулся в кабину пилотов с требованием посадить самолет сейчас же. В отличие от террористов конца ХХ – начала ХХI века в руке у него был не пистолет, а стакан с вином. Славу забрали в кутузку, но через два дня освободили. «Непотопляемый» – то ли с восхищением, то ли с удивлением, а может, с завистью говорили о его приключениях на ТВ.

Так вот, Слава Порфирьев был, если вы не забыли, о чем я говорил в начале своего повествования, тем самым человеком, которому я не мог сказать «нет» и который фактически вил из меня веревки. Я сейчас не помню, как мы с ним познакомились. Думаю, что он позвонил мне с редакционным заданием обсудить со мной, а по возможности, и задействовать меня в одной из съемок телепередачи. Мы встретились, и первым, что он мне сказал, было:

– Мне не нравится, как ты поешь, у тебя для этого нет никаких данных, но у тебя есть мелодический дар. Я тебя раскручу…

Честно говоря, к тому времени я, наоборот, уже привык к комплиментам, которые отпускали по поводу моего голоса и умения доносить текст песни. Но в этот раз у меня язык будто прилип к небу, и я не посмел… Да-да, не посмел возразить и сказал:

– Хорошо, и что от меня требуется?

– Вот тебе два текста, один Н. Денисова «Картина любви» для Паши Смеяна и Ветлицкой, а второй С. Кирсанова «Зеркала». Сочини песню, споет Ирина Понаровская.

– Хорошо, я попробую.

Я сделал эти песни. Причем, сначала была песня для Смеяна и Наташи Ветлицкой. Нужно сказать, что для меня это была шикарная работа. Песня была лейтмотивом передачи. Слава был по отношению ко мне корректен, и то, что обещал, – делал. Кстати, впоследствии на инструментальную фонограмму «Картины любви» я сделал наложение, и сейчас эта песня скорее ассоциируется со мной. А тогда…

– Я думаю сделать программу «Зеркала» в стиле барокко. Хочу, чтобы сыграли музыканты симфонического оркестра. Мне песня нужна в понедельник.

– Я не успею, я уезжаю в Киев, – пытался возразить я.

– У тебя три дня.

Не имея никакого опыта в оркестровке, тем не менее я в Киеве со струнным квартетом записал инструментальную фонограмму. Но была маленькая лажа – Понаровской не было в Москве.

– Хорошо, пой сам… Но все равно поешь ты плохо!

Таков был вердикт Порфирьева. Я поглубже засунул свое самолюбие и спел «Зеркала», а потом и снялся с ними в программе. Судя по тому, как радостно при встрече со мной Слава потирал руки, программы начальству понравились. И он все чаще стал меня называть своим талисманом. И подоспела следующая съемка. Я, честно говоря, еще не догадывался о степени зависимости моего режиссера от алкоголя, и, когда он приехал ко мне домой обсудить очередной сценарий, спокойно отреагировал на фразу:

– Водка есть?

– Конечно, есть.

– А что-нибудь к водочке?

– Найдем.

Должен сказать, что в этот период я холостяковал, так как моя жена с сыном отдыхали на море. Поэтому мужская компания, водка, гитара, стопка писчей бумаги, естественно, стопка для водки и вдохновение.

Я вспомнил песню «Последний трамвай», и вокруг этого трамвая мы накрутили сценарий.

– Ай да Слава, ай да сукин сын, – кричал и топал ногами Порфирьев, восхищаясь то ли мной, то ли собой.

Бедные соседи внизу… Хорошо, они иногда тоже выпивали и гуляли, поэтому к шуму из нашей квартиры относились с пониманием. И все равно я никак не мог дождаться конца работы над сценарием.

Кто меня знает, тот помнит, что я в основном делаю вид, что пью. Практически к трем часам ночи бутылка была пуста. В Славе булькало граммов четыреста пятьдесят. Вдруг он взял телефон и начал набирать номер.

– Куда? Поздно… Давай завтра.

– Сегодня… Все надо делать сегодня…

Во время зуммеров мне было приказано взять гитару… Еще он успел объяснить, что это его единственная и роковáя любовь.

– Раз рóковая любовь, мне петь рок-н-ролл? – тупо спросил я.

– Ты будешь петь то, что я скажу…

Наконец трубку на том конце сняли. Как я потом узнал, это была замужняя женщина, известная актриса, причем Слава любил ее платонически и этим в своих глазах поднимал себя на необозримую высоту. Был короткий разговор, потом фраза:

– Он сейчас тебе споет… «Расставайтесь, любя», пожалуйста, – это уже мне.

Я спел балладу… Самое интересное, что ни меня, ни художественного руководителя «телемоста» не послали. Я извинился и пожелал даме спокойной ночи.

– Я тебе этого никогда не забуду. Спасибо.

Мы сняли трамвайные страсти, и я улетел в Гагру к семье. В конце августа вернулись из отпуска в Москву, с ансамблем «Пламя» через пару дней я улетел в Сочи. Десятого или одиннадцатого сентября я был снова дома. Воссоединение семьи… Потом жена ушла по делам, и практически сразу раздался телефонный звонок. Это был Порфирьев.

– Приезжай на Киевский. Если не приедешь, я сдохну.

– Что с тобой?

– Приезжай, при встрече все расскажу…

Около главного входа в Киевский вокзал на парапете сидел Слава… Сказать, что он пьян, – не сказать ничего. В те годы, может быть, только фотографии Маккартни на альбоме «Let it be» говорили, что трехдневная щетина может выглядеть стильно. Обычно подобная небритость утверждала, что человек либо бомж, либо пьет который день.

Слава взял меня за руки. Его руки были холодные, как лед.

– У тебя деньги есть?

– Есть.

– Если я сейчас не выпью, то мне будет кирдык.

– Что случилось?

– В Феодосии есть доктор… Довженко… Короче, он меня закодировал, загипнотизировал… В общем, снял со стакана. Но при этом я год должен был не пить. После съемки «Трамвая» я с мамой летал в Феодосию, и он меня… А я… В общем, я сорвался.

– И что теперь?

– Если я не выпью, то… Ты помнишь как Высоцкий? Даль?

– Хорошо, давай я подниму в Москве всех своих знакомых…

– Меня раскодировать может только Довженко, поэтому ничего не делай. Сейчас пошли, здесь есть пивная. Мы дадим пивка, а потом поедем к тебе… У тебя водка есть?

– Думаю, есть…

– Ну, вот, пошли.

Мы пошли, он пил и рассказывал мне, как мы будем добираться до Феодосии. И я, словно загипнотизированный его волей, не мог сказать ни слова против.

После второй кружки руки у него согрелись, и мы поехали ко мне домой.

Все происходило (благо жена отлучилась по делам), в тех же декорациях, что и летом. Слава напивался в ускоренном режиме. Я же пытался дозвониться до его отца, ну, помните, резидента-суперагента, который вернулся в Москву? Я однажды имел с ним, то есть с отцом, беседу, и он слезно просил, если Слава… то… И он моментально приедет. Слава напивался, а телефон молчал, как партизан.

– Да прекрати, они на даче.

Потом ему было плохо, и харчи с водкой не захотели оставаться в организме телевизионного режиссера. Что-то у них там произошло, и они вернулись на белый свет высказать свое недовольство Славе. А я? А я с тряпкой пытался привести ковер в исходный вид. Желание лететь к доктору Довженко, чтобы познакомиться на опыте Славы с его замечательной методикой, становилось все меньше.

Вскоре пришла жена. Она в своей пламенной речи пыталась найти аргументы, чтобы я понял, что не я ставлю на кон дружбу мужскую… Я вяло сопротивлялся.

Наконец я дозвонился до квартиры на Садовом.

– Он с вами напился, вот вы с ним сами и разбирайтесь, – был ответ несгибаемого разведчика.

Почва окончательно ушла из-под моих ног.

Пришел отец, уже мой отец.

– Как мне быть?

– Он тебе друг?

– Друг.

– Тогда ты должен с ним ехать.

Пути к отступлению были отрезаны. Я пошел на кухню и объявил жене, что еду с Порфирьевым в Феодосию. Татьяна молча достала сумку и начала собирать меня в поездку на море, откуда я только что вернулся. Я деловито взял паспорт, деньги. Режиссер играл роль человека, с трудом возвращающегося в жизнь.

– Наверное, ему надо в душ, а потом сменить одежду? – спросила Татьяна.

Я молча кивнул головой.

После душа Слава потребовал себе сменную одежду, потому что поездка отнимет не один день. Я открыл шкаф и предложил ему примерить что-либо из моего гардероба, сообразуясь с погодой в Москве и на Черном море. Выбор пал на мои парадно-выходные одежки, которые я купил в нечастых загранкомандировках.

– Ну что ж… Раз решили, тогда вперед, ребята, – были слова жены.

Мы вышли из дома и поймали такси до Курского. Лететь самолетом Слава отказался, мотивируя это тем, что он в «черном списке» во Внуково. У меня была надежда привезти его домой и сдать с рук на руки родителям, проявив при личном общении необходимую твердость. Но все напрасно… Даже в пьяном состоянии мой пациент контролировал ситуацию и просыпался в тот момент, когда я пытался повернуть машину в сторону его дома. В конце концов я махнул рукой, и мы прибыли на Курский. Старый вокзал был значительно многолюднее нынешнего. С него уходили поезда в Крым, на Кавказ, Украину, короче, все южное направление охватывали трассы Курского. Мы почему-то взяли два купейных билета до Харькова. Мне объяснили, что мы протусуемся там с утра до вечера, а к ночи ближе улетим в Керчь. Я не очень понял глубину стратегической мысли Славы, но пока я еще не аккумулировал силы для возражений и поэтому смиренно воспринял судьбу. Мы сели в купе… У меня с собой было. Мои знания в наркологии были не столь глубоки, чтобы вывести клиента из состояния алкогольного недоумения, но я знал, чем грозит для организма алкоголика невозможность опохмелиться.

Не помню точно (но, кажется, это была супружеская пара), кто были нашими соседями. Помню, что мы были на верхних полках. Я, конечно же, на спал. Я не врач и не могу утверждать, что это была белая горячка, но что сон алкоголика тревожен и краток, могу засвидетельствовать. Я смотрел на своего редактора-режиссера-сценариста-друга с вниманием матери, смотрящей на своего первенца. И когда Славе что-то снилось (врачи утверждают, что это какие-то чудища), я его моментально будил, дабы не нарушить сон соседей снизу. Бессонная ночь, и вот мы подъезжаем к вокзалу старой столицы Украины городу Харькову.

Выйдя на перрон, Порфирьев скомандовал:

– Пошли!

– Куда?

– Пошли, пошли…

И мы пошли. У меня создалось впечатление, что Вячеслав Порфирьев ходил по этому маршруту сотни раз и водил по этим тропам многочисленные экскурсии. Мы, не делая ни одного лишнего телодвижения, точно попадали из одного питейного заведения в другое. Обитатели, а создавалось впечатление, что посетители этих пивнушек, рюмочных, кафе «Напитки» жили там постоянно. Так вот эти обитатели могли бы без грима сыграть героев Гюго из «Чрева Парижа» или «Отверженных». Я же невыпивающий и еще в не очень мятом костюме выгодно оттенял наших новых знакомых, с которыми мы решали и судьбы мира в том числе.

Я наелся приключением досыта и решил взять инициативу в свои руки.

– Тебя ждут в Феодосии?

– А я знаю?

– Давай позвоним и сообщим, что ты едешь.

– Позвони им, вот телефон, и скажи, что ты Порфирьев.

Я дозвонился до Довженко… Вы, надеюсь, не забыли, кто был папа у Славы. Я от имени Порфирьева сообщил, что сорвался и что еду в Феодосию. Мне ответили, что я все делаю правильно, и посоветовали опохмеляться не слишком интенсивно. Я почувствовал себя больным, который сорвался, и это состояние мне не понравилось.

Потом был мой звонок в Москву жене. Разговор был краток.

– Ты где?

– В Харькове, еду в Крым.

– Ну и дурак.

Я это уже и сам понимал, но бросать дело на полпути… Как? И тут я решил, что хватит идти на поводу, пусть даже у самого распрекрасного режиссера.

– Так, сейчас мы идем в магазин, покупаем бутылку водки, что-нибудь пожрать, затем на вокзале я беру билеты до Симферополя. Мы экономим время, деньги, и не нужно ночью в сезон решать проблему ночлега на Черноморском побережье, пусть и в не очень раскрученном для отдыха городе Керчь.

Напор, с каким я произнес свой монолог, был впечатляющ. Мы купили все, что наметили, и поехали в Симферополь. Правда, пришлось сделать одну пересадку в Джанкое. Но ждать поезда Львов-Симферополь пришлось всего лишь час. Ночь прошла обычно: Слава доблестно сражался во сне с чертями (сон его опять был тревожен), а я по заведенной традиции охранял покой соседей по купе.

Симферополь нас встретил солнечной, еще летней погодой. Без душа, без зубной щетки я начал испытывать определенный дискомфорт.

Но мозги работали четко… У меня до отлета из Москвы на гастроли с ВИА «Пламя» оставалось два дня, и я понимал, что времени у меня в обрез. Поэтому я решил сдать Славу в лечебницу с рук на руки и тут же возвращаться в Москву.

Билетов до Москвы не было, но я об этом пока и не думал. Мы купили автобусные билеты до Феодосии, а я еще сразу билет назад в Симферополь. По дороге до Феодосии я задремал, а когда просыпался, то видел, что Слава потягивает спиртное, спрятанное во внутреннем кармане, через трубочку.

Наконец Феодосия. Вскоре нашли нужную улицу и клинику. У входа довольно большая толпа людей, почему-то разбитая на тройки-четверки. Собственно, это были господа больные, которые безошибочно угадывались по тревожному, бегающему взгляду, и сопровождающие их лица. Я понял, что прорваться к Довженко не сможем… Вспомнил заветный телефончик… Позвонил. За Славой вышли. Я дал ему денег. Он отдал мне какую-то «Seiko», чтобы не пропить.

– Часы отдашь мне, когда я вернусь и верну тебе долги и твою одежду.

– Договорились.

У меня до отправки автобуса оставалось около полутора часов. Я рванул на море. Удивил отдыхающих своим костюмом и тем, что не обращал внимания на загорающих. В белом белье нырнул в воду, смыв с себя ужас последних трех дней, я рванул на вокзал.

В Симферополе, в аэропорту прорваться к какой-либо кассе не удалось. Заветный телефончик свое действие на аэропорт не распространял. Конец сезона, 14 сентября… Взял такси, поехал в филармонию. Меня узнали, спросили, почему небрит и почему вообще в таком виде и какими ветрами. Рассказал. Сказали, что смогут отправить на дополнительном поезде, который самый медленный в мире.

– Попробуй прорваться к начальнику вокзала, объясни… Он мужик, может быть, поймет.

Начальник не понял. На мои аргументы, что, дескать, я спел «200 лет», а сюда приехал, дабы доставить друга в наркологическую клинику, начальник, посмотрев в мои безумные глаза, сказал:

– Тебя самого надо в наркологическую – подлечить.

Короче, уехал я на дополнительном, к вылету «Пламени» в Тюмень опоздал и самостоятельно догонял их на маршруте.

Через пару месяцев я услышал, что Слава вернулся в Москву. Он мне не звонил, я не звонил тоже. Зато позвонил его отец и спросил, не пора ли отдать «Seiko», которые… После этих слов у меня было ощущение человека, укравшего что-то и пойманного за руку. Звонок был в 23.15. В 23.50 я вручил отцу часы. Он что-то говорил о том, чтобы я зашел, что-то про чай, что-то про дружбу…

Это была моя первая и последняя встреча с отцом «непотопляемого». А со Славой мы где-то пару раз пересекались, беседа не задалась, а потом он ушел из жизни. Говорят, алкоголь сыграл в этом деле не последнюю роль.