Фраза о том, что муж и жена – две половинки, стала настолько расхожей, что мы, используя ее, не очень-то вдумываемся в глубинный смысл, заложенный в ней. Наверное, тот, кто впервые ее произнес, неизвестно еще на каком языке, не имел в виду точную количественную оценку. Скорее это были две составляющие, которые, соединившись, давали целое. И не нужно обсуждать недостатки его или ее, и пусть у нее какой-то дурацкий выступ и не в том месте… Неважно, значит, у второй половинки в соответствующем месте расположен паз, в который точно войдет этот пресловутый выступ. Это похоже на пароль…

Помните, в шпионских фильмах: агент А, встречаясь с агентом В на вражеской территории, предъявляет купюру или фотографию, разорванную кое-как. И агент В, отслеживая окружающую обстановку, достает свою часть разорванной купюры. Шпионы смотрят, как два огрызка денежки составляют целое. И если это слияние происходит, они радостно склеивают купюру скотчем и идут в ближайший пивняк пропить эту деньгу во славу будущей операции. Причем это делается под неусыпным оком контрразведки. То, что денежка получилась целой; то, что к драной двадцатке не пытались пришпандорить драные 100 долларов или даже фунтов и совсем уж невозможных юаней, говорит, что ты свой, ты одной веры, одного убеждения.

Вот так и с Homo sapiens. Вы не замечали, что мужчина, да и женщина не меняют своих привязанностей и не потчуют нас разнообразием? И так на протяжении всей своей жизни влюбляются чаще всего в один и тот же тип отдельно взятых людей. И думаю, не надо сильно заморачиваться и выносить ему или ей приговор – тебе нужен (нужна) другой. С длинными ногами, креативный, с голливудской улыбкой, с грудью (n+1) размера и далее по списку. А вот и не нужен (не нужна). Порвали на небесах купюру нашего героя так и только так…

И, следуя житейской логике, одну на другую менять – только время терять. А мы, живя в этом глянцевом мире, зачем-то в сотый раз пытаемся оспорить эту истину и в сто первый раз наступаем на одни и те же грабли. Если про свой опыт, то могу сказать, что, не обнародуя персоны, влюблялся и имел продолжительные романы только с девушками такого украинского разлива, с выдающимся большим пальцем на ноге, а он свидетельствует об очень сильной воле и таком же упрямстве, что вообще характерно для украинского народа, к которому принадлежу и сам я. Не знаю, какую часть моей лекции проиллюстрирует мой рассказ, попытаюсь его поведать так, как сохранила моя память.

 

I

С группой «Мозаика» я играл танцы на Черном море в деревне Вишневка. В самой Вишневке, что была расположена где-то на полпути из Туапсе в Лазаревское, и в ее ближайших окрестностях было четыре студенческих лагеря, в каждом из которых в силу своих возможностей играли и пели музыканты. И если ленинградский университет командировал в «Буревестник-3» диксиленд, то второй и первый «Буревестник» взрывали бит-группы (слово «рок-группа» еще не привилось).

Мы играли в первом. А четвертый лагерь, облюбованный музыкантами, был в двух километрах от первого, а если по морю, то и вовсе в метрах пятистах. Располагался он в поселке Макопсе, и отдыхали в нем студенты Университета Дружбы народов имени борца за свободу конголезского народа Патриса Лумумбы. Играли там тоже студенты этого института – этакая разноцветная команда, причем не чета нам. В соревновании с двумя московскими «Буревестниками» лумумбовцы явно проигрывали, и к ним ходили в основном за экзотикой. А у нас и во втором был кайф – танцуй не хочу.

Хотя должен сказать, что университетское начальство, которое должно было осуществлять идеологический контроль, на первых порах его честно осуществляло. Сначала на утренней пятиминутке нам, музыкантам то есть, рекомендовали уменьшить количество рок-н-роллов и свести это количество до одного за вечер, ну в крайнем случае до полутора. Сократили, начали играть больше медляков… Тогда заметили, что во время танцев между молодыми горячими партнерами в обнимку творилось черт-те что. Дабы не допустить неконтролируемого размножения, было решено вернуться к старому регламенту, то есть играть то, что на душу ляжет.

Публика была в основном мирная, и рукоприкладства, во всяком случае в первые мои приезды в Вишневку, не было. Хотя однажды все-таки кое-что произошло… Правда, дракой назвать это трудно, скорее, это происшествие можно отнести к тем, что печатаются в рубрике «Нарочно не придумаешь». А дело было так… Один студент из МГУ, а это было в начале 70-х, приехав на юг, решил всех удивить своими познаниями в области боевых искусств. Видно, где-то он видел, слышал или прочитал, что есть такой вид рукопашного боя – карате. Может, даже изучал схему, где на рисунке 1 показана стойка, на рисунке 2 – уход от атаки противника, а на третьем рисунке уже осуществлялось нападение.

И вот наш первопроходец-каратист на пляже, а должен заметить, что начинку пляжа составляли парни и девчонки 20–25 лет. Сорокалетние, не выдержав ослепительной молодости и красоты, сами покидали пляжное заведение. Так вот, наш герой на протяжении трех-четырех дней перед изумленной публикой демонстрировал иллюстрации из своего учебника. Но, видно, в учебнике не было описано, как надо кричать при нанесении практически смертельного удара, и этот-то недостаток и подвел нашего бойца.

Представьте: студенты из трех «Буревестников», а также рабочая молодежь окрестных поселков, не считая просто дикарей-отдыхающих, собираются на открытие очередной смены лагеря «Буревестник-1». Народу – не протолкнуться. Наш спортсмен-каратист, крепко нарушивший режим (а как еще можно открывать спортлагерь?!), в новых фирменных джинсах, стоивших тогда целое состояние, во время танца ведет себя так, что мешает более трезвому студенчеству и рабочей молодежи. Ему кто-то из местных парней делает замечание, и наш герой лезет в затычку: вот он, случай показать перед дамой свою удаль и еще не до конца оцененное умение сразить противника ударом ноги.

Привычная ситуация – двое отходят в сторону, чтобы по-мужски… Каратист пытается сделать удар с рисунка 3, но джинсы – модные узкие джинсы! – предательски не позволяют поднять ногу на уровень хотя бы пояса. А местный парень тем временем по-крестьянски, не мудрствуя лукаво, успешно три-четыре раза бьет кулаком по хлебальничку поклонника японских боевых искусств. Но враг не был сломлен. Не желая мять новенькие джинсы, наш герой скидывает их, попутно снимает рубаху, в которой были документы и деньги. Дальше он это аккуратненько складывает под кустом в каких-то 8-10 метрах от танцплощадки и бежит на место боя – проучить противника, оставшись в плавках и кедах. Но противника, видно, закружил вихрь танца, и спортсмен, отличник (это из другого фильма) трижды по часовой стрелке и против, прошерстил танцующих, но обидчика не обнаружил. Когда он вернулся к знакомому кусту-раздевалке, то шмоток своих не нашел. Кто-то сделал им ноги. И поделом!!! Не нарушай спортивный режим перед ответственными соревнованиями.

Но это был единичный случай, который не портил статистику и отчетность мероприятий «Буревестника». Золотая молодежь Москвы, Ленинграда, Ростова, а потом и Тбилиси, возвращаясь домой, умножала своими рассказами славу лагеря, что в деревне Вишневка. Не знаю, как там сейчас в Коктебелях и прочих Ибицах с их сексуальной раскрепощенностью (думаю, мне сейчас не понравилось бы, чего-то стал блюсти), а тогда на этом золотом пятачке черноморского побережья праздник продолжался круглые сутки. После танцев все шли «усугублять» на облюбованные места на обрыве у моря или на заветных полянах в горах. Море любви, море музыки – а играли и пели в этих местах люди, которые впоследствии не затерялись на подмостках нашей сцены. Пожалуйста вам – в кустах эксклюзив и интим (если по взаимному желанию – почему нет?), и новая песня глаза в глаза.

Так вот… Во всей этой беснующейся толпе выделялась «группа товарищей», пожалуй, чуть более взрослая, чем основной контингент, держащаяся всегда вместе. Их было человек шесть-семь… Это парней. А девчонки менялись, но всегда соответствовали уровню качества. Они лихо и умело танцевали рок-н-ролл, причем не такой спортивный, которым нас кормили потом с экранов телевизора и со сцены. Ну, знаете, когда есть акробатика и вытаращенный стеклянный глаз… Это был рок-н-ролл стихийный, с заусенцами и с подчеркнутым вниманием к партнерше. Ребята имели успех, и зрители, вернее, танцующие, благодарно образовывали круг, в котором и происходило это танцевальное шоу.

И мы познакомились. Они были из Ростова. У всех были разные специальности: кто-то – медик, кто-то – летчик, кто-то – диспетчер в том же порту, кто-то – еще студент. Жили в Ростове, правда, рядом, в районе Нахичевани. Удивительно приятные, умные и мягкие в общении, они приняли нас в свою компанию. Обращаю внимание, не мы их к себе допустили, а они нас.

– Где вы так лихо научились плясать рок-н-ролл? – спросил я одного из ростовчан – длинного, худого, но очень пластичного парня. Его звали Александр, и, судя по всему, он был лидером компании.

– Ну мы же из Ростова, а информации у нас почти столько же, сколько и в столице.

– Не верю.

– Ну не верь… Хорошо, мы обманываем сами себя… Нет, просто у нас есть ребята, летающие в том числе и в загранку. Друзья в Прибалтике, а там Скандинавия рядом… А еще фантазия… Мы все помешаны на Пресли и Литле Ричарде, поэтому дух мы схватили, а по канонам или не по канонам мы танцуем – это не важно. Нам весело, мы так живем…

– А ты учишься, работаешь?

– Я медик, закончил, сейчас занимаюсь научной работой, – терпеливо отвечал Александр.

– И что конкретно делаешь?

– Не поверишь – из ворованного спирта настойку делаю, не оторвешься. Будешь в Ростове, угощу.

– Да я в общем-то непьющий…

– Но оценить напиток?

– Договорились.

И мы ходили вместе в горы, делали шашлык, хотя сейчас бы я назвал это подобием шашлыка. На двух лодках с нашим басистом Кеслером, Сашей и еще с основным по рыбалке Николаем ловили на самодур ставриду. Наловили два ведра, но в нашей лодке одно весло вылетело из уключины и экспресс-ремонту не поддавалось. Мы были, я думаю, в километре-полутора от берега. И тогда Грибанов (я изменил фамилию Саши) сел за единственное весло, а я прыгнул в воду и стал выполнять функцию руля. Доплыли. Вечером ростовчане устроили рыбный пир.

 

II

Время текло, мы менялись… Я стал профессиональным музыкантом, женился. Больше того, сменил пару мест работы, перемещаясь из ансамбля в ансамбль. Мы приехали с гастролями в Ростов. Город является и являлся воротами Кавказа, и его никак нельзя было объехать, гастролируя по югу России и северо-востоку Украины. Это я пишу для молодых, которым пришлось бы расшифровывать фразу «гастроли по югу нашей страны». Традиционно нас поселили в гостинице «Ростов», и ко мне заявился Серега Стрижев, живший в соседнем доме – подъезд в подъезд.

– Слава, не пугайся, мы сегодня всей нашей компанией во главе с Грибановым у тебя на концерте. Не беспокойся, нас обилечивать не надо, в нашем городе у нас все схвачено. А сейчас извольте одеться – время обеденное – и посетить мой дом. Мама ждет, отказ не принимается.

Мы пошли к Сереге в гости. Нас встретила его мама Анна Александровна. Очаровательная женщина, красивая, именно красивая, а не со следами былой красоты. Не броско, но очень элегантно одетая. Она пригласила нас в комнату, где был уже сервирован стол. Все было готово к обеду. Большая, по моим представлениям 70-х годов, квартира, с высокими потолками, люстрой, кожаным диваном, креслами и стульями с высокими спинками вокруг обеденного стола. Но особенно поразила меня керамическая скульптура китайского болванчика или императора-мандарина, в общем, дядьки с большим пузом и складками на теле, как-то там задрапированного ихними китайскими одеждами, а также высокая, опять же китайская (судя по орнаменту), ваза, в которой стояли высушенные стебли то ли тростника, то ли камыша. На стенах была пара картин с традиционной китайской атрибутикой (фонарики, дома с типичными крышами, какие-то драконы) и черно-белый портрет мужчины в очках, с сигаретой в руке. Заметив мой интерес к фотографии, Анна Александровна сказала, что это ее покойный муж – отец Сергея и его старшего брата Геннадия. Старший сейчас подойдет.

– Анна Александровна, простите мою серость, но я никогда не бывал в подобных домах. Откуда вся эта красота?

– Ну, что-то осталось от моих родителей, не все раскулачили, – смеясь, сказала хозяйка «салона», – а что касается китайских мотивов, то наш папа был видным ученым-геологом. Еще во времена дружбы Китая и СССР Александр Петрович возглавлял экспедицию по поиску чего-то, о чем даже нам не говорили.

– Да уран они там искали, – встрял Сергей.

– А ты, Сережа, если тебя не уполномочивали, то и не болтай зря языком. Так вот, Слава, мы всей семьей с детьми более трех лет жили и работали в Китае.

– Это какие же годы?

– Ну я же сказала, еще во время дружбы…

– Это я понял, просто мне интересно, где Сережа и Геннадий учились?

– Сережа был маленький и сидел вместе со мной дома, а Гена ходил в русскую школу. Там же в те годы было море наших специалистов, и мы жили, как в коммуне.

– Сережа, а ты китайский-то помнишь?

– Ну какие-то общие фразы, практики нет, и потом – когда это было-то?

– А вот и Геннадий, – встрепенулась Анна Александровна, – вы тут знакомьтесь, а я пошла на кухню. Домработницы у меня нет, так что приходится все самой. Кстати, хочу, Слава, вас предупредить, Геночка только что развелся, и поэтому «мы у нас женоненавистник».

В комнату вошел мужчина без каких-либо признаков, за которые можно было бы ухватиться при описании внешности. Во всяком случае, шика маменьки и запоминающейся внешности младшего брата – такого, знаете, выпускника гитлерюгенда на выданье – в Геннадии мной не было замечено.

– Ну что? – с интонацией рубахи-парня протягивая мне руку, сказал Гена. – Это ты тот музыкант, про которого мне все уши прожужжал Серега?

– Нет, тот, про которого Серега, это Элвис Пресли.

– А ты кто тогда?

– А я – Иван Коротышкин, Йан Шортер по-ихнему. Слыхал?

– Ну-ну… Московская интеллигенция? – молвил Гена, не зная, обижаться или нет.

– Разрешите представиться – Вячеслав Малежик, музыкант.

– Славик, не гони… Гена сейчас несколько не в себе и не всегда понимает шутки.

– Быстро за стол, а то мальчику, – обняв меня за плечо, сказала Анна Александровна, – надо во Дворец спорта бежать.

– Концерт – дело такое, – мудро заявил я.

Мы сели за стол… Знаменитые ростовские соления, которые были лучшими в стране на тот, да и на этот период. Рюмка настойки от Грибанова, что тот передал Сереге специально для меня, колбасы и какая-то вялено-копчено-соленая и под маринадом рыба. Застолье началось, «Грибановская» была разлита по рюмкам, а домашним компотом было предложено запивать.

– Я за рулем, так что не обессудьте, – молвил я.

– Да, – поддержал Серега, – сегодня гаишники особенно лютуют.

И все выпили за знакомство, и я с набитым ртом хвалил кушанья и говорил, что никакой ресторан… Но, честно говоря, меня даже больше, чем угощения, поразило, как все это подавалось и убиралось. Фарфоровая супница произвела неизгладимое впечатление. Я сидел и грустил, почему вся эта традиция застолья потеряна и почему чаще всего даже в ресторанах приходится рассчитывать на комплексный обед.

Был борщ, и меня уговорили его съесть без сметаны. Я не без боя согласился, и хотя борщ был хорош и я «почувствовал вкус всех ингредиентов», все равно до сих пор люблю борщ со сметаной. Может, оттого, что наливают в тарелку мне его из кастрюли.

Я уже готов был начать благодарственные речи и хвалить хозяйку. Но в это время Сергей и Гена взяли на себя внимание «московского гостя», и Анна Александровна, незаметно исчезнув на кухню, вскоре вошла в комнату с блюдом, на котором лежала крупная рыбина (я думаю, хотя и не уточнял, это был лещ), начиненная гречневой кашей. Это был отвал башки, до того вкусно… И после солений, нескольких стаканчиков морса, борща с мясом я затолкал в себя огромный кусок рыбины с кашей и от жадности потребовал добавки. Я не думал о концерте, не думал, будут ли мои масляные, сытенькие глазки выражать решимость и стремление достроить «дорогу железную, что, как ниточка, тянется». А в другой песне-монологе эти же глазки будут ли гореть пламенем любви к своей избраннице, которой «не страшны никакие испытания»? Сил думать не было, и я, как пиявка, отпал от стола и, поддерживая живот, расположил свое тело на диване.

– Ну и что ты на это скажешь? – спросил Серега.

– Я бы с чувством глубокого удовлетворения хрюкнул… Жаль, что если ребятам расскажу, то ведь не поверят…

– А чего ты один-то пришел? Видишь, мы два прибора специально поставили для твоих друзей.

– Да как-то неудобно было…

– Знаешь, что неудобно?

– Серега, не топай.

А вечером на концерт во Дворец спорта пришла вся ростовская рок-н-ролльная братия, Анна Александровна и снова холостой Геннадий.

И я старался и сумел-таки настроить свой глаз. Шумный успех у зрителей оказал даже большее воздействие на гостей, чем сам концерт.

– Слава, – молвил Грибанов, – завтра уже у нас после концерта. Ждем-с… Только гитарку прихвати.

– А если я еще кого-нибудь из дружков прихвачу?

– Ради бога… Только рады будем.

– Что нам принести с собой?

– Только себя. А уносить? Ну, если тело не сможет само перемещаться в пространстве, у нас есть где кинуть кости.

 

III

Следующий вечер после концерта меня и моего товарища Витю Дегтярева из служебного входа Дворца спорта ждала черная «Волга», с обычными, не с навороченными номерами. И мы под ироничные взгляды наших товарищей отбыли на дружеский ужин с пивом и водкой.

– Ты запоминай дорогу ко мне домой. Если что, к нам можно без звонка, – сказал Саша.

– Я понял… Район Нахичевани и пятая линия, поворот около кафе.

– Здесь все просто, как в Нью-Йорке. Стриты и перпендикулярные им авеню.

– Ага, и за «Эмпайр стейт билдинг» сразу твое жилье.

Мы въехали во двор Сашиного дома, где он припарковал машину, и, переговариваясь довольно громко, так как возбуждение после концерта еще не прошло, зашли в подъезд и позвонили. Дверь открыла очень милая, с минимумом краски на лице молодая женщина.

– Здравствуйте, я – Марина, Сашина жена. Проходите, пожалуйста.

– Это моя вторая половина, – молвил Грибанов.

Мы вошли и начали раздеваться.

– Можно не разуваться, – сказала Марина и рванула, судя по всему, на кухню.

Она очень мило грассировала, но не так, как Ленин или Добрынин, и не так, как французы. У нее было какое-то свое шармообразующее картавливание. Я уже сказал, что звучало это очень мило и добавляло Сашиной жене очарования. Судя по всему, она нисколько этого не смущалась, а если это и было когда-то в детстве, то она одержала психологическую победу над собой.

Виктор Дегтярев, с которым мы заявились в дом к Грибанову, тоже имел сложности во взаимоотношениях с буквой «Р». Так вот он говорил, что его компьютер старается исключать из разговора эту букву. А здесь… Нет, все-таки удивительно мила!

– Марин, – молвил я, – а тебе неплохо было бы быть учительницей французского языка.

– Ты попал в точку. Я и есть учительница, только не французского, а немецкого.

– Но они же как-то по-другому шпрехают и грассируют по-другому.

– Ну вот, я неправильная училка получаюсь.

– Правильная-правильная. Марин, а как тебя, такую нереально неземную, Сашок охмурил? Ты ведь какая-то тургеневская героиня.

– А он меня покорил своей игрой на пианино, – ответила Марина.

– А он что играет? Джаз, рок-н-ролл? Он мне об этом никогда не рассказывал.

– Скромный, однако. А ты его попроси, пока никто не пришел, он тебе сыграет.

– А почему пока никто не пришел?

– Да он всех достал своей игрой…

– Что, плохо играет? – не унимался я.

– Нет, играет хорошо, только репертуар не расширяет. Все время играет одно и то же.

Меня не нужно было долго упрашивать, и я призвал Сашу к ответу.

– Через секунду буду, – крикнул с кухни Грибанов.

Наконец он вошел со словами:

– Ну что, она тут без меня опять в Шехерезаду играла, опять сказки?..

– Почему сказки? Рассказала, как ты меня очаровал, и обещала, что ты для ребят тоже сыграешь. Правда, милый?

– Сыграю, что ж не сыграть.

– А ты помнишь, что ты в первый раз сыграл Марине? – спросил я.

– Это он никогда не забудет!

– Почему, Марин? – это опять я.

– Потом сам поймешь.

– Только договоримся, что, как и в тот раз с Мариной, я буду в комнате, где стоит инструмент, а вы оставайтесь здесь. Я очень стесняюсь, тем более меня будут слушать профессионалы.

И Грибанов ушел в другую комнату.

– Витя, Слава, вы чуток потерпите, я должен собраться с мыслями и с духом.

Пауза затягивалась.

– Грибанов, ты скоро? – просила Марина, перекатывая свои горошинки во рту.

– Уже… Сейчас, – ответил Александр таким голосом, как будто он в этот момент что-то тяжелое пытался оторвать от пола.

– Вы готовы? – наконец спросил он.

Мы втроем бурно зааплодировали, секундная пауза – и полились волшебные звуки одной из фортепианных прелюдий Шопена. Мы с Дегтяревым вытаращили глаза, восхищаясь эмоциональной трактовкой музыки гениального поляка. Не доведя исполнение Шопена до конца, Саша крикнул:

– Заходите.

– В смысле? – спросил я.

– Пойдемте. Грибанов готов себя показать во всей красе, – с улыбкой сказала Марина.

Мы втроем встали и пошли в соседнюю комнату. Около пианино на вращающемся стуле сидел Грибанов и прикуривал сигарету. Из пианино лилась гениальная мелодия, придуманная польским композитором, а Саша вдохновенно нажимал на какие-то педали, похожие на педали швейной… да нет, похожие на педали газа и сцепления на автомобиле с механической коробкой передач. Александр Грибанов, играя на механическом пианино, театрально изображал, даже с некоторым пародийным оттенком, виртуозного пианиста.

– Слушай, Саша, когда я у Михалкова увидел механическое пианино в кино, то решил, что это трюк. И мне даже в голову не пришло, что такая «музыкальная шкатулка» может существовать на самом деле. Откуда у тебя такое богатство? – спросил я, когда ошеломление от увиденного и услышанного немного прошло.

– А-а-а, братец ты мой. Эта штука нам по наследству досталась.

– А разве ты, Слава, не знал, что Саша у нас дворянских кровей? – спросила Марина.

– Да нет! Мы как-то дружили и дружили, а копаться в родословной не приходило в голову.

– Слава, ну посмотри на моего мужа. Он же вылитый дядька.

– Прекрати, Марина.

– А что «прекрати»? Что этого стесняться?

Я вгляделся в облик Александра, еще раз вспомнил его фамилию и узнал героев, сыгранных на экране его дядькой.

– Саша, а почему ты мне об этом никогда не рассказывал.

– Ну, во-первых, дядька нашу семью не очень жаловал и в Ростове был от силы пару раз. Сразу после войны, когда я был еще маленьким. Во-вторых, он герой, актер, лауреат, любимец Сталина, а я – простой врач, не практикующий притом… Так, ребята, кажется наши идут.

Раздался звонок, причем настойчивый, и Грибанов пошел открывать дверь. Ввалилась шумная компания, которая на ходу здоровалась, снимала верхнюю одежду, вручала цветы Марине и другим женщинам дома (а Сашины мама и дочка прятались где-то в дальних комнатах квартиры). Кто-то притащил торт.

– Толик, какой торт? Мы же собрались пить пиво.

– Пусть будет, – ответил Толик, парень, которого я еще не видел среди моих ростовских друзей.

И всех пригласили к столу. Компания неспешно разминалась закусками, Серега Стрижев передавал приветы и восторги мамы. Грибанов постоянно отлучался на кухню, говоря, что раки – это мужское дело.

– А чего в нем мужского? Налил в кастрюлю воды, посолил, бросил раков и, как инквизитор, сварил в кипятке, – наивно сказал я.

– Ну, во-первых, не в кастрюле, а в ведре. Это же Ростов. А потом, нужны всякие специи, трава то есть. В общем, целое таинство. А сам-то ты ел когда-нибудь раков? – спросил Грибанов.

– Так, чтобы профессионально, из ведра да в хорошей компании, нет. А пробовать – пробовал. В Астрахани, когда мы туда приезжали на гастроли, на набережной поштучно покупали вареных, уже остывших раков. Я думаю, что их готовили там без затей, – отбивался я.

– Ну, значит, ты не ел раков, – был приговор хозяина дома.

– А где ты их взял? Я был на базаре и не видел, чтобы кто-то ими торговал, – интересовался я.

– На базаре. У нас социалистическое хозяйствование, и раки не являются продуктами первой необходимости, поэтому ими торговать на базаре запрещено.

– А где же ты их взял? – не унимался я.

– Да он в Черкасск, только не в Новочеркасск, а в старый казацкий городище ездил с утра на своей «Волге». У него там есть специально обученный человек, с которым он вступает в товарно-денежные отношения, – прокомментировал ситуацию наш авиадиспетчер Игорь.

– Кстати, – это уже Грибанов, – знаете рецепт приготовления раков по-царски?

– Нет, откуда нам, сирым, знать? Расскажи…

– Так вот… Рецепт… За что купил, за то и продаю…

– Не терзай душу, Сашок.

– Короче, берете противень, на него сажаете раков и начинаете противень на огне нагревать. Ракам становится жарко и, когда они еще не поджарились, но уже не знают, как от этого жара спасаться, вы…

– Кто это вы?

– Не перебивай… В общем подставляете ракам под нос миску, наполненную сметаной. Раки, стараясь себя остудить, начинают эту сметану пожирать. При этом, обратите внимание, начиняют себя сметаной, а сметана в свою очередь выталкивает наружу продукты переработки из желудочно-кишечного тракта…

– Ахтунг-ахтунг, – перебил самый младший в компании Щелчок (я думаю, это производная его фамилии), – как докладает наш доктор? Это ж надо желудочно-кишечный тракт?

– Щелчок, уволю…

– Косой, Косой… Как что, так Косой…

– А дальше-то что?

– А дальше начиненных сметаной раков варишь, с травой, как положено…

– Не как в анекдоте – откладываешь раков в сторону, начинаешь варить курицу?

– Не-е, это какой-то живодерский способ. А сам-то ты пробовал? – спросил Стрижев.

– Нет, у меня никогда столько сметаны не было.

Мой дружок Дегтярев у нас в коллективе имел репутацию «Знайки», человека, который мог разобраться в любом механизме, в его работе и эксплуатации. Он также, несмотря на то что у нас в ансамбле играл на барабанах, мог играть практически на любом музыкальном инструменте, попавшем ему в руки. Так вот Витя решил разобраться в принципе работы механического пианино. Он исчез в соседней комнате с кем-то из ростовской команды и появился около стола в самый разгар гастрономическо-инквизиторских исследований. Он держал в руках какой-то рулон плотной бумаги с вертикально пробитыми на ней дырочками.

– Да у него там целая фонотека, – с восхищением сказал Витя, встревая в разговор и непонятно к кому обращаясь.

– Да, это мое наследство, – с чувством гордости и иронии молвил Саша.

– Слава, я тебе потом объясню, как она работает. Гениально просто, но при изготовлении вот этой перфоленты нужна высокая квалификация.

– Ну и зануда у тебя товарищ. Если он еще и не пьет…

– Этот? Этот пьет, – с гордостью сказал я.

– Наливай, – провозгласил Дегтярев.

И мы пили за мир-дружбу-жвачку. Пили пиво, запивая им раков. Никто не грузил себя проблемами «несмешивания напитков» и «повышения градуса». Мы были молоды, крепки здоровьем, и нам все было в кайф. А потом наступила очередь гитары, и я не очень мучил уважаемую публику своими опусами, обильно разбавлял репертуар всякими фирменными штучками. Всем хотелось участвовать, и песенная палитра все охотнее включала в себя бардовские и казацкие, типа «Ой, то не вечер…», песни. Меня научили одной псевдопартизанской песне, которая была у моих друзей отрядной. В ней была замечательная, неожиданная рифма, и я хочу ее вам воспроизвести.

Меня поразили Татяна, без мягкого знака, и конечно же рифма «допрос-матрос». Песня пелась вдохновенно, с разными оттенками (тревожно, весело, задумчиво, распевно). И в разных ритмах – от марша до вальса. Было весело.

Мы разошлись за полночь, прихватив штук двадцать раков для друзей. Утром мы улетели в Москву.

 

IV

Наш ансамбль зачастил в Ростов. И Саша стал не только моим другом, но и гидом по совместительству. Мы с утра ехали завтракать на базар, парковали его «Волгу» поблизости и на час-полтора закатывались в торговые ряды. Традиционные ряженка с пенкой и домашний творог со сметаной и медом явно улучшали состояние моего духа. Тетки на рынке уже узнавали нас и приветствовали фразами, типа «О, артист идет!», «Давай к нам!».

Потом мы шли в ряды, где торговали солениями. Нас угощали, мы пробовали, нам нравилось, иногда мне становилось стыдно, и мы покупали каких-нибудь синеньких или соленый арбуз. После молока соления, овощи – и ничего, пресловутый желудочно-кишечный тракт выдерживал. Ни в жизни, ни на сцене этот самый тракт не подвел меня.

Лирическое отступление – вот я думаю, слово «трактир», может быть, какой-нибудь врач на пенсии ввел в лексикон, вспомнив свои баталии с гастритами, колитами и прочими язвами?

Вернусь к Саше… Съездили мы к нему на работу, где он занимался какими-то изысканиями и руководил коллективом девушек. Они его обожали, а я ему даже позавидовал. На обед мы ездили на левый берег Дона. Он еще не был воспет Костей Ундровым, спевшим песню Ивана Конова «Левый берег Дона», но там уже хорошо кормили. Армянин Гриша как-то договаривался, и ему с фермы привозили свинину и кур, минуя склады, холодильники и чего-то там еще. Шашлык и цыплята табака были вкусными, и Ростов нравился еще больше.

А в последний вечер гастролей в доме у Грибанова – традиционные раки, рыба и пиво. Но это я уже проставлялся, и со мной приезжал кто-то из музыкантов посмотреть на заморское диво – механическое пианино. Марина и Сашины друзья в очередной раз поднимали марку Ростова все выше и выше.

 

V

А в тот раз мы попали в Ростов в конце августа. Саша при встрече мне сказал:

– Класс, что ты приехал. Мы совместим наш фестиваль пива с отходной Марины.

– Она куда-то уезжает?

– Да в армию ее забирают.

– В смысле?

– Предложили поехать училкой поработать в Вюнсдорф, в группу советских войск.

– Здорово, Грибанов! А давай ей устроим проводы в армию, – предложил я.

– Правильно, она будет принимать присягу…

– Да-да-да… Мы ее наголо под ноль подстрижем, – импровизировал я.

– Ага, она будет с подножки поезда кричать: «Саша, пиши!»

– Ты будешь переспрашивать, не понимая: «Куда писать?» А она под стук колес отходящего поезда кричать.

– Да, сразу у плен, – перебил меня Саша.

Мы рассмеялись над импровизированной инсценировкой старого анекдота. Саша вдруг посерьезнел:

– Вообще-то, какая-то перевернутая ситуация получается – обычно бабы мужиков с войны и со службы в армии ждут, а тут я буду хранить верность, ждать и нетерпеливо смотреть, пришло ли долгожданное письмецо от защитницы, твою мать, Родины.

– Саш, а на побывку ее отпускать будут?

– Ну, если танк подобьет, то отпустят и представят к правительственной награде.

– Это если танк противника… А если свой?

– Тогда мы быстренько подскочим, докажем, что танк не подлежит восстановлению, и сдадим его как металлолом, – поддержал мою волну Грибанов.

– Правильно… Проверим, насколько верна формула «Бей своих, чтобы чужие боялись», а потом ведь денег срубим. И пива ихнего, баварского, купим.

– Какого баварского? Мюнхен в западных германиях! А потом, какое пиво без наших раков? – с обидой в голосе сказал Саша.

– Придется распорядиться, чтобы специальным транспортом отправляли донских раков. Сделаем Черкасск и Винсдорф городами-побратимами.

– Ты смеешься, а из Ростова в Париж летает специальный самолет, раков в ихние «Максимы» забрасывает.

– Вот сволочи буржуи. Им и битлы, и стриптиз, и шмотье самое что ни на есть… Так им еще и ростовских раков.

– Тебе что, ведра раков не хватит?

– Хватит.

– Тогда чего ты? А я теперь должен беспокоиться, как там заграница питается.

– Слушай, Саша, а где наша новобранка?

– По магазинам носится.

В эту минуту открылась дверь, и вошла Марина.

– Марина, солнце, мы решили вместо обычной пьянки, пусть даже с пивом, раками и вприкуску с Малежиком, устроить твои проводы в армию – ты же едешь работать в войска? В войска… Как тебе идея?

– Класс… У меня есть пилотка, такая стильная, жаль, что гимнастерки и сапог нет.

– Знаешь, – встрял в разговор я, – давай мы ее будем забрасывать на вражескую территорию, в тыл немецкого государства.

– Перфект, – на каком-то иностранном языке молвила диверсантка, партизанка, суперагент и просто хорошая девчонка Марина, одобряя нашу идею.

И пришли гости… Да, собственно, их и гостями-то трудно назвать, хотя и «хозяевами Ростова» язык не поворачивался их провозгласить. Марина в пилотке восседала во главе стола. Всех гостей пригласили участвовать в новом спектакле, сотканном из самой жизни под названием «В тылу врага».

Проводы Маринки снимали на камеру, естественно, опуская сцены, где авторы и режиссеры действа, Грибанов и Малежик, объясняли задачи, сверхзадачи очередной сцены. Спектакль двигался вперед, как хорошо отрегулированная машина, которую вовремя заправляли водкой и пивом, не жалея при этом рако-смазочных материалов. Особенно группе «Ростовского драматического театра» удалась сцена допроса Марины, которую на вражеской территории захватили враги. Привожу стенограмму этой сцены, снятую потом с видеофильма, сделанного в тот вечер.

На заднем плане тревожно и задумчиво звучит песня о девушке Татяне, которую схватили вероломные враги и повели на допрос. На переднем плане Марина и ее ненавистные враги в исполнении Щелчка и Сереги Стрижева (он же оберштурмбанфюрер СС).

Первый фашист:

– Ты кто? Как тебя зовут?

– Таня, – гордо отвечает Марина.

– Где Сталин?

– Не знаю…

– А где Брежнев?

– Брежнев умер в борьбе за дело коммунистической партии Советского Союза.

– Ты еврейка? – спросил второй фашист.

– Нет, я русская.

– Докажи…

– Налейте стакан водки.

– Налейте ей стакан водки.

Крупно – бутылка, из которой льется жидкость. Крупный план – глаза Грибанова, готовые выскочить из орбит.

Второй фашист, указывая на Грибанова:

– Партизанен? Расстрелять!

Грибанова под белые руки выводят из комнаты.

Слышен голос Грибанова: «Всех не перестреляешь! Да здравствует товарищ Сталин».

Звук выстрела.

Первый фашист:

– Я еще раз спрашивать: ты еврейка?

Марина:

– Нет, я русская.

Первый фашист:

– Пей.

Второй фашист протягивает Марине стакан с водкой. Марина аккуратно берет стакан в правую руку и, отставив мизинец с хорошо обработанным ногтем в сторону, не спеша выпивает водку и с чувством достоинства и глубокого удовлетворения ставит его на стол. Затем из потаенного карманчика достает белоснежный носовой платок с вышитыми долгими бессонными ночами инициалами любимого. И промокает свои алые губы, соскучившиеся по поцелуям суженого, потерявшегося на партизанских тропах Белоруссии.

– Почему ты картавишь? Ты есть еврей?

– Нет. Просто в художественной самодеятельности я делала пародию на Добрынина. Мне пришлось 1000 раз на бис спеть песню «Не сыпь мне соль на рану». Я научилась грассировать, как он, и теперь не могу выйти из роли.

– Добрынин – еврей?

– Не знаю, – гордо отвечает Таня.

– Ты готовишь идеологический взрыв в Винсдорфе?

– Нет, я хочу осуществить гуманитарную миссию для сближения наших народов.

– Значит, ты есть еврей?

– Нет.

– Если ты не еврей, зачем ты осуществлять гуманитарную миссию?

– Хорошо, я – еврейка.

– Вот и здорово, Щелчок тоже еврей, только скрывает, – молвил второй фашист.

– Марина, – раздался голос Грибанова.

– Саша, тебя же расстреляли?

– Это – шампанское.

Конец фильма.

И Марина уехала повышать лингвистическую культуру жителей демократической Германии, а Грибанов остался в Ростове на хозяйстве.

 

VI

Следующее наше свидание с Грибановым произошло в Москве. Мы синхронно приземлились – он во «Внуково», рейсом из Ростова, а я – в «Домодедово» самолетом из Перми. Два дня в Москве я был шофером Саши и экскурсоводом в одном лице. В те годы Москва еще не знала пробок десятых годов XXI века. Мы в экспресс-режиме сделали все его дела. Он собрал необходимые бумажки с вельможными подписями, и мы отправились ко мне домой. Моя жена, когда захочет, может удивить своим борщом и варениками даже записного гурмана. В этот день ей это хотелось сделать. И пусть не с таким шиком, как у Анны Александровны, и не с таким куражом, как у Грибанова, но ужин удался, тем более что для дорогого ростовского гостя пел, в том числе и неизвестные для широкой зрительской аудитории песни, сам Вячеслав Малежик. Гость был польщен приемом. Мы сначала болтали втроем, а потом Татьяна пошла укладывать спать нашего Никиту. И мы вдруг заговорили с Сашей о теме, которой он избегал.

– Саша, извини, а почему твой дядя не бывал у вас в Ростове?

– Николай Грибанов-то? Да дело в том, что я, как ты уже понял, воспитывался без отца. Мать замуж второй раз так и не вышла. Мне говорили, что отец погиб на войне. Короче, они с матерью поженились, я же – с сорок первого, августовский. Отца призвали на войну, когда мама была на сносях. Как выяснилось, отец попал в окружение и сдался в плен. А ты ведь знаешь, какое отношение к сдавшимся в плен было у нас в войну, да и после войны.

– И что дальше?

– Когда наши взяли Берлин и война закончилась, пленных из концлагерей начали отпускать на волю. Лагерь моего отца освободили американцы. У него была возможность вернуться домой и с большой долей вероятности попасть в Сибирь уже в наши лагеря или второй вариант – остаться там. Он остался в Европе. Потом уехал в Канаду и сейчас живет там. У него семья, жена, двое детей.

– И как ты к нему относишься?

– Не знаю… Я же не Павлик Морозов, и я его даже не осуждаю. Война – дело жестокое. А дядя? Он же был любимым актером Усатого и очень дорожил своей репутацией. Я думаю, он делал вид, что у него нет брата. Бог ему судья. Хотя нас же не тронули… Может, он за нас где-то молвил словечко… Время лечит.

– А отец жив?

– Жив. Мне вручили от него письмо. Представляешь, он из писем матери, еще на фронт, знает, что я появился на свет. Просит выслать фотографию мою, жены, если есть жена, и так далее. О матери ни слова…

– А как он тебя нашел?

– Через общество Красного Креста.

– И как ты?

– Не знаю, не пойму… Я так привык, что его нет, а тут такое… Зовет к себе в гости. А я был, думаю, из-за него невыездным, а теперь к нему в гости… Театр абсурда.

– А ты не интересовался, может, он числился без вести пропавшим.

– Тогда еще смешнее ситуация – без вести пропавший нарисовался в Канаде.

– Не кручинься, доктор время все расставит по своим местам, – и, меняя тему разговора, спросил: – А как Маринка?

– У нее пока все в порядке. Настька, говорит, лучше нее уже шпрехает.

– На побывку не собирается? – спросил я.

– Да пока нет. Говорит – работы завал.

– Ты ей ваше видео выслал?

– Выслал, смеялась.

И он снова улетел в Ростов, в свою лабораторию работать и ждать Марину с дочкой.

 

VII

Но Марину он не дождался. У нее случился небесный роман, и она приняла решение остаться с Гюнтером. «Он любит ее, обожает дочку…» В общем, «Саша, прости и пойми». И Саша запил. Запил по-черному… Его пытались спасти всем миром, ведь все его любили и все не понимали, как такого мужика можно бросить. Парень, за которым выстраивались очереди женщин, сломался. Руководство института отправило его в бессрочный отпуск, оставив место за ним. А он пил, и, как он сам потом говорил, с одним желанием – сдохнуть. Но боль не уходила. Его лаборантка Вика, Виктория Сергеевна, да какая она Сергеевна в двадцать один-то? Носилась с ним, как с больным ребенком, практически не отходя от его постели, а он уже не вставал. И она выходила его. Однажды он убрал фотографию Марины с тумбочки у кровати в стол и попросил:

– Вика, у нас есть что-нибудь пожрать?

И эта девочка совершила практически подвиг. Она вернула Грибанова к жизни. Через десять дней он вышел на работу. Вика была рядом. Рядом с ним, с мужиком за сорок, она выглядела подростком, только глаза, чуть более усталые, выдавали в ней женщину, которая знает, что она хочет. А она хотела поставить Сашу на ноги, ведь она его любила. Наверное, фантазии уносили ее и дальше, но пока Грибанова в теле Грибанова не было.

Позже Саша, рассказывая про этот период своей жизни, подчеркнул, что «перелом случился, когда она мне прошептала: „Не умирай, Саша, я тебя так люблю“, а я лежал с закрытыми глазами и думал, почему она со мной на ты».

 

VIII

Я уже без ансамбля отправился на концерт в Сальские степи. Был я точно один, так что мы уже с вами в моем повествовании проскочили перестройку и ГКЧП. Прилетев в Ростов – а чтобы из Москвы попасть в Сальск, надо сначала прилететь в Ростов, – я вспомнил, что тысячу лет мы не виделись с Грибановым, и без звонка решил навестить своего старинного товарища. Решил так, что поскольку я не являюсь его женой, то мой визит не поставит никого в неловкое положение. А если никого не застану, оставлю записку, и потом мы найдемся. В городе Сальске меня ждали, но час я мог украсть у организаторов концерта, тем более что водитель обещал нагнать это время.

И вот я во дворе такого знакомого грибановского дома, захожу в подъезд и звоню в квартиру № 4. После небольшой паузы дверь открывает стройная девушка.

– Здравствуйте, можно увидеть Сашу?

– Здравствуйте, он скоро будет, – ответила мне девушка, которую сначала я принял за Марину – так же стройна, так же улыбчива.

– А вы кто? – спросил я.

– Я – Вика, Сашина жена.

Я растерялся, и повисла неловкая пауза.

– А вы, наверное, Слава?

– Да, я проездом в Сальск.

– Заходите, я вас хотя бы накормлю. Саша так много рассказывал о вас.

Я прошел в знакомую квартиру, в которой ничего не изменилось. Ну, может, шторы чуть выцвели и на ковре появились белесые пятна.

– Вы, наверное, хотите узнать, где Марина и по какому праву?.. – спросила Вика.

– Да нет… По какому праву, мне понятно. Но где Марина и Настя – не очень…

Вика очень скоро накрывала на стол…

– Марина с девочкой остались в Германии, у них теперь новая семья. Подробнее вам расскажет Саша.

– Так вот почему до него невозможно было дозвониться!

– Думаю, да. Он прятался ото всех, вы же знаете его характер.

Девушка мне определенно нравилась – и тем, что все у нее горело в руках, и тем, как она бережно отзывалась о Саше. Я подумал, что если Саша и был в нокдауне, то он оклемался, а Вика не худший вариант для продолжения жизни. Тем временем Вика уже разливала борщ по тарелкам.

– Если вам удобно, то я бы пообедала с вами?.. – спросила Вика.

– Удобно ли вам?

– Ну что вы, Вячеслав? Может, по капельке за знакомство?

– Если только «грибановки».

– Знаете, Саша долгое время вообще не прикасался к спиртному. А тут, будто чувствовал, что вы приедете, и сделал пробную бутылочку, как когда-то.

Мы выпили, закусили, и я спросил:

– Скажите, Вика, а Саша вас очаровывал игрой на своем волшебном пианино?

– Нет, что вы! Это я Сашу завоевывала и отвоевывала у апатии и нежелания жить.

Время за обедом пролетело незаметно, и я стал откланиваться, обещая, что если буду в Ростове, то обязательно… А так Саше привет, позвоню, может даже сегодня. И я помчался в Сальск.

 

IX

В Сальске было празднование окончания сельхозработ. Концерт, плавно переходящий в застолье. У меня было свободное время, и я засиделся с местным начальством. Вернувшись в гостиницу, позвонил Грибанову.

– Я к тебе приеду, – сказал Саша после обмена приветствиями. – Вы завтра где?

– Концерт в Волгодонске, афишный.

– Замечательно, завтра выходной, а для бешеной собаки 200 километров – это не расстояние.

И он приехал, и мы полночи протрепались. Саша меня пригласил в свою «Волгу», где мы продолжили беседу до аэропорта, куда мне надо было попасть к семичасовому рейсу во Внуково.

– Ты знаешь, Вика удивительно похожа на Марину! Может, это тебе не понравится, но я от этой мысли не мог отделаться во время своего вчерашнего посещения твоего дома.

– Наверное, я нашел еще одну половинку, которая смогла заменить вышедшую из строя прошлую.

– Это-то меня и пугает…

– Да нет, Слава, она еще маленькая и просто не сможет сделать мне так больно, как Марина. А почему ты меня не спрашиваешь, как все у нас произошло с моей прошлой женой?

– Я думал, что ты сам расскажешь…

И он рассказал, как это было больно и как хотелось кричать на весь мир от досады и непонимания.

Рассказал, как тысячу раз перелистывал свою жизнь с Мариной и Настей, не находя ответов. Как «спасался» алкоголем. И как алкоголем действительно убил боль, но и убил желание жить.

– Стало все все равно… Я даже не помню, когда прошел точку невозврата, вернее, когда путь назад начался. Все же до невозврата я не донырнул. Мне сказали, что Вика меня спасла… Я этого не помню… Правда, первое, что отпечатала память, – это Вика.

Грибанов закурил и некоторое время ехал молча. За окном светало, и Сашина «Волга» въехала в полосу тумана, просыпавшегося в низине около небольшой речушки.

– А ребята что? – спросил я.

– Ребята? У мужиков какое лекарство? Вместе выпить… Если есть силы, посидеть рядом, помолчать, когда «больному» надо выговориться. А мне не хотелось никого видеть… Не хотелось, чтобы меня жалели… Нет, о жалости я и не думал… Я ни о чем не думал, я только добавлял.

– А как сейчас?

– Ты про алкоголь? Удивишься, нормально. Викуля тебе не сказала, что она в положении?

– Да мы еще не в таких отношениях.

Помолчали.

– Выкарабкаемся… – снова заговорил Саша.

– Она тебе как веревку в твой колодец кинула.

– Да нет, брат. Она в него сиганула и снизу меня подсаживала.

– Ну, дай бог.

Грибановская «Волга» вырулила на привокзальную площадь аэропорта, и администратор концертов, поджидавший нас в порту, забрал мои вещи и паспорт, чтобы зарегистрироваться. Саша выкурил еще одну сигарету и начал со мной прощаться.

– А ты не беспокойся про вторую половинку, постараюсь не наступать на старые грабли, я теперь ученый, – сказал он, обнимая меня.

– Да я что? Это твоя судьба. Если бы не было Вики, может, я бы тебя сейчас искал в какой-нибудь психушке.

– Вот видишь? Я же говорю – половинка.

– Саш, извини, а ты ее сильно любишь?

– А я по-другому не умею…

 

X

И у Саши с Викой родилась дочь. Малышку назвали Любовью. Любовью, которая помогла Грибанову вернуться в жизнь и снова себя почувствовать нужным. А я продолжал с большим удовольствием ездить в Ростов, так как у меня появился там новый друг – Юрий Петрович Ремесник, мой замечательный соавтор, обитавший по соседству в граде Азов. И я, чтобы не разрываться между ними, познакомил их. Мы на грибановской «Волге» забрали Юрия Петровича из Азова в Ростов и провели замечательное время у меня на концерте и в гостинице, в квартире Грибанова и на левом берегу Дона. Глядя на грибановскую Любашку, Петрович придумал четверостишье, которое мы хотели превратить в песню. А пока Вика, быстро схватив придуманный мной мотивчик, распевала его как колыбельную.

И это повторялось много раз, пока малышка не засыпала. С появлением Петровича в доме Грибанова наши посиделки, а мы их попробовали восстановить, превратились в музыкально-поэтические вечера, на которых «грибановке», пиву и ракам уделялось значительно меньшее внимание. Я к тому времени стал very important персоной, мой «административный ресурс» увеличился, и теперь я иногда брал своих друзей на какие-то рыбалки и шашлыки, на съемки и корпоративы.

Дома у Саши, судя по всему, наладилось, и его вторая «вторая половинка» сделала все, чтобы жизнь молодой семьи была беспроблемной. Но, к сожалению, революция, произошедшая в нашей стране, погребла под своими обломками не только «социалистический способ хозяйствования». Спорт, наука, культура задыхались в стремлении выжить. Рынок, который должен был стихийно «настроить» нашу страну на оптимальный режим жизни, в итоге утопил практически все, что составляло основы нашего прежнего существования. На поверхности плавали пена, мусор, пустые бутылки и пустые же идеи и много еще чего малоаппетитного. Наука была практически уничтожена, и Грибанов, подающий надежды руководитель проекта, ученый, на которого равняются… Короче, Саша сидел без работы, вернее, работа была, но денег никто не платил. Результаты своего труда продать «на рынке» было невозможно.

– Слава, что делать? Я в отчаянии… Денег нет, бессмысленно ходить на службу. Живем за счет Викиных родственников, которые что-то присылают из села.

И я, будучи на прямом эфире ростовского радио, рассказал одному из редакторов, определявших идеологию и пути развития радиостанции, о Грибанове. Рассказал о механическом пианино и рок-н-ролле, о Сашиных энциклопедических знаниях. И мы придумали, что Саша мог бы делать программу о рок-н-ролле, а еще о русских, которых мы потеряли. О русских, уехавших из страны и ставших заметным явлением в развитии цивилизации. Вспомнили Зворыкина, Сикорского, Стравинского и Шаляпина. И я получил «добро» на знакомство Саши с редактором радио. Грибанов оживился и сказал, что он подобных идей набросает тысячу. Придумали название: «Записки старого механического пианино».

Я в очередной раз улетел в Москву. В аэропорту меня провожали Грибанов и Ремесник. Было ощущение, что все срастется.

 

XI

Однажды поздней осенью 97-го позвонил Грибанов.

– Слава, привет. Хочу тебе похвастаться. Я в «Шереметьево». Лечу в Монреаль.

– Что, пригласили за «Монреаль Канадиенс» клюшкой помахать?

– Да, нет… Лечу к отцу. Он плох и хочет меня видеть…

– А что, проблемы с документами были?

– Нет, все как по маслу… Правда, пришлось побегать чутка.

– А чего не звонил?

– Боялся сглазить. А сейчас уже можно, билеты и паспорт на руках.

– Ты один летишь?

– Пока один… Осмотрюсь, а там видно будет.

– А как Вика, Люба?

– Вика рада, что в нашем болоте что-то произошло.

– Волнуешься?

– А ты как думаешь? Конечно. Первый раз загранка, и сразу к отцу. Два в одном.

– Ну что, Саша, доброго пути тебе, – сказал я на прощанье Грибанову, услышал в трубке отбой и отключился.

Я прикинул: если в 41-м, когда родился Саша, его отцу было примерно двадцать пять лет, то в 97-м ему уже за восемьдесят. Если учесть уровень их медицины и хорошую экологию, то неудивительно, что я видел там у них очень крепких стариков. Как сказались на его здоровье война и плен? Вот вопрос. Вернется, расскажет… Как он сказал? «Осмотрюсь, а там видно будет». Дай бог тебе, Александр Григорьевич…

И через полтора месяца он вернулся… У меня были концерты в Краснодаре, и, оседлав свою старенькую «Волгу», Грибанов прикатил ко мне. Полночи после концерта Саша рассказывал об отце, о Канаде, о его жене, с которой он подружился, о своих сводных братьях, живущих на Западном побережье – у них там свой бизнес. Саша, не увлекавшийся никогда тряпками, был недорого, но модно прикинут, и ему доставлял явное удовольствие интерес, проявляемый мной к его одежде и к его рассказу. Он показал фотографию своего отца и отдельно и вместе с собой. Если бы еще на фото вмонтировать изображение его дядьки, то получилась бы фотография трех братьев – так они – два брата и Саша – были похожи.

– Ты что-то похудел, – сказал я, разглядывая изображение Саши на фотографии с отцом, – не кормили, что ли?

– Да ты что? Не знали, куда меня отвезти. Лучшие рестораны в окрестности Монреаля были наши.

– Ну и как? Папочка держит удар?

– В смысле выпивки? О, да.

– Водку пили?

– Да, больше вискарик.

– А ты ему не привез своей фирменной «грибановки»? Как-никак его именем зовется напиток!

– Нет, с собой я не брал. Но там смастерил, правда, ингредиенты не те, а так всем понравилась.

– Скажите, Саша, ну а что там с дефицитом рабочей силы? Есть ли нужда в специалистах высокой квалификации в области медицины? И как финансируется исследовательская деятельность государством?

– Ну что вам сказать, сэр? До конца в проблему я проникнуть не сумел. Но должен заметить, что Канада – это все-таки не США. А так вроде бы выглядит тип-топ. Но профсоюзы стоят на охране своих членов, и пробить их оборону сложно. Может, я трус и боюсь встревать в сражение, но, думаю, в моем возрасте начинать восхождение на пик «Канада» проблематично.

– Ну и слава богу. Нам без тебя будет худо. И потом, кто стране сыграет на механическом пианино? Мастеров-то осталось – по пальцам пересчитать.

– Да… Не готовлю я себе смену.

– Ну а что дома? – спросил я, меняя направление беседы.

– Дома порядок. Мне кажется, что наши половинки так срослись, превратившись в единое целое, что нас разъединить можно только автогеном.

– Главное, чтобы в критическую точку не тюкнуло, знаешь, как в бронированном стекле.

– Знаю-знаю… Вот ты, зануда, вечно ложку дегтя наготове держишь.

– Нет, Саша, просто боюсь такого безоблачного счастья, хотя рад за тебя безмерно.

– Знаешь, если честно, то мне не совсем была понятна ее реакция и на фотки, и на мои рассуждения «зацепиться за Канаду – не зацепиться». У меня проскочила мысль, что, соглашаясь со мной на словах, она не против бы поменять нашу жизнь.

– А у тебя как с языком? – спросил я.

– Ну для общения хватает. Ты же понимаешь: рок-н-ролльная юность. А так, телевизор не понимаю.

– А Вика?

– Да никак.

– Какие же бабы дуры… – молвил я.

– Ты это о ком, дружище?

– Да, о бабах, как об особой субстанции. Поменять жизнь… Что на что менять?

– Остается успокаивать себя, что на их фоне нам легче быть умными, – подвел итог нашей беседы Грибанов.

 

XII

Не прошло и года, снова концерт в Ростове. Филармония, прекрасный звук, обещали аншлаг, и он был. Звоню Грибанову. Телефон долго не откликается, наконец трубку снимает Вика.

– Здравствуйте, Слава, а Саши нет, он будет только в половине седьмого.

– Вика, мне перезвонить или ты передашь, что я вас жду на концерте? – сказал я, даже не обратив внимания, что Вика со мной на вы.

– А я бы могла до концерта подъехать к вам? Мне надо переговорить…

– Если удобно, в три в филармонии, я там буду делать звук.

В три часа в зал филармонии вошла Вика. Лицо ее было сосредоточенно, и она напоминала студентку, пришедшую на переэкзаменовку.

– Привет, Вика, как ты, как Саша?

– Здравствуйте, сейчас попробую все рассказать.

– Может, сразу изложить в письменном виде? – пытался я перейти на шутливый лад.

– Мы можем где-то поговорить тет-а-тет?

– Хорошо, но буквально пять минут.

Я еще раз спел запев-припев своей тестовой песни и, сказав «спасибо» всем службам, спустился со сцены в зал. Мы с Викой вышли на улицу и повернули на Садовую.

– Вячеслав, мне бы хотелось вам что-то объяснить и о чем-то попросить, – после некоторой паузы заговорила Вика.

– Вик, а что, мы теперь на вы?

– Знаете, после того, что я вам расскажу, я не уверена, что вы захотите вообще меня видеть.

– Так уж?

– Не ерничайте, Вячеслав.

– Ну, давай-давай, Вик, приступай.

– Вячеслав, я развожусь с Сашей, и это еще не все…

– Как разводишься?!! Ведь я ему звонил три дня назад, и ничего об этом не говорилось?

– Так три дня назад еще и ничего не было…

– Вика, ну, поругались, с кем не бывает… Вы такая замечательная пара.

– Нет, нет, Вячеслав, это продолжается уже больше года.

– Что продолжается??

– То, о чем я хочу вам рассказать.

– Так что, это осознанное с твоей стороны решение?

– Да… Я до последнего момента не верила, что это произойдет…

– Стой-стой, – перебил я, – давай все по порядку.

– А по порядку… Работы у Саши нет и не было, его «Механическое пианино» на радио денег не приносило. Злился он… Я сначала как-то держала оборону, а потом моя подружка Наташка мне рассказала, что вскоре выходит замуж за американца и что ее сосватало какое-то агентство.

– Подружка-то, небось, без мужика?

– Наташка-то? Да, была незамужняя, а вот недавно уехала в Штаты и, судя по письмам, она свою половинку за океаном нашла.

– И ты половинку решила поискать? – пробормотал я.

– Что вы сказали? – спросила Вика.

– Да ничего, так… Мысли вслух. И что же, ты хочешь без Саши в качестве свидетельницы в США полететь?

– Да, нет… Все не так… Если бы… Наташка свела меня с этим агентством, и я без задней мысли отнесла туда свои данные, фотографию и все такое.

– И что ты замужем, тоже сказала?

– Да, там мне сказали, что у них такие случаи часто встречаются.

– Вот суки… И что же дальше?

– Прошлым летом он приезжал в Ростов. Саша как раз был в командировке, и мы с Любашей провели с ним целый день.

– И что, его не смущало, что ты замужем?

– Нет, он сказал, что у него тоже не сложилась личная жизнь.

– Что значит – тоже? Я всегда думал, что вы с Сашей идеальная пара, такая, о которых пишут в книгах.

– Поймите, Вячеслав, я так устала от безденежья, от того, что мне все время надо Грибанова вытаскивать то из депрессии, то из алкогольных путешествий, то из безысходки… Спасите его. Я так ждала вашего приезда, он вас любит и он вас послушает…

– Это как?? Ты его вытащила практически из могилы, чтобы потом своими руками убить?

– Вы неправильно понимаете…

– А спасти как? Вы дали ему в руку мину, которую взорвете, отбывая в Америку, а мне предлагаете поработать сапером или врачом, собирая его по кусочкам? Я так понимаю, американский Ромео уж задыхается от вожделения и ваши вещички уже собраны? Когда же перелет, мадам?

– Через неделю, двадцать третьего… Вячеслав, помогите мне, от меня все отвернулись.

– Если и помогу, то только Саше. Больше не смею вас задерживать… Одумайтесь, Вика, еще не поздно.

Она ушла, утирая на ходу слезы, а я, всклокоченный от того, что узнал, пошел к залу филармонии. Около входа меня ждал Юрий Петрович Ремесник со своим товарищем Андрюхой, хорошим добрым парнем, который иногда подвозил Петровича на своих «Жигулях». Толком не поздоровавшись, я вывалил на своего соавтора и на его друга информацию о Грибанове.

– Успокойся, Слава, тебе сейчас петь концерт. Это же бабы, а они – инопланетяне.

– Петрович, второй раз на те же грабли!

– Бить их надо… «Домострой», ой, какая умная книга была. А где Саша?

– Я пока не знаю, – ответил я. – У меня есть пара телефонов его друзей, думаю, где-нибудь пьет.

– Пусть пьет, это снимает боль, а потом мы его как-нибудь поставим на ноги. А Вика-то какая хорошая девочка…

– Ты по делам суди, Петрович…

– А я по делам и сужу. Она же его на ноги поставила после развода с первой женой…

– Так это еще хуже…

– Чего хуже, она ему подарила десять счастливых лет. Ты меня не перебивай… Не бывает так, чтобы виновата одна сторона. За женщин иногда думает их материнский инстинкт.

– Петрович, ты сначала про «Домострой» и про то, что баб лупить надо, а потом про материнский инстинкт. Тебя не поймешь.

– Знаешь, если бы я знал, как надо, – начал заводиться Ремесник, – у меня у самого было бы все о’кей в жизни, а то… – махнул рукой Петрович.

В это время к нашей компании, так и продолжавшей стоять у входа в филармонию, направился мужчина, в котором я признал одного из апостолов ростовского рок-н-ролльного братства – Серегу Стрижева.

– Привет московским гастролерам, – сказал он, широко распахнув руки для объятий.

– Здорóво, – ответил я, похлопывая его по спине. – Как мама, несравненная Анна Александровна?

– Все хорошо, да я не за маму просить к тебе пришел…

– Грибанов?

– Ты все уже знаешь?

– Час назад здесь была Вика, она мне все рассказала. А где Саша?

– У Щелчка, пьет. Надо спасать друга.

– А как?

– Сначала приехать к нему, поговорить, а потом по ситуации.

– А можно я с вами пойду? Саша мне тоже не чужой человек. Потом я – пьющий, причем, иногда пьющий серьезно, и женщины меня не раз бросали, – к нашему разговору подключился Петрович.

– Хорошо, жду вас у своего дома. Ты же живешь в «Ростове»? Потом к Щелчку.

– А ты что, на концерт не останешься?

– Нет, я попробую еще кого-то из наших подтянуть. Я на твоих концертах был не раз… Договорились? – спросил Стрижев.

– Серега, мы у твоего дома будем в половине десятого.

Серега Стрижев, подняв на прощанье руку, пошел в сторону гостиницы «Ростов».

– Андрюша, нам надо к Саше, ты подождешь меня? – обратился Юрий Петрович к своему товарищу.

– Какие проблемы? Надо так надо, – ответил Андрей.

– Петрович, а если хочешь, можешь у меня заночевать, у меня есть где кинуть кости, – сказал я.

Где-то около десяти мы были в квартире у Щелчка. Грибанова спасали всем миром. Саша, судя «по клиническим показателям», был пьян, и вся компания ждала его пробуждения. Какого-то осмысленного плана действий не существовало. Ситуация была неординарная, все хотели помочь, но как, не знали. Но вот Грибанов открыл глаза и обвел комнату уставшим и опустошенным взглядом. Он словно перелистывал своих друзей и как бы извинялся за причиненные собой неудобства. Наконец его взгляд уткнулся в меня.

– И ты здесь? Две половинки, говоришь? – через паузу спросил он, хотя однозначно трактовать его интонацию я не смог. Может быть, он утверждал.

– Да, Саш, половинки.

– Петрович, а ты что скажешь? – обратился он к Ремеснику. – Ты же мудрый…

– А что, Саш, скажу, главное, чтобы Любочке было хорошо, – ответил мой соавтор.

– На том и порешим. Вроде как пожил, отца повидал, детей родил, друзей приобрел, а бабы?.. Да вроде тоже иногда любили… Щелчок, ну-ка налей мне, хочу за гостей дорогих выпить.

Кто-то налил водки, мгновенно нарисовалась несложная закуска.

– Ребята, я хочу сказать, что обычно столько друзей и сослуживцев сразу собирается на похороны, – начал Саша, поднявшись со стаканом с дивана, – а я при жизни увидел, как ко мне относятся мои друзья.

Шум одобрения, кто-то говорил: «Да ты чего, Грибаныч».

– А насчет Вики? Так это у меня не в первый раз, это стало доброй традицией, что в момент наивысшего расцвета моей любви – раз… Помните, у Славы есть песня «Расставайтесь, любя»? Так это про меня. И должен сказать, мне сейчас полегче, чем когда Берлинскую стену рушили. Наверное, иммунитет у меня выработался… Хотя кто Любаню-то будет любить так, как я? В общем, мужики, за вас! Всем спасибо. Я все-таки напьюсь…

Он одним глотком выпил содержимое стакана. Сел, лицо его обмякло, и все вышли из комнаты, боясь увидеть слезы Грибанова. Он продержался еще минут пять и снова заснул.

Мы ушли. На сердце было тоскливо, но почему-то казалось, что Саша все-таки справится со своей бедой.

 

XIII

В Москву прилетел Стрижев. Прямо из аэропорта он заскочил ко мне. Великосветского приема не получилось. Естественно, разговор зашел о Грибанове. Серега сказал, что Сашка держится, хотя у него какие-то проблемы со здоровьем.

– А что у него? – спросила моя жена.

– Не говорит, хотя очень сильно похудел.

– Да он и так-то был не толстый.

– Я тоже ему говорил об этом, а он твердит, что на нервной почве.

– А что Вика? – спросил я.

– Я не знаю, он меня, да и никого из наших, не подпускает к этой теме.

– А у ее матери не спрашивали?

– Да она с матерью не общается. Как поругались с ней из-за Сашки, так словно топором отрубило.

– А Саша на обследование ходил? – опять спросила Татьяна.

– А он говорит? Он врач, и я думаю, сам понимает, что с ним. Во всяком случае то, что он похудел, это не здорово.

 

XIV

У меня в одном из альбомов есть фотография, сделанная фотоаппаратом «Полароид». Помните – щелчок, и из фотика вылезает карточка, которая проявляется через две минуты. Так вот – пожелтевшая, даже не от времени, а от качества снимка, фотография, где мы с Сашей на фоне храма в Новочеркасске. Эта наша последняя с ним совместная фотография и последняя наша встреча. Он приехал со мной на концерт. А перед концертом мы гуляли по городу, вспоминали былые времена. Я ждал, когда же он заговорит про Вику. И наконец он произнес:

– Я хочу тебе показать фотографии…

– Какие? Наши?

– Нет, Вика прислала из Анкориджа.

Он открыл свою папку и достал альбом, в который были вложены фотографии Вики и Любы. Нарядные, смеющиеся, красивые мама и дочь, снявшиеся, судя по всему, в каком-то парке. Они на лыжах, они на собачьей упряжке, они около своего дома. С фотографий брызгали достаток и похвальба. Зная психологию эмигрантов, а, как ни крути, Вика была эмигранткой, я понимал, что эти фотки делались не только для Саши и его друзей, но и для себя, чтобы еще раз увидеть, что выбор был сделан правильный. Слава богу, что на снимках не было ее нового мужа. А может, Саша не включил его в свой альбом, считая, что этот альбом семейный…

– Ну как? – спросил Грибанов.

Он ожидал от меня одобрения и восхищения увиденным. Я растерялся.

– Знаешь, на юге, на море есть такая услуга: стоит большая фотография, например человек в бурке, а тебе надо засунуть голову в дырку… Ну понимаешь?.. И подпись: «Привет из Анкориджа».

– Хорошо, но лица-то у девчонок счастливые…

– Дай бог, Саш… Скажи, а ты поедешь со мной в станицу Вешенскую завтра?

– Да, нет… Я погано себя чувствую, я сюда-то приехал на морально-волевых.

– А что с тобой?

– Думаю гастрит, вот мы не поели вовремя, и меня винтит.

– Ты проверялся?

– А зачем?

– Ну чего ты, как еврей, на вопрос вопросом отвечаешь?

– Я через неделю лечу в Канаду. Отец умирает, оставляет наследство, меня включил.

– Вот бы и поправил здоровье, чтоб папкино наследство прогулять.

– Нет, это наследство я к ногам Вики и Любы сложу, – и, чуть улыбнувшись, продолжил: – Вдруг половинки снова склеятся? Как ты думаешь?

– Поезжай, там – отец, Люба – родная кровь. А половинки?..