Дождь, зарядивший с ночи, к утру перешел в занудливое осеннее ненастье. Еще был август, но низкие тучи, проплывавшие мимо окна, давали понять, что осень уже на пороге и природа проводит первые ходовые испытания предстоящим холодам, а потом и стуже, которая грянет и заморозит лужи и чувства, реки и слова.

Поэтическое «музыка дождя» никак не радовало, так как все исполнялось в каком-то медленно убаюкивающем ритме, в котором не слышалось барабанных сбивок июньско-июльской грозы, а отсутствие вспышек молнии или невозможность поймать лучи солнца из-за туч, как во время слепого дождя, не давали возможности почувствовать себя на празднике.

Облако, цеплявшееся за верхушки сосен на горе, спустилось вниз в поселок и превратилось в туман, такой английский туман – занудливый и вязкий. Туман, который располагает к хандре и сплину. Выбираться из-под одеяла совсем не хотелось, и я укрылся с головой, пытаясь найти какой-нибудь свежий образ, который навевает мне этот дождь без просвета. «Художник, что рисует дождь», «дождь-зануда», «мелкий дождь уныло сеет перед носом у трамвая» – все не то…

А потом я почему-то вспомнил звук старого кинопроектора… Кинопроектора из моего детства, когда в деревенский клуб привозили кино в двенадцати (по количеству частей фильма) коробках и после окончания каждой части включался свет и киномеханик менял кассету в киноаппарате. Потом выключалось освещение, и вместе с характерным стрекотом киномашины продолжалась демонстрация фильма. И звук дождя напоминал мне старый деревенский клуб, где крутили кино…

И память меня перенесла в Джемете, и я увидел фильм, вернее, сюжет из моей жизни. Получилась, правда, короткометражка, но просмотрел я ее с интересом, изредка выбираясь из-под одеяла, когда механик менял кассеты. А дождь все не унимался, и сомневаться, что я успею досмотреть свою киношку до конца, не приходилось.

 

Часть 1

Мы, группа «Ребята», ехали в поезде «Москва – Новороссийск», чтобы в спортлагере МГУ «Джемете» играть на танцах для студентов и прочих отдыхающих. Мы ехали с надеждой поиграть от пуза рок-н-ролл, как следует сыграться, срепетировать новые песни. Ну и поухаживать за девчонками. Причем опыт троих из нас – Юрия Валова, меня и Саши Жестырева – был одинаков и стремился к нулю.

Нам было по двадцать, и, может быть, мы вызовем смех у нынешних юниоров, но так было. Мы, дабы выглядеть в глазах друзей ходоками и специалистами по «этой части», рассказывали о каких-то победах, но, думаю, это были фантазии, предназначенные для повышения собственного рейтинга в качестве бойца любовного фронта. Причем собственные рассказы формировались из сведений, почерпнутых из Мопассана, Бальзака, и историй, услышанных от записных «ловеласов». Интересно, ловелас и Love – однокоренные слова?

Волшебные мальчишеские сны и интимные познания особенностей собственного тела давали нам основания чувствовать себя почти опытными мужчинами. Что касается меня, то я к двадцатнику пришел скорее невинным, чем попробовавшим то, о чем думалось практически всегда, если я в этот момент не играл на гитаре.

Как это? Да так это… Была у меня ситуация, но я не понял, где я побывал и побывал ли вообще. Все это происходило, когда мы после кино в деревне Санино возвращались в Давыдовское, вернее, я решил проводить одну девчонку по имени Зойка. Мы шли большой компанией и по дороге завернули на поле, где созрел горох до той кондиции, когда его отправляют в банки с надписью «Зеленый горошек». И я, совершенно не думая о последствиях, налупился этого горошка, и часа через полтора он начал напоминать о себе всяческими спазмами и бурлением в желудке. А к этому времени Зойка, девчонка на пару лет старше меня (а мне шел шестнадцатый), увлекла меня куда-то за амбары Давыдовского, где была скирда свежего клевера.

Волнение от того, что может случиться ЭТО, а также то, ну то самое от гороха, совершенно лишило меня романтического восприятия происходящего. Зойка давно обещала научить меня целоваться и твердила, что вообще-то я ей нравлюсь как гармонист. А мне льстило, что она старше и опытней. Но в ту ночь я был не в себе. Я боялся, что просто взорвусь от этого гороха. И было много суеты и торопливых движений… Была попытка доплыть до берега, но не доплыл, но была спасительная мель, брод, которого я не знал, отправляясь в плавание…

Было это, не было? Не знаю, скорее не было, но я для себя решил, что было, и говорил, что тогда в августе я стал мужчиной. То, что Зойка больше не велась от моей игры на баяне, не имело значения. Я был рад заблуждаться, и я заблуждался.

Но вернусь в Джемете. Коля Воробьев, наш басист и единственный уже женатый, учил нас уму-разуму, когда дело касалось девчонок.

– Они будут стоять в очереди за вашей благосклонностью, поэтому не суетитесь, – наставлял нас Воробьев.

И вдруг выяснилось, что он оказался прав, и мы все чаще ловили на себе многообещающие взгляды до, во время и после наших песнопений. И начались наши университеты.

 

Часть 2

Она появилась на пляже в Джемете вместе с нашим хорошим знакомцем Сашей Перепелкиным. Саша был приличным органистом и играл в московской группе «Неуловимые мстители». Он был нашим ровесником и считался лидером – музыкальным лидером «Неуловимых». Но он, как, впрочем, и все «Мстители», был в тени их певицы Наташи Глухаревой. Он был невысок ростом и имел, скажем так, неспортивную внешность. И вот он к нам приближался с ослепительно красивой девушкой. Слова Воробьева о том, что нас должны окружать лучшие девчонки, подтверждались в полной мере. После взаимных приветствий Саша представил свою спутницу:

– Лена.

Мы что-то промычали в ответ, пытаясь не показать своих чувств. Лена бросила на песок сумку и начала раздеваться. В те годы стандарты 90×60×90 не были еще на устах. Мир только что узнал, что пропорции Твигги, которая могла бы с успехом сыграть главную героиню освободительного движения в концлагере, – эталон для подражания. Нет, Лена Галкина была стройная, высокая, что называется, в самом соку, девчонка, и мы, стараясь сохранить незаинтересованность, смотрели, как она освобождалась от одежды.

Нам уже знакомо было слово strip-tease, но что в нем нашли американцы, нам не объяснили. И мы поняли проклятых империалистов и согласились, что они не дураки, когда платят большие деньги, чтобы посмотреть – какая одежка за какой снимается в женском гардеробе. У меня в тот день еще не зажила «травма», которую нанесла мне одна из студенток МГУ на отдыхе. Я пытался, помня наставления Воробьева, спикировать на нее, но то ли был банален в своих приставаниях, то ли слишком инфантилен на вид, но вдруг услышал:

– Мальчик, отойди в сторонку и поонанируй. Прошу тебя, не отнимай ни у меня, ни у себя время.

Я растерялся, вожделение и напор пропали сразу же. Выполнять пожелание девушки, отойдя в сторону, я не стал, да и, наверное, не смог бы. И тогда, глядя на превращение Лены Галкиной в купальщицу, я даже не смел мечтать о чем-то таком. Лена, почувствовав интерес к себе, не спеша повернулась к Саше Перепелкину и как бы к нам тоже и негромко произнесла-позвала:

– Ну, я купаться.

Она пошла к морю… Так умеют ходить женщины, знающие себе цену и не стесняющиеся своей красоты. Это была походка Мэрилин Монро из «В джазе только девушки». Помните вокзал, поезд под парами и Мэрилин (вид сзади)? Вот и тогда был вид сзади, но без платья и без… Ну, не помню, что было в руках у героини из «Джаза» – походку помню, а так… А в Джемете на пляже Ленка шла к воде, и такое впечатление, что все расступились перед ней, застыв, как скульптуры из музея мадам Тюссо.

«Ну чем Перепелкин взял ее?» – думалось мне, пока Ленка купалась в море.

А потом она возвращалась из воды, на ходу отжимая свои черные, как… что? ночь, смоль, воронье крыло, черная дыра, как лицо актера, рекламирующего «Лакалют»? В общем, отжимая свои волосы, не думая, что прическа безнадежно испорчена. Но от этого она стала еще красивее. Купальник из какого-то трикотажа в облипочку замер на ее теле, соски нахально распирали незначительную тряпочку ее бюстгальтера. При больном воображении, а я, судя по всему, в тот момент сильно хворал, можно было понять, что прикрывают и трусики.

Небрежно взяв свой халатик и сумку, Лена, обращаясь к нам и к Саше Перепелкину, проворко… – нет, пропела:

– Ребята, до вечера. Мы придем вас слушать. Пошли, Саша.

Саша встал, махнув нам рукой, и со словами «увидимся вечером», пошел вслед за Ленкой.

 

Часть 3

Вечером мы играли привычные танцы. Я обратил внимание, что Перепелкин и Лена были в толпе танцующих. Наша новая подружка явилась на мероприятие в шортах, что по тем временам выглядело вызывающе. Взгляды парней, а в еще большей степени девчонок были обращены на Ленку. Куда смотрела «полиция нравов», я уж не знаю, наверное, туда же, куда и все – на фигуру нашей танцовщицы. А посмотреть было на что…

Я вам говорил о Мэрилин Монро, скажу еще – в движениях Лены была какая-то звериная грация, таким па ни в каком танцевальном кружке не научат, хотя потом я узнал, что она занималась гимнастикой… Саша Перепелкин, обладая несомненной музыкальностью, делал все верно, но был, по сути, статистом, оттеняя танец нашей бенефициантки. Танцевала Ленка вдохновенно, и я неожиданно для себя понял, вернее, почувствовал, что своим танцем она обращается ко мне. Несколько раз я ловил ее взгляд, в котором был то ли вопросительный, то ли восклицательный знак, а может быть, оба знака одновременно.

В то время я редко солировал, хотя песня «Girl», как правило, имела успех, и я спел ее. Ленка и ее постоянный партнер в этот вечер Саша Перепелкин продолжили свою танцевальную программу, крепко обнявшись и прижавшись друг к другу. Может быть, в первый раз в жизни я почувствовал то, что потом идентифицировал как ревность. Я понял, что уже не могу отвести от нее взгляд, а она, как опытная соблазнительница, продолжала меня терзать своим откровенным танцем, все теснее прижимаясь к Перепелкину. Он что-то ей говорил на ухо, пытаясь перекрыть звук от наших колонок. Она ему что-то шепнула в ответ, и они ушли с танцплощадки куда-то в темноту ночи.

Две или три песни я терзал свою душу, на автомате играя на гитаре и подпевая Воробьеву. Они появились так же неожиданно, как и ушли. Мы закончили эффектным ре-мажором битловую «Run for your life» и неожиданно для себя, да и для остальных «Ребят», я с чувством, собрав все свои эмоциональные силы, начал петь песню, которую мы никогда не репетировали, да и не играли. Это была песня, которую пел Ринго, – «I wаnna be your man». Обычно мы старались в ноль копировать аранжировку песни, но в тот раз ни исполнение «The Beatles», ни исполнение «The Rolling Stones» не было взято для подражания. Взяв на гитаре первый аккорд, я, как Жорж Милославский из «Ивана Васильевича», глядя в глаза Лены Галкиной и обращаясь к ней персонально, спел:

Что означало: «Я хочу быть твоим любовником, бэби, я хочу быть твоим мужчиной».

Публика, не понявшая еще, что я пою отнюдь не медляк, обнялась, ожидая каких-то ритмических структур, чтобы начать двигаться в темпе песни. А мне казалось, что я публично объясняюсь в любви. Не знаю, что чувствовала Ленка. Думаю, она в этот момент приплюсовывала меня к армии своих воздыхателей. А тем временем я закончил запев своей песни в стиле «free» (свободно), и подошло время припева. Жорж Милославский в фильме дальше пел, раскачивая песню в ритме цыганочки… У нас же Жестырев, выдержав паузу, сделал яркий выход на томах своей установки. И я вместе с группой грянул все те же незамысловатые слова про то, что я желаю быть ее мужчиной. Шурик построил сверху голос, и все срослось. Толпа расклеилась, то есть оторвалась друг от друга, поняв, что медляка не будет, и ритмично конвульсировала до конца номера. В конце программы, когда мы собирали аппаратуру, Лена и Саша подошли и поблагодарили нас за хороший вечер. Ленка неожиданно поцеловала меня в щеку и сказала так негромко, чтобы слышал только я:

– Спасибо за вечер, а особенно за песню…

– Какие вопросы, – браво ответил я. – Приходите, за ваши деньги любые желания…

– Ну я пошла?

И они с Сашей ушли в сторону поселка.

 

Часть 4

Утром, как на работу, мы отправились на пляж, где нас уже поджидали Ленка и Саша. Погода была ветреная, и на море было небольшое волнение, балла в три. Джеметинский пляж – это песчаные дюны шириной метров триста, поросшие по краям вдалеке от полосы прибоя ивняком. Все пространство в годы торжества советской власти было заполнено отдыхающими, которые на подстилках и просто так располагались на песке группами и поодиночке. Лежаки были приравнены к разврату, и их можно было найти только на санаторных пляжах, а студенты… А студенты – народ неприхотливый.

Никаких навесов от солнца на пляжах Джемете и окрестностей не было предусмотрено, так как гнев моря было трудно прогнозировать и усмирить, и море, как правило, вырывало с корнем несущие опоры предполагаемого навеса из зыбкого песчаного пляжа во время шторма. Пляж плавно переходил в дно моря, и нужно было пройти метров сто-двести, чтобы добраться до глубокой воды… Именно поэтому на побережье Анапы, Джемете, Витязева было множество детских санаториев и пионерских лагерей. Но дно Черного моря в этих местах имело ту особенность, что часто меняло свой рельеф в зависимости от ветров, течений и бурь-непогод.

И в тот день, заплыв в море, я быстро понял, что где-то метрах в двадцати пяти от берега появилась впадина глубиной чуть более двух метров и шириной метров десять. Причем там же начиналось довольно сильное течение в сторону моря, которое нужно было преодолеть, чтобы добраться до мелководья. Моего умения плавать хватило, чтобы без особых проблем вернуться на берег. Я бросил свои кости рядом с Леной и ребятами и закрыл глаза, подставив лицо и тушку солнцу.

– Пойду искупаюсь, – услышал я голос Перепелкина. – Лен, ты со мной?

– Иди, я полежу, позагораю.

Он ушел, и я услышал голос Ленки:

– Ну и что? Долго мы в переглядушки играть будем?

– О чем ты? – спросил я, не меняя позы.

– Да о нас с тобой… Я же вижу, что я тебе нравлюсь, и ты мне нравишься тоже…

– И что ты предлагаешь?

– Я предлагаю? Да я девушка, и предлагать должен ты.

– Я… Я не готов ухаживать за девушкой моего друга.

– Какой девушкой твоего друга? Мы оба учимся в Бауманском и случайно встретились в аэропорту, когда летели в Анапу. Не буду врать, я нравлюсь Сашке, он мне об этом много раз говорил, но мне-то…

– Что, тебе-то?

– Ну, я пыталась хоть что-то почувствовать по отношению к нему, но ничего не получается. Зато он нравится моим родителям, и они спокойно отпускают меня с ним вечерами.

– А ты с кем сюда приехала? – спросил я.

– С мамой, папой и двумя братьями.

– У тебя еще и братья есть?

– Да, два таких бойца, погодки – одному семнадцать, другому шестнадцать… Самбо занимаются, так что ты со мной осторожней…

– Куда уж еще осторожней.

– Шучу, шучу я… Смирные они у нас.

– Ох, рано, встает охрана, – пропел я.

– Ну так что? Соображай, а то Перепел возвращаться собирается.

– Я бы рад, но как? – спросил я, поднимаясь с песка.

– Сегодня после танцев Сашка меня проводит домой, и, если ты хочешь, я на крыльях любви прилечу к тебе, милый, на свидание.

– Это куда еще?

– Знаешь беседку в парке у винзавода?

– Знаю.

– Вот там и жди меня, – сказала Ленка и, замолчав, растянулась на своей подстилке.

Я посмотрел на море и увидел, что Перепел пытается выплыть к берегу, преодолевая зону, где начиналось морское течение от берега. Я уже говорил, что Саша не был похож на спортсмена, и долгие часы, проведенные наедине с пианино, превратили его фигуру в то, во что превратили. Понятия об эстетике в плавании у него были превратными. Когда он плыл, то был похож на провинциала. Вы обращали, наверное, внимание на таких пловцов. Они обычно плывут, выйдя из воды на две третьих своего корпуса, старательно сгибая руки в локтях. При этом туловище за руками болтается из стороны в сторону.

В общем, КПД такого плавания равняется практически нулю. И Саша, борясь с течением, не передвигался в сторону берега и, как поплавок, торчал на одном месте. Правда, море его еще не победило, но паника уже поселилась в его душе. Он не звал на помощь, присутствие Лены не позволило бы это ему сделать, но морские чудища могли утянуть поплавок на дно в любую секунду.

– Пора, – сказал я сам себе и рванул к морю. Доплыв до Сашки, я, ничего ему не говоря, нырнул, встал на дно лицом к берегу и, обхватив снизу за талию, резко толкнул его к мелководью. Мои действия имели успех. Мы победили море, и Саша нащупал ногами дно. Мы подошли к Ленке. Она подняла голову и спросила:

– Ну как покупались?

– Отлично, – ответил Перепелкин.

– Солнце, воздух и вода – наши верные друзья, – брякнул я, плюхаясь на горячий песок.

 

Часть 5

Всю оставшуюся часть дня до начала нашей танцевальной программы я провел в волнениях. Лена мне казалась искушенной и знающей толк в любви особой. То, как она сумела решить все мои проблемы, поражало воображение и в какой-то степени обязывало быть на высоте, если выпадет шанс. Мысль, что я могу ей сам предоставить этот самый шанс, не приходила мне даже в голову. И я вспоминал и анализировал рассказы своих друзей и боялся провалить экзамен, понимая, что переэкзаменовки может и не быть. В то время специальной литературы, где бы объясняли на манер «поваренной книги» – как, где, зачем и с каким напором, не было.

Кто-то однажды притащил в институт купленную у глухонемых в поезде «Камасутру», но на руки этот труд мне никто не дал, и углубиться в схемы, таблицы и графики не посчастливилось. Запомнились какие-то рисунки, похожие на иллюстрации пирамид физкультурных парадов времен «военного коммунизма». Но чтобы перед сном почитать, а потом еще и помечтать… Этого нет, не было, и я сам себе напоминал Маугли, который воспитывался вне человеческого племени. Оставалось положиться на инстинкт.

Вспомнился и еще один случай – я был в состоянии пересдачи теоретических основ электротехники, и мозги были забиты этим предметом и сопровождающими его (то есть предмет) формулами. И подходит ко мне мой друган Саша Каретников, открывает какую-то книгу и показывает мне какой-то график, на котором изображены две кривых… В общем, что-то в зависимости от времени…

– Ну, двоечник, – сказал Карета. – Что это? Только быстро.

– Интеграл Дюамеля, – ответил я.

– Дурак ты, Слава. Смотри…

И с этими словами он убрал руку от подписи под рисунком. И я прочитал: «График возбуждения женщины и мужчины в зависимости от времени во время процесса». Я прочитал название – «Новая книга о супружестве» было написано на обложке. Но теория теорией, а практика, как говаривал великий вождь пролетариата, является тем элементом, который подтверждает теорию. Лабораторных работ, ходовых испытаний (как это ни называй) в моей биографии было позорно мало.

И грянул вечер, Лена пришла в сопровождении Саши на танцули. Кавалер был под газом и танцевал как никогда «ярко и незабываемо».

– Перепел перепил, – шепнула мне Ленка во время танца, оторвавшись от своего кавалера.

– Все по плану? – спросил я.

– Думаю, да.

– Случай чего, я подожду.

В этот день наша красавица была одета в какую-то юбку, довольно свободную клетчатую рубаху и полуспортивные туфли. Короче, на ней была одежда, которая удобна и практична в условиях, приближенных к боевым.

 

Часть 6

Я шел к винзаводу в Джемете, к заветной беседке. Джемете освещался фонарями кое-как, но дорога была знакома, и я постоянно натыкался на своих приятелей, которые продолжали вечер, сгруппировавшись в компании или парами. Слабую освещенность улиц поселка компенсировала луна, перешедшая стадию полумесяца, и поэтому я не имел проблем с канавами и рытвинами, что встречались у меня на пути. Со стороны гор заходила туча, и время от времени небо на востоке вспыхивало ярким светом. Но «матч состоится при любой погоде», – вспомнил я почему-то штампованную фразу спортивных комментаторов.

Волновался ли я в эти минуты? Думаю, что да. Но это обычное волнение, как перед выходом на сцену. Она придет, мы возьмем вместе первый аккорд, и волнение улетучится. Далекий раскат грома придавал этой минуте элемент театральности. Наконец – беседка. Я ждал недолго… Появилась Ленка, она почти бежала и, влетев в беседку, бросилась мне на шею. Мы с разбегу начали целоваться, и у нас сразу же получилось, я это понял потому, как ее губы, ее язык складно помещался у меня во рту. Великое все-таки дело – инстинкт. Не зря я в своих размышлизмах полагался на него. Природа не подвела. Мои руки, забыв стеснительность, ласкали Ленку.

– Стой-стой, пошли отсюда… Здесь так много народа.

Я перевел дыхание и, поправив свою одежду и прочее, предложил Ленке пойти прогуляться.

– Куда? – спросила она.

– Пошли на пляж.

Не знаю почему… Да нет, знаю… По детской неопытности у моих сверстников считалось, что заняться этим делом на песчаном пляже или на сеновале – это высший пилотаж. Только потом с опытом приходит осознание, что песок, проникающий во все щели, не способствует улучшению работы механизма, а сено, которое колется, щекочет и вообще смешит, не дает возможности найти опору, которая могла бы помочь перевернуть мир.

Уже потом, когда я понял что к чему, я стал все чаще вечерами замечать парочки, отправлявшиеся на дюны в сопровождении одеяла. А сейчас мы шли с пустыми руками, которыми на ходу ласкали друг друга. А гроза приближалась. Порыв ветра – и первые капли упали нам на лицо. Мы были уже на пляже, и я увидел лодку спасателей, которая вверх днищем лежала около их будки. Вспомнив фильм «Сердца четырех», я приподнял борт судна и галантно пригласил даму в помещение спрятаться от дождя. Без долгих разговоров дама нырнула в укрытие, а затем помогла мне забраться в наш маленький домик. Лодка, как мышеловка, захлопнулась, и мы оказались рядом лицом друг к другу на теплом еще песке. Я прижался к Ленке, испытывая…

Боже мой, сбиваюсь на стиль бульварной литературы… А над нами грохотала гроза, дождь как полоумный колотил в дно и борта лодки. Я осмелел и, не переставая целовать Ленкины губы и плечи, начал правой рукой ласкать ее ноги. Не получая отпора, моя рука поднималась все выше, и наконец я добрался до нижней кромки ее трусиков… Мне было много позволено, и, вспомнив, что женщине доставляет несказанное удовольствие, когда ее раздевают, решил приступить к этому процессу. Но, о, ужас… Я не нашел резинки или чего-то там еще, что должно было быть у ее трусиков сверху. Меня эта проблема поставила в тупик, и я отошел на исходные рубежи. Я перегруппировал войска и сделал новую вылазку… Успех операции был тот же, и я в панике отступил… Вожделение куда-то схлынуло… Я отвалился от моей девушки, как пиявка, обожравшаяся крови.

Дождь не унимался, и в полной темноте, слава богу, не видно было моих растерянных глаз. Эльдар Рязанов не снял еще фильм «Вокзал для двоих» и фраза «сама, сама, сама» еще была не известна кинозрителю. Лена мне не помогла. Уже потом я сообразил, что на ней был надет цельный купальник. Наверное, это был своеобразный телохранитель, и он выполнил свою роль.

Попади я в подобную ситуацию через пару лет, я бы уже с легкостью решил эту задачу, а тогда растерялся. Я был похож на рыбака, который отпускает ни с чем русалку, не поняв «как».

Пауза затягивалась.

– Который час? – спросила Лена. – Родители, наверное, с ума сходят, не зная, где я.

– Думаю, около четырех, потому что еще не светает.

– Да тут ничего не видно, я бы посмотрела на часы.

– Знаешь, – сказал я, – я понял, что такое слепая любовь. Это то, что у нас сейчас: я тебя совсем не вижу, но то, что я чувствую, в высшей степени прекрасно.

– Ты знаешь, а ты – хорош, а целуешься даже лучше, чем играешь на гитаре.

– Ты хочешь сказать, что я совсем не умею играть на гитаре?

– Нет, просто ты своими руками играл на мне, как на инструменте, а губы твои меня так целовали, что я теряла голову и контроль над собой.

– Эх, Ленка… – сказал я с интонацией, в которой были досада, восхищение и еще черт знает что.

– Да не грусти ты… Мне было с тобой так хорошо, что последний аккорд мы отложим.

– Может, все-таки я приду в тонику и поставлю точку?

– Милый, ну, потерпи немного… Ты же знаешь, как девушки относятся потом к себе, если все произошло в первый вечер?

– Кажется, дождь кончается, – сказал я, приподнимая борт лодки.

– Ну что, давай выбираться? – спросила Ленка.

– Давай. Спасибо тебе.

– За что, дурашка?

– За дурашку.

 

Часть 7

Мы с Леной Галкиной шли по предутреннему Джемете, направляясь к дому, где обосновалась ее семья.

Моя спутница заметно волновалась, и я решил, что это происходит от эмоций, полученных в перевернутой лодке во время дождя. Я к этому времени успокоился и перестал переживать за неудачу, произошедшую со мной полчаса назад. Лена была тактична по отношению к моему мужскому самолюбию, и я решил, что она все сделала правильно.

Маленькая женская хитрость, я оценил ее и решил, что так даже лучше. Мы не переступили черту, и мне не надо взваливать на себя никаких моральных обязательств, которые, как я понимал, должен нести мужчина по отношению к своей женщине. Мы весело болтали ни о чем, хотя Ленка иногда взволнованно переводила разговор на родителей, моделируя их поведение при встрече ее дома. Мы шли по аллее навстречу рассвету. Впереди, заслоняя все пространство (или мне так показалось), появились три мужские фигуры, направлявшиеся к нам.

– Так… Это мои, – то ли прошептала, то ли пролепетала Ленка, – сейчас мне будет…

Я подумал, вспомнив о братьях-самбистах, что мне будет тоже. Ну изобьют, не убьют же… Мужчина и женщина, которые явственно просыпались в нас с Ленкой на пляже, куда-то улетучились, и мы оба почувствовали себя детьми, нашкодившими и не готовыми ответить за свои поступки.

– Лена, это ты? – услышали мы мужской, с оттенком стали, голос.

– Да, папа!

– Иди сюда.

Меня не звали, и я остановился в поле досягаемости, дабы ответить на вопросы, если они будут к кандидату в женихи. Отец Лены вышел за линию, которую «держали» ее братцы, грубо схватил еще мою девчонку за руку и затащил на свою территорию. Он отвесил ей пощечину и, сопровождая свои действия руганью, погнал ее, как нашкодившую собачонку, в сторону дома. Ленка плакала, что-то кричала, но из ее слов врезалась в память фраза «за что?».

Братья прикрывали это действие, встав в боевую стойку и загородив все пространство между мной и моей… А во мне проснулся не изжитый еще страх перед директором школы, перед завучем, перед милиционером… Наверное, если бы это были хулиганы или насильники, я бы вступил в драку. В те годы было достаточно спокойно, убийств практически не было, а получить синяков и даже недосчитаться пары зубов, защищая любимую, – это же так романтично.

И до сих пор я, вспоминая эту историю, думаю, правильно ли я поступил, вернее, не поступил… Я не знаю… Сегодня, став отцом, я не понимаю, что посоветовал бы своему сыну, окажись он в подобной ситуации; да и как вести себя девочке, тоже не знаю – девчонок я не воспитывал. А впрочем, нынешние дети сами объяснят нам что к чему, так что не расстраивайся, мой дорогой читатель.

А Ленку больше не пускали вечером к нам на танцы.

– Чего-то она там надерзила отцу, – сказал нам Перепел, когда мы спросили его о Ленке.

Они улетели в Москву. Я, вернувшись туда же к сентябрю, не стал разыскивать мою русалку. Мое поведение на аллее мешало мне чувствовать себя кавалером, способным защитить даму. А она? А она тоже не позвонила, хотя, зная женскую смекалку, могла бы найти мой телефончик. Но она была девушкой, которая не остается у мужчины в первый вечер.