В приемной директора городской филармонии зазвонил телефон. Вера Бритвина, девушка лет двадцати пяти, искусственная блондинка с бесстрастным миловидным лицом, привычным движением руки сняв красную трубку кнопочного телефона, с придыханием произнесла:

— Приемная филармонии. Слушаю вас. — И тут же пробежалась зелеными глазами по черным стрелкам настенных часов.

Времени было одиннадцать часов тридцать восемь минут.

Немного помолчав, вслушиваясь в то, что говорили в трубке, взяла авторучку и переспросила:

— Извините, а вы не могли бы представиться? — И начала что-то быстро записывать на квадратике белой бумаги, вслух говоря: — Так, записала. Доктор Гонзаго. Извините, но я хочу уточнить: «а» или «о» на конце? Это имя или фамилия? Ага, ясно. По какому вопросу? Так… Так… понятно, — еще немного послушала и сообщила: — Вы знаете, у директора сейчас… люди. Постараюсь его ненадолго оторвать, если, конечно же, удастся. Но ничего определенного обещать не могу. Вы понимаете? Как уж получится. Сегодня он здорово занят. Так что… Вы минут через пятнадцать перезвоните, хорошо? — И положила трубку на место.

Девушка прочитала записанное на бумажке, что-то поправила, а потом, нажав пальчиком на секретную кнопку под крышкой стола, стала ожидать.

Через какое-то время в небольшом сером ящичке минителефонной станции на десять номеров загорелось и начало мигать окошечко с номером «один» на стекле. Вера ткнула клавишу и, сняв серую трубку, проговорила:

— Жорж Саввич, тут звонил один импресарио из какой-то… Королевской зрелищной ассоциации, как он представился. Вроде бы столичный, не местный, — она ниже склонилась над бумажкой и после небольшой паузы произнесла по слогам: — Доктор Гон-за-го. Я всю информацию записала. Вам сейчас, срочно занести или потом, в папку с остальными документами положить? Он минут через пятнадцать должен опять позвонить. — И она сделала вопросительными глаза.

После непродолжительной паузы включилась громкая связь, уставший мужской голос произнес:

— Давай заходи. Только через… три-четыре минуты. — И голос в ящичке тут же умер.

Но тут надо честно признаться, что секретарь директора филармонии, длинноногая Верочка Бритвина, ввела недавно звонившего клиента, мягко говоря, в элементарное заблуждение. Или, попросту говоря, соврала. Но в том ли ее вина, дорогие мои, что она безукоризненно выполнила строгое указание своего начальственного босса и плюс ко всему прочему совсем чуть-чуть пофантазировала, придав ответу правдоподобность и важность. Но в творческом заведении, к каким, несомненно, относятся и филармонии, такие ответственные должности, как секретарь директора, должны, безусловно, занимать творческие личности, для которых глагол «творить» есть синоним понятию «жить». А на более ранней стадии — понятию «выжить». Без этого самого процесса здесь уж никак не обойтись. Это, если хотите, как сыграть небольшую, но ответственную роль в театре. И таких ролей каждый день хоть отбавляй.

Так вот, а обман Верочки заключался в том, что никакого народу в кабинете ее шефа не было. Да, да, да. Не было совсем никого. Хотя, как вы убедились, хозяин кабинета на месте все же присутствовал. Но присутствие это было нежелательным и в какой-то мере даже мучительным.

А дело все в том, что весь организм главного лица в филармонии с утра очень вяло отходил от крайне разбитого и пренеприятного состояния, в которое он угодил сегодняшней ночью. Короче говоря, Жорж Саввич Бабий, будучи в состоянии глубокого похмелья, пребывал еще к тому же и в сильно расстроенных чувствах и видеть никого сейчас, как можно догадаться, пока не желал. И виною всему была вчерашняя вечеринка в ресторане «Серебряный век», где он в шумной компании своих близких и едва знакомых людей отмечал какую-то круглую дату. Какую точно, с полной уверенностью вспомнить он был сейчас не в состоянии. Да это и не суть важно. Гораздо важнее было другое: вечеринка, начавшаяся так пристойно и так многообещающе, закончилась неожиданно безобразно и пошло. Стыдно было даже и подумать, а не то, что об этом говорить. Хуже того: некоторые моменты из всей этой, вначале заманчивой истории у него словно выветрились из памяти, и как он ни силился, но восстановить их полностью ни за что не мог. А это уже, понимаете ли, никуда не годится, потому что человек с его положением не имеет права подобного допускать. Мало ли там какие скользкие вдруг всплывут обстоятельства, а ты к ним, оказывается, совсем и не готов.

Жорж прекрасно помнил, как по ходу вечеринки его внимание было приковано к двум довольно привлекательным особам, с которыми он познакомился и попеременно танцевал, желая разобраться, а кому же из них отдать предпочтение, наконец. Как известно, за двумя зайцами погонишься, скорее всего, не поймаешь ни одного. А этого допустить он никак не желал, потому как в этот вечер его деятельная творческая натура, пребывая в некоем сладостно-лирическом настроении, требовала от своего хозяина новых романтических приключений. Ну и как же ей было в этом отказать?

Вначале ему понравились обе. Ну и что же здесь удивительного? Так часто случается, когда и та, и другая девушки радуют глаз, вызывая непременный положительный отклик в вашей романтической душе. И нужно хоть какое-то время пообщаться, чтобы, разобравшись, сделать правильный выбор. Ведь не зря же говорят: чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть. Хотя, конечно же, согласитесь, что это глупое и нежизненное выражение. А где же, спрашивается, столько времени-то для этого отыскать? На это же уйдут целые годы, да что там годы — целые десятилетия. А раз нет такого количества времени, то, извините, и ошибки в этом вопросе не исключены. И вся жизнь Жоржа Бабия была наглядным тому подтверждением.

Однажды в молодости, будучи в еще Ленинграде на практике, он в приподнятом алкогольными парами настроении познакомился на танцах с одной миловидной девушкой, которая скромно представилась ему как Яна. Яна, какое интересное и редкое имя, подумал он тогда, сколько в нем слышится музыки и вдохновенья! А как мягко и ласково звучит — Яночка! Сердце Жоржа требовало от него любовных волнений, и он, предчувствуя, что перед ним открывается лишь начальная страница увлекательного романа, взбодрил свой пышный кокон волос «А-ля Элвис Пресли» и бросился в объятия этой любовной стихии.

И все вначале и развивалось точно так, как он себе и представлял. Они бродили по вечерним улицам Ленинграда, хранившим отголоски дворцовых интриг и тайн, замешанных на любовных трагедиях, вдыхали свежий воздух, наполненный чувственной страстью, и целовались бесконечно, почти на каждом углу.

Ах, как было тогда хорошо, как романтично! Какие восторженные эмоции волновали и наполняли его! И девушка, чувствовалось, конечно же, из приличной интеллигентной семьи с потомственными питерскими традициями. Но Яна не решалась пока об этом заговаривать и всякий раз, когда на эту тему заходила речь, упорно опускала свои мохнатые ресницы и лишь скромно молчала. Ну, он-то уж отлично понимал, что они еще так мало знакомы и она, эта девушка, воспитанная в хорошей семье, его, легкомысленного посланца Украины, была вправе держать от своего дома на солидном расстоянии. Да оно и понятно, было бы крайним легкомыслием с ее стороны представлять первого встречного своим родителям. А в роли кого, собственно говоря? Они об этом пока что ничего не говорили. А вдруг ее папа какой-нибудь известный ученый или военный, а может быть, даже и настоящий генерал? От этих мыслей у Жоржа захватывало дух.

В его воображении уже не раз рисовался большой, красивый дом с просторным подъездом и ажурными старинными фонарями и строгие родители Яны, для которых будущее их единственной дочери далеко не пустой звук. Пытаясь негласно заслужить и их доверие, он начал ходить с Яной на концерты, водил ее по музеям, картинным галереям и другим памятным ленинградским местам, а в награду получал все более страстные поцелуи. Он видел, как девушка с каждым днем все больше привязывалась к нему, как доверяла.

И вот однажды, в один из выходных дней, настал тот самый замечательный день и час, когда она после долгих раздумий наконец-то отважилась пригласить Жоржа Бабия к себе. Как он готовился к этой встрече, как волновался, если б только кто знал! Как проигрывал в голове сцену знакомства с родителями. И… как был шокирован и разочарован, когда вместо старинного дома с зажженными фонарями и строгими предками, он очутился в простенькой комнатке рабочего общежития с убогой скрипучей кроватью и хромоногим столом. А его божественную Яночку здесь подружки, посмеиваясь, называли не иначе как Галиной… А он-то почти боготворил это милое имя, и, оказалось, совершенно напрасно…

Что творилось тогда в его душе, даже трудно было и представить! Как его обманули! Как его жестоко и подло обманули! Но зачем?! Почему? И каким фальшивым на поверку вышел весь этот трогательный с виду любовный роман! А он-то, наивный дурак, как истинный джентльмен, расставаясь, целовал у нее руки…

Он сначала хотел даже все бросить и уйти, но потом, поборов в себе гнев и обиду, решил испить выпавшую ему чашу до самого дна, какой бы горькой она ни оказалась. Жорж привычными движениями откупорил бутылку отличного болгарского вина, которое принес с собой для налаживания отношений со строгими родителями, разлил содержимое по граненым стаканам и… уже следующим вечером, высосанный буквально, как лимон, своей бывшей несравненной и возвышенной Яночкой, оказавшейся на самом деле просто каменщицей Галькой, приехавшей сюда по лимиту из деревни на заработки, покинул навсегда этот приют греха и разврата и с обманутым сердцем, на сильно ослабевших ногах направился, пошатываясь, восвояси.

Потом была одна неудачная женитьба, за ней другая… Эх, не хочется об этом и вспоминать-то! Столько крови попорчено, столько нервов! Да, честно говоря, и фамилией своей он был не очень доволен. И все бы ничего, если бы люди правильно произносили ее — с ударением на второй слог. Так нет же, некоторые, словно издеваясь, делали ударение именно на первый. Ну и народ! И сразу же фамилия приобретала прямо дурацкое звучание: Бáбий. Жорж Бáбий. Ничего себе! В молодости так и вообще его это здорово задевало, а с годами как-то немного притупилось, и он уже более хладнокровно поправлял: не Бáбий, а Бабий.

Надо признать, что на его родной Украине было много чудных фамилий, словно их раздавали когда-то под большой мухой и в насмешку над людьми. Вот, к примеру, один из его знакомых по школе носил фамилию Гнилокишко, а другой — Гарнопупенко. Ну что это за фамилии такие, скажите, пожалуйста! Просто объект для насмешек или тема для очередного анекдота. Жорж временами весьма уставал от своей фамилии, поэтому с возрастом несколько раз порывался сменить ее на какую-нибудь другую, более благозвучную. Но по многим причинам так все же и не решился. Да и имя, резавшее ухо своим явно не славянским звучанием, он получил в наследство от своего отца Саввы Бабия то ли в честь Жоржа Помпиду, известного французского политика, то ли в честь кого-то еще другого. Тоже вот осчастливил благоверный родитель таким заморским имечком, как будто уж ничего другого придумать было нельзя. И вторая жена Жоржа, дура Мария, подвыпив и словно специально дразня, с издевкой называла его все время не Жоржем, а Жорой или, еще того хуже, Жориком, что, естественно, сразу же выводило его из равновесия. Какой там к черту Жора-обжора, если же сказано: только Жорж!

Но вернемся к вчерашнему вечеру, на котором подвыпивший Жорж прикидывал на воображаемых весах все достоинства и возможные недостатки своих новых знакомых.

Одну из них, жгучую и пышногрудую брюнетку, звали Лерой. Ей было, пожалуй, за тридцать пять. К несомненным достоинствам Леры надо было отнести полный пятый размер ее бюста, который, будто дразня и соблазняя, так и лез на глаза, и большие и крепкие бедра, говорившие о возможно спортивном прошлом ее. К недостаткам же можно было причислить чересчур уж крупные икры, слишком разбитное поведение, граничащее с неприкрытым панибратством, и большой вырез у крыльев носа, что придавало всему выражению ее лица какое-то хищноватое выражение. А хищных женщин, несмотря на все их очевидные достоинства, Жорж еще со времен своей блестящей молодости особенно-то не любил и даже где-то побаивался. И на то у него были, прямо скажем, веские основания.

Другая девушка, Женя, была лет на восемь-десять моложе Леры и, естественно, посвежей, сильно уступая ей размерами бюста. Но зато ножки у Женечки были прямо как точеные, и вообще она выглядела более покладистой и миниатюрной. А к миниатюрным девушкам, Дюймовочкам, как он их называл, Жорж питал особенную слабость. Они казались ему не такими нахальными и надоедливыми в сердечных делах. Поэтому как следует, прикинув все «за» и «против», Жорж в конечном итоге остановил свой выбор на миниатюрной и блондинистой Женечке и своим поведением дал тут же понять, какое он принял решение.

Лера быстренько уяснила, что надеяться больше здесь не на что, и, окутав себя сизыми облачками дыма, бросила несколько вызывающе колких змеиных взглядов в его сторону. А затем и вовсе через некоторое время исчезла из поля зрения.

Сделав выбор, Жорж по ходу вечеринки стал активно ухаживать за Женечкой и столь же активно подпаивать ее. Ведь подвыпившие женщины, и это известный факт, всегда более покладисты. Не рассчитав своих усилий, Бабий к концу вечера так накачал свою новую подружку, что еле сумел доставить ее домой. К тому же оказалось, что Женечка жила в неприятной удаленности от центра города, в неважненьком доме барачного типа, с общим туалетом и без горячей воды.

Но с этим еще как-то можно было на время примириться. Главным для Жоржа было, как он и нацеливался, достигнуть желаемого результата. Но и здесь тоже вышло неприятное осложнение.

Оказавшись в домашней обстановке, Женечку и вовсе не на шутку развезло. Речь ее стала по большей степени нечленораздельной и отрывистой, а координация движений совсем расстроилась. Она неуклюже плюхнулась на кровать и тут же совершенно отключилась. Жорж пытался ее растормошить, говорил какие-то ласковые, с интимным намеком слова, но, в конце концов, понял, что это уже перебор и ни о каких любовных утехах здесь мечтать не приходится. А это, как вы понимаете, было чертовски обидно. В его романтический план на развлечения это уж никак не входило. Он еще попробовал освободить объект своего вожделения от ненужной теперь одежды и с удивлением обнаружил, что и так небольшая Женечкина грудь имеет явно искусственное происхождение. Если же выразиться попроще и попонятнее — то грудь просто была накладная. Вполне естественно, что вначале он сильно опешил, потому как с подобной ситуацией в своей жизни ему пришлось столкнуться уж точно впервые. В добавление ко всему этому и блондинистые волосы на Женечкиной голове тоже оказались лишь хорошо изготовленным париком. Последней же черной каплей в этой срывавшейся любовной истории было то, что растревоженный Жоржем дамский организм наполовину искусственной и здорово перебравшей не без его стараний красавицы отреагировал, как и положено ему в таких случаях. Девушку сильно стошнило прямо чуть не на одежду Бабия, отчего она мгновенно потеряла последние капли былой привлекательности.

Жорж отбыл уже под утро на такси в пресквернейшем настроении. Казалось бы, хорошо начавшийся и такой многообещающий вечер завершился, увы, самым печальным исходом. Но еще более ужасным во всей этой истории оказалось то, что, уже будучи у себя на квартире, на сильно помятой, но все еще белоснежной рубашке он неожиданно обнаружил некое темное и плоское насекомое, на поверку оказавшееся просто откормленным здоровенным клопом! Этого ему только и не хватало! Чтобы у него в доме да спокойно расхаживали бы клопы! Подобная мысль по своей сути была почти что чудовищной. У директора городской филармонии дома клоповник! Почти что сенсация с последствиями настоящей катастрофы, и на всей столь трудной, многострадальной карьере можно ставить элементарный конец.

Вот бы эту информацию да подбросить жадным до волнующих сообщений вездесущим журналистам! Уж они бы над этой темой расстарались! От клопов уж точно бы в печати не отмыться.

Получалось, хочешь не хочешь, а теперь надо было в срочном порядке проводить дезинфекцию всей одежды, в которой он находился в гостях, да и не только ее.

Бабий быстренько встряхнулся, подтянул почти новый галстук, аккуратненько прошелся расческой по волосам и пристально взглянул на свое зеркальное отражение.

«Мда… Как не пытался он избавиться от седины, как не рвал ее почти каждый день беспощадно, а она, наглая, так и лезла на глаза, так и выпячивалась. Да и подглазины, как на праздник собрались, тут как тут.

Сколько раз себе давал обещание не увлекаться алкоголем, сколько раз себе твердил про меру. И никак! Как об стенку горох! Уж до чего эта дамочка капризна, эта самая мера почтенная. И до чего своенравная! Ждешь ее, голубушку, стережешь, анализируешь ситуацию, и чувствуешь вроде бы себя неплохо, можно даже сказать — убедительно. Все нормальненько, все в порядке. И ноги, и голова, и язык, и душа порхает безмятежно вместе с общим положительным настроем. Ничего не предвещает нехорошего. Да и закуска, друзья дорогие, то, что надо. И, кажется, что еще стопочка одна небольшая просклизнет без вреда, совсем незаметненько. А что ж, ты хуже других, что ли? Не церковная ведь трапеза, в самом деле! Выпил за компанию, закусил… И вдруг — бах, здравствуйте, девочки, вот тебе и на. Ожидаемую-то станцию проехали! Как же так?! Ты начинаешь к силе воли прибегать, изо всех сил напрягаться. А уж и нет, ничего не получается. Вновь попытка провалилась, и причем окончательно… И к вам в гости снова пожаловал ваш старый недобрый знакомый — Перебор Переборович Покачнись-Запнинский!»

Жорж разглаживающими движениями пальцев рук пробежался по щекам от глаз к подбородку, поиграл немного губами и тут же услышал легкий стук в дверь. Это пришла его секретарь Верочка Бритвина.

Дверь открылась, и в кабинет впорхнула ее знакомая фигурка.

— Можно, Жорж Саввич? — с легкой улыбкой, кокетливо покачивая головой, промурлыкала девушка.

— Ну, конечно же, — живо приободрившись, ответил Бабий, как всегда с удовлетворением пробегаясь взглядом по красивым и слегка прикрытым коротенькой юбочкой ножкам секретарши. — Ты, как всегда, у меня в отменной форме. Радуешь глаз и вызываешь положительные эмоции у начальника. Хвалю. — Он погладил девушку по задней части бедра и, смягчившись, продолжил: — Ну давай, докладывай, что там у нас за клиент такой заковыристый объявился. — Он пробежался глазами по написанной Верочкой бумажке. — Так, значит, говоришь, должен сейчас перезвонить этот самый доктор Гонзаго? Ладно, соединяй, узнаем поподробнее, чего желает душа этого столичного импресарио.

Он притянул девушку к себе, чмокнул в щеку, шумно втянул носом воздух и на ухо ей прошептал:

— Ваш соблазнительный вид, дорогая помощница, совсем не настраивает меня на серьезную работу… А может, их бросить на время, к чертовой матери эти самые дела-то, как ты думаешь, и заняться нам чем-нибудь другим, более волнующим и приятным?

Верочка закатила глаза и, мягко положив руку на плечо шефа, наигранно пропела:

— Бросить работу я не могу, это не в моих силах, вы же знаете, но… можно… подумать над вашим предложением и как-то совместить…

Она не успела договорить, как требовательно напомнил о себе телефон.

Взгляды их встретились, и директор филармонии после некоторой паузы недовольно кивнул головой.

Верочка сняла трубку и мягко произнесла привычную фразу:

— Приемная директора филармонии. Слушаю вас.

Как и ожидалось, звонил доктор Гонзаго.

Верочка вопросительно посмотрела на шефа, а тот, поиграв губами, развел руки в стороны и обреченно пожал плечами. А это означало, что как ни прискорбно, а придется приятные планы отставить в сторону.

Хозяин кабинета взял телефонную трубку, лицо его сразу же приняло официальное выражение, и он отрывисто произнес:

— Да. Говорите. Слушаю вас… Добрый день, очень приятно. А что у вас за вопрос? Хотите провести в городе серьезное мероприятие? Мда, это интересно. — Глаза Бабия забегали. Он жестом отпустил девушку и продолжил разговор: — Вы кому-нибудь кроме меня уже звонили? Нет. Хорошо… Понимаю, что лучше всего обсудить при личной встрече, вполне с вами соглашаюсь. Но не могли бы мы с вами, доктор, — он заглянул в листочек, — Гонзаго, встретиться по этому поводу завтра, к примеру с утра, и не спеша обо всем поговорить? Утро вечера мудренее. Завтра не можете? Должны быть в Москве в Министерстве культуры? — Бабий как-то весь сразу подтянулся и подобрел лицом. — Понимаю. Ну тогда, конечно же, надо встретиться сегодня… обязательно. Придется мне кое-что в моем сегодняшнем графике подкорректировать… Так, так… прошу прощения, — он сделал паузу, положил трубку на стол, словно вглядывался в свои бумаги. Посидел еще секунд с двадцать с закрытыми глазами и, снова прислонив трубку к уху, проговорил: — Так, доктор, я тут кое-что, пожалуй, у себя смог бы перенести и на другое время. Прошу не обижаться, но смогу вас принять не раньше, чем через два часа. Вас это устраивает? Ну и отлично. Тогда жду вас ровно в два у себя. Вы знаете, как нас найти? Ну все, тогда без проблем. — На этом разговор закончился, и Жорж, мягко положив трубку на место, впал в некоторую задумчивость.

Через непродолжительное время, прогнав с лица всякую заторможенность и задумчивость, Жорж Бабий вызвал к себе секретаря, дал ей несколько несложных поручений, а сам сказался, что должен немедленно отбыть по делам и что к двум часам он непременно будет на месте для встречи с Президентом Королевской зрелищной ассоциации доктором Гонзаго. Сам же на машине полетел домой, где принял хороший бодрящий душ, надел чистейшее белье и новый, отличного покроя импортный светлый костюм. Долго и тщательно выбирал перед зеркалом галстук, вдел в манжеты рубашки сиреневые, в золотистом обрамлении запонки, которые считал непременным атрибутом хорошего тона. Галстук прикрепил к рубашке золотистой заколкой. Попрыскал на костюм пахучей туалетной водой от Хьюго Босс и, легонько пошлепав себя по щекам и уложив с особой тщательностью волосы, бросил строгий взгляд на свое отображение. На директора филармонии из зеркальной глубины отражения строго смотрел франтоватого вида разрумяненный душем сорокачетырехлетний мужчина довольно приятной наружности с несильно подпорченной временем фигурой.

— Ну что ж, неплохо, неплохо. И даже очень как неплохо, уважаемый Жорж Саввич, — промурлыкал он своему отражению, которым оказался вполне доволен. — Зачем же так понапрасну поедать себя, дорогуша, из-за какой-то наполовину искусственной и некультурной дуры. Сто раз наплевать и забыть! — Он приблизил свое лицо почти к самому зеркалу, оскалил желтоватые и снизу не совсем ровные зубы, после чего расплылся в легкой снисходительной улыбке и проговорил: — Ну, ошибся. Каюсь, признаюсь! Ну, с кем не случается… Такова селяви. Кто слишком часто оглядывается назад, может легко споткнуться и упасть. А вот клопы, батенька мой, — это уже гораздо хужее. Это вам не мелодрама, это почти что трагедия. — Он немного помолчал, пристально рассматривая себя и о чем-то размышляя, а потом проговорил с расстановкой: — Но чует мой филармонический нос, что мы скоро отыграемся. И очень здорово отыграемся. — Он громко подышал через нос, словно принюхивался, весело подмигнул своему нарядному отображению и взглянул на наручные часы. Знакомые золотистые стрелки показывали, что до встречи с влиятельным иностранцем, очень прилично говорящим по-русски и, очевидно, вхожим в самые большие кабинеты Министерства культуры, оставалось ровно двадцать четыре минуты.

Доктор Гонзаго появился в дверях приемной, где находилась секретарь директора филармонии, настолько тихо и незаметно, что Верочка Бритвина от неожиданности даже вздрогнула и, приложив руку к груди, непроизвольно чертыхнулась:

— Ой, черт возьми, как же вы меня напугали! У меня даже чуть сердце не выпрыгнуло! — Она с шумом выпустила воздух из груди, еще немного поморгала своими зелеными глазами и только потом спросила: — Вы доктор Гонзаго?

Вошедший мужчина улыбнулся, кольнув карими глазами Верочку в области груди.

— Совершенная правда, он самый, как и условились. Прошу прощения, если имел неосторожность вас напугать, но не имел такого намерения. Точно. Уверяю вас. А как компенсацию за моральную травму примите в подарок вот это. — И он вынул из кармана и положил перед Верочкой на стол большого черного жука с мохнатыми лапками, красиво переливающегося разноцветными искрами, как драгоценными камнями.

Верочка раскрыла рот от изумления и восторга:

— Это мне? Такая красота! Прямо как живой! Ну что вы… Такую… драгоценную вещь я принять не могу. Нет, нет, даже и не просите. И за что? Так не бывает… Ведь вы меня видите в первый раз… Ну я немного, конечно, напугалась, глупая, вы так тихо и неожиданно появились, но ведь это же не повод, чтобы… Какая там компенсация… — А сама просто не могла отвести восхищенного взгляда от сказочно красивого насекомого. — Это что, брошь, доктор Гонзаго? А где же у нее заколка? Как же ее без заколки носить? — Верочка повернулась к Гонзаго, и восторженные глаза ее снова расширились. Она явственно увидела чуть позади вошедшего мужчины живого черного пуделя. Она указательным пальчиком грациозно ткнула воздух в направлении собаки: — А это тоже с вами?

— О, я забыл вас заранее предупредить, это действительно моя собака. Скажите, а вы что, здорово боитесь собак?

— Не то что боюсь. И даже, можно сказать, что совсем не боюсь, — проговорила девушка, — но просто в такие заведения, как наше, совсем не принято с животными приходить. А вдруг она кого-нибудь случайно покусает? А у нас очень серьезные люди каждый день бывают. Может непроизвольно скандал получиться. Понимаете? У меня есть инструкции от директора по этому поводу…

— Ну что вы, дорогая моя, это совершенно исключено. Чаще сами хозяева бывают куда опаснее, чем их питомцы. Вы посмотрите на него, это же очень воспитанное и умное животное, которое в отличие от многих вроде бы разумных существ, знает, как и где себя надо вести. — Он интимно понизил голос. — К тому же отличнейшая родословная и стоит… — он закатил глаза вверх и чуть покачал головой, — просто колоссальных денег. Поэтому любой риск оставить без надзора, как вы понимаете, совершенно неоправдан. Но на вас, не сомневаюсь, в этом вопросе можно вполне положиться.

— Роберто, сидеть, — проговорил Гонзаго негромко без всяких властных интонаций в голосе. Словно просто разговаривал с другом. Пес тут же послушно сел. — Роберто, лежать, — снова проговорил Гонзаго, и собака тут же послушно легла. — Роберто, а как нужно приветствовать симпатичных особ? — Пес тут же, сев на задние лапы, помахал три раза передними и внимательно посмотрел на хозяина. — Вот видите, все понимает с полуслова, даже не надо и голос повышать. Пока я не выйду оттуда, — он показал рукой в направлении двери, — клянусь вам, он с места не сойдет, так ведь, Роберто? — обратился он к своему питомцу. — Пес повилял коротеньким хвостом, как бы подтверждая сказанное, снова лег и положил голову на передние лапы.

Верочка, тронутая таким поведением питомца нового гостя, доброжелательно посмотрела на собаку и проговорила.

— Ой, какой умница, все-то он понимает! Какая хорошая собачка! Ну ладно, идите, Жорж Саввич вас уже дожидается.

Гонзаго чуть кивнул головой:

— Спасибо, я не ошибся, сразу же видно, что у вас добрая и бескорыстная душа. А по поводу этого жука — можно, конечно, и брошью назвать. Но заколка никакая здесь не требуется. Просто возьмите рукой и посадите, куда сочтете нужным. И все, будет сидеть, как приклеенный. Вот увидите! Ну, а когда захочется снять, то щелкните легонько по спине ноготком и снимайте. Одна из последних технических новинок. Буду рад, если сделал вам приятное. — Он улыбнулся, постучал в дверь и вошел в кабинет.

Заслуженный работник культуры Российской Федерации Жорж Бабий, чья биография для большинства людей представляла собой большое темное пятно, так скажем — некую терру инкогниту, что в переводе означает: что-либо непонятное и непостижимое, с некоторым внутренним напряжением поджидал нового гостя. На его веку в этом вот самом кабинете побывало немало всяких значительных персон. Это и известные на всю страну и далеко за ее пределами оперные певцы и певицы, виртуозные музыканты, известнейшие композиторы и маститые артисты разговорного жанра, влиятельные люди от шоу-бизнеса, молодые перспективные дарования и… Короче говоря, всех и не перечесть. И ничего удивительного. Такова была специфика его работы. Люди, люди и еще раз люди. Но лицо, представившееся Президентом Королевской зрелищной ассоциации, здесь объявилось впервые. И многое из этого громкого и таинственного названия здесь было неясным и непонятным. Например, к какому конкретно королевству эта пресловутая ассоциация имеет непосредственное отношение? Где она располагается, в каких странах и городах имеет представительства, какова сфера интересов ее и сфера влияния, какими связями обладает? В общем, на многие вопросы хотелось бы услышать внятный ответ. Жорж Бабий обладал обширными связями, благодаря которым иногда без труда решал самые сложные вопросы. И естественным его желанием было стремление эти связи множить и множить. Как говорил один его хороший знакомый: «Много связей в жизни не бывает», а поэтому…

В это самое время раздался негромкий стук в дверь, прервавший мысли директора концертной организации, и в кабинете появился загорелый черноволосый мужчина в отличном темно-сером костюме в искорку, ткань которого замечательно переливалась при малейшем движении, в белоснежной рубашке, но без галстука, а с темным шарфом, который на шее был завязан в крупный узел. Мужчина был выше среднего роста, с широким боксерским носом, волосы его слегка завивались, а взгляд живых карих глаз казался внимательным и цепким.

— Добрый день, Жорж Саввич, — заговорил пришедший приятным баритоном, — разрешите представиться — доктор Гонзаго. — И он подал свою визитную карточку, где на очень черной матовой бумаге витиеватым серебряным шрифтом было красиво выведено по-русски:

Доктор ГонЗаго

ПреЗидент Королевской Зрелищной ассоциации,

импресарио

Ниже был указан адрес и телефон офиса в Ницце, а рядом с ним координаты представительства в Москве.

После обмена рукопожатиями хозяин кабинета передал гостю свою визитную карточку и жестом пригласил:

— Прошу вас, доктор, присаживайтесь. — Посмотрел он на гостя театральным взглядом. — Кофе, коньяк, водка, виски, джин с тоником, сигары, сигареты или, может быть, ваша душа желает… что-то еще?

— О, большое спасибо. Любезно с вашей стороны, но я не курю. Пожалуй, от чашечки черного кофе с коньяком сейчас совсем бы не отказался, но, как видите, довольно жарко. Так что чай зеленый по погоде будет самое то. Если, конечно же, вас не затруднит.

— Ну что вы, доктор, какие пустяки! — ответил Бабий и нажал на кнопку вызова секретаря.

Отдав нужные распоряжения насчет чая, Жорж принялся налаживать диалог и искать ответы на бередившие душу вопросы:

— Вы у нас в городе надолго? Проездом или по конкретным делам?

Оказалось, что доктор Гонзаго уже несколько дней находится в областном центре. Круг его интересов довольно обширен. Приехал сюда он впервые по рекомендации некоторых своих влиятельных знакомых для изучения обстановки, настроения людей, местных возможностей и налаживания контактов для проведения в ближайшем будущем некоторых перспективных зрелищ. Остановился в самом центре города, в небольшой гостинице с редким названием «Медвежий угол», и уже сумел побывать на нескольких мероприятиях. Одним из них был хорошо известный футбольный матч с чемпионом страны «Спартаком», о чем взахлеб писали все местные газеты и подробно рассказывало телевидение. А другим мероприятием оказался вчерашний благотворительный концерт в первом русском театре страны. Тем и другим доктор остался вполне доволен, как остался доволен и общим впечатлением о городе.

В речи говорившего улавливался какой-то небольшой иностранный акцент, что совершенно не портило и не влияло на общую картину их беседы.

На безымянном же пальце правой руки гостя хозяин кабинета заметил, да и не заметить его было невозможно, большой перстень из светлого серовато-белого металла, по-видимому платины, с каким-то черным полированным и ограненным по краям камнем, в середине которого был искусно вырезан человеческий глаз! Перстень смотрелся очень эффектно! Во время беседы Жорж все время украдкой посматривал на украшение, и ему казалось, что вместе с ними здесь в кабинете присутствует кто-то третий.

Верочка Бритвина принесла, как и заказывал высокий гость, зеленый чай. Мило улыбаясь, сначала поставила красивую темно-синюю, с золотой росписью чашку с блюдечком на стол перед гостем, а затем то же самое подала и своему шефу. Отдельно на тарелочках тому и другому положила вкусное с начинкой печенье. Гость поблагодарил за угощенье, тут же с охотой отпил пару глотков чаю и проговорил:

— Хорошо! Вы знаете, Жорж Саввич, один мой хороший знакомый, по прямой линии потомок византийских императоров, живущий сейчас в Швеции, в Стокгольме частенько угощает меня именно зеленым чаем. Мы с ним, бывает, пока о наших общих делах говорим, не спеша, чашек так по пять-шесть незаметно выпиваем… Как утверждают японцы, кроме тонизирующего действия, постоянное употребление зеленого чая снижает уровень холестерина в крови и риск возникновения инфаркта. Но лучше это все же делать не на ночь, а ближе к первой половине дня. Так что настоятельно рекомендую. Ведь у вас такая нервная работа, — закончил он сочувственно.

Хозяин кабинета только вздохнул и развел руки в стороны.

— А что поделаешь, доктор. Такова селяви. Любая работа с людьми требует повышенного нервного напряжения. И чем ответственней мероприятие, тем больше уходит на него нашей нервной энергии. Думаю, что вам это тоже знакомо и близко?

Гость в подтверждение сказанного согласно покивал головой, а затем взглянул в упор на Бабия и проговорил:

— Не буду утруждать вас незначительными разговорами, а хочу перейти к делу, собственно говоря, ради которого я к вам и пришел.

— Весь во внимании, — живо откликнулся директор филармонии, — чем смогу, непременно постараюсь, если же, конечно, это в моих силах, вам помочь.

— О, я уверен, что это в ваших силах, — доверительным тоном проговорил доктор Гонзаго, — вы ведь, насколько я успел выяснить, довольно известная в городе личность. Кто же не знает в музыкальных и деловых кругах Жоржа Бабия! У вас хорошие связи, отличная репутация… Шоу-бизнес для вас как любимое блюдо. Я думаю, что именно вам, как говорится, и карты в руки.

От этих слов гостя Бабий приятно порозовел и в ответ с показным смущением пролепетал:

— Ну уж… вы здорово преувеличиваете, доктор. Хотя, конечно же… долг моего положения требует и обязывает… быть в курсе многих вопросов. Сами понимаете. Без этого в нашем деле просто никуда. Я вас слушаю самым внимательным образом. — И он всем своим видом выразил полную готовность выслушать гостя.

Доктор отпил еще чая, красивым батистовым платком вытер рот и начал излагать существо дела.

— Видите ли, Жорж Саввич, в силу некоторых обстоятельств, связанных со вчерашним вечером, у меня возникло, с одной стороны, вполне объяснимое, но с другой стороны, несколько необычное по своей сути желание и, соответственно, предложение к вам… — Он потер ладонью руки свой замечательный перстень, и взглянул прямо в лицо хозяина кабинета. — Я хочу провести у вас в городе такой… наполовину благотворительный концерт с участием звезд первой мировой величины. — Он сделал небольшую паузу. — Такой концерт, каких у вас еще никогда не бывало. Да, собственно говоря, не только у вас, но и в любом другом городе вашей страны, включая, соответственно, и вашу распрекрасную столицу, и привередливый Санкт-Петербург. Стоимость билетов для подобного мероприятия будет чисто символической. Но для концерта такого масштаба, как вы прекрасно понимаете, нужен очень опытный режиссер. Надеюсь, вам должно быть понятно, о ком я сейчас намекаю?

После этих слов лицо директора филармонии от напряжения еще больше налилось краской, а глаза буквально впились в губы своего собеседника.

Здесь надо отметить, что Жорж Бабий любил исполнять роль светского льва, когда же начинало пахнуть деньгами, он тут же превращался в жадную гиену. У него был отменный нюх, и он готов был преодолеть любые препятствия, лишь бы приблизить желанную цель.

— Как вы относитесь к подобной идее? — доктор Гонзаго вопросительно глянул на хозяина кабинета. — Хотелось бы услышать ваше мнение.

— По-моему, так очень удачная и своевременная мысль, — тут же оживился Бабий. — Это было бы здорово — устроить грандиозный концерт! А кого вы хотите к нам пригласить? Представителей рока, оперы, оперетты или представителей чисто народного пения? Где хотите провести этот концерт? Здесь, в филармонии, или в каком-то другом помещении?

— Видите ли, уважаемый Жорж Савич, безусловно, ни о каком роке, как вы только что изволили выразиться, или каком-то другом современном исполнении, когда звучание музыкальных инструментов, особенно электрогитар и ударных, является явно доминирующим, а звучание неважненького голоса исполнителя слышится, словно с дальних задворок, здесь речи совсем не идет. Да это и понятно. Что поется и как поется в этом виде музыкальной деятельности, но, заметьте, не искусства, здесь не главное. Главное, чтобы мощно и громко звучали инструменты, давя на беснующуюся публику, в основном на всеядных подростков. Хороший же голос, способный взбудоражить слушателей и довести их до пика эмоциональной эйфории, когда от восторга и наслаждения хочется плакать навзрыд, это и есть главная партия, главный музыкальный инструмент. А гармоничное сопровождение других инструментов служит лишь для того, чтобы приукрасить и оттенить несомненного лидера… — Он сделал паузу и на мгновение даже закрыл глаза. И тут же снова продолжил говорить: — Здесь требуется совсем иной слушатель. Шикарные тенор, бас, лирико-колоратурное сопрано… Отличные голоса! Чистое бельканто! Верх блаженства и наслаждения… — голос гостя стал тише и мягче. — Незабываемые эмоции! Что может быть лучше и сильнее? Карузо, Шаляпин, Собинов, Лемешев, Мария Каллас, Марио Ланца и другие…

Он словно очнулся от прекрасного сна и вновь более громко обратился к директору филармонии:

— Моя слабость, знаете ли, в особенности тенора… Как представлю, так словно мороз по коже… А как вы, Жорж Саввич, относитесь к этим вот самым именам?

Бабий растерянно улыбнулся.

— Ну что вы, доктор, об этом спрашиваете. Как же к ним еще можно относиться? Я вас прекрасно понимаю. Ведь лучшие из лучших. Это же мировая слава и музыкальная история. Эх, вот если бы можно было их услышать вживую! Только жаль, что их уже нет с нами… Только старые фильмы, пленки, пластинки, диски, но и хорошо, что хоть это осталось на память. А вы, доктор Гонзаго, кого бы хотели пригласить для своего небывалого концерта?

— Как раз их и хотел бы пригласить, — проговорил Гонзаго спокойно, отчетливо и, как ни в чем не бывало, посверкал карими глазами.

— То есть? — удивленно уставился на него Бабий. — В каком смысле?.. Я вас не совсем понял, доктор. Так что, вы хотите, чтобы был аудио-концерт этих артистов или…

Он еще что-то хотел сказать, но гость его перебил:

— Ни в коем разе, ну что вы, Жорж Саввич. Только, как вы и выразились, вживую. Непосредственно со сцены.

Хозяин кабинета пришел в еще большее замешательство.

— Так, извините… Честно говоря, уж совсем ничего не понимаю. Доктор, вы можете как-то выразиться яснее, пояснить свою мысль? А то у меня начинает ум за разум заходить и мне начинает казаться, что… — он не договорил и выжидательно уставился на гостя.

Гонзаго потрепал свой правый густой бакенбард и снова совершенно спокойно произнес:

— Не понимаю, что вас так волнует и смущает? Куда уж яснее ясного. Вы правильно поняли… Да, я хочу, чтобы именно эти исполнители и участвовали в моем концерте.

Лицо Бабия свела какая-то судорога, похожая на дикую улыбку, а его взгляд явно затуманился. Он откинулся на спинку кресла, пристально и подозрительно посмотрел на своего гостя и очень тихо проговорил:

— Но этого сделать никак невозможно. Вы же понимаете, что этих людей уже нет в живых… Так каким же образом они смогут участвовать в вашем концерте? У вас что, есть рецепт по оживлению мертвецов?..

По лицу Гонзаго пробежала какая-то усмешка, но потом он посерьезнел и, глядя в глаза хозяину кабинета, ровным уверенным голосом проговорил:

— О, мадонна! Уважаемый Жорж Саввич, посмотрите на меня повнимательнее. Разве же я похож на полного сумасшедшего? А вы именно об этом сейчас и подумали. Ну вы же наверняка видели разные там фильмы, где разгуливают, как живые, динозавры и другие древние рептилии, летают страшные ящеры. И вас это нисколько не удивляет и не шокирует. Так почему же нельзя, чтобы менее исторически удаленное время приблизилось к нам? Ведь на улице двадцать первый век, наука уже не идет, а прямо бежит вперед. Появились уникальные технологии. Вы, наверное, слышали, что японцы горят желанием клонировать мамонта, и это только начало. И я со своей стороны должен вам заявить, что и у нас, у нашей организации, есть исключительные и единственные в мире ноу-хау, способные претворить в жизнь самые смелые полеты человеческой мысли и мечты. И я вас уверяю, что вы получите именно то, что и желали. И не надо понапрасну беспокоиться, уважаемый Жорж Саввич. Все будет сделано в лучшем виде. Грандиозное шоу со спецэффектами, о каком вам даже не приходилось и помечтать… И я предлагаю вам, а не кому-то другому немедленно заключить контракт на проведение этого выдающегося концерта. — Он закинул нога на ногу и откинулся на спинку стула, выжидающе посматривая на директора филармонии. — Ну, так вы согласны?

Бабий, окаменело слушавший гостя, зашевелился и нерешительно проговорил:

— Не знаю, не знаю. Очень необычное… знаете ли… Со всем уважением к вам, но я бы сказал даже, что какое-то… дикое предложение. Концерт… умерших певцов…

— Именно так, шокирующее предложение, но… только на первый взгляд. А вы представляете, какой это зрелище вызовет после себя резонанс? Что будут об этом писать газеты, трубить телевидение, какие слухи поползут, поскачут и полетят из вашего города в столицу и другие города и закоулки? А каким будет на эти новости вторичный резонанс? И в центре всего этого действа окажется кто? А, я вас спрашиваю? Кто взял на себя такую смелость и откликнулся на, как вы назвали, столь дикое предложение? Вы просто не представляете, какой популярностью будет пользоваться имя и фамилия устроителя концерта! Какой там мэр города или губернатор!

— Ну, хорошо… — нервно покусывая губы, задумчиво заговорил Бабий. — Ну, предположим, да именно предположим, что я все-таки соглашусь… и возьмусь за это дело. А когда бы вы хотели провести это самое мероприятие? В какие сроки, доктор? Сколько времени вам нужно на подготовку? Какую информацию должны содержать в себе афиши?

— Неделя. Семь дней будет вполне достаточно, уважаемый Жорж Саввич, — спокойно ответил гость. — Мы привыкли работать быстро. Для нашей организации это не проблема. Главный вопрос за вами.

— Да ну что вы, доктор. Смеетесь, что ли? Какая там неделя!? Это уж совсем нереально, — взорвался Бабий. — В такие сверхсжатые сроки можно только провалить любое даже мало-мальски приличное мероприятие, а не то, что задумано вами… Я-то уж не первый день сижу в этом кресле. Нет, я категорически против такой постановки вопроса. И к чему, собственно говоря, нужна такая спешка? Мы еще с вами ничего даже теоретически не решили, где будем проводить, а, может быть, это помещение уже занято. Нужна хорошая и своевременная реклама, билеты и масса всего прочего. И… по крайней мере нужны какие-то серьезные гарантии и, безусловно, залог. Ведь бесплатно, как вы понимаете, и даже пальцем никто не шевельнет.

— Жорж Саввич! Вы слабо информированы о стиле нашей работы… и возможностях нашей ассоциации. Но это, конечно же, не ваша вина, — мягко возразил гость. — У нас комплексный подход к решению проблем. Самое сложное во всей этой массе вопросов — это найти приличное помещение, соответствующее масштабам задуманного. Конечно же, концертное помещение вашей организации в неполных восемьсот мест здесь явно маловато. А вот здание, где проходят хоккейные баталии, будет самое то. К тому же по моей информации в следующую субботу, двадцать пятого числа, там как раз ничего не запланировано.

— Вы имеете в виду старый хоккейный корт или «Арену-2000»? — удивленный такой прытью гостя, уточнил Бабий.

— Конечно же, последнее, Жорж Саввич. Девять тысяч мест тоже не ахти какой уж масштаб, но за неимением лучшего придется и на это согласиться. На открытых площадках типа футбольного стадиона по многим причинам проводить нельзя. Нужна приличная акустика.

Директор филармонии, фыркнув, облокотился на стол:

— А вы знаете, в какую кругленькую сумму вам это обойдется? Времени-то осталось совсем ерунда. А вдруг никто на концерт не придет? Ведь на этот день намечена целая масса других самых разных интересных мероприятий.

— Ну, по этому поводу беспокоиться не стоит, — невозмутимо отпарировал гость. — Придут, и не только придут, а еще и в очереди давиться будут, и слезно выпрашивать лишний билетик. А в афишах нужно будет поместить вот это, — и с этими словами он достал из внутреннего кармана пиджака свернутый вчетверо лист плотной розоватой бумаги и, развернув его, протянул Бабию.

Тот пробежал глазами то, что было написано на листе, и, фыркнув, снова возбужденно заговорил:

— Извините, но это же полный бред. Нет, в таком виде это нельзя поместить на афише. Это же против всяких правил. По этой самой информации все выглядит таким образом, словно завтра Энрико Карузо и Федор Шаляпин… и вся указанная там вместе с ними компания, как ни в чем не бывало, приедут сюда, чтобы дать единственный и, как вы говорите, незабываемый концерт. Да меня же засмеют, да меня просто сочтут за сумасшедшего! Я же человек подчиненный, поэтому вы должны понимать, что вопрос о моей дальнейшей работе решится автоматически сам по себе. И даже совсем не трудно догадаться, в каком лечебном заведении я с вашей легкой руки уже завтра окажусь. Нет, доктор, я категорически этого сделать не могу!

— Жорж Саввич, — с непроницаемым лицом, словно не расслышав всего того, что только что высказал ему директор филармонии, снова спокойно заговорил гость, — вы недавно намекали о гарантиях и залоге. Я ведь правильно все понял, не ошибся? — Он раскрыл свою крупную барсетку и, вынув оттуда, выложил на стол три пачки новеньких американских банкнот номиналом в тысячу долларов, несколько пачек английских фунтов и евро, а также вылил из небольшого, из черного велюра, мешочка большую горку каких-то золотых монет. — Вот эти купюры с изображением Гровера Кливленда, двадцать второго и двадцать четвертого президента США, — ткнул он смуглым пальцем в американскую валюту, — я думаю, вполне достаточный залог и гарантия моих самых серьезных намерений в отношении намечаемого мероприятия. Если же вы пожелаете что-либо другое, то, пожалуйста, — жестом рук указал он на лежащие на столе ценности, — все к вашим услугам… — и тут же твердо добавил: — Я думаю, что не стоит беспокоиться, дорогой Жорж Саввич, ваши услуги будут оплачены столь щедро, что вы, — он понизил голос, — запомните это на всю свою оставшуюся жизнь. Я это гарантирую своей честью. — И он, прикрыв глаза, в доказательство слегка кивнул головой.

Хозяин кабинета отупело уставился на выложенные на стол деньги. Зрачки его глаз значительно расширились, а губы начали нервно подергиваться. Он машинально ослабил узел галстука, налил из графина в стакан воды и, выпив ее залпом, вытер губы тыльной стороной руки. Мысли беспорядочно роились у него в голове.

— Да я… собственно… доктор… ничего не имею против… Я сразу же понял… серьезность ваших намерений… но вы-то поймите и меня… С точки зрения здравого смысла, согласитесь, очень уж необычное предложение… Уберите деньги, доктор. Зачем так спешить… Время для этого пока еще не пришло. Еще рано, ведь все находится лишь на стадии обсуждения… Но я думаю, что… безусловно, смогу выполнить ваше такое необычное, ваше… такое смелое пожелание… Но только скажите, а почему все же так поздно? Именно в 20 часов?

Гость пожал плечами:

— Разве поздно? Но я думаю, что это совсем не так. Я думаю, что как раз вовремя. Вы только посмотрите, Жорж Саввич, даже название заведения «Арена-2000» нам указывает на это самое время. Именно так. Надо поставить точку или дефис в середине числа между нолями, и получится как раз двадцать ноль, ноль…

Директор филармонии на подобное разъяснение только недоуменно поморгал глазами и что-то непонятное пробурчал в ответ…

Через непродолжительное время доктор Гонзаго в сопровождении собаки вышел из филармонии на улицу. В кармане у него лежал свеженький контракт с заковыристой подписью руководителя и синей круглой печатью этой концертной организации на проведение в следующую субботу, двадцать пятого мая, поистине необычного не только для этого города, но, если выразиться точнее, и вообще… просто неслыханного концерта. Он хитро прищурился на проплывающие в небе барашки облаков и пробормотал сквозь зубы:

— Ну что ж, Роберто, будем надеяться, что жадность не заставит себя долго ждать. Она, как сорняк, очень быстро пускает корни. — И они тут же растворились среди пестрой толпы куда-то спешащих прохожих.

Итак, доктор Гонзаго покинул здание филармонии, а в главном кабинете этого концертного заведения после утреннего затишья жизнь начала просто бурлить. Жорж Бабий сделал несколько необходимых и, на удивление, успешных звонков, которые, откровенно говоря, прямо обрадовали и воодушевили его. Все складывалось как нельзя удачно. Так даже редко бывает. От удовольствия и предвкушения в скором будущем особенной удачи он энергично потер руки, подошел к большому старинному зеркалу в черном красивом резном обрамлении — подарку от одного близкого знакомого антиквара за некоторые полезные услуги, и, подмигнув своему довольному отображению, произнес:

— Я же не зря недавно говорил, что мы быстро отыграемся. И, как видишь, не ошибся. Ох, ну и нюх же у тебя, Жорж Саввич, я скажу! Просто отменный! — И он снова игриво подмигнул своему зеркальному двойнику.

Через некоторое время он вызвал в кабинет своего заместителя Аркадия Павловича Флегонтова, пятидесятилетнего полноватого мужчину с грустными большими глазами и тонкой полоской коротких рыжеватых усов, и ввел его в общих чертах в курс намечаемого дела, дав попутно некоторые необходимые указания и рекомендации.

Тот же, погладив свою крупную, коротко стриженную голову с седыми висками, конечно, изрядно удивился срокам и масштабам задуманного проекта, а услышав фамилии участников концерта, и вовсе просто испугался и побледнел с лица, выдавив по привычке свое неизменное в таких ситуациях «Однако!!!». Но, несколько успокоенный пламенными словами шефа насчет новых технологий и ноу-хау таинственной ассоциации, о чем убедительно говорил недавний гость, через какое-то время ушел к себе, а хозяин кабинета снова занял привычное место в любимом кресле и после недолгих размышлений набрал знакомый номер телефона. Буквально через мгновения лицо его ожило:

— Михаил Наумович, добрый день! Рад слышать тебя. Узнал? Все куешь, дорогой, не отходя от кассы? Как твое драгоценное? Что это голос у тебя такой невеселый, а? Нечему веселиться? А что так, какие-то серьезные проблемы возникли на светлом горизонте, дорогой? Сам еще толком не знаешь? Ну это на тебя совсем не похоже… Ну, ладно, ладно, я ближе к телу, — сыронизировал он, — кажется, есть интересное дельце, дорогой. И настолько интересное, я тебе прямо скажу, что нужно бы незамедлительно встретиться и обкашлять это тет-а-тет. Когда сможешь, Михаил Наумович? Хорошо! Так… сейчас на моих шестнадцать двадцать… четыре. Так… Понял. Отлично. Вполне устраивает. Ну, до встречи, дорогой. — Он аккуратненько положил трубку на место, снова задумчиво пробежался глазами по свежему контракту, подписанному им и Президентом Королевской зрелищной ассоциации доктором Гонзаго, многозначительно улыбнулся и потянулся к графину с водой.