Война застала Марину за учёбой в Академии имени Фрунзе.

Семья Ромы и я с Таней уехали на Волгу, в далёкий посёлок Васильсурск. Марина осталась в Москве. Рома и отец Тани с первых же дней войны были призваны в армию.

Гитлеровцы бомбили столицу каждый день. Когда налёты заставали Марину дома, она шла в штаб противовоздушной обороны. Штаб был организован при нашем домоуправлении. Марина зорко следила, чтобы в эти тревожные часы не нарушалась военная дисциплина. В ведении штаба находился не только наш дом, но и близлежащие дома, улицы, площадь. Бдительный глаз Марины замечал всё, что творилось вокруг, ничто не могло ускользнуть от её внимания. Она заражала всех своей энергией, спешила на помощь пострадавшим, делала перевязки, тушила пожары, возникавшие от немецких бомб.

После отбоя Марина садилась писать письма. Спала урывками — не до сна было.

Из Москвы на Волгу потоком шли письма:

«Дома всё в порядке. Иногда убираю квартиру; не забываю кормить кота и поливать цветы. Здорова, учусь… Я уверена, мамочка, что ты, как всегда, будешь мужественной и покажешь другим пример. Обо мне не беспокойтесь…»

Последняя фраза присутствовала почти во всех письмах Марины: для неё было самым главным — сделать так, чтобы мы с Таней не волновались.

8 сентября 1941 года Марина выступала на женском антифашистском митинге в Москве. Её речь была передана по радио и напечатана в газетах.

«Дорогие сёстры! — говорила она. — Неизмерима наша ненависть к врагу. Непоколебима наша воля к победе. Неисчерпаемы наши силы, которые мы целиком отдаём Родине для борьбы с врагом.

Советская женщина — это миллионы самоотверженных тружениц, которые днём и ночью на колхозных полях, на фабриках и заводах проявляют чудеса трудового героизма для ускорения победы над врагом.

Советская женщина — это сотни тысяч высококвалифицированных мастеров на гигантских заводах, где тысячами рождаются наши боевые самолёты, танки, пушки и пулемёты.

Советская женщина — это сотни тысяч автомобилисток, трактористок и лётчиц, готовых в любую минуту сесть на боевые машины и ринуться в бой с кровожадным врагом.

Советская женщина — это сотни тысяч врачей, фельдшеров, сандружинниц, партизанок, которые на поле боя проявляют образцы стойкости и героизма, которые вместе со своими братьями и мужьями беспощадно громят ненавистного агрессора.

Советская женщина — это тысячи учёных, изобретателей, конструкторов, которые неустанно работают для усиления мощи нашего вооружения.

Советская женщина — мать миллионов бессмертных героев. Она с материнским молоком привила своим сыновьям свободолюбие и преданность Родине.

Велика и грозна наша сила — сила советской женщины! Она целиком отдана Родине для победы.

Гитлер надеялся жестокостью и зверствами устрашить и запугать нас. Но он просчитался. Кровавые злодеяния фашистов разжигают священную ненависть советских граждан к лютому врагу. Измученные и изуродованные трупы невинных детей, могилы заживо погребённых родных и друзей, груды обуглившихся развалин наших сёл и городов зовут нас к жестокому мщению.

Мы готовы к любым жертвам для победы над врагом!

Своего единственного сына или мужа — отца детей — советская женщина провожает на фронт с наказом:

«Бейся смело, громи врага до полной победы, не щадя своей жизни!»

Дорогие друзья наши в свободолюбивых странах! Настал час сурового возмездия! Встаньте в ряды борцов за свободу — против кровожадного агрессора и насильника! Враг будет разгромлен, победит правое дело!»

Марина в период Великой Отечественной войны. 1941 год.

Вскоре Марина покинула Москву. Из дальнейших писем я узнала, что Верховное командование Красной Армии, поддержав инициативу девушек — лётчиц, поручило Марине большую работу: она должна была организовать и подготовить для фронта первые в мире женские авиационные полки.

Так началась настоящая боевая жизнь Марины.

«14 марта 1942 года.

…Пользуюсь тем, что имею десять свободных минут, чтобы написать тебе. Если сейчас не напишу, то, может быть, недели две не смогу сесть за письменный стол… Я вполне здорова, работаю, хоть и без отдыха, но с большим интересом…»

По Марининым письмам, рассказам и дневникам её учениц я составила себе картину тех дней.

Марина выехала навстречу девушкам — лётчицам и на одной из станций вскочила к ним в вагон. Быстро пробегала она по вагонам: появится, улыбнётся и опять исчезнет.

Вот раздаётся её голос:

— Кипяток есть на станции. Не зевайте, девушки! Бегом! Есть хочется?

— Ничего, товарищ майор, — отвечает кто‑то.

— Что значит «ничего»? Не по — военному отвечаете! Надо чётко, ясно и правду!.. Приготовиться! На следующей станции будет обед.

Потом авиационная школа. Протяжная команда:

— Ста — но — вись!

Бодро и прямо стоя перед строем, Марина говорит:

— Мы должны завоевать доверие. Наш лозунг: в боевой работе никаких послаблений, никаких скидок! Что может мужчина — пилот, то сделаем и мы. На что способен мужчина — штурман или стрелок — радист, на то способны и мы. В трудный для Родины час нас собрал сюда ЦК комсомола. Оправдаем его доверие! Будем достойными воинами Советского воздушного флота!

Девушки напряжённо слушают. Слова Марины проникают каждой в душу. Они чувствуют силу этих слов, убеждённость своего командира. Они готовы оправдать доверие Родины…

«2 апреля 1942 года.

…У нас испортилась погода. Два дня стояла такая пурга, что в 5 метрах не было видно человека. При этом ветер достигал силы 20 метров в секунду. Это настоящий шторм! Ломало крыши, поломало дверь в мой ангар.

Хлопот было много… Необходимо было сохранить все свои самолёты: и в ангарах и стоящие просто на поле. Это стоило большого труда, но всё обошлось благополучно: все наши чудесные самолёты целы.

Правда, когда пурга стихла, все мы были похожи на чучел, так как наша одежда была покрыта коркой льда, а когда лёд растаял, то всё было мокрое, хоть выжимай. Еле — еле успевали высушиться и снова бежали сменять тех, кто уж обледеневал, защищая от стихии самолёты.

Сделав небольшую передышку, пурга замела снова. Но за это время мы уже успели кое‑что укрепить, и новая пурга принесла нам меньше хлопот.

Мой народ показал себя замечательно. В пурге пробирались они к стоянкам самолётов в тесном строю, держа направление по компасу, так как ничего не было видно. Это был хороший экзамен и для них и для меня.

Такие вещи раньше видела только в кино, а ветер такой видала только в 1933 году в Геленджике — но там без снега, при ясной погоде, а здесь пурга. Особенно странно это в таком южном городе в апреле месяце. Как будто вся природа переменилась! А в марте были у нас солнечные дни, я так загорела, словно приехала из Сочи…»

«15 мая 1942 года.

…Наша жизнь прекрасна великой, исторической героикой. Какие подвиги способен совершить наш народ и какой единой волей в борьбе за своё счастье и свободу спаян весь наш великий Союз! Люди сейчас на глазах растут во всём своём величии.

Ты не узнала бы нашего Рому! За эти десять месяцев войны он стал более взрослым, чем за все годы своей жизни. Его настоящая душа и сердце русского советского человека определились для него самого ясно только теперь. Он сам сказал мне в Москве, в последний мой прилёт туда, что теперь самое сильное его желание — стать коммунистом, членом партии. Я горжусь тем, что Рома в суровые дни войны понял это сам, и понял сердцем. Многое, что казалось прежде важным, стало теперь ничего не значащим, просто пустяками. На чём спать, как быть одетым, что есть, что пить — всё это не играет ровно никакой роли в жизни. Цель одна — как можно больше принести пользы в деле освобождения нашей земли, в деле священной войны с фашизмом не «а жизнь, а на смерть… Главное, что все мы твёрдо верим в свою победу. Нам ничего не жаль для окончательного боя за нашу свободу. Кто в это верит, тот перенесёт любые трудности, выйдет победителем.

Мечтаю прилететь к вам в конце мая. Хорошо бы было попасть на Танюшино рожденье. Но так точно угадать трудно. Если я к 29 мая не прилечу, когда будешь её поздравлять утром, то поздравь и от меня и крепко — крепко поцелуй. Я так без неё скучаю, но стараюсь об этом не писать, чтобы она не скучала. Потерпи ещё немного, моя родная, скоро мы заживём снова мирной жизнью. Будем быстро восстанавливать былую жизнь в своей стране. И ты с Танюшей вернёшься в нашу родную Москву, в которой будет ярко гореть свет. И в этот радостный день мы все снова помолодеем на десяток лет…

Обо мне не беспокойтесь, у меня дела идут хорошо.

Целую тебя крепко — крепко, моя родная. Поцелуй Танюрочку и пожелай ей быть здоровенькой.

Любящая тебя Марина».

Письмо пришло в наш деревянный домик на Волге в день Таниного рождения, ровно через год после того чудесного детского праздника в Москве. Несколько раз я перечитала вслух последние строчки письма, и у нас с Танюшей стало светлее на душе. Мы живо представили себе нашу уютную квартиру на улице Горького, танцующих детей и Марину, сидящую за роялем… Мы тоже верили, что этот день настанет, но знали — настанет ещё не скоро… А пока Марина на своём тяжёлом бомбардировщике слушала совсем иную музыку…

О самолётах Марина писала восторженно, как о живых, преданных друзьях:

«…Сегодня у меня вдвойне радостный день: я вылетела самостоятельно на самом современном скоростном пики рующем бомбардировщике, двухмоторном. Самолёт изумителен, скорость огромная, вооружён прекрасным ору — жием. Ни один фашист не уйдёт от меня! Мой вылет начальством оценён на «отлично».

И вот, после такой радости, пришла я в штаб и застала твоё письмо, доброе, ласковое, с поздравлением за прошлый вылет. Это чудесное совпадение! Пока до тебя дошло письмо и ты ответила — я уже вылетела на новом самолёте, на более сложном и совершенном…»

…Землянка на аэродроме. Топится печка. Марина сидит на полу и глядит на огонь. То и дело подкладывает дрова и помешивает в печке. Девушки вполголоса поют. Идёт дождь.

— Кто скажет слово «дождь», — внезапно говорит кто‑то, — тот будет облит водой.

Марина отрывает глаза от огня:

— Не надо хныкать, будущие гвардейцы!

— Товарищ майор, расскажите нам о себе, о своей жизни!

— Да что рассказывать! Жизнь обыкновенная, как у каждой из вас. Да и что старое вспоминать! Интересно думать о будущем…

— Ну, о будущем расскажите, — не унимаются девушки.

— О будущем можно… Я буду жить до восьмидесяти лет. Меньше нельзя — не успею с делами управиться. Полк наш на фронте получит гвардейское знамя, прославится боевыми делами. Это обязательно! Вернёмся с победой к мирной жизни, я всех вас за хороших людей замуж выдам. Нет, за отличных!

Девушки хохочут. Уже никто не думает о скучном дожде. Марина садится за письмо:

«…Вот уже пять дней, как мы начали новую жизнь, расстались со своим насиженным местом и двинулись в путь. Живём по — походному. Все те маленькие удобства, которые мы себе создали там, уже забыты. Теперь каждый из нас — воин: и по духу, и по знаниям, и по умению мужественно переносить трудности походной жизни. Народ у меня молодой, смелый, весёлый и преданный. Никогда не унывают. Очень люблю я их. Суровая у них молодость! Не задумываясь, они готовы отдать жизнь за Родину, и всё это горячо, от сердца, по — молодому. Дружные они!

Мамочка, я счастлива сейчас, как никогда. Прихожу утром на стоянку своих машин. Красивые они, мощные, много их — прямо сила! И всему этому я хозяйка. По взмаху моей руки одновременно запускаются моторы, и по моей воле всё это мгновенно поднимается в воздух, собирается в боевой строй и летит за мной туда, куда я поведу. Это большое счастье, которого я никогда ещё не испытывала. А самое большое счастье — это видеть мощное наше оружие, которое таит в себе смерть врагам…»

Это письмо мы получили уже в Москве. Вернулись мы сюда 2 ноября. С волненьем вошла я в Маринину комнату. Подошла к её столу и увидела под стеклом вырезанный из журнала портрет Зои Космодемьянской.

Воздушных налётов больше не было. Жизнь столицы постепенно налаживалась. В школах шли занятия.

Письмо Марины к Тане во время войны. Последняя страница.

Дом наш плохо отапливался, но мы были счастливы, что уже находимся в Москве. А 17 декабря случилось у нас радостное событие: прилетела на неделю Марина. Какое это было счастье — опять собраться всей семьёй! Все мы— представители трёх поколений — сильно изменились за месяцы войны: похудели, побледнели, но все были одинаково веселы. Так и не разлучались всю неделю. Коллектив Художественного театра, узнав о приезде Марины, пригласил её выступить и рассказать о своей фронтовой жизни. В тот же день всей семьёй мы смотрели «Три сестры» во МХАТе. Посмотрели «Фронт» в Малом театре, несколько раз были в кино. За пятнадцать месяцев мы совсем отвыкли от всех этих удовольствий, соскучились по театру и как‑то по-новому, по — иному наслаждались игрой московских артистов.

А перед самым Марининым отъездом заехал к нам с фронта Рома. Весь последний вечер Марина провела в беседе с братом и под конец прочла ему несколько стихотворений Симонова. Рома знал — Марина любит и умеет читать стихи — и слушал её не отрываясь до поздней ночи, как когда‑то в юности…

Рано утром я провожала Танюшу в школу.

Ходила на цыпочках, чтобы не потревожить спящую Марину. Но она услышала Танины шаги и окликнула её.

Она целовала дочку особенно нежно, крепко прижимала её к себе, приглаживала растрепавшиеся волосы.

— Когда‑то ещё увижу тебя! — сказала она. — Ведь я лечу отсюда прямо в бой…

Марина встала, накинула тёплый халат и села за рояль. Она играла танец русалок из оперы «Русалка» Даргомыжского; этот танец Танюша танцевала, когда была ещё совсем крошкой.

— Станцуй, девочка! — попросила её Марина. — Пусть нам покажется, что ты опять маленькая.

Но Таня боялась опоздать в школу.

— Какая же я маленькая? — сказала она. — Я почти до тебя уже доросла!

Тогда Марина со смехом подвела Таню к двери в коридоре, где уже несколько лет она карандашом отмечала рост девочки.

— Стань сюда, вплотную, — сказала Марина, беря карандаш.

Двенадцатилетняя Таня была высока и тонка.

— Ого! Сто пятьдесят пять сантиметров! Действительно, с бабушку выросла!

Она ещё раз поцеловала Танюшу и отпустила её. И долго смотрела ей вслед.

Мы остались одни. Сели друг против друга и стали говорить о Тане. Вспомнили один случай из её «деловой» жизни.

Как‑то давно, ещё в одном из младших классов, в последний день учебного года Таня пришла домой в особенно хорошем настроении. Она протянула Марине свой табель и сказала:

— Учительница говорит, что мой табель очень легко заполнять: можно выставлять в каждой строчке по пятёрке, даже не глядя.

Марина внимательно просмотрела табель. Действительно, пятёрки выстроились в нём длинной сплошной шеренгой. Тогда она серьёзно и деловито сказала:

— Если ты можешь так учиться, давай заключим договор: не снижать! Идёт?

— Идёт! — ответила, подумав, Таня.

Ни одного раза не нарушила она этот договор, который считала для себя священным. Из класса в класс Таня переходила с похвальными грамотами. Одинаково ровно училась и в довоенной Москве, и в Васильсурске, и когда мы вернулись домой из эвакуации.

Потом я вспомнила одно из первых военных писем Марины.

Она писала Тане:

«Сдаю зачёты и экзамены, как и ты, только на пятёрки. Вызываю тебя на соревнование…»

Ах, если бы не война!..

Автомобильный гудок ворвался в нашу тихую беседу: с аэродрома за Мариной приехала машина. Наскоро одевшись, Марина заторопилась на аэродром. Мы присели на диван.

— Лечу в Сталинград, мамочка. Там немцы держатся ещё на «пятачке» в тридцать пять квадратных километров. Надо их с этого «пятачка» выбить как можно скорее. Я тебе ещё позвоню с аэродрома.

Мы обнялись, поцеловались.

— О Тане не тревожься, — сказала я.

Марина уже открыла дверь, но быстро обернулась:

— Забыла томик Симонова.

Я сказала:

— Ну зачем тебе эта растрёпанная книжка?

— Нужно, мамочка. Если бы ты знала, как стихи помогают моим девушкам, когда на них вдруг нападает грусть!..

— Ну — ну, бери, раз так, — засмеялась я.

Мы опять поцеловались. На душе у меня было тяжело. Но я, как всегда, крепилась, стараясь не волновать Марину. Едва на лестнице затихли её шаги, я дошла до кресла, да так и осталась сидеть в нём, около телефона, в ожидании Марининого звонка. Где‑то в глубине сердца теплилась надежда: а вдруг Марина задержится ещё на несколько дней и останется встречать с нами Новый год?..

Планшет Марины, с которым она вылетела в своё последнее боевое задание.

Ровно в двенадцать часов зазвонил телефон. Далёкий ласковый голос сказал мне:

— Мамочка, мы улетаем. Поцелуй за меня Танюшу мою… крепко — крепко…

Долго звучал во мне этот голос, долго слышались его интонации… Могла ли я подумать тогда, что этот разговор будет последним моим разговором с дочерью!..

И письмо от 23 декабря, отосланное через несколько часов после вылета Марины из Москвы, было последним: «Дорогие мои мамочка и Танюрочка… посылаю вам привет и тысячу поцелуев… всё у нас в порядке… Обо мне не беспокойтесь… Посылаю тебе ключ от нашей квартиры, который улетел со мной в моём кармане… Будьте умницы, мои дорогие, берегите здоровье… Когда я вернусь домой с фронта, то вы обе должны уже поправиться. Целую вас, мои любимые…»

Последнее письмо Марины домой от 23 декабря 1942 года.

4 января 1943 года Марина перебрасывала свой полк на Сталинградский фронт, чтобы разбомбить тот самый «пятачок», на котором сгрудились остатки фашистских дивизий. Пока было светло, все самолёты долетели благополучно. Марина вылетела в сумерках с последним звеном…

А несколько дней спустя девушки из полка Марины привезли её тело в Москву…