Снова Москва. Мы живём в центре города. У нас две большие комнаты, полученные по ордеру жилотдела. Паровое отопление в доме не работает, и в наших новых комнатах немногим теплее, чем на улице. А на улице зима, холодная, ветреная. Я покупаю железную печурку, и мы живём в той комнате, куда поставили печку. Труба выведена через форточку, и топить можно только тогда, когда ветер дует не в нашу сторону.
Вечером, возвращаясь домой, Марина устанавливает, откуда дует ветер. Если с запада — топить нельзя; если ветер южный или, ещё лучше, восточный — значит, можно затопить печку и греться сколько угодно.
Марина поступила в школу, во второй класс.
У неё появилась новая подруга — Катя, дружба с ко торой сохранилась на всю жизнь. Катя училась хорошо, но была не в меру резва и больше всего на свете любила похохотать. Хохотала она по любому поводу — долго, громко и заразительно.
В перемену они с Мариной веселились, а со звонком брались за руки и, не успев ещё досмеяться, входили в класс. В начале урока они пересмеивались, сидя на одной парте, а потом отворачивались друг от друга и тогда только успокаивались.
И вот однажды Марина поплатилась за своё неудержимое веселье.
Молодая преподавательница Зоя Николаевна начала урок. С удивлением она посмотрела на Марину, которая никак не могла удержать смех. Подождав минуты две, Зоя Николаевна велела Марине стать у стены.
Марина мгновенно перестала смеяться, но пережить позор первого в её жизни наказания ей было очень трудно. Она стояла бледная, едва сдерживая слёзы.
Дети плохо слушали урок и всё время глядели на Марину. Было не до занятий! Все знали, что Марина очень самолюбива. Кто‑то даже шопотом высказал предположение, что она больше никогда не придёт в школу…
Школа находилась неподалёку и была видна из наших окон. Ничего не подозревая, я, как всегда, стояла у окна, ожидая, когда Марина выйдет из школы. На этот раз мне пришлось долго ждать. Я уже начала волноваться, как вдруг увидела группу школьников и среди них Марину. Она шла с опущенной головой.
Ребята махали мне руками, а Марина даже не посмотрела в сторону дома. Я встревожилась… Наконец вся группа вошла в нашу квартиру, и брат Кати, Боря — староста класса, — рассказал мне всё по порядку.
Я заглянула в лицо дочке — оно было заплакано. Я её крепко расцеловала. Лица ребят прояснились.
— Теперь ты будешь знать всю свою жизнь, — сказала я, — что на уроке надо уметь себя во — время сдерживать.
— Да, мамочка, — сквозь рыда «ия проговорила Марина.
Потом она отёрла слёзы, улыбнулась и, повернувшись к своим товарищам, каждому из них крепко пожала руку.
Событие это так и осталось единственным в школьной жизни Марины — больше ни разу ей на уроках не делали замечаний. Этот случай ещё теснее сблизил мою дочь с её школьными товарищами.
Обычно после уроков Марина приходила в детский дом, где я работала.
Там некогда скучать. День насыщен интересными и полезными занятиями. Часто приходит пианистка, и ребята под музыку поют или танцуют. Иногда устраиваются выставки детских работ, вечера самодеятельности и спектакли.
Помню детский праздник. Ставят «Красную Шапочку». Марина в главной роли. Я с удовольствием смотрю на неё. Как настоящая Красная Шапочка, она смеётся и плачет, и кажется, что всё это происходит не на детской сцене, а в дремучем сказочном лесу. Дети в восторге от спектакля. Марину хвалят педагоги. Она счастлива.
* * *
Марине девять лет. Она идёт держать конкурсные испытания в музыкальный техникум имени Гнесиных. На этот раз она волнуется: пятьдесят мальчиков и девочек участвуют в конкурсе. Кто из них будет принят?
Принимают двоих — Марину и одного маленького скрипача.
Помню первое публичное выступление Марины.
Большой зал консерватории. На сцене — хор школы имени Гнесиных. В центре — моя Марина. Она самая маленькая по росту и по возрасту. От неё в обе стороны расходятся выстроенные по росту мальчики и девочки. Вопросительный взгляд Марины ищет меня среди публики. Во время пения она не сводит с меня глаз: мол, правильно теперь, мамочка?.
Я понимаю значение её взгляда. Дома, репетируя перед концертом, Марина громко, на всю квартиру, пела:
Не слыхать сердитых гнют…
— Что за «гнюты»? — спросила я. — Ты что‑нибудь путаешь, Мариночка.
— Нет, не путаю, у нас все так поют!
Я рассмеялась:
— Не «гнют», а «вьюг»! Ты просто ослышалась, да так и запомнила неправильно…
Я сижу близко от эстрады, голоса хорошо слышны мне. Хор поёт слаженно и стройно, но всё равно я отличаю голос моей дочки. «Вьюг» — отчётливо слышу я и одобрительно киваю Марине. Она успокаивается, и взгляд из вопрошающего становится озорным…
В гнесинском техникуме Марина проучилась всего один год, потом перешла в консерваторию, «а детское отделение.
Опять экзамен. На этот раз Марина играет свою любимую вещь — фортепианную пьесу Глиэра «В поле».
На экзамене присутствует директор консерватории — композитор Ипполитов — Иванов. Он поднимает Марину на руки, гладит её по волосам. Глядя ему в глаза, Марина спрашивает:
— Выдержала?
Михаил Михайлович Ипполитов — Иванов смеётся.
— Нет, вы скажите: выдержала? — не унимается Марина.
Тогда Ипполитов — Иванов опускает Марину на пол и говорит:
— Ну, эта утка — проплывутка проплыла!
— Значит, выдержала! — радостно говорит Марина.
В консерватории Марине выплачивают небольшую стипендию, выдают продукты — постное масло, муку, крупу. Для семьи это большое подспорье. Но всё чаще я начинаю замечать: Марина без особой охоты садится за рояль. Гаммы и упражнения играет вяло, вообще старается разучивать не то, что требуют в консерватории, а то, что ей самой нравится: Шопена, Мендельсона, Моцарта, Глиэра. Особенно неохотно играет Баха.
Музыка к стихотворению «Гармонист», импровизированная Мариной в возрасте двенадцати лет.
Меня это удивляет: ещё недавно Марина играла Баха с увлечением. Скоро начинаю понимать, в чём дело.
Молодая учительница, готовившая детей к урокам у профессора, вызывает меня к себе.
— Ваша Марина, — говорит она, — играет Баха с выражением, по — своему исполняя его. Сколько я ни объясняю ей, что фуги Баха нужно играть спокойно и бесстрастно, она всё равно делает по — своему! А последний урок она совсем не выучила. Попробуйте вы повлиять на неё…
Я не стала влиять на Марину. Мне казалось неправильным приучать девочку к холодному и равнодушному исполнению.
Детское отделение при консерватории через год закрылось. Марину перевели в техникум имени Рубинштейна. По классу рояля она попала к профессору Страхову.
О нём она пишет в своём дневнике:
«Профессор Страхов добрейший человек. Музыка стала моим любимым занятием. Я уже хорошо пишу музыкальный диктант, пою сольфеджио, изучаю гармонию, занимаюсь ритмикой. Нужно сказать, что музыка есть неизбежная принадлежность моего сердца. Когда моё сердце было сжато неприветливым и официальным отношением ко мне, то — и музыка была сведена до минимума… Но когда моё сердце пригрето лаской, то и музыка в нём проявляется всё больше и больше и наконец заняла одно из первых мест. Пётр Николаевич со мной ласков, ободряет меня, всегда сочувствует мне, часто ласково гладит меня по голове или треплет по плечу, и я ожила».
Марине некогда подолгу сидеть за роялем: уроки, школьные кружки, домашние задания отнимают у неё много времени. Появляются новые интересы, новые увлечения. Марина заинтересовывается биологией.
В школе она — председатель биологического кружка.
Филиал «живого уголка» организуется у нас дома: банки с рыбками, которым Марина делает марганцевые ванны, баночки с жуками, расставленные на окне. Усатые жуки кажутся мне совсем неинтересными. Но Марина говорит о них с нежностью:
— Мамочка, разве ты не видишь, какие они милые?
— Они вялые, безжизненные, — возражаю я в надежде хоть немного разгрузить нашу комнату от любимцев дочки.
— Ах, мама! Как жаль, что ты их не любишь! — огорчённо восклицает Марина и даёт своим любимцам добавочную порцию корма.
Свои наблюдения она записывает в тетради; спокойно, без всякой брезгливости рассматривает и берёт в руки мышей, лягушек и гусениц.
Но и биология не поглощает Марину целиком. Она умудряется выкраивать время для того, чтобы помогать отстающим подругам; она готовит доклады, организует школьные вечера.
Самые интересные номера из программы предстоящего вечера Марина исполняет дома для меня и брата. В дни каникул у нас с самого утра можно услышать весёлые частушки, мелодию матросского танца или русской пляски.
В свободные вечера мы садимся за чтение и рукоделие. Одна из нас читает вслух, другая вышивает или шьёт. Я «аучила Марину шить, и она потихоньку мастерила себе блузки, а однажды сшила даже платье.
В такие вечера мы прочитали «Войну и мир» Толстого, «Тихий Дон» Шолохова, пьесы Островского. Марина завела специальную записную книжку: сюда вписывались характеристики любимых героев. И первой среди них была Наташа Ростова.
Однажды Марине поручили сделать на школьном вечере серьёзный доклад о 1905 годе. К этому докладу она готовилась долго и упорно, прочла много книг. Помню, среди них была и «Мать» Горького.
На вечер пошли мы все: Марина, Рома и я.
После выступления к Марине подошёл пожилой человек в морской форме. Издали я увидела, как он пожал ей руку и как счастливая улыбка озарила Маринино лицо.
Когда она подошла к нам, я спросила:
— Кто это был?
— Это бывший матрос с броненосца «Потёмкин», участник восстания 1905 года. Он сказал, что мой доклад ему очень понравился…
Но вот подходит к концу последний учебный год. Школа была семилетняя, и Марина закончила её в четырнадцать лет.
Трудно расставаться с детскими годами, с друзьями-товарищами, с любимыми педагогами! Поэтому грустно на душе у Марины в последний, прощальный вечер.
«В этот вечер я пережила многое. В своих речах наши учителя говорили нам, что мы вступаем теперь в новую школу, но более суровую, которая называется «жизнь». Я с грустью думала, что «авек расстаюсь с этими милыми учителями и товарищами. Все они казались мне особенно хорошими, особенно красивыми в этот вечер. Я довольно рано ушла домой. Наши окна выходили во двор школы. Они были настежь открыты, и оттуда слышались звуки рояля и громкие голоса. Я села на кровать. Мама и брат спали. Какая чудесная весенняя ночь! Из школы доносились звуки фантазии Аренского. Эту вещь я играла на двух роялях с профессором Страховым. Мысленно я уносилась в предстоящую жизнь. Мои мысли смешивались с музыкой и чудесной весенней ночью, обнявшей всё окружающее, и я уснула».
«…Я собиралась страдать и грустить, но так не вышло: мы с мамой поехали отдохнуть в Ленинград, на дачу к маминой сестре. Один раз мы поехали в кино. Картина по содержанию была для меня малоинтересной, но весь этот вечер произвёл на меня впечатление. Мы спешили на последний поезд, чтобы попасть на дачу. Мы шли по мосту. Я заглянула вниз. Широкая река отражала в себе огни больших дворцов, стоявших по её берегам. Чудная картина: ночь и вода… Вернулись домой поздно, но было совсем светло. Я узнала, что такое «белая ночь»…»
Мы и не заметили, как подошёл срок нашего возвращения в Москву. Я спешила на работу. Марине предстояло поступать в восьмой класс.
В то время восьмые и девятые классы носили название спецкурсов. Кроме общеобразовательных предметов, там преподавали ещё и специальные, в зависимости от уклона курсов. Ученики, закончившие такую девятилетку, получали профессию и могли сразу же поступить на работу по специальности.
Марина учится в консерватории. 1922 год.
Надо было выбрать для Марины школу. Наш домашний «совет» после долгих обсуждений остановился на школе, которую в прошлом году окончил Рома. Школа была хорошая, с химическим уклоном. Марина любила химию и охотно согласилась избрать её своей профессией.
Начался трудный для Марины год. Ежедневно в девять часов утра она приходила в хорошо оборудованную школьную лабораторию, проводила опыты, делала записи. И чем дальше, тем больше увлекалась химией. День был рассчитан буквально по минутам. Над письменным столом появилось расписание:
С 9 до 11 утра — самостоятельная работа в химической лаборатории.
С 11 до 1 часу — уроки музыки.
С 1 до 7 — школьные занятия.
С 7 до 9 — домашние уроки.
С 9 до 11 —теоретические занятия в музыкальной школе.
Надо было ещё выкраивать время на французский язык, которым Марина занималась со мной и неплохо уже владела, и на уроки пения — петь её учила моя сестра. Несколько вещей Марина пела по — итальянски. Этот язык так понравился ей, что она решила и его изучить.
Школа, в которой я тогда работала, находилась довольно далеко от дома.
У меня не оставалось времени для домашнего хозяйства, и дети обедали в столовой.
Трудовая жизнь поглотила мою дочь. Ей некогда было ни гулять, ни развлекаться. К концу учебного года Марина тяжело заболела.
Была весна — самая горячая пора для школьных учителей. Я пришла домой поздно. Марина лежала в жару. Жаловалась на боль в ухе.
Врач сказал, что у неё воспаление среднего уха в тяжёлой форме.
Трижды делали проколы барабанной перепонки, а температура неуклонно повышалась. Устроили консилиум. Оказалось, что у Марины, кроме болезни уха, ещё и паратиф. Девочка находилась на пороге смерти. Она терпеливо переносила всё, что требовалось для лечения, но состояние её не улучшалось.
Характеристика, выданная Марине Малининой в 1926 году по окончании школы — семилетки № 22 города Москвы.
Наконец профессор сказал:
— Ей нужен специальный уход и постоянное врачебное наблюдение. Вы сами не сможете выходить её. Нужна больница.
Когда дверь за профессором закрылась, Марина позвала меня:
— Мамочка, я хочу умереть дома…
Мы не отвезли её в больницу. Мы с Ромой решили выходить её дома. Школа предоставила мне отпуск и дала денег на лечение дочери. Ни днём, ни ночью не отходила я от Марины.
Рома не раз по ночам бегал за врачом и в аптеку, сменял меня у постели сестры.
Уходом, вниманием и любовью мы подняли Марину на ноги. Длинную русую косу её пришлось обрезать, на голове выросли тонкие светлые кудряшки.
После двух с половиной месяцев болезни она очень изменилась и ослабела. Лечащий врач сказал мне:
— Если вы не хотите, чтобы ваша дочь потеряла память, разгрузите её от чрезмерных занятий.
Нужно было выбирать: химия или музыка. Я предоставила Марине самой сделать выбор.
Марина думала, что я предпочитаю музыку, хотя я этого не высказывала. Быть может, сделай она тогда другой выбор, совсем по иному пути пошла бы её жизнь. Не было бы завода, Военно — Воздушной академии, не было бы страсти к авиации, не было бы штурмана Марины Расковой…
Марина не хотела огорчать меня, и она не сразу сказала о своём решении. Но я поняла: выбор был уже сделан. Может быть, ещё до того, как об этом заговорил врач. Может быть, ещё во время болезни, когда она имела возможность «додумать всё недодуманное»; когда, по её словам, в неё «запала искра коммунизма» и она начала мечтать о комсомоле…
Решение было принято: Марина выбрала химию.