Ведьма, похоже, совсем выжила из ума, потому что через минуту, хлопнув ресницами, пробормотала что-то абсолютно несуразное, и я почему-то хорошо запомнила ее фразу:

– Жизнь… поменялась… со смертью… местами. – Вот прямо так, с придыханиями и расстановками ответила она.

– Как это? Что все это значит? Азаза, ответьте! Как это жизнь поменялась местами? Эй, вы меня слышите?

Но она меня не слышала. Она снова уткнулась в кости и теперь с ужасом разглядывала правый край вышедшей комбинации. Мне пришлось перегнуться через стол и дурацкий шар и потрясти ее за плечо.

– Да, я слышу, просто… То, что я увидела… Но это к тебе не относится.

– А что же ко мне относится? – обиделась я на то, что от меня пытаются что-то скрыть. Что-то, судя по ее испугу, невероятно важное.

– Книга! Что ты знаешь о ней?

– Только то, что я видела ее в доме у Дианы.

– Но она не сможет никого оживить, зачем ей это?

С металлом в голосе я сообщила:

– Уже смогла.

Азаза вздрогнула.

– Что?!

– Я ведь говорила про гроб, забыла?

– Расскажи подробнее все, что знаешь! Немедленно!

Я хотела было возмутиться, все же это я к ней явилась с допросом, а выходит наоборот, но она, стопроцентно рехнувшись, выбросила вперед руки и сильно прижала мои ладони своими к крышке стола. Так как стол был вполне габаритным, ей пришлось приподняться, и ее лицо оказалось в аккурат над светящимся шариком. Оно диковинным образом преобразилось. Это было… как будто я столкнулась с чудовищем. В этом необычном свете ее кожа посерела, а белки глаз стали еще белее и вроде бы даже на некоторое время лишились своих… зрачков с радужными оболочками. То есть это были просто белки. Белки глаз, выпученные в мою сторону. Взлохмаченные волосы стали отливать серебром. Я понимала, что это всего лишь нетривиальный спецэффект, ведь не могло ее лицо преобразоваться за долю секунды в физиономию Бабы-яги, но меня реально начало трясти.

Стараясь быть лапидарной, я выложила ей подрагивающим голосом все события минувших дней. То есть все те, которые было необходимо озвучить для последующего сложения их в единую понятную, логичную картинку. Конечно, про ужин, танец и приключение в комнате Валерия я умолчала. Сообщила лишь общие приметы: не ест, не пьет, не спит, ничего не помнит, рассуждает о безобразии бессмертия, о, ну и, конечно, имеет в груди дыру, которой позавидует любой бублик, как я могла забыть. Мой скупой рассказ ее удовлетворил.

Не отпуская моих рук, гадалка, продолжая глядеть на меня одними белками глаз, пустилась в эмоциональный монолог на повышенных тонах, суть которого вызвал в моей душе благоговейный трепет:

– Слушай, Катя. Ты зря не уехала, когда я предупредила тебя. Теперь смотри, что произошло или вот-вот произойдет. Если Диана сумела выждать окончание похорон, дождаться, когда все разойдутся, выкопать и открыть гроб, прочитать молитву и совершить обряд, и если у нее все вышло так, как полагается, и труп действительно восстал из мертвых, то дела наши очень, очень и очень плохи! Да, в книге написано, что память вернется к умершему через сорок дней, но это иллюзия. Даже в книгах бывают ошибки. Я не знаю, почему, может быть, для полного возвращения к жизни нужен определенный человек, определенное место, определенная фаза Луны, расположение звезд, я не знаю… Короче говоря, ни у одного бокора последних веков это не получилось. И у Дианы не могло. Хочешь знать, что же выйдет? А вот что. – Внезапно изменившийся голос Азазы, которым она говорила дальше, вселил леденящий ужас в мою и без того трепещущую душу. Он наполнился какими-то шипящими замогильными нотками, от которых тянуло жилы. – Всего за тринадцать дней восставший из могилы бывший человек пройдет путь от человека к нечеловеку . Сейчас он что-то вроде получеловека, но дальше будет хуже. Он перестанет разговаривать. Он не сможет лежать, сидеть, только бессмысленно слоняться. Он не будет думать, рассуждать, чувствовать. Впрочем, я сомневаюсь, что он чувствует что-либо сейчас. Все, что ты видишь в нем, – иллюзия. Он мертв . И он никогда уже не станет живым. – Помолчав, она добавила: – Как бы тебе ни хотелось.

– Мне?! – воскликнула я, попытавшись вырвать свои руки из плена ее ладоней. – Да с чего вы взяли, что мне этого хочется? – снова перешла я на «вы».

Ответом мне… О, боже!.. Ответом мне был раскат такого ужасающего хохота, что я невежливо вскрикнула, молясь про себя, чтобы она побыстрее замолчала.

Она перестала.

Но белки ее глаз продолжали смотреть в мои зрачки. Неотрывно. Испытующе.

– Катя, его не вернуть, – изрекла она наконец грубым голосом. – Как Бог распорядился, так и должно быть. У него была судьба умереть. А мертвым место среди мертвых. Его нужно упокоить .

– Но как это сделать? – Я все-таки выдернула свои ладони, однако с превеликим усилием. Они разболелись от сильного трения о стол, но иначе их было не высвободить. – По телевизору говорили, нужно затолкать его обратно в гроб, затем гроб заколотить и закопать! Ах, да, и губы зашить к тому же! Но это больше похоже на сюжет для мистического сериала. «Сверхъестественное» там или еще что-то.

Азаза вернулась на свое место – о, слава тебе, ночной горшок! – и, походя уже на ту женщину, которую я успела узнать, совершенно нестрашную, ответила:

– Катя, что бы ни писали в книгах, нельзя оживить любого, первого попавшегося человека. Сколь сильным ни был бы шаман, если человек упокоился, то есть умер своей смертью и совершенно не цеплялся в момент смерти за этот мир, если он уже отправился к праотцам, а не застрял между мирами, вернуть его на эту землю, в виде ли зомби или еще кого, не-ре-аль-но. А тем более, если, по твоим утверждениям, это сумела сделать простая девочка, далекая от магии Вуду, лишившаяся ума из-за потери любимого… Значит, этот любимый оставил здесь что-то.

– Что-то? – заинтересовалась я, придвигаясь поближе и ставя локти на стол. – И что же это может быть?

– Я не знаю, – Азаза легко пожала плечами, будто это вовсе не она пять минут назад чуть не рвала на себе волосы, узнав про потерю книги и возможное пользование его непросвещенными. – Ты же живешь с ним под одной крышей, тебе и судить.

Мне не понравился ее двусмысленный тон.

– К чему вы клоните? У нас ничего не было! Мы живем на разных этажах!

– Ну-ну… Катя, не злись, я веду к тому, что в этом я тебе не советчик. Ты одна сможешь выяснить, что вынудило его душу остаться здесь, цепляясь за существование в таких формах. В любом случае, если все-таки допустить, что Валерий умер, а потом ожил, из этого вытекают следующие обязательные факты: первое – он умер внезапно, он ничего толком не успел понять и почувствовать; второе – у него здесь осталось дело, не завершив которое, ему ну никак не хотелось умирать, и это то, что он еще помнит о себе и о своей жизни первые дни, пока не успел превратиться в ходячее Ничто; третье – он ни за что не узнает своих родных и близких, тех, с кем он жил всю свою сознательную жизнь бок о бок, но он обязательно узнает того, кто лишил его жизни. Но, повторюсь, он не вспомнит, что именно сделал этот человек, потому что: четвертое – зомби никогда не знает, что он мертв. То есть первую неделю не знает, пока это еще получеловек, но когда это уже стопроцентный зомби, то, поверь, ему все равно. Вот и все, что я знаю о них, все, что я помню по рассказам матери и бабушки, – развела она руками, как бы подводя итог. – Я могу добавить, что все, что ты слышала по телевизору, – глупости. Тебе как можно скорее нужно найти то, за чем он явился в этот мир, и выполнить это во что бы то ни стало. Понимаешь? Если что, я помогу.

– Спасибо. У меня вопрос. Ведь эта книга существует очень давно. Для чего вообще делают из мертвецов зомби?

– Ну, как рассказывал бабке прадед, их использовали для самой тяжелой работы. Они не чувствуют усталости, они в пять раз сильнее обыкновенного человека, и их не нужно кормить. Крупные землевладельцы просили местных шаманов за символическую плату сотворить для них десяток таких немых исполнителей для работ на плантациях. Обе стороны оставались довольны, платя шаманам, плантаторы выигрывали много больше в будущем, используя зомби, а колдуны тратили на это, насколько я помню из ритуала, одного петуха. Его кровью выводили известный тебе знак, чаще все же на лбу покойника, просто раньше не хоронили простых рабочих в гробах, их заворачивали в простыни и закапывали прямо так, а бесплатную рабочую силу делали именно из рабочих крестьян, а не из знатных граждан, это понятно.

Петуха ощипывали и давали обглодать диким собакам, кости и перья собирали в белый глиняный горшок. Ставили либо в месте, где захоронен человек, либо на лежанку, где он спал при жизни. Под голову мертвецу клали известную тебе нить с узелками, которые заплетались в процессе начитывания молитвы. Почему их сорок? Не знаю, это число почему-то связывают со смертью, и не только христиане.

– Делать рабочую силу из мертвецов… – сокрушалась я. – Какие омерзительные люди!

– Да.

– Что же происходит с зомби потом? Они так и живут… вечно?

– Хм… Не слышала об этом. В принципе, вечно они жить не могут, потому что тело их состоит из ткани, которая уже к тому моменту начинала разлагаться. Думаю, через некоторое время они просто… рассыпаются.

– Какой ужас! – против воли воскликнула я, закрыв глаза. Воображение с особой жестокостью расписало мне, как прекрасное холодное белое тело Валеры рассыпается, словно карточный домик или замок из песка. Какой неописуемый кошмар! Он заслуживает что-то лучшее, чем это!

– Да, Катя, ужас. Теперь ты понимаешь, что зомби нужно вернуть обратно, в могилу? То есть… образно выражаясь, конечно.

– Как? Как понять, что вернет его в землю?

– Ох… – задумалась Азаза, но тут ее очи вперились в фигурки на столе. – Давай посмотрим.

Ведунья повторила ритуал с молитвой, обращенной не то к костям, не то к высшим силам. Затем бросила их на стол.

Через миг она уставилась на картинку, пожимая плечами:

– Не понимаю, что это…

А вот я вся похолодела изнутри, увидев это. Кости образовали завидно ровный полукруг.

– Зато я понимаю.

Выйдя от гадалки, я прошлась вперед по тропе и замерла возле палатки «Добрый крестьянин», обдумывая все, с чем мне пришлось столкнуться. А столкнуться мне пришлось ни много ни мало с оживлением трупа, который вот-вот превратится непонятно во что, причем он об этом совсем не догадывается. Или догадывается? К чему тогда эти беседы о бессмысленности эликсира бессмертия? О счастье, о вечности? Откуда это печальное: «Помоги мне, Катя»? Но как я могла помочь? То есть как – я знала. Кости выкинули мне ответ. Азаза не поняла, потому что она была не в курсе перипетий с драгоценностями. А я-то увидела сразу: кости изображали ожерелье. Проблема даже была не в том, чтобы найти его, то есть, разумеется, на данный момент это проблема, но я всегда верила в успех того мероприятия, на которое человек отдает все свои силы, и, конечно, если я буду очень стараться, то когда-нибудь отыщу его, возможно скоро. Самым трудным было отнюдь не это. Наисложнейшим было отпустить его. Отпустить обратно, в мир мертвых. По легенде, изложенной Азазой, зомби, выполнив миссию, оставит этот свет. Но наверно, это произойдет лишь в том случае, если он не превратился еще в бессознательную машину. Пока он помнит свое дело, он сможет уйти, выполнив его. Уйти в лучший мир, мир, которому он принадлежит, и, безусловно, для Валеры это будет лучше. Ну а как быть со мной? Что лучше для человека, который тебе небезразличен, не всегда лучше для тебя. Никто с этим не поспорит, особенно чьи-то родители, сталкивающиеся с такой дилеммой постоянно. Дочка хочет на ночную дискотеку, а отец не желает ее отпускать. И оба правы. Только, возможно, посовещавшись, взвесив все «за» и «против», на худой конец, сходив вместе к семейному психологу, они смогут добиться консенсуса. А я не смогу. Мне нужен он здесь. Пускай я не смогу его оживить, пускай он будет мертвый, но он мне нужен. Я не знаю, откуда пришло это внутреннее знание, но я была уверена: без него я уже не смогу. Многие скажут, спятила. Да, так оно и было, я же не скрываю.

Что ж, картинка почти сложилась. Диана влюбилась в мужчину, крутого, взрослого и наверняка не нищего, потому решила, что это Он, тот, кто уготован ей судьбой, и они должны быть вместе всегда. Навечно. А он берет да умирает. Не сам, ему помогли, пустили пулю в грудь, в самое сердце. Здесь начинается интереснейшее. Азаза утверждает, что воскрешенный помнит лишь того, кто его убил. А кого он помнил?

– Мама! – крикнула я, вспугнув двоих покупателей, и посчитала за благо скрыться подальше от палатки. В результате направилась домой.

Но отец не мог убить его. Он собирался вернуть долг, мне ли этого не знать. Что за белиберда? Зачем тогда он просил меня отдать ему то, что было на вокзале, и отыскать ожерелье? Может, он… Нет, я не хочу в это верить. Да, мой отец азартный игрок, но он не мог обмануть собственную дочь!

Вывод: вероятно, Мертвицин помнит отца в связи с неоконченным делом, которое и помогло вернуть его к жизни.

Итак, Диана провела обряд и стала выжидать описанные в книге сорок дней. Оттого при нашей первой встрече она излучала счастье: она верила, что все получится, и любимый к ней вернется живой и невредимый.

Тут я не могла обойтись без всплеска надежды: а вдруг у нее все получилось? Вдруг он станет прежним? Но будет любить уже не ее (а любил ли он ее вообще?), а меня?

Все, две секунды можно себе дать на иллюзии и сантименты, они прошли, возвращаемся с небес на землю. Душа Валеры имеет право на свободу, и я должна помочь ей найти свой путь.

Таким образом, мне необходимо отыскать ожерелье, спрятанное дедом.

Я не заметила, как дошла до дома. Войдя в калитку, дотопала до коттеджа, но успела только достать ключи, как дверь открылась сама – на пороге меня встречал Валера. Белое лицо выражало нечто сродни душевной боли, но точно я не могла сказать, ведь это был Валера, и этим все сказано.

– Где ты была, Катя? – с намеком на заботу спросил он.

– Я… Я… У знакомой. Прости, что сбила тебя, я очень спешила.

Я хотела пройти внутрь и с этой целью прижалась к стеночке, потому что Мертвицин вроде как не собирался сторониться, чтобы пропустить меня, но не успела сделать и шагу, как произошло необычайное: Валера обнял меня и положил свою бравую головушку мне на плечо.

Мы так и стояли, даже не удосужившись закрыть входную дверь, и, что самое интересное, в тот момент я была абсолютно счастлива. Так как я тешу себя мыслью о том, что удачно специализируюсь на метафорах, скажу, что ощущения были, словно я была пингвином Южного полюса, прижимающимся к глыбе льда, или же идеологическим холостяком, обнимающимся с холодильником, как с единственным достойным суррогатом жены. Но… я любила этот холодильник, и никакой горячий мачо был мне в тот момент совсем не нужен. Я отдала бы двадцать таких за одного Валеру – ледяного умершего игрока в карты.

Через пять минут молчания, когда мое левое ухо уже болело от морозного дуновения, как бывает, если ты, решив покрасоваться, выходишь из дому в минус без шапки, демонстрируя свои прелестные длинные ухоженные волосы, он сказал:

– Катя, что-то происходит со мной. Что-то странное.

– Я знаю, – ляпнула я и прикусила язык: не в моих интересах было развивать тему. И уж подавно рассказывать о своей потрясающей осведомленности. Я могла ему растолковать некоторые моменты, но самое главное… Как, как могла я ему сказать, как объяснить, что он уже умер?

– Смотри, сколько я уже здесь?

– Четвертый день.

– Да, четвертый день. Катя, я ничего не ел и не пил за это время.

Я вздрогнула, и одинокая слеза покатилась по щеке. Тут не было неожиданности, в этом его признании, я ведь тоже это замечала, и все-таки в глубине души надеялась, что вдруг он питается ночью, когда я сплю и не слышу, или там еще что-нибудь… А теперь необратимый диагноз «мертв» жестоко подтвердился.

– Ну в состоянии стресса бывает всякое… – лепетала я что-то. – Я никогда не могу есть в день перед экзаменом… а потом отъедаюсь… И у тебя так будет.

– Отчего это? Из-за амнезии?

– Да, наверно.

– Но ведь я… Я… и в уборной не бываю, понимаешь?

– Да, но… Ты же не ешь ничего, это логично. Твои желудок и кишечник отказываются работать. Ты потерпи, это пройдет.

Я уже перестала чувствовать ухо, в которое он дышал своим ледяным дыханием смерти, но я бы ни за что сама не сумела от него оторваться, даже если бы пришлось получить обморожение крайней степени тяжести всех частей тела одновременно.

– Мне кажется, это что-то другое… Есть кое-какие догадки, но я не могу тебе это сказать. Я должен выяснить сам. – Он отстранился и посмотрел мне в глаза затуманенным взором. – Я выйду ночью ненадолго, ты за мной не иди. Хорошо?

– Да, как скажешь. – Я помолчала, обдумывая, стоит ли спросить или нет. Все-таки решилась: – Скажи, ты помнишь человека, которого видел перед тем, как… тебя озарила вспышка?

Его взгляд сделался равнодушным, а я забеспокоилась: куда делась его забота? Я хочу вернуть ее!

– Возможно, – промямлил он с трудом и вдруг добавил: – Я пойду.

– Куда? Зачем? – От мысли, что сейчас придется порвать эту близость тел, это слияние противоположных полюсов, я едва не лишилась рассудка.

– Мне надо.

Он оторвался от меня и отправился на улицу. Куда он пошел, зачем? Он ведь сказал, что уйдет ночью, а сейчас только шесть часов!

Но, постояв у порога с раскрытой дверью, я убедилась, что Валерий далеко уходить вовсе не собирается: он наворачивал неторопливые круги вокруг дома. Он слонялся, будто… зомби.

– Нет! Нет! – Я с грохотом захлопнула дверь и побежала внутрь дома.

Еще прошло недостаточно времени! Он не должен превратиться в бездушного, немыслящего робота! Он должен остаться собой, Валерой!

– Так, не сходи с ума, пожалуйста, не сходи с ума…

Я постояла немного, глубоко дыша, – так учил физрук в школе. Чуть-чуть помогло.

Решив, что неплохо было бы подкрепиться, я вошла в кухню и подогрела себе мертвицинского супчика. Поедая его стряпню и видя его из окошка (Валерий как раз делал двенадцатый круг), думала, конечно же, о нем. О ком еще я могла думать в ту минуту?

Но вот мне пришла мысль, что стоило бы все-таки сперва найти дедово наследство, а потом уже думать, как с ним быть, отдавать кому или себе оставить, а может, просто выбросить.

Нет, шучу, естественно, ни за что я его не выброшу, но общую мысль вы поняли.

Так вот. Единственные зацепки: Валищево, где, по точно установленным данным, жил дед недолгий период времени и по фантазийным предположениям отца спрятал сокровище, и надпись на качелях, где я стопроцентно гуляла вместе с ним, дедом, будучи малюсенькой крохой. Да, второй аргумент может показаться не имеющим права на жизнь, но следует признать: здесь, в этом доме, мое подсознание молчит, а там, на качелях, оно почти сразу же активизировалось. Вот за это и нужно цепляться.

Итак, надпись. «Пелагия Иван… 22». Имена… Что ж, похоже на оставленные координаты. Что тогда осталось на канувшей в Лету дощечке? Возможно, это номер телефона, который заканчивается на 22, и из-за того, что он не уместился, его перенесли на другую строку. Но я ведь не могу перебирать все-все возможные номера, при этом спрашивая не то Пелагею, не то Ивана, не то Ивановых (Иванушкиных, Иванкиных, Иваниных…), не то Ивановичей, короче, нелепость. Так что для меня же выгоднее исходить из того, что цифры относятся не к номеру телефона, а к чему-то иному. Что ж, поскольку я нахожусь в маленьком поселке, где нет даже улиц, только номера домов, можно нафантазировать, что это именно номер дома. Но ведь перед цифрами в этом случае ставится знак «номер», и совершенно невозможно представить, чтобы его отделили на другую строчку. Но вполне вероятно, что писавший спешил.

Итак, версию стоит проверить.

Эх, не нужно себя обманывать. Я просто хочу уйти из дома, чтобы не видеть, как мучается Валера. И дело должно меня немножко отвлечь.

Я накинула джинсовку, так как погода начала потихоньку портиться, и вышла из дома. Может быть, Валерий меня окликнул, но я этого не услышала.

Еще на подходе к старой части поселка меня пронзило ощущение, что я все делаю правильно. Я потрясла головой, но когда ступила на землю, где царствуют протекающие корытца, первый попавшийся старик мне с первого взгляда показался дедом. Я аж вздрогнула от испуга, ведь Геннадий Алексеич давно почил, а тут еще этот пожилой мужчина как будто мне кивнул, но не как кивают в знак приветствия, а как кивает репетитор, когда ребенок называет ему верный ответ. Но, приглядевшись, я поняла, что дядечка мне совсем не знаком, и, выдохнув, пошла себе дальше, решив больше не верить во всякую мистическую чепуху. Вот разберусь с ожившим трупом и завяжу со всем этим, а то уже глюки начали преследовать, так и до дурдома подать рукой.

Дом номер двадцать два отыскался легко, ибо я уже была в этой отдаленной местности, у Азазы, чей отпугивающий тринадцатый домишко располагался неподалеку. В отличие от него, двадцать второй производил более приятное впечатление. Светлый, он словно лучился изнутри и был окружен аурой добра и тепла. Он был выполнен в консервативном стиле: каменный, выбеленный снаружи побелкой, рамы зеленоватого оттенка, крыша из добротной черепицы – такие дома часто попадаются на юге страны, их сдают приезжим, а в этом не теснилось несколько разных семей, сразу было видно, что хозяева здесь живут постоянно и посторонних не пускают, в то же время добрым гостям всегда рады.

Вокруг были разбиты клумбы с красивыми цветами, даже в окнах виднелись цветочные горшки, за ними – нарядные ажурные тюлевые шторки. Да, в старости я бы не отказалась здесь жить.

Я так и стояла напротив дома, любуясь им, слыша внутри голоса, но не собираясь двигаться с места, хотя и не знала, что буду говорить, если меня застанут врасплох. Так и вышло: я услышала, как голос переместился от окна к двери и щелкнул замок.

В открывшемся проеме появился… Кирилл.