Все было, как в тумане. Мне нужно было, наверно, вернуться к дому Кирилла, но голова отказывалась работать, и я пошла домой.

Я ступала, не отрывая глаз от земли у моих ног и опустив плечи. Я всегда считала себя такой умной, сообразительной, наивно полагала, что меня никому не удастся обмануть… И вот своими собственными руками отдала семейные ценности мошеннику. Как я могла так проколоться?

Нет, тут что-то не то. Откуда у этого Хабарова дом в Валищево? Откуда у него мои привычки, мои вкусы, мои интересы? Возможно, моему отцу просто подбросили чужие документы. Но Акунинский сказал, полицейские знали его как Хабарова и долгое время ловили. Что же получается? Что мой отец вел двойную жизнь? По одним документам был Любимовым, моим отцом, работал сантехником в ЖКО, играл в азартные игры, а по другим – был Глебом Хабаровым, разыскиваемым за неоднократное мошенничество преступником областного масштаба? А так бывает? Я ничего не понимаю. Будучи подростком, я часто рассматривала имеющиеся фотографии отца – с их с мамой свадьбы. Да, он был молодой, их было немного, пять или шесть, но там видно его лицо. Мне казалось, что я хорошо его изучила. Потом, не знаю когда, мама выбросила и их. Пару лет назад я снова полезла в дальний отсек запыленного стеллажа, где мы храним, кроме прочего хлама, старые черно-белые фотоснимки, и тех, со свадьбы, уже не обнаружила. На мой вопрос мать сухо ответила: «Выбросила. Зачем они нужны?» Да, это мог быть просто похожий мужчина, но откуда он узнал нашу семейную тайну? Откуда он узнал, что он так сильно похож на отца? Он столько говорил о деде, о себе… Откуда мошеннику это знать? И почему, почему он пьет тот же чай, что и я?..

Поняв, что мне нужна поддержка, я, оказавшись дома, сразу направилась в комнату Валеры.

Он был там и, слава тебе, господи, сидел на кровати. Сидел! Так что еще не все потеряно. Пока он сидит, говорит, думает – он тот же самый, он Валера, он не зомби.

– Помоги мне, помоги мне… – дрожащим голосом прямо с порога начала я, стараясь не разреветься. – Я знаю, ты просил меня о том же, а я пока не смогла тебе помочь, и ты имеешь право отказать мне, но… Мне так нужна твоя помощь!

Мертвицин подскочил с кровати, помог мне усесться и только после этого устроился рядышком.

– Катя, в чем дело? Что стряслось?

Я передала свой разговор со следователем.

– Ты понимаешь? Он хотел всем этим сказать, что тот человек, с которым я провела день под крышей этого дома, – не мой отец, а известный мошенник! Как я могу в это поверить?

Валерий задумался. Ответ меня ошеломил:

– В принципе, такое могло быть. – Ну вот, а я надеялась, он придаст мне уверенности, что у следователя поехала крыша и отец был все-таки отцом. Теперь почему-то именно слова Валерия заставили меня согласиться с Акунинским. – У меня почему-то есть ощущение, что я сталкивался с подобными обманщиками… Ладно, это не важно. Просто подумай, откуда у твоего отца взялись документы на имя… как его там?

– Хабарова Глеба… какого-то. Не помню отчества.

– Ну вот. Откуда? И тем более на него заведено уголовное дело. Верь своему следователю. Иное дело, что тебе трудно, очень трудно и невыносимо больно осознавать то, что тот, кому ты поверила, тебя так жестоко обманул. Причем не просто обманул, он сыграл на твоих не реализовавшихся дочерних чувствах, это очень низко. Я так понял, у тебя и отчима не было?

– Нет. Нас три женщины – мама, бабушка и я.

– Ну вот. Это очень тонкий ход. Уже такая незначительная информация открывает для человека с определенными психолого-аналитическими способностями вариант подступа к тебе, дверь к твоему сердцу. Конечно, этот тип невыносимый подлец. Эх, если бы я знал раньше… Я бы еще там, за игровым столом пристрелил его!

– Ах, Валера, не нужно! – Я уткнулась в его холодную, простреленную грудь и зарыдала. Не знаю, чего в этом было больше – обиды на лжеотца или умиления на заботу и нежность Мертвицина.

Мы немного помолчали, затем он сказал:

– Что же, получается, это все из-за меня?

– То есть? – не поняла я, шмыгая носом. – Что – все?

– Если бы он не проиграл, он бы не стал тебя обманывать. Хотя, подожди… Как ты говоришь, у вас одинаковые привычки?

– Да! – вспомнила я, и мою наивную душу вновь озарил лучик надежды. – Ведь это невозможно, если бы мы были неродными по крови! ДНК не обманешь!

– Эх, конечно, анализ ДНК не обманул бы, а вот молоденькую девчушку, озабоченную отсутствием папы, обмануть проще простого. Но, видимо, пасли тебя очень долго, так что моей вины нет, и это меня немножко успокаивает. Однако тебе от этого не легче.

– Пасли? Как это? – не поняла я. – Что ты хочешь сказать?

– Что я хочу сказать? – Валера потер ямочку на подбородке и продолжил: – Что выяснить твои предпочтения в еде, телепрограммах, книгах, средствах гигиены, твой образ мыслей в определенных жизненных ситуациях проще простого. Но на это требуется чуть больше времени, чем три дня. Значит, этот Хабаров давно планировал ограбление. И это даже не ограбление, ты же сама отдала ему мешочек. Непонятно только, если ты отдала его еще там, на вокзале, на кой черт он потащил тебя в Валищево? – Здесь я, разом перестав плакать, покраснела от стыда. Дело в том, что я рассказала не всю историю. Теперь, несколько смущаясь, я объяснила ему конечную цель псевдородителя – изумрудное ожерелье. – Вот и ответ. Следуя его плану, ты должна была отыскать спрятанное дедом ожерелье и отдать ему, якобы для того, чтобы он сумел отыграться и вернуть тебе уже весь набор целиком. Что ж, лихо придумано.

– Но как, как он мог узнать про драгоценности? Ведь мы свято хранили эту тайну!

– Свято? – усмехнулся Валера. Усмехнулся совсем как живой человек. У меня на душе потеплело. Возможно, еще не все потеряно. Возможно, я смогу его вернуть к жизни. Не для него. Для себя. – Катя, тайны в некоторой степени эфемерны. Знаешь поговорку: «Что знают двое, знает и свинья»? Вот за минувшие два часа ты успела рассказать «свято охраняемую тайну» как минимум двоим – следователю и мне. Причем я – вообще человек посторонний. Сечешь? Представь себе, за столько лет сколько раз ты, или мама, или бабушка могли проговориться. Мог проговориться и твой настоящий отец, если он жив, конечно, и если он знает об этом. И дед твой мог. А для профессионального разводилы это вообще проще пареной репы выяснить. Любую тайну.

– То есть этот тип следил за мной, подслушивал разговоры с подругами, обходными путями опрашивал кого-то, кто располагает обо мне информацией… Так что ли?

– Более-менее так.

– Боже! – Я вскочила. – Что за свинья! Я не верю в это! Но ведь он похож на моего отца!

– Ты ведь его никогда не видела! – логично возразил Мертвицин.

– Были фотографии… Немного, и все же. Правда, он там молодой.

– Вот видишь! Мы часто видим то, что хотим видеть. Он знал, ты больше будешь опираться на желаемое, чем на рациональное.

Кровь бросилась мне в лицо, я закричала:

– Но откуда он мог знать, что я не знаю, как выглядит мой отец?! Откуда он мог знать, что мать выбросила все его фотографии? Я не верю! Не верю в это!

– Тише, тише… Он выяснил это так же, как и все остальное. Эх, как жалко, что я ничего не помню… Я мог бы помочь тебе, вспомнить, о чем мы с ним говорили, когда встречались за одним столом… Быть может, я видел его только раз, но мне кажется, что мы с ним играли частенько, не знаю почему. Я во всем стал сомневаться, я уже не могу верить сам себе, – с горечью сообщил он.

Мы замолкли и посмотрели друг на друга. Наши лица выражали сострадание. Мы жалели друг друга, и мы жалели самих себя. Мы были сейчас одним целым, и наши проблемы были общими проблемами, одними на двоих.

Одновременно мы сделали шаг навстречу друг другу и слились в объятиях.

– Что же это творится? – прошептала я в его ухо, ощущая такой желанный, такой уже родной холод его тела. – Что мы делаем?

– Это не наша вина, – ответил он мне тоже шепотом.

Мы так и стояли, соединившись, готовые вот-вот перейти к более непристойным действиям, как тут из сумки, брошенной на кровать, на которой спал Валерий, тренькнула гитара – это пришло SМS-сообщение.

– Я сейчас, – сказала я, вырываясь из его объятий.

– Нет-нет! – Он только сильнее прижал меня к себе, не желая отпускать.

– Я быстро! Только прочту, что там. Вдруг что-то срочное?

Он все-таки разжал руки, недовольно проворчав:

– Надеюсь, это не малец?

Целых десять секунд, в течение которых я достигла кровати, расстегнула сумку и выудила мобильный, до меня доходил смысл сказанного.

– Ты имеешь в виду Кирилла? Перестань называть его так! Мне это не нравится! – Мне вдруг пришло в голову, что около часа назад я говорила то же самое именно Кириллу про Валерия. Эти мужики меня с ума сведут своей ревностью!

Я вошла в меню и про себя матюгнула мысль, которая имеет обыкновение материализоваться в те моменты, когда ее никто об этом не просит. Нет, сообщение было не от Кирилла – от Жени. В двух словах он выказывал желание помириться. Прочитав послание, я ощутила себя прямо-таки дрянью. В то время, как мой парень страдает из-за нашей ссоры, думает обо мне и решается все же на написание эсэмэски, я милуюсь с симпатичным трупом. Дурдом какой-то!

Валера предпринял попытку вновь заключить меня в объятия, но я увернулась.

– В чем дело? – Я отвела глаза. – Я угадал, это он?

– Да, это он, но не тот, о котором ты думаешь.

– О, вижу, у меня много соперников… – опечалился новостью Мертвицин и вздохнул.

– Больше, чем ты можешь вообразить! – вышедши из себя, воскликнула я, не понимая зачем, и выбежала из комнаты.

Поднявшись к себе, разрыдалась. Боже, что я делаю? Зачем я это делаю? И что я собираюсь делать дальше? Я не понимаю, я ничего не понимаю! У меня есть парень, я его люблю, главное его достоинство – он живой, зачем мне какой-то мертвый Валера?

В то же время я осознавала, что изменю себе, если не разгадаю его тайну до конца. Меня сгубила страсть к расследованиям и загадкам. Но ведь, помогая ему, я не обязана крутить с ним роман! А я, к несчастью, хотела этого – вот что убивало больше всего. Я не знаю, кто он и откуда. Кого он любит и ненавидит, кто его родители и друзья, какую он ведет жизнь, где живет, откуда пришел и куда уйдет. Самое интересное, что он сам ничего этого не знал. Я знаю только то, что на местном кладбище в свежую могилу воткнута табличка с его фотографией и именем. Самое интересное, что он-то этого не знает. Еще я знаю то, что мне нужно найти ожерелье, спрятанное дедом. И что оно как-то связано с Кириллом, моим милым, нежным другом. Самое интересное, что Валера, не зная всего выше перечисленного, твердо знает лишь то, что, отыскав ожерелье, я ему его отдам. А я знаю, что он это знает. Вот такие у нас пироги с пряниками.

– Быстрее бы, быстрее отыскать, отдать и уехать. Уехать обратно, зажить привычной жизнью, помириться со всеми, выйти замуж за Женьку и больше никогда не видеть Валеру… Быстрее бы…

Но, только подумав об этом, о том, что больше его не увижу, я зарыдала еще сильнее.

Больше часа пролежав на кровати, тупо глядя в потолок, я случайно обратила лицо к часам и поняла, что уже десять, а я сегодня практически ничего не ела, не считая вермишелевого супа. Потянувшись было к сумке, где лежала подаренная Кирюхой шоколадка, я передумала и, поднявшись, направилась вниз, в кухню, чтобы полноценно поужинать.

Так, что у нас там? Ого, Мертвицин нажарил картошечки, чудо, а не мужчина! Обрадованная, я сварила пару сосисок и, разогрев сковороду, получила очень дельный поздний ужин.

Потом я отправилась в ванную и совершила абсолютно непостижимую вещь – не стала запирать дверь. На что я надеялась? Что он придет ко мне потереть спинку? И все остальные части тела? Что он разденется, и мы вместе примем душ, как пара воркующих голубков? Так или иначе, ничего не произошло. Я спокойно вымыла тело под упругими струями воды, почистила зубы электрической щеткой, смыла косметику и легла спать.

Я долго ворочалась, размышляя над этой таинственной связью между домом Кирилла, его прабабушкой и дедовым секретным хранилищем и уже почти пришла к тому, что надпись на качелях сделал сам Кирилл, когда был маленьким (допустим, познакомился с ребятами, они вместе играли, тут ему срочно понадобилось уйти, и он оставил для них свои координаты), как тут некое несоответствие, совершенно не относящееся к тому, о чем я до этого думала, взорвало мой мозг. Просто я вдруг отчетливо поняла, что Валера не мог не прийти . Там, в ванной… И сейчас, здесь. Стало быть… Что? Его нет? Но я ведь не слышала, чтобы хлопнула входная дверь.

Я поднялась с кровати и спустилась с лестницы, прошла до его комнаты и неожиданно постучалась, хотя раньше входила по-свойски. Никто не отозвался. Тогда я без зазрений совести толкнула дверь и вошла.

Внезапно меня пронзил страх, что Валерий все-таки здесь и он расценит мое появление как нечто другое, чем это было на самом деле. Страшнее было то, что я, наверно, не смогла бы сопротивляться и тоже сделала бы вид, что за этим и пришла.

Быть может, я за этим и пришла? Быть может, я втайне надеялась, что он здесь?

Как бы то ни было, в комнате его не было. Его не было во всем доме. Дверь он за собой закрыл, но у меня имелись запасные ключи, и это очень хорошо: выйти-то я могла, но все же не хотелось оставлять дом не запертым.

«Зачем? Зачем я иду?» – мучилась я вопросом, выходя на дорогу. Удивительно, но не стоял вопрос «куда». Я чувствовала каким-то внутренним чутьем: Мертвицин сейчас на кладбище. И я боялась даже думать о том, как он станет реагировать на то, что увидит за оградой. Вдруг в мою голову закрался дикий испуг за него: а что, если потрясение оказалось настолько сильным, что… Что? Я не могла, мне было невыносимо думать дальше о том, что могло с ним случиться там, на кладбище, возле его собственной могилы с выкопанным гробом. Но стоит признать, если он ушел еще до того, как я села ужинать, то его уже нет довольно долго. Ужасно долго.

Ступив на мост, под которым я и купалась, выйдя с кладбища, и на котором был пойман убийца лжепапаши, я заметила впереди луч света, движущийся в моем направлении. Это был не автомобиль, потому я замерла на месте. Через полторы минуты источник света приблизился достаточно, чтобы его разглядеть: им оказался фонарик в руке Валеры. Сам он был весь перепачкан землей (опять мне стирать придется), плечи понуро опущены, ноги еле передвигаются – совсем как я тогда.

– Валера! – не удержавшись, крикнула я.

Заметив меня на пути своего фонаря, он зашагал быстрее, и я, наконец, смогла увидеть его лицо.

Его лицо… Лицо… Оно было исполнено такой боли, что я не могла не броситься к нему в объятья, чтобы пожалеть.

– Как же это, Катя? Как это возможно? – взывал он ко мне, опустив голову на мое плечо, совсем как недавно. С одной стороны, я была невыносимо счастлива, что момент единения наших тел и душ повторился, и я могла гладить его по длинным черным волосам и шептать успокаивающие слова на ушко, с другой же, мне было дико больно за него, его боль стала и моей болью, я была за него ответственна, я должна была помочь, но сердце разрывалось, мешая сосредоточиться на способе решения этой проблемы. Поэтому я просто гладила его, бормоча:

– Я понимаю, тебе больно, я чувствую, как тебе больно, но мы должны справиться с этим. Знай, что я всеми силами пытаюсь перетянуть на себя твою боль. Знаешь, ведь у меня дар, я это умею. Ты только дай мне время, и я смогу все исправить, я смогу вернуть тебя туда, где тебе будет хорошо.

– Разве есть такое место? – отвечал он мне. – Разве теперь мне может быть где-то хорошо?

– Да, конечно. Ты только верь мне, и я помогу тебе попасть туда.

– Куда, Катя? – Он поднял свое лицо, и я… О боже!.. Я увидела у него слезы. Зомби тоже плачут? Насколько мне известно, нет. Они же лишены чувств. Значит… Значит, он не зомби? Значит, он излечился, он стал человеком? Или просто еще не успел перевоплотиться в нечеловека? А может, мне удастся вернуть его? Разбудить в нем чувства – вот что я должна сделать. – Куда? На… небо?

Он спросил это так испуганно, что я не поверила своим ушам. В первую нашу встречу это был самоуверенный, насмешливый, строгий и даже, можно сказать, жестокосердный человек. Теперь это маленький ребенок, боящийся неизвестности, боящийся конца. В другую секунду мне это уже не показалось странным. Как бы вы, читатель, среагировали, узнав, что вы мертвы? Попав на кладбище и увидев там свою могилу, с венками и памятником, но выкопанным гробом, в котором пусто? Возможно, вы сейчас читаете эту замечательную книгу и совсем не думаете, даже одной своей извилиной не допускаете подозрений относительно того, что вас уже нет. А вдруг это не так?

Я глубоко вдохнула и решила задержать дыхание до тех пор, пока не пойму, что мне действительно жизненно необходим кислород. Просто в тот миг мне показалось, что я, может статься, тоже мертва, совсем как любимое мною создание, прижимающееся ко мне своим холодным, забывшим о тепле бегущей по жилам крови телом.

Я выдержала лишь минуту. После этого начала жадно глотать воздух. Что ж, вынуждена признать, что я пока жива. Уж не смею утверждать, к добру это или наоборот.

– Катя, – отстранив лицо от моего плеча, сказал Валерий, глядя мне в глаза. – Ты видела, что там?

Не имело смысла врать, потому я сообщила:

– Да, видела. Я сожалею, – зачем-то прибавила.

– Я тоже, – сказал он с какой-то странной усмешкой, печальной, но ироничной. – Что мне делать?

– Для начала уйти с моста. Вдруг какой-нибудь ночной гонщик вздумает тут покататься, и вместо одного мертвеца станет двое.

– Не смешно, – насупился Мертвицин, но тут же простил мне эту глупую шутку.

– Извини, я, когда нервничаю, болтаю глупости.

– Да, я понял.

– Пойдем?

– Куда?

– Домой.

– У меня нет дома.

– Теперь есть.

Его устроил этот ответ, и мы медленно, под ручку, осторожно ступая по высвеченному фонариком пути, добрались до дома.

Мертвицин, включив свет, приблизился к большому зеркалу. Глядя на свое отражение, спросил такое, что меня пробрало до костей:

– Катя… Меня ведь нет?

Я долго не могла ответить.

– Посмотри, – обретя дар речи, кивнула я на зеркало. – Ты есть.

Он уперся руками в раму и прислонил лоб к зеркальной поверхности.

– Я есть, но в то же время меня нет. Забавно, – грустно хмыкнул он. – Старик Шекли бы порадовался такому повороту.

– Шекли писал юмористическую фантастику, а здесь суровая реальность, – не согласилась я, покачав головой. Подошла поближе и стала гладить его по сильной широкой спине – это все, что я сейчас могла для него сделать.

– Но разве такое может случиться в реальности?! – воскликнул он нервозно.

– Да. – Я набрала в грудь побольше воздуха и выпалила: – Ты слышал что-нибудь о магии Вуду?

Валерий громко вздохнул и медленно повернулся ко мне.

– Ладно, рассказывай все, что знаешь, – требовательно сказал он с таким авторитетом, что я не могла противиться, хоть мне до жути не хотелось рассказывать.

– Ты, конечно, не помнишь, но при жизни… хм, – осеклась я, – при той, другой жизни у тебя была девушка Диана. Она и решилась на этот обряд, выкрав книгу у колдуньи.

– У колдуньи? У какой колдуньи? – раздраженно спросил он, как бывает, если вы не понимаете из беседы того, что вам жизненно необходимо понять.

Я переступила с ноги на ногу и сложила руки на груди.

– Я была у нее. Обычная ведьма, гордо именующая себя ясновидящей, – позволила я себе колкость в адрес Азазы. – Ее предок занимался воскрешением мертвых и деланием из них послушных рабов – зомби. У нее сохранилась книга.

– Понятно… И что же, эта баба выкрала книгу и… оживила меня? Этого не может быть!

– Ну… выходит, что так.

Я схватилась за горло. Этот разговор давался мне бог знает как нелегко, возникало ощущение, словно что-то душит меня изнутри, не давая произносить того, что я не хотела, не могла и не имела права произносить.

– Что она еще сказала? – строго спросил Валерий, точно я была в чем-то виновата.

Я не стала сыпать упреками, понимая, как ему нелегко. Я бы тоже не поверила во все это, услышав эту историю от третьих лиц.

– Она сказала, что тебе ни в коем случае нельзя было узнать то, что ты узнал. Еще она сказала, что через пару дней ты превратишься в… это бесчувственное существо из передачи. Помнишь, мы смотрели?

– Да, но мне все это казалось чушью!

– Да, мне тоже…

Мы постояли посреди коридора молча.

– Ты говорила, что поможешь мне. – Пауза. Может, он ждал, что я скажу «да» или хотя бы кивну? Ни того ни другого я не сделала. – Как? Как ты собиралась помочь?

– Извини, но это мое дело.

Я думала, он будет ругаться, но он не стал. Только робко поинтересовался:

– Ты уверена, что получится? Гарантии есть?

Я испуганно воззрилась в его туманные глаза. Против воли мой подбородок затрясся. Я должна была ответить правду.

– Нет. Никаких.

– Значит, я… Может быть, я не выживу? Я останусь… ничем?

Со стороны это могло показаться комедией или диалогом сумасшедших. В тот час мне казалось это трагедией.

– Может быть, – вымолвила я с большим трудом.

От мысли, что Валера может рассыпаться, как прах, мне стало ужасно страшно. Я поняла, что сделала бы что угодно, чтобы его спасти. Но средств не было. Или были? Если вернуться на этот свет ему помогло неоконченное дело, то вдруг остаться здесь ему поможет любовь?

– Помнишь, мы говорили о счастье? – спросил любимый, глядя на меня печальными глазами, в уголках которых спрятались остатки слез.

– Да.

– Странно, но смысл этого слова окончательно понимаешь, когда уже ничего нельзя вернуть. Когда переходишь черту. Когда все заканчивается. Вот теперь я понял, что такое счастье.

– И что же?

Он смотрел в мои глаза, а я – в его.

Сказал тихо:

– Счастье – когда перед тем, как уйти навсегда, ты успеваешь проститься.

Слезы покатились по моим щекам, через пару секунд – по его. Дотоле белая маска приобрела живые черты. Отныне это было истинное лицо. Живущее, чувствующее, любящее.

Мы оба хотели проститься. Еще давно, с самого первого дня. И мы простились. Это было долгое сладострастное и болезненное прощание огня и льда.