Я проснулась одна, на постели отца, который никогда не был моим отцом. Валеры рядом не было. Я потянулась, посмотрела на часы – они показывали без четверти одиннадцать – и встала. Собрала валяющиеся тут и там предметы одежды, напялила их на себя и удалилась из комнаты в поисках ненаглядного.

Возлюбленный ошивался на кухне, готовя мне завтрак. Я счастливо рассмеялась и сказала:

– По-моему, я втюрилась.

– А? – обернулся он. – С добрым утром, солнышко. Что ты говоришь?

Я почувствовала неприятный укол: эта ситуация дико напомнила мне случай с Кириллом у реки. Он признался мне в своей влюбленности, а я не расслышала, занятая своими мыслями. Теперь все повторилось с точностью до наоборот. Но я не стану убегать и обижаться.

– С добрым утром, ранняя пташка!

– А-а, – решил он, что я повторила. – Я такой, я всегда рано встаю. – Подумав, добавил: – Мне кажется. Настаивать не стану, твердо знаю только ту информацию, что значится на моем надгробии. – Он говорил настолько бодро, что мне стало за него по-настоящему страшно, но виду я не подала. Просто подошла и обняла сзади. – Ничего, зато теперь я хоть знаю точную дату своего рождения. Не поверишь, но я этого не помнил! – Он снял с доски овалы копченой колбасы и разложил на два кусочка белого хлеба. – Мне уже тридцать два, подумать только… Чай сама нальешь?

– Налью, спасибо, – улыбнулась я.

Итак, ему тридцать два. А мне всего двадцать один. Ну это ничего, совсем скоро я его догоню, он же не будет стареть. Или будет? Блин, эти зомби такие малопознанные, учиться придется на своих ошибках, а я, как умная, привыкла на чужих. Что поделать, может, я еще и прикладную энциклопедию выпущу, «Ручные зомби» там или «Как выйти замуж за мертвеца».

– Посиди со мной, – попросила я, садясь за стол.

– Конечно.

Валерий был в одежде убитого Хабарова, того самого, которого я пару суток принимала за отца, и ввиду этого я, разумеется, ничего не имела против мертвицинской наглости. Не в грязном же ему ходить, в самом деле. А то когда я еще постираю… Синяя футболка очень ему шла. Руки были сильными, тоже бледными, но все же не такими, как лицо. Повторюсь, теперь уже землистость симпатичной физиономии не вызывала такого дикого, загробного ужаса, как раньше, потому что в ней чувствовалась капелька жизни.

Я жевала бутерброды, запивая зеленым жасминовым чаем, а возлюбленный втолковывал мне, что это была первая ночь, когда он заснул спокойно и спал, ни разу не проснувшись. Я благодарно улыбалась и кивала, рискуя подавиться завтраком и думая о том, как же жалко, что я сама не проснулась ни разу, так хотелось бы увидеть его безмятежно спящим и одарить осторожным, но поистине любящим поцелуем, чтобы ему еще слаще спалось, но вдруг ко мне явилась мысль такая, что я все же подавилась.

А ведь я вправду ни разу не видела его спящим! Я засыпаю – он еще не спит, я просыпаюсь – он уже проснулся. Только один раз, в ту ночь, когда я пошла любоваться его раной, но, как оказалось, он и не спал, лишь притворялся.

Мне сделалось плохо. Не обманывает ли он меня, чтобы избавить от этой боли? Чтобы вселить в меня надежду, что все можно исправить? Заметьте, ложную надежду.

– В чем дело? Колбаса протухла? – Валерочка заботливо стучал меня по спине, способствуя откашливанию.

– Нет, с колбасой все в порядке, она достаточно свежая.

– Слушай, Кать, я все думал об этом деле… Не нравится мне эта цыганка.

– Какая цыганка? – удивилась я. На ум мне шла только Эсмеральда из «Собора Парижской Богоматери» Гюго.

– Ну эта… ведьма-то.

– Ах, она вроде мулатка.

– Черт знает что… – буркнул он. – Как ты о ней узнала? Ну в смысле… как вышла на ее след? Не просто ведь так. Я понимаю, ты хотела разобраться?

– Да, хотела, – опустила я глазки, отставляя опустевшую чашку.

– Но почему? Мы же сначала не слишком поладили?

В его голосе слышалось неподдельное любопытство. Это вновь вселило в меня радость. Любопытство – самая натурально человеческая черта.

– Да, но я обожаю распутывать таинственные истории.

– Ясненько. – Валера поднялся и подлил мне заварку в чашку, потом потянулся за чайником. – Ну и давай по порядку.

– Что? А, ну это… В общем, Азаза…

– Чего-чего?

– Это ее имя, ведьмы той. Вот, она сама пришла к моему дому, я углядела ее из окна и вышла, чтобы разузнать, чего это она околачивается битый час возле моей калитки.

– Ты осмелилась выйти и поговорить с какой-то сумасшедшей, что стояла перед твоим окном? – упрекнули меня в опрометчивости. Кстати, правильно сделали. – Ты в своем уме? Надо было запереться на все замки.

– Ну я такая, я всегда в пекло лезу… Спасибо, – поблагодарила я за обновленный чай и сделала успокаивающий глоток, чтобы продолжить. – Так вот, она стала трепать мне о какой-то беде, что меня ждет, бла-бла-бла и прочее в том же духе. Я ее отослала, а потом Кирилл познакомил меня с Дианой. То есть не потом, а за пару часов до этого, но суть не в том. Короче, Диана позвала нас в гости, и там, у нее в комнате, я увидала эту долбаную книгу про воскрешение.

– Диана? Ну и имечко, – зло хмыкнул Валера.

– Сам себе нашел такую, – поддела я.

– Ну не знаю. Пойти, что ль, посмотреть на нее, что это за Диана такая… – Мертвицин говорил будто сам себе, но при этом одним глазом не забывал на меня поглядывать.

– Я тебе пойду! – возмутилась я. Мысленно отругала себя на чем свет стоит за ничем не прикрытую ревность (которой от меня и дожидались, то есть умышленно спровоцировали, а я, дуреха такая, поддалась) и сказала спокойнее: – Там смотреть не на что. Она далеко не красавица, из всех достоинств – только коса до попы.

– О, я люблю косы! Особенно до попы, – причмокнул он самым отвратительным образом.

– Ща огребешь! – схватила я с полки тарелку и замахнулась ею, делая вид, что вот-вот пущу ее в лоб Мертвицину, но он не сильно испугался, в смысле что никаких рефлекторных движений по самообороне не было: ни моргнувших или испуганно выпученных глаз, ни поднятых к голове для защиты рук – ничего, он просто шутливо ответил:

– Ладно-ладно, шучу я, шучу! Положи орудие смертоубийства, пожалуйста.

Я примирительно возвратила тарелку на ее законное место и устроила ладони на столе, продолжая рассказ:

– Затем я выяснила, где живет прорицательница, и направилась к ней в гости, на сеанс. Ну она и объяснила, что и как, – сухонько резюмировала я, не желая подробно освещать нашу с Азазой беседу.

Валерий задумался, затем задал болезненный вопрос:

– А она ничего не говорила по поводу того, почему я ничего не помню? И как вернуть мне память?

В его глазах была надежда, а я лишь смогла от грусти и жалости к нему вновь опустить взгляд.

Закашлявшись и отпив еще пару глотков, так как горло пересохло, я с горем пополам сообщила:

– По ее мнению, ты способен узнать только того, кто тебя… в тебя стрелял, – не смогла я выговорить «убил». Ну согласитесь, это глупость и очумелая невероятность: ты говоришь с человеком, периодически вставляя в диалог такие изречения, как: «тебя оживила…», «тебя убил…», «твоя могила…», «после того, как ты умер…». Это почти неподвластно уму, но нужно как-то с этим мириться. – Ни родных, ни знакомых, что у тебя были, ты, по ее мнению, не узнаешь.

Валера нахмурился и обхватил ладонями лицо.

Из-за того, что губы были прижаты к рукам, его фраза прозвучала не очень внятно:

– Я как заново рожденный… Ты считаешь, ей можно верить?

– Азазе? – Я на минуту задумалась. – Не знаю, – пожала я плечами. – Она казалась крайне заинтересованной в этой истории. Наверно, потому что это связано с ее предком и воровством в ее салоне. А вообще… – Я вспомнила минуту, когда ее лицо зловещим образом освещалось снизу сверхъестественным светом магического шара, когда ее сильные руки до боли крепко держали мои ладони на крышке стола, а вмиг охрипший голос говорил такие ужасные вещи, что хотелось поскорее убежать оттуда, не побоявшись прослыть заправской трусихой, и заявила: – Вообще временами она выглядела как злобная фанатичка.

– Офигеть можно… – простонал Валера. Я была с ним солидарна. – Я вот думал… А что, если эта моя болезнь настолько прогрессировала, что и вызвала потерю памяти? А твоя Азазель – или как ее – с ее пропавшей книгой просто спятила?

Я бы хотела с ним согласиться, но не могла: а как же могила с его именем? А как же оплакивающая его девушка и украденная книга на дальней полке стеллажа? А как же ледяные конечности? Ну да, последнее – это может быть одним из симптомов этой неизвестной науке страшной и загадочной болезни, но как же то, что он ничего не ест и не пьет? И не спит?..

– Короче, ладно, – возлюбленный легонько хлопнул ладонью по столу и поднялся. – Ты живи здесь, ищи свои несметные богатства, оставленные дедушкой Крезом в наследство, а я пойду… пойду.

– Ага, – машинально отозвалась я и только, когда уже Мертвицин вышел за пределы кухни в коридор, за секунду сорвалась с места, уронив табуретку, и, догнав его, ухватила за рукав футболки. – Ты что, с ума сошел? Куда ты уходишь, зачем? – слезно вопрошала я. Хоть я и говорила «с ума сошел», но была уверена: если кто из нас и съехал с катушек, то это точно я. Об этом упорно твердит мое небезупречное поведение в последние дни.

Он мягко посмотрел на меня, поднял руку и погладил мои волосы. Их как будто обдало холодным воздухом.

– Катя, я не могу остаться. Мы ведь простились с тобой, забыла?

– Но как же… как же это… Нет! Ты не можешь уйти! – Я чувствовала, что вот-вот разрыдаюсь.

– Солнышко, я не могу быть с тобой. Я вообще ни с кем быть не могу! – горько проговорил он. – Я не знаю, кто я. Я болен, я не человек, я что-то с чем-то. Я не знаю, откуда я и чего мне ждать от судьбы. А ты должна быть с кем-то… – он долго пытался подобрать слово. – Нормальным. Я принесу тебе только страдания, неприятности и… непонятности. Точнее, головную боль, оттого что все непонятно. Что-то я не то говорю… – добавил он совсем тихо и аккуратно отстранился.

Я преградила ему путь и твердо проговорила:

– Ты останешься здесь и точка! По крайней мере, до тех пор, пока я все не выясню. Ну куда тебе спешить? Тебе некуда идти! Подумай! – Он не сдавался – об этом говорило выражение его лица и поза. – Я же обещала тебе помочь! Не заставляй меня быть обманщицей, нарушительницей данного слова, как там у вас… грязной свиньей! – выговорила я в полной истерии и тут же умолкла, ожидая, что же будет дальше.

Его лицо немножко, но все же переменилось.

– Ты что! Не называй себя так!

– Ты делаешь меня такой! – подливала я масла в огонь. – Сделаешь, если уйдешь!

Он почти сдался. Плечи опустились, взгляд блуждал по стенам, не останавливаясь более на мне.

– Ну Катенька… Я хочу, чтобы ты была счастливой. А со мной ты не будешь. У тебя же есть этот… как его… младенец.

– Почему это младенец? – по обычаю возмутилась я.

– Потому что он маленький. Но я не об этом. Я видел в окно пару раз, как он смотрел на тебя. У него правда есть чувства.

– А у тебя? – помимо воли, с губ сорвался вопрос. – У тебя они есть?

– Это не изменит того, что…

– Это изменит все! – в состоянии, близком к эйфории, выкрикнула я. Это только я так быстро перехожу от состояния крайней паники к полнейшему экстазу, или все женщины такие? – Ответь же!

Он по-прежнему не глядел мне в лицо, потому я взяла его за подбородок и заставила это делать.

– Да. Да, у меня тоже есть к тебе чувства, – ответил он, вернувшись к своему излюбленному безэмоциональному тону.

Но мне было все равно, как это было сказано. Главное, что это было сказано.

– Так ты любишь меня? – рискнула я уточнить.

Он кивнул и для убедительности уверенно повторил ответ словами:

– Да, люблю.

– Ах! – Я воздела глаза к потолку и мысленно поблагодарила Бога. Затем бросилась ему на шею с воплями: – Ты останешься? Ты ведь останешься, да? Ну скажи же, скажи, что ты останешься!

– Я не хочу врать тебе. Я пока не знаю ответа на твой вопрос. Но сегодня я останусь. – Он приблизил губы к моему уху и зашептал: – Мне надо насытиться тобой. Иначе мне страшно будет уйти.

Я в свою очередь шепнула:

– Я сделаю все, чтобы ни за день, ни за год, ни за вечность ты не смог бы мной насытиться! Я никогда тебе не наскучу, обещаю!

С этим я чмокнула его в ямочку на подбородке и опрометью выскочила из дома. Сегодня Валерий уж точно никуда не уйдет, раз обещал, стало быть, у меня есть как минимум один день, чтобы найти ожерелье. Похоже, только оно сможет пролить свет на эти события, дать какой-то исход. Проблемы с поисками уже не было: я знала или приблизительно знала, где его найти.

Мы с Кириллом встретились по дороге. Я бежала к его дому, боясь сбиться с пути и моля свои ноги двигаться быстрее, а он шел в прямо противоположном направлении – к моему дому, не спеша, чему-то улыбаясь, каким-то своим тайным, но сладким мыслям. Вследствие этого он даже не сразу меня заметил.

– Привет! – помахала я рукой, подбегая. Стоит ли говорить, что встретились мы аккурат напротив поляны, в дальнем конце которой расположился привлекший мое внимание в одну из прогулок в эту часть поселка сарай.

– О, привет! Бегом занялась на старости лет? – подколол меня Кирюха и одарил коротким поцелуем в губы.

Я слегка удивилась, не зная, как к этому отнестись, но вспомнила, что наша последняя встреча этим и закончилась: я страстно целовала его в благодарность за стихотворение. Что поделать, стихи мне посвящали редко. В любви признавались частенько (вот только сейчас, пару минут назад, например), подарками забрасывали, один раз даже пели серенаду (это Женька). Но творческими способностями почему-то моих поклонников Бог не награждал. Так что ругать оставалось саму себя: имея в городе парня, я здесь играю в любовь аж еще с двумя мужиками. Подруга Юлька, закоренелая скромница, прибила бы меня на месте, а лучше – сожгла бы на священном костре инквизиции за похотливость, как в древности.

Его слова о моей якобы старости, с одной стороны, были произнесены в шутку, ради потехи, с другой же, напомнили мне слова Валерия, и я спросила:

– Кирюш, а сколько тебе лет?

Он обалдел.

– Да ты что? Я же пошутил!

– Я поняла! Просто ответь, мне интересно.

– Значит, все-таки берешь меня в мужья, коли интересуешься возрастом?

– А как же? – подмигнула я. – А то придем в загс, а окажется, что ты несовершеннолетний. Тогда меня прямо оттуда заберут в каталажку на долгие годы!

Он посмеялся. При этом его веснушки еще сильнее проступили на лице. Это выглядело как-то умилительно, и я заулыбалась.

– Нет, не заберут. За свои поступки я отвечаю, мне уже девятнадцать!

Улыбка медленно сползла с моего лица.

– Девятнадцать?! – переспросила я в ужасе. Блин, прав был Валера. – Я надеялась, что ты хотя бы не моложе меня.

– А тебе сколько?

– А на сколько выгляжу? – снова перешла я на игривый тон и взяла его под локоток. Но пошли мы не дальше по тропе, к его дому, а свернули на ту самую поляну. Точнее, я свернула, а Кирилл был всего лишь ведомым.

– Ну-у… Больше сорока не дам!

Мы засмеялись.

– Нет, ну правда! – заупрямилась во мне кокетка. Все-таки интересно, что о тебе люди думают, вот просто так впервые встретив на улице.

– Если серьезно, то… тридцать девять! – Я отвесила ему подзатыльник – нужно чувствовать момент, когда игры стоит прекращать. – Ну хорошо, мне кажется, двадцать.

– Двадцать один, – кивнула я. – Исполнилось лишь пять дней назад, так что ты почти угадал. – Тут до меня дошло. – То есть ты знал, что ты моложе меня?

– Ой, подумаешь год!

– Два! Считать не умеешь!

– Ой, подумаешь два!

– Женщина должна быть моложе.

– Это всего лишь дурацкий стереотип. Твой предыдущий парень на сколько старше был? – неожиданно полюбопытствовал он.

Мы дошли до сарая и остановились. Я ответила:

– Мы ровесники.

– Ты так грустно это сказала… Ты по нему скучаешь?

– Что? – удивилась я. – Не знаю… – Мне захотелось переменить тему, потому что от воспоминания о Женьке, уж не знаю с какого перепуга, резко защемило сердце. – Ты не в курсе, что это за дом?

– Дом? Который? – Кирилл завертел головой по сторонам, пытаясь отыскать глазами то, что можно причислить к категории «дом».

– Да вот этот! На тебя смотрит! – ткнула я пальцем в сарай, который был всего в трех шагах от нас.

– Этот?! – У Кирилла чуть глаза не выползли наружу, чтобы убежать куда-нибудь подальше, желательно вылететь в Космос, лишь бы не лицезреть данное, с позволения сказать, строение. – Это не дом, это я не знаю что! Кошмар какой-то. Дикость. Зачем тебе?

– Просто интересно. Ты здесь часто бываешь, вот и спрашиваю.

– Ну я видел его издалека. Кажется, его пару раз поджигали, не находишь?

– Нахожу, – хмуро усмехнулась я. Моя усмешка относилась к тому, что я понимала: с его стороны, мой интерес выглядит нездоровым. Я и сама так считала. Но чем-то он волновал меня, этот сарай. – Ладно, пошли. – Я спешила увести его отсюда, вспомнив, что на качелях значится имя сестры его прабабки и номер дома. Это могло вызвать недоумение, ненужное мне в моем расследовании. А могло и, наоборот, прояснить что-то. Как бы то ни было, я пока не желала посвящать Кирилла в свои планы, а если бы он прочел эту надпись, не являясь ее автором, то и сама надпись, и мой к ней интерес вызвали бы у него сильнейшее удивление. Сперва мне необходимо было поговорить с его прабабками, а после, если это ничего не даст, уже придется показывать и спрашивать, не он ли писал.

Я неожиданно обратила внимание на его руку:

– Ой, смотри, у тебя синяк!

– Да? – Он как-то равнодушно оглядел то место. – Это я сегодня кровать переставлял. Наткнулся на что-то. Не обращай внимания.

– Кровать? Но это ты, значит, сильно налетел на угол. Очень сильно. Надо же так неаккуратно! – Синяк был до того обширным, что страшно стало на него смотреть, и я вновь подняла глаза на дорогу, по которой мы шли, а после – на красивый голубой небосвод.

– Да не, не сильно. Я ж говорю, не переживай, со мной всегда так. А куда мы идем, если не секрет? – сменил он тему.

– Не секрет. Мы идем знакомиться с твоими бабушками. В магазин уже некогда, но я захватила пару шоколадок, чтобы попить чаю.

– Да они не едят шоколада, только баранки трескают, размачивая их в чае. При этом выглядят до смешного аристократично, меня все время забавляет эта картинка, – хихикнул Кира. – А почему вдруг такая спешка?

– А если они уйдут? – Больше было нечего ответить на этот вопрос. Я же не могла сказать, что у меня горит и чешется отыскать дедово ожерелье. Я так и представляла себе, что возвращаюсь к Валерию с ожерельем под мышкой.

– Куда же? – поднял брови Кирюха, выражая удивление. – Они почти никуда не выходят. По магазинам я хожу. Ну ты знаешь, – он мне подмигнул, намекая на нашу встречу. Я ответила тем же.

– Мало ли куда. Может, погулять выйдут, – выкрутилась я, чтобы как-то оправдать мое стремление даже не сбавлять, а лишь наращивать темп своего шага. Кириллу, наверно, не нравилась подобная спортивная прогулка, ему, скорее всего, хотелось идти неспешно вместе со своей девушкой, романтично поглядывая на небо и нежно воркуя, но его никто не спрашивал, а перечить он не посмел.

Итак, очень скоро мы добрались до дома с табличкой 22.

Кирилл, остановившись, чуть стукнул в дверь, она при этом слегка приоткрылась, демонстрируя то, что закрыта на одну цепочку.

– Конечно, было бы проще, – стал доверчиво шептать мне спутник, пока по ту сторону слышались торопливые, но шаркающие шаги, – закрой я на замок, сейчас открыли бы ключом – и дело в шляпе. Но бабульки отчего-то считают, что цепочка надежнее, к тому же пропускает в дом свежий воздух.

Я хмыкнула, так как замечание Кирилла по поводу ключа и замка мне показалось резонным, а в надежность цепочки я также не верила: сильному мужику достаточно просто ударить по двери ногой, чтобы вырвать с корнем данную хлипкую преграду, а Кирюха добавил:

– Ладно, у стариков свои закидоны.

С сим умозаключением невозможно было не согласиться, потому я кивнула, тут как раз дверь открылась, и на пороге появилась маленького роста старушка хорошо за восемьдесят.

– Ой, какую барышню красивую ты нам привел! Выйди, Поль, погляди! – крикнула она куда-то в глубь дома, вогнав вашу покорную слугу в краску. Что примечательно, несмотря на преклонные года, бабушка сохранила почти все зубы, так что говорила абсолютно без шамканья и шипения, к тому же оставалась в трезвом уме, как говорится, и твердой памяти. – А мы вчера вас видели в окно! – добродушно улыбаясь, похвастала бабуленция, чем вызвала у меня слезы умиления. Подумать только, теперь я поняла, в кого такой добрый и милый уродился Кирилл. Вдруг она выдала, уже менее уверенно: – Ой, а это ведь вы были, да? – и робко уставилась на правнука, мол, не сглупила ли я, вдруг ты ходишь под ручку сразу с двумя, а я, понадеявшись на свое, уже отжившее долгую сложную жизнь зрение, выдала тебя с потрохами?

Я поспешила заверить любезную женщину:

– Да-да, вы не ошиблись, это была именно я! Не волнуйтесь!

Кирилл, тоже поняв комичность ситуации, расхохотался.

Нас наконец пропустили внутрь дома, длинным коридором провели в столовую, одна стена которой была полностью застеклена. Этакая полутерраса-полукомната. Что ж, эта комната мне сразу пришлась по душе, так же, как и ее хозяйки. Такая же приветливая, очень светлая. Солнечные лучи, падая аккурат с той стороны, где стена была стеклянной, озаряли все вокруг, придавая предметам и лицам какую-то праздничность. По бокам теснились аккуратные буфеты из светлого дерева, хоть и явно не новые, но добротные, приятные глазу, видно было, что за мебелью в этом доме всегда хорошо ухаживали. Так же очень бережно относились и к остальному: на поверхностях не было ни пылинки, роскошный самовар, прислоненный к стене, был начисто вымыт и сверкал, а стол и тумбу покрывали белые ажурные салфетки, явно связанные своими руками. Пол устилал весьма милый круглый половичок, синий с серым рисунком, кстати, стол был тоже круглым.

– Баба Поля, – представила баба Зина свою сестру. Мы с ней вежливо поклонились друг другу, не переставая улыбаться. Пелагея Ивановна была немного моложе, лет на шесть-восемь, ей, скорее всего, еще не было восьмидесяти. Ростом она тоже была невысока, да и вообще две сестры внешне весьма походили друг на друга. Во-первых, главной причиной того была, безусловно, кровная связь, а во-вторых, насколько я поняла, эти женщины всегда жили вместе, и это тоже влияет на людей, делая их похожими не только по характеру, но даже внешне. Вроде данное заявление на первый взгляд кажется фантастическим, но, тем не менее, это правило всегда работает.

Нас с Кириллом усадили за стол, в симпатичные плетеные креслица, в таких же они сидели сами, и, пока баба Зина ставила самовар, баба Поля полезла в буфет за баранками и чашками. Когда минут через двадцать самовар вскипел, Зинаида Ивановна налила всем кипятка, а ее сестра сунула каждому по чайному пакетику и открыла упаковку с хлебными изделиями. По комнате быстро разнесся запах бергамота, смешавшийся с запахом свежих зажаристых баранок. Потом все дружно сложили использованные пакетики в специальную крохотную подставочку, что-то вроде мини-блюдца, с изображением гжельского заварочного чайничка на ней.

Кирюха ткнул меня в бок и выразительно подмигнул, мол, щас что-то будет. Я лишь покачала головой, посчитав, что глумиться над пожилыми людьми невежливо, однако уже через тридцать секунд, наблюдая за старушками, и сама готова была прыснуть со смеху, до того забавно они обе, словно копируя друг друга, старательно надували щеки, дуя на медленно остывающий чай, затем брали в руки по баранке, непременно отставляя в сторону мизинчик, и величаво окунали в чашку, точно это была не пища, а гусиное перо, обмакнув в чернильнице которое, им предстояло подписать важный правительственный указ. Особенно смешон был контраст с их правнуком, который за считаные секунды мог умять до пятнадцати баранок, забивая ими рот и жуя сразу по несколько.

– Кстати, это моя будущая невеста! – прожевав, гордо провозгласил Кирюха не в тему.

Я подавилась баранкой, а бабульки экзальтированно захлопали в ладоши.

– Правда? Это правда? Вот здорово! Ты уже сделал ей предложение? – засыпали они его вопросами, мне пришлось встрять, чтобы не допустить ситуации, называемой «без меня меня женили»:

– Кирилл несколько поторопился. Мы пока просто друзья.

Сосед по столу заметно расстроился при этом заявлении, однако хозяйки дома не углядели в ситуации никакой трагедии.

– Это ничего, я со своим мужем тоже сначала дружбу водила, – сообщила баба Зинаида. – Знаете, как это бывало в ту пору, бегаешь по селу с девчонками и мальчишками, нас тогда помногу было, мы все дружили и гулять ходили вместе. И вот родители говорят: «Выйдешь замуж за того-то». Перечить не могли, это же родители. Вот мне повезло, отдали за того, с кем я больше всех дружила. И прожили долгую жизнь и ни разу не поругались. Вот помер он, а другого мне и не надо. Но знаешь, Катя, – обратилась она именно ко мне, так как остальные, видимо, не раз уже слышали эту историю, – вот не было у меня того, о чем в книжках пишут. Ведь напридумывают чушь всякую: страсти какие-то, две половинки… Нет этого. Вот комфортно тебе с Кирюшей, принимает его душа – ну и женитесь на здоровье. Главное в муже – чтобы другом был, чтобы надежно с ним было, как за стеной. Ну а не нравится тебе – так уже, слава богу, не те времена, никто насилу заставлять не будет. Ты просто не жди ее, любовь енту, нет ее.

– Ну не скажи, – возразила ее сестрица. Почему-то я с надеждой воззрилась на говорящую. Так как я человек новый, я не думала спорить с бабой Зиной, но до ужаса хотелось. Все мое нутро вопило: «Есть она! Есть любовь! И заключается она далеко не в дружбе и комфорте. Это нечто куда большее». И мне безумно хотелось, чтобы Пелагея Ивановна озвучила все то, что творилось у меня на сердце. Она не подкачала: – Зина, если тебя любовь миновала, это не значит, что ее нет. Моя любовь началась еще со школьной скамьи и продолжается до сих пор. Меня родители тоже, если ты помнишь, пытались выдать замуж по своему усмотрению, но я отказалась, уж и били меня, и третировали по-всякому. Однако любовь в сердце продолжала жить, помогая мне выстоять. Хотя по окончании школы мы с любимым виделись – можно по пальцам пересчитать, сколько раз.

– То есть вы не поженились? – бестактно влезла я.

За нее ответила Зинаида Ивановна:

– Нет, Поля никогда не была замужем. Так что не обращайте внимания, если она начнет чудить. У нее комплексы, как сейчас говорят, на этой почве.

Я подумала, что баба Поля обидится, но она совершенно не собиралась это делать. Наверно, просто привыкла.

– Он женился на другой, – ответила она мне печально. – Так хотели его родители. Их семья была богаче нашей, у них были коровы, телевизор. По тем временам это считалось очень даже. Вот и невесту ему подобрали также из зажиточных. Потом их, правда, раскулачили, их статус приравнялся к нашему, но уже было поздно… Я не могла порушить семью. Мы потом виделись несколько раз, разговаривали…

– Но столько времени прошло, вдруг все переменилось? – Неожиданно для себя я осознала, что хочу принять горячее участие в ее судьбе. Наверно, оттого, что в нас было что-то общее: мы обе верили в любовь и чувствовали, как она течет по нашим венам. – Мало ли что могло произойти с его женой. Вы можете…

– Он умер, – прервала она меня.

Почему-то я долго не могла переварить услышанное. Я не могла поверить, что уже ничего не могу сделать для этой женщины. Что она продолжает любить мужчину, которого нет в живых. О, поистине мы были так похожи!

Я не знала, что сказать и как реагировать, но тут баба Зина сменила тему разговора, так что все само собой замялось. Она взяла внучка за руку и громко воскликнула:

– Боже, Кирюшенька, у тебя синяк! Я же говорила тебе следить за собой! – Она схватилась за сердце. – Но почему ты меня никогда не слушаешь?! Я же не вынесу, если что-то случится!

Кирилл покраснел всем лицом и бросал на меня извиняющиеся взгляды. Весь вид его говорил, что он смущен и про себя молится, чтобы прабабка замолчала.

– Зин, отстань от него! Мы не одни, с нами прекрасная девушка. Ты же знаешь, как он стесняется.

Честно говоря, меня действительно эта сцена несколько напрягла. Ну подумайте, взрослый внук поставил себе синяк. Что тут такого? Да, бабки обычно очень трепетно относятся к внукам, но это уже заботливость в самой последней инстанции, явно оставляющая далеко позади все нормальные рамки. Может быть, читателю непонятно, откуда взялось мое удивление, но нужно было видеть саму бабу Зину и ужас на ее лице. Она готова была скончаться на месте от вида ушиба на руке своего внука.

Зинаида Ивановна отдышалась и, бросив на меня взгляд, сказала сестре весьма таинственным тоном:

– Поль, эти дети, возможно, поженятся, ты же слышала. Разумно рассказать девочке правду.

– Не нужно! – заверещал Кирюха.

– Какую правду? – не вытерпела я.