Дома меня поджидал приятный сюрприз: Танька подметала полы. Сперва эта картина повергла меня в неописуемый ужас.

— Ты что?! — завопила я. — Ковер испортишь!

Но когда Грачева, надувшись, пояснила, что умеет это делать достаточно неплохо, просто-напросто ленится иногда, я успокоилась и порадовалась.

— Слушай, Юль, ты мне подруга? — Вспомнив тапочки и помойку, я мгновенно закивала, точно китайский болванчик. — Сходи ты к своему следователю, расскажи ему про «Тэмпо». Ну пожалуйста! Ведь это несправедливо!

— Как мой следователь решит твою проблему? Он не занимается экономическими преступлениями. Его конек — убийства.

— Зря ты меня дурочкой считаешь и не от мира сего. Я слышала, что труп, который ты нашла в деревне, — это директор того самого банка! Значит, твоего следователя вполне заинтересует информация по «Тэмпо»!

Я вздохнула. Крыть было нечем, мой оппонент хорошо подготовился к разговору.

— Ладно. Только поем сначала.

Акунинский встретил меня уставшим видом и синяками под глазами. Заработался, бедный.

— А, Образцова, — совсем он мне не обрадовался, впрочем, правильно сделал. — Что, есть новости под конец рабочего дня?

— Ага. Насчет убитой Колесниковой.

— Ну выкладывай.

Я и выложила. Аккуратненько, двумя пальцами, трогая лишь за самый край — тот край, где не было пятен крови, разумеется.

— Что это? — Я передала всю историю с мусором и сумочками, точь-в-точь как мы сочинили сегодня с Хрякиным. — А с чего ты взяла, что платок, валявшийся в горе мусора, принадлежал покойной? Никак не пойму!

Вот те раз. Я тоже не пойму. А утром ведь казалось, что все так складно…

— Вы опять меня плохо слушали! — накинулась я на ни в чем не повинного следователя. — Этот великолепный шифоновый шарфик был зажат у трупа в руках! Наверняка она схватилась за него, как за спасительную соломинку, когда ее бездушно выталкивали из окна, из чего следует вывод, что шарф принадлежит преступнику. Я, конечно, не следователь, — скромно развела я руками, — и не имею права выражать свое мнение, так что судить вам…

— Подожди-подожди! — заголосил Бориска. — Та-а-ак… Ты сказала, что сунула сей атрибут в мешок для мусора, найдя возле холодильника, в том же месте, где была первая тапочка.

— Не совсем. Сначала была первая тапочка, потом вторая, прижатая холодильником. А с другой стороны из-под холодильника торчал шарф. Пока я ждала, когда явятся ребята и сдвинут его, я шарфик этот подобрала, ну то есть выдернула его из-под металлической громадины. И сунула в пакет. А потом уже, прикинув то место, я и заключила, что он был у нее в руках. Потому и переложила в сумочку, но отдать забыла.

— Допустим, — с подозрением в уголках маленьких глаз строго изрек Акунинский. — Но, видишь ли, женщину сперва убили, а затем уже сбросили. Почему тогда преступник, которому, по-твоему, принадлежит шарф, не забрал его, а так и скинул вниз вместе с убитой?

Ой, засыпалась…

— Откуда же мне знать? — пожала я плечами. — Может, он и не имеет отношения к убийце. Мое дело — отдать, ваше дело — проверить.

— Ну и как я его теперь к делу пришью? — возмутился следователь. — Он изъят не по правилам!

— Главное — проверить. Если вдруг окажется, что на нем кровь Коленсиковой или какого-то подозреваемого, если он есть на примете, можно будет задним числом…

Он перебил:

— На темное дело меня толкаешь! «Задним числом, задним числом…» Ну хорошо, — вздохнул он, сдавшись, и упаковал шарф в прозрачный пакет с зип-локом. — Это все?

Я покачала головой сперва утвердительно, затем, вспомнив о Грачевой, отрицательно.

— Ты уж определись. Эх, как опостылела эта работа! — вдруг поделился он наболевшим.

— Увольтесь, — предложила я разумный на свой взгляд выход.

— Да. А семью кто кормить будет? — Ой. Почему-то мне никогда не приходила в голову мысль о том, что у следователя есть семья. — Я всегда хотел отправлять плохих парней за решетку. Но никто не предупредил меня, что куча, извиняюсь, дерьма идет в одном флаконе с работой мечты. Но что поделаешь? Тебе легко говорить «увольтесь», ты не работала еще. А вот меня куда возьмут? Охранником в магазин? Сторожем на задрипанный склад? — Он покачал говолой и слегка покраснел, поняв, что слишком сильно открылся почти незнакомому человеку. — Извини, ты хотела что-то рассказать, а я перебил. Слушаю.

Рассказывать, честно говоря, расхотелось. Я ведь совсем об этом не думала! Что будет с Колей, если его банк прикроют? Я не знала, связан ли он с мошенническими схемами, но даже если его не накажут, куда он пойдет работать? На высокую должность его взял лучший друг, а без него Коля будет помогать бабушкам в отделении «Сбербанка» через банкомат отплачивать услуги ЖКХ. Конечно, и так можно покормиться, только простит ли он меня за длинный язык? Он привык к роскоши, к большому достатку. Почему одноклассница, с которой я перестану общаться сразу по завершении школы, и какой-то бомж должны значить для меня больше, чем мой парень? Знаю, это эгоистично и в моих приоритетах должны быть справедливость и этика, а не любовь, но я ничего не могла с собой поделать. Я любила Колю и не желала ему неприятностей. Тем более от моих рук.

— Юля, что с тобой? Третий раз спрашиваю, а ты молчишь. О чем задумалась?

— Я вспоминаю, — буркнул мой язык.

— Что?

— Э… Приметы.

— Какие еще приметы?

— Приметы важного свидетеля! Он присутствовал во время убийства! — Ну понеслась… О чем я вообще говорю? Но отступать было поздно.

— Кто присутствовал? А, тот, что предлагал подвезти? Ну какие еще приметы добавишь к высокому, 152 см, красивому со шрамом через все лицо, темноволосому с зелеными волосами и лысому. И что-то там еще интересное такое было…

— Хвост, — подсказала я и скромненько кашлянула. — Иногда.

— А! Ну-ну! — развеселился следователь. Хоть настроение человеку подняла, и то слава богу. — Так что ты там еще вспомнила интересненького?

Изобразив мимикой приступ небывалой грусти, ответила:

— Ничего! То есть я вроде что-то вспомнила, но как шарф нашла в сумке — сразу все забыла. Так обидно, вы себе не представляете!

— А мне-то как обидно! — явно издевался он. — Я только вознамерился добавить в копилку новую примету!

— В копилку? — не поняла я.

— Ну да. Мы собираем за весь год самые смешные показания, а потом в День смеха устраиваем концерт и зачитываем их со сцены. Победитель получает приз. В новом году им, безусловно, стану я!

— Удачи! — пожелала я, слегка обидевшись, и покинула кабинет.

Родители уехали по делам, так что я их не застала. Грачева на кухне жарила котлеты… Что делала???

— Тань, что стряслось? — вбежала я на кухню. — Ты что, влюбилась?

Она покраснела.

— Слегка. Живет этажом ниже. Такой лапочка! — края ее губ растянулись аж до ушей. Вот почему она все время у нас околачивается! А я-то поверила в астму!

— И ты готовишь, чтобы выбросить его из головы, да?

— Совсем наоборот. Он почует запах котлет и поймет, что я прекрасная хозяйка! Я даже кухонное окно открыла и направила вниз вентилятор, чтобы запах быстрее до него дошел!

Единственная мысль, что утешает, когда считаешь себя полной дурой, — это то, что есть кто-то еще дурее. Впрочем, влюбленность — это неплохо. Ох, что-то я по своему уже соскучилась. И это за несколько часов! Интересно, позвонит сегодня?

— Звонил уже.

Да когда я прекращу говорить вслух?!

— Вот уж не знаю.

— Ты о чем? Кто звонил?

— Твой принц. — Она иронически хмыкнула. — Час назад. Телефон опять дома оставила, растяпа. Трубку твой отец взял. И понес!

— Кто понес? Кого понес? Куда понес? Зачем понес?

— Ну, мягко выражаясь, попросил больше сюда не звонить и забыть о твоем существовании. Иначе он порубит твоего хахаля на куски топором, зажарит и съест. Прикинь, так и сказал. Хочешь котлетку?

Я попыталась сесть, однако шлепнулась мимо табуретки. Как он мог? Как мог?

Слезы потекли обильным ручьем, залив впоследствии соседей снизу. В их числе был Танькин возлюбленный.

Как он мог?! Как мог?!

— Эй, ну ладно тебе! — присела Танька на корточки рядом со мной. — Что, так сильно любишь? — Я кивнула, утираясь рукавом красивой шелковой кофточки. Как мог?! — Ну прям как Ромео с Джульеттой! Даже не знаю, как тебе… Может, вы выпьете яда? — Я хотела обозвать ее овцой, но меня прервал звонок в дверь. — Пойду открою, а ты сходи умойся.

Я послушно зашла в ванную. Холодная вода постепенно привела меня в чувство. Господи, ну почему так? Впервые посетило такое большое чувство — и на тебе. Бандит он, видите ли. Да кто смолол такую чушь?

Как это кто? А то не знаешь кто! Володя Лещенко. Вот кто отнял у меня любовь. Вот кто сломал мне жизнь. Вот кто.

Татьяна ужом просочилась в слегка приоткрытую дверь и, находясь под огромным впечатлением, горячо зашептала:

— К тебе тот крутой мужик пришел. По-моему, достойная замена! — Она подмигнула. Поняв, кого она имеет в виду, я скривилась, точно проглотила разом пол-литра рыбьего жира. Воистину, вспомнишь бритого — вот и оно. — Было б неплохо выйти за такого замуж и купаться в роскоши! Иди, скажи ему!

Сказать ему? Прекрасная идея!

— Юлия Сергеевна, лапушка, здравствуйте! — хищно осклабилось бритоголовое быкоподобное существо, выставив напоказ все семь своих золотых зубов. — Очень рад вас видеть.

— Чего не скажешь обо мне, — буркнула я себе под нос и, улыбнувшись так широко, как позволяли губы, мило проворковала: — Мне нужно серьезно с вами, уважаемый, потолковать.

— Всегда готов, — ответил он вежливо, но зримо напрягся. Я давно заметила, что мужчины хуже различают оттенки речи, мимику, настроение, оттого им всегда тяжелее, чем женщинам, читать между строк. Вован был исключением.

Я дала знак Таньке и, после того как она исчезла, продолжила:

— Я смотрю, любите же вы людям жизнь портить, достопочтенный Владимир Павлович. Хлебом с водкой вас не корми, дай кому-нибудь тухлую свинью подбросить. Хотя нет, до водки вы очень даже охочи.

— Я не понимаю…

— Не перебивайте, глубокоуважаемый. Разъясните, дорогой, кто просил вас соваться в нашу жизнь и все переворачивать вверх тормашками?

— Но я не…

— Вы здесь никому не нужны, — сурово-ледяным голосом проговорила я. — Вы лишний. И я буду вам очень, ну просто очень признательна, если вы раз и навсегда покинете наш дом и забудете навек сюда дорогу.

Он глубоко вздохнул и, напустив в глаза побольше грусти, заговорил открыто:

— Юля, ты считаешь, я не понимаю, что творится? Я ведь не слепой. Ты еще ребенок, к тому же неискушенный… Юля, я бы плюнул на все и впрямь не вмешивался, как ты верно заметила, я не привык считаться с другими людьми, иначе бы мой бизнес не процветал, если бы ты не… ты не… была мне так дорога. Забавно, самому тридцать шесть, а… — он стыдливо опустил глаза, — влюбился как мальчишка. Я знаю твоего Хрякина, он тебе не пара.

— А ты пара?! — взъерепенилась я, забросив великосветский тон, и истерически хохотнула. Можете считать меня стервой. В ту минуту я ею была. — Так, с меня довольно. Катись отсюда со своей любовью. Вернула б тебе подаренную маме шубу, да она так давно о ней мечтала… Притворимся, будто я швырнула ее тебе в лицо. Прощайте, Владимир Павлович.

— Что ж, если ты этого хочешь… — Клянусь, в глубине его глаз я заприметила слезы. — Мне жаль, что так вышло. Я никогда не желал тебя обидеть.

Дверь закрылась. Он ушел. Навсегда.

— За что ты его так? — набросилась на меня Танька, которая, оказывается, не преминула подслушать разговор.

— Чем несправедливее наша ненависть, тем она упорнее, — загадочно ответствовала я и прошла в комнату.

Честно говоря, захлопывая за ним дверь, я думала, что наступит облегчение от потери ненужного груза и умиротворение от справедливого отмщения. Ни первое, ни второе почему-то не наступило.

Репетиция «Последнего звонка» прошла удачно: все наконец-то выучили песни и отведенные каждому школьнику, теперь уже бывшему, стихотворения. Лично мне достался стих на английском, который буду завтра читать для учительницы иностранного языка, так как она сообщила классной руководительнице, что я лучшая по ее предмету.

— Ты порвала с ним? — отловил меня в перерыве папаня. — Мать сказала, он звонил.

Вот притворщик! «Это ты с ним порвал!» — хотелось мне ответить. Как он мог?

— Да.

Почему я не могу врать, если врут мне?

Отец нахмурился. Раз он наговорил Кольке гадостей, стало быть, понял, что у меня на то не хватило духу. И сейчас он понял, что я вру, но не понял, что я знаю, что он врет. И ничего не сказал. Я тоже больше ничего не сказала.

Дома, чтобы отвлечь себя, я стала размышлять над убийством Колесниковой. Новые факты поражали своей непонятностью и никак не желали укладываться в уже привычную картину с заглавием «Убийца Федоткин». Кто приходил к шантажистке перед ее смертью? Люди, с которых она тянула деньги? Один из них должен быть убийцей. Женщина, по словам Козенко, приходила после мужчины, но это не значит, что убийца она. Возможно, труп уже лежал под окнами, никем пока не замеченный.

Мой глаз выхватил календарь на стене, и я хмыкнула. Как можно быть уверенным в том, что эти двое реально приходили прямо накануне смерти Колесниковой, если у свидетеля нет ни календаря, ни телефона, ни телевизора. Он вообще сумасшедший! Он живет в своем выдуманном мире! А что, если старик видел всего-то полицейских, сновавших туда-сюда после обнаружения трупа? Или, может быть, ему эти мужчина с женщиной приснились? Эх, жаль, но время было потрачено впустую. Нам вообще не следовало к нему идти.

А кому-то следовало уже мне позвонить…

На «Последний звонок» Любимова, естественно, притащилась. А также родители, хотя папе и так положено быть там, ведь он преподаватель. Я была на удивление спокойна, даже флегматична, что воля, что неволя — все равно. Видимо, ресурсы нервной системы исчерпались, и энергии реагировать на что-то уже не осталось. Единственное, что слегка затронуло мое сознание, — это мысль о том, что в зале не хватает того, кого бы я больше всех желала здесь увидеть. Но с какой стати ему тут присутствовать?

— Ты как? — отозвав меня в сторонку по окончании пытки под названием выступление на публике, проявила лучшая подруга волнение. — Живая?

— Наполовину, — вяло отозвалась я. — Он мне больше не звонил. Я ждала вчера весь день, что он позовет к себе, я бы все бросила, родителей бы бросила, я бы прилетела… Но он не звонил.

— Она целыми днями ничего не ест! — незаметно подкралась Танюха и давай на меня стучать. — Из-за какого-то раздолбая! А представительного мужика выставила вон! Всё, чтобы отомстить родителям: они дали от ворот поворот ее хахалю, и она так же поступила с их протеже!

— Таня, ты все не так поняла!

— Что, правда ничего не ешь? — сочувственно спросила Катя.

Я опустила глаза.

— Бойкот. Голодовка.

Любимова с грустью вздохнула, полезла в сумочку, достала оттуда конфету и, убедившись, что мои родители не смотрят, сунула ее мне в рот против моей воли. Ошарашенная, я даже не спросила, откуда у нее в сумочке еда. Наверно, она считала, что «Последний звонок» растянется на несколько часов и она успеет проголодаться.

Дома мать пристала с ненужными расспросами:

— Что с тобой происходит? Это из-за этого Николая? Да плюнь, знаешь, сколько их у тебя еще будет? Целый ворох. Видишь, он даже не звонит, значит, так ты ему нужна. Садись обедать.

Я проигнорировала ее приглашение к трапезе и по обычаю уселась на софу, молча глядя на свои колени. Когда-то он на них лежал…

— Ты будешь есть, овца, или нет?! Я ведь нагрела!

Мне трудно понять, что чувствует мать, когда единственная дочь не ест, не пьет, целыми днями не разговаривает, ходит как сомнамбула и ничего не объясняет, наверное, это тяжело. Но как я скажу ей, что меня предали? Ведь предал меня не кто другой, как они сами.

А Хрякин хорош! Надо настолько бояться моего родителя и его топора, чтобы при одном недобром замечании тут же скрыться из виду! Или дело не в этом? Он же не подросток, в самом деле…

Внезапно это стало очень важно для меня — просто знать. Знать, что у него в голове. Да, придется проглотить свою гордость, чтобы задать этот вопрос, но что с того? Я лучше буду жалкой, но умиротворенной (не знаю, с чего я взяла, что уверенность в том, что Коля окончательно меня бросил, принесет в мое сердце мир).

Встав с кровати, я приложила телефон к уху и, отмечая периферическим зрением, что родители наблюдают за мной с кухни, сказала в трубку:

— Да, Кать… Я не знаю, мне неохота… Ну хорошо, — сделала я вид, что сдалась.

Убирая мобильный в сумку, я крикнула в сторону кухни:

— Я к Кате, — и пошла в коридор обуваться.

— Хорошо, — одобрила мать, выходя ко мне. — Надолго?

Я не ответила.

Сидя на лавочке возле подъезда, словно какая-нибудь бабка, жаждущая сплетен, я набрала Ника. Он не ответил, но я была настойчива и звонила с небольшими перерывами до тех пор, пока не он наконец не снял трубку.

Его голос звучал немного испуганно:

— Да.

— Коля…

— Юль, это ты, — выдохнул он с облегчением. — Я решил, что это снова твой отец.

Против воли я прыснула.

— Не, это я. Я вот почему звоню… — Вынужденная пауза. Он меня не торопил. — Хотела спросить: почему ты не звонил?

— У меня создалось впечатление, что телефон отобрал твой отец, и я ждал, когда ты сама со мной свяжешься.

— Правда? То есть ты не бросил меня? Черт, — тут же добавила я, — выражаюсь как отчаявшаяся, лишенная гордости баба, которых я всегда презирала.

Он хихикнул:

— Немного похоже, совсем чуть-чуть. И нет, не бросил. Напротив, думал, что это ты предпочла своих родителей мне.

— Никогда! — Я ощутила теплоту, врывающуюся в мое замершее сердце и топящую лед. А то я ведь уже почти забыла, что такое быть живой. — Ты на работе или дома? Могу я приехать?

Он помолчал перед ответом.

— Вообще-то я в загородном доме. И, говоря по правде, не очень хорошо себя чувствую. Приболел. — Он закашлял в трубку.

— Это ничего. — Зная, что мой парень простудился, я любила его еще сильнее. Наверно, пресловутый материнский инстинкт, которого, я думала, я лишена. Так и хотелось примерить на себя роль медсестры или сиделки. — Я приеду и накормлю тебя куриным бульоном. Бабушка меня так всегда лечила, пока была жива… Где у тебя дом? В Березовке? — пошутила я.

— Нет, — хмыкнул Николай. — В деревне Рыбное. Но не думаю, что тебе стоит приезжать. Не дай бог заразишься. Давай лучше на следующей неделе пересечемся.

— Видишь ли, — вздохнула я, — у меня может не быть следующей недели. В смысле я не знаю, где буду. Родители… Я… — Я почувствовала, что сейчас разрыдаюсь, поэтому сменила тему, заговорив быстро: — Скажи точный адрес, я вызову такси.

— Когда доберешься, звякни, у нас тут немудрено заблудиться, и номер дома ни о чем не скажет. Но лучше тебе все-таки наладить отношения с родителями. Тебе самой станет легче.

Он повесил трубку, а я стала вспоминать номер местной службы такси. Мне надо было послушаться его, но родители в ту минуту находились на самом дне списка людей, к которым я испытывала теплые чувства. Самым важным для меня было стать наконец счастливой, и единственную возможность этого я находила в отношениях с Хрякиным.

Мне сказали ждать десять минут, и их я потратила на изучение кошелька. М-да, негусто. Надеюсь, Коля заплатит, когда мы приедем.

Через обещанное количество минут во двор плавно въехала серебристая «Дэу Нексия» и возле моей лавочки остановилась, как бы приглашая залезть внутрь. Я решила, что приглашают именно меня, и поднялась.

— Куда едем? — спросил водитель, молодой человек лет двадцати пяти, когда я, пристроившись на заднем сидении, захлопнула дверь.

— Деревня Рыбное.

— Только этого еще не хватало, — вздохнул шофер и тронулся с места.

— В смысле? — не поняла я. — Туда далеко ехать?

— Зависит от пробок.

Видимо, чтобы представить себе, что он едет один, и не работает, а просто катается для души, водитель врубил на полную громкость радио.

«Дурной знак», — подумала я, хмурясь.