Проснулась я резко и рано, часы показывали девять, и можно было еще… Сколько-сколько? Девять часов?! «Так, первую лекцию проспала, – но, посмотрев на дрыхнувшую посреди комнаты Таньку, исправилась: – То есть мы проспали».

– Вставай, соня! – крикнула я и, подойдя, ткнула квартирантку в бок.

Ну я-то понятно, была уставшая (читай: пьяная) и ужасно хотела спать, но остальные-то о чем думали? Почему нам никто не завел будильник?

– Что такое? – проснулась-таки Грачева. – Ты чего дерешься?

– Мы проспали контрольную по высшей математике! – ахнула я, вспомнив расписание. – Катастрофа! Как нам влетит!

– Правда? По математике? Урра-а-а! – завопил Рыжий лодырь.

– Ты что, дура? – укорила ее я, в жизни не прогулявшая ни одной контрольной, ни одного диктанта, ни одного зачета… Последняя неделя, конечно, не в счет. – Как мы теперь нашему завкафедрой в глаза смотреть будем?

– Скажем, что проспали, – придумала отмазку Татьяна.

– Обе?!

– Ну и что? И такое бывает. И вообще, ты-то чего волнуешься, круглая отличница? – пропела она, а я, будучи вне себя от бешенства, скомандовала:

– А ну быстро собирайся!

Не знаю как, но мы уложились и в аудиторию вбегали, когда шел перерыв.

– А где это вы, мадамы, были на первой паре? – стоило нам переступить порог, полюбопытствовала Харламова – завзятая троечница.

– Гуляли, – буркнула Танька.

– Да, от тебя, Юль, такого никто не ожидал! Забить на контру! Так подвести всю группу! Мы по твоей милости все на «двойки» накатали!

Здесь в аудиторию зашел Иван Валерьевич, заведующий кафедрой, и Харламовой пришлось заткнуться.

– Так, от преподавателя поступили жалобы, что многих не было на сегодняшней контрольной.

Я испуганно вжалась в сиденье, думая, как мы будем с Танькой выкручиваться (не скажешь же, что обе проспали! Это будет звучать неправдоподобно), но все обошлось: отругав нерадивых студентов «в зал», ни к кому поименно не обращаясь, Иван Валерьевич покинул аудиторию.

Второй парой были основы безопасности жизнедеятельности, или, попросту, ОБЖ, и отец вел себя прямо-таки отвратительно. Спервоначала он балаболил о том, как легко попасть в дурную компанию и какими последствиями это чревато. Дойдя до тюрьмы, Сергей Степанович (в быту – отец) принялся весьма смачно описывать события, что могут там с нами произойти. Выждав, когда некоторых ребят стошнит, он перешел к описанию не менее интересного и не менее популярного по статистике исхода влияния дурной компании места – кладбища. Могилки там всякие, оградки, веночки…

Затем, подождав, когда дамы пригладят перед зеркальцами вставшие дыбом от подобных подробностей волосы, папа начал предостерегать девушек от слишком шустрых парней, которым «только одно и нужно», как он выразился, путем объяснения мужской и потому недоступной женской логике психологии. Вот тут-то папахен разгулялся на славу.

– Самым распространенным способом, к помощи которого прибегают молодые люди, пытаясь добиться от противоположного пола того, чего хотят, является алкоголь. Способ довольно верный: девушки, выпив какой-нибудь алкоголесодержащий напиток, будь то шампанское или коньяк, – при этих словах обэжешник бросил суровый взгляд на свою дочь, – вино или пиво, водка или джин с тоником, становятся более раскрепощенными, перестают себя контролировать, делаются легкой добычей для манипулирования, в результате чего могут натворить глупостей.

Ясненько, не сумев втолковать мне лекцию дома, папа придумал выход: использовать занятия в институте для личных воспитательных целей.

А закончил выступление Сергей Степанович примерно такой фразой:

– Поняли теперь, что пить, курить, баловаться наркотиками и общаться с сомнительного рода компаниями опасно не только для здоровья, но и для жизни?.. А родителям расхлебывать…

Короче говоря, опозорил меня по полной.

Почти все ребята после лекции подходили ко мне с одним и тем же вопросом:

– Слышь, Образец, – Образец – это мое прозвище, которым я должна быть обязана в первую очередь своей фамилии, а во вторую – образцовому поведению, – чёй-то с твоим предком сегодня?

На физкультуру Танька не пошла, заявив, что освобождена и вообще ей очень кушать хочется, а тут еще целых полтора часа фигни. А я, в свою очередь, молча не пошла, никому ничего не заявляя.

Грачева сразу отправилась на кухню, я же принялась гладить одежду, в которой собиралась ехать с Николаем в Лугинск. Утром в спешке я натянула на себя первое, что попалось под руку, и для свидания это никоим образом не годилось. Переодевшись, я решила попить чаю, зашла на кухню и получила неприятный сюрприз. Весь стол был забит невероятным количеством крошек.

Сковорода, кастрюля, две тарелки и ложка с вилкой небрежно валялись в раковине.

– Ты что, все съела?

Танька скромно потупила глазки и тихо молвила:

– Все.

Я вздохнула.

– А почему посуду не помыла?

– Так у вас «Дося», а я только «Фейри» пользуюсь.

Ну что с ней поделаешь? Разумеется, я самолично принялась за мытье посуды, но где-то на предпоследнем приборе оглянулась на одноклассницу: Грачева, вальяжно раскинувшись на стуле, дорезала то, что осталось от последнего батона.

– Таня, ты что делаешь? – теряя терпение, спросила я.

– Как что? Бутербродик.

Полностью его, терпение, потеряв, я разразилась тирадой:

– Ну как же тебе не стыдно! Ты сидишь у нас на шее и притом считаешь, что так и нужно. Если уж ты живешь у нас, то будь так любезна оставлять хоть что-то после себя в холодильнике, мыть за собой посуду и крошки вытирать! – И указала на стол, где после недавнего дорезания батона к уже покрывшим до этого ровным слоем крышку стола крошкам прибавилась еще целая рота.

– Но я ведь в магазин ходила, – слегка пристыженно припомнила Грачева-нахлебница. – И вообще, я гостья!

– Гость – как в горле кость! – незамедлительно отпарировала я.

Татьяна на первых порах оторопела, но затем что-то обмозговала и сообщила:

– Давай я лучше ведро буду выносить.

Ведро и впрямь было полным, только эта головная боль всю жизнь папина прерогатива, она входит в короткий список его обязанностей по дому, потому у меня даже в мыслях не было переложить тяжкий крест на хрупкие грачевские плечики. А что? Будет очень неплохо, хоть какая-то помощь.

Новоиспеченный носильщик тяжкого креста вышел в прихожую и начал шумно обуваться, предварительно вынеся туда с кухни ведро.

– А ты знаешь, где у нас помойка? – озабоченно поинтересовалась я.

– Да, – донеслось из коридора.

Ну и славненько! Когда хлопнула входная дверь, я как раз начала убирать крошки со стола, думая о Таньке. В общем, она человек-то неплохой, понятливый, только вот немного набалована. Но у кого этого греха недостает хотя бы в маленькой степени?

Неожиданные мысли приходят всегда неожиданно, вот и меня одна такая посетила, когда в руке уже, еле вместившись, теснились все собранные со стола крошки и я поняла наконец, что же натворила Танька. Вернее, еще не натворила, но вот-вот обязательно натворит.

С этим я и вылетела в прихожую и, отворив дверь, крикнула в подъезд:

– Тань! Стой! – И одновременно со своим ором услыхала, как хлопнула входная дверь, поняв, что Грачева меня, увы, не слышит.

Ну что же это такое за наказание?!

Поблагодарив Бога за то, что у нас не английский замок, я вылетела из квартиры, хлопнув дверью, и полетела вниз по ступеням, лелея в душе надежду догнать Рыжую. По дороге – как же без этого – потеряла одну тапочку, но заметила это, уже пролетев один пролет, а возвращаться тогда для меня было равносильно смерти, и об оставленной тапке пришлось забыть.

– Таня-а-а-а! Грачева! – орала я, выбегая почти босиком на грязный и покрытый после вчерашнего ливня обильными лужами асфальт и распугивая весь двор, но было поздно: Таня уже вплотную подходила к одному из баков и сделать что-либо, противоречащее ее запрограммированным действиям, было невозможно. – Сто-о-ой!! – несмотря ни на что, все еще надеясь на удачу и пуще некуда распугивая двор, завизжала я так, что у самой уши заложило, и помчалась, не чувствующая собственных ног и абсолютно глухая, к помойке, где приятельница уже, взявшись за ведро обеими руками и подняв его на уровне носа, начинала автоматически переворачивать.

До того места, где она стояла, я добежала в пять секунд, побив собственный рекорд по забегам на близкие дистанции, но ведро уже было безжалостно перевернуто, а сама Танька, занятая какими-то своими интереснейшими мыслями, соизволила меня заметить не ранее того, как в бак перекочевал последний фантик.

– Юля?

– Ду-ура! – взвыла я. – Ну погоди у меня, Рыжая!

– Да в чем дело-то? Что я сотворила?

– Ведро! – заявила я, будто для Таньки это что-то проясняло.

– Ну?

– Там был мешочек.

– Может быть, – напрягла она извилины, отвечающие за внимание.

– Не может быть, а был! А в нем была заначка, – чуть понизив голос, раскрыла я государственную тайну.

– Как? У вас и в ведре?! – Я кивнула. – Ну даете! Но я ж не знала, – стала она оправдываться, да я отмахнулась: даром ясновидения человек не обладает, какая тогда на нем может быть вина? – и, приподнявшись на цыпочках, заглянула в бак, собираясь там рыться хоть до ночи, если придется, пока не найду приятный глазу салатовый мешочек на завязочке, ведь это главный мамин сейф. Но случилось непредвиденное: поверх бака я углядела, как в наш двор свернул черный «БМВ» и спокойно покатил себе к моему подъезду. Кровь со страшной силой запульсировала в висках, из подмышек и со спины теплыми струями покатил вниз по телу пот, а я оставила-таки бак в покое и, не отрывая взора от Колькиной иномарки, обратилась к Рыжей:

– Сколько времени? Быстро!

Та глянула на наручные часы.

– Без двадцати четыре. А что?

– Господи! – посмотрела я на небеса. – За что ты меня так не любишь? – Да, впервые в жизни я была не рада появлению Хрякина, наверное, просто была не в том виде и не в том месте, чтобы хотеть быть увиденной им. – Танюсь, ты мне подруга? – заканючила я, оторвавшись от облаков.

– Что нужно сделать?

Да, удивительной практичности человек.

– Ты ведь в туфлях? – Она утвердительно кивнула. – Видишь «БМВ» у нашего подъезда? Это мой любимый человек, и я…

– Черный? – обидела она меня.

– Почему черный? Он русский.

– Нет, автомобиль черного цвета? В моделях и марках я не разбираюсь.

– А, ну да, черный. Так вот, он приехал раньше и ждет меня. А я в тапочках. Даже в одной тапочке.

Тут Грачева сразила меня наповал. Знаете, что она сделала? Молча разулась и обула мою единственную тапочку.

– Вторая? – вкрадчиво осведомилась она.

– На лестнице, между первым и вторым.

– Ясно, что с деньгами делать?

– Ничего, Танюш, я все сама сделаю. Только, – оглянулась по сторонам: парочка любопытных бабушек внимательно следила за происходящим, точно в кинозале сидела, – только когда стемнеет, чтобы никто не застукал на месте преступления. Ты сейчас со мной не иди, ладно?

Подруга меня поняла (с этих пор я стала считать Грачеву практически на законных основаниях своей задушевной подругой – как известно, друг познается в беде) и, заговорщицки подмигнув, заныкалась за мусорным баком, а я, уже более уверенная в себе – как-никак в туфлях, хоть и тридцать седьмого размера, обутого на мой тридцать девятый, – прихрамывая, поковыляла навстречу своей мечте.

Мечта мне обрадовалась, но заметив, что я хромаю, тут же расстроилась.

– Что с ногой? – спросил он, едва мы тронулись с места.

– Да вот… мозоль натерла.

Минут через тридцать мы, въехав в Лугинск и поплутав по улочкам, влились в интенсивный поток машин, колесивших по широкому шоссе, которое и вывело нас к крупному зданию банка под названием «Филлиат».

– Как мы будем действовать? – схватившись за ручку двери и собираясь ее открыть, спросила я.

– Мы?.. Я полагаю, тебе лучше оставаться здесь.

– Почему?

– Во-первых, каждый шаг доставляет тебе боль, а я не хочу, чтобы тебе было больно. Во-вторых, помнишь, что мы решили относительно Федоткина? Что он может быть убийцей, – ответил Николай на поставленный им самим вопрос. – Следовательно, это может быть опасно.

Я ахнула, а Колька потянулся на заднее сиденье и извлек оттуда на свет божий кожаный дипломат.

– Что же мне делать, если ты не вернешься? – Я мастер на идиотские вопросы.

Принц идиотизм своей компаньонки по расследованию подметил еще вчера в лесу, потому уже не удивился, он всего-то выдал улыбку и стал меня подбадривать таким голосом, каким успокаивают маленьких детей, родившихся с синдромом Дауна. Так мне и надо.

– Не дрейфь, – говорил он, – я разработал вполне сносный план, так что вероятность летального исхода крайне мала. Я ненадолго.

Шутки я не поняла, а потому, едва заслышав про летальный исход, побледнела и приготовилась падать в обморок, но Николай засмеялся и, чмокнув меня в щеку, чем стабилизировал-таки душевное состояние своей подруги, вышел из машины и вскоре скрылся за двойной широкой входной дверью банка-конкурента.

Потекли минуты томительного ожидания. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Насчет догонять не знаю, а вот ждать… Время тянулось до ужаса медленно, и иногда мне, не знающей, чем себя занять, казалось, будто электронные часы автомобиля остановились, но потом я с изумлением обнаруживала, что смена зеленых цифр на табло хоть и редкая, но все же имеет место быть. Когда я совсем уже отчаялась придумать себе достойное занятие, в голову пришла простая, как веник, мысль: почему бы мне не вздремнуть? Встаю я в последнее время до безобразия рано, ко всему прочему почти ничем не подпитываю желудок, так что единственный оставшийся способ восстановления сил – это крепкий, здоровый сон. С этими раздумьями я устроилась в кресле поудобнее и… действительно заснула.

Снился мне, ничего удивительного, Колечка. Не спрашивайте, в каком виде, все равно ведь не скажу, сообщу только, что выглядел он потрясающе. Мы наслаждались обществом друг друга, когда он неожиданно приблизил к моему уху чувственные губы и возбужденно зашептал почему-то с громкостью сирены:

– Кому пирожки горя-а-чие? С повидлом и с капустой!

От внезапности я так и подпрыгнула и открыла глаза. Оказалось, что кричали наяву, а не во сне, потому что перед носом своим я могла сейчас наблюдать нечто круглое, черное, завернутое в невообразимый цветастый платок, которое стояло рядом с открытым в связи с непроходимой духотой почти до упора окном автомобиля, и оно снова предложило, на сей раз именно мне:

– Пирожок не желаете?

Сначала я вскрикнула от испуга, но поняла, что нечто является всего лишь головой смуглой круглолицей беззубой бабы, у которой наверняка имеются в наличии и руки с ногами, и туловище, на котором она, голова, и держится, и язык мой, обессиленный от хронических голода и невысыпания, помимо моей на то воли, взволнованно спросил:

– Почем?

– Двадцать рублей, – тут же получила я ответ.

Есть хотелось ужасно, и я сделала постыдную вещь: открыла чужой бардачок в чужой машине и, мало того, стала рыться в чужих вещах! Совесть этому препятствовала как могла, но руки сами по себе делали свое грязное дело, пока им, наконец, не повезло и они не нащупали кучку мелочи в углу. Отдав бабе двадцать целковых, я принялась жевать пусть и не горячий, как было обещано, но, тем не менее, тепловатый обед в виде пирожка с повидлом. «Нечто» двинулось дальше по улице, держа в обеих руках по огроменной спортивной сумке, а я, в два счета слопав пирожок, задалась естественным вопросом: сколько же я проспала? Ответ оказался неутешительным: судя по, к несчастью, несломанным часам, каких-то двадцать пять минут.

И я продолжила ждать.

Когда я осознала, что Колькино «недолго» длится уже больше часа, я разволновалась до такой степени, что, заклеив каждый палец ноги найденными на дне сумки пластырями, вышла из машины и направилась к банку.

Стеклянные двери гостеприимно разъехались, я слегка неуверенно вошла внутрь и через пять шагов застыла, обдумывая дальнейший шаг. Прямо по курсу располагался огромный вестибюль с кучей приемных окон, мириадами клиентов и парой ярких табло со светящимися номерами очередности. Сбоку находилась лестница, а перед ней два охранника в будке и турникет. Я поняла, что искать бойфренда мне необходимо именно наверху, посему осторожно приблизилась к вертушке, но приводить ее в действие никто не собирался.

– Девушка, у вас есть пропуск? – спросил охранник. Я покачала головой. – Вы к кому?

– К Федоткину.

Отчего-то мне почудилось, что сейчас я услышу что-то типа «А у нас такого нет», до того странным мне казалось все происходящее. Но я ошиблась.

– А у вас назначено? – спросил мужчина. Я сделала неопределенный жест, надеясь, что все как-нибудь разрулится без моего на то вмешательства. Так оно и вышло. Обескураженный, охранник потыкал кнопки в телефоне, что-то спросил, затем снова ко мне обратился: – Так вы из газеты? – Заулыбавшись от облегчения, я кивнула. – Идите, плакат уже вешают. – На турникете загорелась зеленая кнопка. Только я обрадовалась, как мужчина сказал второму: – Лех, проводи журналистку в приемную.

Вот блин! И куда я на сей раз вляпалась?..

Тихий до той поры Леха, получив свой звездный час, повел меня по лестнице на третий, как потом выяснилось, этаж, разбалтывая по дороге всю свою биографию и ни разу, увы, не намекнув даже единым словом на суть мероприятия, в котором мне предстояло участвовать. Но делать нечего, у меня не было иного пути, кроме как попасть в стан врага под каким-то пока мифическим прикрытием. Доведя меня до нужной двери, сопровождающий говорун отбыл восвояси, я же медленно переступила порог, чтобы успеть придумать следующий шаг. Ну скажут они, что никакого Хрякина и в глаза не видели, ну увижу я пятна крови на полу в кабинете Федоткина, ну опознаю я по цвету и запаху, что это кровь именно моего ненаглядного, а дальше-то что? Вопить на все здание: «По-ли-ци-я!»? Тогда на полу несколькими литрами крови станет больше.

Тут мои мысли оборвались, потому что на стене рядом со столом секретарши действительно висел плакат. Последний гвоздь вбили, как раз когда я входила в приемную, теперь все эти люди направились к выходу, оставив нас с местной девушкой наедине, и плакат этот стал виден как на ладони. Крупным планом лицо солидного мужчины по центру, рядом наклеено много вырезок из газет со статьями, а сверху яркими маркерами выведено: «Победитель премии «Предприниматель года в Московском регионе» – А. В. Федоткин». В мозгах у меня что-то щелкнуло. Вот он, мотив для убийства! То, о чем говорил Николай. Федоткин убил конкурента и получил премию. И сразу вызвал журналистов, чтобы поделиться своим счастьем.

– Присаживайтесь, – указала мне секретарша на белое кожаное кресло. – Скоро он освободится.

«А вы не видели здесь высокого брюнета?» – так и вертелось у меня на языке, но тут за дверью стали слышны голоса, видимо, находящиеся там люди плавно двигались к выходу, и в одном из них я узнала Хрякина.

«Жив!» – возликовала я, но тут же сникла: наверно, ему не понравится то, что я ослушалась.

– Я забыла свой блокнот, – шепнула я блондинке за столом и, забыв о мозолях, быстрее лани проскочила вниз по лестнице.