С началом Второй мировой войны Турция была буквально наводнена агентами чуть ли не всех европейских государств. Стамбул, деловой и финансовый центр Турции, был выбран местом множества тайных контактов и переговоров. И это было не случайно. Стамбул испокон веков был космополитическим городом, где, помимо турок, жило множество греков, болгар, румын, итальянцев, евреев, немцев и арабов, где бурлили рынки и совершались невероятные сделки. В этом городе было легко затеряться, спрятаться и готовить любую операцию.

Важность Стамбула оценили в первую очередь агенты британской разведки, гитлеровских спецслужб и, конечно, советские спецслужбы.

С первых дней войны Турция, несмотря на официально провозглашённый нейтралитет, занимала откровенно прогер-майскую позицию. 18 июня 1941 года, за 4 дня до нападения фашистской Германии на Советский Союз, турецкое правительство заключило с Берлином пакт о дружбе и ненападении. Это был пакт, явно направленный против СССР. Общая граница с Советским Союзом, выходы к Черному и Средиземному морям, проливы — всё это делало Турцию чрезвычайно важным потенциальным партнёром для Германии.

В 1941—42 гг. лидеры Турции вели с Германией тайные переговоры о возможном участии турецких войск в войне против СССР и, судя по всему, всерьёз готовились к ней. Но турецкое правительство не торопилось. Оно ожидало заключительной фазы сражений между СССР и Германией.

С одной стороны, туркам хотелось, конечно, «срубить упавшее дерево». С другой стороны, они резонно опасались того, что курды, греки и армяне внутри Турции могут начать повстанческие движения в районах компактного проживания, открыв, тем самым, фронт в собственном тылу. Риск был слишком велик.

В годы перед Второй мировой войной и в первые её месяцы советской разведкой в Турции была создана неплохая агентурная сеть: она включала в себя резидентуры в Стамбуле и Анкаре, разведпункт в Карсе и небольшие группы информаторов региональной разведки вдоль советско-турецкой границы, которые были созданы в грузинских сёлах еще в 20-е годы. Главным считался стамбульский центр. Москва требовала информации о военных планах и приготовлениях Турции на советской границе; турецкие власти, в свою очередь, делали всё, чтобы блокировать такую деятельность, так что условия для работы советской агентуры были очень тяжёлыми.

Стамбул до войны. Площадь Баязет

Осенью 1941 года Наум Эйтингон, а также группа, специально подготовленная для выполнения особых заданий, выехали в Стамбул.

Что из себя представляла операция советских агентов в Турции, похоже, было неизвестно даже высшим партийным чиновникам в Москве. Первая информация о ней проскользнула в книге Ивана Винарова «Бойцы «Тихого фронта». Воспоминания разведчика». Выпущенная в сокращённом варианте в переводе с болгарского языка Военным Издательством Министерства обороны СССР в 1971 году, эта книга стала своего рода откровением.

Сотрудник ЧК Аджарии Иван Горлин — организатор первых разведывательных сетей в приграничной зоне на территории Турции. Его настоящее имя до сих пор просят не называть

Свою книгу Иван Винаров подарил Науму Эйтингону.

Надо заметить, что многие бывшие сослуживцы дарили свои литературные произведения, потому что для большинства из них печатание воспоминаний, мемуаров, редактирование или перевод книг стали в последний период их жизни единственным средством существования. Обычно Эйтингон прочитывал все эти книжки и отдавал их младшей дочери. Пусть лежат у тебя, говорил он. У тебя они будут в большей сохранности…

Книга с дарственной надписью была сохранена. Вот что пишет Винаров в главе «Москва непобедима: Бригада особого назначения».

«Вернулся я в Москву в начале октября 1941 года, после двухмесячного отсутствия в Советском Союзе. В одной соседней стране нужно было выполнить вместе с группой из пяти сотрудников (среди них был и мой старый боевой товарищ по Китаю Леонид Эйтингон) очень сложную задачу. Этой страной являлась Турция. И задание было связано с настойчивыми попытками гитлеровцев и дипломатического представителя Германии, старого империалистического волка фон Папена вовлечь южную соседку Советского Союза в свой агрессивный военный блок.

В июле и августе 1941 года Турция, под давлением угроз со стороны Гитлера, подступившего своей военной машиной к самым Дарданеллам, готова уже была пожертвовать своим нейтралитетом. С привлечением Турции к оси Гитлер проектировал нанести удар по Советскому Союзу с юга, со стороны Кавказа, и оттуда добраться до бакинской нефти и донбасского угля.

Советский Союз приложил все усилия, чтобы устранить эту опасность, которая, впрочем, грозила и самой Турции. В случае осуществления гитлеровского плана территория Турции превратилась бы в арену жестоких боёв, в результате которых эта страна подверглась бы ужасающему опустошению. Турция смогла удержаться перед сильным шантажом Гитлера-Папена. Угроза отсюда границам Советского Союза была устранена…»

Такова эта крайне скупая информация об операции в Турции в 1942 году.

Такие сведения в СССР находились за семью печатями даже спустя тридцать лет.

Участники операции давали перед выездом на «нейтральную полосу» подписку о неразглашении, так что любую публикацию о ней можно было считать событием.

В то время, когда родители были ещё живы, Муза и Лёня часто просили их более детально рассказать об этой операции. Но от них в то время ничего нельзя было добиться. Отец вообще всегда категорически отказывался от обсуждения таких вопросов, а мать рассказывала всё, что угодно, но только не то, что было связано непосредственно с операцией.

Книгу Винарова прочитала и Муза Малиновская. Тогда же у неё удалось узнать кое-что об её пребывании в Турции. Она сочла возможным что-то рассказать о своей деятельности там. Раз уже есть опубликованные данные, можно немножко «вспомнить» и ей.

Чтобы детально разобраться в том, что же происходило в 1941—42 гг. в Стамбуле и в Анкаре, пришлось обращаться, однако, не только к воспоминаниям, но и к печатным изданиям. Но даже такое серьёзное издание, как «Очерки истории Российской Внешней разведки», которое вышло в московском издательстве «Международные отношения» и при подготовке которого были использованы рассекреченные материалы архивов, не смогло точно установить ни исполнителей данной операции, ни её сущность.

Том 4 «Очерков» знакомит читателей с работой легальных и нелегальных резидентур и с биографиями видных разведчиков, действовавших в период войны 1941—45 годов. Деятельность разведки в то время была направлена на раскрытие военных планов гитлеровской Германии и помощь развертыванию партизанского движения на оккупированной территории. В заключительный период войны советская разведка отслеживала планы США и Англии по послевоенному переустройству Европы и мира, помогала положить конец монополии США на ядерное оружие. В приложении к этому тому было опубликовано множество рассекреченных документов из архивов внешней разведки. Но сведения об операции в Турции в этом томе, как и вообще в литературе о советской агентуре времен войны, более чем скудны.

В статье Пещерского, опубликованной в этом томе, повторяется официальная позиция советского правительства времён войны. Вот что в ней говорится: «В феврале 1942 года, по имеющимся данным, немецкие спецслужбы во взаимодействии с турецкими организовали инсценировку покушения на германского посла фон Папена. Преследовались две цели: подорвать официальный авторитет Турции и подтолкнуть турецкое правительство ко вступлению в войну против СССР, а также скомпрометировать советских представителей, выставив их в качестве террористов».

Автор статьи признаёт, что появляющиеся в последние годы публикации содержат версию о причастности советской разведки к покушению на фон Папена, но в архивах Службы внешней разведки России якобы нет никаких документов, свидетельствующих в пользу этой версии. Далее в этой статье перечисляются сроки тюремного заключения, которые получили в процессе судебного разбирательства советские агенты Павлов и Корнилов. Судом они были признаны организаторами покушения на фон Папена и приговорены к 20-ти годам тюремного заключения каждый (в ходе повторного разбирательства срок был сокращен до 16 лет 8 месяцев — довольно несущественная для обвиняемых поправка, так как в турецкой тюрьме в те годы вряд ли кому удалось бы прожить так долго).

Автор замечает, что некий Мордвинов получил наказание в виде 6-ти лет лишения свободы. Но, если учесть, что советский резидент Мордвинов находился в Турции под фамилией Павлов и был осуждён вместе с Корниловым на 20 лет, складывается впечатление, что автор статьи имеет довольно слабое представление об этой операции и о людях, в ней задействованных. Тот факт, что в статье не упоминается имя Эйтингона, доводь-но характерен: ведь поездка Эйтингона и Малиновской в Турцию также служит косвенным опровержением версии о гер-майской провокации.

Прежде всего, необходимо сказать о людях, которые участвовали в турецкой операции по приказу Сталина. Как мы уже заметили выше, единственная публикация о ней, вышедшая при жизни Наума Эйтингона, — это книга Ивана Винарова. Но в 1994 году в США вышла в свет книга Павла Судоплатова «SPECIAL TASKS», в которой бывший начальник внешней разведки тоже затронул вопрос операции в Турции.

Незадолго до смерти Павла Анатольевича Судоплатова мы обратились к нему с просьбой рассказать о том, что он мог бы вспомнить и что могло бы как-то пролить свет на деятельность родителей за рубежом в период войны. Его рассказ дополнил картину очень важными штрихами.

Сегодня уже не осталось в живых ни одного человека из тех, кто был задействован в этой операции. Кое-какие дополнительные сведения удалось получить от их детей. Так, биографические данные Георгия Мордвинова были любезно предоставлены его сыном Баррикадо.

Георгий Мордвинов.

На пенсии он начал писать воспоминания о своей работе в НКВД и о совместных операциях с Наумом Эйтингоном

Георгий Мордвинов родился 5 мая 1896 года в Бурятии, в семье крестьянина-батрака. Мать его умерла, когда Георгию не было трёх лет. Отец оставил мальчика и других детей, ещё моложе, на попечение своих родителей, а сам подался на заработки. Георгию было 8 лет, когда умер и отец. Мальчика, как самого старшего, отдали «в люди» — в услужение: деду было тяжело прокормить всех. Так Георгию пришлось с малых лет самому зарабатывать себе на кусок хлеба. Он чистил печи ухо-зяина, работал посыльным, помогал в слесарной мастерской. В августе 1915 года, в 19 лет, Георгий оказался в учебном полку, а еще через три месяца прибыл на Юго-Западный фронт, где был определён в команду конных разведчиков 75-го Сибирского стрелкового полка.

Он впервые услышал здесь такие имена как Савинков и Мартов, Троцкий и Ленин. Идеи революции привлекли его, и в 1918 году он уже был одним из работников Забайкальской Чрезвычайной Комиссии. В 1926 году он был одним из видных чекистов Крыма. Отсюда его перевели на работу во Внешнюю Разведку, и спустя недолгое время он был послан в Монголию, а затем в Китай — в Харбин. Если в Монголии он был советником Государственной внутренней охраны, что, очевидно, было аналогом НКВД, то в Китае ему предстояла уже чисто разведывательная работа. В Харбин он приехал под именем Карлова Геннадия Николаевича и работать должен был на КВЖД — Китайской Восточной Железной Дороге — «начальником первой части общих дел», то есть начальником отдела кадров. В ноябре 1935 года Мордвинову представилась возможность поступить в Институт Красной профессуры. Отделение было, конечно же, восточное; специальность — Китай.

Но прошло два года, и Мордвинов был уволен из разведки. Причиной было то, что он протестовал против ареста одного из своих коллег, за которого он поручился. По тем временам это был поступок, который требовал большого гражданского мужества. К 1938 году он, продолжая учебу в Институте Красной профессуры, работал в Исполкоме Коминтерна — сначала референтом в Восточном секторе, а потом, чтобы иметь побольше свободного времени, сделался лектором. Он ездил по стране и рассказывал о международной обстановке.

Свободное время ему нужно было для диссертации: его приняли в заочную аспирантуру исторического факультета МГУ. Тема диссертации была злободневной: «Единый национальный фронт Китая». Похоже, его ждала новая интересная работа и научная карьера. Боль от того, что его вышвырнули из органов безопасности, уже улеглась, и он даже находил в этом теперь и положительную сторону. Но история всё решила за него.

Сын Мордвинова — Баррикаде и дочь Эйтингона — Муза.

2005 год

Через неделю после гитлеровского нападения на СССР Георгий Мордвинов был призван из запаса и получил направление в создаваемую особую группу — руководителем направления. Его начальниками были Судоплатов и Эйтингон. Прежде он о них ничего не знал, никогда не слышал этих имен. Он узнал теперь, что они руководили разведывательно-диверсионной работой против Германии. Мордвинов, как профессиональный агент, не мог не чувствовать, что у его начальников весьма солидный опыт и большие знания в своём деле. В Турцию он, как уже говорилось, выехал под псевдонимом Павлов. Друзья и коллеги называли его «Папаша». В 60-е годы, незадолго до своей смерти, Г. Мордвинов задумал писать мемуары. Сделал некоторые наброски и начал работу. Закончил эту деятельность муж его младшей дочери Веры — Анатолий Курчаткин.

Другим членом направляемой в Турцию боевой группы был Александр Эрастович Тимашков — его называли тогда Женей.

Спустя годы после войны мы очень часто видели Тимашко-ва в своём доме, называли его «дядей Женей». А когда через много лет мы узнали, что настоящее его имя — Александр, то долго не могли привыкнуть к этому имени. Видимо, имена, полученные в качестве псевдонимов, настолько приживались, что отказаться от них потом уже в мирной жизни агентам было очень тяжело.

В одной из публикаций последнего времени проскользнула такая характеристика Тимашкова: «Этакий невзрачный русский Левша». Мы не думаем, что он был невзрачным. Скорее, он был неброский человек. Нам он запомнился как очень внимательный, ласковый и заботливый. Долгое время мы считали, что «дядя Женя» является ординарцем отца, потому что мы всегда могли на него положиться — он помогал во всех ситуациях. Спустя много лет мы познакомилась с настоящим ординарцем отца, который, кстати, оказался тоже любезным и внимательным человеком. Тимашков же был просто соратником отца, его надёжным помощником…

«Дядя Женя», конечно, не просто так получил прозвище «Левша», которое говорило о его умелых руках. О том, чем занимался «внимательный и заботливый» Тимашков, стало известно после выхода книги Судоплатова «Разведка и Кремль» в главе, посвящённой ликвидации украинского националистического лидера Коновальца. Вот что пишет бывший начальник советской внешней разведки:

«Мне было приказано ликвидировать Коновальца. После моей встречи со Сталиным Слуцкий и Шпигельглаз разработали несколько вариантов операции. Первый из них предполагал, что я застрелю Коновальца в упор. Правда, его всегда сопровождал помощник Барановский, кодовая кличка которого «Пан Инженер». Найти момент, когда я останусь с Коноваль-цем один на один, почти не представлялось возможным. Второй вариант заключался в том, чтобы передать ему ценный подарок с вмонтированным взрывным устройством. Этот вариант казался наиболее приемлемым, если часовой механизм сработает как положено, и я успею уйти.

Сотрудник отдела оперативно-технических средств Тимаш-ков получил задание изготовить взрывное устройство, внешне выглядевшее как коробка шоколадных конфет, расписанная в традиционном украинском стиле. Вся проблема заключалась в

том, что мне предстояло незаметно нажать на переключатель, дабы запустить часовой механизм. Мне этот вариант не слитком нравился, так как яркая коробка сразу привлекла бы внимание Коновальца. Кроме того, он мог передать эту коробку постоянно сопровождавшему его Барановскому…»

Ифигения Асимова и Александр Тимашков (фото 1950-х годов)

…В конце концов взрывное устройство в виде коробки конфет было изготовлено, причем часовой механизм не надо было приводить в действие особым переключателем. Взрыв должен был произойти ровно через полчаса после изменения положения коробки из вертикального в горизонтальное. Мне надлежало держать коробку в первом положении — в большом внутреннем кармане своего пиджака. Предполагалось, что я передам этот подарок Коновальцу и покину помещение до того, как мина сработает…»

Тимашков, изготовитель взрывного устройства, сопровождал Судоплатова в той поездке, и за 10 минут до того, как Судоплатов спустился на берег с корабля для встречи с Коновальцем, зарядил взрывное устройство. Покушение удалось. Впоследствии Тимашков стал руководителем оперативно-технического отдела.

Именно он сконструировал магнитные мины, с помощью которых был в 1943 году убит гитлеровский гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе. После окончания Второй мировой войны, когда в Греции разразилась гражданская война, Тимашков служил советником у греческих партизан.

Для выполнения особо серьёзных заданий, как правило, посылались супружеские пары. Не настоящие, разумеется. Потому что ходить на встречи, посещать кафе, маленькие магазинчики, в которых были «почтовые ящики» или явки агентов, вдвоём — мужчине и женщине — было намного легче, чем одному мужчине. Женщине всегда было проще представить дело так, что она собирается приобрести какие-то вещи или домашнюю утварь. Кроме того, сидя в кафе друг против друга, они могли более эффективно наблюдать за обстановкой вокруг и за знаками, которые им могли подавать другие агенты.

В соответствии с легендой в качестве жены Тимашкова выехала молодая, красивая гречанка по имени Ирина. Настоящее ее имя было Ифигения Асимова. Отец её был генеральным секретарём ЦК Турецкой компартии. В 30-е годы он был осуждён в Турции за коммунистическую деятельность, пробыл в тюрьме 4 года и был обменен на человека, представлявшего ценность для турецкого правительства. Спустя год к нему в СССР присоединилась его семья: жена и трое детей. До войны его дочь Ифигения работала в турецком секторе в Коминтерне: она, естественно, в совершенстве владела турецким и греческим языками, а также прекрасно изъяснялась по-французски.

Ифигения и дети —

Ахил, Николай и Александр

Ифигения знала, что для неё поездка в Турцию намного опаснее, чем для любого другого агента: ведь она с детства жила в этой стране, и её там могли опознать. Тем не менее она добровольно согласилась участвовать в операции. Помощь, которую она могла оказать группе, было невозможно переоценить. Знание языков было только одним фактором. Другим, еще более важным, было то, что с помощью Ифигении группа надеялась восстановить связи с нужными людьми, которые некогда были дружны с её отцом, и это было быстро сделано. Турецкие коммунисты-подпольщики были готовы оказывать советским агентам всевозможную помощь.

И ещё одна любопытная деталь. Ифигения получила образование и воспитание в монастыре и была очень строгих нравов. Она выехала на работу в Турцию в качестве жены Тимаш-кова будучи девственницей. Поэтому первые месяцы, проведённые этой парой в Турции, были довольно сложными для Тимашкова: они жили в одной комнате, но Ифигения спала на кровати, а Тимашков — на полу.

О других участниках операции известно очень мало. Одним из них был Михаил Мачханели (члены группы, направленной в Турцию, называли его Давид). Его в живых нет, и архивные документы, которые могли бы пролить свет на его биографию, не сохранились. Известно только, что он был сотрудником органов государственной безопасности. В начале 1950-х годов он был уволен в запас.

К счастью, сохранились сведения о женщине с необычной судьбой: ее звали Елена Родригес-Данилевская. Её дедом был известный русский писатель Григорий Данилевский, автор прекрасного исторического романа «Княжна Тараканова». Образ красавицы-княжны, погибшей во время наводнения в тюремной камере, был создан также знаменитым художником К.Д. Флавицким. И писатель, и художник удостоились за свои произведения высоких наград.

Романтический дух писателя Данилевского передался его дочери Александре. О том, как сложилась её судьба, рассказал в своих очерках об Испании журналист и писатель Михаил Кольцов. После революции Александра оказалась за границей, странствовала по Европе, а когда оказалась за Пиренеями, в неё, харьковскую красавицу, влюбился испанский офицер. Она вышла замуж и осталась с ним. Но Александра дала себе обет — воспитать детей хоть наполовину русскими. С огромным терпением и любовью занималась она двумя своими девочками, обучила их чтению, письму, создала в доме маленькую русскую библиотеку и с удовольствием декламировала с дочерьми хором русские стихи — на удивление и добродушный восторг добряка Родригеса. Он был человеком левых убеждений, обожал семью, но умер после долгой болезни за несколько лет до начала гражданской войны в Испании.

Когда на фронты Испании начали прибывать добровольцы из СССР, «Генеральша Родригес», красивая седая женщина, и её дочери Юлия и Елена, совсем испанки на вид, предложили всеми силами и знаниями помочь дружбе Советского Союза с их родиной. Момент, как пишет Кольцов, был самый критический, враг подходил к Мадриду. Их усадили в машину с корреспондентами «Комсомольской правды», эвакуировали в город Аликанте, затем они начали работать переводчицами при торгпредстве. Библиотека с «Княжной Таракановой», с русскими былинами и с Тютчевым оказалась тогда более чем кстати для советских добровольцев под Мадридом, единственным досугом которым стало чтение.

«Генеральша Родригес», о которой писал Кольцов, действительно работала в торгпредстве. А вот её дочери, Юлия и Елена, которым тогда было 31 и 25 лет, выбрали себе более опасную и сложную работу. Они стали помогать советским военным советникам, не знавшим испанского языка. В результате они стали тесно связаны с «герильерос», диверсионно-разведывательными отрядами. Вот так сложилась судьба внучек известного русского писателя Данилевского.

Когда в 1938 году стало ясно, что Испанская Республика не выстоит, Юлия получила через Эрнеста Хемингуэя, с которым её семья была хорошо знакома, приглашение занять место на кафедре одного из университетов США. Она могла поехать туда вместе с матерью и сестрой. Данилевские-Родригес отказались от приглашения. Они оставались в сражающейся Испании до последнего часа. Вырваться оттуда стоило им немалых трудов — ситуация в республиканском лагере стала критической после очередного наступления войск Франко.

Об этом напоминает карандашная записка Елены, отправленная матери, которая тогда находилась в Валенсии: «Учитывая не совсем благополучное состояние наших общих дел, я тебе сообщаю, что завтра приедет машина за тобой, она заедет к тебе, и вы условитесь, когда выезжать. Самое лучшее, после обеда, чтобы не попасть под бомбёжку. Не медли, не задерживай машину. Лена»

Покинув Испанию, Данилевские переехали в СССР. В Москве они вновь встретились с Кольцовым. Юлия перевела на испанский язык много литературных произведений. Среди них — роман Толстого «Хлеб». В годы войны она вышла замуж за французского журналиста, коммуниста Жоржа Сорреа, также находившегося тогда в эмиграции в Советском Союзе (познакомились они ещё в Испании, где Жорж был корреспондентом газеты коммунистов «Юманите»).

После победы над Германией Юлия вместе с мужем уехала во Францию. Долгие годы она работала в ЮНЕСКО, где была директором департамента переводов, вырастила сына и дочь, а потом растила внуков. Её мать во время войны находилась в эвакуации в Ташкенте. В самый разгар битвы под Сталинградом дочь писателя Данилевского сделала крупные пожертвования в фонд обороны от себя и от дочерей. На эти средства был построен танк.

Вернёмся к младшей дочери — Елене. После окончания университета в Гренаде с отличием (как и её сестра Юлия), Елена покинула Мадрид, где жила вся семья, и отправилась в Эскуриал, где начала внедрять в созданной по новому образцу школе новую, демократическую систему просвещения, за которую ратовали республиканские власти. Здесь и застало её начало франкистского мятежа. Вместо того, чтобы продолжать преподавать в школе, ей пришлось работать с «герильерос» вместе с советниками из СССР. За участие в Великой Отечественной войне Елена Родригес-Данилевская была удостоена многих правительственных наград.

Когда Муза-младшая как-то вздумала изучать испанский язык, отец подарил ей «Учебник испанского языка». Авторами учебника были Великопольская и Родригес-Данилевская. На первой странице было написано по-испански: «Леониду от чистого сердца с надеждой, что эта книга поможет в изучении испанского языка. Елена». А внизу — приписка: «В память о нашей Испании». Учебник вышел в Москве в 1963 году. Елена нашла себя впоследствии в филологической науке. На протяжении многих лет у нас были сомнения в том, что Елена Родригес-Данилевская принимала участие в стамбульской операции — ведь у неё было совсем другое языковое направление. И только относительно недавно, перебирая старый материнский архив, мы наткнулись на газету «Комсомольская правда» от 14 июня 1979 года. На первой странице газеты маминой рукой было написано: «Статья о Лене Ивановой (Родригес-Данилевской). Стамбул, 1941—42 гг.». Теперь все сомнения были сняты.

Она умерла в 1979 году, причём в тот день, когда прилетела в Испанию, которую давно мечтала увидеть снова.

Руководителем операции в Турции был Наум Эйтингон. Под именем «мадмуазель Люси» в Турцию с ним выезжала Муза Малиновская.

Стоит задаться вопросом, какая была необходимость послать в Турцию группу опытнейших оперативных работников, в нейтральную страну, где, в общем, текла мирная, спокойная жизнь, вто время как в Советском Союзе осенью 1941 года шли кровопролитнейшие бои с наступавшими германскими дивизиями. Трудно не сделать вывод, что задача была у Эйтингона и его товарищей очень сложная и к тому же, скорее всего, государственной важности.

Муза Малиновская — член группы Эйтингона в Турции

Количество турецких войск в приграничных с Советским Союзом районах увеличивалось. Для многих не было секретом, что главной задачей, которую поставил перед фон Папеном Гитлер, было склонить Турцию к войне против СССР. И с первого дня своего пребывания в Анкаре германский посол развил бурную деятельность в этом направлении.

И усилия его, похоже, не были безрезультатны. Агенты органов безопасности доносили, со ссылкой на жителей приграничных сел на турецкой стороне, что турецкие армейские командиры ведут всё более широкую визуальную разведку в полосе возможного вторжения, пытаются выяснить, какие силы им противостоят на грузинской стороне. Это был опасный сигнал.

Кто же такой фон Папен и почему его фигура внушала такую обеспокоенность Кремля?

Фон Папен — один из германских политиков, которые были ответственны за приход Гитлера к власти.

Когда касса нацистской партии опустела, именно фон Па-пен организовал встречу Гитлера с крупнейшими промышленниками Рейна и Рура, и получил за это пост вице-канцлера в первом кабинете Гитлера. В 1934 г. фон Папен занял пост специального посланника в Вене и подготовил «аншлюс» — присоединение Австрии к Рейху. В 1939 году в качестве посла Германии он был направлен в Анкару.

Оказавшись в Турции, фон Папен сделал всё, чтобы показать Берлину, что он не остается в стороне от большой политики. Заметим, что германский посол в Москве граф фон Шулленбург, когда был выслан из Москвы после начала германского вторжения, уже в июле 1941 года, прежде чем вернуться в Берлин, сделал изрядный крюк, чтобы заехать в Турцию и провести консультации с фон Папеном.

Лаврентий Берия предполагал, что фон Папен был ответственным лицом за всю восточную политику Германии, главным координатором всех военных и политических мероприятий от Балкан до Индии. В пользу этой версии говорит организованная немцами утечка информации, в соответствии с которой одним из планов фон Папена было прекращение фашистского вторжения в Советский Союз, и неким компромиссом между Гитлером и Сталиным, за счёт определённых территориальных уступок СССР. Позже появились слухи, что Гитлер не верил в осуществимость такого плана; на самом же деле речь скорее всего шла о зондаже военно-политической позиции Кремля.

Франц фон Папен (слева в первом ряду) — политик и дипломат, глава правительства Германии в 1932 г. и заместитель Гитлера после его прихода к власти

В действительности Москву волновала другая сторона деятельности фон Папена: возможность заключения с его помощью сепаратного мира между Германией, с одной стороны, и Великобританией и США, с другой. Фон Папен всё чаще выдвигал эту идею после провала «блицкрига» и поражения вермахта под Москвой. За рубежами Германии циркулировали слухи о том, что противники Гитлера в самом рейхе хотели бы избавиться от фюрера и заменить его военной диктатурой, которая, пусть пока чисто теоретически, но смогла бы достичь соглашения с Лондоном: ведь сумел же Риббентроп договориться с Чемберленом!

Аналогичные слухи пришли и из Ватикана, где действовал уполномоченный фон Папена — барон Курт фон Лезнер. Еще в 1940 году последний передал Папе Римскому послание фон Па-пена по поводу положения Англии, а в 1941 году фон Папен установил тесную связь с апостолическим представителем Ватикана в Турции. Весной 1942 года Лезнер стал эмиссаром фон Папена в Ватикане.

В апреле там даже начались переговоры — пусть предварительные и туманные, но для западных стран имевшие в известном смысле символическое значение: они доказывали, что окружение Гитлера далеко не так монолитно, как он пытался это представить. От имени фон Папена и стоявших за ним высших чинов вермахта Лезнер ратовал за мир между Германией и Англией, причём посредническую миссию должен был взять на себя Ватикан.

В мае 1942 года в Москву пришли сведения, причём сразу из нескольких источников, о том, что фон Папен ищет связи с западными союзниками. План мира, предлагавшийся им, якобы имел такой вид: Британская империя сохраняется в её прежних границах, Германия уходит из Чехословакии и Польши, но оставляет за собой «польский коридор», связывающий ее с Вое-точной Пруссией, государства Восточной Европы и Прибалта-ки восстанавливаются в довоенных границах, а Англия и Германия, придя к согласию на этих условиях, совместно договариваются о мире с Советским Союзом.

Англичане тогда на эти переговоры не пошли. Но Кремлю стало ясно, что до тех пор, пока во главе Германии стоит Гитлер, западные союзники не пойдут ни на какие сепаратные сделки с рейхом, но если к власти в Германии придёт другой человек — скажем, тот же фон Папен или Герман Геринг, то ситуация может быстро измениться. Всё это, по всей вероятности, и определило позицию Москвы.

И всё же цель покушения — это единственная тайна, которая никогда не будет разгадана. Действительно ли группа должна была убить германского «империалистического волка» или ей ставили другую цель: скомпрометировать германские секретные службы, которым была бы приписана роль в очевидной провокации? Знать это могли только два человека из участвовавших в операции: Эйтингон и Тимашков. Первый — потому что был её руководителем, а второй — специалистом по изготовлению взрывного устройства.

Дело в том, что взрывное устройство было изготовлено без оболочки, чтобы не было осколков, причём взрывная волна должна была пойти вверх. В двух десятках метров от взрыва бомба уже никому не могла принести вреда.

Уголок Стамбула.

Встречи с исполнителем покушения проходили на конспиративных квартирах

По свидетельству Мордвинова, исполнитель покушения, который был, судя по всему, курдом-коммунистом, но, возможно, болгарином, настаивал на том, чтобы воспользоваться пистолетом. Но Мордвинов сделал по-своему: он настоял на том, чтобы использовать бомбу.

Хотя непосредственным исполнителем должен был быть один человек, к операции готовилась вся группа. Задачи были тщательно распределены.

Спустя годы после Второй мировой войны, дети часто расспрашивали мать о том, как ей и отцу работалось в Турции. Детей интересовало, конечно, не столько профессиональная сторона дела, сколько то, как родители проводили свободное время. Муза отвечала, что свободного времени почти не было, все были очень загружены работой, но если выдавалась свободная минута, то женщины вязали для солдат, воюющих на фронте, носки и варежки, готовили посылки для госпиталей. Бывали редкие случаи, когда все собирались в одной комнате, чтобы попить чаю, и мужчины играли в карты. Отец играл в карты хорошо: у него была отличная память и аналитический ум. Поэтому он часто выигрывал, что заставляло других мужчин ворчать по этому поводу: «Ну, вот, Леонид, тебе и в картах везёт, и в любви! Так ведь быть не должно…» Матери, конечно, импонировало, что её избранник был умён и удачлив не только в работе…

Между тем ответственный момент приближался. 19 января Тимашков прислал из Анкары сообщение, что у него всё в полной готовности. А на следующий день одним поездом — но в разных вагонах — Мордвинов с исполнителем покушения выехали из Стамбула. Бомба была изготовлена Тимашковым из пластида, который он привёз из Москвы. Она уже находилась в Анкаре. Пистолет, который на всякий случай должен был иметь с собой исполнитель покушения, Георгий Мордвинов вёз с собой. В Анкаре они поселились в гостинице «Торос», причём исполнитель покушения поселился по документам македонского беженца, студента стамбульского университета по имени Амер Такат. У Георгия документы были какого-то поляка, перебравшегося в Турцию из оккупированной немцами Югославии. Документы были подлинные, их на несколько дней одолжили у настоящих владельцев: Амера Таката и поляка Степана Поточника.

24 февраля 1942 года в 10 часов утра на главной улице Анкары — бульваре Ататюрка — прогремел взрыв, в результате которого был буквально разорван на куски человек, который нёс в руках устройство, приготовленное Тимашковым. Германский посол и его жена, которые шли по противоположной стороне бульвара, находились на расстоянии 18–20 метров от места, где произошёл взрыв. Ни он, ни его жена не пострадали.

Вот как фон Папен описал эту сцену в своей книге «На подступах к Рузвельту»: которая вышла в издательстве Андре Дойча в Лондоне:

«Зима в Анкаре 1941—42 годов была поистине сибирской. Хотя столица лежит примерно на той же широте, что и Неаполь и поэтому ждешь жаркого лета и умеренно мягкой зимы, климат обусловлен высоким анатолийским плато. В то время как мы собирали одежду для немецких войск на восточном фронте, волки забегали в пригороды Анкары. Несмотря на холода, я нашёл более приятным для себя отказаться от бриджа и ходить охотиться на волков в ярком лунном свете.

Среди этих незначительных удовольствий, в которых мы искали возможность забыться на несколько часов от изводящих тревог дневной работы, одно событие взорвалось подобно бомбе — в буквальном смысле слова. 24 февраля около 10 часов утра я, как обычно, шёл пешком с моей женой из нашего дома в посольство. Бульвар Ататюрка был почти пустынным. Неожиданно мы оба были брошены на землю сильным взрывом. Я мгновенно вскочил, затем помог встать на ноги жене, которая была основательно потрясена, отметив с удовлетворением, что, кажется, никакие кости не повреждены. «Не делай ни шага дальше!» — закричал я.

Я мог только предположить, что мы наступили на мину — это было первой моей реакцией, так как, когда я огляделся, вокруг не оказалось ни души. Или она была взорвана из соседнего дома, и мог последовать другой взрыв. В этот момент около нас остановилось такси. Я закричал водителю, чтобы он ехал в посольство и позвонил в полицию. Это, однако, уже не требовалось, так как взрыв выбил все окна на две сотни ярдов вокруг, и начала быстро собираться толпа.

Представители превосходной турецкой службы (sic!) вскоре были на месте и приступили к скрупулёзному расследованию. Связь с внешним миром в это время временно была прервана — с тем результатом, что Стамбул наводнился слухами о происшедшем, которые затем распространились по всему миру.

Жена и я благополучно добрались до посольства. Кроме царапины на колене и порванной штанины я не имел никаких повреждений, хотя мои барабанные перепонки пострадали от грохота и силы взрыва.

В течение 24 часов турецкая полиция разрешила загадку. На месте взрыва были обнаружены человеческие останки, включая висевший на дереве ботинок. Этот ключ вывел полицию на студента стамбульского университета, который снял номер в маленьком отеле в Анкаре. Оттуда след привел в русское генеральное консульство в Стамбуле, немедленно окруженное полицией. Несмотря на оскорблённый протест русского посла, оно оставалось оцепленным, пока русские не отреагировали на ультиматум выдать другого студента, подозреваемого в соучастии и нашедшего в консульстве убежище.

Турецкий премьер-министр объявил, что инцидент должен быть полностью расследован, какими бы ни могли быть политические последствия. Он не хотел бы позволить, чтобы Турция стала ареной политических убийств. Следствие и судебное разбирательство длилось несколько месяцев. И сообщнику за его участие в деле был в конце концов вынесен приговор. Было доказано, что в течение нескольких недель предполагаемый убийца и его сообщник практиковались в стрельбе из пистолета в русском генеральном консульстве в Стамбуле. Они выяснили, что я имел обыкновение ходить на работу пешком, в определённый час каждое утро. И что в это время дня пустынная улица даёт превосходную возможность для покушения. В случае, если бы студент обнаружил, что не в состоянии унести ноги по-еле произведённых выстрелов, он должен был выдернуть чеку бомбы, которой его снабдили. Бомба, было сказано ему, выпустит дымовую завесу, под прикрытием которой он и сможет скрыться.

Молодой человек, должно быть, оказался слишком осторожен и, вероятно, решил одной рукой стрелять, а другой привести в действие бомбу. Возможно, он взорвал её долей секунды раньше, чем произвёл выстрел. Во всяком случае, я не помню звука выстрела. Однако дымовая бомба проявила себя более эффективно, чем он ожидал, и его разорвало на куски. Чудо, что моя жена и я остались невредимы.

Следствие также показало, что главный организатор покушения покинул российское генеральное консульство в Стамбуле столь стремительно, что пограничную охрану в Эрзеруме не успели предупредить, дабы она задержала его. До тех пор, пока следствие не напало на след, Анкара полнилась слухами относительно причин покушения. Сначала даже не представлялось достаточно ясным, было оно направлено против меня или маршала Какмака, который проехал в своей машине по бульвару Ататюрка несколькими минутами раньше. Русские, британская служба, гестапо — все подозревались в причастности к организации взрыва.

То, что убийца был несомненно хорошо информирован о моей утренней прогулке, заставило сначала подумать о Бритиш Интеллидженс, которая устроила свой штаб в доме напротив моей личной резиденции, и та держалась под непрерывным наблюдением с помощью полевых биноклей. Этот слух достиг и британского посла, который немедленно попросил наших нейтральных коллег заверить меня, что его люди не имели никакого отношения к происшедшему.

Вероятность причастности гестапо казалась весьма высокой. И это предположение подкреплялось таинственными телефонными звонками. Различные звонившие сообщали, что слышали о подготовке взрыва гестапо. Однако все эти спекуляции очень скоро закончились, как только турки возложили вину на русских.

У меня самого было очень мало сомнений относительно того, кто истинный виновник. Мои турецкие друзья засыпали меня поздравлениями, а президент и его супруга преподнесли моей жене великолепный букет цветов и выразили своё сожаление по поводу этого кровожадного покушения на наши жизни.

Около середины марта, когда воспаление моего внутреннего уха, полученное результатом взрыва, было вылечено, я снова вылетел в Берлин. Я хотел получить от Гитлера дополнительные гарантии по турецкой позиции…»

Таков рассказ фон Папена. Хотя он довольно точно передал обстановку в Турции, которая сложилась после покушения, кое-что в этом рассказе сразу же обращает на себя внимание. Во-первых, настораживает информированность фон Папена о расположении британской резидентуры и наблюдении, которое вели английские разведчики: информация такого рода могла попасть к нему только от германской разведки. В свете этого факта его дружбы и сотрудничества с нею, рассуждения о возможном участии гестапо в покушении на него воспринимаются как запоздалое кокетство: после войны фон Папену очень уж хотелось отгородиться от нацистского прошлого.

Показательной была реакция Берлина на сообщение о покушении. Рейхсминистр Геббельс писал в своем дневнике 26 февраля 1942 года: «Истоки покушения абсолютно ясны. Оно, без сомнения, было подготовлено британской секретной службой в сотрудничестве с ГПУ…». А спустя два дня Геббельс записал: «Покушавшиеся на фон Папена люди обнаружены. Они, говорят, являются поляками. Тем не менее участие англичан отвергать тут нельзя. Англичане, конечно же, не послали бы одного из своих убивать фон Папена». Берлин в тот момент оказался не способен распознать игру советских секретных служб.

Что же касается заявления самого фон Папена о его уверенности в том, что покушение было совершено советскими спецслужбами, то оно документально так и не было доказано. Турецкие власти, действительно, сразу объявили, что за спиной террористов стояли советские спецслужбы. Турецкая полиция нашла на месте взрыва каблук от обуви исполнителя с клеймом гостиницы, где он провел последние дни. Но в результате были арестованы сначала некий студент Абдурахман, которого заклеймили как руководителя исполнителя, а затем и его помощник — парикмахер Сулейман. Эйтингон и Мордвинов знали, что люди эти не имели никакого отношения к покушению, были подставными лицами, и, естественно, в показаниях своих путались, хотя на основании этих показаний и были произведены аресты. Эйтингон полагал, что это были известные туркам курды-подпольщики, которых под угрозой расправы заставили лжесвидетельствовать.

На следующий день после покушения генеральное консульство с самого утра было оцеплено сотрудниками турецкой секретной полиции в штатском. Ни выходить, ни входить в консульство никому не возбранялось, но стоявшие у входа агенты совершенно беспардонно вглядывались в лица входящих и выходящих, словно старались кого-то опознать. Советский посол в Анкаре отправился к министру иностранных дел Сараджоглу и заявил категорический протест по поводу происходящего. Сараджоглу изобразил на лице полное изумление, сказал, что ему ничего не известно, и тут же пообещал, что оцепление будет немедленно снято.

Но оцепление снимать и не думали. А 2 марта сотрудник консульства Иван Беззуб был арестован, как только вышел за ворота консульства; он вырывался, протестовал, но это ему не помогло. На первый взгляд его арест выглядел очень странно: Беззуб никак не был связан со спецслужбами, был, так сказать, «чистым дипломатом», и поэтому сначала было непонятно, за что же его арестовали. Беззуб вернулся в консульство во второй половине дня, и все сразу разъяснилось. В отделении полиции, куда он был доставлен, его личность сверяли с фотографией Павлова — то есть Георгия Мордвинова. Из того допроса, который был ему устроен, также явствовало, что полиции требовался Георгий Мордвинов. Беззуба просто с ним спутали: оба были высокого роста, широкоплечие, а главное, с выдающимися монгольскими скулами.

4 марта был арестован при выходе из своей квартиры в европейской части еще один советский гражданин — Корнилов. Он весьма удивился этому. Правда, Корнилов был профессиональным агентом. Но от дела о покушении к нему не тянулось ни одной нити. Стало ясно, что турки ищут козла отпущения, и что какая-то спецслужба — скорее всего германская разведка — надоумила их арестовать двух попавших когда-то в её поле зрения офицеров советской разведки. Кто же конкретно был организатором покушения, турки, разумеется, не знали.

Обстановка вокруг консульства сложилась крайне напряжённая. Офицеры разведки, работа которых в значительной степени зависела от нормальных условий работы консульства, пришли к выводу, что Мордвинову нужно сдаться турецкой полиции. Особенно хорошо это понимал Эйтингон: каждый день такой осады делал работу агентов в Стамбуле всё более сложной.

Два дня ушло на то, чтобы объясниться с Москвой и получить у неё разрешение на добровольную сдачу Мордвинова турецким властям. Эйтингон пришел его проводить.

В своих воспоминаниях Мордвинов замечает, что перед тем, как выйти из консульства, они присели «на дорожку», помолчали, как положено. А когда уже были у двери, Эйтингон, положив ему руку на плечо, спросил:

— Знаешь, зачем этого Папена на самом деле надо было убрать? У него, если вдруг «Гитлер капут», самые высокие шансы заменить фюрера. И он не шизофреник. Он живо с Англией и с Америкой заключит мир. И мы с Германией — один на один…

— И что это меняет? — угрюмо спросил Мордвинов.

— С точки зрения того, что сделано, — ничего. Но ты должен знать: нам нужно, чтобы взрыв выглядел делом рук немецких спецслужб. И для немецкого генералитета, и для турок. Вроде поджога рейхстага. Официально пусть звучит что угодно. А про себя чтобы думали — фон Папен участвовал в спектакле, цель которого — втянуть Турцию в войну. Чтобы немцы так думали и турки.

— Понятно, — кивнул Георгий. — Красивая задача. Стоит того, чтобы её решить.

Перед выходом Мордвинова на улицу они обнялись. Мордвинов держал в руке красный чайник, с которым не расставался никогда.

Сказать, что Георгий не испытывал ни малейшего волнения, было бы неправдой. Хотя он и уверял себя, что у турок ничего нет против него, он мог и ошибаться. А кроме того, не обязательно им было что-то иметь. Вопрос с советскими агентами, судя по всему, был для них уже решён.

После задержания без предъявления ордера на арест Мордвинов был переправлен в Анкару, помещён в одиночную камеру, и начались допросы. То, о чём его спрашивали, сразу показало Георгию, что у турок и в самом деле нет против него никаких реальных улик. Распознали ли они в нём и Корнилове агентов или их кто-то на них навёл, не имело в данном случае особого значения: доказать причастность первого и тем более — второго к состоявшемуся покушению они просто не могли. Но выслужиться перед немцами, видимо, хотелось. Поэтому турки сделали ставку на лжесвидетелей, пошли проторённой дорожкой фабрикации дела.

Постепенно участники операции разными путями покидали Турцию. Во второй группе выехала Муза Малиновская. Лишь через полгода они с Эйтингоном увиделись вновь.

Процесс продолжался весь апрель, май и половину июня. Права подсудимых Мордвинова и Корнилова нарушались судом постоянно.

Папен на Нюрнбергском процессе. Ему удалось выйти сухим из воды

Мордвинов не знал турецкого языка; ему отказывали в переводе документов на русский. Не вызывали свидетелей, которых он просил допросить. Вместо судебных допросов Абдурахмана и Сулеймана судьи ограничились зачитыванием следственных протоколов. Просьба пригласить к защите советских адвокатов была отклонена. Оба подсудимых защищали себя сами. Но представить им для изучения все материалы суд также отказался.

Мордвинов строил свою защиту на том, что взрыв был рассчитан таким образом, что его действие было всего на два-три метра, а до фон Папена расстояние было в десять раз большей человек, убитый при взрыве, не пытался бросить пакет в гер-майского посла. Наоборот, он нёс пакет, прижав его к груди. Мордвинов доказывал тем самым, что было не покушение, а инсценировка его, в результате которого фон Папен должен был остаться — и таки остался — целым и невредимым. Германский посол после этого спектакля, как утверждал Мордвинов, уселся в автомобиль военного атташе, который ждал его в каких-нибудь ста метрах от места действия (причём тоже появился там, видимо, не случайно!) и доставил фон Папена в посольство.

Красноречие Мордвинова не подействовало на судей, как не подействовали и жалобы обоих обвиняемых на целый ряд нарушений процессуального характера. Кроме того, турецкое правительство твёрдо решило показать и русским, и всем другим соседям, что в своём доме они не потерпят терактов любого рода.

Но неумение турецкой полиции доказать вину двух советских агентов, да к тому же довольно отрицательное отношение народа к органам власти и правосудия в Турции вообще, привели к тому, что версия о германской инсценировке стала популярной. Очень скоро она уже путешествовала по страницам мировой печати.

На решении суда, к сожалению, это не сказалось. Мордвинов и Корнилов получили по двадцать лет строгого тюремного заключения, турки Абдурахман и Сулейман — по десять лет. А через несколько дней после вынесения приговора турецкая полиция, увы, получила новую информацию о неудавшемся покушении. Дело в том, что 3 мая 1942 года перебежал к туркам сотрудник резидентуры ГРУ в Анкаре Исмаил Ахмедов: он попросил у турецкого правительства политического убежища.

Пытаясь заслужить благосклонность новых хозяев, он рассказал им все, что знал о работе резидентур ГРУ и ИНО НКВД в Анкаре и Стамбуле, выдал двух нелегалов, с которыми работал в Турции, и даже дал подробные показания о деле фон Па-пена. Как бы мало он об этом ни знал, тем не менее сумел сообщить туркам имена главных организаторов покушения и причину, по которой оно не удалось.

Версия Ахмедова была такая. Уровень подготовки исполнителя взрыва был очень низок. Он, якобы, слишком рано снял мину с предохранителя, в результате чего взорвался сам. Но самое страшное, что произошло в результате предательства Ахмедова, — это то, что турки узнали подлинное имя осужденного Павлова: Мордвинов. И хотя некоторое время спустя турецкий кассационный суд отменил приговор из-за многочисленных нарушений процессуальных норм и направил дело на новое расследование, советским агентам, теперь уже окончательно раскрытым, нечего было надеяться на оправдательный приговор. Им просто незначительно сократили сроки заключения. После суда над Павловым (Мордвиновым) и Корниловым резидентом в Турции стал Михаил Батурин.

Прошло два года, и на фронтах Второй мировой войны произошли серьёзные перемены. Теперь сама мысль об участии в войне на стороне Гитлера была для Турции абсурдна. Турецкие власти пересмотрели своё отношение к делу о взрыве на бульваре Ататюрка.

Президент Турции Исмет И неню своим указом амнистировал Павлова и Корнилова и к ним в придачу 100 (!) захваченных турецкими спецслужбами агентов ГРУ и НКВД, а также фронтовых и армейских разведорганов (главным образом, работавших в районах проживания грузин и армян в Турции). В августе 1944 года Мордвинов и Корнилов были освобождены из тюрьмы в Анкаре и вернулись в Москву.

М. Батурин

Сейчас некоторые историки говорят: «операция по покушению на фон Папена была провальная». В одной из последних бесед с Павлом Анатольевичем Судоплатовым он откровенно признался, что точного результата операции он не знал. Должен ли был фон Папен погибнуть или достаточно было только скомпрометировать спецслужбы Германии или Великобритании. В любом случае версия гестаповской провокации была воспринята немецким генералитетом вполне всерьёз. Путь к власти в случае отстранения Гитлера для фон Папена был отрезан.

Правительственные награды получили все участники этой операции. Точнее, почти все. Не была представлена к награде Муза Малиновская. Когда она выразила по этому поводу свою обиду Эйтингону, он заметил: «Ну, во-первых, мне неудобно представлять тебя к награде, потому что теперь ты моя жена. Во-вторых, самая большая награда, которую ты можешь получить за эту операцию, — это, если все забудут, что ты имела какое-то отношение к государственной безопасности и к этому заданию». В душе у Музы, тем не менее, осталась горечь обиды. Тогда она ещё не могла предположить, что отец, как более опытный человек и профессиональный разведчик, прошедший огонь, воду и медные трубы и знающий, как спецслужба может порой «отблагодарить» за участие в любой операции, был прав во всём, что он делал.

Кроме того, он сознавал, что шла война. Он знал, как сильны немцы. Сколько будет жертв…

Если у Музы и был повод для огорчения, то был и другой — для радости. Сама жизнь наградила её: большой любовью человека, который за время операции стал ей родным.

Разбирая недавно папины вещи по просьбе одного из музеев спецслужб, мы обнаружили на дне чемодана газеты от 23 и 25 февраля 1942 г. Операция в Анкаре проходила 24 февраля. Эти газеты были приобретены в консульстве СССР в Турции, привезены в Москву и сохранены нашими родителями.

Дочь Эйтингона Муза Малиновская с П.А. Судоплатовым и его сыном Анатолием. Май 1995 года.

Фото сына Эйтингона Леонида (публикуется впервые)