— Вначале подведем первые итоги по делу Левмана, товарищи следователи, — открыв обычное совещание следователей, начал Горин, по привычке сильно потерев ладонями седые виски. — Осмотр места происшествия опроверг предположение о том, что убийство или похищение, или, наконец, несчастный случай с профессором Левманом произошли там, где был найден его рюкзак. Анализ пятен крови и эксперимент на зоостанции доказывают, что следы крови и повреждения на банках — дело зубов и лап росомах. Пальцевые отпечатки пока тоже не дают ничего. Все члены экспедиции подтвердили показания Сергунько и Рахимова. Подозрительным выглядит бегство Сергунько, хотя, будем откровенны, я не верю, что он имеет какое-либо отношение к исчезновению профессора. По справкам и показаниям местных жителей, Сергунько — давний житель края, бывший красный партизан. За период после окончания гражданской войны никаких компрометирующих данных о нем нет…

— А убийство, о котором он сам говорил? — не удержался Трофимов.

— Об этом пока ничего не известно. В наше время он не привлекался к ответственности. Из архивов сведений еще не поступило. Потом, знаете ли, не надо переоценивать прошлое. Тем более далекое. Для нас важно, что человек представлял собой к моменту события. Это — конституционное установление.

— Почему же он скрылся? — настаивал старший следователь. — Не имея достаточных данных для его ареста и обвинения, я оставил Сергунько на свободе. Это — моя ошибка. Мы не дети, и каждому из нас по опыту известно, что невиновный человек старается своим поведением доказать свою невинность. Закон не требует этого, но обычно люди поступают именно так. Ведь они в этом сами заинтересованы. А Сергунько скрылся. Здесь дело не так просто, как вы стараетесь представить.

— Люди все разные и поступают по-разному. Я согласен: исчезновение Сергунько дает некоторые основания для подозрений на его счет. Поэтому были извещены местные органы всех районов края о необходимости его задержания. Далеко он уйти не мог, не успел бы. Но, с другой стороны, я как коммунист должен сказать вам, Виктор Леонидович, тоже коммунисту, — Горин в упор посмотрел на Трофимова, — допрос Сергунько вы построили неправильно. Ведь он — советский человек, с присущим нашим людям сильно развитым чувством собственного достоинства. Он старик, много повидавший на своем веку. А вот дорожки к его сердцу, контакта с ним, как с человеком, вы не потрудились установить. Это — смертный грех следователя. Кроме того, вы не проявили выдержки, нервничали при допросе. Я не хотел вам мешать, но считаю это недопустимым. Вы нарушали требование объективности при расследовании дела. Знаете, если человек начинает нервничать и сердиться — невольно закрадывается мысль о его неправоте. Потом, от этого пахнет недоброй памяти недавним прошлым. А ведь мне знакомы некоторые расследованные вами дела. Как криминалист, вы проявили себя в них блестяще. А вот при этом допросе вы оказались плохим психологом. И я уверен: Сергунько ушел, обиженный подозрениями на его счет, которых нельзя было не почувствовать. Многое осталось невыясненным. Ведь он без колебания сообщил о своей судимости и не скрыл тяжести преступления. А вот за что — не сказал, замкнулся в себе после вашего намека. Вы помните, с каким достоинством он произнес: «Я слишком стар, чтобы лгать». — Горин улыбнулся. — У старика свой, выработанный его немалым опытом взгляд. Здесь с ним можно спорить. Наша молодежь в подавляющем большинстве сознательная. А сознательность — это в первую очередь правдивость. Второе важное лицо в этом деле — Рахимов. Его допрашивали уже после получения исчерпывающих сведений о его послевоенной жизни. Предыдущий период его жизни нам известен пока только с его слов. Но вот послевоенный не вызывает сомнений. И, знаете, он ведь оказался беспощадно правдивым. Нет оснований не верить всему, что профессор Рахимов говорил при допросе. Я ему верю. На его примере наглядно видно, как необходим следователю такт. Ведь его допрос затронул самую сокровенную, обычно тщательно оберегаемую от вторжения посторонних область. И он правильно выбрал линию поведения. Поймите меня правильно, Виктор Леонидович. Нельзя быть на нашем посту равнодушным. Надо очень любить людей, советских людей. И верить им. Другое дело, что мы, следователи, обязаны перепроверять каждое показание, как, впрочем, и всякое другое доказательство.

Полковник закурил.

— Курите, товарищи. Придется извиниться за эту маленькую лекцию. Она необходима. Нами допущено слишком много непростительных ошибок: в отношении Сергунько — раз; малоактивное следствие с самого начала — два; чрезмерное увлечение одной версией-предположением — три. А результат?

Сегодня мы так же далеки от раскрытия истины, как и в день исчезновения профессора. У этого человека, как я понял, были такие недостатки, которые рисуют его в крайне неблагоприятном свете. Скажу прямо: лично мне этот человек неприятен. Много в нем от старого, вам уже незнакомого мира. С этой точки зрения я понимаю ненависть к нему Рахимова. Но мы обязаны быть объективными. Нам нужны только факты. Правда. А Левман, какой он ни есть, — советский гражданин. И вот, мы потеряли человека, советского человека, а найти не можем. Ни его, ни виновных. Да что говорить… — полковник Горин встал и взволнованно зашагал по кабинету. — Мы даже не знаем, что с ним. Вот и надо решать сообща, что нам следует предпринять. Требование государства известно: ни одно преступление не должно остаться нераскрытым. Нет преступников, которые не оставляют следов. Значит, надо искать следы… Западный, обращенный в сторону материка склон Восточного хребта нами исследован полностью. Надо выяснить, кто из местных жителей знает — есть ли проходимые места через хребет? Не исключена возможность, что Левман каким-то путем перешел хребет. Значит, будем искать на восточном склоне. Здесь, в Приморье, в Хабаровском крае, Сибири, на островах. По всей стране и столько времени, сколько это потребуется. Должны найти. Следует найти. Следует поручить милиции установить: не появлялись ли вещи, принадлежащие исчезнувшему, в окрестных селениях.

Резкий телефонный звонок прервал полковника.

— Да, слушаю… Горин… Что? Это любопытно. Прошу немедленно доставить сюда. — Он положил трубку. — Товарищи, объявился Сергунько. Он у Шапошникова.

— Молодец, Шапошников, — вырвалось у Трофимова, — задержал таки. Интересно, где?

Полковник покачал головой.

— Сергунько пришел сам. И не один. Он сообщил, что через хребет есть дорога. Принес кое-что, могущее иметь большое значение для дела. Через полчаса Шапошников и Сергунько будут здесь.

— Это уже проще, — не удержался Феоктистов.

— Не торопитесь, — остановил его полковник. — Не все так просто, как кажется. Не забывайте о необходимости сначала проверить возможность причастности к этому делу бежавших из лагеря трех преступников…

— Теперь несколько слов о незнакомце в ватнике по делу о ранении Кондакова. Вы ориентировали все городские отделения милиции, товарищ старший лейтенант?

— Так точно. Результатов пока никаких.

— Продолжайте активный поиск. Скорее всего у него здесь есть база. Проверьте всех новоприбывших в город. Главное, сузить круг людей, среди которых следует искать. Эту работу не оставляйте. Допросите всех лиц, на которых укажет Кондаков. По всему видно: в город вползла опасная гадина.

— Разрешите войти?

Полковник кивнул головой.

— Очень хорошо, что вы пришли, товарищ майор. Как с судебно-медицинским исследованием трупа старшего матроса Перевозчикова?

— Первые следственные действия по факту смерти старшего матроса Перевозчикова я производил сам, — обратился полковник к своим подчиненным. — Случай выглядит простым. Смерть, наверное, наступила от повреждения черепа и травмы мозга при падении. Она была быстрой. Сегодня получили доклад начальника поста об этом. Свидетель — матрос, сопровождавший труп, — тоже показывает так.

Эксперт обвел глазами находящихся в комнате людей и покачал головой:

— Мы тоже вначале думали так. Однако не то. Здесь какая-то загадка. Перевозчиков погиб от отравления сильнодействующим, пока неизвестным нам ядом. Картина отравления, как видно из расспросов сопровождающего, напоминает по симптомам явления при сотрясении головного мозга; рвоты, помрачение сознания, слабый пульс, напряженность мышц затылка и живота, слабая реакция зрачков на свет. Все раны от падения оказались поверхностными и не могли сами по себе привести к смерти…

— Вы примите это дело к производству, товарищ Трофимов, но вам будет помогать и Феоктистов. По делу о смерти матроса Перевозчикова в первую очередь установите возможность пищевого отравления…

Трофимов, мысленно продолжая свой спор с Гориным, уже который час изучает череп, принесенный Сергунько и старым Захаром.

«Как звали этого человека? Чья рука нанесла предательский удар? Почему? Чем? Не хитрость ли это со стороны Сергунько? Ведь он — бывший убийца. Ловко подсунуть мнимые вещественные доказательства. Нет, положительно, Горин, блестящий раньше следователь, стареет и становится слишком легковерен. А может быть, это только веяние времени?»

К чести Трофимова следует сказать, что эта гаденькая мыслишка возникла у него только на какое-то мгновение. Он был слишком справедлив и прям, чтобы думать об этом всерьез. Он был следователь-коммунист, пусть немного избалованный прежними успехами и удобной работой в центральном аппарате, но все же — настоящим следователем, которому так знакомо удивительно красивое «чувство локтя» в работе, где любая правильная мысль и успех товарища — твой собственный успех.

Череп бесстрастно смотрит на старшего следователя, скаля беззубую щель между челюстями.

«Передние зубы отсутствуют, — думает следователь. — У профессора Левмана, как это видно из допросов сослуживцев, на верхней челюсти было впереди три золотых резца — мост. У черепа тоже отсутствуют эти передние зубы. Это может быть совпадением. На нижней челюсти еле виден заметный только в лупу дефект кости — крошечная линейная вмятина. Откуда это повреждение? Удар грабителя? Случайный удар? Зубы зверя? Пока неизвестно… Скуловая кость разворочена. От отверстия идут звездообразные трещины. В затылочной кости у отверстия сбоку сохранились ровные дуговые очертания… Пуля? Если да, то скорее всего выстрел в затылок. Этого мало. Чья пуля? Не та ли, которую принес старый Захар? Судя по форме и калибру, это пуля от патронов к пистолету типа Кольт или Борхард-Люгера. А может быть, это отверстие — след удара круглым бандитским «пером»? Вопросов бесконечное множество…»

— А это что такое? — Трофимов внимательно приник к лупе. На верхней челюсти черепа он обнаружил почти невидимый дефект левого верхнего клыка. Маленькая, с булавочную головку, пломба в узком пространстве между клыком и первым коренным зубом… — Весьма искусная, тонкая работа. Вот это находка!

Командующий, внимательно следивший за ходом следствия по делу, по просьбе Горина выделил самолет. В тот же день Трофимов вылетел в Сибирск. Старший следователь вернулся через три дня, на целый день исчез, запершись в фотолаборатории, и отчаянно ругался, если кто-нибудь из любопытных товарищей пытался узнать, каким колдовством занимается майор.

Молодые следователи Турсунбеков и Феоктистов были заинтересованы больше всех. Между следователями, ведущими войну против врага, возникает особое чувство товарищества, иногда перерастающее рамки должностных субординации. Феоктистов осторожно постучался в дверь фотолаборатории.

— Кто там, — раздраженно отозвался Трофимов.

— Я, Феоктистов, Виктор Леонидович. Любопытно посмотреть…

— Какого черта, Сергей, не мешай, бога ради. Любопытной Варваре нос оторвали… — Трофимов выругался.

— Семьдесят четвертая, часть первая, — насмешливо возразил Феоктистов. — Небезызвестно, что эта статья имеет абсолютно определенную санкцию — год лишения свободы.

Трофимов расхохотался. Потом умоляюще сказал:

— Хлопцы, у меня и так не получается. Идите к черту. Кончу — покажу.

— Дорога ложка к обеду, — по-прежнему дергая дверь, отозвался Феоктистов. Трофимов зачертыхался.

— Где этот дурацкий фиксаж? — Затем раздался звон разбитого стекла.

— Часть вторая. Буйство и бесчинство, — провозгласил Феоктистов и, услышав щелчок отворяемой двери, посоветовал Турсунбекову: — Теперь бежим, Шакир. У Виктора Леонидовича тяжелая рука. Я уже пробовал меряться с мим силами…

— Это череп профессора Левмана, — с торжеством доложил Трофимов Горину, войдя в кабинет на следующее утро. Обычно сухое и суровое лицо следователя помолодело, выглядело против обыкновения приветливым.

Горин, внимательно приглядывавшийся к своему новому подчиненному, уже знал: так бывает, если старший следователь нащупывает нужный след.

— Ваши доказательства?

— В одной из зуболечебниц Сибирска удалось получить сведения: год назад, незадолго до убытия в, экспедицию, профессор лечил кариозный верхний зуб. Описание проведенного лечения и поставленной пломбы полностью сходны с характером кариоза и пломбы на соответствующем зубе черепа. Вот заключение экспертизы и документы зуболечебницы. Второе: у профессора был золотой протез, мост, вместо резцов верхней челюсти. На черепе соответствующие зубы отсутствуют без следов повреждения челюсти. И, наконец, вот. — Трофимов протянул полковнику пачку снимков. — Это совмещенные репродукции с фотографий профессора и снимков черепа в разных масштабах и при одинаковых положениях относительно объектива фотоаппарата. Молодежь очень интересовалась ими, — улыбнулся он.

На снимках сквозь очертания лица Левмана просвечивал череп, принесенный Сергунько. Глазницы, покатость лба и форма черепа, носа, линия подбородка точно совпадали с соответствующими частями лица портрета. Это был, действительно, профессор Левман — узкоплечий, лысый, горбоносый, с серьезными, умными, глубоко сидящими глазами и странно маленьким детским ртом.

— Хорошо выполнено, ничего не скажешь. У меня сомнений нет. Теперь подумаем: как он убит, кто убийца и где его искать? Надеюсь, теперь вы берете назад все свои заявления относительно Сергунько? — дружески протянул полковник руку майору. — Значит…

— Значит, мы должны центр работы перенести на океанское побережье. Там должны быть следы, — перебил старший следователь Горина.