Зима тысяча девятьсот сорокового — сорок первого годов была многоснежной. Капланов совершал свой второй тигровый поход по восточной части заповедника.

На этот раз он шел один, взяв с собой лишь молодую зверовую лайку.

На правом берегу Кемы, там, где в нее впадает ключ Сяо-Кунжа, стоял старый барак, в котором когда-то жили лесорубы. Здесь иногда, проходя по своим маршрутам, ночевали наблюдатели заповедника. Остановился на ночлег в бараке и Капланов.

Вокруг простиралась кедровая тайга. У реки она сменялась поймой с зарослями зимнего хвоща — его усердно посещали кабаны и изюбры.

Левый берег представлял собой крутой, местами скалистый склон, покрытый старыми гарями с лиственным мелколесьем.

Наблюдатель Спиридонов, чей обход был в этих местах, говорил, что летом здесь недалеко от барака он слышал угрожающий рев тигра.

Капланов заинтересовался этим районом и решил подробнее его обследовать.

Утром, позавтракав и оставив собаку в бараке, он вышел на лед в надежде обнаружить здесь следы тигра. Через некоторое время, к своей радости, он и в самом деле заметил старые следы тигрицы, обточенные ветром.

Капланов прислушался. В тайге, над рекой, было тихо. Лишь временами откуда-то доносилось карканье ворон.

Зная, что вороны обычно собираются на падаль, он направился на их крик и вскоре среди чащи увидел птиц, сидевших на вершинах елей.

Он стал наблюдать за их поведением. Иногда вороны слетали вниз, исчезая под ветвями деревьев.

Подойдя поближе, он увидел на снегу свежие следы тигрицы и отпечатки лап маленьких тигрят, уходящие среди бурелома в чащу.

Держа палец на спуске ружья, он осторожно пошел по следам.

Вдруг впереди, из-под вывернутого пня, с криком поднялась стая ворон. От неожиданности он отпрянул.

Под пнем-вывертом лежал полусъеденный хищником изюбр.

«Раз на мясе сидят птицы, значит тигров близко нет», — успокоенно подумал Капланов, забрасывая за плечо карабин.

В тот же момент из-под ближнего валежника внезапно выскочили два головастых тигренка и, увязая в снегу, запрыгали ему навстречу.

Он, невольно схватившись за ружье, растерянно глядел на приближающихся зверей.

Каждую секунду можно было ожидать появления тигрицы. Не было сомнений, что такая встреча грозила большой опасностью: тревожась за своих детенышей, тигрица могла внезапно напасть на человека.

Тигрята остановились в нескольких шагах. Склонив набок головы, они с любопытством его рассматривали. Их забавные кошачьи мордочки, зеленоватые, широко открытые глаза, навостренные ушки были совсем близко — шагни, протяни руку и погладь.

Каждый тигренок весил примерно двадцать-тридцать килограммов, а длиной был около метра.

Человека они, конечно, видели впервые. Учуяв его запах, тигрята испуганно зафыркали и стремительно бросились назад.

Капланов, продолжая держать палец на спуске ружья, медленно, боком, отступал по снегу.

Он вернулся в барак. Удивительнее всего было то, что выводок находился в каком-нибудь километре от бывшего человеческого жилья.

Во второй половине дня подул сильный горняк, и Капланов отложил свои наблюдения до следующего утра.

На рассвете он начал обрезать круг радиусом в километр от того места, где лежало мясо изюбра. Выяснилось, что ночью тигры были у добычи, а потом ушли на гору.

Внимательно разглядев след тигрицы, он решил, что это та самая Скрытная, которая в прошлом году держалась на западном склоне, а затем перекочевала сюда, на Кему. Здесь она и вывела детенышей.

Капланов задался целью изучить жизнь обнаруженного выводка. Он описал круг диаметром в десять километров и в течение недели находился внутри него, наблюдая по следам за семьей тигров. Он убедился, что тигрица от тигрят далеко не уходила, и выводок за это время не отклонялся в сторону больше чем на пять километров.

Было интересно и то, что в непосредственной близости от выводка, внутри обрезанного им круга, жило несколько стад кабанов и с десяток изюбров. Скрытная, охотясь за ними, умела их не распугивать, добывая зверей в пределах полукилометра от того места, где укрывался выводок.

Капланов видел, как в нескольких сотнях метров от укромного обиталища тигрят спокойно паслись дикие свиньи.

Скрытная совершала свои ночные налеты без всякого шума. Добыча доставалась ей очень легко. Это был в самом деле скрытный зверь, несмотря на его кажущуюся неосторожность.

Капланов, находясь всю неделю вблизи выводка, понимал, что тигрица где-то рядом и незаметно следит за его действиями. Однако она ни разу не выдала себя и почему-то не увела отсюда тигрят. Казалось, она чувствовала, что человек не имеет дурных намерений.

Как-то, ведя наблюдения за выводком, он услышал тревожные крики кедровок, которые постепенно к нему приближались.

Пройдя немного, он. вдруг увидел свежие следы тигрицы, шедшей ему навстречу, а потом круто свернувшей в сторону. Зверь был рядом лишь несколько минут назад. Он обошел человека и направился к своему выводку — тот находился отсюда в полутора километрах.

Капланов убеждался, насколько трудно выявить выводок, пока тигрята малы. Тигрица старалась не выходить далеко из той чащи, где были тигрята. Если взрослый тигр, опасаясь человека, совершал огромные переходы, то тигрица с маленькими детенышами, стараясь себя не выдать, наоборот, держалась на очень ограниченном участке.

Капланов определил по следам, что тигрица на расстоянии трехсот метров от выводка задавила кабана и привела к нему тигрят, которые шли за ней гуськом. Шаги у них были вдвое короче, чем у матери, и своими боками малыши прочерчивали снег.

Он обнаружил в чаще утоптанную площадку, невидимую даже в десятке метров со стороны. От нее вели тигровые тропы к находящемуся неподалеку водопою.

На этой площадке тигрята играли. Дерево, стоящее рядом, было исцарапано их когтями, а ветки кустарников перекусаны. Сюда тигрица принесла поросенка, с которым семья быстро и дружно расправилась. После этого все вместе пошли на прогулку на левый берег реки, где была старая гарь.

Здесь они отдыхали. Тигрята боролись, играли, скатывались по крутому снежному склону вниз.

Утомившись, тигрята улеглись рядом с матерью, стали ее сосать.

Капланов установил также, что малыши вместе с матерью ходили по льду реки. Здесь тигрица на ходу поймала пробегавшую мимо кабаргу, и тигрята съели ее, оставив лишь два лоскутка кожи. Наконец, он выяснил, как был убит тот изюбр, мясо которого он нашел по вороньим крикам. Напав на изюбра на открытом месте, тигрица перетащила его волоком в чащу, куда привела потом тигрят.

Он восстановил жизнь выводка за все двадцать дней до своего прихода сюда. Тигрица в четырехстах метрах от барака отдыхала с тигрятами, а иногда одна подходила к бараку, присматриваясь, — не появился ли человек. Но когда здесь поселился Капланов, она стала тщательно наблюдать за человеком. Он знал, что тигрица все время находится настороже и всякие подозрительные действия с его стороны могут немедленно вызвать агрессивную реакцию Скрытной.

Идя по следам, он иногда начинал ощущать на себе взгляд хищника; порой это оказывалось ошибкой, так как поблизости нигде свежий след тигра не обнаруживался. А все же несколько раз он убеждался, что зверь и в самом деле пристально наблюдал за ним с короткого расстояния: среди бурелома он находил следы тигрицы, которая только что ушла с этого места.

Капланов все больше утверждался в мысли, что тигр боится человека меньше, чем какой-либо другой зверь из всех млекопитающих наземной фауны. Не подвергая себя опасности, он умеет приблизиться к человеку, ведя себя крайне дерзко и смело.

Однако случаев нападения тигра на человека известно сравнительно мало. Опасность для людей он представляет обычно, когда его преследуют, особенно если зверь ранен или если к нему нечаянно приближаются ночью. Опасен он и тогда, когда человек близко подходит к маленьким тигрятам. Все эти случаи с Каплановым уже были, но в открытую борьбу с тиграми ему вступать пока не приходилось.

Он теперь был уверен, что в малонаселенных районах, а тем более в заповедниках, где много диких копытных, тигры для человека и его домашних животных безопасны.

Заповедник по правому берегу Кемы начинался в сорока четырех километрах от моря, левый же берег реки здесь оставался вне заповедника. Охотники левым берегом шли в глубь тайги, а затем, пользуясь безлюдьем, иногда проникали на территорию заповедника.

Да и сами тигры нередко посещали левый незаповедный берег реки, где было больше солнцепеков. Там их порой подкарауливали охотники. Отстрел тигров вне заповедника все еще допускался. Ведь и наблюдатель Спиридонов убил тигренка на левом берегу Кемы и формально ему нельзя было предъявить какие-либо претензии.

Обход Спиридонова на Кеме, таким образом, являлся пограничным и поэтому наиболее беспокойным. Наблюдатель не раз обнаруживал в скалах у водопада настороженные на тигра самострелы. Здесь тигры чаще, чем в других местах, переходили с берега на лед реки и подвергались наибольшей опасности.

Спиридонов уничтожал попадавшиеся самострелы, за что охотники грозили ему расправой. Но это был смелый и ловкий человек, и после того, как сам убил тигра, он старался лучше охранять редкого зверя. Большое влияние на него оказали и беседы с Каплановым. И Капланов теперь чувствовал, что Спиридонов смотрит на тигра уже другими глазами.

Как-то Капланов прочел ему свою любимую песню о юноше и тигре. Он ее знал наизусть.

И юноша, и тигр — оба погибли в смертельной схватке друг с другом. В песне говорится, как скорбит мать по юноше:

Голос Капланова был ровен и спокоен, а в глазах таился даже какой-то смешок. Очевидно, он думал сейчас о себе с иронией: чего еще не хватало, стихи начал вслух читать!

Спиридонов привык видеть Капланова невозмутимым, но теперь ему казалось — тот сдерживает в себе какое-то безмерно волнующее его чувство. Спиридонов слушал внимательно, опустив голову. Песня его заинтересовала.

Капланов закончил читать, но оба они еще долго молчали. Наконец, Спиридонов медленно произнес:

— Тигра — зверь гордый. И по храбрости он вроде человеку вровень. Тигру, конечно, трогать нельзя. По глупости ее здесь убивают. Как вот я тогда… Ну только теперь кто на тигру пойдет — берегись! Близко не допущу…

Капланов, глядя на него подобревшими глазами, прятал растроганную улыбку.

У Спиридонова в его пограничном обходе было много забот. Тревогу вызывали изюбры и лоси, которые летом уходили к морю солонцевать, а там их подстерегали браконьеры. Чтобы отвлечь зверей от этих опасных переходов, он закладывал искусственные солонцы.

— Теперь они реже ходят на море, — говорил лесник Капланову, — а вот как отучить тигру от левого берега — ума не приложу. Одно остается, Лев Георгиевич, — до нас эти земли прирезать.

С ним нельзя было не согласиться: следовало поднять вопрос о присоединении к заповеднику левого уступа земель по берегу Кемы.

Спиридонов надумал сделать солонцы даже для белок. Для этого он брал доску из мягкого дерева, насыпал на нее слой соли, а затем смачивал водой. Соль, растворяясь, пропитывала доску. Такие просоленные доски попадались Капланову на многих участках его обхода. Одну Спиридонов прибил под окном на своем кордоне, и Капланов, заночевав у него, увидел через стекло, как рано утром сюда прискакали из леса две белочки и начали усердно выгрызать доску. С другой стороны к этому «солонцу» по бревенчатой кладке, как по лесенке, поднялась лесная мышь и тоже стала лакомиться солью.

— Всякая тварь в соленьи нуждается, — пояснил подошедший к окну Спиридонов, — а человек зверям помочь должен. Пускай и мышь маленько попользуется, что за беда!

Соль Спиридонов чаще всего завозил из Тернея, со склада заповедника. Доставка соли была делом очень нелегким, но он тем не менее регулярно пополнял ее запасы, хотя никто его к этому не принуждал.

Однажды, не дождавшись катера, Спиридонов решил увезти соль вьюком на лошади, рассчитывая забросить ее сразу в тайгу на солонцы. Но для этого надо было далеко обходить прибрежные скалы, и Спиридонов, чтобы сократить себе путь, пошел на очень рискованное дело. Отъехав несколько километров от поселка, он вывел лошадь к подножию скал и, пользуясь кратковременным периодом отлива, спустился на только что обнажившееся морское дно.

Отливы здесь бывали два раза в сутки — утром и вечером, вода отходила от берегов на десяток и более метров. Но это происходило обычно в очень тихую погоду, чаще зимой, чем в другое время года. Стоило подняться на море небольшому волнению, как все быстро менялось, и волна уже начинала бить о берег.

Спиридонов, видя, что море спокойно, решил проскочить по дну вдоль берега. Отлив в благоприятном случае продолжался немногим более часа. Спиридонов рассчитал, что за сорок минут ему удастся обогнуть скалистый мыс, за которым в кривуне он может снова подняться на берег и, значит, сократить себе обход тайгой.

Небо было чистым, казалось бы, ветра можно было не опасаться, но Спиридонов, как местный житель, знал, что море очень изменчиво, и здесь, у берегов, могло внезапно отозваться даже отдаленное морское волнение. И все-таки благодаря своему решительному характеру он сознательно рисковал.

На сыром песке, между камней, — с них еще струйками стекала вода — ползали крабы, морские ежи, звезды, ворочались какие-то крупные оранжевые черви, копошилось множество всяких морских тварей, которых Спиридонов никогда и не видел.

Однако не было времени разглядывать этих удивительных, застигнутых отливом животных. Стараясь по возможности быстрее вести за собой тяжело навьюченную лошадь, он с невольной тревогой посматривал на зеленоватую громаду воды, которая, чуть покачиваясь, отступила сейчас от берега, но каждую минуту могла неожиданно ринуться обратно и поглотить его вместе с конем.

Он прошел уже более половины пути, как вдруг заметил, что пенистые гребешки небольших волн с глухим шелестом начали наступать на песок и безостановочно, неукротимо приближались к берегу.

Со скалы шумно сорвалась стая бакланов и низко пронеслась над морем. Спиридонов вздрогнул. Бакланы словно предупреждали о грозящей опасности.

Он быстро оглядел скалистый берег — нет, здесь негде спастись! Оставалось лишь разгрузить лошадь и попытаться на большой скорости проскочить изгиб берега. Он подвел коня к камням и поспешно стал его развьючивать, складывая мешки с солью на небольшом выступе скалы, откуда их можно было бы потом взять с лодки.

Конь, кося глазом на зашумевшее море, испуганно всхрапнул. Спиридонов, освободив его от груза, вскочил в седло и во весь опор помчал вдоль кривуна по дну, которое уже начало скрываться под водой. Брызги фонтанами взлетали из-под ног коня. Но с каждой секундой бег его становился все тяжелее, вода уже доходила до брюха. Неожиданно Спиридонов среди крутых прибрежных скал заметил небольшую тропинку — по ней, наверное, спускались к морю какие-то звери, может быть обитавшие здесь горалы. Вывести по этой звериной тропе коня казалось невозможным, но теперь это было единственным выходом. Едва лошадь напряженным рывком успела прыгнуть на камень, как подкатившая к берегу волна с глухим ревом обрушилась на скалы. Если бы она сейчас настигла человека и коня там, на песке, то, конечно, увлекла бы их в морскую пучину.

Вытирая холодный пот на лице и туго держа под узды тяжело дышавшего коня, Спиридонов с неприязнью смотрел на обманувшее его море.

С тех пор он не пытался больше ходить по обнажившемуся морскому дну.

— Ну его к водяному, это «ясное море», — говорил он Капланову, — я человек не морской, а таежный. Тайга для меня — дело понятное. Здесь я все могу рассчитать как оно следует.

— Все? — усмехнулся Капланов, — а в тигра стрелял — тоже рассчитал?

— Ну, что вы, Лев Георгиевич, — смутился Спиридонов, — какой же тут расчет, когда я вплотную на него напоролся? Только больше этого не будет…

«С такими людьми, как Спиридонов и Козин, — думал Капланов, — можно здесь работать. Они грудью встанут на защиту природы. А они ведь только рядовые лесники».

Но ему вспомнились другие люди, и он невольно нахмурился. Эти люди тоже работали в заповеднике, однако их хотелось назвать не друзьями, а врагами природы.

Таков был работавший здесь одно время начальник охраны. Вместо того чтобы налаживать охрану заповедника, он часто отвлекал лесников на всякого рода личные поручения — свои и директора. Сам же бездельничал и, мало того, покрывал браконьеров.

К подобным людям Капланов был всегда непримирим. Однажды, когда ему очень нездоровилось, — болезнь приковала его в таежной избушке к постели — он с досадой записал в своем дневнике: «Если теперь я помру, самое обидное будет в том, что не при мне вышибут из заповедника этого негодяя…»

Но все же научные сотрудники в конце концов настояли на увольнение нерадивого начальника охраны.

Установив, что в обходе Спиридонова тиграм грозит опасность, Капланов решил сходить в село Великую Кему, где жили охотники, чтобы попытаться их убедить не трогать перекочевавших на Кему зверей.

Когда тигрица увела свой выводок в горы, он направился в село, лежащее на левом берегу реки, там, где река впадала в море.

В Великой Кеме жило несколько удэгейских семей, а также русские староверы-кержаки.

Капланов остановился у охотника Никиты Куликова. Об его меткой стрельбе ходила слава: говорили, что левой рукой он бросал вверх камень, а правой стрелял в него из ружья и всегда попадал. Это был истинный русский богатырь — рослый, широкоплечий, с русой бородой и голубыми глазами. Он чем-то сразу располагал к себе. Его считали «холодным старовером», то есть неверующим.

У него оказался гость, некто Зуйков, приехавший сюда по каким-то делам из южной части Приморья. Он был плотен, коренаст и выглядел старше своих сорока пяти лет. Капланову сразу запомнились его быстрые зоркие глаза, слегка длинноватый нос с резким вырезом ноздрей, глубокие складки на щеках, округлая рыжеватая борода. У Зуйкова были медленные, рассчитанные, какие-то вкрадчивые движения.

«Уверенный в себе и, видимо, напористый человек», — подумал о нем Капланов.

Хозяйка, молодая красивая женщина, подала на стол медовуху.

— Божий квасок, — угощая, сказал с усмешкой Никита, — пейте, гости, на здоровьице. Пейте, не побрезгуйте, Левонтий Григорьевич, — обратился он к Капланову, так его обычно называли жители Кемы. — Древний наш кержацкий напиток. Шибко пользительный!

— Холодным кержакам и водку не грех пить, — подмигнув, заметил Зуйков.

— Погодьте, и водка будет, — успокоил хозяин, — Геонка вчерась зюбра убил, маленько мясца займем у него.

Через несколько минут в избу зашел сосед Никиты, удэгеец Геонка. Он сразу привлекал к себе внимание: оливковый цвет кожи, длинные прямые черные волосы, крупный с горбинкой нос, большие темные глаза. На удэгейце был кафтан из изюбриной кожи, выделанный под замшу, и ватные штаны, заправленные в торбаса, сделанные из камуса, в верхней части, по голенищам, расшитые какими-то фигурами и крестиками.

— Геонка! Глянь, гости у меня. Уважь — дай зюбриного мяса. Выйду на охоту — отдам, — сказал Никита.

— Моя против нет, — закуривая длинную трубку, спокойно отозвался удэгеец, — бери сколько надо.

— Ну, спасибо, Геонка, садись с нами, — пригласил хозяин, — мясо будем кушать и суля достанем.

— Геонке суля мало, — засмеялся Зуйков, — ему бы чудояна дать.

— Суля — хорошо, чудоян — тоже шибко хорошо, — заметил, усаживаясь за стол, Геонка, — только чудоян теперь мало-мало трудно доставай.

Он внимательно оглядел Капланова.

— Люди говори, — сказал удэгеец, — твоя много тайга ходи. А след тигры зачем ходи? Тигра сердись, когда охотник сзади иди. Его тогда злой.

— Я, Геонка, не охотник, — попытался объяснить Капланов, — я хочу изучить жизнь тигра. Это редкий зверь, его теперь беречь надо. Заповедник охраняет тигров, и вы, охотники, должны нам помочь в этом.

— Какой же охотник откажется от добычи, если ему тигра попадется! — удивленно воскликнул Зуйков. — Чего ту тигру жалеть. Она самый что ни на есть враг таежный!

— Тигра оставайся нет, — глубокомысленно произнес Геонка, затягиваясь дымом трубки, — тогда кабан тоже нет — мало-мало больной. Совсем тигру убивай — хорошо нет.

— Пятнай тебя! — возмутился Зуйков. — И чего ты так муторно говоришь? Понять нельзя. Получается вроде — тигры нет и кабанов нет. Так, что ли?

— Моя верно говори, — невозмутимо заметил удэгеец, — тигры нет — кабан больной, мало-мало лопоухий, потом кабан издох.

Капланов удивился наблюдательности Геонки. Он слышал и раньше: не стало тигров, сильно размножились кабаны, потом на них напал мор, были годы, когда кабан очень сильно вымирал. Зависимость численности кабанов от наличия тигров, очевидно, заключалась в том, что более слабые животные легче вылавливались и уничтожались хищником. Тигр был своего рода санитаром, благодаря ему среди кабанов отсутствовали эпизоотии.

Капланов знал из литературы немало фактов о роли хищников как санитаров; к примеру, в Норвегии после истребления хищных птиц стали вымирать белые куропатки, потому что некому стало уничтожать больных птиц, распространявших эпизоотию.

— Тигры нужны для того, чтобы среди зверей не возникало заболеваний, — поддержал удэгейца Капланов, — но тигр — вообще ценный вид. Природу надо беречь.

— По вашему получается, — с досадой возразил Зуйков, — что даже тигру нельзя бить. Дожили, нечего сказать! Да раньше наши отцы, знаешь, как вольготно охотились! Нужно было пчелу разводить или изюбров приманить — тайгу жгли. На гарях дюже пользительная для пчелы и зверя травка вырастала. Всем хватало жизни в тайге. А теперь даже на сохатого, говорят, и то лицензию заведут, да еще за деньги. Им, националам, — кивнул он на удэгейца, — конечно, хорошо, лицензию бесплатно дадут. А русскому человеку в тайге теперь хана.

— Наша — сохатый бей, зюбра бей — потом мясо кушай, — угрюмо проговорил удэгеец, — ваша — мясо кадку соли, туда-сюда продавай. Наша — одежа из шкуры делай, ваша — опять продавай. Без мяса наша совсем пропади. Только лишний зверь — моя никогда не убивай.

Капланов с сочувствием прислушивался к словам удэгейца. Он знал, что пришлое кержацкое население не было заинтересовано в сохранении промысловых богатств тайги — взял, что нужно, а потом — иди на новое место, тайга велика. Для удэгейцев, нанайцев и других народностей, искони проживавших в этом крае, охота и рыболовство были средством существования, а не способом обогащения, и они умели по-своему ценить тайгу с ее богатствами. Сейчас в этом разговоре, собственно, и было видно отношение к природе бережное — и потребительское.

— Геонка — шибко хитрый человек, — весело хлопнул его по плечу Никита. — Ты знаешь, — обратился он к Зуйкову, — чего он со мной ланысь сотворил? Пошла осенью кета вверх — я ключ перекрыл, чтоб легче рыбу было взять. Приду утром, а запруды моей нет, кета ночью в ключ прорывается. Вот, язви тебя! И так несколько раз. Хотел я последить, кто мне такую пакость делает. А он, Геонка-то, пришел ко мне и сам признался. «Я, — говорит, — рыбу жалею, схоронить ее хочу, хочешь — ругай меня, а ночью я твою запруду убираю». Ну что ты с ним тут сделаешь, — Никита со смехом развел руками, — он как дитя неразумное, — рыбу пожалел! Думал я с ним расправиться, а потом рукой махнул. Как ни говори, соседи мы с ним, он человек вообще уважительный, в другой раз сам то ленчишку, то таймешонка принесет в угощение. А зюбра убьет — со всего села приглашает к себе обедать. Если даже ночью зверя убьет, тут же разом разделает и на костре сварит. А посмотрели бы вы, — обернулся хозяин к Капланову, — как они, удэгейцы, за зверем бегут. Без остановки на лыжах шпарят день и ночь. Ей-богу! А иногда с одним копьем охотятся. Да еще лопатину свою расписную наденут, а на голове вроде платка с узорами. Ну, голимая старина! Чего, Геонка, молчишь? Али неправда?

— Почему неправда? — спокойно заметил удэгеец, — твоя правда сейчас говори. Наша люди охота шибко люби. Самый хороший охота — соболь поймай. Только мало теперь соболь. Его мужик там ходи, его баба — здесь, — он показал рукой в разные углы избы, — мужик найти бабу никак не могу.

— Вот японский бог! — расхохотался Зуйков. — Смотри как ловко объясняет.

Капланов понял удэгейца. Тот хотел сказать: соболя стало в тайге так мало, что самец не в состоянии отыскать самку. Из-за того размножение соболя прекращается.

— Мингуза много тайга ходи, — продолжал Геонка, — его плохой зверь. А зачем он живи? Моя не знай.

— Мингуза — враг звериный, — пробормотал Никита, — никому она не нужна. А вот колонка, и того мало стало.

— Колонок мало, — согласился удэгеец, — пятнистый олень совсем нет. Моя батька говори: раньше Кема — пятнистый олень живи, соболь живи, глухарь живи. Последний копалуха двадцать пять лет раньше мой батька смотри, а теперь тут находи — ничего нет. Тайга мало-мало бедный стал. Фарцуй совсем нет.

— На наш век хватит, — махнув рукой, перебил его Зуйков, — главное, чтобы шишка на кедре была рясной, тогда и зверь придет. Сейчас снега много — кабанов и зюбрей легче по большому снегу взять. Они все теперь к поселкам жмутся. Ты, Никита, не зевай.

— Моя думай, — сказал Геонка, — разный зверь близко село ходи, тигр тоже скоро сюда приди.

— Самосуды ставьте, — посоветовал Зуйков, — шкура тигра нынче в большой цене. Уж не обессудьте, — насмешливо обернулся он к Капланову, — народу жить надо, Лопатину, обутки себе справить. Не так ли, Никита? — посмотрел он на хозяина. — А оберегать нам эту тигру незачем. Это уж ваше, заповедное, дело. Ну-ка, Никита, давай еще туесок с медовухой. Да, пожалуй, и ужинать пора, а? Где там твоя суля?

Но хозяйка уже накрывала стол. Из русской печи вкусно тянуло мясным варевом. Никита, довольно кряхтя, вытащил из-под кровати две бутылки водки.

Капланов вышел на крыльцо. Ночное небо было полно крупных звезд. Прямо над головой сверкал пояс Ориона. В тайге от мороза потрескивали деревья. Казалось, что это стужа идет сверху от звезд. Звезды, озаряя своим светом небо и снег, словно переговаривались между собой, и только тайга лежала кругом в загадочном напряженном молчании.

«Не простое это дело, — с огорчением подумал он, — договориться с охотниками, чтобы не трогали тигра. Здесь нужен закон. Вот когда будет запрещен отлов, тогда легче станет и разъяснять, почему нельзя убивать тигра. Надо начинать не отсюда, а с центра, где принимаются такие решения».

Через день наблюдатель Спиридонов вез Капланова на санях по льду Кемы в Ясную Поляну, где тот должен был продолжать свои исследования.

Спиридонов дорогой рассказывал, что он не раз уже встречал здесь следы трех молодых тигров, которые всегда держатся вместе. Наблюдатель предполагал, что это те самые тигры, из партии которых он прошлой зимой застрелил одного зверя.

Вскоре им встретился след тигра. Правда, это был одиночный, но, судя по отпечаткам лап, очень крупный зверь. Он недавно прошел по льду Кемы, а потом круто повернул на берег.

Капланов, оставив с лошадьми своего спутника, решил посмотреть, куда делся тигр. Ему удалось установить, что зверь несколько минут назад лежал в чаще, наблюдая за едущими по льду реки санями, но с приближением человека прыжками ушел в тайгу и, как после выяснилось, следовал за ними по берегу под прикрытием деревьев, не отставая.

Капланов снова один поселился в таежной избушке. Как-то в сумерках он пилил дрова. Оказывается, в это время к избушке подходил тигр. Он постоял здесь, послушал, потом чащей прокрался еще ближе и продолжительное время таился за деревом, рассматривая работавшего человека.

Наутро, изучая след зверя, Капланов понял, что это был Могучий или Великий Владыка, который снова ушел куда-то в тайгу.

Он наблюдал за тиграми, а тигры наблюдали за ним. Но звери не сделали ни одной попытки напасть на человека, несмотря на его настойчивое стремление приблизиться к ним, чтобы проникнуть в тайны их скрытной жизни.

Если бы Капланову сказали, что, работая в тайге все эти годы, он ежедневно, ежечасно проявлял исключительную смелость и мужество, он бы просто рассмеялся. Он был уверен, что так поступил бы каждый исследователь.

Из Ясной Поляны Капланов этой же зимой перебрался в избушку на Шаньдуйских озерах. Там он закончил, наконец, свои работы по биологии лося, изюбра и тигра. У него накопился огромный фактический материал: он провел наблюдения в тайге более чем над полтысячью лосей и изюбров. Теперь обработка этих данных была завершена, и он писал книгу.

Ему хотелось в ней рассказать не только о биологии изученных им зверей, но и показать, какие огромные природные богатства таятся в этом крае, и что надо сделать, чтобы их было еще больше.

Несмотря на хищнические способы промысла, на истребление животных браконьерами, на массовые лесные пожары, природа здесь все еще оставалась изобильной и великолепной.

«Природа Сихотэ-Алиня, — писал он в своей работе, — сохранила до нашего времени богатую фауну крупных млекопитающих с разнообразием видов и таким исключительным обилием особей, как, вероятно, нигде в Советском Союзе».

При разумном подходе к их использованию природные богатства здесь возрастали бы с каждым годом.

«Поголовье изюбров, — прикидывал Капланов, — может быть увеличено только в одном заповеднике не меньше, чем в четыре раза. Отсюда изюбр будет перекочевывать в другие районы, где на него откроют планомерный промысел. Прирост диких копытных в крае будет серьезным резервом питания для его населения».

Особое внимание Капланов уделял биологии тигра и мерам по его охране. Последние исследования на Кеме позволили ему обобщить результаты наблюдений над этим зверем. Разбросанные на огромной территории Дальнего Востока тигры еще сохранились в небольшом числе благодаря их способности совершать громадные переходы. Это спасло их от полного истребления. С организацией заповедника под охраной человека тигры начали оседать, занимая новые районы и став их постоянными обитателями. Впервые за последнюю четверть века они заселили восточные склоны Сихотэ-Алиня. Капланов убедился, что вред, приносимый тиграми при нападении на крупную дичь, ничтожен, а для людей они опасности не представляют.

«Мы не должны допустить, — писал он, — чтобы этот зверь вошел в список только что исчезнувших с лица земли крупных млекопитающих и дополнил длинный ряд уничтоженных человеком животных. Уничтожив уссурийского тигра, мы ни за какие деньги восстановить его не сможем».

Капланов намеревался написать о тиграх еще книгу для детей. Пока на нее времени не было, но эту свою мечту он хотел осуществить в самом ближайшем будущем.

Через три недели он собирался ехать в Москву, в отпуск.

В письме к профессору Формозову Капланов писал:

«…Работа идет хорошо и дружно, так что даже жалко уезжать, хотя я не был в Москве два года. Пространства и Москвы я боюсь — одичал вконец. Еду в отпуск и постараюсь выхлопотать командировку для повышения квалификации — прочту хоть полсотни книг! Главное управление хочет меня перевести в Судзухэ, но я предпочитаю кости свои сложить в нашем заповеднике…»

Снежная буря уплотнила и отшлифовала наст — идти на лыжах было легко. Капланов прощальным взглядом окинул застывшую в зимнем наряде тайгу, покрытые льдом озера, круглые вершины сопок, где еще вьюжила метель, и ему стало грустно — здесь осталась часть его жизни.

Ему вспоминалось прощание Пржевальского с этим краем, которое он знал наизусть и которое часто любил цитировать Арсеньев:

«Прощай, Ханка! Прощай, весь Уссурийский край! Быть может, мне не видеть уже более твоих бесконечных лесов, величественных вод и твоей богатой девственной природы, но с твоим именем для меня навсегда будут соединены отрадные воспоминания о счастливых днях свободной страннической жизни…»

Сопки, как вечные побратимы, стояли плечом к плечу, и их боевые шеренги были неисчислимы. Теперь, после пяти лет работы в тайге, они уже не казались Капланову загадочными. Нет, он знал их так же, как и ту многообразную жизнь, которая шла в этом крае, и те сокровища, которые горы-побратимы защищали.

Но почему он иногда думал, что работает здесь один? Ведь если бы не поддержка друзей — они сейчас трудятся в тайге, — разве мог бы он успешно закончить свои исследования? Каждый из них знал, чем занимается другой, хотя они и были подолгу оторваны друг от друга. Они всегда советовались друг с другом, спорили, вместе обсуждали результаты своих работ. Да, в тайге они жили поодиночке, а работали все-таки дружно. И как не хотелось ему теперь уезжать отсюда без них!

Салмин и Шамыкин тоже подводили итоги своей работы. Биология многих ценных охотничье-промысловых зверей среднего Сихотэ-Алиня, благодаря им и Капланову, перестала быть «белым пятном». Выяснились и многие важные звенья той цепи, которая определяет взаимосвязь процессов в природе края.

Свою долю труда в общее дело внес и Костя Грунин. Без его сведений о насекомых трудно было бы познать природный комплекс заповедника.

Но чем бы ни занимались научные работники — от насекомых до тигра, — у них была одна цель — проникнуть в глубины тайн природы, постичь ее законы, чтобы ею управлять.

Их было мало, всего лишь горсточка людей. Но они одни из первых шли по тропам Арсеньева, чтобы раскрыть для народа богатства этого края. И никто, пожалуй, не задумывался, ценой каких огромных усилий и непрерывных лишений были Ими получены новые для науки наблюдения и выводы.

Впрочем, не приходило это в голову и самим научным работникам. Они были молоды, сильны, здоровы, и все невзгоды и тяготы таежной жизни принимали как должное, не жалуясь, не сетуя на трудности работы.

И теперь, перед отъездом из заповедника, Капланову даже казалось, что никаких трудностей здесь и не было. Жизнь представлялась как что-то большое, радостное и бесконечное…