Весной участились лесные пожары и палы. С одним палом, недалеко от побережья, пришлось сразиться Капланову.
Горела подожженная кем-то осока. Капланов, увидев с сопки дым, прибежал, когда огонь разгорелся и широким кольцом уже подбирался к массиву диких виноградников, которые надо было во что бы то ни стало спасти.
Он начал забивать огонь ветками. Возвращавшаяся из поселка Лида — она принарядилась по случаю выходного — бросилась ему помогать.
Всю ночь они боролись с огнем. Пал шел в глубокой пади и, вероятно, потому не привлек ничьего внимания. Только к утру им удалось затушить пламя.
Одежда на них обгорела, от шелкового платья Лиды остались лишь черные лохмотья, закопченные лица были неузнаваемы. От усталости они оба едва стояли на ногах, но были горды тем, что сумели спасти виноградники.
В мае всюду по скалам и в тайге цвели рододендроны. Потом в падях зацвела черемуха. На склонах сопки Туманной появилось много черемши, на которой охотно выпасались пятнистые олени и горалы.
Капланов иногда подолгу задерживался в тайге. Но когда выходил из сопок на берег моря, с каким удовольствием всматривался он в беспредельную синюю равнину! Порой она бывала спокойна и сверкала под солнцем, а временами бушевала, и тогда свинцовые валы глухо, словно в подводные колокола, били о скалы.
Вот и сейчас, в погожий весенний денек, клонившийся к вечеру, глаза отдыхали на этих морских просторах.
На берегах обитала уйма всяких прилетных и пролетных птиц. На песчаной отмели неподвижно, будто задумавшись, часами выстаивали кроншнепы, в заливе деловито ныряли кряквы, возле берега, по колено в воде, озабоченно потрескивая, бродили чирки-трескунки, усердно ковыряясь в иле, проворно бегали колпицы, а серые цапли, осторожно застыв на одной ноге, время от времени стремительно выхватывали из воды рыбу.
В заливе чистики, часто взмахивая крыльями, словно порхая, гонялись друг за другом, дружно ныряли, потом сбивались кучей, клюв к клюву, и поднимали отчаянный писк.
Кругом стоял оглушительный птичий гвалт. Сорокопуты носились вверху, производя крыльями такой звук, словно резали ножницами материю. Стрижи с пронзительным визгом вертелись в воздухе каруселью, и порой казалось, что они свиваются в густой клубок.
Каждый по-своему радостно встречал весну.
В прибрежном дубняке сухие листья лишь недавно опали, а новые зеленые листочки только проклюнулись, поэтому лес сделался необычно прозрачным.
Багульник и сон-трава отцвели. Крошечный фиолетовый ирис уже раскрывал свои яркие лепестки. На опушке леса запенилась черемуха.
Вечерело.
Над морем ползли низкие, темные тучи. Птичий гам постепенно смолкал. А может быть, его просто заглушил быстро нараставший рокот волн.
Капланов спускался по тропе среди скал, поглядывая на отдаленные зарницы. Бесшумные молнии вспыхивали по всему горизонту. Грохот прибоя усиливался с каждой минутой. Стемнело, и молнии стали ярче, ослепительными зигзагами выпадали они из туч и проваливались куда-то в глубину моря. А пенистые валы, озаряемые ими, катились и катились один за другим, и не было им конца…
Скалы загудели. Начинался шторм.
Когда через день Капланову снова удалось побывать на берегу, он увидел на песке выброшенные волнами кучи водорослей самых разных оттенков — от салатных и розоватых до темно-зеленых и буро-красных. Полакомиться ими ночью на морской берег приходили пятнистые олени. Они всюду оставили следы своих точеных копытцев. Тут же, между камней, лежало несколько толстых трепангов и два небольших осьминога. Один из них еще был жив и конвульсивно вытягивал свои щупальца. Капланов сунул его в рюкзак, чтобы зажарить на ужин.
На песке валялось много мелких морских животных, которых он затруднился бы определить или хотя бы разнести по отрядам.
Шторм миновал, и море опять сделалось безмятежно тихим.
А среди скал, где держались горалы, было по-прежнему тревожно. Время от времени там слышались выстрелы. Нередко следы нарушителей встречались на прибрежном песке. Очевидно, браконьеры высаживались сюда с сейнеров и кавасаки, занимавшихся рыболовством в прибрежной зоне.
Однажды Капланов ночевал в скалах над самым морем, откуда хорошо проглядывалось побережье. На рассвете он заметил: между камнями пробирался какой-то зверь. Ему видна была лишь рыже-бурая шерсть, мелькавшая среди скал. Судя по окраске шерсти и повадкам зверя, это мог быть только волк, который охотился на горалов.
Неожиданно на том месте, где крался волк, выросла фигура человека. На голове его была косматая шапка — ее-то Капланов и принял за волчью спину.
Человек осматривался, держа на изготовке ружье. Несомненно, это был браконьер.
— Стой! — крикнул Капланов, не сводя с него дула карабина.
Тот опешил и в испуге низко присел.
Капланов узнал в нем наблюдателя охраны Кухту.
— Зачем вы здесь?
— На-на на в-вол-ков п-пришел… — заикаясь от волнения, проговорил тот, растерянно глядя на своего директора.
— На волков? Непохоже, чтобы так за волками охотились. Еще бы несколько секунд — и я мог бы по ошибке пустить пулю в вашу голову. Давайте-ка не врать. Вы сюда шли за горалами. Верно я говорю?
— В-верно… — ошеломленно пробормотал наблюдатель.
Кухту пришлось уволить.
Директор оленесовхоза попросил Капланова помочь в охране оленей — повадился ходить в приморский олений парк леопард. В том узком месте, между сеткой и морем, где оставлял свои следы зверь, Капланов поставил капкан.
Ночью при луне он пришел проверить капкан, однако вместо леопарда обнаружил на берегу человека. Тот поспешно укладывал в мешки мясо убитого оленя. Это оказался Сыч, которого один раз уже задержал Капланов.
— Значит на совхоз переключился? — встряхивая его за шиворот, спросил Капланов.
Сыч обмер от страха и только молча клацал зубами.
Капланов отвел браконьера к директору совхоза.
А в тайге он все чаще обнаруживал следы двух людей, у одного из которых на каблуке сбита подковка. С браконьерами обычно ходили одна или две зверовые лайки.
Братьев Зуйковых он решил настигнуть во что бы то ни стало.
И вот наступил день, когда Капланов, уследив выход браконьеров в тайгу, сумел захватить их на месте преступления.
Они подстрелили пятнистого оленя. Уже наступил период пантовки и поэтому от оленя можно было взять не только мясо, но и главное — панты, которые ценились чрезвычайно высоко.
Капланов — он шел по следам браконьеров — бегом бросился в сторону раздавшегося выстрела.
Он с трудом сдержал негодование, увидев убитого оленя.
Пятнистые олени в заповеднике были ценным племенным фондом этого немногочисленного исчезающего вида. В пантовых хозяйствах, где условия у оленей были хуже, чем на воле, они обычно мельчали, а панты их ухудшались. Поэтому каждый олень на воле имел большую ценность. Это был резерв племенных животных для пополнения совхозных стад.
А здесь люди-хищники погубили зверя ради своей наживы.
Зуйковы, заметив Капланова, не растерялись. Один из них в это время обрубал панты, другой снимал шкуру. Они лишь прекратили свою работу, выжидательно глядя на подбежавшего Капланова, и быстро перебросились между собой несколькими словами.
Младший из братьев, которого знал Капланов, поднялся в рост и, вытянув вперед руку, угрожающе предупредил:
— Ты, паря, не ерепенься! Нас, японский бог, не запугаешь. Хотишь по-мирному? Давай, сговоримся. А коли не хотишь — близко не подходи!
— Я торговаться не собираюсь, — твердо сказал, подходя к нему вплотную, Капланов. — Сдавайте оружие!
— Оружие? А где оно? — с наигранным удивлением произнес младший Зуйков.
Тут Капланов и в самом деле увидел, что ружей у браконьеров не было. Они, вероятно, услышав его приближение, успели их спрятать.
Он быстро огляделся. Кругом чаща. Кто знает, куда они могли засунуть оружие?
— Вы ответите по закону, — строго продолжал Капланов, — дело на вас будет передано в судебные органы. А за оленя уплатите штраф.
— Уплатим, — согласился младший, так что трудно было понять — шутит он или говорит серьезно, — нам не впервой. Уплатим. А что касаемо тайги, — голос его окреп, стал жестким, — ходили и будем ходить! И ты за нами не шастай. Тебе от этого только голимый вред выйдет. Зверя здесь всем хватает. А шпиенов по нынешним временам — сам знаешь, куда девают.
— Вы мне не угрожайте, — Капланов сжал свое ружье, — а ну-ка, вытряхивайтесь!
Братья переглянулись. Старший сделал знак рукой, и они оба шагнули в сторону.
— Еще пожалеешь, паря, — оглядываясь, со злостью произнес младший Зуйков, — попомни мое слово — пожалеешь…
Были и другие случаи браконьерства. Даже у своего ездового конюха Капланов случайно обнаружил под сиденьем тушу убитого горала.
Видя, что директор заповедника энергично взялся за браконьеров, более активными стали и наблюдатели охраны. Однако они обычно лишь сообщали о совершенных покушениях на диких животных, но сами браконьеров не задерживали. Это было небезопасно.
Капланов продолжал научные наблюдения. К своему удивлению, на сопке Туманной он обнаружил соболя, который здесь, в кедрово-еловых дебрях, недалеко от моря, нашел свое убежище. Можно было надеяться, что даже в южном заповеднике со временем восстановится этот ценнейший зверек.
Тигр и соболь… Такими необычными контрастами славился Дальний Восток. Но тигр, коренной обитатель этих мест, где господствовала маньчжурская флора и фауна, пока еще не вернулся на свои родные Места. А из Сихотэ-Алиньского заповедника сообщали: тигры все более уверенно переходили на восточные склоны и оседали на своих новых охотничьих участках. Если туда заходил человек, тигр шел по его следам до тех пор, пока тот не покидал его район. Случаев нападения тигров на людей не было.
Капланов с нетерпением ждал появления тигра на реке Судзухэ. Он был уверен — «властелин тайги», находясь под охраной человека, вскоре сумеет и здесь освоить свои исконные земли. А как это обогатит и украсит природу края!
Лето прошло. Вершины сопок пожелтели. На брусничниках сопки Туманной появилось много следов медведей. Начали перекликаться изюбры, пятнистые олени.
В эти осенние дни в тайгу с Каплановым иногда ходила Лида. Как-то они там заночевали. С вечера вокруг стоял сплошной рев изюбров.
Капланов стал подзывать изюбров, дуя в берестяную трубу. Получалось это у него очень искусно. Вскоре к палатке подошли несколько молодых изюбров. Один из них призывно прокричал.
Капланов осторожно вылез из палатки, улыбнулся и тихо проговорил:
— Эй вы, друзья, не шуметь! Сюда вам нельзя.
И, обратившись к Лиде, добавил:
— Слушай, до чего же хорош мир! Если бы только не эти самолеты, не война…
Забот у него было много. Он беспокоился — сумеет ли справиться с хозяйственными задачами. Справился — не один, со всеми вместе. Коллектив в заповеднике был дружный, крепкий и Капланова не просто уважали — любили…
Урожай в подсобном хозяйстве убрали успешно, и теперь семьи фронтовиков и всех сотрудников были полностью обеспечены. Осилили и многое другое.
Капланов задержал уже не одного браконьера. Однако братья Зуйковы, несмотря на штраф за убитого оленя, все еще продолжали бродить по заповеднику. Но они стали осторожнее и были пока неуловимы.
Однажды в декабре Капланов, пройдя берегом, заметил следы человека в ичигах. Он огляделся. Недалеко в море, покачиваясь, стоял сейнер. Вероятно, с него и высадился браконьер.
Прибрежные скалы были покрыты сверкающими обледенелыми шапками. Метрах в трехстах от берега виднелись выставленные из воды головы нерп. Море неспокойно колыхалось.
Капланов поспешил по следам браконьера. Они шли по скалам вверх. Мела поземка. Чем выше поднимался Капланов, тем сильнее становился ветер. Он задувал следы.
В горах начинался снежный буран. Вскоре Капланов понял, что пытаться отыскать сейчас кого-либо бесполезно. Он решил переждать пургу в скалах. У него был с собой хороший спальный мешок, и он переночевал на снегу, не разводя костра.
К утру буран стих. Следов человека нигде не было видно, вероятно, браконьер ушел во время бурана. Но Капланов теперь заметил свежий след гималайского медведя. Идя за ним, он вскоре обнаружил и самого зверя. Тот свернулся клубком в углублении под корнем наклонно растущего на скале кедра. Когда из-под ног Капланова скатился сорвавшийся камень, медведь встревоженно приподнял голову и потянул носом воздух.
Не обнаружив ничего подозрительного, он почесался, не вставая, а затем снова заснул.
В это время где-то внизу послышалось два выстрела, они гулко прокатились один за другим.
Капланов понял: стреляли с сейнера. Он стал быстро спускаться к морю.
На пути ему попался только что убитый, еще теплый горал. Зверь, наверное, стоял на возвышении, откуда и был сбит выстрелами.
Сейнер приближался к берегу. Но Капланова заметили. Судно круто развернулось и направилось обратно в море.
Раздался еще выстрел. Пуля ударила в скалу на расстоянии полметра от головы Капланова. Направив бинокль на сейнер, он увидел перебегавшего по палубе человека с винтовкой. Браконьер пытался отомстить за свою неудачу.
Вернувшись домой, Капланов застал Лиду над пачкой распечатанных писем и кучей газет. Это была почта сразу за несколько недель.
Из газет они узнали о радостном повороте событий — окружении фашистской армии на Волге. Весь вечер только об этом и были разговоры. На другой день Капланов, собрав своих сотрудников, взволнованно рассказывал им о великой победе.
Зима миновала. Весна наступила рано. Уже в начале марта в воздухе стоял непрерывный звон птичьих голосов. Около реки, впадающей в море, слышались песни овсянок и зеленушек. Стайки длиннохвостых синиц перелетали с места на место со звонкими свистящими криками «фр-р-р…». Появились жаворонки.
Над окном дома, где жили Каплановы, горихвостка начала устраивать гнездо. Целыми днями она усердно таскала сюда пух и вату.
На полях все чаще кричали фазаны. На солнечных склонах показывались бурундуки.
Потом с моря повалил туман. Стало сыро и холодно. Пошли дожди. В начале апреля все ключи вздулись от полой воды.
Как обычно, весной опять начались палы. Сопки заклубились дымом. Ветер разносил по берегам пепел. Для Капланова и охраны заповедника это были трудные дни. Браконьеры по-прежнему не унимались. Но борьба с ними в заповеднике стала более планомерной и успешной.
Капланов, давая задание наблюдателям, напоминал: охранять природу — значит охранять Родину. Эти слова были полны большого смысла.
В начале мая Капланов, хотя и плохо себя чувствовал, вышел в тайгу. Он должен был выдать зарплату рабочим в долине Сесюги, где шла работа в подсобном хозяйстве, а по пути, недалеко от деревни Кедровая Падь, хотел зайти на солонцы, проверить, нет ли там браконьеров.
— Продуктов мне понадобится дней на десять, — уходя, сказал он жене, — скоро поедет Ощепков, с ним тогда подошли. Придется в тайге задержаться. Опять Зуйковы балуют. Надо отучить их хозяйничать в тайге.
— Будь осторожен, — попросила Лида, — зачем ты по тайге один ходишь?
— Тайга мне — родной дом, — усмехнулся он, — в тайге мне ничто не страшно.
Через два дня вслед за Каплановым выехал с продуктами наблюдатель Ощепков. Однако директора на Сесюге все еще не было. Ощепков вернулся домой. В заповеднике стали опасаться, что Капланов заболел и без продуктов мог в тайге погибнуть.
Лида с Ощепковым и еще одним наблюдателем вышли в тайгу на поиски.
В Кедровой Пади выяснилось, что его видели несколько дней назад жители деревни, где находилась партия топографов.
Топографы рассказали, что в то утро на склоне сопки закричал козел, и двое работников экспедиции, надеясь, что им удастся козла подстрелить, пошли в тайгу. По пути в гору им кто-то свистнул. Они сперва испугались, потом узнали: это был Капланов. Он угостил их рыбой и черемшой и, выяснив, что они хотели убить козла, объяснил, что этого делать нельзя, — попросил вернуться домой, в деревню. К слову добавил, что сам он распадком пойдет в долину Сесюги — она лежала недалеко за хребтом.
Топографы отправились обратно и вскоре увидели бегущих по лесу двух лаек, которые, как они знали, принадлежали Зуйковым.
А еще через некоторое время они услышали донесшиеся из распадка четыре выстрела…
Лида и наблюдатели обнаружили отпечатки ботинок Капланова на тропе к солонцам. Потом он, видимо, свернул куда-то в сторону, и след его исчез.
Искали Капланова целую неделю. Люди обшарили распадок вдоль и поперек, без отдыха и сна день за днем кружили по тайге. Они были обвешаны клещами, начали голодать.
Наблюдатели уговорили Лиду вернуться. Возвратившись в бухту Судзухэ, она той же ночью верхом на лошади уехала в районное село. На другой день поиски в тайге возобновила милиция.
Тело Капланова было найдено только через две недели в распадке под двумя срубленными березами. Ими завалили его для того, чтобы скрыть следы преступления.
В те майские дни тайга цвела. Вишня, черешня, груша, яблоня, черемуха, жимолость, бузина — все вокруг стояло в белом, розовом весеннем убранстве. Самки пятнистых оленей, изюбров, косуль, горалов готовились к отелам. Птицы гнездились и высиживали птенцов. В природе с каждым днем рождалось что-то новое. И только человек, который страстно боролся за ее сохранение, был мертв.
Следствие выяснило, что Капланов, идя по распадку, встретил на сиверах младшего Зуйкова. Браконьер, убив накануне гималайского медведя, перепрятывал мясо.
Зуйков увидел Капланова первым. Он выстрелил Капланову в спину, а когда тот обернулся — в лицо. Потом, чтоб уж наверняка, выпустил в него еще две пули.
Следствие тянулось долго, будто его кто-то намеренно запутывал. Лида получала анонимные письма, — ей угрожали, требовали, чтобы она немедленно уехала.
По настоянию московских ученых, в Судзухэ прибыл следователь по особо важным делам. Картина преступления была им полностью выявлена, убийца понес заслуженное наказание.
Капланова похоронили в бухте Валентин на берегу моря.
Через год после смерти Капланова погиб на фронте и его друг Юрий Салмин. Оба они отдали жизнь за Родину.
С тех пор минуло много лет.
Новые исследователи тайги шли по тропам Арсеньева и Капланова. Далеко вперед продвинулось дело изучения и охраны природы Дальнего Востока.
Уссурийский тигр теперь встречается и на Шаньдуйских озерах, где вел свои исследования Капланов, и в Судзухинском заповеднике, где погиб ученый, и во многих других местах Приморья.
Число тигров за последние двадцать лет примерно удвоилось. Они всюду здесь взяты под строгую охрану государства. Сбылось то, чего так страстно добивался Капланов: отстрел и отлов тигров запрещены до тех пор, пока не восстановится их поголовье. А это было его мечтой.
Под охраной человека успешно размножаются в дальневосточной тайге соболь, изюбр, пятнистый олень, лось, кабарга, горал и многие другие звери.
Зарастают гари на сопках, новые могучие леса поднимаются на месте бывших пожарищ, которые когда-то, по словам Арсеньева, занимали здесь четвертую часть тайги.
А в тайге все еще стоят полуразрушенные «каплановские» избушки, где проводил свои исследования ученый. Местные жители помнят Льва Георгиевича: на его могиле в бухте Валентин всегда лежат свежие таежные цветы.
Имя Капланова вошло в историю научных исследований Дальнего Востока и в нашу отечественную зоологию. Его научный подвиг, проявленное им необычайное мужество и самоотверженность останутся навсегда ярким примером высокого служения энтузиаста-ученого своей Родине.