– Батька, там наши с крестьянами вздорят, – тряс спящего Номаха за плечо Задов.

– Селян не обижать, – буркнул Номах, дергая плечом и снова пытаясь уснуть.

– Кони после перехода от усталости падают, а они овса не дают. Что делать будем?

– Ну, сена возьмите, соломы… – злясь, ответил Номах.

– Нестор, они ничего не дают. Уходите, говорят, отсюда. Устали ото всех.

Номах зарычал, ударил кулаком по подушке, так, что пыль полетела облаком.

– Пошли!..

Задов привел его к амбару, возле которого толпился народ. Доносились обрывки брани, полной грузной, похожей на застарелую болезнь ненависти.

– Дай пройти, – толкнул слегка Номах стоящего спиной к нему мужика.

– А ты кто такой? – бросил тот через плечо. – Тут постоишь.

– Ты вообще, что ли, нюх потерял?!

Мужик обернулся, узнал его, дернулся в сторону.

– Иди, разбирайся… Батька… – недобро добавил он. Во взгляде его сквозили озлобленность и усталость.

Вскоре Нестор добрался до центра свары.

Огромный, почти под потолок амбара мужик не пускал к мешкам с овсом командира номаховской сотни Шимку.

– Если ты секунду тут простоишь, я тебе еще один пупок нарисую! – орал анархист.

Мужик был здоров, и маленький Шимка смотрелся перед ним как кутенок перед волом.

– Это ты мне, сучок, угрожать еще будешь? – зарычал выведенный из себя крестьянин.

Шимка дернулся к кобуре.

– Ни с места!.. – крикнул Номах, но было поздно.

Мужик схватил стоящие у стены вилы и, пока Шимка расстегивал кобуру, с размаху пропорол ему грудь, швырнул тело вверх и сделал это с такой силой, что стальные зубья вонзились в стропилину на потолке и увязли в ней.

Испугавшись того, что сотворил, крестьянин опустил руки, оглянулся по сторонам и принялся медленно, в растерянности отирать ладони о рубаху.

– Пропусти! – растолкал спины Номах, становясь перед убийцей.

Вздрагивая, висел под потолком Шимка, стекала по ручке и громко капала в наступившей тишине кровь.

Мужик повернул глаза к Нестору и задышал вдруг сипло, с надрывом, будто придавленный камнем.

У Номаха бесился кадык.

Трясся над ними, раскрылившись в предсмертной судороге, будто ангел, Шимка. Глаза его выпучились и смотрели куда-то сквозь бревенчатые стены амбара. Со свистом вырывался воздух из пробитой четырьмя зубьями груди.

– На колени! – сказал Номах.

Мужик наклонил голову, но не двинулся с места.

– Не передо мной на колени! Перед человеком, который за твою свободу каждый день под смерть ходил и которого ты своей рукой убил только что.

Брови и лоб убийцы налились кровью, но он не пошевелился.

– На колени! – приказал, качнув стволом маузера, Номах.

Тот продолжал стоять.

Номах выстрелил ему в колено. Крестьянин коротко взвыл. Раненая нога его подкосилась, но он устоял.

Сзади послышался ропот мужиков.

– Что там?

– Хоме Номах ногу пробил.

– Да что ж это!..

– Хлопцы! Мужики!..

Шимка под потолком издал хлюпающий звук и обмяк, повиснув на вилах, словно мокрое белье на веревке.

Номах выстрелил Хоме во вторую ногу.

Тот с тонким, неожиданно бабьим стоном упал на пол.

– Ты забыл, что своим овсом, житом своим ты вот ему обязан? – наклонился и зашептал жутким шепотом в уши крестьянину Номах. – Вот ему. Который сейчас на вилах твоих висит. Это он за вас три года под смертью, как под небом, ходил. А ты его вот так, вилами, как пана какого-то? За то, что он тебя от панов избавил?

Батька стоял, оперев руки в колени и все шептал и шептал на ухо плачущему от боли мужику, а над ними висел бессильно прибитый к потолку сотник.

Ропот крестьян нарастал.

– Думай! Думай, хлебороб, кто тебе свой, а кто враг тебе! – прокричал наконец Номах и, трясясь, пошел к двери.

– Пропусти! – рявкнул, и люди, внезапно присмирев, расступилась. – Смерть тому, кто добра не помнит! – крикнул напоследок Номах серой, будто сплавленной в единый угрюмый слиток толпе. – Думайте! Все, думайте!

– А что тут думать! – раздались крики. – Белые грабили, красные грабили. Петлюра, германец… Теперь вы пришли?

– Мы не грабить пришли, освобождать! – ответил Номах.

– Наелись, батька, свободой! Тошнит! Хватит!.. Жить дайте! По-простому, без грабежа!..

– Мы защищаем вас! – крикнул Номах.

– Все защищают! Аж жрать нечего! Уходи, батька! Не позволим грабить!

– Я у вас единственный защитник! Ни белым вы не нужны, ни красным. Все из вас соки пить хотят! – кричал он им.

– А чем твои хлопцы лучше? Так же лошадей им дай, хлеба, сена. Чем ты, батька, лучше?

Чувствуя нарастающее озверение Номаха, Задов взял его за плечо.

– Пошли, Нестор.

Подбежали вооруженные номаховцы.

– Становись! – заорал им Номах. – Приготовиться к стрельбе.

Послышалось сочное лязганье десятков затворов.

– Нет, Нестор! – Задов скрутил его.

– Целься!.. – вырываясь, крикнул Номах.

Задов зажал ему рот рукой и скомандовал бойцам «отбой».

– Суки!.. Курвы!.. Предатели!.. – орал, вырываясь и плача, Номах. – Я за вас жизни не жалел!.. За вас!.. Я же за вашу свободу!.. За счастье!.. А вы что? На вилы? Да люди ли вы после этого?..

– Тихо, тихо, батька… – увещевал его Задов, оттаскивая подальше от проклятого амбара. – Мы им еще покажем… Поймут. Умоются еще…

– Нет, Левка, – неожиданно высохшим голосом произнес Номах. – Это конец. Конец. Понимаешь?

Он вырвался, упал на землю, на пыльную поселковую дорогу, ткнулся в нее лицом.

– Конец, понимаешь? Понимаешь?..