Мне сейчас сложно объяснить, почему я взял и позвонил ей. Такое со мной случается: еще минуту назад не собирался это делать, а вот уже сделал, и ни о чем не жалею. Яна долго не отвечала. Я успел отключиться, но телефон вскоре проснулся и…

И вот мы сидим у меня дома, пьем чай с бальзамом и хрустим чипсами. Вполне в духе времени.

– Ты знаешь, – нарушила она очередную спонтанную паузу. – Такие застенчивые мужики, которые… ни рыба ни мясо, может, кому-то и нравятся, но не мне. Я других предпочитаю. Активных!

– То есть мужик априори должен что-то делать, – предположил я, вытаскивая из пакета очередную порцию хрустящего картофеля. – Приставать, обнимать, лапать?

– Зачем тогда ты меня к себе пригласил?

– Скажем, поговорить по душам. Это что, возбраняется?

– Сейчас ты напоминаешь мою маман, которую я до последнего времени ненавидела конкретно. Вот цербер, так цербер… Раз так случилось, что папаша в проект не вписался, так терпи то, что растет…

Она присела на подоконник, достала сигареты с зажигалкой.

– Это ты себя имеешь в виду, говоря про то, что растет?

– Ну да, она, видите ли, решила за двоих: за себя и за папашу.

– Я правильно понял, ты росла без отца?

– Правильно, – кивнула она, закуривая. – Был бы папик, возможно, выросло бы нечто более удобоваримое и послушное. А так… Наклонная плоскость – клубы, сомнительные компании, с точки зрения маман. Для меня – что надо, а ей – как кость в горле. По этой наклонной плоскости я и скользила, скатывалась.

– Считаешь, папик бы такое не потерпел? – поднялся я, чтобы принести пепельницу. Когда вернулся, она взяла меня за руки и усадила на диван, пристально глядя мне в глаза.

– Если хочешь, я расскажу… историю нашей семейки. У всех матери как матери, а моя – энтомолог. Вот повезло!

– Это кто насекомыми занимается.

– Это для кого все люди вокруг – насекомые. Я не профессию имею в виду, а образ мыслей, мировоззрение, если хочешь! Ладно, слушай, ты же психиатр!

Сказать, что мужчин в семье не было совсем – пожалуй, будет перегибом. Они периодически появлялись, каждый по-своему пытался завоевать расположение своенравной девчонки. В основном подарками, билетами в аквапарк, на аттракционы.

Мать как-то разоткровенничалась с дочерью по этому поводу, когда той стукнуло шестнадцать:

– Это и было их главной ошибкой, доча. Стратегическим заблуждением, я бы сказала. Эх, мужики… Сереги, Стасы, Максы… Юани, евро, баксы. Надо было завоевывать мое расположение, идиоты! – крикнула она, стукнув себя в грудь и обратившись, казалось, ко всему мужскому населению России. – А не твое. У них в башке собирательный образ среднестатистической русской бабы: вечно жалеющей, плаксивой. До чего стереотипно, банально… аж до сблеву, честное слово!

– Не так уж это и плохо – завоевать расположение ребенка, – попыталась тогда возразить Яна, которой подобные материнские откровения были не в диковинку.

– Не так уж, не так уж, – передразнила ее мать, скривившись. – Дескать, намыкалась, все одна да одна. Убедилась, что любви на свете тю-тю, пусть хоть у ребенка будет отец, а там уж – как-нибудь. И лысого, и с брюшком, и вонючего, и облезлого… Вот ты в высоту, Янка, сколько прыгаешь?

– Метр с небольшим, – удивилась вопросу дочь.

– Метр тридцать осилишь? – строго взглянула на нее мать. – Я в твоем возрасте больше прыгала. Ну, не важно. А метр сорок в классе кто-то прыгает из девчонок?

– Ма, ты чё, с дуба рухнула? У нас всего два парня столько берут, так один из них на первенстве России среди юниоров…

– Вот именно, чуть что – сразу про дуб. А к этому дубу надо стремиться. Чтобы планка была высоко, чтоб до нее не каждая шваль могла допрыгнуть. И тогда эта шваль тебя за версту обходить будет, как засечет на горизонте. Поскольку я – та самая планка и хочу, чтоб ты была такой же.

– Ага, то и видно, – осуждающе покачала головой дочь. – Как шкаф передвинуть или раковину прочистить… Я не говорю про все остальное!

Ссорились из-за этого они часто. Пример материнского одиночества был настолько вопиющим, что дочь поступала с точностью до наоборот.

Несколько раз вернувшаяся с работы раньше времени маман заставала в квартире такой вертеп, что, не думая, вызывала полицию. Разборки ни к чему, кроме бойкота, побегов из дома, последующих поисков дочери по клубам, притонам, моргам и больницам, не приводили.

– Господи, хоть бы замуж тебя выдать поскорей, что ли! – взмолилась как-то после очередного подобного демарша мать. – Я согласна в ЗАГСе заплатить кому надо, лишь бы вас расписали вне очереди.

– Хорошо, я буду иметь это в виду, – съязвила, помнится, дочь. – При первом же удобном случае залечу, а там, глядишь, и под венец вне очереди. Класс!

Звонкая пощечина занавесила половину обзора, оглушила полголовы.

– Так и знай, – выдохнула мать ей в лицо. – Если ты по пьянке или как-то по-другому залетишь – выскоблим так, чтобы ничего больше не завязывалось. Так что – остерегайся залетов! Конкретно остерегайся!

В этом стыдно сознаваться, но мать с дочерью стали настоящими врагами. Бунт подавлялся жестким террором, который, в свою очередь, вызывал новую волну недовольства народных масс, запуская очередной виток конфронтации.

Домашние аресты, лишение доступа в Интернет, финансовые ограничения – ничего не приносило результата. Более того, имело обратную сторону.

У матери был серьезный бизнес в крупной компании, ее время расписывалось по минутам. Каково же ей было слышать, когда во время заседания, скажем, совета по инновациям, раздавался звонок, и вахтер виновато докладывал, что ее дочь в какой-то странной куртке дожидается маму в вестибюле.

Извинившись перед коллегами, мать спускалась и лицезрела чадо в откровенном бомжатском виде. Просто одежда была спрятана, дверь на замке. Выходит, дочь перелезла через балконную перегородку к соседям… Могла сорваться… Ужас!!! Надела на себя черт знает что.

– Зачем ты меня позоришь? – сквозь зубы шипела мать.

– А ты не держи меня под домашним арестом! – на весь вестибюль кричала дочь. – Пусть все знают, мне лично скрывать нечего!

В затянувшемся противостоянии с самым близким человеком, когда всего шаг до полного отчаяния, очень важно, чтобы рядом был кто-то, кто тебя понимает. Благодаря Интернету такие люди нашлись. И немало.

Надо признать, в классе у Яны особо близких подруг не было, с кем бы она могла поделиться наболевшим. Семьи подобрались благополучные, никто не понимал и не одобрял такого поведения. Проблемы обсуждались несколько другие: в основном как понравиться мальчикам.

Учителя, разумеется, стеной стояли на стороне матери.

В сети оказалась целая группа парней и девчонок, которых терроризировали родители. Так называемая ГНП – группа несчастных подростков. Пусть они все скрывались за никами, но проблемы были общие, узнаваемые, близкие Яне. Они не только делились ими – они советовались друг с другом. А это было уже кое-что.

Слава богу, мать не лишила ее смартфона, который когда-то сама и купила на день рождения. Что бы Яна без него делала! Это ее отдушина, форточка во внешний мир.

Девушка вдруг замолчала, потянулась к чашке с остывшим чаем.

– Не знаю, зачем я тебе всю эту муть рассказываю?

– Будь у меня такие же проблемы, – честно признался я, – мне бы важно было с кем-то ими поделиться. Что в этом удивительного?

– Но после таких рассказов уже ничего не хочется, – она вскочила, отхлебнув из чашки, направилась в прихожую. Оттуда крикнула: – А до них хотелось! Зачем ты меня на них спровоцировал? Все же разные мы люди. Большая разница в возрасте.

Я вышел в прихожую, забрал у нее куртку, которую она собиралась надеть, повесил на плечики. После этого притянул Яну к себе, обнял. Она вся дрожала.

– Отчаянная ты, однако. Про разницу в возрасте вспомнила…

– Знаешь, я тебя обманула, – призналась она, упершись лбом в мой подбородок. – Этот перстенек, который сейчас у тебя, совсем не наша фамильная драгоценность.

– А чья же это драгоценность?

– Его мне подарила очень страшная женщина. Если увидишь во сне такую – можешь не проснуться. Как-то мать укатила на очередную деловую свиданку, я сидела дома одна, заняться нечем. И тут звонок, я открываю, а на пороге – эта ведьма. Я чуть не уписалась со страху! Ты, говорит, Яна? Я в ответ киваю, она заходит в прихожую, а я стою как парализованная. Она снимает со своего корявого пальца этот перстень и надевает на мой, прикинь!

– Жуть какая, – передернул я плечами. – Она тебя заколдовала наверняка.

– Не снимай, говорит, никогда, носи, он будет тебя охранять. Раз этот дурак не захотел надеть, так хоть ты не глупи! Ты ведь его дочь!

– О каком дураке она говорила? – я отодвинул Яну и взглянул ей в глаза. – Кому она первоначально предлагала перстень? Он предназначался мужчине? Это был твой отец?

– Откуда я знаю? Я его все равно не носила – тяжеловат он для моих пальчиков. И еще говорит, матери ни в коем случае не показывай. Пусть это будет твоим секретом.

– Это не очень хорошо – когда драгоценность приобретается для одного человека, а потом передается другому. К тому же речь, по всей вероятности, идет о твоем отце.

– Чепуха все это! – махнула рукой Яна. – Никакого отца у меня нет.

– Подожди… Ты говоришь, страшная женщина. Ты видела ее один раз? – Яна кивнула в ответ. – А узнать сможешь? Скажем, составить фоторобот?

– Наверное, смогу, – пожала она плечами. – Хотя не исключено, что она была в каком-то гриме.

– Может, и в гриме. Но это очень интересно!

– Ты все теперь про меня знаешь, а сам мне ничего про себя не рассказываешь, – всхлипнув, обиженно высказала она, снова прижавшись ко мне. – Все я да я. Когда ты-то начнешь? А, психиатр?

– Как-нибудь, непременно. Только не сейчас.

– Почему? – снова всхлипнула она.

– Потому что сегодня твой день. Так получилось. Сегодня я слушал тебя.