Один из наиболее потрясающих своей красотой районов системы — северное продолжение Кап-Кутана от зала МГРИ — отчасти уже описан в главе о сепулении. История исследования этого продолжения под стать остальным его качествам и вполне заслуживает отдельной главы.

Собственно, существование северного прохода из зала МГРИ прогнозировалось начиная с его открытия в 1981 году, но первый прорыв был сделан только нашей осенней экспедицией 1984 года. Нас было четверо — я, Олег Бартенев, Таня Ашурматова из Ашхабада, и Наталья Веселова, одна из двух женщин в истории, внесших вклад в исследование системы на уровне лучших из мужчин.

Сидели мы лагерем на Баобабе и занимались всякой мелочью — пяток мелких тупиковых лабиринтиков и подвальчиков у зала Надежды, небольшое продолжение в Б-подвале, попытки выкопать обходной лаз вокруг сифона в Кузькиной матери. Словом, ничего серьезного не шло.

Буквально за несколько дней до конца программы Бартенев решил сделать еще один прочес стенки в зале МГРИ, прорвался в Зазавальный зал, а дальше пещера пошла со свистом. Бросили мы туда все силы. Олег с Таней — налево, я с Натальей — направо. Мы умудрились совершенно непонятным образом пройти до середины Свинячьего Сыра сразу по оптимальному проходу, ни разу не влетев ни в один из более гадких и ни в один тупик. Это удивительно. Свинячий Сыр — единственный крупный лабиринт системы, в котором полностью отсутствует ветер, и шли мы отнюдь не в каком-то заданном направлении, а хитрым кругалем чисто по интуиции. Застоялись, что называется, лошадки, и рванули, почуяв простор.

* * *

У Олега шло менее удачно. Следующий громадный зал заткнулся начисто, и пришлось им ковыряться в щелях завала перед входом, пытаясь обойти зал слева (справа шли мы), верхом или низом. Эти упражнения в щелях имели одно очень интересное следствие. Две здоровенных пещеры — Кап-Кутан Главный и Промежуточная — в то время еще не были состыкованы. Стыковка их должна была вывести пещеру на положение крупнейшей пещеры страны и континента среди заложенных в известняках. Десятки спортивных и полуспортивных групп ничем в пещере не занимались кроме поисков стыковки. Так вот. Через два месяца после нас Вятчинская экспедиция, работавшая в Промежуточной, вскрыла продолжение напротив именно этой части Кап-Кутана — Дикобразью систему. На мягком глиняном полу не было никаких следов. Более того, в двух местах пришлось серьезно прокапываться. А в самом тупике валялся недавно кем-то выброшенный блок севших батареек. Московских! Спаянных! И смотанных красной изоляцией! И попасть туда они могли только двумя способами — либо через щель в потолке, в которую еле пролезает рука, либо их мог принес дикобраз, чья тропинка проходила рядом.

Мы пользовались именно такими батарейками. Этой марки и этого завода. И именно так же смотанными и спаянными. Но мы их не базировали. Нет у нас привычки выбрасывать в пещере севшие батарейки. Вычисляли долго, и нащупали единственную возможность. Позвонили Тане проверить — так и есть. В одной из тех самых щелей, куда Бартенев не пролезал, а ее смог забить ногами, у нее сел блок и она его выбросила! Не легче. Стройная девочка Таня в следующий раз ехать не собиралась, а другой такой дежурной глисты найти было трудно. И до сих пор так никто так туда и не пролез. Хотя ажиотаж был порядочный и длился пару лет за тем.

Вся эта история с батарейками так до конца и не прояснилась. Как стало понятно позже, увязка Кап-Кутана и Промежуточной, которой мы тогда пользовались, была неверна в корне. Между местом базирования батареек и местом их находки, как ни крути, а меньше двухсот метров ну никак не получается. Вероятнее всего, что их кто-то разбазировал с помойки, пошел с ними в неизвестное нам продолжение Промежуточной и уронил в щель. Ничего другого не вычисляется.

Между прочим, та же самая экспедиция подбросила еще одну загадку из этой серии. Тот же Бартенев, исследуя также неползанный шкурник около зала Надежды, в конце его пронаблюдал щель вверх такой степени узости, что без веревки, повешенной сверху, подняться было нельзя. Точно под щелью на нетронутой пушистой глине был отпечаток человеческой ноги. То есть кто-то спустился сверху, не заметил горизонтального шкурника под ногами, и сразу вернулся. Вопрос только, откуда сверху. Нам до сих пор не известен ни один ход, подходящий туда ближе ста метров.

* * *

Это я отвлекся. Вернемся в Свинячий Сыр. В этот раз он так и остался недопройденным, причем не из-за отсутствия времени — мы имели еще два дня в запасе — а из-за того, что не выдержали желудки. Модули тогда еще не вошли в моду, и еду мы не рассчитали. То есть — не то, чтобы именно не рассчитали, а как бы даже и не пытались это сделать. Планировалась совместная работа с командой из Ашхабада и зная, что они всегда берут еду с запасом — мы просто отнеслись к переговорам о заготовках спустя рукава. Разумеется, на Каршинском вокзале, где была намечена точка встречи, мы обнаружили в качестве оной команды единственную девочку Таню. Безо всякой жратвы, если не считать пакетика плюшек. Так что — последнюю пару дней кормились только геркулесом и картофельными хлопьями с салом домашней Наташиной засолки. Очень вкусным. До того, как стухло. Вот именно протухшее сало и заставило нас высепулиться в верхний лагерь к группе Переладова, чтобы последний выход провести оттуда. А то, что еда закончилась и там — деморализовало нас окончательно. Ладно. Если пещера не захотела нас пустить на этот раз, мы можем и подождать до следующего.

Который наступил неожиданно скоро. В мою жизнь стремительно ворвался, благо, ненадолго, Игорь Всеволодович Черныш — один из спелеологов эпохи Виктора Дублянского, периодически исчезающий со спелеологического горизонта и периодически всплывающий опять, в новом городе, в новом качестве и с новыми идеями. В этот раз он всплыл в качестве руководителя большого клуба школьников из Балашихи, занимающегося путешествиями, краеведением и, в частности, спелеологией. Появился Черныш буквально через месяц после моего приезда из очередной экспедиции и с места в карьер предложил ехать опять на Кугитанг уже через две недели. В качестве научного консультанта его клуба. С неотразимым аргументом — что школьники, хорошо натасканные в топосъемке, в количестве около пятидесяти, с легкостью распатронят все те лабиринты, которые нам лень довести до ума самим.

У меня сразу возникло подозрение: здесь что-то не то. И даже смутное ощущение, что именно. В это время вокруг пещер Кугитанга, а точнее вокруг пещеры Вертикальная, подвизался некий Петренко из Красноярска. Здесь велась хитрая политика. Один из самых интересных в стране Красноярский клуб спелеологов стоял совершеннейшей костью в горле Центрального совета по туризму и экскурсиям, который спал и видел как бы превратить его в обычный управляемый турклуб, а следом за ним и остальные спелеоклубы. Одним из ходов в этой игре и стала попытка доказать всему советскому народу, что этот клуб всех только зажимает, а маленькие группы на базе турсекций гораздо более перспективны. Для чего был взят выгнанный из клуба г-н Петренко и была ему придана пара борзописцев из газеты «Труд» — единственного бульварного листка тех времен, расходившегося совершенно сумасшедшими тиражами.

Появился еженедельный протяженностью чуть ли не в три месяца сериал о похождениях Петренко в Вертикальной, переполненный трупами, загадочными болезнями, НЛО, неизвестными науке змеями с анаконду ростом, чудесами открытой Петренко пещеры «Кунсткамера», представлявшей из себя испокон веку известную, многократно описанную и совершенно неинтересную пещеру Вертикальная, и т. п. Этим бредом зачитывалась вся страна, и было вполне вероятно, что именно лавры Петренко и не дают покоя Чернышу.

Просчитав ситуацию, я сразу поставил условия о предельно возможном количестве журналистов, особенно в отношении сотрудников «Труда», которых видеть совсем уж не хотелось, о неприменении методов Петренки, а также о том, что в Вертикальную никого водить не буду. И так пещеру опозорили полностью. Договорились. Естественно, Черныш и не думал выполнять ни одно из условий, но такой уж я человек — считаю любого честным, пока не доказано обратное. Все же я ни минуты не раскаиваюсь, что согласился на это мероприятие — Черныш через пару лет опять сгинул с моего горизонта, а из его школьников получилось несколько первоклассных исследователей.

Вообще-то, для меня совершенно непостижимо, каким образом человек, для которого не существует в мире ничего важнее собственной известности, и для достижения которой он буквально готов идти по трупам, может воспитывать детей. И воспитывать прекрасно. Ребята, прошедшие через клуб Черныша, в развитии и навыках здорово превосходят своих сверстников, да и нормальная этическая основа у них не нарушается. Чуть повзрослев, они понимают, что есть Черныш, и дистанцируются от него сами, а он набирает новых. Загадка.

* * *

Итак, январь 1985. Черныш с чернышатами стартовали за несколько дней до того, чтобы встретить Новый год в пещере, а я их догонял уже второго января. Прикинув, каково одному ежедневно составлять рабочие планы полусотне детей, я заехал по дороге в Душанбе и прихватил за компанию Гену Кафанова. Вообще-то он не спелеолог. Мы с ним вместе работали в конце семидесятых в самоцветской экспедиции, а когда мы началась кампания по прекращению разработок в пещерах, он активно помогал нам изнутри лагеря самоцветчиков. Пещеры он знает и понимает, хороший геолог, а кроме того — я его просто давно не видел.

Добрались до пещеры. Лагерь в зале Жемчужный, прямо скажем, производил впечатление: школьников было даже не полсотни, а сильно за сотню. Капитальность лагеря была такой, что нам и не снилась. Учитывая количественный состав своих экспедиций, а также энтузиазм и управляемость школьников, Черныш не признавал сепулек, и все снаряжение доставлялось в лагерь в деревянных ящиках, одновременно служивших мебелью. По лагерной площадке моталась целая волчья стая журналистов отовсюду, откуда можно только вообразить, в том числе из Клуба Кинопутешествий, и, конечно, из газеты «Труд». И все они громко вопрошали, когда же их поведут в Вертикальную. Черныш в это время развлекал приехавшее в гости чуть ли не в полном составе районное и областное начальство, расставляя мизансцену для долженствующей скоро начаться пресс-конференции. Детьми занимались три уже совершенно ошалевших молодых воспитательницы, две из которых были первый раз в пещере.

Посмотрели мы на все это безобразие, организовали себе спальное купе в дальнем углу, и стали думать, что делать будем. Во-первых, сейчас, во-вторых, потом. С «сейчас» было более или менее ясно. Озадачить чем-либо всю эту толпу и лечь спать. Для чего первым делом нужно было привести в себя воспитательниц. Пришлось пожертвовать заветной плюшкой — четвертинкой клюквенной настоечки. Хотя и взять при этом грех на душу — одна оказалась непьющей, так что пришлось заставить силой. Минут через пять их глаза обрели осмысленное выражение, еще минут десять пришлось сочувственно слушать всякие разные непарламентские выражения обо всей этой затее, а еще через пять минут они включились, разобрали топосъемку, собрали детей и двинули. По моим расчетам, часов на восемь.

Вопрос о дальнейшей стратегии был уже существенно сложнее. Поддерживать все это рекламное мероприятие не хотелось совершенно, но по поведению детей и воспитательниц чувствовалось, что при правильном подходе толк все-таки возможен. Проблема была только в том, как сделать так, чтобы Черныш и банда журналистов нормальной работе не мешали. Постепенно выкристаллизовалась идея. Уговорить одну из воспитательниц взять пяток детей постарше и засепулиться с лагерем на Баобаб. Узость проходов в Сучьих Детях была вполне достаточной, чтобы Черныш туда не полез, не говоря о журналистах, которые набрали с собой кино- и видеокамер чудовищного размера, а в качестве киноосвещения взяли переносной бензиновый движок весом килограмм под семьдесят и лампы с кабелями в руку толщиной.

Договориться с Чернышом было просто — уловив момент, когда он на базе этого начальственно-журналистского бардака перестал что-либо соображать, мы задали ему коронный вопрос именно в такой форме, чтобы он дал добро не поняв, о чем идет речь. Все было собрано, воспитательница (Ирина Цыганова) уговорена, так что исчезли мы раньше, чем Черныш включился и понял, что к чему.

Во избежание возможного отката ситуации была выстроена дополнительная линия обороны. Телефон (Черныш настоял на протягивании связи) был установлен в двухстах метрах от лагеря. Под предлогом нехватки провода. Дети были проинструктированы, что подходя к телефону — говорить бодро и браво, все записывать, но на все вопросы отвечать, что Мальцев в Б-подвале, Цыганова там же, Кафанов в Свинячьем Сыре, а сами принимать решения не уполномочены. Наверху таким же конспиративным образом была развернута агентура по обеспечению лагеря. Через остальных воспитательниц, которым дети должны были передавать кодированные сообщения.

* * *

Расположившись на нижнем лагере, взялись за дело. Половина ушла со мной в Б-подвал топосъемить лабиринты, половина с Кафановым в Свинячий Сыр рваться на север. Первый выход не дал ничего. Той блестящей интуиции, с которой действовали мы с Веселовой, в этом составе не оказалось. Ребята запиливались в один тупик за другим, забазировали где-то в лабиринте Генкин фотоаппарат и пяток других предметов, зато структура сыра стала более или менее ясной. После вечерней отрисовки топосъемки я уже смог с уверенностью предложить ребятам осмысленную стратегию дальнейших действий. К сожалению, наутро Гена свалился с клещевым возвратным тифом — малоприятной лихорадкой, разносимой аргасовыми клещами, паразитирующими на дикобразах. Пришлось его забазировать в лагере, ребят отправить одних, а самому задержаться и организовать лечение. Как выяснилось, несмотря на все мои требования к составу аптечки, в ней оказалось всего половина стандартного курса левомицетина — вместо как минимум трех полных курсов, абсолютно необходимых для такой большой экспедиции. Пришлось идти разбазировать аптечку, оставшуюся с предыдущей экспедиции, и надеяться, что кроме Гены никого не прихватит до тех пор, пока верхний лагерь не пошлет гонцов в аптеку в Гаурдак. На самом деле одну из девочек тоже прихватило, но лекарств из нашей старой аптечки хватило. Следующее, что нужно было сделать — заказать сверху по нашей кодированной связи бутылку водки, равно необходимую для лечения Гене и для успокоения расшатанных нервов мне и Ирине. В оговоренном коде это понятие не было предусмотрено.

— Алло, кто у аппарата?

— Семиклассник такой-то!

— Слушай, друг! Найди там Лену и попроси ее послать нам вниз с ближайшей оказией большую зеленую конфету.

— Так вы же уходя взяли целый ящик конфет?

— Все равно скажи, это важно.

— Ну, вы даете!

Ребята с выхода вернулись окрыленные. Никуда пока не вышли, но ходы стали повыше и пошире. У остальных тоже пошли какие-то новые мелкие кусочки. Вечером раз пять пытался дозвониться Черныш, но безуспешно. Прибыла оказия (четыре человека) с запрошенной бутылкой. После того как они услышали, что пещера пошла, уговаривать их вернуться обратно позировать журналистам было бессмысленно, да и грешно. Пришлось оставлять их у нас, слегка реорганизовавши лагерь. Спальников у них, естественно, не было, поэтому имевшиеся в наличии спальники развернули, подразделили на коврики и одеяла и устроили логово для спанья штабелем. Впрочем, еще через два дня все равно пришлось вводить сменный режим спанья, так как ежедневно выяснялось, что какой-то продукт кончился, его заказывали сверху, доставляли, и все курьеры оседали внизу. Таким манером к концу кампании в лагере, организованном на семерых, жило около тридцати человек.

Следующий день был праздничным. Ребята, вернувшиеся из Свинячьего сыра, разбудили меня и задали вопрос. Приятнее которого я сроду не слышал. А вопрос состоял в том, что делать дальше. Потому как продолжать было страшно. Потому что всюду под ногами вдруг начали расти арагонитовые кусты чуть ли не по колено высотой, полностью преграждая дорогу. А ломать их — просто не поднималась рука.

Труднее всего было заставить себя продолжать лежать. Дьявольски хотелось немедленно выскочить из спальника и бежать в новооткрытые залы. Ведь ребята рассказывали о том, что казалось невозможным даже в этой сказочно красивой пещере и до сих пор существовало только в фольклоре. Арагонитовые кусты, через которые нужно прорубаться. Надо же! И ведь своими руками отдал это открытие ребятам! А впрочем ничего, поделом. Первым ведь в продолжение воткнулся не я, а Бартенев. Так что все справедливо. Несправедливо будет только, если к этому примажется Черныш, но тоже ничего — хрен он туда пролезет со своими журналистами. Скрепя сердце, объясняю ребятам, как организовать тропу, удаляя с нее все и базируя где-нибудь рядом, как топосъемить не сходя с тропы и все такое прочее, и отправляю опять одних. Заслужили. Такое единственный раз в жизни бывает, и далеко не у всех.

А черта с два заснешь после эдакого. Хотя по степени недосыпа экспедиция и была рекордной — то есть, ни разу не удалось поспать больше трех часов подряд. Школьники — ребята, не вжившиеся в пещерный образ жизни, и по любому вопросу будить не стесняются. К тому же много их. В результате все время на автопилоте. Итак, беру фотоаппарат и иду прогуляться вокруг лагеря. И надо же такому случиться — проходя мимо телефона, с недосыпу автоматически среагировал на звонок — взял трубку. Естественно, оказался Черныш. С вопросами о Вертикальной. Не люблю я так делать, но дал-таки ему неправильную привязку. Чтобы хоть на время отвязался. Тем более что прерывать сейчас работу ну никак нельзя.

В тот день я так никуда и не пошел. И не хотелось, и ждал возвращения ребят с севера, да и с других направлений начали возвращаться группы. Нужно было помогать им распутывать съемки — самостоятельно это у них не вполне получалось, что, впрочем, и не удивительно. Честно говоря, удивительным было то, что еще хоть что-то получалось. Вечером вернулись ребята. Слюни от их разговоров у нас текли вовсю. Но нового было мало. Затупиковались. Пора было идти кому-либо из нас, но без первопроходцев нехорошо. А им нужно было выспаться. Пахали практически без перерывов часов двадцать пять. Так что один короткий выход сделаем в другие места, отоспимся, и только потом — туда. Попробовать прорваться, а заодно пофотографировать — до сих пор удалось выкроить время только на лагерные фото. Не зря же аппаратуру тащил. А выход туда будет один — сроки экспедиции заканчиваются.

* * *

Перед этим выходом — приятный сюрприз. Чернышу не до нас. Когда детям надоело искать по моей привязке Вертикальную, они на все плюнули и раскопали первую попавшуюся дыру, из которой дуло. И попали в совершенно новую, сказочной красоты пещеру. Очень похожую на полностью уничтоженный десять лет назад Таш-Юрак, и даже несколько красивее за счет более высоких потолков. Об этой пещере, названной Геофизическая, рассказ будет большой и отдельный. Сейчас же она абсолютно своевременно отвлекла на себя Черныша со всей журналистской братией, и для нас это было главное. А раз так, планируем выход часов на тридцать сразу, с перекусом и горячим чаем, а также двумя пенками, чтобы если кто отрубится, было где пару часов перекемарить. Так проще, чем делать два выхода — уж больно далеко и шкурно. Идут шестеро — двое из первопроходцев, две девочки, и мы с Кафановым. С остальными договариваемся, что лагерь высепулят без нас — народу хватит, а мы после выхода поднимемся сразу на верхний лагерь.

Дорога до красивых залов заняла часов пять, хоть и налегке. Это сейчас в Свинячьем сыре ползать стало легко и мягко. Тогда же все операционные столы были еще очень острыми, узкие проушины не были подработаны кувалдой, и в пыли еще не было глубокого желоба, пропаханного животами спелеологов. Там, где сейчас можно идти на карачках, в те времена еще приходилось ползти впритирку.

Залы — невероятной красоты. Я такого не видел ни в жизни, ни на фотографиях, и даже не читал ни о чем подобном. Названия ребята подобрали тоже под стать. Варан. Орлиное гнездо. Дамские Пальчики. Водопадный. Сюрприз — один из залов назвали моей фамилией. Самое потрясающее ощущение — даже не красоты, а — предельная резкость смены декораций в начале красивого района. Ребятам на первопрохождении было от чего обалдеть. Вот идет совершенно пустая галерея, потом гнусный шкурник, в котором еще и озеро на полу, так что все внимание уходит на то, чтобы удержать себя в распоре над водой. Потом голова упирается в сталактитовую бахрому, под которую нужно поднырнуть, опять-таки не плюхнувшись пузом в воду, и вот только после этого упражнения можно встать и оглядеться. И замереть на месте. Потому что дальше идти действительно некуда. Прозрачный кальцитовый пол медово-красного цвета покрыт рябью мелких гуров (плотинок), на которых действительно растут кусты арагонита, сверкающие гранями кристаллов не хуже, чем экспонаты Алмазного Фонда. А сверху висят, практически доходя до полу, длиннющие сталактиты, покрытые такими же сверкающими кустами. Только минут через пять замечаешь тропинку, по которой можно, извиваясь, чтобы ничего не порушить, пройти дальше.

Тупики — они и в Африке тупики. Глухие. Хотя дальний можно попробовать с кувалдой, а тот, который в Орлином гнезде — вообще не тупик. Но впихначиться в проход можно только снеся задом кубометра два изумительно красивых натеков, чего совсем уж не хочется делать. Так что достаем фотоаппараты, отбираем у ребят их девочек для использования в качестве ассистенток и фотомоделей, и — вперед.

Все-таки школьники, хоть энергии и энтузиазма у них и предостаточно, по живучести уступают коренным кап-кутанцам. Как только мы с Геной вошли во вкус и решили, что вот теперь, размявшись, пора почаевничать и взяться всерьез, все четверо отрубились. Самим как-то отрубаться не хочется, бегать и сверкать вспышками на спящих людей тоже нехорошо. А что это там под потолком за полочка такая странная, метров за полста от тупика? А ведь этажик, и идет-то в нужную сторону. Добираться, правда, будет тяжеловато, снаряги скалолазной никакой, а падать высоко и на камешки. А если кто поломается, по сепульке его вытаскивать через все эти шкурнички ой-ой-ой как будет. Взяли грех на душу, разбудили одного. Пирамиды из троих по высоте хватило, дальше в ход пошли всякие ремни да стропочки, которыми сепульки завязывались.

Влезли. Все-таки есть правда на свете. Лабиринт, в который мы попали, был просто поразительным. В нем не было больших залов как внизу, но в нем было два десятка компактных камер. В которых росло такое, что все предыдущее блекло. Там было все. Что мог себе представить спелеолог, и что не мог. Везде. Мы сразу заложили круговую экскурсионную тропу по ближайшим залам, но в узких переходниках между зальчиками тоже росло такое, что даже ради расчистки тропы повреждению никак не подлежало. Единственный возможный способ передвижения заключался следующем: пока кто-то вписывается между очередной красивостью и стеной, второй подает ему советы на предмет того, каким членом можно передвинуться на очередную пару сантиметров и в какую сторону, а третий придерживает ему болтающиеся складки комбеза.

* * *

Первый час нашего пребывания в верхнем лабиринте проходил в полном безмолвии. Языки просто отнялись. На второй — языки начали оттаивать, но выговаривались исключительно выражения типа «… твою мать, ты только погляди, какая …ёвина тут растет!». Нормальный культурный русский язык к подобному уровню эмоций просто оказался непригоден. Название «Ё» для этого лабиринта пришло само собой. Лабиринт шел вперед, уже заведомо выйдя за нижний тупик, но заводить топосъемку уже не хотелось. У нас оставались считанные часы, которых все равно не хватило бы для завершения обработки тропы, а ведь были еще и недоснятые пленки, и то самое эмоциональное состояние, при котором фотография идет особенно хорошо. Это был вообще второй за всю историю случай, когда при первопрохождении красивых мест с собой была фотоаппаратура, и нельзя было этим не воспользоваться.

Когда часа через три мы спустились вниз, вокруг греющейся на гексе кружки чаю сидели проснувшиеся лежебоки. Наши рассказы они и слушать не стали, оглушив нас дружным воплем «Ведите в Ё!». Оказывается, когда мы наверху только-только научились говорить, то находились прямо над импровизированным лагерем не более чем в метре, и густые клубы сочного мата свободно стекали туда по щелям. Словом, стало не вполне удобно. Хоть в пещерах и декларируется свобода слова, но при дамах как-то все равно неудобно ей пользоваться, кроме разве что в особо мерзких шкурниках, а тут еще и дамы несколько не того возраста.

Сводили мы их наверх. Что любопытно — реакция в смысле выражений точно соответствовала нашей. Пофотографировали и рванули назад — время вышло.

С Чернышом мы естественным образом быстро и вдребезги разругались, поэтому в дальнейшей эпопее на севере Кап-Кутана его молодежь уже не принимала участия. Впрочем, на базе этих ребят через пару лет сформировалось не менее двух хороших спелеологических команд, работающих эффективно и продуктивно, а некоторые из них впоследствии ездили и в наши экспедиции. Однако сопоставимых по классу находок у них пока больше не было. Надеюсь, что именно пока.

* * *

Следующую экспедицию мы затеяли той же осенью. Появился дополнительный стимул к резкому форсированию исследований — вопрос спорта и престижа. Вятчин своими двумя экспедициями в Промежуточную мало того, что нашел даже не один, а целых два изумительной красоты района (ОСХИ и Дикобразью систему), так еще и почти сравнял Промежуточную с Кап-Кутаном Главным по протяженности — двадцать три километра против двадцати четырех с половиной. И уже планировал очередную экспедицию. А как известно, при соединении нескольких пещер название сохраняется от большей. Не лежала душа к варианту, чтобы длиннейшая известняковая пещера страны называлась Промежуточной, а потому требовалось поднажать.

Пещера продолжала идти с визгом. Я опять работал в паре с Веселовой. Лабиринт Ё проходили долго. Полдня заняла только разметка сепулькария таким образом, чтобы обойти все проушины с кустами. В результате тропа сепулькария прошла по совершенно изумительному по степени садизма полу. Вообще-то я уже раз такое видел в одной из маленьких пещер Хайдаркана, но в ней такого пола было пять метров, и ей уже этого хватило для того, чтобы заработать название «Анатомическая Тачка». Здесь — сорок. Сорок метров низкой щели, в которой нужно ползти на пузе по острым, как бритвенные лезвия, кристаллам арагонита и церуссита. Причем не собранным в легко отделяемые кусты, а ровно растущим по всему полу. Пришлось даже изобрести новое применение для чертежных досок — прокладывать ими тропу.

В конце лабиринта обнаружилась дыра в совершенно потрясающую конструкцию, сущность которой мы поняли только изведя полсотни пикетов и четыре часа времени. А поняв, окрестили конструкцию Очень Хитрым Залом, открывающим новый район пещеры, название для которого тоже сразу подобралось — СЮР-85. Потому, что этот зал, всего с десяток метров в диаметре, имеет высоту более сорока, и разделен висящими в расклинке друг об друга глыбами на несколько десятков камер на разных уровнях, соединенными между собой десятками лазов. Совершенно замечательно выглядела самая верхняя камера, со стенами, покрытыми пятисантиметровым слоем ярко-красной пушистой глины, и прозрачным сталагмитом на полу, в который был впаян неведомо откуда взявшийся скелет летучей мыши. И все, что было впереди, выглядело не менее сюрреалистически.

Следующий зал был последним красивым в серии и вершиной всего, что до сих пор попадалось. Мы его назвали именем Саши Морозова, одного из интереснейших отечественных спелеологов, первопроходца глубочайшей на то время пропасти в стране — Снежной. Саша с двумя друзьями трагически погибли незадолго до того на подходах к пещере, взявшей и так почти всю его жизнь, а теперь довершившей это — их лагерь ночью накрыло лавиной. Зал имени Морозова описать практически нельзя — он не похож абсолютно ни на что. На зал в том числе. Это — огромный объем, в котором лежат здоровенные глыбы, разделяющие его на шесть камер, в каждой из которых совершенно индивидуальный интерьер и совершенно разные, в том числе новые, типы натеков. Причем — все в меру. Если в Е каждый квадратный сантиметр покрыт всевозможными каменными финтифлюшками, и от этого только глаза разбегаются, то в зале имени Морозова нет ничего лишнего. В каждом углу есть некоторая скульптурная композиция, сразу привлекающая внимание, а все остальное выступает только фоном. Как будто работал гениальный дизайнер. В одном углу это композиция из пяти прозрачных сталагмитов, над которыми висят также прозрачные геликтитовые «люстры», в другом — группа растущих с покрытого пушистой красной глиной пола снежно-белых кальцитовых геликтитов, оттененная обрамлением из мелких кустиков арагонитовой «соломы». В третьем — две громадных, тончайших до прозрачности каменных занавеси. В четвертом — этого не ожидали даже мы, и даже всего уже виденного — в обрамлении сверкающих арагонитовых кустов как бы озеро из совершенно плоского и ровного кальцитового натека, метра два диаметром. Прозрачности вот именно речного льда и даже слегка голубоватого. Причем это действительно оказалось озеро. Когда кто-то примерно через неделю потрогал натек, он проломился, и там была вода. Пришлось, чтобы не оставлять разорения, сделать вид, что так и надо — принести фарфоровую чашку с не пошлым рисунком в технике миниатюры, поставить рядом с «прорубью», а еще рядом достать и сложить горкой отломившиеся и утонувшие кальцитовые «льдинки».

Такого пола, как в этом зале, я тоже нигде больше не видел. Вероятно, под ним имеется нижний этаж, и глыбы пола вследствие протяжек воздуха корродировали (растворились) под воздействием конденсирующейся влаги до состояния совершеннейшего каменного кружева, ломающегося под ногами. Однажды я даже совершенно формальным образом провалился в это безобразие по пояс.

В конце зала — нырок в щель вниз, и мы попадаем в совершенно новый, но более привычный мир. Открывшаяся галерея имела ширину метров десять и высоту — два, пол выстелен толстым слоем удивительно мягкого песка. То тут, то там висели самые обычные сталактиты и стояли самые обычные сталагмиты. Было, на чем отдохнуть глазу, а песок так и манил полежать на нем прилечь и заняться созерцанием. Чего-нибудь родного и привычного, вызывающего ностальгию по обычным пещерам — прохладным, не костоломным, со строгой архитектурой, далекой от изощренности Востока. Это место прочно вошло в наш быт ближайших лет как лучшее место для привалов, а галерею единогласно окрестили Пляжной. Еще через сотню метров она раздвоилась на две штанины, и вскоре обе сузились, оставаясь тем не менее проходимыми.

* * *

Трудно поверить, но все вышеописанное, начиная с Очень Хитрого Зала, было пройдено одной двойкой, в один выход, на едином дыхании. Поэтому понятно, что на раздвоении Пляжной на этот день была поставлена точка. Эта точка и явилась переломом, на котором эйфория закончилась, и штурм, которого ждут годами и десятилетиями, превратился на два ближайших года в обычную спелеологическую работу. Вперед пойдут теперь другие, а я, согласно своему принципу не бывать в ключевых тупиках, займусь боковыми лабиринтами.

СЮР-85 и Пляжная галерея не отпускали нас еще две экспедиции. Сюрпризы были неисчерпаемы. Лабиринт узких труб, завинченных вокруг всей Пляжной, но нигде не отходящих от ее стенок дальше двух метров. Система вертикальных щелевых колодцев, связанных друг с другом на разных уровнях переходниками такой степени узости, что в них не пролезал даже десятилетний сын Галки Куланиной, которого эта постоянная участница наших экспедиций того периода всегда брала с собой. Подвалы, набитые такими рогами и копытами, перед которыми бледнеют самые паскудные участки Б-подвала.

Постепенно на лагере собралось совершенно невероятное количество шанцевого инструмента — штук пять кувалд, скарпели, лопаты, ломы, зубила. В наиболее продуктивные члены экспедиций выдвинулся Володя Детинич. Профессия физика совершенно не мешала ему действовать лопатой и кувалдой гораздо эффективнее всех имеющихся в наличии геологов. Только в 1987 году, когда пройденный метраж стал сопоставим с непосредственно прокопанным, северная кампания была свернута.

Хотя напоследок не обошлось без изумительного завершающего аккорда. Буквально за несколько дней до окончания последней экспедиции в этот район было найдено последнее непройденное продолжение. Точно в потолке зала Варан, в котором мы стояли лагерем. В самом центре потолка на манер дымохода была дырка диаметром с полметра. Обычно такие дыры никуда не ведут, и только в Пляжной мы пролазили как минимум полсотни таких же. Но здесь кто-то додумался поострее сфокусировать свет и просветить дырку. И наверху обнаружился даже не просто объем, а явная галерея поперек нашей. Идущая как раз в ту сторону, куда нам больше всего хотелось.

Что делать? Высота потолка в районе дыры — метров шесть. По потолку не пройти. Известняк рыхлый, крючья в таком не держатся, а от ближайшей стенки четыре метра — не закачнуться. Шеста нет. Кошка не поможет — на полу галерейки явная глина. Да и нету кошки. И тут заходят к нам в гости с лагеря на Баобабе два математика — Степа с Мерксом. Посидел Степа под дырой минут пятнадцать в созерцании, наигрывая на своей флейте, и таки придумал.

Среди нашей амуниции была моя любимая лопата — со стальной ручкой длиной сантиметров 45, и лезвием толщиной 5 миллиметров. Эта лопата годилась и как лопата, и как большое зубило, весьма эффективное по полуокаменевшей глине. А еще в нижней части ручки была дырка, которую Степа и приметил. Лопата имела длину и прочность, в аккурат позволявшие ей встать в дыре врасклинку, достаточную остроту, чтобы прочно впиявиться в пол, и дырку в том самом месте, в котором привязанная за эту дырку веревка давала бы распределение нагрузки, не позволяющее лопате сойти с расклинки. Словом, лопата была как бы специально сконструирована для того, чтобы служить кошкой конкретно для этой дыры.

Сказано — сделано. Естественно, привязать веревку за дырку в лопате — это упрощение. Лезть придется не по веревке, а по тросовой лестнице. За дырку привязываем репшнуром альпинистский карабин, а за него пропускаем вдвое стропу от парашюта — плоскую капроновую ленту, достаточно прочную, чтобы выдержать вес человека, и в то же время достаточно мягкую, чтобы не мешать броску. Когда лопата встанет на место, за эту стропу и подтянем лестницу.

Метанием лопаты в цель развлекались часа три подряд. Кстати, забавное зрелище. Весь состав лагеря наблюдал из партера за этими увлекательными соревнованиями. То просто мимо, то не встает врасклинку, то при первом же подергивании выпадает. Наконец, со Степиной подачи, встала. Минут десять мы ее дергали в разные стороны, подвисали на стропе — надежно. Лучше не бывает. Подтянули лестницу, вбили крюк, за который привязали свободный конец стропы. Начали выборы летчика-испытателя. Я уж не знаю, какое помрачение мозгов на всех нашло, что оным был выбран Меркс, но тем не менее.

По указке Меркса организовали хоть какую-то видимость страховки. Все наличные надувные матрацы сложили кучей под дырой, все мужики заняли позицию вокруг, чтобы по возможности принять падающего Меркса по-гимнастически, дамы пересели в ближние ряды. И — вперед, в смысле вверх. Добрался до дыры в потолке, Меркс прокомментировал, что ход, кажется, идет, но в дыру влезть проблематично. Она узкая, надо тискаться, а опоры нет. Из-за растяжения стропы верхняя ступенька оказалась так низко, что об нее не удавалось толком опереться. И тут этот математик вместо того, чтобы еще немного подумать, начал действовать.

События развивались стремительно. Перво-наперво Меркс попробовал расклиниться в дыре локтями. Не удержался. А вниз посыпался такой поток всякой мелкой дряни, что все, кто обеспечивал гимнастическую страховку, были вынуждены сделать шаг назад и начать протирать глаза. Пока они этим занимались, Меркс додумался до того, что нужно просто взяться рукой за ту же лопату и подтянуться. На чем и полетел. Потому что на такое распределение нагрузки лопата уже никоим образом не была рассчитана.

Дуракам везет. И в данном контексте это не про Меркса, а про всех остальных. То что сверху падал Меркс — неприятно, но ерунда. Высота шесть метров при полуметровой куче дутиков на полу несерьезна и вызывает ассоциации разве что с цирком. При взгляде на лопату, врубившуюся своим заточенным острием в глиняный пол сантиметров на двадцать посередине всего этого скопления народа, ассоциации возникали уже совершенно другие. Как-то непроизвольно все начали невразумительно мычать и с сомнением ощупывать свои каски — ведь ни одна бы не выдержала.

Из прострации всех вывел громкий мат Меркса, требующего медицинского осмотра. Ничего сломано не было, так что после часового отлежательства и принятия чая, стопки и пары таблеток анальгина, он был уже в форме и уполз обратно на свой лагерь. Так среди кап-кутанской братии появился первый (а пока и последний) член международного клуба летающих спелеологов.

Самое смешное, что дыра, вокруг которой разворачивались эти события, со следующей попытки (через два года) все-таки была покорена Балашихинскими ребятами, но видимый сквозь нее ход затупиковался через пять метров в обе стороны.

На этом официальная история северного прорыва заканчивается. Неофициально был еще один момент, но о нем я расскажу в истории о стыковке пещер. Проход в очень уязвимые северные районы был перекрыт покапитальнее, экспедиции туда были прекращены, и только несколько раз туда устраивались короткие экскурсии для тех гостей в наших экспедициях, кому ну очень хотелось все это показать.