Приведенный анекдот является чуть ли не самым популярным в спелеологической среде, к тому же — во всем мире. Спелеологи — люди обстоятельные, основательные и неторопливые, российские спелеологи — вдвойне. Спелеологи, исследующие Кап-Кутан — втройне.

Есть еще один анекдот, точнее загадка. Пещера Жан-Бернар, на плите над большим колодцем горит два огонька — что это такое? Ответ — два французских спелеолога готовятся к спуску. Второй вопрос — та же пещера, та же плита, горит три огонька — что такое? Шесть польских спелеологов готовится к спуску. Третий вопрос — та же пещера, та же плита, горит четыре огонька — что такое? Один русский спелеолог готовится к спуску. Кап-Кутанские спелеологи Жан-Бернар обычно не посещают, иначе в четвертом вопросе фигурировал бы еще как минимум примус с чайником и слышался бы стук кувалды.

* * *

Как театр начинается с вешалки, так и спелеология начинается с подземного лагеря, и все особенности спелеологической команды ярчайшим образом проявляются именно в лагере. Рассмотрим его повнимательнее. Особенностью Кугитанга является то, что поставить лагерь на поверхности возле входа, равно как и внутри в непосредственной близости от входа, практически невозможно. Причина в дикобразах, устраивающих логова в пещерах, а точнее, в их паразитах. Живущие на дикобразьей шкуре аргазиды (аргасовы клещи) имеют малоприятную способность иногда выпадать, и при попадании в сухую пыль — сохраняться в ней годами. Пока кто-нибудь теплокровный не забазируется поблизости. С голодухи им и человек годится, а укус у них — ох, какой неприятный. Они впрыскивают под кожу что-то типа желудочного сока, и язва не заживает пару месяцев. Мало того. Они еще и распространяют клещевой возвратный тиф — болезнь наподобие перемежающейся лихорадки, в приступах колотящую человека так, что хоть закусывай носовой платок, чтобы зубы не поколоть. Если не перебить первый же приступ лошадиной дозой широкоспектрального антибиотика типа левомицетина, возможны рецидивы с тяжелыми осложнениями. Поэтому даже если район работ экспедиции недалеко от поверхности, лагерь ставится подземный, причем обязательно дальше зоны привходовой сухости. Когда район исследований далеко от поверхности, лагерь волей-неволей приходится подтягивать к нему. Даже если это всего полтора часа ходу, ежедневные упражнения по передвижению в позе ползком вызывают такую зубную боль в коленках, что на третий день уже ничего не хочется.

Базовый подземный лагерь наших экспедиций в Кап-Кутане, если не расположен по необходимости в неудобном месте, поражает своими размерами. Обычно он занимает площадь никак не меньшую футбольного поля. Центральное место занимает, естественно, столовая, или «жрательный холм» — возвышение, вокруг которого в позе древних римлян возлежат спелеологи, возвратившиеся с выхода, или только что проснувшиеся. На нем проводится за чаем и анекдотами чуть ли не четверть всего времени. К столу принято переодеваться. На самом деле одежда для ношения в лагере отнюдь не чище комбезов — пещерные глина и пыль вездесущи, но это — одна из немногих традиций, связывающих нас с цивилизацией. Кроме того, тренировочный костюм и свитер просто приятнее пропотевшего комбеза. Вероятно, сама возможность такого времяпрепровождения, начисто отсутствующая в вертикальных пещерах спортивного типа, во многом определяет специфику Кап-Кутанской спелеологии.

* * *

Вторая примечательная часть лагеря — кухня. Так как понятие дежурства по кухне обычно отсутствует, ею обычно занимаются имеющиеся в составе конкретной экспедиции гурманы. Единственные обязательные атрибуты — развешанные на потолке сепульки (для спасения их от мышей), сохнущие комбезы, помойка, гексогазы и запас воды в канистрах. Помойка совмещается с кухней из вполне практических соображений — освободившиеся продовольственные сепульки используются для выноса помойки наверх, и поэтому накопление отходов вполне органично происходит именно там, где ожидается появление тары под них. Гексогазы — это горелки под «сухой спирт», обычно называемый в обиходе гексой (начальная часть его официального химического названия) и по ряду соображений используемый в качестве горючего. Конструкция гексогазов может быть различна. Иногда это просто очаг из трех камней, а иногда — весьма сложная металлическая конструкция. Создание оптимальной конструкция гексогаза — чтобы не воняло — весьма популярная задача для обсуждения за ужином, но почему-то абсолютно неразрешимая технологически. В частности, именно неразрешимость этой задачи и делает кухню чуть ли не самым неаппетитным местом в лагере. Кроме единственной точки — тщательно выбираемого камня, на котором во время стряпни располагается повар, и на который хоть как-то попадает запах пищи. Во всей остальной кухне воняет исключительно смесью помойки с гексой, которая при всех своих энергетических достоинствах и удобстве пользования пахнет ну просто омерзительно.

Обычно рядом с кухней располагается огород. Так как лук во влажных условиях имеет обыкновение прорастать, проросшие луковицы мы обычно втыкаем в холмик глины, и собираем с них урожай «зеленого» лука, который без света получается отнюдь не зеленым, а светло-желтым, но при этом имеет вполне нормальный вкус.

В принципе палатки в Кап-Кутане не нужны, поэтому наличие или отсутствие палатки есть индивидуальное дело каждого. Централизованное лежбище тоже не обустраивается, разве что для особо желающих. Остальные оборудуют себе индивидуальные купе в уголках лагерного зала, и располагаются согласно своим привычкам и вкусу. Обычно рядом со спальным местом вылепляется из глины несколько полок под снаряжение. В отличие от многих команд спортивной ориентации, в нашей среде никогда не было понятия общественного снаряжения. Каждая кастрюля, каждый конец веревки, каждый компас имеют своего хозяина и живут либо на месте применения, либо на полках хозяина. Это отнюдь не означает невозможности пользования ими без разрешения хозяина, но отчасти гарантирует, что каждый элемент снаряжения останется в исправности и не будет потерян. Этот сверхиндивидуалистический подход был в свое время введен в спелеосекции МГУ Владимиром Антоновым и послужил одной из причин его конфликта с секцией, закончившегося изгнанием. Мы были одной из немногих групп, оценивших идеи Антонова в полной мере и взявших такой подход на вооружение безоговорочно, причем с существенным расширением.

Учитывая размеры каждого спального места и темноту, оборудование его стационарным освещением, достаточным для обозрения всех полок, важно. Освещение на лагере преимущественно свечное, поэтому обычно на каждом месте устраивается десяток импровизированных канделябров. Некоторым и этого оказывается недостаточно. Так, участник двух наших экспедиций Виктор Шаров, к каждому элементу своего снаряжения, находящемуся в лагере, привязывал «моргалку» с часовой батарейкой и светодиодом. От фотоаппарата до ложки. Зрелище сотни моргающих со всех сторон огоньков вокруг Шаровской лежки буквально убивало гостей лагеря наповал. Собственно спальные принадлежности тоже весьма разнообразны. Для подстилки кто-то любит надувной матрац, кто-то пенополиуретановый коврик, у кого-то с давних времен сохранился самодельный наборный коврик из кусочков пенопласта, являющийся, по-моему, вершиной мазохизма. Как правило, коврики с течением времени усиливаются противоударными поролоновыми вкладышами из съеденных модулей. Спальники возможны любые, но достаточно большие, чтобы вместить в себя кроме своего хозяина все то, что он хочет к утру высушить — сменные носки, фотоаппарат, сигареты, и т. п. Других способов сушки практически нет.

Естественно, рядом с каждым лагерем организуется туалет. К счастью, глины пещеры Кап-Кутан переполнены микрофлорой и микрофауной, обеспечивающими полное разложение закопанного туалета от двухнедельного лагеря всего за 3–4 года. В большинстве других незатопляемых пещер это составляет проблему, иногда порождающую анекдотические ситуации. Так, просто перечисление методов, перепробованных для организации туалетов в пещере Lechuguilla в США, заняло бы целую страницу, а описание бедственных последствий оных — существенно больше.

Во избежание чрезмерно сильного запаха туалет перекапывается раз в два-три дня. Иногда с ним бывают связаны совершенно замечательные воспоминания. Так, в экспедиции 1988 года Дмитрий Малишевский обустроил свое спальное место до разметки туалета, и получилось, что оно находится на, так сказать, незарастающей народной тропе. Засепуливание лагеря в тот раз шло как всегда с непросыпу, выглядело на первый взгляд легким, а в результате — практически все на заброске перегрузились, взяли не свой темп и сдохли. Дмитрий потом в течение нескольких лет при всяком удобном случае рассказывал, давясь от смеха, как мимо него всю ночь бродили члены экспедиции, пытающиеся совладать с абсолютно негнущимися ногами и спросонья бормочущие под нос все, что думают об этих ногах, об этой пещере и об этой заброске. В другой раз Степа Оревков, возмущенный непривычно сильной вонью, три раза за одну ночь вылезал из спальника и перекапывал сортир. После чего то, что пахло, обнаружилось у него именно под подушкой. Хотя оно явно осталось от какого-то прошлогоднего туриста, почва для издевательств была хороша. Особенный же восторг у всех вызвало происшествие, имевшее место в 1986 году. Из туалета лагеря в зале Варан вылез совершенно живой и здоровый скарабей. Этот лагерь — самый глубинный из используемых, и просто из-за удаленности от ближайшей поверхности туда даже мыши никогда не забирались. Гипотеза же о том, что жук мог запросто добраться до Варана на своих двоих (впрочем, шести) — исключалась полностью. Можно понять, с каким удовольствием на вечерних трепах обсуждался вопрос, в чьем желудке приехал этот огромный жук и в каком качестве.

* * *

Если кто-либо находится на своем спальном месте и не спит, это практически всегда означает, что он ремонтирует снаряжение. Любопытно на этом проследить, как за годы занятий спелеологией у нас изменился сам стиль в экипировке. В начале мы, экономя подземное время, регулярно устраивали субботники по ремонту снаряжения, устраивали чуть ли не комиссии по проверке готовности к выезду. Уже через несколько лет половина работы по ремонту проводилась в поезде, который от Москвы до Чаршанги идет трое суток с гаком. Вагон, в котором ехали спелеологи, приобретал вид мастерской — везде разложены самого невероятного вида предметы, тряпки и инструменты, кто-то зашивает комбез, кто-то напильником доводит самохваты, кто-то перебирает фотоаппарат. Как-то раз некто из соседнего вагона, возвращавшийся под хорошей мухой из вагона-ресторана, минут пятнадцать в остолбенении смотрел на эту картину, после чего без единого слова ушел, а еще минут через десять так же без единого слова принес откуда-то рваный башмак, впрочем, выглядевший гораздо приличнее наших, и протянул его Володе Шандеру.

Постепенно пришло понимание, что пещера — мир замкнутый и не любящий излишнего перемешивания с внешним. Снаряжение установилось с тем предельным уровнем сложности, на котором оно еще полностью ремонтопригодно на месте, за короткое время, и исключительно силами своего хозяина. Многие вообще стали по приезде домой просто откладывать сепульку со снаряжением в угол, принципиально не трогая ее до следующей экспедиции. Между прочим, такой подход иногда дает совершенно сногсшибательные результаты. Так, когда Андрей Марков подсунул мне в экспедицию свою прошлогоднюю батарею для вспышки, естественно, полностью севшую, мы на месте смогли не просто решить проблему, но решить ее на уровне изобретения. Купленные в ближайшем кишлаке тридцать семь 9-вольтовых батареек «Корунд» после сборки их в одну 330-вольтовую батарею оказались совершенно уникальным источником питания для вспышек, по всем параметрам превосходящим эту паршивую «Молнию» на один-два порядка.

Еще один неочевидный плюс описанного стиля заключается в том, что со временем все мы обросли женами, детьми, барахлом и порядком в квартире. Поиск в обстановке порядка любого предмета из пары сотен, необходимых в экспедиции, превращается в пытку, способную отбить всякую охоту к спелеологии. Кроме того единственного варианта, когда имеется выделенное место, где все пещерное лежит в привычном беспорядке одной несортированной кучей, сваленной после предыдущей экспедиции. Собственно, отсюда и происходит приведенный в начале главы анекдот. Если уж со времени последней экспедиции возможности проверить свет не было, то нужно для вящей гарантии взять пару запасных. А еще пара — сама найдется в какой-либо сепульке, в которую при сборах было недосуг заглянуть.

* * *

Не стоит воспринимать вышенаписанное как оду в честь беспорядка, анархии и натурального хозяйства. Глубоко продуманный выбор снаряжения и тщательный уход за ним необходимы, но должны соответствовать реалиям подземной жизни. Попробую пояснить это опять же на примере фотоаппаратуры. Классическая притча — как Лев Кушнер потратил месяц, оборудуя свой новый фотоаппарат дополнительными дальномерами, веревочками, связывающими все его детали так, чтобы ни одна крышечка не смогла потеряться, и много чем еще. По возвращении домой он вполне естественным образом обнаружил, что шторка затвора застряла на второй подземный день, и все пленки пусты. У меня долго происходило примерно то же самое — любой фотоаппарат и любая вспышка тихо и незаметно дохли. В попытках это преодолеть мы начали строить на штативах целые орудийные башни из трех-пяти фотоаппаратов. В надежде получить приличный снимок хотя бы с одного. Сепульки с фотоаппаратурой достигли размеров чуть ли не межконтинентальных ракет. И совершенно без толку. Мы открывали новые районы пещеры, все более тяжелые по заброске и все более агрессивные по микроклимату. Новые скорости истребления аппаратуры вполне компенсировали увеличение ее количества. Последние годы я беру с собой единственный фотоаппарат, не более двух вспышек, и забот не знаю. Мой ремнабор и навыки позволяют оживить сдохший Зенит-19 (как ни странно, самый надежный из отечественных аппаратов) за час-два даже после его падения в глубокий колодец. Не говоря уже о мелочах типа переюстировки объектива или замены сдохшего поджигового конденсатора во вспышке. Главное — перед каждым фотовыходом проверить всю аппаратуру и провести профилактический ремонт. При выполнении этого условия никакая предэкспедиционная наладка просто не нужна. Именно педантизм в подобных вещах и составляет ту самую основательность, которая есть sine qua non спелеологии в Кап-Кутане.

Разумеется, исключения из правила о тотальной персонализации снаряжения, есть — как и из любого правила. И некоторое количество снаряжения все-таки остается общественным, готовится к экспедиции в общественном порядке, и живет в выделенном месте лагеря. Это — топографический инструментарий и материалы, аптечка, а также ремнабор общего назначения. Для этого снаряжения выделяется специальная полочка вблизи жрательного холма.

* * *

Подземная жизнь пронизана совершенно необычной разновидностью гедонизма. В самом деле, если люди забираются на недели, а то и на месяцы, в абсолютно нечеловеческую и абсолютно некомфортную обстановку, умение наслаждаться мелкими деталями быта приобретает совершенно первостепенную важность и придает всей подземной жизни особую пикантность. Не следует понимать, что это сродни идее влезть по уши в дерьмо и наслаждаться приятными мелочами. В пещеры нас влечет совсем другое, но экстремальность условий отменить нельзя, а потому ее тоже стоит превратить в источник удовольствия. В результате вырабатываются весьма интересные традиции. Я уже рассказывал о понятии плюшки. В частности, кофе отличается от чая тем, что чай — жизненно необходимый напиток, а кофе — плюшка. Поэтому никому и в голову не приходит, что кофе можно варить в кофейнике на всех. Каждый желающий возьмет таблетку гексы и сварит кофе себе сам, и по именно тому способу, как он любит.

В 1985 году произошел любопытнейший случай, прекрасно иллюстрирующий богатые возможности по украшению жизни путем вылавливания приятных аспектов даже из аварий. Посередине засепуливания одного из самых дальних лагерей в зальчике, где устроили очередной перекур, вкусно запахло. Как оказалось, одна из девушек захватила в предвидении своего дня рождения бутылку изумительного самодельного ликера. Конечно, поосновательнее ее завернув. Бутылку это не спасло. Далее была картина, которая должна испортить аппетит любому из не-спелеологов. Из сепульки были извлечены пропитанные ликером носки (к счастью, свежие), и выжаты в чью-то каску. Декретом по экспедиции день рождения был перенесен на сейчас, и содержимое каски было торжественно по кругу выпито. Между прочим, как результат такой психологической разгрузки, засепуливание лагеря в той экспедиции было чуть ли не самым легким из всех.

Кстати о спиртных напитках. Строгой классификации, являются они продуктом, плюшкой или витамином, так и нет. У нас не сложилось традиции употреблять их много, но по вечерам в минимальных количествах это вещь абсолютно необходимая. После пятнадцати — двадцатичасового выхода снимать стресс волей-неволей приходится, а лучшего средства, чем 25–50 грамм, не придумано. Больше не стоит. На следующей же рюмке наступает обратный эффект, а напиться все равно не выйдет — не позволит тот же стресс. С этой точки зрения крепкие напитки могли бы рассматриваться как продукт или витамин. Вместе с тем тщание к их отбору говорит о том, что их скорее нужно отнести к плюшкам. Это никогда не водка — обычно самодельные настойки или, скажем, заспиртованные фрукты, или что-либо в этом роде. Не исключены, впрочем, хорошие сорта коньяка или виски — как и все остальное, это дело индивидуального вкуса, и заготавливаются они также индивидуально. Естественно, что после выхода на поверхность отношение к напиткам сразу меняется, но это уже предмет особого разговора.

Та крайняя степень индивидуализма, которая принята в нашей команде, имеет прямое влияние и на некоторые другие аспекты жизни в лагере. Так как мы все-таки ездим отдыхать, категорически недопустимо мешать отдыхать другим. Как известно, в условиях пещеры (в отсутствии природных ориентиров времени) человек почему-то автоматически переходит с 24-часового суточного цикла на существенно более протяженный. На эту тему ставилось множество экспериментов, но почему это так, никаких разумных объяснений нет. Собственно, длина суточного цикла весьма индивидуальна. Одни остаются на 24-часовом, другие выходят на 30-часовой, а некоторые — даже на 50-часовой. Если в экспедиции всего одна рабочая двойка или тройка, ее члены настраиваются на какой-то единый цикл, но если несколько — циклы «подкоманд» могут здорово разойтись. Особенно это заметно между разными лагерями, но и в пределах одного лагеря является скорее правилом, чем исключением. Возвращаясь на свой лагерь после выхода (а тем более приходя на чужой) и застав кого-то на жрательном холме, наиболее естественной формой приветствия является вопрос, вечер у них, или утро. Очевидно, что при таком разброде будить кого-либо абсолютно непопулярно, и потому непопулярны любые шумопроизводящие приспособления. Ни радиоприемники, ни гитары, ни магнитофоны в наших экспедициях практически не встречаются. Это отнюдь не означает, что все это запрещено или что мы, скажем, не любим музыку. Наоборот. К примеру, Степа Оревков всегда берет с собой флейту. Тем более, что в теплом и влажном микроклимате пещеры ее тембр существенно улучшается. Иногда гитары тоже бывают, особенно если в команде есть значительная часть молодежи, но играют на них либо в то время, когда спящих нет, либо вдали от лагеря.

Очевидно, что вышеизложенный принцип имеет еще целый ряд любопытных следствий. Так, длинные сутки вместе с отсутствием традиции друг друга будить, порождают своеобразный эффект — у каждой рабочей группы процесс утреннего вставания, завтрака, сбора и ремонта снаряжения перед выходом занимает часы. Тот, кто встает первым, варит чай всем и кофе себе (если сварит завтрак, то до пробуждения остальных он уже остынет). Постепенно подтягиваются остальные. Вечером происходит то же самое. Многие думают, что за счет сокращения времени на еду длинные сутки дают возможность тратить больший процент времени на выходы, но это абсолютно не так. Если себя не насиловать, процент продуктивного времени остается ровно тем же, возможно даже слегка меньшим. Несмотря на то, что при оптимальной длине суток на сон приходится несколько меньший процент времени.

* * *

Важнейшим моментом в организации любой подземной экспедиции является добывание в ее состав хотя бы одного человека, резко отличающегося от остальных. Примерно в каждой второй-третьей экспедиции оно удается, и такая экспедиция вспоминается долго и с величайшей приятностью. Это совсем не означает, что нужен, скажем, армейского типа козел отпущения, над которым все могли бы издеваться. Пещера — среда общения, внешняя по отношению к человеку, а потому — предоставляет гораздо более богатые возможности для извлечения всеобщего кайфа из нестандартного человека, чем любая из искусственно созданных сред типа работы, армии, корабля, и многих других. Обычно он занимает экологическую нишу типа профессора Паганеля. Не представляю, как такое может в реальной жизни получаться, но — получается. Приведу только один пример, ярчайший во всей нашей истории. Коля. Я его полностью уважаю и очень люблю, а потому фамилию называть не буду. Дабы на работе не засмеяли. Слова «Коля пошел за водой» стали классикой. Попал он в нашу экспедицию 1984 года по своей инициативе, потому что профессионально занимался вопросами охраны редкой фауны, а мы имели одной из целей экспедиции пещеру Провал, в которой живут слепые гольцы. Тем самым он, как человек со своей научной программой, имел несколько привилегированное положение. Довольно быстро выяснилась его полная неспособность к ориентации, как на поверхности, так и в пещере, а также умение живописать на досуге свои анекдотические приключения без тени улыбки.

Итак, о воде и Коле. Базовый лагерь стоял в зале Гуров в Кап-Кутане Главном, где до ближайшей воды нужно пройти 250 метров по галерее, потом повернуть в обвальном зале в боковушку и пройти еще 100 метров по прямой до зала Готический. Каждое утро Коля, привыкший к быту профессиональных экспедиций, просыпался первым и с нечего делать (за отсутствием своего большого парка снаряжения, нуждающегося в ремонте) брал канистры и упиливал за водой. В течение следующей пары часов публика поочередно просыпалась и обнаружив, что Коля пошел за водой, приходила к выводу, что чай еще не скоро, и ложилась спать дальше. Еще через часок кто-нибудь, обычно Женя Войдаков, совсем потерявши терпение, шел в обвальный зал, ловил мотающегося между глыб Колю, находил в другом углу оставленные им для ориентира канистры, и вместе с ним набирал и приносил воду.

Раз перед выходом попросили Колю сбегать ко входу в соседнюю пещеру Промежуточная и принести забазированную там сепульку с аппаратурой. Зная его особенности, заставили вызубрить маршрут наизусть: выйти из пещеры (однозначно, 300 м), идти по дороге от входа, пока она не поднимется из каньона на плато (однозначно, 1 км), спуститься в соседний каньон от этого места (300 м, просто), с середины склона проидентифицировать тракторную дорогу, спускающуюся в этот каньон с другой стороны, выйти на нее. А она через 100 метров без вариантов упрется во вход, около которого и лежит сепулька.

Вернулся Коля часов эдак через десять и с грустью сообщил, что не нашел он той пещеры. Приведу диалог дословно.

— Это как?

— Да так, ребята. Вышел я из нашего каньона. Вижу, по плато идет дорога. Я по ней и пошел. Иду-иду, нет пещеры. Вспомнил про соседний каньон. Подошел к нему, посмотрел вниз. Стенка — ух! Ну ничего, я спустился (не могу прокомментировать, как — стена в этом месте — полуторастометровый отвес, абсолютно неприступный без специальных навыков и снаряжения — авт.). Пещеры нет, дороги нет. Пошел вверх по каньону. Иду-иду, нет пещеры. Решил, что не туда спустился. Посмотрел наверх. Стенка — ух! Ничего, поднялся. Вижу, дорога идет по плато (та же самая — авт.). Пошел вверх. Иду-иду. Вокруг снег стал лежать (забрался с высоты 900 м до высоты 2500, почти до перевала — авт.). Тут понял, что заблудился окончательно, и повернул назад.

Смехуечки смехуечками, но этот человек — титан. Ни одному из нас не удалось бы за десять часов совершить столько подвигов, вполне достойных Геракла. Более того. Его способности в обычной спелеологической деятельности — тоже на уровне подвига. В группе, берущей Колю на выход, проблем нет — любой выход становится легким из-за его полной неутомимости и невероятной способности вытворять чудеса акробатики (просто Коля никогда не задумывался о сложности — если что-то нужно и при этом реально — он делал). А возможность послать его на разведку в боковушку и потом выслушать отчет — еще и дает заряд веселья и бодрости на весь выход.

Вершиной Колиной эпопеи был его вещий сон. К нашей группе должна была присоединиться группа из Ашхабада. Как-то за завтраком Коля рассказал свой сон, что ашхабадцы до нас добрались, а среди них оказалось две молодых красивых девушки, и с одной из них у него (Коли) организовалось нечто амурное. Клянусь: ни один из нас не приложил руки к дальнейшему. Ребята приехали в тот же день, поставили лагерь в пяти километрах от Кап-Кутана и пошли нас проведать. У них действительно были с собой две молодых симпатичных девушки, причем обе Тани. Обнаружив пустой лагерь, ребята пошли в систему пофотографировать, а женщин забазировали на лагере. Так как заброска проходила с традиционным недосыпом, те в ожидании залегли спать. Естественно, в первые попавшиеся спальники. И естественно, обе Тани — в Колин. На выбор. Где и были обнаружены вернувшимся с выхода Колей. Немая сцена. Вознесшая Колю с уровня самого ценного кадра в экспедиции на уровень живой легенды.

Естественно, Коля — это недоступная вершина, но, как я уже отмечал, люди сходного типа попадают в экспедицию довольно часто. Впредь бы так.

* * *

В отличие от других пещер и других команд, у нас не принято уделять особое внимание вопросам связи. Если организуется несколько лагерей, телефонная связь используется в одном единственном случае — если один из лагерей стоит за сифоном, а другой обеспечивает его поддержку снаружи — просто чтобы синхронизировать прохождение сифона при посещениях. Для того чтобы идущий в одиночку человек получал страховку при прохождении сифона. И то не всегда. Независимость групп на разных лагерях не противоречит хорошей спланированности экспедиции. Все и так знают, что на глубинный лагерь всегда полезно прихватить пару модулей, а обратно — пару сепулек помойки. Вместе с тем независимость иногда приводит к моментам, наполняющим жизнь смыслом и удовольствием. Как-то раз мы завершили работу на нижнем лагере и высепулились в верхний, где стояла группа Михаила Переладова. С тем, чтобы на следующий день начать уезжать домой. Высепуливание было легче ожидаемого, запас сил остался хороший, и мы сразу пошли на выход по верхней части, забазировав в лагере барахло и Таню (одну из уже фигурировавших в эпизоде с Колей). Она решила сразу привести себя в поверхностный вид, благо от этого лагеря до входа идется пешком, помылась, переоделась, и, никого не дождавшись, залегла спать. Возвращаются с выхода Миша с командой, обнаруживают на жрательном холме наши сепульки (но не Таню), ужинают, оставляют единственную горящую свечку, принимают наркомовскую, и, расслабившись, начинают травить анекдоты. И тут, в неверном свете единственной свечи, лежащая между ними куча мешков начинает шевелиться, и — появляется Таня. Чистая. В снежно-белом пеньюаре! И все это в пещере, где стирать одежду не принято, так как грязь толщиной в один сантиметр отваливается сама. Ребята минуты три щипали себя за самые разнообразные места, пока она вежливо не осведомилась, вечер у них, или утро.

* * *

Одной из самых тяжелых проблем в подземном лагере является, как это ни странно, вода. Кап-Кутан, в отличие от нормальных пещер, предельно сух, и все озерки можно пересчитать по пальцам. То есть, воды, конечно, сколько угодно — во влажном воздухе, во влажной глине, словом — везде. Но — никак не в свободном состоянии. Кроме того, в половине из даже имеющихся озер вода не питьевая из-за высокого содержания сульфата магния, который имеет неприятный вкус, да и несет с него основательно. Из многих соображений лагеря никогда не ставятся в непосредственной близости от воды. Во-первых, следует полностью исключить возможность загрязнения питьевого озерка бытовыми отходами. Во-вторых, озера имеют гнусное свойство бывать только в красивых залах с богатыми натечными образованиями, в которых ставить лагерь просто преступно. В-третьих, одним из главных критериев при выборе точки постановки лагеря является ветер. Мы категорически не любим причинять пещере неоправданного ущерба, а лагерь сам по себе не есть безопасная штука. Количество тепла, выделяемого кухней, достаточно велико, чтобы при концентрированном попадании в красивый зал уничтожить наиболее деликатные натеки. Поэтому для постановки лагеря выбираются только залы, имеющие достаточно мощные ветра и большие объемы по соседству. А в таких местах озер не может быть теоретически — их бы просто высушило.

Количество воды в питьевом озере на некоторых лагерях достаточно для объявления на воду коммунизма, а в некоторых настолько мало, что приходится вводить режим жесткой экономии. Так, для лагеря в зале Варан питьевого озера хватает на 10 дней на 4 человек, и не больше. В резерве есть лужицы еще на пяток человеко-дней. И все. Выпитое озеро наполнится обратно только через полгода.

Забавно, но лагерь в Б-подвале, чуть ли не в самой дальней и, безусловно, самой некомфортной части пещеры, где воды нет вообще, является единственным, не имеющим с водой проблем. Когда в Б-подвале только начинались раскопки, и лагерь был поставлен впервые, воду доставляла специальная группа обеспечения. Через 600-метровый, весьма гнусного характера шкурник. Одна ходка туда-обратно с единственной канистрой — более или менее предел человеческих ресурсов на день. Естественно, такое времяпрепровождение группы обеспечения совсем не вязалось с идеей, что в пещеру мы ездим отдыхать. Решено было построить водопровод. На водокап над озером, откуда бралась вода, пристроили ведро-воронку, протянули 600 метров полихлорвинилового шланга (40 метров перепада по высоте вполне обеспечивало напор), прососали и запустили. Объема воронки и шланга как раз хватило для буферизации подачи воды, гидростатическое давление было достаточным, и на потолке в лагере появился нормальный кран, так что хоть под душем купайся. Смешно, но уже в следующей экспедиции водопровод пришлось ремонтировать. За полгода в шланге развелись колонии каких-то бактерий, начисто забивших просвет в десятках мест. Прокачать не удалось. Пришлось выносить шланг на улицу, свешивать со стенки каньона и под большим давлением продувать сжатым воздухом из акваланга. Потом шланг был проложен опять и действует по сей день, хотя по завершении каждой экспедиции водопровод теперь консервируется — из него сливается обычная вода и заливается кипяченая с добавлением марганцовки. На чем Степа Оревков, как автор конструкции, и получил пожизненное звание главного сантехника пещеры.

* * *

Так же как и на поверхности, и даже в большей степени, лагерь терроризируется собирающимися со всей окрестности грызунами. Мыши, полевки, хомяки и еще черт знает кто. Природа устроена гораздо умнее, чем о ней пишут. Всем известно, что в полупустынях мелким грызунам живется вполне комфортно. Считается, что пить им не обязательно, хватает сочных растений. Вот только где их взять, если на полгода вся растительность выгорает? Не знаю, как в других пустынях и полупустынях, а на Кугитанге все они просто идут на водопой в пещеры. На такие глубины, что представить себе, как они возвращаются, весьма затруднительно. Нигде в литературе не отмечено, что вся эта мелочь может спускаться по щелям вертикально вниз на 200–300 метров только для того, чтобы попить, но это именно так. В любом новооткрытом районе пещеры около любой лужицы из всех щелей выходят мышиные тропки. И везде лежит мышиный помет. Замечать это стали недавно, только когда специально стали присматриваться. До того просто затаптывали.

Понятно, что в воздухе пещер, обычно абсолютно лишенном запахов, кухня подземного лагеря перехватывает идущих на водопой мышей в огромном радиусе. На второй-третий день все они в лагере. Причем в пещере эта живность почему-то ничего и никого не боится. Даже известный своей пугливостью дикобраз, возвращаясь с водопоя, может прошествовать мимо сидящих при свете и при кипящем чайнике спелеологов на расстоянии всего метра. И не обратить на них никакого внимания. Впрочем, дикобразы — публика цивилизованная, чужим продовольствием они не интересуются. Чего совсем нельзя сказать о более мелких грызунах.

Когда мы впервые обнаружили (на лагере Баобаб), что кто-то жрет наши запасы, и мысли не могло возникнуть о возможных гостях с поверхности — слишком далеко и глубоко. Мы как раз страшно гордились открытием первой в фауне СССР слепой рыбы и естественно сразу стали вспоминать всяких лысых и безглазых крыс американских пещер. Устроили на всю ночь дежурство по кухне. Рано утром дежурил я. От пакета с гречкой послышалась грызня. Около него сидело нечто бесхвостое с крысу ростом. Оно сосредоточенно жевало, не обращая ни малейшего внимания на фонарь, которым я его со всех сторон освещал. Руками брать было страшновато, а пока я нашел сепульку с вертикальным снаряжением и достал брезентовую страховочную рукавицу, зверь ушел. Стало совсем интересно. Вопреки всем и всяческим правилам разбудил Олега Бартенева и охоту продолжили уже вдвоем. Должно быть, это выглядело забавно — сидят молча при минимальном свете два эдаких усатых троглокота и поджидают трогломышь (все, что под землей летает есть трогломоль; все, что кусается, есть трогловошь; все, что грызет, есть трогломышь; все, что на трогломышей охотится, есть троглокот). Один со страховочной рукавицей наизготовку, другой — с кружкой наперевес. Мышь не появилась. Зато еще через несколько часов приполз с визитом с верхнего лагеря Миша Переладов. Будучи биологом, страшно всем этим заинтересовался и только подлил масла в огонь. Согласно его вердикту, вынесенному после часового изучения следов в пыли, тварь была либо шестилапая, либо поперек себя шире, и вполне возможно — действительно слепая.

В следующую экспедицию Переладов приехал с целой батареей мышеловок. Это была даже не просто поэма, а — эпическая. Он решил их расставить во всех местах, где заметили помет грызунов, связал веревочкой в одну связку и пополз ставить. Метров через сто веревочка перетерлась сразу в нескольких местах. Дальше каждая мышеловка ехала отдельной сепулькой. Миша, ползущий по шкурнику и перекладывающий перед собой два десятка мышеловок — зрелище поистине незабываемое. Кстати, никто в них так и не попался.

Понимание, что все это — обычная поверхностная живность, пришло только через пару лет, и на этом исследовательская активность превратилась в оборонительную. Как стало ясно уже из Переладовских экспериментов, мышеловки не помогали. Метание камней — тоже. Развешивание модулей на потолке на тонких ниточках (по любой веревочной сопле мышь может гулять как по лестнице) спасало — но только отчасти. Изобретательская мысль продолжала работать, выдавая совершенные шедевры. Так, главной достопримечательностью лагеря в Антолитовом зале стала электромышеловка. Одним контактом была лежащая на земле крышка от котелка, другим — висящий в воздухе на небольшой высоте пакет с наживкой, сделанный из металлической сетки. Запитано все это было от выведенной из употребления вспышки (скончался рефлектор). Заряда конденсаторов в сто джоулей вполне должно было хватить для изготовления уголька из любого зверя мельче кошки, но — вероятно, у мышей были свои инженеры. В итоге нам пришлось принять вердикт о нашем проигрыше и сменить военную доктрину на политику мирного сосуществования.

* * *

Как очевидно следует из основательности и неторопливости всего, что в подземном лагере происходит, казалось бы, авралы на нем невозможны. Однако бывают, впрочем, как и все невозможное. Основной аврал возникает, естественно, когда все хором просыпают отъезд. Если пещера хорошо пошла, день балдежа и пугания мурмулей обычно отменяется, за сутки до отъезда один человек отправляется добывать грузовик для сброски, а остальные к условленному моменту моменту должны высепулить лагерь на поверхность, упаковаться и донести все до дороги. Разумеется, в нормальной ситуации человек с грузовиком приезжает, а на поверхности — никого. Ибо все спят и чихать хотели на все будильники, специально для этого случая взятые с собой. Вот тут и начинается беготня. Шофер матерится, так как не может ждать четыре часа, потребные на высепуливание. Все остальные матерятся, потому что поезд через те же четыре часа, а до него еще час ехать. И все вместе, включая шофера, начинают бегать с батареями сепулек на совершенно изумительных скоростях.

Еще одна возможная причина аврала в лагере — это чье-то решение пофотографировать на его территории. Территория лагеря велика и хошь не хошь, а участие приходится принимать поголовно всем. Половина бегают со вспышками, а половина позируют — сидят в естественных позах без движения. По 30–40 минут подряд на каждом кадре. Традиционно объявляется еще и пожарная тревога. Это после того, как в 1984 году, в лагере зала Гуров, где совершенно невозможно нормально фотографировать (галерея шириной полсотни метров и высотой почти столько же, а от спальных купе до кухни метров двести), Женя Войдаков родил идею: вместо того чтобы давать несколько сотен вспышек, нужно просто пальнуть из ракетницы вдоль галереи, и света должно хватить. Сказано — сделано. Все фотоаппараты лагеря были выставлены на пригорочке (десяток штативов с тремя десятками аппаратов), все затворы открыты, и Женя торжественно произвел запуск. Мы в то время еще не ввели систему с модулями жизнеобеспечения, и продукты были в нормальных мешках и ящиках, которые на кухне аккуратно рассортировывались по кучам. Куда и прилетела в итоге эта ракета. Точно в кучу с картофельными хлопьями — основным гарниром. Упакованными в изумительно горючие пластиковые пакеты. Это надо было видеть: как толпа сидящих в партере спелеологов с воплями вскакивает с мест и несется спасать жор, сшибая по дороге штативы с фотоаппаратами. С этого случая при фотографировании в лагере и назначается пожарная команда, хотя ни ракеты, ни прочее огнестрельное освещение уже не используются.

* * *

Вся предшествующая часть этой главы описывала базовый лагерь. Естественно, базовыми лагерями дело не ограничивается, есть еще штурмовые. Если в каком-то участке пещеры нужно, скажем, учинить раскопки дней на несколько, удобнее всего — запустить туда на эти дни двух, или даже одного, человека в автономном режиме. С собственным лагерем. Это делается просто и быстро. Каждый берет сепульку со своим спальником, сигаретами, посудой и инструментом, а кто-нибудь один идет в сопровождение, беря канистру с водой и один модуль. И это все. Если лагерю придется расширяться, дополнительный человек возьмет свою сепульку и один модуль, и перебазируется туда. При всей кажущейся неуклюжести и громоздкости нашего быта, мобильность таким образом остается на высоте.

Штурмовые лагеря в целом копируют базовый, с поправкой на возможное неудобство размещения. Даже если там живет один человек, кухню он всегда сделает не ближе десяти метров от спального места, оборудует полки под снаряжение, систему канделябров со свечками. При взгляде на подобный лагерь подчас даже трудно поверить, что все это было притащено в двух-трех сепульках умеренного размера.

Одиночные штурмовые лагеря имеют одно странное свойство. Они непонятным образом мобилизуют в их обитателе какое-то невероятное количество ресурсов. Вероятно, в отсутствии ежедневных передвижений к району работ и обратно высвобождается достаточное количество сил, а общий уровень стресса не позволяет организму расслабиться, и эти силы копятся. В результате, несмотря на то, что практически во всех случаях бывает твердая договоренность о времени присылки вспомогательной группы для выемки лагеря, никто этой группы не дожидается. Позавтракав, оценив время, и обнаружив пару часов запаса — обитатель лагеря начинает высепуливаться самостоятельно и делает это с поразительной эффективностью. Вспомогатели встречаются ему уже на подходе к базовому лагерю. При этом он зачастую тащит три-пять сепулек по таким узостям, в которых и одну-то положено передавать с рук на руки.

Естественно, любителей действовать в одиночку немного. У нас этим кроме меня периодически развлекаются Володя Детинич и Андрей Марков, причем все из разных соображений. Могу с уверенностью сказать только про себя. Я — в некоторой степени трус. Одиночная работа в пещере, действуя через подсознание, резко меняет мой стиль действий, снижая темпы и обостряя наблюдательность. И мне это нравится. Я прекрасно понимаю, что моей степени трусости, в одиночном выходе превращающейся в сверхосторожность, достаточно, чтобы не влипнуть ни в какую историю с падением, потерей ориентации или застреванием, а количество интересных находок и идей за единственный одиночный день сопоставимо с их количеством за полную обычную экспедицию. А именно это и влечет меня под землю.