Спелеологи. Пещерные люди современности. Стараниями недавнего президента СССР М. С. Горбачева слово «пещерный» было превращено в самое грязное ругательство в политическом лексиконе. За что некоторые из спелеологов абсолютно серьезно собирались подать на оного Горбачева в суд, да так и не собрались — как говаривал еще Христос, не судите, и не судимы будете. Да и просто времени жалко. А пещерные люди — они же совершенно такого не заслужили, и по идее, слово «политик» должно звучать гораздо более грязным ругательством.

Так что же такое спелеология и что же такое спелеологи? Вопрос трудный, на который пытались вразумительно ответить многие, но никому это толком не удалось. Скорее всего, мне тоже не удастся, но тем не менее — попробую.

Подземный мир — это именно особый изолированный мир со своей особой атрибутикой: совершенно ни на что не похожими ландшафтами, флорой, фауной, звуками, запахами. Мир, лишенный солнечного света, и потому — таинственный. Мир, чуждый обычному человеческому восприятию в гораздо большей степени, чем мир подводный, и примерно в такой же степени, как космическое пространство. Последнее свойство пещер, кстати, широко используется — стрессовая мобилизация человека в пещере примерно соответствует таковой в космосе, и потому пещеры — один из излюбленных полигонов для постановки всевозможных медицинских и психологических экспериментов, проводимых под крышей различных космических агентств. Я ни в коем случае не имею здесь в виду идентичность условий — ее нет и в помине, а только то, что общая степень изолированности и непривычности примерно одинакова. В пещерах нет, конечно, невесомости — но нет света, нет природных ориентиров времени. Зависимость от снаряжения, от систем жизнеобеспечения тоже примерно одинакова. Даже питьевая вода при проведении длительных экспедиций требует солевой коррекции — в большинстве пещер она чуть ли не дистиллированная, и при длительных экспедициях пить такую недопустимо. Порванный же на выходе гидрокостюм во многих случаях может убить с той же степенью надежности, что вышедший из строя скафандр — переохлаждение в двух-трех градусной воде происходит за минуты. Не говоря о полной стерильности условий, за пару месяцев отучающей организм от необходимости борьбы со всякими болезнетворными бактериями, подстерегающими на поверхности.

И в силу своей таинственности и непостижимости подземный мир всегда привлекал к себе людей той особой категории, которым обычный мир тесен. Даже первобытные люди не ограничивали своего использования пещер поселением во входных гротах. Еще Норбер Кастере, знаменитый французский спелеолог и археолог, доказал, что люди мадленской эпохи устраивали нормальные исследовательские экспедиции на значительные расстояния от входов, а иногда — оборудовали там капища. Нетипичные люди были всегда, хотя назывались они по-разному и роль в обществе выполняли тоже разную.

Естественно, сфера приложения интересов нетипичных людей разнообразна, и это совсем не обязательно пещеры. Но за последние века количество белых пятен на планете Земля уменьшилось настолько, что даже альпинизм и освоение морского дна уже потеряли последние оттенки романтического исследования, выродившись либо в чистый спорт, либо в чистую науку, либо в чистую технологию. По сути, остались только космос, пещеры, а также всякое мистическое шарлатанство, популярность которого в наше время отчасти и объясняется тем, что нетривиально мыслящие люди не имеют сферы разумного приложения своих возможностей и способностей. Однако космос требует высоких технологий, да и просто пока слишком дорог, чтобы быть полем деятельности индивидуальностей. В итоге — остаются пещеры.

Как единственный мир, в котором можно испытать себя не в войне и не в спорте, не противопоставляя себя никому, даже природе, а проверяя свои способности и возможности «в чистом виде». Это не просто объяснить, но пещеру, в отличие от горы или океанской впадины, действительно нельзя покорить на чистой технике — ее нужно понять, прочувствовать, полюбить наконец — и только тогда она откроется.

Как единственная часть планеты Земля, где можно найти места, в которых не только не ступала нога человека, но и которые не видел ни один глаз — ни человеческий, ни фотографический.

Как единственный мир, в котором остались не сделанные открытия, доступные простой наблюдательности исследователя, даже не подкрепленной технической базой. И не только географические — практически для любого естественнонаучного специалиста в пещерах есть свой интерес.

Как мир, в котором могут выжить только люди своего же сорта — не склада характера, не интересов, не серии, а именно сорта — не уступающие тебе в широте мировоззрения, в широте умений и способностей, в общей нестандартности — для всех других людей общение с пещерами исчерпается несколькими визитами и прекратится само собой.

* * *

Пожалуй, можно даже еще точнее сформулировать, что представляет из себя тот сорт людей, который лучше всего выживает в пещерах, причем сформулировать на парадоксе. Принято считать, что подземные путешествия, равно как и любые другие, главным образом привлекают классических романтиков. Это, конечно, так — без изрядной доли романтизма, причем того самого бескорыстного романтизма старого доброго жюль-верновского толка, в пещерах делать решительно нечего. Но в общем случае этого не достаточно. То есть достаточно для того, чтобы съездить два-три раза, но не для того, чтобы втянуться в спелеологию всерьез и надолго. А для последнего необходимо совершенно другое качество, на первый взгляд романтизму абсолютно чуждое и даже противоречащее. Мощное самомнение. Не представляю никакой другой области человеческой деятельности, где каждый второй считал бы себя одновременно выдающимся спортсменом, гениальным фотографом и экспертом еще в трех десятках областей. Не будем вдаваться в подробности, в какой мере все оно заслуженно (хотя заведомо в гораздо большей, чем кажется со стороны), отметим лишь как факт. Третий необходимый компонент — технический склад характера. Без него можно и не выжить физически — слишком многое зависит от снаряжения. И вот именно такой противоестественный сплав романтизма, технического универсализма и несколько гипертрофированного самомнения и образует спелеолога. Пусть меня поднимут на смех все психологи, утверждающие, что такой сплав просто невозможен, а если бы и был возможен, то четверо таких людей, будучи оторваны от мира, съели бы друг друга за завтраком на третий день, но это так.

Реально необходимо еще несколько не менее противоречивых, но несколько менее существенных факторов. Например, простой вопрос — каким образом люди вышеописанного сорта умеют уживаться друг с другом в длительных экспедициях — отнюдь не имеет очевидного ответа. Здесь нужна весьма специальная особенность характера. Не у всех она есть, да и названия общепринятого не имеет, но в первом приближении — обостренное чувство этики. Не менее важна способность, и даже любовь к строго индивидуальным действиям. Опять же парадокс. Спелеология — по определению развлечение одиночек и опять-таки по определению, действующих командой. Хотя спелеологи-одиночки в полном смысле слова тоже изредка встречаются. Фанатизм, наконец, абсолютно необходимый для некоторых разновидностей спелеологии. О таких мелочах, как разумное сочетание трусости с храбростью, хорошей дозе нахальства и обо всем таком прочем, пожалуй, даже и говорить не стоит.

Возможно, именно потому, что спелеологией занимаются только яркие индивидуальности, эта книга производит несколько отличное впечатление от другой географической литературы. Главным образом — существенно большей персонализированностью. И даже не в силу наличия у автора из ряда вон выходящего представления о собственной значимости (хотя оно у всех спелеологов именно такое, и автор — не исключение). Скорее, просто потому, что можно несколькими штрихами схематично набросать отдельные черты характеров и интересов коллег-спелеологов, но ни одного из них нельзя описать с той полнотой, которой он в реальности заслуживает. По сути, каждый, кто посвятил спелеологии более десяти лет, вполне достоин отдельной такой книги, как эта. Причем все это верно не только на глобальном уровне, но и на самом что ни на есть локальном.

Если рассмотреть подробнее любую отдельно взятую подземную экспедицию, можно сразу сделать одно любопытное наблюдение. Четкое разделение интересов общих и интересов частных. Практически единственные четыре вещи, которые объединяют ее участников — это любовь к пещерам, желание открыть новые участки исследуемой пещеры, взаимное уважение и более или менее единое понимание внешней атрибутики экспедиционного быта. Больше, как правило, ничего. У каждого специальные интересы, как в пещере, так и вне ее, строго индивидуальны и весьма разнообразны. Если хотя бы трое из группы имеют близко совпадающие сферы интересов, то это уже удивительно. Такого созвучия интересов, как, скажем, у Хейердала на его плоту Кон-Тики, под землей просто не может быть — пещера есть мир, а не искусственно отграниченный изолят типа того же плота, и диапазон его интересностей, спроецированный на широту мировоззрения участников даже одной отдельно взятой экспедиции, исключает общность интересов.

Еще большая дистанция возникает, если рассматривать разные команды. И еще большая — если разные пещеры. Пещеры не менее индивидуальны, чем спелеологи, и здесь есть сильнейшая обратная связь. Вертикальные и технически сложные пещеры Кавказа привлекают к себе одних людей и создают одну экспедиционную атмосферу. Огромные, но очень просто устроенные лабиринты Подолии — совсем другую. Пещеры Кугитанга, и в особенности Кап-Кутан, исследованию которого практически полностью посвящена эта книга — совершенно особую.

Поэтому книга у нас — очень персональная. О пещерах вообще — но сквозь призму Кап-Кутана. О спелеологии вообще — но сквозь призму спелеологии Кугитангского образца. О спелеологах вообще — но только на примере Кап-Кутанских. Причем главным образом — из моей команды. И все вместе — только через авторское мироощущение. Никак иначе написать о пещерах и спелеологии так, чтобы в полной мере прочувствовалась атмосфера, нельзя — получится либо что-нибудь научно-популярное, либо репортажное. Чего и так написано достаточно.

* * *

Теперь попробуем понять, что же люди делают в пещерах и что же они там ищут. Что делают? Да все то же, что и в любом другом месте. Спорт, туризм, наука, изобретательство, общение, любовь — место есть всему. Как правило — кроме политики. То есть истории известны, конечно, случаи, когда и спелеологи занимались политикой, и я даже этого в паре глав коснусь, но — это не та политика. Это — политика, целью которой является только защита некоторой конкретной пещеры от грозящего ей уничтожения. Или защита спелеологами своих основных прав от государственной бюрократической машины. И — ничего больше. И, во всяком случае, без достижения каких бы то ни было выгод персонально для себя. Спелеологи далеки от коммунистической идеологии точно так же, как и от любой другой, но — категорически не приемлют построения собственного благополучия на руинах общих интересов.

Возможно, правда, что это и есть в некотором понимании идеология, но в таком случае — идеология, ставящая не наносящие ущерба другим интересы индивидуума выше интересов любого коллектива, интересы природы — выше интересов любого государства, и персонализирующая ответственность за любые действия. Словом, что-то, весьма напоминающее рационал-анархизм в понимании Роберта Хайнлайна. Хотя мне больше импонирует аналогия с кодексом какого-нибудь элитарно-интеллектуального клуба.

Причем практически любая крупная пещера и может быть именно такому клубу смело уподоблена. И по замкнутости, но то же время открытости круга ее исследователей, и по особой атмосфере взаимопонимания, взаимоуважения и равенства, и по развитости традиций, вплоть до уникальной лексики. Да и многие традиции чрезвычайно напоминают клубные. Например, в моей команде условия участия в любой из экспедиций таковы. Либо человек принадлежит к основному составу команды, что автоматически проистекает из участия в трех-четырех экспедициях, и тогда он автоматически может ехать в любую из экспедиций. Либо человек едет со своей собственной программой исследований и никто из основного состава против него не возражает. Либо человек едет как гость — любой член основного состава может взять одного гостя, не советуясь ни с кем.

Разумеется, в большей части экспедиций точное соблюдение этих традиций до добра не доводит. Как известно из психологии, в любой команде должен быть ровно один лидер и ровно один дезорганизатор, иначе — бардак и анархия неминуемы. И они есть. Но — если взять старую хохму о том, что разница между борделем и бардаком заключается в том, что первый является организацией, а второй — системой, приложить к ней теорему о том, что любая система функционирует закономерным образом, и попытаться извлечь из функций оной системы максимум возможной пользы — как раз и получится идеальная организационная схема подземной экспедиции.

Подобное же устройство возникает и на уровне команд. Невозможно исследовать пещеру, не поддерживая как минимум уважительных отношений с остальными ее исследователями, даже если специально планировать экспедиции так, чтобы избежать встреч. Пещера — маленький замкнутый мир, и даже редкие ее посещения означают принадлежность к миру пещеры. И — на равных правах с остальными. Наплевав на существенную разницу интересов и подходов. Тем самым появляется следующий слой традиций — традиции межкомандного общения.

Наверное, клубные традиции просто имеют общее назначение с пещерными — они существуют как нечто искусственное, созданное для сплочения индивидуальностей в коллектив без ограничения их интересов и без вторжения в их частную жизнь.

Тем самым появляется первое определение того, что есть спелеология — это один из вариантов клубного времяпровождения для очень нестандартных и своеобразных людей. Причем не обязательно реализующийся именно в пещере. Пожалуй, ни одна другая группа по интересам (кроме, возможно, хиппи) не имеет столь развитых традиций общения. Ни один спелеолог, попавший в новый для себя город и даже в новую страну, не останется вне общения с местными спелеологическими кругами, если у него есть в записной книжке хоть один, даже полученный через третьи руки, номер «спелеологического» телефона. За минуту организуется и ночлег, и вечер с трепом и слайдами, и приглашение на ближайший выходной в какую-нибудь из ближних пещер. Это имеет вполне естественное объяснение. В пещере обычно невозможно общаться на тему пещер — пещеры слишком много, времени слишком мало, а интересы членов экспедиции слишком различны. И дефицит такого общения естественным образом восполняется на поверхности, причем совсем не обязательно в рамках своей команды. Некоторые спелеологи даже превращают свой дом в подобие явного клуба. Так, в приложении к Кугитангу, чуть ли не четверть всех спелеологов (пара сотен в год) останавливаются по пути на один-два дня у Гриши Пряхина в Самарканде.

* * *

Что ищут — вопрос существенно более сложный. Причем тривиальный ответ, что ищут в основном себя, не годится совсем. Как должно быть совершенно понятно из вышенаписанного, спелеологи — люди себя-то как раз нашедшие. Второй универсальный ответ, что ищут новые ощущения, не годится тоже. Пещеры — штука хоть и очень разнообразная, но отличия достаточно тонки, чтобы восприниматься на уровне ума, реже чувств, но никак не ощущений. Пещеры могут вызвать приятные новые ощущения всего восемь раз — при первом попадании в вертикальную пещеру, обводненную пещеру, лабиринтовую пещеру, красивую натеками пещеру, красивую кристаллами пещеру, подводную пещеру, ледяную пещеру, новую пещеру. Неприятные — еще в паре случаев. Обычно именно по исчерпании ресурса новых ощущений и уходят из спелеологии «просто романтики». Оставшиеся — подразделяются на несколько типов. Сколько-то лет назад был весьма популярен бессмысленный спор о том, является ли спелеология спортом или наукой. Отсюда первые два типа спелеологов становятся понятны сразу. Опять же не будем вдаваться в спор о том, взаимоисключающи они или взаимодополняющи. У разных спелеологов — по-разному.

Наиболее известный и популярный вариант — спортивный, родившийся сравнительно недавно как «вывернутый наизнанку» альпинизм. Причем логика его появления очевидна. Во-первых, непокоренные горные вершины поисчезали, а покорение новых склонов старых вершин уже удовлетворяет не всех. Во-вторых, у альпинистов появилась специализация, и — некоторые специальности, не пользующиеся особым спросом в горах, оказались незаменимыми в пещерах. Например — работа на веревках. В горах практически всегда рядом есть хорошая надежная скала, и веревки, кроме как для страховки, используются скорее как исключение. В пещерах же скала обычно покрыта толстым слоем скользкой глины, или ломается и крошится руками — словом, никак не подходит на роль хорошей надежной опоры. Все передвижение по вертикали происходит с использованием веревки (или троса, или тросовой лестницы) как основной опоры. То есть на веревке проводятся не минуты, как в горах, а десятки часов, что предполагает использование гораздо более развитых технических средств работы с веревкой — всевозможных обвязок, самохватов, спусковых устройств, средств навески.

Серьезное отличие вертикальной спелеологии от альпинизма еще и в том, какое несусветное количество снаряжения приходится применять. Отсюда некоторая дополнительная обстоятельность. Серьезный штурм требует километров основной веревки, не считая всяких соплей для оттяжек. То есть утащить все это на себе в один заход все равно невозможно, и это в еще большей степени сдвигает баланс между скалолазным талантом и техникой в сторону техники. Хотя со скалолазанием тоже не все очевидно. Чуть ли не единственный скалолазный прием, применимый (и широко) в пещерах — хождение «в распор», среди альпинистов считается чуть ли не высшим пилотажем.

В вертикальной спелеологии имеется целый ряд технических школ — техника с тросовой лестницей и веревкой, с двумя веревками, металлическим тросом и веревкой, единственной веревкой. Каждая школа имеет совершенно особые требования к индивидуальному снаряжению, технике подъема и спуска, организации навесок. Например, в технике SRT все определяется заботой о веревке, которая не должна ни в одной точке тереться о стену. Организуются десятки и сотни всевозможных оттяжек, что занимает чуть ли не половину всего штурмового времени, а в индивидуальном снаряжении спелеолога на первый план выходит его приспособленность к бесконечным перестежкам через все эти оттяжки. В технике лестницы с веревкой требования к индивидуальному снаряжению минимальны, расход времени на обработку колодцев тоже, зато гораздо важнее, чем во всех других техниках, индивидуальная натренированность. На веревке или тросе пристегни человека, научи перестегиваться, и — он пойдет, хоть и медленно. На лестнице — более, чем тридцать метров сплошного пролета пройдет только человек, действительно умеющий с ней работать.

К слову. При выборе технической школы иногда возникают и весьма неожиданные аргументы. Каждому приходилось видеть на фасадах зданий людей, выполняющих ремонтные работы с веревок, безо всяких люлек. Занимаются этим, как правило, именно спелеологи, зарабатывающие деньги на очередную экспедицию, и альпинистской эта техника называется по чистому недоразумению. И естественно, что снаряжение используется именно свое привычное — опять же дополнительная тренировка получается. Так вот как-то раз при наших таких подработках из очередного окна высунулась рука с ножницами и перекусила веревку Степе Оревкову. К счастью — страховочную. Имевшую место быть только потому, что наша команда SRT не признает.

Спортивная спелеология не исчерпывается спелеологией вертикальной. Имеется сразу два варианта подводной спелеологии. Один из них — штурм сифонов (залитых под потолок участков пещеры) с целью нахождения новых сухих участков, второй — исследование пещер, затопленных полностью, именно как целиком подводных пещер. Любой из этих вариантов еще более техничен, чем вертикальная спелеология, причем часто с ней и сочетается. Акваланги, не говоря уж о всяком вспомогательном снаряжении — вещи и тяжелые, и взрывоопасные, и доставка их, скажем, на километровую глубину, как в кавказских экспедициях недавно погибшего Владимира Киселева — задача чрезвычайно сложная и трудоемкая. Двойная сложность — и пещера, и подвода, двойная оторванность от мира, тройная опасность, четверной уровень необходимой технической подготовки, выделяют спелеоподводников в некоторую особую касту даже среди «сухопутных» спелеологов. Причем касту, для которой характерно и то, что все три главных особенности склада характера оказываются возведенными в квадрат. Что создает серьезные трудности, если штурм сифона вдруг оказывается успешным — открывается новое сухое продолжение. На этом подводники теряют всякий интерес, так как всерьез считают ныряние в сифон самым важным делом во всей спелеологии. А протаскивать их силами «сухопутную» штурмовую команду за сифон возможно далеко не всегда — собственно, оно возможно только в случае совсем несерьезного сифона.

Забавно, но само слово «спорт» в применении к спелеологии принципиально неверно. Спорт подразумевает какое-то соревнование, а с ним-то и тяжеловато. Две команды в одной вертикальной пещере в одно и то же время просто не могут оказаться — всенепременно запутаются друг у друга в навесках и проводах. В одном и том же сифоне — тем более. А через неделю и водопады посильнее или послабее, и на заброску вертолет достать удалось — словом, условия уже совершенно другие. В том же альпинизме вполне возможно естественно и органично устроить соревнования. В пещерах — нет. Любое соревнование с начала и до конца искусственно, хотя поиск возможностей их организации идет с того самого момента, как по чьей-то ошибке было произнесено слово «спорт». И вполне активно. И по ориентированию в лабиринтовых пещерах (чего в реальной спелеологии не бывает — или карта пещеры есть, или ее нет), и по лазанию по лестницам и веревкам, подвешенным на поверхности, и по скорости топографической съемки, и по обычному скалолазанию. Словом, по всему, что не имеет прямого отношения к спортивной спелеологии, ибо за отсутствием стратегии и тактики штурма спелеология исчезает, а остаются лишь выдранные из контекста отдельные ее технические элементы.

Попытки устроить соревнования «на натуре» тоже были. Например, по типу альпинистского чемпионата, в котором каждая команда заявляет на год десяток штурмов высокой сложности, а по итогам оценивают результат с учетом как стратегии, тактики и техники, так и нахальства (в смысле предварительно заявленных первопрохождений). И тоже не прошло. Это годится для профессионального спорта, а спелеологи — таки любители. Или с прохождением эталонных пещер на время, что оказалось настолько чуждым самому духу любой спелеологии, что отмерло само собой очень быстро.

И наконец, спелеологи спортивного толка склонны видеть в других командах своих соперников, без чего не может быть никакого спорта, даже в меньшей степени, чем спелеологи научного или первопроходческого толка. Словом, спортсмены-спелеологи на самом деле никакие не спортсмены, а просто технари. В самом высоком понимании этого слова.

* * *

Следующее по известности место занимает спелеология научная. Как самое логичное из видимых со стороны оснований для залезания человека под землю.

И смысл здесь есть, да и не малый. Пещеры действительно часто представляют собой большой научный и даже научно-прикладной интерес. Обычно их исследование может пролить свет на гидрогеологию горного массива, немного реже в них можно найти редкие или даже новые минералы. Чистые и стабильные условия образования минералов приводят к появлению всякой кристаллографической экзотики. Подземные ледники никак не менее интересны, чем горные или антарктические. Стабильный мягкий климат позволил пещерам послужить «убежищем» для некоторых животных на время ледниковых периодов, и часть популяций так и адаптировалась к пещерам, утратив зрение и окраску. О некоторых медицинских фокусах я уже немного писал, а вообще-то их гораздо больше, и преинтересных. А, скажем, для какой-нибудь археологии — так пещеры и просто сущий клад. Словом, сплошная наука на любой вкус.

Более того. Среди спелеологов велик процент людей, имеющих отношение к науке, причем самой разнообразной. А пещера, недогружая каналы восприятия, очень сильно стимулирует мозговую активность. И как результат — вечерний треп на подземном лагере изобилует совершенно парадоксальной чересполосицей из обсуждения бытовых проблем, планов на завтра и научных идей. Любых, и со всевозможными взаимопереходами. От медицины до космологии. Вплоть до подведения строгой физико-математической теории под известную теорему-хохму о том, что бутерброд падает маслом вниз — и немедленной постановки статистического эксперимента теми, кто оных выкладок, которыми был исписан весь глиняный пол, не мог понять. А главным образом такая «спонтанная» наука кренится в сторону медицины. Опять же из-за недозагрузки информационных каналов. Вторым следствием которой является то, что практически каждый начинает обостренно чувствовать все процессы в своем организме, становясь тем самым сущим кладом для попавшего в экспедицию врача с исследовательской жилкой. А всегда имеющиеся под рукой физики, математики и системные аналитики с исключительным азартом подключаются к интерпретации оных наблюдений, доводя дело до полного абсурда.

При всем том научная спелеология распространена гораздо меньше, чем это может показаться со стороны. Серьезные занятия любой наукой — вещь трудоемкая и дорогая. Не зря же народная мудрость гласит, что наука есть способ удовлетворения собственного любопытства за государственный счет. Спелеология — наука по преимуществу любительская, где никакого государственного счета нет в помине, а энтузиасты научных исследований за собственный счет хоть и встречаются, но не в таких уж больших количествах.

Почему государство не финансирует исследований, тоже, в общем-то, понятно. И вполне закономерно. В исследовании пещер тесно переплетаются весьма далекие друг от друга научные отрасли, и это совсем не вписывается в структуры и классификации науки академической. То есть вписать их, конечно, можно, но просто нерентабельно — потраченные на это время и силы любой спелеолог с гораздо большим удовольствием потратит на пещеры.

Прикладная же наука, где со всем этим проще, часто может дать деньги, но настолько однобока и коммерциализирована, что от предлагаемых проектов уже бегут сами спелеологи. Изучить на данных большой и красивой пещеры ту же гидрогеологию горного массива интересно и полезно, но если за исследованиями стоит сформулированная цель, скажем, перехватить туннелем подземную реку и отвести ее на турбины электростанции — это уже получается нечто чуждое природе спелеолога. А это — самый безобидный из вариантов, причем в нашей стране практически не встречающийся — гидротехническое строительство опирается на проекты подешевле. У нас гораздо чаще деньги под исследовательские проекты в пещерах выделяют военные, которых не интересует ничего, кроме утилизации пещер под всякие склады, геологические ведомства, сводящие все к добыче сувенирно-камнесамоцветного сырья, туристические фирмы, пытающиеся найти новые коммерческие маршруты. Словом — все те, кто за исследование и утилизацию одного аспекта интересности пещеры готовы заплатить уничтожением всех остальных аспектов, а то и самое пещеры. К чести спелеологов, случаи их подключения к таким проектам единичны. Обычно они как раз занимаются разрушением подобных проектов, одному из примеров чего посвящена вся следующая глава.

Я ни в коем случае не утверждаю, что научная спелеология совсем не поддерживается со стороны. Поддерживается, и немало. Иначе ее не было бы совсем. Но отнюдь не в той мере, в которой она могла бы давать исследователю средства к существованию, не говоря уж об обогащении. А именно в той, когда он, вкладывая в исследования некоторый свой собственный минимум финансирования, получает помощь, позволяющую расширить фронт работ. И такая помощь приходит с самых разных сторон и в самых разных формах.

Обращаясь к опыту моей собственной команды, попробую для примера перечислить, какую помощь мы имели для своих исследований, большей частью геологических, гидрогеологических и минералогических. Моя команда в первой половине восьмидесятых официально была зарегистрирована как спелеологическая секция ВИМСа — Всесоюзного Института Минерального Сырья, а параллельно имела представительство в Геологическом (тогда оно называлось Горным) научно-техническом обществе. Идея здесь была такая: если наша программа исследований включена в план деятельности Геологического общества и оно на эту тему сочиняет бумагу директору ВИМСа, то у того, как одного из учредителей Общества, появляется формальное основание к тому, чтобы позволить очередную поездку в пещеры провести не в отпускное, а в рабочее время. Конечно, без оплаты проезда и командировочных, но и этого уже немало. Естественно, формальное основание не играло бы никакой роли, не имей директор ВИМСа А. Н. Еремеев доброй воли к оказанию подобной помощи. А регулярные наши доклады и вечера со слайдами вполне компенсировали институту такие расходы. Институтская помощь на этом тоже не ограничивалась. Остальное, хоть и не было завязано на прямые деньги, но было еще важнее. Возможность бесплатного пользования кинофотоаппаратурой, безвозмездная помощь различных лабораторий в проведении разнообразных анализов — все это в сумме вносило гораздо более существенный вклад. И опять же это было не все. Большая часть команды работала в других организациях, не только геологических — и везде, куда мы обращались за какой-либо разумной помощью, мы ее получали. Когда видят, что люди делают хорошее дело за свой счет и не ожидая отдачи, помогают все, и с удовольствием.

Раз дошло даже до полного анекдота. В начале восьмидесятых любое использование копировальной техники в нашей стране было обставлено сотнями разнообразных запретов и драконовских правил, вплоть до уголовной ответственности за несанкционированное размножение любого листочка, а любые крупномасштабные карты являлись государственной тайной. Карты пограничной зоны — вдвойне. В день отъезда очередной экспедиции мы обнаружили, что нас подвели — необходимые два десятка экземпляров рабочих карт пещеры Кап-Кутан и поверхности над пещерой отпечатаны не были. Прокачав возможности быстрого (за три часа до поезда) решения проблемы, нашли единственный вариант — пойти в ближайшее отделение милиции, за полчаса объяснить, кто мы, чем занимаемся, что за карты нам нужно размножить и зачем — и уговорить милиционеров размножить их на собственном ксероксе. Что и удалось, причем очень просто.

Конечно, встречаются и более непосредственные варианты частичного финансирования, особенно в последние годы — некоторые научные фонды стали иногда давать гранты под спелеологические исследования. Но это пока скорее исключение, чем правило, и это даже хорошо. Спелеология — чуть ли не последняя из наук, до сих пор оставшаяся на любительском уровне, и потерять ее статус как чудесной отдушины для энтузиастов было бы просто жалко.

Теперь о том, что есть спелеолог научного толка. Как правило, это не узкий специалист, а скорее универсал энциклопедического толка. Пещеры разнообразны, и в них могут быть тесно взаимосвязаны такие, казалось бы, далекие друг от друга вещи, как, например, биология и минералогия. Конечно, энциклопедизм — скорее пожелание, чем данность, в чем читатель убедится, встретив по ходу дальнейшего повествования примеры того, как недостаток именно энциклопедизма тормозит на годы понимание важных закономерностей. Но в любом случае широта познаний и взглядов, существенно большая, чем это принято в обычной науке, весьма и весьма характерна для всех спелеологов.

Спелеолог научного толка обычно «наследует» в качестве острия своих интересов основную специальность в обычной науке. Но не всегда. Скажем, тот же я, будучи специалистом в геостатистике (один из математических методов подсчета запасов на месторождениях) и в конструировании программного обеспечения профессионального геологического назначения, в пещерах занимаюсь гидрогеологией, геохимией, минералогией и даже немного микробиологией. Хотя то, что последнее время предпочитаю сводить все воедино и на основе этого планировать и раздавать следующему поколению спелеологов новые направления исследований — именно наследие «поверхностной» специальности по конструированию больших программных систем.

Довольно часто наукой в спелеологии успешно занимаются и те, кто наверху не имеет к науке никакого отношения. Известны даже случаи, когда в серьезных научных изданиях публиковались хорошие статьи школьников. В спелеологии пока довольно просто найти «отвилки», требующие чуть ли не нулевого начального уровня знаний и за которые пока просто никто не брался. А несколько месяцев вдумчивой аналитической работы с литературой могут в таком случае вывести на передовой уровень даже полного новичка.

* * *

Весь спор о противостоянии или слиянии науки и спорта в спелеологии имеет своей подоплекой следующую ипостась спелеологии, которую можно рассматривать как самостоятельную, но которая пронизывает и научную, и спортивную спелеологию. Это — спелеология первопрохождений, эра которых в пещерах не только не закончилась, но находится в самом разгаре, и без которой не было бы ни спортивной, ни научной ветвей.

В быту обычно считают, что первопрохождения — один из атрибутов научной спелеологии, но это далеко не так. Просто инстинкт первопрохождения присущ человеческой природе, и во многом именно на нем и держится романтизм. Ощущение, что ты попал туда, где не ступала еще нога человека — одно из самых сильных. Поэтому первопрохождениями пытаются заниматься практически все — и спортивные команды, и научные, и эфемерные романтические. Разве что кроме команд глазетельно-фотографического спелеологического туризма.

С первопрохождений в абсолютном большинстве случаев начинается даже самое знакомство со спелеологией. Пацану, увидевшему узкую дырку на берегу реки и с большим трудом просочившемуся в нее на десяток метров, и в голову не придет, что там уже до него кто-то был. Для него это — новый, таинственный, неисследованный, его собственный клочок земли, не уступающий по привлекательности никакому необитаемому острову. Еще важнее то, что, скажем, какой-нибудь островок в ближайшем пруду может быть реально нехоженым, но он лишен таинственности, так как виден глазу во всех подробностях. Крошечная пещерка — не видна, и определяет ее моральный перевес именно это. И во многих случаях пацан, в реальности не совершив никакого настоящего первопрохождения, но прочувствовав это ни с чем не сравнимое ощущение, заражается навсегда.

Конечно, пример из предыдущего абзаца слишком идеален, чтобы встречаться часто. Более распространенный вариант относится к более старшему возрасту и каким-нибудь катакомбам — заброшенным несколько сот лет назад разработкам известняка, песчаника или чего-нибудь в этом роде. Катакомб много по всей Европе, зачастую они имеют вполне значительные размеры и запутанность, а иногда осложнены завалами, прососами воды с поверхности и прочими быстродействующими геологическими факторами до такой степени, что становятся практически неотличимы от природных пещер. И даже могут сформировать над собой рельеф поверхности, характерный для каких-нибудь высокогорных карстовых плато, а не для нашей средней полосы. И все это — вблизи городов, где молодежи в максимальной степени нечего делать. Вполне естественно, что «исследование» катакомб там, где они есть, становится весьма популярным, а отсутствие или недоступность их карт опять-таки создает климат первопроходчества. Не буду утверждать, что катакомбенное времяпровождение во всех случаях именно таково. Отнюдь. Исследование того, чем занимаются группы подростков и молодежи, проводящие свое время в ближайшей катакомбе обычно дает весьма интересные, неожиданные и подчас ошеломляющие результаты, вполне заслуживающие отдельной книги. Например, какая-нибудь группа (истинный факт) свободно может устроить в каком-нибудь отвилке самую настоящую кузницу, отковать там самые настоящие рыцарские доспехи и носиться в них по штрекам, лязгая железом, рассыпая фонтаны искр и пугая всех остальных. Или устраивать такие же средневековые застолья. Не говоря уж об виртуозной и не вполне безопасной пиротехнике в адрес друг друга, дающей в замкнутых объемах вполне сногсшибательные результаты. Утешает то, что в массе своей эти развлечения гораздо безобиднее развлечений аналогичной публики ночью в ближайшем парке. Элемент романтизма, принудительно вносимый обстановкой, как-то вытесняет элемент агрессивности, да и расход энергии на ползание вполне достаточен.

Среди самих спелеологов первопрохождения, как я уже отмечал, есть непременный атрибут практически всех ветвей. Но в то же время — достаточно широк круг спелеологов, для которых первопрохождения составляют основной смысл жизни. Именно первопроходческая спелеология на бытовом уровне ошибочно смешивается со спелеологией научной. Это очень разные, хотя и полностью совместимые течения. Единственное очевидное сходство спелеологов-научников и спелеологов-первопроходцев — легкое презрение к спелеологии спортивной. Оба эти типа спелеологов расценивают технику, равно как и встречающиеся в пещерах сложности, адекватно. Не как самоцель, а как средства и препятствия, первые из которых нужны для преодоления вторых. И не более. Менее очевидное, но гораздо более важное сходство — понимание неизбежности вреда, причиняемого пещере любым посещением. Именно это понимание (впрочем, иногда интуитивное) и порождает спелеологию, в основе которой лежит тезис об обязательной компенсации разрушающего воздействия хотя бы привносом нового знания. То есть — либо научную, либо первопроходческую.

Для спелеологов-первопроходцев нет разницы между пещерой второй или шестой категорий сложности. Если интерес требует дойти до дна — они дойдут, причем без единой аварии. Пещеры — не горы. Они достаточно стабильны и предсказуемы, и единственная реально существующая опасность — опасность внезапного паводка, при котором уровень воды может за минуты подскочить на десятки метров. При правильном планировании техники, стратегии и тактики экспедиции, не ставящем целью скоростную заброску и скоростное прохождение, все остальные опасности исчезают сами собой. Да и паводки в абсолютном большинстве пещер не достанут, если планировка экспедиции предусматривает возможность быстрой эвакуации с аварийным комплектом жизнеобеспечения в не затопляемые участки. Однако все это никак не исключает необходимости технической подготовки. И научные спелеологи, и первопроходцы изобретают новую технику, устраивают всевозможные тренировки и так далее. Но четко понимают, что это — необходимо, но вспомогательно.

Вероятно, именно из-за этого аварийность среди спелеологов научного и первопроходческого толка исключительно низка по сравнению со спелеологами спортивными. Те себя еще в тренировочных лагерях настраивают, что любой колодец, любая узость, любая подземная река есть серьезная сложность, в борьбе с которыми и обретается смысл жизни. И естественно, выработав такую психологию, впоследствии, при попадании в нештатную ситуацию в том же колодце, тихо помирают от переохлаждения, даже не пытаясь бороться. Такие примеры известны десятками, но нет ни одного подобного примера среди не-спортсменов.

Конечно, имеется одно исключение, где без спортсменов ни ученые, ни романтические первопроходцы не сделают ничего. Это сифоны. Подвода опасна реально и не прощает даже малейших ошибок, как ни настраивайся психологически.

Но самая приятная особенность спелеологии первопрохождений — миротворческая. Если пахнет первопрохождением — в одной экспедиции мирно и без взаимных издевательств соберутся и «научники», и «спортсмены», и «туристы». И все будут относиться с великим пиететам к областям интересов друг друга. Спортсмены даже сходят на пару лекций по методике описания пещеры, а научники — на пару тренировок. И дружно потащат пару километров веревки в район, где максимальная ожидаемая глубина пещер — сотня-полторы метров.

* * *

Наиболее же массовый тип спелеологов — туристы. Не спортивные туристы, к которым по официальной классификации относятся спелеоспортсмены, и не туристы коммерческие, а туристы «дикие» — просто любители природы, избравшие полем деятельности пещеры. Которых не интересуют ни наука, ни техническая сложность, ни новые пещеры. А интересует посетить побольше известных и красивых пещер, всласть пофотографировать, пообщаться друг с другом. Словом — никакой разницы от любых других туристов подобного сорта — хоть водных, хоть горных, хоть каких. И довольно часто они могут одновременно заниматься различными типами туризма.

Разбираться с типами туристов и их побудительными мотивами посещения пещер — занятие неблагодарное абсолютно. Турист — человек своеобразный, и для того, чтобы выяснить, что в реальности им движет, нужны утонченные методы исследования. В приложении к пещерам мне этого не удалось ни разу, но просто в турпоходе — однажды удалось, и результат меня ошеломил. В качестве наживки для ловли душ использовалась ворона, подобранная моей женой в состоянии птенца, и категорически отказавшаяся покидать хозяев. Так и пришлось брать ее с собой на все вылазки в тайной надежде, что где-нибудь в лесу она одумается и улетит. На удивление, реакция окружающих, особенно других туристов, на ворону была разнообразна, глубока и открывала в людях такие черты характера, наличие которых даже заподозрить было невозможно. Вот одна из зарисовок. Вокзал города Тверь. У скамейки лежит куча рюкзаков, хозяева которых пасутся вокруг. На спинке скамейки сидит Машка и хитро поглядывает на всех прохожих. Останавливается старушенция с рюкзачком, минуту или две смотрит на ворону, после чего осведомляется:

— Слушай, подруга, ты что — ручная?

— Карррр!

— А я вот нет! — гордо заявляет бабуся и дефилирует дальше.

Я упоминаю туристов не только потому, что их просто много. Туристы есть неотъемлемая и вполне равноправная часть любой ветви спелеологии. Практически любая команда, затеявшая серьезный и трудоемкий проект, привлекает к нему таких туристов, которые, опять же из романтизма, с удовольствием участвуют в проекте на вспомогательных ролях. Без них не было бы возможно полное прохождение ни одной крупной пещеры, да и экспедиции были бы гораздо скучнее. Не говоря уж о том, что туристы — основная питательная среда для пополнения состава «серьезных» спелеологических групп.

Впрочем, есть некоторый подвид туристов, польза от которых для спелеологии в общем случае равна нулю, сколько усилий к обратному ни прилагается. Это — кинофототуристы. Как и в любых необычных местах, в пещерах фотографируют практически все, и многие — неплохо, но для некоторой части людей фотографирование пещер становится смыслом жизни. Я не хочу сказать, что они бездари — обычно очень даже наоборот, но хороших съемок пещер у них не получается практически никогда. Пещера статична, и фотография большей частью отражает психологический настрой автора. Легко снимать, если идут исследования, или первопрохождение, или даже спортивный штурм. Совсем нелегко — когда происходит безделье. Конечно, всякие тонкие состояния души на фотографии тоже передаваемы, но для этого нужны студия и оборудование, а не природа, в особенности — если природа технически сложна и недружественна. Самое смешное, что все они это прекрасно осознают, выдвигая всякие теории о необходимости свежести восприятия и соответствующего планирования съемок. Но признаваться не хотят. И искусственно создают подобие штурмовой обстановки, снимая в новых для себя пещерах, которые принципиально посещают без карт и проводников. И только таким образом получают что-то приемлемое.

Собственно, их легко понять. Как уже можно заключить из написанного, спелеологи практически во всех случаях — люди, которым органически необходимо признание. А пещеры не предоставляют практически никаких возможностей для наглядной демонстрации своих достижений ни во время экспедиций, ни после. Кинофотоматериалы — единственное, чем можно похвастаться вне чрезвычайно узкой аудитории спелеологов. И полная концентрация на кинофоотодеятельности — это просто линия наименьшего сопротивления. По понятным соображениям особого уважения не вызывающая.

* * *

Наконец, последний тип спелеологов, довольно близкий к предыдущему, но и сильно от него отличающийся, это те, для кого пещеры просто стали образом жизни. Вот не может человек без того, чтобы раз или два в год забраться под землю, и все тут. Причем все равно, в какой компании, даже в одиночку. И все равно, зачем — хотя бы просто недельку там пожить. Хотя от участия в серьезных интересных экспедициях такие спелеологи тоже не отказываются. В моей команде чуть ли не половина переменного состава экспедиций и четверть постоянного состоит именно из таких.

Возможно, я даже не совсем прав, и это не отдельный тип спелеологов, а слегка постаревшие представители научного и первопроходческого течений. Может быть. Спелеология становится образом жизни для многих, а более узкие интересы могут и видоизменяться. К тому же для некоторых людей имеется фактор просто физической зависимости от пещер. Например, для меня. До начала занятий спелеологией я здоровьем совсем не отличался. Даже более того. Врожденная бронхиальная астма удерживала меня в больницах по два-три месяца в году, и большинство врачей твердо обещали мне инвалидность годам к сорока, а если не буду придерживаться правильного образа жизни — то и раньше. Я понял все по-своему, в семнадцать послал врачей подальше, и начал лазить по пещерам. Сейчас мне как раз без ерунды сорок и есть, рюкзак килограмм в пятьдесят-шестьдесят для меня не проблема, стометровый колодец тоже, пара километров ползком тем более. Но если сумма подземного времени за год составляет меньше трех недель, здоровье и форма теряться начинают немедленно и катастрофически. И не один я такой даже в моей собственной команде.

Впрочем, к пещерам как к образу жизни кроме вышеописанной публики относится и еще один распространенный подвид туристов — так называемые «матрасники». Которым абсолютно все равно, что за пещера, лишь бы залезть внутрь, поставить подземный лагерь и просто жить в нем, изредка проводя небольшие вылазки. И которые до появления в природе мурмулей выступали объектом для дружных издевательств всех прочих спелеологов. Впрочем, рассказывать о том, кто такие мурмули, я пока подожду — глубокий философский смысл этого понятия станет доступен для восприятия только ближе к концу книги.

* * *

Перечисляя типы и интересы спелеологов, я практически ни слова не сказал о спелеологах профессиональных — тех, кто исследует и эксплуатирует пещеры в коммерческих целях и в интересах тех или иных организаций. Хотя большинство не-спелеологов твердо убеждены, что практически все спелеологи — профессионалы. Так, местное население на Кугитанге за двадцать лет так этого и не перестало расспрашивать каждую из сотен ежегодных команд о том, сколько им платят и много ли они в пещерах находят кладов, золота и прочих полезных ископаемых — всего того, чего в пещерах не бывает. Впрочем, Кугитанг — тот самый уникальный район, где была зафиксирована единственная достоверная находка клада в пещере. Происшедшая на моих глазах. Собственно, кладом это трудно было даже назвать — груз полусгнивших, хотя когда-то и богатых тканей, забазированных в пещере Хашм-Ойик контрабандистами конца прошлого века и найденных в 1978 году С. Г. Сабановым. И между прочим, что очень показательно — в сотне метров от входа, практически на тропе, по которой ежегодно проходят сотни спелеологов. Это к слову о нечаянных открытиях.

Так вот профессиональной спелеологии в нашей стране, слава Богу, практически не осталось. Она слишком разрушительна для хрупкого мира пещер. Сейчас я вдаваться в это не буду, потому что борьбе с профессионализмом в спелеологии, и особенно — спелеологии Кугитангской, целиком посвящена следующая глава.

* * *

Разобравшись с психологией и типами спелеологов, а заодно и с направлениями, возможностями и стилями в спелеологии, попробуем все-таки кратко ответить на тот извечный вопрос, что же такое спелеология в целом.

Отдых и развлечение? Да.

Наука? И да, и нет.

Спорт? Более нет, чем да.

Искусство? Вероятно.

Техника? Безусловно.

Склад характера? И это тоже.

Романтика первопрохождения? Вне всяких сомнений.

Образ жизни? Тоже да.

И действительно, не зря спелеологи-исследователи каменного века становились либо жрецами, либо художниками. Ничего другого от подобного сплава ожидать нельзя.