Февраль 1978 года

— Наверное, я не должна спрашивать, как долго мы еще пролежим на этом пекле?..

— Если бы вы действительно так думали, то не спрашивали бы.

— Toushe!

— Потерпите еще немного, — чему-то блаженно улыбаясь, ответила Паулина, не открывая глаз.

Она лежала рядом со мной на белом шезлонге в огромных солнцезащитных очках и смешном пластмассовом наноснике уже второй час подряд. Но, судя по всему, явно не собиралась прекращать прием солнечных ванн. Ее тело, едва прикрытое совершенно неприличными, если учитывать весьма преклонный возраст седовласой Паулины, двумя узенькими черными полосками синтетической ткани, которые в магазине, по всей видимости, назывались купальником и стоили бешеные деньги, покрывал ровный слой великолепного светло-шоколадного загара, и я совершенно не понимала, зачем моему очередному лоцману в бурном море шпионских страстей и премудростей понадобился этот изнурительный сеанс нудистского мазохизма на застекленной террасе.

— А вы не боитесь, Паулина, что пока мы с вами, раскинув телеса, принимаем солнечные ванны, пара-тройка дядечек, озабоченных отнюдь не сексуально, уже изучили нас как следует в бинокль или оптический прицел и в данный момент определили через вымытые стекла две цели, по которой будут стрелять на поражение?

— Нет. Не боюсь.

— Почему?

— По целому ряду причин. Впрочем, есть одна, после которой все остальные уже не играют никакого значения.

— Какая же?

— Вы знаете, Валечка, где совершенно бессмысленно идентифицировать личность женщины?

— В морге.

— Нет, дорогая, в бане. Или на пляже. Или в любом другом месте, где на женщине нет ни одежды, ни макияжа.

— Ах, ну да, конечно же! — пробормотала я. — Почти месяц жизни в условиях цивилизованного общества настолько резко изменил внешний облик советской ткачихи Г., принявшей решение выбрать свободу, что ее не узнала собственная мать. Что-то подобное я уже читала. Или писала…

— Расслабьтесь, Валечка, — прошелестела Паулина. — Мы с вами работали все утро, теперь у нас отдых…

— У вас, Паулина. Для меня ваш отдых является форменной пыткой с садистским использованием ультрафиолета!

— Вы просто не умеете расслабляться и отдыхать.

— Неправда! Я просто ненавижу запах пота!

— А вы представьте себе, как потом он смывается под мощной струей душа. Солнце — это природа, Валечка.

— Ага! А все мы — ее неразумные дети.

— Совершенно зря иронизируете. Именно в природе и заключен разум. А мы лишь пользуемся его крохами, считая при этом, что ничем ей не обязаны. С природой надо жить в гармонии, Валечка.

— Именно этот постулат вы и демонстрируете своим безупречным телом?

— Признайтесь, с первой же минуты знакомства, вас интересует, сколько мне лет? — проворковала без всякой логической связи Паулина, не меняя благостного выражения лица.

— А почему меня это должно интересовать?..

Конечно, как и все москвичи, я безумно любила солнце и всегда мечтала о крымских пляжах в бархатный сезон. Но к исходу второго часа этой пытки на крытой террасе нашего барского номера во втором по счету «Мэриотте», оборудованной какими-то хитрыми приборами для подогрева и увлажнения воздуха, я испытывала огромное желание уменьшиться до размеров нескольких сантиметров и влезть в начиненный льдом стакан со швепсом, который то и дело прикладывала ко лбу и другим частям тела, чтобы не потерять сознание.

— Ну, во-первых, потому, что вы — женщина…

— Вы на редкость наблюдательны, Паулина.

— А, во-вторых, как и всякой женщине, вам, даже несмотря на природную язвительность, хотелось бы выглядеть в моем возрасте так же. Ну, признайтесь, что я права!

— Я столько не проживу, — я прикусила язык секунду спустя, уже после того, как сморозила эту бестактность.

— Проживете, — все тем-же млеющим голосом, словно рядом с ней лежала не потеющая от жары и постоянного страха женщина, а какой-нибудь черноокий красавец с обложки журнала мод, проворковала Паулина. — Обязательно проживете. Если будете умничкой и научитесь извлекать опыт из чужих ошибок.

— У меня серьезные проблемы с первым «если».

— Не обольщайтесь — со вторым тоже.

— Паулина, неужели вы всерьез рассчитываете вбить в меня все эти премудрости?

— Вы когда-нибудь хотели быть женой посла?

— Прежде всего, я бы хотела стать просто женой.

— Если бы действительно хотели, то непременно стали бы.

— Просто женой? Или женой посла?

— Сначала просто женой. А потом женой посла.

— Вы так в этом уверены?

— Положитесь на мой опыт, Валечка.

— А действительно, сколько вам лет, Паулина?

— А вот не скажу!

— Кокетничаете? Со мной?

— Видите ли Валечка… — Паулина поменяла позу для загара, легла на живот и повернула ко мне белую голову в страшных черных очках. — Мне важно добиться вашего полного доверия. А потому я не хочу показаться лгуньей…

— То есть?

— Ну, если я вам скажу, что мне почти семьдесят, вы же все равно мне не поверите.

— А вы предъявите документы. Ну, там, свидетельство о рождении…

— С документов, обычно, и начинается главная ложь.

— Вы очень циничны, да, Паулина? — Эта женщина с седой головой заведующей отделом сортировки публичной библиотеки и великолепным телом зрелой наяды действовала мне на нервы все больше и больше. — Холодны, умны, начитаны… И страшно нравитесь себе?

— К счастью, этот возрастной период я уже давно миновала.

— У вас есть муж, Паулина?

— Был. И не один.

— Сколько же мужей у вас было?

— Много, Валечка.

— А дети?

— Боже, вы еще совсем молоды, — вздохнула Паулина.

— Я же не спрашиваю, откуда они появляются на свет. Вопрос был сформулирован иначе: есть ли у вас дети?

— Сохранить такое тело, родив хоть раз?

— Вам безумно нравится ваше тело, да?

— Да, Валечка. Это единственное чудо природы, которое я могу созерцать когда угодно и где угодно.

— Вы, часом, не больны нарциссизмом?

— Скорее уж, нимфоманией.

— А как насчет души, Паулина?

— Это в воскресенье. В церкви.

— Посещаете храм Божий?

— Естественно, посещаю.

— Следовательно, вы верующая?

— Я же сказала вам, Валечка: в воскресенье.

— Вы странная женщина, Паулина.

— Любая уважающая себя женщина, использующая собственную голову не только для укладки перманента, должна быть хоть немножечко странной. Это придает ей пикантность. Вы не согласны со мной?

— Пикантность для чего?

— Просто пикантность. Разве этого мало?

— Значит, если хочешь вызвать доверие у другого человека и делаешь все, чтобы его оттолкнуть, это, по-вашему, пикантно?

— Вы о себе?

— Я о вас.

— Я вам не нравлюсь, Валечка?

— А вас это удивляет?

— Вы знаете, — Паулина вновь перевернулась на спину, — природа происхождения человека — великий процесс и самая непостижимая тайна на свете. Ни один американец никогда бы не понял ни вас, ни вашей души, ни, соответственно, тех глубинных, подсознательных мотивов, которые заставляют вас говорить и делать то, что вы, Валечка, говорите и делаете…

— А вы со своей русской душой, естественно, все понимаете?

— В том-то и дело, что понимаю я очень мало. Но ЧУВСТВУЮ почти все!

— В вашем роду, Паулина, были исключительно русские?

— Русской была только моя мать. Отец же происходил из очень древнего и богатого германского рода. Его предки были прусскими дворянами и даже имели отдаленное родство с Фридрихом Великим.

— И вы хотите сказать, что ваша генетическая способность чувствовать русскую душу, не понимая ее в принципе, помогает в работе?

— Еще как помогает!

— Я как-то очень смутно все это представляю.

— Напомню вам, Валя, что я психолог, причем, уверяю вас, психолог очень даже недурной, да еще, вдобавок ко всему, имеющий бесценный практический опыт. Для моей профессии почти тридцать лет работы в ЦРУ — это нечто!..

— А в ЦРУ вы занимаетесь исключительно русскими, — вставила я.

— Кто может сказать, чем он вообще занимается! Тем более в таких э-э-э специфических ведомствах! — Паулина легко приподняла свое загорелое тело с шезлонга и встала. — Так вот, для людей, выросших и сформировавшихся в России, или, точнее сказать, на том огромном пространстве, которое зовется ныне Союзом Советских Социалистических Республик, весьма характерно разительное, а с точки зрения продуктов западной цивилизации, патологическое, болезненное несоответствие между словами и поступками, между формой, в которую облекают мысли, намерения, инициативы и их конкретным содержанием…

— Если следовать вашей логике, Паулина, то советская женщина, признаваясь в любви мужчине, на самом деле ждет того момента, когда он уснет, чтобы залить ему глотку уксусной эссенцией или вскрыть ему яремную вену кухонным ножом?

— Не утрируйте, Валечка, — Паулина мягко улыбнулась, взяла с низкого стеклянного столика гигиеническую салфетку и бережно, словно прикоснулась к тончайшему фарфору, промокнула вспотевшее лицо. — Я говорю о поведении человека в экстремальной ситуации. Вы ведь, Валя, живете в зоне правового и нравственного произвола, в условиях автократического строя, сама система которого выстроена таким образом, что рядовая личность, не прикрытая номенклатурными связями, никак не защищена. То есть в экстремальных условиях вы боретесь за себя в одиночку. Мало того, вы прекрасно понимаете ОБРЕЧЕННОСТЬ этой борьбы, поскольку против вас — мощная система, которая практически не дает сбоев. И тогда вы уходите в себя. Но даже во внутреннем противоборстве с собой вы все равно склонны к самообману: понимая, что в одиночку вас непременно сомнут, вы ищите оправдание самой СИСТЕМЕ, оправдывая таким образом свой образ жизни.

— Ну и что? — я пожала плечами, мечтая только об одном — поскорее закончить этот бессмысленный разговор и очутиться под душем. — Чтобы понять это, по-вашему, надо обязательно быть профессиональным психологом и почти тридцать лет проработать в ЦРУ?

— Вы не дослушали меня, Валечка. Я давно уже не читала лекций в университетах, поскольку не занимаюсь обобщениями и теоретической базой, а исключительно конкретной работой.

— В данном случае, мною?

— Верно. Вами. И я должна быть на сто процентов уверена в том, КАК именно вы поведете себя в той или иной ситуации. Что вы не кинетесь на грудь СИСТЕМЕ, в надежде обрести там сочувствие, понимание и прощение. Вы сами вычеркнули себя из гигантской армии советских послушников. Стало быть, должны догадываться, что при ЕСТЕСТВЕННОМ развитии событий прощения вам не будет. Никогда!

— Вы считаете это реальным?

— Что именно? Предусмотреть все?

— Да.

— В рамках конкретного задания, которое будет вам поручено, вполне. Понимаете, Валечка, мы имеем дело с тем самым случаем, когда буквально все совпадает. Психологи определяют такие случаи, как «идеальную мотивацию». То есть затеянное предприятие равным образом выгодно как заказчику, так и исполнителю. Редкий случай, уж вы мне поверьте…

— Мы уже говорили об этом, Паулина… — Я тоже встала. — Правда, в общих чертах, но… Возможно, именно поэтому мне кажется сущей фантастикой, наркотическим миражом для потерявшей надежду неврастенички, все то, что вы мне обещаете.

— Вы имеете в виду ваше возвращение к нормальной жизни в Союзе?

— Да. После всего случившегося со мной, я даже вообразить не могу ситуацию, при которой мне разрешат оставаться на свободе, жить как нормальный человек и даже работать там, где я работала…

— Милочка, если бы вы знали, какую цель преследуем МЫ, право же, решение вашей проблемы показалась бы сущей безделицей, пустяком.

— Я не покажусь вам чрезмерно неблагодарной, если признаюсь, что меня по-прежнему волнуют только собственные проблемы, Паулина, — пробормотала я.

— Но вы ни на секунду не должны забывать, что свою проблему сможете решить исключительно в контексте с нашей. Такая постановка вопроса совершенно естественна, она органична, как родниковая вода. Вы должны мне верить, Валя! И сделать все, что я вам скажу. Вы дали свое согласие, Валя. Вы пошли на очень серьезный риск. И потому я лишаю вас права на инициативу! Даже на минимальную, вы понимаете меня? Вы будете делать только то, что предписано нами, действовать только так, как было решено здесь, в этом номере, и реагировать на любые обстоятельства именно таким манером, который мы определим заранее…

После этого силового монолога Паулина перебросила через плечо голубое банное полотенце, резко раздвинула стеклянную дверь в номер и проследовала в кондиционированный комфорт своей половины королевских апартаментов отеля «Мэриотт» (я уже понимала, что это не совпадение, что совершенно ненормальные с моей точки зрения люди из разведки ничего просто так не делают, а потому старалась не задавать лишних вопросов, связанных с удручающей последовательностью новых опекунов в подборе моего временного места проживания).

Ее половина представляла собой кабинет, спальню и огромную ванную. Впрочем, точно такой же, только в зеркальном отображении, была моя часть номера, куда я и отбыла, проводив седую наставницу молчаливым взглядом.

…За те восемь дней, что мы безвылазно (опять безвылазно!) пробыли с Паулиной в этом сдвоенном номере с кондиционерами, огромной крытой террасой со специальным оборудованием для принятия солнечных ванн и четырехразовым питанием, которое доставлялось в номер служебным лифтом непосредственно в миниатюрный кухонный отсек, я впервые за долгое время ощущала себя относительно ожившей и моментами даже оживленной. Во всяком случае, никакого сравнения с мучительными днями, проведенными в нью-йоркском аналоге этого отеля для VIP, не было. Наблюдая за Паулиной, я вскоре поняла, что эта женщина совершенно одинока. И в столь плачевном для любой нормальной представительницы слабого пола положении она, скорее всего, пребывала постоянно. Максимум, с короткими перерывами. Ибо вряд ли нашелся бы на свете мужчина, который бы рискнул жить под сводом железных правил этого седого старшины в модном купальнике. Она поднимала меня ровно в семь, гнала под холодный душ (я, правда, принимала горячий, но визжала при этом так, что Паулина, похоже, ни о чем не догадывалась. Или делала вид, что не догадывалась), заставляла съедать без остатка гигантский завтрак с обязательными мармеладом, соком грейпфрута и горой основательно прожаренных тостов, после чего сажала меня напротив на своей половине, в кабинете, и начинала говорить, объяснять, настраивать, анализировать… Справедливости ради должна признаться, что то были вовсе не риторические упражнения измученной одиночеством дамы без возраста, а четко направленный поток сконцентрированной информации явно служебного характера, который Паулина перемежала демонстрацией вырезок из газет и журналов, бесчисленных фотографий, картинок и слайдов с изображением людей, городов, улиц, деревьев… Кое-что я неоднократно видела, некоторые изображения попадались мне на глаза впервые — я была в этом абсолютно уверена. Мучила меня Паулина ровно до двух часов дня, после чего я со зверским аппетитом поглощала комплексный обед с обязательным американским десертом в виде огромного куска очень вкусного ежевичного или яблочного пирога и два часа спала. В солнечные дни, в которых фантастически красивый и праздный Майами, несмотря на зиму, недостатка не испытывал, мой послеобеденный сон заменялся на солнечные ванны в условиях застекленной террасы, а вечерами Паулина устраивала видеопросмотры — одна за другой вставляла в видеомагнитофон кассеты и демонстрировала мне весьма любопытные, снятые явно не в павильонах «Мосфильма» учебно-хроникальные ленты, неизменно сопровождая их очень точными, словно уколы булавкой при судороге, комментариями…

Моя голова была настолько перенасыщена информацией (довольно часто я с нежностью вспоминала короткий и простой, как градусник, шпионский инструктаж, который давным-давно, еще в прошлой жизни, провел со мной в «мерседесе» Витяня Мишин), что в одиннадцать, когда по распорядку Паулины мне надлежало находиться в постели, я засыпала как убитая, без всяких раздумий о смысле жизни и причинах резких перемен в моей судьбе.

Время в обществе всезнающей психологини пролетало стремительно, бывали такие дни, когда я ни разу не вспоминала о Юджине. Вначале меня это очень пугало, потом, после нескольких безуспешных попыток выяснить у Паулины, с какой же именно целью он был так неудачно для меня отправлен в заграничную командировку, я немного успокоилась. В плотном режиме пролетали дни, что меня, естественно, устраивало. Несмотря на присущую моему характеру склонность к брюзжанию и природную нелюбовь к любой форме обязательного классного обучения, я не могла не признаться себе, что общение с Паулиной было не только полезным (если, конечно, до конца поверить, что продолжительность моей жизни полностью зависела от глубины усвоения материала: я так понимаю, что это, собственно, и являлось ее профессиональной работой), но также весьма интересным, а в какие-то моменты даже увлекательным. Паулина знала о некоторых советских людях, среди портретов и цитат которых я жила и формировалась много лет, но к которым никогда не имела и не могла иметь прямого доступа, такие сногсшибательные детали, такую убойную информацию, которые, особенно в начале нашего отельного общения, заставляли меня как-то по-дебильски разевать рот и хлопать глазами. Будто жила я не в столице великой страны, не в самом что ни на есть «центре политической, общественной и культурной жизни», и была не заведующим отделом центральной и довольно влиятельной комсомольской газеты, а помощницей доярки на животноводческой ферме в крайнем Заполярье, куда свежая пресса, политические анекдоты, иголки для примусов и тушь «Луи Филипп» поступают только с началом летней навигации.

И был еще один нюанс наших «методических посиделок», который как-то по-особенному согревал мою изрядно огрубевшую в скитаниях душу: чем глубже продвигалось мое ознакомление с некоторыми деталями предстоящего, чем откровеннее и смелее рассказывала седоголовая Паулина о весьма и весьма щепетильных нюансах предстоящей командировки, тем явственней я осознавала приближение финала, начала хоть какого-то шевеления воздуха, когда я, подобно застоявшейся в товарном вагоне скаковой лошади, смогу наконец вырваться на простор дистанции и сломя голову, ни о чем не думая, помчаться к финишной ленточке. Моя любимая подруга хорошо знала это мое нетерпеливое состояние, которое с присущей ей наблюдательностью привычно называла «пионерским костром в жопе».

С течением времени я постепенно разобралась, что в истоках фельдфебельских замашек Паулины и навязанного ее железной рукой казарменного режима лежали, конечно же, не врожденный преподавательский садизм, а острый дефицит времени — она очень торопилась. Или, правильнее сказать, ее очень торопили. Потому-то так внезапно и увесисто свалившаяся мне на голову наставница-психологиня, словно с цепи сорвавшись, стремилась вбухать в мою голову такое количество информации, что в обычной обстановке я бы, пожалуй, все это никогда не осилила. Но к тому моменту я уже как-то сжилась с психологией профессиональной безработной, мозги которой вряд ли могут быть востребованы по назначению; я как-то незаметно забыла, когда в последний раз садилась за свой рабочий стол в редакции и что-то писала, редактировала, с кем-то спорила, о ком-то по- бабски, беззлобно сплетничала… Было совершенно очевидно, что время и события, приведшие меня в конце концов на фантастически красивое побережье Мексиканского залива, стимулировали активную работу моих инстинктов, но не мозга. До Паулины я ни о чем не думала, а только подставляла руки, чтобы смягчить удары, сыпавшиеся на мою голову со всех сторон, когда я из последний сил, на голых рефлексах, ЗАЩИЩАЛАСЬ. Паулина же, загружая меня все новой и новой информацией, впервые за долгие месяцы моих спровоцированных скитаний по свету напомнила о таких привычных, но, увы, изрядно подзабытых понятиях, как самообладание, интеллект, достоинство, интонация, психологический настрой…

Особенно напряженно она работала с моей памятью, на которую я, в общем-то, никогда особенно не жаловалась. Однако методологические натаскивания Паулины принципиально отличались от моих наивных представлений об активизации работы конкретного участка головного мозга. Она тренировала мою память и наблюдательность с последовательностью инструктора физкультуры при городской зоне здоровья, превращающего с помощью специального комплекса упражнений жирные телеса стареющей пациентки в упругое, моложавое тело. Через несколько дней мне было достаточно мельком увидеть чье-то лицо на смазанной, любительской фотографии, чтобы мгновенно вызвать в памяти всю имеющую к ней отношение информацию. Короче, я получала СИСТЕМНЫЙ поток информации, а также кое-какие психологические навыки, с помощью которых могла в долю секунды вызвать его в своей памяти и вычленить самое важное, суть.

Спустя десять дней после начала этого беспримерного шпионского экстерната, она устроила мне генеральную проверку, которая длилась без малого четыре часа и после которой, как мне показалось, у Паулины значительно улучшилось настроение.

— Ты молодец, девочка! — Ее мраморное лицо осветилось улыбкой.

— Дадите Почетную грамоту за успеваемость?

— Ты заслужила больше, чем просто Почетную грамоту.

— Тогда сделайте так, чтобы я его увидела. Хотя бы перед отъездом.

— Это совершенно невозможно, — она покачала своей седой головой. — Даже теоретически.

— Он знает?

— Ровно столько, сколько ему положено.

— Значит, ничего не знает, — пробормотала я и почувствовала, как закипают слезы на ресницах.

— Валентина!

— К чему весь этот дешевый карантин, Паулина? — я с трудом сдерживала раздражение, хотя в глубине души понимала: чем меньше будет знать Юджин, тем спокойнее буду себя чувствовать я.

— Если все завершится удачно, — а я в это верю, — ты получишь ответ лично от него. Договорились?

Я молча кивнула.

— Я хочу сделать тебе подарок в дорогу… — Паулина достала из косого кармана широкой, расклешенной юбки изящную коробочку и медленно раскрыла ее. На нежносинем бархате сверкало золотое кольцо с довольно крупным бриллиантом.

— Надень! — Паулина даже подарки делала в форме приказа, как не очень приятную, но, безусловно, полезную процедуру. Вроде утренних упражнений с брюшным прессом.

Я безучастно надела кольцо на безымянный палец, даже не удивившись, что оно пришлось идеально впору.

— Тебе идет, — улыбнулась Паулина. — Красивые женщины притягивают к себе красивые вещи. Плохо, когда случается наоборот. Но это уже не про тебя.

— Естественно, не про меня! — Я пожала плечами, разглядывая красивую вещицу. В реальной жизни такое кольцо могло появиться у меня только в том случае, если бы меня пригласили сниматься в мелодраме о несчастной любви единственной наследницы швейцарского мультимиллионера. — Лично я, дорогая Паулина, притягиваю к себе только неприятности.

— Не брюзжи, Валентина! — Она взяла мою руку и чуть повернула ее в сторону окна. Крупный и очень чистый камешек, поймав косой солнечный луч, брызнул ослепительным светом. Словно неведомый сварщик только что коснулся его электродом. — О чем ты думаешь?

— Я думаю о том, что это ж-ж-ж — неспроста!

— Что? — Тонюсенькие бровки Паулины сошлись на переносице.

— Так говорил Винни-Пух, не помните, Паулина? Если что-то жужжит — значит пчела. А для чего пчела? Чтобы делать мед. А для чего мед? Чтобы…

— Я читала эту сказку, — процедила Паулина. — Какая связь?

— А какая функция — кроме эстетической, естественно, — отведена этому прелестному колечку?

Засунув руки в карманы юбки, Паулина стояла, чуть покачиваясь с пяток на носки, и пристально смотрела на меня своим по-рентгеновски пронизывающим взглядом.

— Что вы на меня так смотрите? — пробурчала я, ощущая какую-то внутреннюю неловкость. Все равно как тебе делают дорогой подарок, а ты спрашиваешь, не вычли ли для этой цели деньги из твоей собственной зарплаты. — Мы все время были вместе. Я точно знаю, Паулина, что вы не отлучались из этого номера ни на секунду. Следовательно, это кольцо вы не выбирали с любовью в дорогом ювелирном магазине, а просто получили от кого- то из вашей многослойной конторы, кто в курсе не только нашего с вами местонахождения, но даже размера моего безымянного пальца. А поскольку верить в бесплатные завтраки меня отучили хоть и сравнительно недавно, но зато на всю оставшуюся жизнь, я, в строгом соответствии с вашими наставлениями, Паулина, задаю себе дурацкие вопросы: а что, собственно, в этом кольце? Тайный шифр? Контактный яд? Катапультирующее устройство? Или какой-то ультрасовременный телеобъектив, благодаря которому вы сможете сэкономить на моем эскорте?..

— Вот такой вы мне нравитесь по-настоящему, — взгляд Паулины сразу же смягчился и потеплел. — Реакция на любую вещь, которая хоть на микрон покажется вам противоестественной или даже просто странной, должна быть именно такой — точной и мгновенной. Отныне вопрос «Чего вдруг?» должен стать вашим любимым, если не единственным…

— Значит, это действительно не просто бриллиант?

— Просто, Валечка! — проворковала Паулина. — Если только это слово подходит для вещички, стоимостью в несколько тысяч долларов. И это действительно подарок от меня. Единственное, о чем я вас попрошу, Валечка, никогда, ни при каких обстоятельствах, не снимайте это кольцо.

— Почему?

— Уж очень оно вам подходит, милая…