Март 1978 года

В узком кругу своих сослуживцев и друзей Атилла Хорват слыл человеком малоразговорчивым и прекрасно понимал, что совершенно НЕ ГОДИЛСЯ для той среды, в которой, как правило, самовыражается большинство мужчин среднего возраста с уже сложившимися вкусами, образом жизни и привычками. Как и всякий закоренелый холостяк, Атилла неизменно сторонился общественных мест, не любил новых знакомств, терпеть не мог пустопорожней светской болтовни, был лишен способности со вкусом рассказать пикантный анекдот, сделать женщине приятный комплимент или, на худой конец, поддержать веселую компанию соответствующим выражением лица.

Тем не менее этого статного, молчаливого красавца, живую легенду венгерского спорта, уважали все — и женщины, и мужчины. Но если первые, наткнувшись несколько раз на поистине олимпийское безразличие Хорвата, постепенно теряли к нему интерес, то вторые относились к Атилле с тщательно скрываемым сочувствием, догадываясь, что в душе этого человека живет какая-та тайна, глубокая, незаживающая рана, которая мешает этому странному человеку быть таким, как все. Впрочем, Атиллу такое отношение устраивало вполне…

Сидя за внушительным рулем мощного «мерседеса- 280» с форсированным двигателем и кодовыми номерами Главного управления венгерской контрразведки, который с едва слышимым свистом надвое разрезал сгустившуюся ночную мглу, пронизанную запахом надвигающейся весны, Атилла размышлял о своей жизни, о том, что он совершенно одинок, и чувствовал при этом очень странное, труднообъяснимое, какое-то внутреннее родство с человеком в надвинутой на глаза шляпе, притулившимся в самом углу заднего сидения, который, как и он, не проронил ни слова за все полтора часа ночной гонки в сторону границы с Австрией.

Заверив Андропова в полной безопасности поездки, Хорват лгал. И подозревал, что его вельможный пассажир об этом догадывался. Но у Атиллы не было другого выхода. Практически неуязвимыми, как это ни парадоксально, могут считать себя только отвергнутые обществом бездомные люди, до которых никому нет и быть не может дела, чьи передвижения, встречи и способы добывания хлеба насущного никого не интересуют. Что же касается людей «калибра» его единственного пассажира, то их полную и безграничную безопасность гарантировала только надгробная плита.

Хорват, как опытный канатоходец, уже много лет без страховки балансировавший на головокружительной высоте ежесекундного смертельного риска, трезво учитывал все слабые места затеянного предприятия. В принципе, их было немного, но они тем не менее существовали реально, и Атилла понимал: случись не дай Бог то, чего он опасался, и члена Политбюро ЦК КПСС, председателя КГБ СССР Юрия Владимировича Андропова попросту не станет. Его ликвидируют еще до того, как выяснят, кто он на самом деле, а уже потом поднаторевшие на подобного рода делах спецы выстроят складную версию нелепой автокатастрофы или скоропостижной смерти одного из самых высокопоставленных кремлевских лидеров по причине почечной болезни, удостоверенной ровно таким количеством подписей, которое потребуется. И все же, от сознания, что именно в эти минуты, прикорнув на заднем сидении, Андропов, возможно, думает примерно о том же самом, Хорвату становилось как-то не по себе. С другой стороны, сама мысль, что он испытывает неосознанное чувство вины перед человеком, являвшимся косвенно причиной гибели его отца, вызывала в Атилле глухое раздражение. Непроизвольно мотнув головой, он попытался сосредоточиться на деле, на конкретной причине, которая так странно, так непредсказуемо свела его судьбу с судьбой этого зловещего и во многом совершенно непонятного ему человека.

«Господи, до чего же должна быть реальной и страшной опасность, нависшая над его головой, что так вот, молчаливым кивком, практически без возражений, он позволил вовлечь себя в эту фантастическую авантюру? — подумал Хорват, плавно вписывая тяжелый «мерседес» в крутой поворот. — У него была прекрасная возможность отказаться, ему ничто не грозило. И тем не менее…»

— Вас не укачивает сзади? — вполголоса поинтересовался Атилла, внутренне презирая себя за невольное, само по себе вырвавшееся проявление заботы о человеке, которого он по-прежнему считал своим врагом.

— Немного, — тихо откликнулся Андропов.

— Может быть, сбавить скорость?

— Это как-то нарушит… м-м-м… наши планы?

— Немного.

— Тогда не стоит. Как-нибудь перетерплю. Сколько нам осталось?

— Еще час. Плюс-минус пять минут.

— Вы чего-то опасаетесь, товарищ Хорват?

— Почему вы так решили? — Атилла бросил косой взгляд на зеркало обзора, в котором смутно угадывался черный силуэт Андропова.

— Я бы хотел услышать ответ на свой вопрос.

— Да.

— Это связано с прохождением границы?

— Да.

— Что вы станете делать, если ваши опасения подтвердятся?

— Постараюсь не рисковать.

— Кем вы постараетесь не рисковать? Собой?

— Вами.

— То есть?

— Боюсь, вам остается только верить мне.

— А почему, собственно, вы этого боитесь?

— Вы вряд ли видите во мне друга.

— Вы не сказали мне, что хотите этого.

— Естественно. Потому что я этого не хочу.

— Любопытный вы собеседник, товарищ Хорват!

По интонации Андропова до Атиллы дошло, что шеф КГБ усмехнулся…

Больше в течение часа, ни один из них не проронил ни слова. И только на подъезде к пограничному КПП, в километре от цели, Хорват, не оборачиваясь, бросил:

— Вам надо лечь на пол, товарищ Андропов, и накрыться. Это минут на десять, не больше…

Притормозив у полосатого шлагбаума, Хорват, не дожидаясь, пока усатый пограничник с витыми погонами старшего капрала подойдет к автомобилю, высунул в окно развернутое удостоверение в темно-вишневом переплете.

— Товарищ Хорват? — подойдя вплотную к окну, но не дотрагиваясь до удостоверения, с какой-то опаской в голосе, спросил старший капрал.

— А там что, вписана другая фамилия?

— По инструкции, товарищ Хорват, я обязан осмотреть автомобиль… — Старший капрал произнес эту фразу с некоторой опаской, но достаточно твердо.

— Багажник открыт, — безразлично пожал плечами Хорват. — Осматривайте, старший капрал, служба есть служба…

Кивнув двум пограничникам, стоявшим за его спиной на некотором отдалении, старший капрал продолжал виновато улыбаться, однако взгляд его был цепким и настороженным.

— Все чисто! — негромко произнес один из пограничников — здоровенный парень с нагловатым рябым лицом.

— Я могу ехать? — спокойно осведомился Хорват.

— По инструкции я должен провести личный досмотр машины, товарищ Хорват, — все так же виновато улыбаясь сообщил старший капрал.

— Ты знаешь, кто я? — не меняя интонаций спросил Хорват.

— Так точно.

— Знаешь, где я работаю?

— Так точно.

— Знаешь, чем я занимаюсь?

— Никак нет.

— Знаешь, что я должен делать по инструкции в такой ситуации?

— Откуда ж мне знать, товарищ Хорват? — пожал плечами старший капрал.

— По инструкции, дружок, я сейчас должен выйти из машины, вырвать твои прокуренные усы и засунуть их тебе в задницу, — доверительно, словно сообщая номера шести выигравших цифр в «Тото», сказал Атилла. — А если ты и после этого не образумишься, то тогда, по все той же инструкции, я должен засунуть в твой неумный рот вот это, — Хорват выставил в оконный проем ствол берет — ты, — и, удостоверившись, что пистолет снят с предохранителя, нажать на спусковой крючок. Ну как, ты хочешь, чтобы я выполнил свою инструкцию, или разрешишь мне делать свою работу?

В течение нескольких секунд старший капрал Иштван Бергер стоял с выпученными глазами, переваривая сказанное. Вызванное открытой демонстрацией огнестрельного оружия секундное просветление в мозгах пограничника на мгновение раскрыло перед ним совершенно ужасную перспективу: только полный идиот стал бы связываться с заведующим отделом административных органов ЦК ВСРП, тем более в тот момент, когда он глухой ночью решил пересечь австро-венгерскую границу.

— Ты что, оглох? — голос Атиллы прозвучал, как щелчок бича.

— Виноват, товарищ Хорват! — Старший капрал щелкнул каблуками, взял под козырек и крикнул рябому пограничнику. — Поднимай шлагбаум, дубина! Да поскорей!

— Фамилия?

— Старший капрал Иштван Бергер.

— До какого часа дежуришь, старший капрал?

— Смена в 4.00, товарищ Хорват.

— Хорошо… — Атилла засунул пистолет за брючный ремень и повернул ключ зажигания. «Мерседес» фыркнул и ровно заурчал. — Сейчас 23.45. Примерно в 2.30 я вернусь обратно. Запомни как следует марку моей машины и ее номера. Если на обратном пути ты или какая-нибудь из твоих тупых тварей меня остановит, учти: старшим капралом ты будешь оставаться ровно столько времени, сколько мне понадобится, чтобы доехать до Будапешта и подняться в свой кабинет. В девять утра ты уже будешь в Управлении пограничных войск. Без погон, ремня и шнурков в ботинках. А в десять ощутишь себя абсолютно свободным. Настолько, что сможешь без помех становиться в очередь на биржу труда. Понял?

— Так точно!

— Тогда пшел вон, дебил!..

Проехав пограничный мост над рекой Мур, Хорват притормозил у австрийского КПП, молча протянул через окна удостоверение пожилому фельдфебелю в каске и, получив в ответ сдержанный молчаливый кивок, погнал уже основательно запыленную машину вдоль реки, мимо жухлых весенних лугов.

Примерно через сорок минут «мерседес» практически неслышно, на нейтральной скорости, вкатил на отгороженный высокими деревянными кольями крестьянский двор, в торце которого высился двухэтажный дом с покатой черепичной крышей, добротно построенный из грубо отесанного серого камня.

Вокруг простиралась глухая мартовская ночь. Было по-деревенски тихо, лишь изредка эту безмятежную пастораль тревожило гулкое уханье филина. Низкие облака надежно отделяли от мерцания звезд возвышенность, на которой располагался дом, а полуразмытая луна практически не давала света.

— Приехали! — тихо сказал Хорват, притормозив у крыльца дома, и повернул ключ в замке зажигания. — Выходите, товарищ Андропов.

— А вы? — откликнулся шеф КГБ СССР, не трогаясь с места.

— Я буду ждать вас в машине. И помните, товарищ Андропов: что бы ни случилось там, в этом доме, к каким бы решениям вы не пришли, ровно в шесть утра вы будете в доме гостей под Будапештом.

— Хорошо…

В обзорное зеркальце Атилла видел, как Андропов вышел из «мерседеса», тихо притворил за собой дверцу и огляделся, а потом, надвинув черную шляпу еще глубже на глаза, чуть сгорбившись, поднялся по ступенькам крыльца и исчез за массивной деревянной дверью.

Хорват глубоко вздохнул, откинулся на кожаное сидение «мерседеса» и закрыл глаза…

Едва переступив порог, Андропов невольно зажмурился: просторный холл был ярко освещен старинной многорожковой люстрой.

— Добрый вечер, Юрий Владимирович. Я рад, что вы нашли возможность приехать на эту встречу…

Все еще щурясь, Андропов сделал несколько шагов вперед и увидел в противоположном от себя конце длинного прямоугольного стола без скатерти невысокого пожилого мужчину в скромном сером костюме. Мужчина стоял, опершись крупными руками о полированную поверхность стола, не сводя цепкого взгляда с гостя.

Андропов кивнул, снял пальто и шляпу, отыскал взглядом прикрепленную к стене в правом углу холла старомодную тирольскую вешалку из ветвистых оленьих рогов, аккуратно повесил одежду и, даже не сделав попытку приблизиться к хозяину дома, сел в противоположном от него торце стола.

Собеседников разделяло без малого восемь метров.

В течение минуты оба внимательно, ТЯЖЕЛО разглядывали друг друга, не произнося ни слова, как в детской игре, в которой заговоривший первым, по условиям, проигрывает.

— С кем имею честь? — глухо произнес Андропов.

— Вы поверите мне, господин Андропов, если я скажу вам, что это не имеет никакого значения?

— Нет.

— В таком случае, Генри Оушен, к вашим услугам.

— Ваши полномочия, господин Оушен?

— Моя осведомленность, а также сам факт, что вы здесь, в Австрии — разве недостаточное подтверждение моих полномочий?

— Кого вы представляете?

— Президента Соединенных Штатов Америки.

— И проверить это также невозможно, как и то, что вас зовут Генри Оушен, — скорее себе, нежели собеседнику, пробормотал под нос Андропов.

— Совершенно верно, господин Андропов, — улыбнулся хозяин дома.

— Что вы хотели мне сообщить?

— Скорее, предложить, — поправил Оушен.

— Хорошо… — Андропов снял очки и устало потер переносицу. — Что вы хотели мне предложить?

— Помощь. Нашу помощь.

— Поконкретней, пожалуйста.

— Мы располагаем информацией, что ваше дальнейшее пребывание в Политбюро и, следовательно, на посту шефа КГБ, более чем сомнительно. Высылка вашей агентуры из некоторых стран Латинской Америки станет для Брежнева и его коллег по Политбюро сигналом к вашему политическому уничтожению. Но это не все, господин Андропов! — Оушен несколько театрально поднял указательный палец. — Генерал Семен Цвигун осуществляет параллельно энергичные меры, направленные против вас лично. Мы располагаем данными, в соответствии с которыми эти меры могут вылиться во что угодно…

— Что вы имеете в виду?

— Судя по всему, господин Андропов, меры, направленные против вас, — это не просто борьба за власть. Здесь что-то большее…

— Цвигун действует в одиночку? — быстро спросил Андропов.

— Кого вы проверяете, господин Андропов? — поджал губы Оушен. — Себя или нас?

— Я бы хотел услышать ответ.

— Непосредственными интересантами вашего устранения являются также генерал Цинев и шеф вашего МВД Щелоков. Вам перечислить имена членов Политбюро, которые охотно воспользуются результатами работы этой троицы?

— Не стоит, — пробормотал Андропов.

— Отлично. Я вас убедил?

— Допустим… — Лицо Андропова выглядело совершенно непроницаемым. — Допустим, что все действительно так, как вы мне только что описали. Мне бы хотелось знать, как далеко простираются ваши возможности? Что вы можете конкретно сделать?

— Работавшие под дипломатической крышей агенты КГБ не будут депортированы. Это даст вам некоторый выигрыш во времени, господин Андропов. Что же касается генерала Цвигуна — главной фигуры в заговоре против вас, то мы разработали поэтапный план его дезавуации…

— В чем суть этого плана?

— Я скажу вам об этом только в том случае, если вы примите наши предложения в принципе.

— Похоже, вы подошли к самому главному?

— Совершенно верно, сэр, — кивнул Оушен. — Все, что требуется от вас, господин Андропов, — это дать событиям развиваться своим естественным ходом…

— Поточнее, пожалуйста.

— Извольте! — Оушен чуть подался вперед. — В случае принципиального решения вопроса о нашем сотрудничестве, вы, господин Андропов, станете после смерти Брежнева Генеральным секретарем ЦК КПСС. На этой должности перед вами откроется полный спектр вариантов советско-американского сотрудничества. Нам известна ваша позиция, она нас вполне устраивает, но нам бы хотелось иметь гарантии, что, став советским лидером, вы не измените своей концепции разумного сдерживания и стратегического баланса ядерных сил в угоду ка- ким-либо иным приоритетам или политическим конъюнктурам…

— Поконкретней, пожалуйста.

— Достижение конкретных соглашений о взаимном ограничении гонки стратегических наступательных вооружений, честное политическое партнерство, четкий план поэтапной, с учетом интересов национальной безопасности вашей страны, демилитаризации советской экономики, создание советско-американских институтов по наиболее важным направлениям двусторонних отношений, разграничение сфер влияния и контроль за деятельностью разведок, подписание двусторонних договоров по борьбе с международным терроризмом, по вопросам стратегической целесообразности советского военного присутствия на Дальнем и Ближнем Востоке, производству и Испытаниям химического и бактериологического оружия… Впрочем, зачем нам терять время, господин Андропов, все пункты подробно изложены в документе, который я привез…

Оушен наклонился к стоящему у ног кожаному атташе-кейсу с наборными цифровыми замками, положил его на стол перед собой, отщелкнул крышку и извлек тонкую синюю папку. Затем встал и впервые за весь разговор, нарушив невидимую демаркационную линию, разделявшую собеседников, подошел к Андропову и протянул ему папку.

— Документ составлен по-русски, господин Андропов. Второй документ — идеально точный английский перевод. Тем не менее, чтобы у вас не оставалось сомнений, в каждом из двух документов отдельным пунктом указано, что в случае спорных вопросов, оригиналом считается именно русский текст.

— Хм, — Андропов пожал плечами, водворил очки на переносицу, взял протянутую папку и углубился в чтение. Тонкие губы Оушена тронула едва заметная улыбка. Вернувшись на свое место за столом, он аккуратно закрыл атташе-кейс и поставил его на прежнее место у левой ноги.

— Я нахожу этот документ разумным, — тихо, почти неслышно, произнес Андропов, закрывая папку и аккуратно кладя ее перед собой.

— То есть вы считаете его одинаково полезным как для СССР, так и для США?

— Да, именно так.

— Рад, что наши мнения на этот счет совпадают.

— Но я не увидел под документом подписи вашего президента.

— Совершенно верно, — кивнул Оушен. — Кроме того, никто также не увидит под ним и вашу подпись. Она не требуется.

— Тогда объясните мне разницу между официальным документом и обычным листом машинописного текста, — по-прежнему оставаясь абсолютно спокойным, процедил Андропов.

— Критическая точка переговоров, — улыбнулся Оушен. — Будьте любезны, господин Андропов, поделитесь со мной своими соображениями: кто из двух сторон в данной ситуации рискует больше — советская или американская?

— Это риторический вопрос, господин Оушен.

— И тем не менее, господин Андропов.

— Допустим, американская.

— Я бы изменил «допустим» на «безусловно», — как бы вскользь обронил Оушен. — Ведя с вами переговоры о ваших обязательствах в БУДУЩЕМ, мы предпринимаем ряд очень непростых акций, направленных на усиление ваших политических позиций в Кремле уже СЕГОДНЯ. Я был бы также очень признателен вам, господин Андропов, если бы вы, в свою очередь, изложили, пусть даже вчерне, соображения относительно ВАШИХ гарантий честного партнерства.

— Вам известны мои взгляды на политическое сосуществование с США, — сверкнув линзами очков, пробурчал шеф КГБ. — Этого недостаточно?

— Достаточно. Но только СЕГОДНЯ, когда на календаре март 1978 года, а вы — хоть и очень высокопоставленный, но всего лишь член Политбюро ЦК КПСС и председатель КГБ СССР. А что будет, скажем, в восемьдесят втором? Или в восемьдесят третьем году, когда не станет Брежнева и вы сядете в кресло Генерального секретаря партии?

— Чего вы хотите?

— Письменных обязательств, — молниеносно отреагировал Оушен. — Вы должны собственноручно подписать документ с обязательствами выполнить все то, что вы только что сами назвали разумным, как только возглавите руководство в Советском Союзе. В противном случае, наша сделка состояться не может.

— Значит, в вашем портфеле есть еще один документ?

— Есть, господин Андропов. Скажу вам без всякой лести: в Вашингтоне вас считают наиболее умным и дальновидным советским политиком. Хотя вы прекрасно понимаете, что ваша деятельность на посту шефа КГБ доставляет нам и нашим союзникам немало хлопот. Отношение американского президента к вам, господин Андропов, — это отношение в высшей степени корректное, с должным уважением к вам лично и к стране, на благо которой вы служите. В нашей беседе нет и не может быть места таким унижающим достоинство профессионального политика и честного гражданина приемам, как угрозы, шантаж и прочее. Вы являетесь нашим идеологическим противником, господин Андропов, но мы всегда уважали вашу честность, наличие принципов и последовательность в их отстаивании. Только поэтому мог состояться наш разговор. Поверьте, мы не стремились использовать ваши служебные затруднения, просто они по стечению обстоятельств способствовали достижению ВОЗМОЖНОСТИ, к которой мы стремились очень давно, — поговорить с вами вот так, с глазу на глаз. Вы, господин Андропов, — единственный на сегодня человек в Кремле, в котором США, а, значит, и весь цивилизованный западный мир видит политика, способного коренным образом изменить нынешнюю ситуацию в мире, ослабить и, возможно, окончательно устранить угрозу третьей мировой войны, по- настоящему сблизить народы Запада и Востока. Это долгий процесс, возможно, его конкретные результаты увидят уже наши дети или даже внуки… Но кто-то же должен его начать, господин Андропов! Вы совершенно свободны в своем выборе. В случае, если вас по какой- то причине не устраивают изложенные мною условия, вы вправе сделать все, что вам будет угодно. Заверяю вас от имени своего президента: ни одного слово из нашей беседы никогда не станет достоянием гласности. Да это и невозможно, учитывая уровень и характер соглашения.

— И этот документ?.. — тихо спросил Андропов.

— Полностью идентичен тому, который лежит перед вами. Просто первый вариант составлен как протокол о намерениях, а второй является письменной формой обязательства строго придерживаться его.

— Где он будет храниться?

— Даже если я скажу вам это, господин Андропов, вы, по вполне объективным причинам, все равно будете не в состоянии оценить высочайшую степень тайны его сохранности.

— Но Брежнев может прожить дольше, чем вы предполагаете, — меланхолично улыбнулся Андропов. — Мало того, я могу умереть раньше него…

— Оставим эти вопросы господу Богу, под которым все мы ходим.

— А если то, о чем вы только что говорили, произойдет после очередных выборов в ВАШЕЙ стране? Если к власти придет другой президент, придерживающийся иных позиций?

— Сэр, — Генри Оушен резко вскинул голову. — Представляя в этой беседе президента США, я обращаюсь к вам от имени народа моей страны. Как вам должно быть известно, господин Андропов, в протоколе обращения к президенту отсутствует фамилия. Мы говорим просто: «Господин президент». И все.

— Дайте мне этот документ…

В течение последних пятнадцати минут Оушен во второй раз совершил процедуру с портфелем, подошел к Андропову и положил перед ним один-единственный лист бумаги. Окинув обязательство коротким взглядом, Андропов поднял голову. На его тяжелом, в резких складках, лице застыл немой вопрос.

— Что-то не так? — нахмурился Оушен.

— Если я не стану генсеком, это обязательство ничего не стоит?

— Совершенно верно, господин Андропов. — Кивнул Оушен. — Что вас, собственно, смущает?

— Я — профессиональный политик с тридцатилетним стажем, — глядя куда-то в сторону, мимо Оушена, тихо произнес Андропов. — И хорошо усвоил истину: в политике, господин Оушен, нет места благородству. Это противоестественно…

— Согласен, — кивнул американец. — Рано или поздно за все приходится платить.

— Так чем же придется заплатить мне?

— Памятью, господин Андропов, — твердо ответил Оушен. — Памятью о вас…

— Я не понимаю, — Андропов сконцентрировал наконец тяжелый взгляд на американце и коротким тычком указательного пальца поправил очки на переносице. — Я вас не понимаю!

— Рано или поздно, уже после нашей с вами смерти, этот документ или его устное изложение перестанет быть тайной. В этом и заключается главный риск, ваша единственная плата, господин Андропов. Потомки либо проклянут вас, либо назовут своим спасителем. Лично я верю во второе…

Андропов молча кивнул, обеими руками пригладил редкие волосы, затем засунул руку во внутренний карман двубортного синего пиджака, достал массивный «Паркер» с открытым золотым пером и, на секунду прикрыв блеклые голубые глаза, размашисто подписался.

Ни слова не говоря, Оушен протянул Андропову руку. Председатель КГБ медленно встал и пожал ее.

— Вам пора возвращаться, господин Андропов, — Оушен даже не притронулся к подписанной бумаге. Она так и лежала на полированной поверхности стола, как белый флаг капитуляции. — Мне бы хотелось сказать вам еще кое-что… Первое: постарайтесь не предпринимать ВИДИМЫХ контрмер против Цвигуна — им займемся мы, господин Андропов. Люди, которые с этой секунды будут активно задействованы в дезавуации вашего первого заместителя, не являются гражданами США. По условиям, которые поставил президент моей страны, ни один американец не имеет права и, стало быть, не будет участвовать в этой операции.

— Разумно, — кивнул головой Андропов. — О ком идет речь?

— Вы знаете этих людей, господин Андропов. Я не стану посвящать вас в детали операции, которая не имеет к вам ни малейшего отношения. Правда, должен сделать оговорку: ваше имя и карьерные притязания будут играть в этой операции роль символической морковки для кролика…

— Понимаю… — Андропов сложил толстые губы «сердечком», словно пробовал на вкус конфету. — Что требуется от меня лично?

— Безопасность этих людей — их личная проблема. Перед ними поставлена задача — выманить Цвигуна на такое поле, где этому господину будет очень трудно заниматься чужими проблемами. Но в случае, если эти люди каким-то образом окажутся в поле зрения ВАШИХ подчиненных, господин Андропов, знайте, пожалуйста: де- юре они выполняют наше задание, но де-факто — работают на вас. А точнее, — за вас…

— Они об этом знают?

— Они знают ровно столько, сколько им положено знать. В конце концов, речь идет о простых исполнителях. А простые исполнители, как вам наверняка известно, никогда не посвящаются в стратегическую цель операции. Есть тут, правда, существенный нюанс: эти люди работают, можно сказать, на чистой идее, за право вернуться домой, на родину, которое можете предоставить им только вы, господин Андропов.

— Мне кажется, я догадываюсь, о ком именно вы говорите…

— Тем не менее, чтобы исключить случайности, я назову их имена. Речь идет о заочно приговоренном к расстрелу за предательство подполковнике КГБ Викторе Мишине и сотруднице одной из московских газет Валентине Мальцевой.

— Старые знакомые, — пробормотал себе под нос Андропов и неожиданно широко улыбнулся. — Я вас понял. С завтрашнего утра они перестанут быть объектами преследования…

— Преследования КГБ, — уточнил Оушен.

— Другие спецслужбы я не курирую, — глядя в глаза американца, тихо сказал Андропов.

— Я рад, что мы с вами понимаем друг друга.

— Последний вопрос: в случае, если судьба сведет нас в несколько… иной обстановке, не попаду ли я в неловкое положение, обратившись к вам по имени Генри Оушен?

— Вы никогда не попадете в неловкое положение, сэр, — улыбнулся американец. В этот момент на лицо посланника президента США упал яркий сноп света, и Андропов впервые увидел, что его собеседник очень стар, что ему далеко за семьдесят. — В следующий раз мы можем встретиться — в случае, если я доживу, конечно, — только когда вы станете самым большим человеком в Кремле. Следовательно, по протоколу вам меня представят…