Март 1978 года
Спал генерал Цвигун плохо.
Добравшись только в шестом часу утра на такси до своей круглосуточно охраняемой усиленным нарядом Девятого управления КГБ квартиры на Кутузовском проспекте, первый зампред Комитета госбезопасности, не включая свет, стремительно проследовал на кухню, залпом опорожнил два стакана ледяной воды из-под крана, утер губы, сбросил с себя пальто и туфли, добрался до спальни, поставил будильник на восемь утра и тяжело рухнул в одежде поперек огромной семейной кровати.
Жена Цвигуна уже вторую неделю отдыхала на правительственной даче в Пицунде. И хотя время было совсем не отпускное, он настоял на ее отъезде. Никогда не подводившая Цвигуна интуиция подсказывала, что ближайший месяц ему лучше побыть одному.
…Проснувшись от пронзительной трели будильника, Цвигун несколько минут лежал с открытыми глазами, не в силах шевельнуться и чувствуя себя совершенно разбитым. Двухчасовой сон не только не снял усталость с его грузного, широкого тела, а, наоборот, еще больше усилил давящую тяжесть в затылке. С трудом приподнявшись, Цвигун подошел к изумительной красоты трехстворчатому итальянскому трельяжу — предмету законной гордости его супруги, которая приобрела этот мебельный шедевр в стиле ампир в одной из арбатских комиссионок и утверждала, что трельяж этот в свое время стоял в спальне графа Льва Николаевича Толстого. Увидев свое отражение в венецианском зеркале ручной работы, Цвигун ужаснулся: его широкое, скуластое лицо заросло двухдневной щетиной и заметно опухло. Глаза, буравившие собственное отражение из-под коротких, обрамленных редкими ресницами, век, были красными и слезились.
С омерзением стянув с себя несвежую сорочку и синюю динамовскую майку с ромбиком и буквой «Д» в левом углу, Цвигун буквально заставил себя отжаться десять раз подряд, после чего стащил брюки и носки, уже энергичнее дошел до ванной, встал под холодный душ и, визжа от пронизывающей дрожи, простоял под мощным напором ледяной воды пять минут.
Насухо вытершись, Цвигун тщательно побрился старомодной открытой бритвой «Золинген» с коричневой костяной ручкой, протер лицо французским одеколоном «Арамис», после чего вернулся в спальню, где одел чистое белье, свежую сорочку и отглаженный синий костюм, аккуратно повязал синий, перечеркнутый по диагонали двумя тонкими красными полосками итальянский галстук, вдел в манжеты изящные золотые запонки с инициалами «С.Ц.» — подарок жены на «серебряную» свадьбу, и сразу же почувствовал жуткий голод. Потянувшись было к телефону, он в последний момент раздумал и решил не звонить в расположенный на втором этаже «кремлевского» дома блок обслуживания, отвечавший за все бытовые проблемы своих сановных жильцов — от приготовления обедов по спецзаказам до стирки и глажки. Хотелось побыть еще немного одному.
На оборудованной по последнему слову бытовой техники шведской кухне Семен Цвигун открыл двухкамерный американский холодильник «Вестингауз Электрик», извлек оттуда двухсотграммовую банку черной икры, картонку с яйцами, масло и батон финского салями. Бросив в объемистую сковородку желтоватый брикет датского сливочного масла и по-солдатски, на весу, нарезав крупными кусками деликатесную колбасу, Цвигун как следует ее прожарил, а уже потом залил шестью яйцами. Накрыв сковородку крышкой, он подошел к одному из бесчисленных шкафчиков с эффектными бронзовыми ручками, достал с полки пол-литровую фарфоровую кружку с изображением храма Василия Блаженного, бросил в нее сразу четыре пакетика с быстрорастворимым чаем «Липтон» и пять ложек сахарного песку, залил кипятком, с кружкой в руках подошел к стоячему деревянному ларю, извлек оттуда запаянный в полиэтилен длинный батон белого итальянского хлеба, зубами разорвал упаковку, затем ловко вскрыл баночку с черной икрой и, сев за стол, в течение нескольких минут уничтожил обильный завтрак.
Огромные настенные часы на кухне, искусно вмонтированные в расписанную золотыми и черным цветами хохломскую тарелку, показывали 8.50. Цвигун второй раз за утро потянулся к телефону, чтобы вызвать служебную машину, и опять раздумал.
Из головы никак не выходил ночной разговор со Щелоковым. Цвигун, конечно, далеко не все рассказал своему другу, ограничившись замечанием, что имеет на своего могучего шефа достаточно крепкий материал. В конце концов, у каждого из них были свои секреты, свои дела, и оба, даже когда чувствовали потребность поделиться друг с другом, инстинктивно уклонялись от обмена информацией. Чем меньше знаешь — тем спокойнее живешь. Несмотря на ухарские манеры и врожденную решительность, Цвигун был очень осторожным человеком, сумевшим выжить и не околеть в кремлевской конюшне только потому, что никогда не переоценивал свои реальные возможности. Без малого пять лет потратил Цвигун на то, чтобы нащупать ту самую «болевую» точку Юрия Андропова, которая позволила бы ему, не меняя образа жизни и привычек, сосуществовать с председателем КГБ. До самой последней минуты он гнал от себя мысль о прямой конфронтации с этим суровым человеком. И не потому, что сомневался в своих силах — личного мужества Цвигуну было не занимать. Его страшила сама идея рукопашной схватки с Андроповым, шансы на успех в которой, в лучшем случае, выглядели равными. Но даже если бы существовала мизерная вероятность поражения, Цвигун все равно не решился бы открыто выступить против Андропова. И, в первую очередь, в силу уязвимости собственной позиции. Он слишком хорошо знал нравы людей, среди которых жил и сделал блестящую карьеру, чтобы хоть на секунду усомниться в финале. Стоило только Андропову выложить на стол генсека факты, изобличающие его как «толкача» в весьма и весьма сомнительных сделках, как сам Брежнев и вся его камарилья старых пердунов и подающих большие надежды карьеристов среднего поколения тут же позабыли бы, кто именно заполнял их необъятные платяные шкафы и шкатулки для драгоценностей, кто опекал их оборзевших детишек за границей и оплачивал счета вконец одуревших от бесчисленных благ жен, заваливавших во время официальных визитов своих вельможных супругов в самые дорогие частные магазины и отоваривавшихся там с такой жадностью и масштабом, словно представляли они не две-три семьи откормленной «элиты» развитого социализма, а всесильный «Внешпосылторг» с его неограниченными и практически неконтролируемыми валютными запасами. В ту же секунду, с неумолимостью и убийственной силой стального капкана сработал бы безжалостный принцип двойной морали, в соответствии с которым эти ничтожества стали бы потрясать партбилетами и героическим прошлым, и превратили бы Цвигуна в изгоя, врага, отступника, в человека, поправшего святые устои коммунистической морали и ставшего на путь нравственного разложения.
Был момент, когда Цвигун всерьез раздумывал над тем, чтобы отказаться от могущественного покровительства Брежнева и полностью переметнуться на сторону Андропова, слывшего в кругу своих немногочисленных единомышленников человеком слова и чести и дравшихся за своих также, как за себя самого, — жестко, умно и последовательно. Но такой шаг означал бы для Цвигуна безоговорочный отказ от управления рычагами колоссальной власти, которую давала его система, его негласное и признанное всеми, в том числе и самим Брежневым, председательство в КВП — «Клубе Высоких Потребителей». И он не решился, о чем сейчас, после того как Андропов взялся за него по-настоящему, очень жалел.
«А ведь Коля, наверное, прав, — подумал Цвигун, наливая себе вторую кружку чая. — Может быть, сразу под корень и все дела?..» Как ни странно, мысль о физическом устранении Андропова никогда раньше его не посещала. Впрочем, почему, собственно, странно? Ему, изнутри, до мелочей знавшему многоступенчатую систему охраны видных советских партийных и государственных деятелей, было лучше чем кому-либо известно, что ликвидировать такого человека, как Андропов, и при этом остаться за рамками подозрений, можно было разве что только теоретически. На практике же, подобный шаг был равносилен самоубийству.
«Как? — размышлял Цвигун, меряя модерновую кухню широкими шагами. — Как это сделать? Неужели я ничего не придумаю?..»
Он вызвал машину, одел пальто, захлопнул за собой входную дверь и, еще раз окинув себя оценивающим взглядом в зеркальную дверь лифта, вышел во внутренний двор, где его уже ждала служебная черная «Волга» с форсированным двигателем и личным шофером Васей — безмолвным, тупоголовым деревенским мужиком, которого Цвигун, после тщательного отбора, выбрал сам, еще во времена своей службы в Азербайджане. Вася в те годы служил на советско-иранской границе и прославился на весь Закавказский погранотряд тем, что в одиночку продержался около сорока минут против тридцати вооруженных торговцев наркотиками, которые с крупной партией опиума пытались прорваться обратно в Иран через безлюдный и слабо укрепленный погранпост в горах. Его напарника убили сразу же, и Вася, деловито установив на сошках свой ПК и переведя ручной пулемет на режим одиночных выстрелов, на практике продемонстрировал глубокое усвоение материала по тактике ведения полевого боя. Настолько глубокое, что не только продержался против окруживших его плотным кольцом бандитов, но и уложил при этом четырнадцать контрабандистов.
На рабочий стол служебного кабинета Семена Цвигуна в мрачном сером здании на улице Шаумяна, окнами выходящего на Приморский бульвар, лег рапорт о представлении старшего сержанта погранвойск Василия Ступникова к ордену Боевого Красного Знамени. Рапорт Цвигун подписал и тут же затребовал к себе личное дело Ступникова. Убедившись в том, что парень — детдомовец, да еще и с восьмиклассным образованием, Цвигун приказал срочно вызвать героя в Баку.
А через три месяца Вася Ступников получил звание старшины сверхсрочной службы и стал личным водителем председателя КГБ Азербайджана. Проработав с парнем два года, Цвигун понял, что после жены Ступников являлся вторым удачным выбором в его жизни, и потому, получив новое назначение, без раздумий забрал с собой в Москву и своего водителя. У Ступникова, помимо собачьей преданности хозяину, феноменальной физической силы (в течение нескольких лет он был бессменным чемпионом «Динамо» по тяжелой атлетике в среднем весе) и таланта прирожденного снайпера, была черта, за которую Цвигун его особенно ценил: этот мрачный, с вытянутой, шишковатой головой и сильно развитыми надбровными дугами мужчина открывал рот только тогда, когда его о чем-то спрашивали. Причем если спрашивающий был не Цвигуном, то Вася неизменно ограничивался короткими и мало что проясняющими междометиями типа «Ага», «Ну!», «He-а!» и своим излюбленным «ХЗ» («Хрен знает!»). Никто не помнил случая , чтобы Вася Ступников заговорил сам.
Цвигун знал о своем шофере все и был спокоен: деньги Васю практически не интересовали, жил он в однокомнатной изолированной квартире, внутреннее убранство которой полностью воспроизводило его угол в пограничной казарме — железная койка, продолговатый шкафчик для одежды и прикроватная тумбочка для личных принадлежностей. Кормился он в столовой КГБ, родственников и друзей у него не было, как, впрочем, и ярко выраженных человеческих увлечений. В свободное время Вася любил чистить свой АПС (автомат-пулемет Стечкина) — совсем не табельное оружие, носить которое ему позволили только потому, что так распорядился генерал Цвигун. Кроме того, Ступников обожал приводить в порядок свое обмундирование (под словом «обмундирование» Ступников понимал как мундир прапорщика с орденом Боевого Красного Знамени, нагрудными знаками «Гвардия» и «Отличник пограничной службы», который, в силу специфики службы, носил довольно редко, так и свой единственный двубортный гражданский костюм со странным коричневым отливом, отглаживаемый и отпариваемый Васей с такой остервенелой тщательностью, что только слепой мог не заподозрить в его хозяине профессионального военного).
Василию Ступникову шел тридцать седьмой год, у него была любимая служба, крепкий и надежный командир, свой угол в столице и даже постоянная женщина — неопределенного возраста «разведенка» из комендантского взвода КГБ с короткими, крепкими ногами, лицом скаковой лошади и выразительной фамилией Брынза, с которой они встречались не чаще одного раза в две недели на холостяцкой квартире Васи. Короче, это был счастливый человек, никогда не забывавший, кому он обязан своим счастьем.
— Дела как? — буркнул Цвигун, усаживаясь рядом.
— Порядок, товарищ генерал!
Годы сытой и в целом спокойной жизни при могущественном зампреде КГБ СССР никак не отразились ни на характере, ни на реакции, ни на мировоззрении Васи Ступникова. Он был неизменно собран, подтянут, готов к решительным действиям и по-прежнему свято чтил субординацию. Цвигун понимал, что в своем ущербном, примитивном сознании Вася так и остался простым и исполнительным старшим сержантом пограничной службы, для которого появление генерала на затерянной в безлюдных горах заставе было сродни явлению Христа народу.
— Генерал Цинев на месте?
— Так точно, товарищ генерал!
— Что в конторе?
— Все тихо, товарищ генерал!
— Тихо… — лицо Цвигуна сморщилось. — Ладно, дуй на Лубянку!..
Цвигун взглянул на наручные часы. 9.10. Брежнев ждал его ровно в одиннадцать. В запасе оставалось достаточно времени.
Войдя в свой кабинет через боковой вход, минуя приемную, он небрежно бросил пальто на диван, пригладил густые с проседью волосы, тяжело опустился в кресло и нажал одну из кнопок селектора.
— Подполковник Терехов! — после второго гудка откликнулся тонкий голос начальника внутренней тюрьмы КГБ.
— Здорово, Терехов! — Цвигун автоматически посмотрел на перекидной календарь, всю страницу которого занимала одна запись, сделанная его корявым почерком: «11.00 — у генсека!»
— Здравия желаю, товарищ генерал!
— Значит, вот какое дело: подследственного Тополева ко мне. Срочно!
— Виноват, товарищ генерал, выполнить ваше приказание не могу! — в интонации Терехова вины не было в помине. Мало того, подполковнику, очевидно, доставлял удовольствие сам факт, что хоть в чем-то он может отказать суровому зампреду.
— То есть как это не могу? — Цвигун почувствовал, как кровь резкими толчками стала приливать к голове.
— Приказ председателя, Семен Кузьмич, — все так же радостно сообщил Терехов. — Без его личного распоряжения любые контакты с подследственным запрещены. А председателя на месте вроде бы нет…
— Понятно, — пробормотал Цвигун, не прощаясь отключил селектор и тут же нажал другую кнопку.
— Майор Демичев, — голос его личного адъютанта был бодрым и спокойным. — Слушаю вас, Семен Кузьмич.
— Здравствуй, Игорь.
— С приездом, Семен Кузьмич!
— Что, председателя нет?
— Отсутствует, товарищ генерал.
-Где?
— Не могу знать.
— То есть его не было с самого утра?
— Точно не знаю, Семен Кузьмич, но могу выяснить.
— Так выясни! — рявкнул Цвигун. — И побыстрее! Впрочем, нет. Отставить!
Откинувшись в кресле, Цвигун еще раз, уже автоматически, пригладил волосы и намертво сцепил толстые крепкие пальцы на своем могучем затылке. «Что, черт возьми, происходит? — думал Цвигун, бессмысленно раскатывая граненый синий карандаш по матовой поверхности письменного стола. — Неужели он начал?..»
Часы на стене показывали пять минут одиннадцатого.
Расцепив пальцы на затылке, Цвигун резко встал и, пройдя через приемную, направился к служебному лифту. Поднявшись на шестой этаж, он проследовал по толстой ковровой дорожке в самый конец длинного коридора и толкнул выложенную узорчатыми деревянными планками дверь с массивной бронзовой табличкой: «Цинев Г.К. Первый заместитель председателя КГБ СССР».
В просторной приемной, торцевую стену которой заменяли два огромных окна с видом на площадь Дзержинского, находился только адъютант Цинева — моложавый майор с совершенно седыми висками, с кем-то разговаривавший по городскому телефону. Увидев вошедшего Цвигуна, майор тут же дал отбой, вскочил с места и вытянулся.
— У себя? — пробурчал Цвигун.
— Так точно, товарищ генерал!
— Один?
— Так точно, товарищ генерал!
Цвигун кивнул и исчез за обитыми толстым дерматином двойными дверями кабинета.
Рабочий кабинет Георгия Цинева заметно уступал по площади цвигунскому, но был более уютным, каким-то располагающим. Цинев не выносил яркий свет, старался вообще не бывать на солнце, постоянно носил очки с тонированными стеклами и предпочитал полумрак. Темнозеленые шелковые гардины на огромных окнах были опущены почти до пола, в подвешенной строго по центру кабинета старинной хрустальной люстре, под которой, вполне возможно, вышагивал в раздумьях еще Феликс Дзержинский, не горело ни одной лампочки. Единственный свет в кабинете излучала бронзовая, «сталинская» настольная лампа под широким зеленым абажуром по левую руку от хозяина кабинета. Сам генерал Цинев — невысокий мужчина с твердыми складками у опущенных уголков губ, средних размеров невысоким морщинистым лбом и круглыми, как у филина, темными глазами бесстрастно смотрел на вошедшего Цвигуна, никак не выражая своего отношения к столь раннему визиту коллеги.
— Все пишешь? — буркнул Цвигун, усаживаясь к приставному столику.
— Ты когда приехал? — вопросом на вопрос ответил Цинев.
— Вчера ночью.
— Ну, как дела?
— Где Андропов?
— В Будапеште.
— Где? — на какую-то секунду Цвигун почувствовал, как слегка, совсем незаметно, разжались стальные обручи тревоги, сжимавшие сердце в последние десять минут.
— Ты чего, Сеня, не выспался? — лицо Цинева сохраняло бесстрастное выражение. Он слишком давно и хорошо знал этого грузного, напористого человека, чтобы реагировать на его эмоциональные всплески.
— Что он делает в Будапеште?
— Не доложил.
— Жора! — Цвигун, набычившись, буравил хозяина кабинета тяжелым взглядом.
— Насколько я слышал, какая-то личная просьба Кадара.
— Просьба кому?
— Брежневу. Кадар разговаривал с ним по телефону три минуты.
— Разговор прослушивался?
— Естественно, — Цинев недоуменно пожал плечами.
— Пленка у тебя?
— Пока нет еще.
— Почему?
— А к чему такая спешка? Успеется.
— Ты что, — взвился Цвигун, — ни хрена не понимаешь?!
— Успокойся, Сеня! — Голос Цинева стал мягким, как ватное одеяло. — Если я стану прослушивать все разговоры хозяина с этими соцстрановскими мудаками, у меня не останется времени, чтобы заниматься РЕАЛЬНЫМИ делами.
— Ты уверен, что никакой связи с нашей проблемой?
— В огороде бузина, в Киеве дядька! — Цинев еще раз пожал плечами. — Ну, подумай, Сеня: где Кадар, где Челябинск! Скорее всего, какие-то внутренние вопросы безопасности. Возможно, дело в этом интригане Мольнаре, и Кадар решил проконсультироваться со своим старым дружком и покровителем. Ты же помнишь, Сеня, в пятьдесят шестом наш председатель ходил за Кадаром даже в туалет — так оберегал! Старые приятели, одним словом…
— И Брежнев согласился его отпустить?
— Как видишь.
— Когда он вылетел?
— Думаю, только что… — Цинев посмотрел на настенные часы. — Во всяком случае, из конторы он выехал в 8.15.
— С кем?
— Три машины сопровождения и Воронцов.
— На сколько?
— Думаю, день-два, не больше. Если хочешь знать точно, то надо прослушать запись разговора. — Цинев как-то по-мальчишески шмыгнул носом и спросил: — А что, собственно, происходит, Сеня?
— Пару минут назад я потребовал к себе Тополева, но получил отказ: председатель запретил. Теперь для того, чтобы побеседовать с подследственным Матвеем Тополевым, надо получить устное распоряжение Андропова.
— И это все? — хмыкнул Цинев.
— А что, мало?
— Зачем он тебе, Семен Кузьмич? — Цинев откинулся в кресле. — После того как пленка нашего с ним разговора лежит в сейфе и еще в паре-тройке надежных мест, Тополев тебе не нужен вообще.
— Всплыли кое-какие детали, — пробормотал Цвигун и поморщился. — Уточнить надо.
— Ну что ж, придется обойтись без них.
— Знаешь, не нравится мне эта поездка. И это распоряжение насчет Тополева…
— Я не вижу никакой связи, Сеня.
— Я тоже не вижу, — пробормотал Цвигун. — Но я ее чувствую. Понимаешь, приятель, жопой чувствую! Если Андропов дает такое распоряжение, следовательно, ему уже известно о твоей беседе с Тополевым. Тем более, если учесть, что вчера председатель вызывал его в свой кабинет и имел с ним беседу. Правда, недолгую, минут на десять.
— Откуда ты знаешь?
— Сорока на хвосте принесла! — огрызнулся Цвигун. — Ну, так как, логично?
— Допустим, — Цинев поджал губы.
— С одной стороны, этот запрет понятен: председатель не хочет, чтобы из его незадачливого помощничка вытрясли еще какие-то детали, до которых ты не докопался. Но с другой, зачем в таком случае оставлять этого мудака Тополева в живых? Не проще сыпануть ему чего-нибудь в чай и успокоить на веки вечные?
— Наверное, рисковать не хочет, — не очень уверенно предположил Цинев.
— О каком риске ты толкуешь, Жора?! — Цвигун резко встал и начал мерить кабинет широкими шагами. — Речь ведь о его голове идет, ни больше ни меньше! Да и какой там риск — убрать собственного сотрудника, выпотрошенного ЦРУ и отработанного полностью, без остатка? С тобой Андропов разговаривал?
— Пока нет.
— Вот видишь! Следовательно, он знает, что отныне два его ненаглядных зама в курсе всей этой латиноамериканской заварушки. А поскольку в особой любви к себе, Жора, он нас давно уже не подозревает, то, стало быть, первое, что ему необходимо было сделать, — закопать на три метра в землю эту интеллектуальную мразь, которая станет раскрывать свой поганый рот всякий раз, как его станут бить по яйцам. А он что делает, паскудина? Он вновь сажает парня под замок и при этом официально предупреждает, что доступ к телу пока еще живого Тополева строго ограничен. И тут же отбывает в Будапешт. Тебя этот порядок ходов ни на какие размышления не наводит, генерал Цинев?
— Давай я попробую домыслить, — Цинев подался чуть вперед. — Ты думаешь, Андропов таким образом пытается спровоцировать тебя на какие-то активные действия против Тополева?
— Только не меня, а НАС, Жора.
— Ну, хорошо, нас, — досадливо отмахнулся Цинев.
— Да, именно так я и считаю.
— Но зачем? В чем идея?
— Допустим, Тополев действительно что-то НЕДОСКАЗАЛ тебе. Допустим также, что Андропов это выяснил.
— В таком случае, он действительно убрал бы Тополева, и все дела!
— Естественно! Но тут его приглашает к себе Брежнев и велит срочно вылетать в Будапешт. На день-два, как ты считаешь. То есть, Жора, у него попросту не хватило времени. Это ведь тоже надо обставить. Тем более что Терехов человеком Андропова никогда не был. Таким образом, если его командировка в Венгрию реальна и не является каким-то хитрым тактическим ходом — а я это выясню через несколько минут, — у нас с тобой есть возможность опередить нашего дорогого председателя и попытаться поговорить по душам с Тополевым до его возвращения. Нам нужны хорошие факты, Жора, в противном случае Андропов очень скоро поставит нас раком. Да так, что разогнемся мы только на небесах.
— А если это ловушка, Сеня? — Выражение лица Цинева было по-прежнему бесстрастным. — Если он именно так и планировал?
— Это не ловушка! — Цвигун сверкнул глазами.
— Как ты собираешься это сделать?
— Я?! — Цвигун неожиданно расхохотался. — Да я и пальцем к этому не коснусь. Есть у меня одна идея, друг Жора…
Спецохрана на Боровицких воротах Кремля даже не потребовала документов: лучшим пропуском для проезда на территорию святая святых — во внутреннюю часть кремлевского комплекса — являлась насупленная, вечно чем-то недовольная физиономия генерала КГБ Семена Цвигуна. Усиленные покрышки «Волги» еще пару минут шелестели по отполированной брусчатке, после чего, чуть слышно пискнув, замерли.
Цвигун, кряхтя, вылез из машины, небрежно кивнул двум рослым мужикам в одинаковых черных костюмах, белых сорочках и черных галстуках — сотрудникам «девятки», отвечающим за контроль у входа в бело-розовое здание ЦК КПСС, поднялся на лифте на третий этаж, коротко и невыразительно кивнул Александрову, склонившемуся над бумагами, и, преодолев двойной тамбур, вошел в кабинет Брежнева.
В ту же секунду в приемной, за его спиной, в унисон с кремлевскими курантами, стали бить часы.
11.00.
Увидев Цвигуна, генсек заметно оживился и даже привстал в своем необъятном кресле, правда, еле-еле, чисто символически обозначив этот приветственный жест.
— Ты уже вернулся?
— Прибыл в ваше полное распоряжение, Леонид Ильич! — в четыре шага, словно натренированный спринтер, Цвигун преодолел солидное расстояние от двери до рабочего стола Генерального секретаря ЦК КПСС и энергично пожал вялую руку Брежнева.
— Хочешь что-нибудь выпить, Сеня? — Брежнев кивнул в сторону скромного бара, в глубинах которого, — Цвигун знал это лучше, чем кто-либо другой, — покоилось не менее двухсот бутылок с самыми изысканными и дорогими горячительными напитками — от тривиальной водки до экзотических ликеров.
— Лучше попозже, Леонид Ильич.
— Что так?
— Дела!
— Как ты слетал?
— Успешно, Леонид Ильич.
— Выяснил что-нибудь?
— На сто процентов только одно — Андропов копает, как японский бульдозер.
— Против кого?
— Да против всех, Леонид Ильич. И даже против вас.
— А ты, часом, не преувеличиваешь? — вопрос Брежнева прозвучал мягко, по-отечески, однако Цвигун, хорошо зная характер своего могущественного собутыльника, внутренне напрягся.
— Да я бы и сам рад ошибиться, — простодушно воскликнул Цвигун и даже всплеснул руками для достоверности. — Только ведь против фактов-то не попрешь! Его люди хорошо поработали с этим щелоковским важняком, ну, тот и вывалил на стол такое, что глаза у всех на лоб повылазили. Да и фамилии какие, Леонид Ильич: Кириленко, Устинов, Гришин, Соломенцев, дочь ваша, Галина Леонидовна!.. Ну там про самого Щелокова и меня я уж говорить не стану: в этом пруду мы с ним так, мелочь, плотва…
— Непонятно, — пробормотал Брежнев и закурил сигарету. — Зачем ему это? Он умный человек, крепкий политик, наверху не первый год…
— Так ведь вы сами говорите: лучшая защита — нападение.
— От чего защита, Сеня? — Брежнев вскинул свои карикатурные брови, от чего его вытянутое лицо вдруг стало похоже на безжизненную страшную маску. — Все, что ты мне дал на него, оказалось хреновиной! С твоим компроматом Андропов уел меня прямо здесь, в моем же кабинете, друг Сеня!.. Он не защищался, он меня атаковал, ты это понимаешь?! Меня!!
Цвигун оцепенел.
— Я все понимаю, — голос Брежнева чуть смягчился. — Ты мой друг и никогда не положишь на мой стол непроверенную информацию. Но ты должен знать, с КЕМ имеешь дело. Ты против него салага, Семен, мальчишка, ты просто хрен моржовый, генерал Цвигун. Не можешь мне доказать обратное — отступись, уйди к гребаной матери и никогда не говори мне об этом человеке! Но тогда и не проси меня ни о чем, ежели он тебя вздумает закопать! А Андропов тебя закопает, Сеня. Ты уж мне, старику, поверь на слово…
— Да я за вас!.. — Цвигун мобилизовал все свое недюжинное актерское дарование, изображая страх и преданность холуя, бесконечно влюбленного в своего хозяина. — Вы же знаете, что…
— Помолчи! — В голосе Брежнева уже не ощущалось нависшей непосредственно над головой наэлектризованное™ грозовой тучи. — Мне нужны такие факты, с которыми не он меня, а я его трахну в задницу. Ты понял, Сеня?
Цвигун молча кивнул, не отрывая от генсека преданного взгляда.
— Сможешь их раскопать — твоя взяла. Не сможешь — не обессудь. Я и пальцем не шевельну, когда он тебя достанет.
— Есть один человек, — начал было Цвигун, но генсек его резко прервал:
— Уж не Тополев ли?
На мгновение Цвигун онемел и только с огромным трудом выдавил из себя:
— Да, Леонид Ильич.
— Он может дать показания против Андропова?
— Да, и очень серьезные.
— И он еще жив? — криво усмехнулся Брежнев.
— Пока жив.
— А ты не спрашивал себя, Сеня, почему?
— Почему Андропов его не убрал?
— Вот-вот!
— Могу только предполагать…
— А мне начхать на твои предположения, Сеня! — добродушно сообщил Брежнев своему собутыльнику. — Плохо мышей ловишь, генерал Цвигун. Зажрался, постарел, девками молодыми балуешься… Короче, Сеня, займись делом, иначе трудно мне будет доказать, что ты — честный коммунист.
— Я заслужил эти слова. — Цвигун вздернул подбородок и с вызовом посмотрел на Брежнева. — Всей дружбой к вам, Леонид Ильич, всей преданностью вам…
— А ты не дуйся, — добродушно пробасил генсек, прикуривая очередную сигарету. — Ты, Сеня, работай как следует. Помнишь, как Хрущев всю Америку на рога од- ной-единственной фразой поставил?
— Н-нет.
— Он, понимаешь, прямо в здании ООН, перед журналистами заявил: «У нас с Америкой разногласия по земельному вопросу. В том смысле, кто кого раньше закопает». Кстати говоря, правду сказал лысый. Так вот, эта фраза прямое отношение к тебе с Андроповым имеет. Если не будешь мышей ловить, друг Сеня, он тебя закопает. Как пить дать. Ступай, генерал Цвигун…